Всего лишь врач Часть 2 Глава7

Синицын Василич
                «О  груди»
               

     «Есть  слова,  которые  я  не  переношу,  просто  физически  не  переношу. Содрогаюсь от  омерзения,  когда   слышу  их  от  кого-то.  Одно  из  них  - «сиськи». Вот  вынужденно  написал,  и  самому  противно. Просто  убил  бы  человека,  который  это  слово  ввел  в  оборот. Причем  отвращение  мое  не  зависит  от  того,  к  кому  относится  это  слово: к  мужчине  ли,  к женщине  или  к  животному. Оно  одинаково  гадко  применительно  ко  всем. Есть  что-то  глубоко  оскорбительное  в  сочетании   «с»  с  мягким  знаком  и  суффиксом  «к»,  что-то  уничижительное. Слава  богу,  что  это  сочетание  практически  не  встречается  в  других  словах. К  слову  сказать,   не  менее  отвратительны  и  «титьки».
    Справедливости  ради  следует  признать,  что  в  русском  языке  нет  подходящего  слова  для  названия  одного  из  самых  прекрасных  чудес  света. Впрочем,  также никуда  не  годится  и  латинское «mamma»,  и  немецкое «Brust»,  и  т.д.  А анатомическое - «молочная  железа» просто убийственно.  Поэтому  удовлетворимся  тем,  что  есть  - «грудь».  Не  так  уж  и  плохо. Хотелось  бы,  чтоб  оно  относилось  лишь  к  женщине,  а  для  мужчин  придумали  бы  что-нибудь  другое,  без  мягкого  знака.  Ибо  подлинная  мягкость - это  свойство  только  женской  груди.  Ладонь,  когда  вмещает   в  себя  женскую  грудь, ощущает  прежде  всего невыразимую  мягкость  даже  у  самой  упругой и  тугой  груди. Конечно,  мягкость  не  следует  путать  с  дряблостью,  конечно. Это  совсем  другое. Конечно. Основное  требование, предъявляемое  к  груди  -  она  должна  быть  девственной  или  по  крайней  мере  не  кормящей  в  данный  момент. Грудь,  превращенная  в функционирующую железу, вызывает  разве  что  умиление,  но  не  желание. И  не  только  потому,  что  в  этот  период  она  становится  безобразной  внешне (набухший  сосок,  проступивший усиленный  венозный  рисунок  вокруг  арелоы,  растянутая  молоком  кожа,  избыточный  объем  и  т.д.).  Приобретая  функцию  кормления,  грудь  утрачивает  другую  свою,  не  менее  важную  функцию – функцию  соблазна. Она,  как  бы  забывает  о  ней,  сознательно  пренебрегает  ею  во  имя  высшей  цели. И  это ,  хоть  и  не  единственный,  но  может  быть  самый  наглядный  и  первый  знак,  посылаемый  мужчине,  что  отныне  он  отодвинут  на  второе  место. И  теперь  ему  надо  запастись  терпением  и  ждать,  когда  грудь  вновь  обретет  «девственность»  и  вернет  себе  утраченную  функцию.  Долго  ли  ждать? Баба  Ева -  бабушка  моей  жены, в  эвакуации  кормила  грудью  своего  младшего  сына  до пяти  лет. Он  приезжал  на  велосипеде  к  ней на  работу и  сосал  молоко. Но  тогда  была  война,  голод, и  отлучить  ребенка   в  голодное  время  от  груди  значило  обречь  его  на  дистрофию.  Прекрасное,  народное  определение  срока  кормления  приводит  Толстой  в «Анне  Карениной».  Сбежавшая  в  деревню  от  своих  проблем  с  мужем,  Долли  встречает  на  берегу  реки  крестьянку,  которая  кормит  грудью  довольно  большого  ребенка,  и  она  спрашивает : «Какой  ему  год?  -  Да  другой  пошел.   – Сколько  ж  вы  намереваетесь  его  кормить?  - Обыкновенно.,  три  поста ». То, что  приходится  выдержать  мужчине  за  это  время,   тоже  попадает  под  понятие  поста.
    Вы,  женщины,  разве  вы  можете  знать,  чем  ваша  грудь  так  привлекает  мужчину? Скажу  больше  -  мужчина  тоже  этого  не  знает. Почему  он  так  восхищен  совершенно  простой,  не  наделенной  никакой  добавочной изюминкой (за  исключением  изюминки  соска)  округлой  формой,  покрытой  точно  такой  же  кожей,  как  и  все  остальное  тело? Но  он  страстно  желает сам ощутить  тяжесть  этой,  только  вам  данной,  ноши,  вот  и  тянет  свои  лапы… За  свою  жизнь  хирурга  я  сделал  всего  три  или  четыре  мастэктомии,  и  должен  сказать,  что  не  испытывал  при  этом  никаких  эстетических  переживаний,  связанных  с  осознанием,  что  калечу  женскую  красоту. Операцию  не  назовешь  изящной, особенно  когда  приходится  одним  блоком  отдирать  отпрепарованную  железу  вместе с  грудными  мышцами  от  ребер.  Но, когда  грудь, наглухо  отгорожена  от  остального  тела  стерильными  простынями,  о  красоте  уже  не  думаешь. Отдельно  взятая, сама  по  себе, грудь не  представляет интереса.
   Я  так  долго  говорю  о  груди  вообще  и  все  не  перехожу  к  конкретному,  только  из  -за  того,  что  твою  грудь  видел  обнаженной  всего  один-единственный  раз. Разумеется  все  происходило  против  твоей  воли,  ты  просто  устала  сопротивляться  моим  настойчивым  мольбам  и  однажды  позволила  мне  расстегнуть  пуговицу  халата  и  вызволить  правую  грудь  из чашки черного бюстгальтера.  И  я ,  сотни  раз  до  этого  видевший  голую  женскую  грудь  во  время  медицинских  осмотров  и  не  только…, был  восхищен,  как  впервые  увиденным.  Конечно,  я  не  мог  удержаться,  чтоб  не  поцеловать  сосок. Не  знаю,  почему  это  так  приятно. Не  знаю.
     Мгновенно  ты  запахнула  халат,  так  что  я  не  успел  как  следует  разглядеть твое  чудо, и  теперь  моя  память способна  воспроизвести  разве  что  бледное  облачко  на  месте  твоей  груди, но  то,    как   приятно было  коснуться  языком  красной,  вздрогнувшей  изюминки,  я  запомнил  очень  хорошо».


    В  воскресенье  его  навестили  Ира  и  Тенгиз. Он  отругал  Иру  за  излишнюю  заботу  о  нем,  подозревая,  что  это  именно  она  погнала    Гизо  за  триста  километров  в  Бад-Нойштадт, вместо  того, чтоб  дать  мужу  спокойно  отдохнуть  в  свой  выходной. Кроме  того,  он  боялся,  что  Тенгиз  будет  удручен  событиями  последней  недели  и  между  ними  может  возникнуть  некоторое  напряжение  в  общении.  Открытие  пекинской  олимпиады  совпало  с  нападением  Грузии  на  Южную  Осетию. Россия  вступилась,  приняв  абсолютно  правильное  решение. В немецких  газетах, продававшихся  в  магазинчике, где  он  обычно  покупал  пиво  и  капучино,  на  первой  полосе  печатались  статьи, освещавшие  военные  действия  сторон  конфликта.  Во  всех  публикациях  отчетливо  просматривалось  стремление  всю  вину  за  происшедшее  возложить  на  Россию  и  выставить  ее  агрессором,  перевернув  все  с  ног  на  голову. Рассуждения  западных  аналитиков  и  репортеров  не  могли  не  вызвать   у  него  обидного  раздражения  и  презрения  к  профессиональной  нечистоплотности  и  политической  ангажированности  «свободной, демократической»  прессы  в  этом  вопросе.  Не  давая  себе  труда  хоть  сколько-нибудь  разобраться  в  сути  событий, Россию  по  старинке  обвиняли  во  всех  смертных  грехах,  делая  это  безаппеляционно  и  с  наглой  самоуверенностью. Ничего  не  представляющие  из  себя люди,  сделавшие  политическую  карьеру  на  ортодоксальном антисоветизме, пыжась  от  сознания  собственной  значимости,  охотно  позировали  перед  камерами,  изображая  лакейское  единство  борцов  за свободу. Правда,  по  мере  появления  все  новых  фактов  о  жертвах  и  разрушениях  в  Цхинвале,  прыти  у  защитников  цивилизации  поубавилось  и  их  холеные  рожи стали  реже  мелькать  в  репортажах  о  грузино-осетинском  конфликте.
    Тенгиз  предпочел  не  муссировать  больную  тему. Его  родители  жили  в  восточной  Грузии,  вдали  от  театра  военных  действий, и  это  было  для  него  главным. Действия  грузинского  президента  он  искренне  осуждал  и  считал,  что  только  сумасшедший  мог  развязать  войну.
    Они  погуляли  по  парку, выпили  кофе  на  открытом  воздухе  и  договорились,  что  в  день  выписки,  то  есть  через  три  дня,  Тенгиз приедет  за  ним  и  отвезет  в Бад-Кройцнах, к  ним  домой, где  он  переночует,  а  на  следующий  день  они  проводят  его  во  Франкфурт,  в  аэропорт. Его  обратный  билет  как  раз  датирован  этим  днем,  так  что  ничего  менять  не  придется. Все  складывается  очень  удачно,  словно  кто-то  заранее   с  поразительной  точностью   просчитал   весь  сценарий  его  пребывания  в  Германии.  Он  опять  попытался  протестовать, ведь есть  железнодорожное  сообщение,  и  он  прекрасно  доберется  до  Висбадена  самостоятельно,  на  поезде,  но  его  никто  не  хотел слушать.
    Проводив  ребят,  он  вернулся  в  палату. Разговор  о  приближавшейся  выписке  подстегнул  его  к новым  размышлениям  о  своем  будущем. Дело  сделано  и , судя  по  всему, жизнь  ему  продлили.   «Позолота  вся  сотрется…». А  он  добровольно  соскоблил  с  себя  позолоту.  Может, он  поторопился?  Слишком  рано  возжелал  свободы  от  предписанного  и  накатанного  пути?  Хотя,  почему  сейчас? Он  и  раньше  не  поступался  этой  свободой.
     Причиной   несостоявшейся значимой   карьеры  была  не  лень. И  не личные  обстоятельства,  и  не  чьи-то  интриги. Главным   было  его  собственное  нежелание  тратить  силы  и  время  на  достижение  каких-то  вершин  в  профессиональной  иерархии,  что  неизбежно  повлекло  бы  за  собой    выполнение  сопутствующих   административных  обязанностей. А  это  означало  подчинить свою  жизнь  строгому  графику, участию в  разнообразных  заседаний,  где  переливают  из  пустого  в  порожнее. Примеры  знакомых  профессоров, заведующих  кафедрами  не  вдохновляли  его. Он  видел,  как  эти  люди,  целиком  отдавая  себя  работе, исполнению  своих  должностей,  превращались  в  ограниченных  и  малоинтересных  субъектов. Общаясь  с  ними  он  чувствовал  невыразимо  пошлую   фальшь   их  «свиной  кожи».  За  редким  исключением  все  они  были  людьми  с  невысоким  уровнем  общей  культуры. Их  осведомленность  в  иных,  чем медицина,  областях  человеческой  деятельности  была  ограниченной  даже  с  житейских  позиций.  Представления  об  искусстве -  примитивны  и  вызывали  чувство  стыда  и  неловкости.  В  них  нельзя  было  разглядеть  какими  они  были  в  детстве,  в  юности?  Их  нельзя  было  представить  в  молодости  сидящими утром  после  суточного  дежурства  в  пивном  баре  «Петрополь», балдеющими  под чарующий  голос  Джо Дасена, заставлявшим  мечтать  о  предстоящем сегодня, запретном  свидании  с  чужой  женой,  в  которую  влюбился  себе  на  погибель.
    Его  «свиная  кожа»  исключала  восхождение  по  карьерной  лестнице.  Отец  называл  себя  солдатом,  а  он  был  сыном  солдата. Наверное, это  тоже  сыграло  свою  роль. Он  помнил  каким  закомплексованным   в   первый  раз  вошел  в научный  читальный  зал  «публички»,  чтоб  готовить  обзор  литературы  к  своей  диссертации. Горящие  зеленые  настольные  лампы,  за  которыми  в  напряженной  тишине  склонились  головы  докторов  наук, казались  ему  минным  полем  и  вступление   на  эту  территорию   грозило   чужаку  катастрофой.  Ему  казалось,  что  все  видят  его  позорную  нерешительность  новичка  в  работе  с  каталогами,  что  библиотекарши  снисходительно  улыбаются  принимая  его  заказы  на  журналы  и  монографии. Стыда  и  неуверенности  добавляло   незнание  английского, и  он  был  вынужден  просить  словарь,  когда  брал  «Jndex  Medicus»,   спиной  чувствуя  на  себе  презрительные  взгляды  соседей  по  очереди. 
      Может, и  в  хирургию  пошел,  подсознательно  стремясь  к  преодолению  в  себе  комплексов. Так  было  легче  -  за счет  других  проявить  свою  решимость. Рисковать,  но  не  собой,  а  пациентами. Лично  собой  хирург  не  рискует. Он  не  инфекционист,  которого  могут  бросить  на  борьбу  с  эпидемией  чумы  или  сибирской  язвы. Хотя… разве  не  хирурги  больше  других  подвержены  риску  заражения  смертельно  опасными  заболеваниями?  Сколько  раз  приходилось  оперировать  больных  спидом  или  гепатитом,   не  говоря  уже  о  раке, и  ,  случалось, что  ранился  во  время  операции? Никогда  не  придавал  этому  значения. Смажешь  ранку  спиртом,  переоденешь  перчатки  и  все. Тут  же  забыл. Но  это  тоже  не  смелость, а  скорее  глупость, пофигизм  -  авось  пронесет. Причем  здесь  смелость?  Этак каждого  авиапассажира  можно  считать  храбрецом. Нет,  он  не  трус,  конечно. Или,  оставаясь  трусом,  он  всегда  преодолевал  страх  сильно  развитым   чувством  долга   и  боязнью,  что  его   могут  обвинить  в  трусости. Так  было  в  молодости. А сейчас?  Сейчас  эта  проблема  потряла  свою  актуальность. Сейчас, если  боишься,  то  боишься  не  за  себя,  а  за  своих  близких. Это - единственный  страх, который  остается  с  возрастом.
    И,вообще, незачем  придумывать  и  приписывать  себе  пороки  лишь  для  того,  чтоб  придать  большую  объективность  взгляду, обращенному  в  себя. Его  действительный  порок  -  эгоизм, вот  в  этом  стоит  признаться. Он  просто  не  подавал  виду  и  всячески  скрывал  это. Его  эгоизм  был  неосознанным  и  никогда  не  проявлялся  внешне. Наоборот, все  его  поступки  по  отношению  к  другим  людям  выглядели  бескорыстными,  и  он  умел   «наступать  на  горло  собственной  песне», когда  это  требовалось. Но  по  существу  он  всегда  делал  только  то,  что  хотел. Только  то,  что  ему  нравилось. Отсюда  и  его  лень,  как  проявление  внутренней  любви  к  себе. Его  любовь  к  жизни, к женщине  -  это  тоже   нежелание  пожертвовать  ни  одним  мгновением  своего  особого  восприятия окружающего  мира. Вот  и  сейчас, разве  он  не  эгоистичен  по  отношению  к  Лиде? Его  не  интересует  реальность  этих  отношений,  и  она  это  чувствует  и  поэтому  не  отвечает  на  его  письма…

         
   
                « О  шее»               
               

    «Вот  на  этот  раз  никаких  фривольностей. Ведь  речь  пойдет  о  самой  благородной,  самой  возвышенной  части  женского  тела. К  слову сказать, шея  из  всех прочих  частей  человеческой  анатомии  более  всего  лишена  индивидуальных  черт. и  по  большому  счету  она  безлика. Тело  можно  опознать  по  руке, ноге, форме  ушной  раковины, по  строению  челюсти,  даже  по  ягодицам, но никто  не  возьмет  на себя  смелость  идентифицировать  тело  только  по  шее.  Поэтому  и  классификация шей  простая: «тонкая –толстая». «длинная-короткая»  и  все. Ну,  бывает  и  «кривая»,  но  это  больше  относится  к позвоночнику.  или  к  Модильяни. И  под  эти  определения  попадают  все шеи  на  свете. Даже  в  литературе  шейных  эпитетов  не  так  уж  много: «лебединая», «лилейно-белая» «бычья», « как  у  воробья»,  реже «как  у  жирафа»… Обидно. Ведь  безлика  она  только  для  постороннего,  объективного  взгляда, для  « непосвященных». Но  для  влюбленного  мужчины  шея  его  любимой  это  предмет  особого  и  постоянного  любования. И  когда  он  просит  повернуться  к  нему  в  профиль,  то  это оттого,  что  он  хочет  прежде  всего  полюбоваться  шеей,  «..да,  вот  так, и  подбородок,  пожалуйста, чуть  повыше». Он  хочет  видеть  ее ,  когда  лицо  устремлено  ввысь,  как  у  египетской  царицы, которая  словно пытается  уловить  запах  райского  цветка  в  этот  момент. Твоя  шея  -  это  река. Река, что  каждый  миг  течет  по  новому  руслу, все  время  оставаясь  одинаково  полноводной  и  прекрасной. Самые  страстные  поцелуи   -  в  шею. Засосы  чаще  всего  остаются  на  шее.   У  нас  до  этого  не  доходило,  но шея  это  то  место,  куда  я  тебя  целовал  чаще  всего.  И  восторженней  всего. Только  поцелуй  в  шею  при  запрокинутой  назад голове  дает  ощущенье  победы,  сломленного  сопротивления, близкого  полного  обладания. Глаз  восхищает невероятная  близость  нежной,  белой  кожи, лихорадочно  подсказывая  все  новые  и  новые  места  , куда  хочется  впиться  губами. Шее  труднее  всего  увильнуть  от  поцелуя,  она  не  может  отпрянуть,  как лицо, резкие  движения  для  нее  невозможны.  и   амплитуда их ограничена.  И  может  именно  поэтому, шея  так боязлива,  так   всегда  насторожена,  так  неохотно  соглашается  на  контакт. Но  не  меньшее  наслаждение  доставляют просто  нежные  прикосновения  губ  к  шее,  с осознанно прогнанной  прочь  страстью.  Наверное,  шея  более  всего пригодна   к выражению  наших  нежных  чувств  к  женщине.  Поцелуй  в  шею  откровенней  в  признании  своего  преклонения  перед  вами,  чем   любой  другой  поцелуй.
    Оставьте  меня  наедине  с  шеей  -  мне  больше  ничего  не  надо  от  вас. И,  если  я  говорю  так,  то  значит  вы -  молоды. Шея  только  у  молодой  женщины  обладает  силой  притяжения  к  себе. Известный  постулат,  что возраст  женщины  выдает  шея, абсолютно  точен. Она  перестает  быть  объектом вожделения,  если  на  ней  появляется  хоть  одна  складка,  шея  не  может  быть  несовершенной. Морщины  простительны  на  лице,  но   не  на  шее. В  этом  отношении  задняя  поверхность  шеи  обладает  преимуществом, там  позже  становятся заметными  признаки  старения,  но  и  поцелуи  туда,  как  правило,  невинны  и  часто  спровоцированы  не  самой  шеей,  а милыми  взгляду завитками  волос  на ней. И  только  вид  шеи  спереди пробуждает  страстное  желание. Может  быть,  тут  дело  в  том,  что  припадая  к  шее  спереди,  вы  одновременно  ласкаете  и  такой  дивный  орган,  как  гортань. Вы  вступаете  в  интимную  связь  с ее  голосом  и  дыханием,  словно  врастаете в  них  своим  ртом,  ощущая    их  средоточение   в  невидимой  полости  под  своими  жадными  губами. И  вы  крадете  так  ваше дыхание,  оно  переходит  в  вас  самого.  Целуя  шею,  вы  высасываете  ваш  сладостный  воздух,  как  пиявка  сосет  кровь.
    Благородство  шеи  подтверждается  даже  тем,  что  на  ней  приемлимы  только  классические  украшения. Отвратный,  современный  пирсинг  можно  встретить  повсюду  на  теле,  но  только  не  на  шее  Знак  духовного  единения  с  НИМ  -  крест, носят  на  шее,  и  не  потому,  что  это  самое  удобное  место  (  можно  и  на  ушную  раковину  нацепить  или  на  пояс).  Самые  важные  жизненные  центры  человека (дыхания,  кровообращения)  расположены  именно  в  шейном  отделе  спинного  мозга,  самые  важные  кровеносные сосуды  проходят в шее…
    Вот  и  выходит,  что  целуя  твою  шею,   целуешь  твою  жизнь. Какое  это  чувство!»

    В  памятке  для  перенесших  аорто-коронарное  шунтирование  было  расписано все,  что  надлежало  выполнять  в  первое время  после  операции. Трудоспособность  восстанавливалась  не  раньше,  чем  через  два  месяца,  гулять  можно,  но  от  дома  далеко  не  уходить, в  течение  дня  давать  себе  отдых -  желательно  прилечь  и  поспать,  разрешалось  вино, но  курение  запрещалось  категорически.  Управлять  машиной  можно  через  месяц… Вот  это  уж  дудки,  он  через  пять  дней  рассчитывает   сесть  за   руль.  Вместе  с  памяткой  ему  вручили  толстую  кипу  бумаг  с  результатами  анализов,  сделанных  в  ДКД  и  здесь, а  также  описание  выполненной  операции  и карандашным  рисунком  сердца, схематически  отображавшим  где  и  какие   сосудистые  анастомозы  были  наложены. Была  даже  приложена  копия  письма  Дитца  с  направлением  на  операцию.  Он  с  интересом  ознакомился  с  этой  исчерпывающей  информацией  о  состоянии  своего  здоровья  и  сожалел  только,  что  среди  документов  не  фигурировал  счет  за  обследование,  лечение  и  операцию. Было бы  интересно  узнать , во  что  он  обошелся  Андрею?
    В   телефонных  разговорах  с  домашними  он  жаловался,  что  ужасно  соскучился  по  ним  и  ждет  не  дождется,  когда   сядет  в  самолет. И  это  была  правда. Ему  очень  хотелось  предстать  перед  своей  семьей  в  обновленном  виде,  позволявшем  с  большим  оптимизмом  смотреть  в  будущее. Мысли  о  Лиде  ни  в  коей  мере  не  заслоняли  его  обычных,  коренных  чувств  по  отношению  к  своей  семье. Но  мечтать  о  ней  он  не  переставал. Он  был  уверен,  что  они  встретятся  хотя  бы  еще  раз. В  конце  концов  каждый  провинциал  стремится  побывать  в  Петербурге, и  у  Лиды  будет  прекрасный  повод  навестить  его  когда-нибудь.  Даже  если   приедет  не  одна,  а  с  дочерью,  а  скорее  всего  так  и  будет, то все  равно  это  было  бы  замечательно. Он  чувствовал,  что  его  новая  любовь,  в  которой  он  долго  не  хотел  признаваться  самому  себе, не  отпускает  его.  Разумеется  ни  о  каком  возврате  в  молодость  речь  не  шла,  и  его  новая  любовь  не  была  способна  соперничать  с  пережитым  ранее,  но  он  видел  в  ней  единственный  вариант  продлить  жизнь  своей  свиной  коже,  еще  раз  ощутить  себя  в  ней. Когда-нибудь  сотрется  не  только  позолота,  но  и  свиная  кожа  и  тогда  останется  только  простейшая  физиология. И это  продление  не  менее  дорого,  чем  продление, дарованное  немецкими  хирургами. Нет,  он  не  хотел  отрекаться  от  Лиды  и  заболтать  свое  чувство  пошлыми  рассуждениями  о  типичной  «седине  в  бороду». 
    Он  сам  когда-то  говорил  ей : « Никогда  не  проводи  параллелей  между  своей  жизнью  и  жизнью  других. При  всей  схожести  основных  этапов  человеческого  существования  в  обществе,  у  тебя  эти  этапы,  поступки, грехи…  будут  неповторимы, уникальны. Они  будут  свойственны  только  тебе.  Не  сравнивай  себя  ни  с  кем.  У  тебя  всегда  и  все  по-другому». 
   

                «  Заключение  »
               

    «Судя  по  тому,  что  ты  не  ответила  ни  на  одно  мое  послание,  тебе  не  понравились  мои  литературные  опыты. Думаю,  что  особенно « о  птичке». И  напрасно,  по-моему  это  нежнейшее  признание  в  любви,  и  только  под  таким  углом  следует рассматривать  это  произведение. Увы…  Прав  Маяковский,   написавший  как-то : «Женщины, вам  перья  нужны  только  в  шляпу».
    Не  понимаю,  как  вообще  это  все  произошло? Когда? Когда  я  возглавил  клинику  и  познакомился  с  персоналом, ты  не  произвела  на  меня  никакого  впечатления. В  то  время   на  меня никто  не  мог  произвести  впечатления,  я  был  далек  от   всякого  желания  завести  роман  с  какой-либо  женщиной. К  тому  времени  я  и  представить  себе  не  мог,  что  не  то  что  в  моей реальной  жизни,  но  и  в  моих  мыслях,  мечтах , может  появиться  кто-то  кроме  Л.  Настолько  чуждая  мне  мысль,  что  даже  теоретическая  вероятность  подобного  сводилась  к  нулю. Это  не  означало,  что я  вовсе  не  обращал  внимания  на  « постороннюю» , женскую  красоту,  но остановить  эту  вечную  карусель,  что  мелькает  перед  глазами мужчины,  чтоб  рассмотреть  кого-то  пристальней, никакого  желания  не  возникало. Я никогда  не  отличался  верностью  в  молодости,  если  понимать  под  верностью  догму,  абсолют, ( на  самом  деле  вернее  меня трудно  найти  мужчину),  но  с  возрастом  само  понятие супружеской измены  утрачивает первозданный  смысл,  обесценивается  и  скатывается  в  разряд  надуманных  категорий, которые  всерьез не  могут  рассматриваться. Если  раньше  всецело  признанный  тобой  закон  - «Мужчина  не  должен  бросать  женщину  ни  при  каких  обстоятельствах,  какие  бы  причины не  побуждали  его  это  сделать»  исполнялся   свято,  но  при  этом  требовал  жертв  с  твоей  стороны,  то  с  возрастом  следование  этому  завету  уже  происходит  без   особых  усилий. Потому  что  предавать  себя  невозможно,  даже  если  сильно  захотеть  этого. В  молодости  мужчина  и  женщина -  это  все-таки  два  субъекта,  но  долгая  совместная  жизнь  превращает их    в  один.
    Со  временем,  присмотревшись  к  своим  новым  сотрудникам, я  безусловно  выделил  тебя  из  общей  массы  -  привлекательная  блондинка,  стройная, веселая  и  относительно  молодая. Из  сестер,  пожалуй,  только  наша  лаборантка К. могла  бы  составить  тебе  конкуренцию,  но  только  потому,  что  остальные  вообще  не  могли   претендовать на  мое  внимание  по  части  женской  привлекательности.  Правда,  была  еще  врач-невропатолог , и  она  безусловно  вдохновила  бы  сира  Пауля  Рубенса,  но  она  вскоре  покинула  нас  в  связи  с  окончанием  срока  командировки. Повторюсь –   все  эти  предпочтения  были   абсолютно  бесстрастными,  простая  констатация,  что  кто-то красивей  остальных.
    Но  когда  же,  когда?  Я  склонен  думать,  что  первая  искра  пробежала   во  время  пикника  на  берегу  Селенги,  вскоре  после  моего  вступления  в  должность.  Мы  приехали  в  Хялганат  большой  компанией  на  автобусе,  почти весь  наш  коллектив. Кто-то  приехал  с  мужьями,  ты   тоже  была   со  своим  Мазуром. Погода  выдалась  пасмурной и,  выгрузившись из  автобуса, мужики  сразу  приступили  к  сооружению целлофанового навеса  над  будущим  столом -  вот-вот  должен  был  пойти  дождь. Когда  шатер  был  готов,  достали  из  сумок  выпивку,  закуски,  и  по  чуть-чуть  приняли.  Потом  каждый  был  волен  отдыхать,  как  ему  вздумается.  Я  взял  спиннинг  и  побрел берегом  вверх  по  течению  без  всякой  надежды  на  успех,  так  как  ни  разу  не  был  свидетелем,  чтоб  кто-то  в  этом  месте  вытаскивал  рыбу. Твой  Мазур тоже  отправился  рыбачить.  Кто-то  занялся  костром,  кто-то пошел  искать  грибы, кто-то просто решил  поспать,  развалясь  на  старом  одеяле  на берегу, кто-то  ставил  палатку. Могу  себе  представить,  чем  бы  занималась  наша  компания, окажись  мы  персонажами  на  страницах  романа  Мишеля  Уэльбека. Но  у  нас  все  было  пристойно. Единственная  вольность, которую  мы  себе  позволили  -  это  искупаться  в  реке. Пошел  дождь.    Нас  это  не  остановило. Сентябрь,  вода  холодная, дно  -  сплошные  камни, на  которых не  устоять при  таком  быстром,  напористом  течении, мелко. Нас  сносило  течением  вниз,  швыряло  на  валуны, и  мы  с трудом  выбирались  на  берег,  все  в  ушибах  и  синяках.  Но ничто  не  могло  испортить бесшабашно-веселого  настроения, вызванного  начальной  стадией  всеобщего   опьянения.  Просохнув  и  переодевшись,  снова  сели  за  стол  под  навесом. Подоспели  шашлыки,  и  гулянка   продолжилась.    Под  конец  наш  стоматолог  принялся  фотографировать  сидящих  за  столом. И  я  помню,  как  ты,  взяв  меня  под  руку, прижалась  ко  мне,  позируя  для  фотографии.  Это  был  смелый  шаг  с  твоей  стороны,  я  не  ожидал   от  операционной  сестры  такой  фамильярности, но  понимал, что в  атмосфере  пикника  это  вполне  допустимо. Более  того,  мне  жутко  понравилось,  что  это  именно  ты, а  не  кто-то  другой  из  сестер,  поддавшись  общему  веселью,  прильнула  ко  мне,  переступив  через  субординацию. Мне  показалось,  что  и все  остальные  были  согласны  с  тем,  что  только  ты  имела на  это право.   В  их  числе  и  твой  Мазур, очевидно.  Понимаешь, нормальному  человеку  в  голову  не  придет  анализировать  это  событие, заострять  внимание  на  таком  пустяке,  и  я  бы  не  придал  этому никакого  значения, если  бы это  не  ты,  а  кто-то  другой  прильнул  ко  мне  тогда. Значит,  я  уже  тогда  подсознательно любовался  тобой, хотя  никакого  предчувствия,  что  между  нами  что-нибудь  возникнет  в  дальнейшем, у  меня  не было.  Потом  стоматолог  подарил  мне  сделанные  на  том  пикнике  несколько  фотографий. Среди  них  и  ту, крупным  планом, где мы  прижаты  друг  к  другу,  и  наши  головы почти  соприкасаются  висками. Я  там  в  сером  свитере,  с пьяненькой  усмешкой  на  физиономии,  седая, лысеющая  голова, как  нарочно, с  четко прописанными  седыми прядями. А  на  тебе синяя  куртка  от спортивного  костюма.  И лицо  твое  сияет  от  радости,  взгляд  полный  счастья,  улыбка. Я  понимаю,  что  это  не  из-за  меня,  а  просто в то  время у  тебя  было  такое  настроение  , как  и  у  всех   тогда  на  пикнике. Ты  очень  фотогенична, и  улыбка  у  тебя  на этом  снимке  -  то,  что  называется  «лучезарная»,  и  я  ни  на  одной  фотографии кинозвезд  не  видел  такой  улыбки. Должен  сказать,  что  кинозвездам  вообще  далеко  до  тебя.
    Самые  часто  случающиеся  и  самые  крепкие  романы  - служебные. Полно  случаев,  когда  хирурги  женятся  на  своих  операционных  сестрах  или  те  становятся  их  любовницами  на  долгие  годы. В  нашей  среде ходила  грубоватая  шутка:  “ Настоящий  хирург  должен делать  три  вещи  - пить  чистый  спирт, ссать  в раковину  и  трахать операционных  сестер». В  прежней  больнице,  где  прошла  моя трудовая  жизнь, санитаркой  приемного  покоя  работала  пожилая, седовласая, красивая  женщина, в прошлом  операционная  сестра.  Она вся  была  увешана  массивными  серебряными  украшениями  с  крупными  камнями и очень  красиво  курила  папиросы, доставая  их  из  портсигара, как  ушедшая  на  пенсию  театральная  актриса  старой,  классической  школы. Она  была  любовницей  Бурденко, который  таскал  ее  за  собою  по  всем  фронтам  во  время  войны,  будучи  главным  хирургом  Советской  Армии. Я  знал  профессоров  из нашей  среды ,  которые  в  моем  приблизительно  возрасте бросали  своих  жен  и  женились  на своих  медсестрах. Я  их  не  осуждаю,  но  искренне  не  понимаю  , о  чем  можно  говорить  с  партнером,  возрастная  разница  с  которым  более тридцати  лет?  Секс сексом,  но  и говорить-то  придется  когда-то.  Не  все  же  время …
    У  меня  тоже был  роман  с  медсестрой,  но  это  было  в  далекой, студенческой  молодости,  да  и  романом  в  полном смысле  его  не  назовешь… Сейчас  расскажу, но  ты  можешь  пропустить  это  место,  ведь  это  интересно только  мне  самому,  вспомнить себя  в эти  годы…
    После  третьего  курса, сдав  летнюю  сессию, мы были  обязаны  проходить  сестринскую  практику  в  какой-нибудь  городской  больнице… Мне  досталась  больница  водников им.  Чудновского , на  Фонтанке, травматологическое  отделение.  Нас, студентов-практикантов, включили  в  график  дежурств,  и  мы, помогая  постовым  сестрам, учились  делать  инъекции, ставить  капельницы, ставить  “банки»…  Первое  мое  дежурство  выпало  на  ночь.  Я  пришел  к  девяти  вечера, принеся  с  собой  халат, тапочки  и  буттерброды. Довольно  быстро  освоился  под  руководством  пожилой  медсестры, и  самостоятельно  пошел  по  палатам  выполнять  вечерние  назначения  врача. Ближе  к  ночи  пожилую  сменила молоденькая  медсестра,  в  очень  коротком  халате, высоко открывавшим  бедра. Она  пригласила  меня  покурить  в  ординаторскую,  где ,  усевшись  мне  на  колени,  вдруг стала  рассказывать  о  своем  предстоящем  замужестве,  которое  должно  было  состояться  буквально на  днях.  Мне  не  нравилось  ее  лицо,  какое-то  плотное, мясистое   и  совершенно  блеклое; не  нравилось  касаться  ее  липких, загорелых ног. Мне  не  нравился ее  рассказ  о  своем  женихе, я  не  понимал, откуда  у этой  некрасивой  и  примитивной  девицы  столько  самомнения  и  чем  вызвано  ее  желание  поделиться  с  незнакомым  человеком  планами  о  предстоящей  свадьбе?  Она  захотела,  чтоб  я  ее  поцеловал,  и  я  проделал  это  без  всякого  удовольствия. Наконец, она  слезла  с  моих  колен  и  сказала,  что  сейчас  подойдет  ее  подруга  с  урологического  отделения  - Тамара, и   мы   вместе  попьем  чаю.
    Тамара  показалась  мне  очень  хорошенькой, и  я  влюбился  в  нее  с  первого  взгляда. Брюнетка, очень  живое  лицо  с  большими, черными  глазами,  маленький, аккуратный  нос, в  меру  пухлые,  сочные  губы.  По  плечи  остриженные,  прямые,  без  челки,   волосы  вольно  спадали  на  лицо  при  каждом  движении  головы,  резко  очерчивая  край  прически  на  фоне  белизны  кожи. Жгучая  брюнетка. Она  была  невысокого  роста,  полненькая,  с  красивыми,  точеными  ногами, тоже  открытыми  значительно  выше  колена  коротким белым  халатом.  Меня  сразу  покорила  ее  открытость  в  общении,  веселый  нрав, живость, и какая-то чистота  ее  красоты.   Больница  Чудновского  не  дежурит  по  городу, и  ночью  нет  поступления  новых  больных,  так  что  работа  постовой  медсестры  относительно  спокойная. Глубокой  ночью  мы  устроились  спать,  каждый на  отдельном  матрасе,  постеленном прямо  на  полу. Естественно , не  раздеваясь. В  шесть  утра  я  проснулся  первым  и стал  будить  Тамару,  осторожно  дотрагиваясь  до  ее  плеча. Она  лежала  на  спине,  и  поэтому,  когда  открыла  глаза, взгляд  был  целиком  устремлен  на  меня, склонившегося  над  ее  головой. И  она  улыбнулась. Радостно  и бодро, словно  и  не  спала  вовсе.  Я  спросил,  чему  она  улыбается, и  она  ответила,  что  всегда  улыбается,  когда  проснется,  в  самый  первый  момент  пробуждения. Вставая, она  откинула  одеяло,  и  моему  взору  на  мгновение  стало  доступно  то,  что  до  этого  хоть  как-то  скрывалось короткой  юбкой. Ее  бедра , сочнее  сказать ляжки, туго  обтянутые  нейлоновыми  чулками  телесного  цвета,   с  широкой,  голой  полосой над  ними, вертикально персеченной зацепками  пояса,  были  восхитительны.
    После  сдачи  дежурства  я  вызвался  проводить  ее  до  дому,  и  она  разрешила  сопровождать  ее,  но  сначала  ей  нужно  было  попасть  в  кабинет  глав.врача,  чтоб  решить  какой-то  вопрос  о  зарплате. Глав.врач  был  чуть  ли  не родственником  ей,  во  всяком  случае  однофамильцем - Макаров,  и отношения  у  них  были  вполне  приятельские.
    Она  жила  рядом  с  больницей ,  в  старом  петербургском  доме  на  проспекте  Маклина, ныне  опять  Английском. От  больницы  надо  было  пройти  немного  по  набережной,  перейти Калинкин  мост  через  Фонтанку  и потом  еще  с  пол-остановки  по  Маклина. Она  жила  с  родителями  в  большой  однокомнатной  квартире  с  отгороженным  занавеской  углом, где  у нее  было  спальное  место. Тамара  была  замужем  за  моряком  дальнего  плавания.  Не  то  радистом,  не  то  механиком, который  сейчас   находился  в  рейсе.  Они  строили  кооперативную  квартиру.
     День  только  начинался,  и  родители  были  на  работе. Большая, квадратная  комната  с  высокими  потолками  и  высокими  окнами с  темными  шторами  казалась  неуютной  из-за  вынужденного  сосредоточения  на  одной  площади   самых  разнообразных  вещей, необходимых  каждому  жильцу  по  отдельности. Старой  была  и  мебель.  Продолжая  рассказывать  друг  другу  о  себе,  мы решили  сходить  сегодня  в  кино,  предварительно  где-нибудь  перекусив. Желая  как-то  развлечь  меня, пока  она  будет  приводить  себя  в  порядок, Тамара   включила  магнитофон  с  записями  Галича. Я  ничего  не  знал  о  Галиче  прежде, и  впервые  слышал его  песни, которые  сразу  заворожили  меня.  Они  каким-то  странным  образом  гармонировали  с  моим  тогдашним  восприятием  мира,  с  моим  девятнадцатилетием, с  доходившими  до  меня  слухами  о  несовершенстве  нашей  жизни,  нашего  существующего  строя… они  гармонировали  даже  с  этой, несколько  сумеречной,  ленинградской  квартирой, где  живут в  общем-то  несогласные  с  этой  жизнью,  люди, готовые  увидеть  в   персонажах  Галича,  самих  себя  или  своих родных.  «  А  там  вали  по  холодку, принцесса  с  Нижней  Масловки…». Я  понимал,  что  познакомившись  с  Тамарой,  попал   в  новую  для  себя  среду, малоизвестную  мне  и  малопочитаемую  мной  прежде. Но  это  только  усиливало  мое  желание, попав  в  этот  круг, остаться  в  нем  и  сделаться  для  него  своим. Сидя  за  круглым  столом,  накрытым темной,  истертой в  нескольких  местах, скатертью,  я  курил  папиросы и вслушивался в  язвительный  и  горький  голос.. «А  потом  в  разноцветных  нашивках  принесли  мы  гвардейскую  стать…  и  женились  на  разных  паршивках,  чтобы  все  поскорей  наверстать». Извинившись, Тамара стала  переодеваться   на  моих  глазах, стоя  перед  трельяжем  в  углу  комнаты. Очевидно  ей  было  необходимо  зеркало, которого  не  было в  ее  закутке  за  занавесками. Она  не  предложила  мне  выйти,  верно,  считая,  что  такой  взрослый  парень, воспитанный, к  тому  же  студент-медик, привыкший  к  виду  оголенного  женского  тела, спокойно  отнесется  к тому,  что  в  его  присутствии  женщина  меняет  юбку.  Но  я  то  знал, какое  это  заблуждение. В  ту  пору  я  был  еще  абсолютно  девственен, мои отношения  с  девушками  никогда не  доходили  до интимных  ласк, существовавших  только  в  моем  воображении,  и  моя  принадлежность  к  врачебной  касте  никак  не  могла сделать  меня  стоиком  или  циником  в  этом  вопросе.  Опять  передо  мной    на  несколько  секунд  промелькнули  ее  чертовски  аппетитные  ножки  в  чулках  на  застежках,  и  я  мог  только  тихо  порадоваться  за  себя,  за  внезапно  свалившееся  на  меня  счастье  знакомства  с   такой  красоткой.  Она  переоделась  в  белый  костюм  с  черной  полоской,  несомненно  привезенный  из  загранплавания   мужем,  и  мы  отправились  гулять.
    Пешком  мы  дошли  до Екатерининского  канала.  До  мест, описанных  Достоевским,  и  зашли  в  чебуречную, где  распили  бутылку красного крепленого вина.  Потом  пошли  в  кино  на  какую-то  старую,  черно-белую,  итальянскую  комедию  с  участием  Альберто  Сорди.  Содержания  фильма  я  не  запомнил,  так  как  лишь  изредка  смотрел  на  экран,  а  был  занят  тем, что  пытался  как  можно  выше  залезть  под  юбку  своей  спутницы, сладострастно  ощупывая   ее  голые  над  чулком, полные  бедра. Тамара  отталкивала  мою  настойчивую  руку  и  шепотом  призывала  меня  к  сдержанности , стыдя и  укоряя  в  непристойном  поведении,  так  неожиданно  проявившемся  в  таком  воспитанном  на  первый  взгляд юноше. Я  не  унимался,  чувствуя,  что  сердится  она  не  по-настоящему  и  готова  прощать    мою  дерзость. К  тому  времени  выпитая  в  чебуречной  бормотуха   ударила  мне  в  голову,  и  я  смутно  помнил  момент  нашего  расставания   на  трамвайной  остановке.
    Мы  стали  встречаться. В  больнице  наши  пути  больше  не  пересекались, графики дежурств  не  совпадали ,  к  тому  же  практика  моя скоро  закончилась. Я  звонил  Тамаре  домой, и  мы  договаривались  о  встрече.  Чаще  всего  свидание назначалось  на  Марсовом  поле,  куда  (чуть  не  сказал  «ты») , куда  она  приезжала  на  автобусе. Она хорошо  одевалась, профессия  мужа  предоставляла  такую  возможность,  и всегда  следила  за  своей  прической, которую  сохраняла  с  помощью  какого-то импортного лака. Эти  ожидания  на  остановке  для  меня  остались  символом  понятия  -  «свидание», так  как  никакую  другую  женщину  в  своей  жизни  я  не  ожидал  так  много  раз   и  так  подолгу. Мы  гуляли  по  набережной  Невы,  уходили  в  Летний  сад..  Нет,  мы  не  искали  укромных  уголков,  чтоб  целоваться  на  скамейке,  не  прятались  за  могучими кленами, замирая  в  объятьях. Мы  никогда  не целовались на  улице, мы  просто  были  молодыми  людьми,  которым нравилось быть  вместе, вдвоем,  в  огромном  и  прекрасном  городе.  Не  знаю,  чем  я мог  привлечь  ее. «Черт  страшный, - смеялась  она - все,  наверное  думают, что я  с  тобой  из-за денег  гуляю. Такая  красивая,  а  он…».  Слушая  мои  рассказы  об  учебе  в  институте, ремарки  о  современной  западной  литературе, она  не  стеснялась  признавать  недостатки  своего  образования, с  искренней  грустью сожалея  о своем невежестве,  которое  было  предопределено  не  зависящими  от  нее  обстоятельствами.  В  ней, как  и  в  тебе,  иногда  проглядывалась  эта  обида  за свои  нереализованные  возможности  в  отношении получения  высшего  образования. Она  была  убеждена, что  меня  ждет блестящая  карьера,  и  я  стану  известным  хирургом.  К  своей  профессии  медсестры  она  относилась  с  достоинством  и  гордилась  отделением,  на  котором  работала. «Вот  ты  видел  когда-нибудь  урологию,  где  б  не  пахло  мочой? А  у  нас  никакого  запаха. Такого  ухода за  больными,  как  у  нас, нигде  нет».
    Я  провожал  ее  домой,  и мы задерживались  на  лестничной  площадке,  не  доходя    один  пролет   до  ее  квартиры. Это  была  типично  петербургская  лестница  в  домах  разночинцев -  широкая, с грубо  выкрашенными  масляной  коричневой  краской, высокими  дверьми квартир, с  заляпанными    почтовыми  ящиками, пропитанная  коммунальным  теплом,  кошачьими  запахами, пылью. Мы  устраивались  на  подоконнике,  тоже  широком  и  облезлом. Курили…  И  вот  тут  уже  целовались. Взапой. Я  отрывался  от ее  роскошного  рта  только  для  того,  чтоб,  опустившись  на  колени,  обнять  ее  ноги, прижаться  к  ним  лицом , покрывая  страстными   поцелуями эти  сводившие  меня  с  ума  ноги,  утопая  в  неизъяснимом  наслаждении  от  прикосновения  своих  губ  к  обтянутой  нейлоном  идеальной  плоти. Если  о  нашем  присутствии  знали  ее  родители, то периодически открывалась  дверь  и Тамару  звали  домой,  требовательно  и  сердито,  но мы  не  могли  так  сразу  расстаться.  “Сейчас  иду, ну,  сейчас»,  и  дождавшись  одиночества, закуривали  новую  сигарету…  Перевозбужденный,  с  неудовлетворенной  страстью, я уходил  и ,  сидя  в  трамвае, еще  долго чувствовал  ломоту  там  -  неизбежное  следствие  неутоленной  жажды обладания.  Но  об  обладании  я  тогда  и  не  помышлял,  повторяю -  я  был на  диво  целомудренен  в  свои  девятнадцать  лет.
    Бедный  студент,  я  не  мог  пригласить  ее  в  ресторан,  но  однажды,  гуляя вечером  по набережной,  Тамара  сама  предложила  зайти  в  «поплавок»,  что  напротив  Сената. Ресторанчик  сотрясал  грохот динамиков,  по  стенам  носились  огненные  кружки  цветомузыки…сопровождаемые  этой  какфонией,  мы  сели  за  стойкой  бара,  заказав  крепкий  коктейль. Оглядевшись  по  сторонам,  я  определил  для  себя, что   Тамара  была  самой  привлекательной  среди  дам,  очутившихся  в  этом  шалмане,  и стал побаиваться,  что  к  ней  начнут  приставать  подвыпившие  мужики,  с  которыми  мне  будет  не  справиться,  и  я  опозорюсь  в  ее  глазах. Подозрительных  в  этом  плане  личностей  хватало вокруг  нас. Я  постарался  напустить на  себя  вид  завсегдатая  подобных  заведений  и  небрежно  потягивал  через  соломинку  замешанный  на  коньяке  коктейль. При  этом  я  мысленно  завидовал  своему  сокурснику  Сереге  Мехову,  который  приходя  в  «Пушкарь», закатывал  рукава  на  рубашке,  обнажая  впечатляющие  бицепсы  и  громогласно  заявлял : « Держу  пари,  что  в  этом  баре  я  любому  набью  морду». Хмельной народ  отплясывал  под вырывавшийся  из  динамиков  отчаявшийся  голос  Марыли  Родович : «Колорових…  ярмарков…бласшане  цегарку…», постепенно  успокоивший  меня  вкупе  с  выпитым  коньяком. Пульсирующий  черно-красный  цвет на  заставленной  бутылками  стене  за  спиной  бармена  уже  не  тревожил  меня. Я  уже ничего  не  боялся, и  когда  к  Тамаре  сзади  приблизились  два  плечистых  парня  в  кожаных  куртках,  один  из  которых  вдруг фамильярно  хлопнул  ее  по  плечу,  я   решительно  отодвинул  стакан  и  сполз  с  высокого  стула,  чтобы… Но оказалось  это  были  ее  знакомые, приятели  мужа,  тоже  моряки  с  одного  пароходства.  Они  весело  поболтали  о  чем-то  с  Тамарой, не  обращая  на  меня  никакого  внимания,  и  вскоре  отвалили. «Расскажут  или  нет?  - спросил  я  Тамару,  обеспокоенный тем,  что  приятели  могут  донести  мужу,  что  встретили его  жену  в  кабаке  в  компании  с  каким-то  хахалем.  Судя  по  всему,  Тамару  это  не  волновало,  она  равнодушно  махнула  рукой  и  потянулась  к  соломинке  в  своем  бокале. Красноватый  отсвет,  падавший  на  ее  лицо, придал ее  чертам  что-то  порочное  и  хищное,  особенно   рту с  беленькими,  остренькими  зубками. Я  впервые  заметил  это  в  ней,   и  мне  это  было  неприятно.  Но,  как  потом  показало  время,  я  ошибался  -  в  ней  не  было  ничего хищного  и  порочного. И  мое  первое  впечатление  о  чистоте  ее  красоты  было  верным.
    В  другой  раз  свидетелями наших  отношений  оказались  уже  мои  знакомые,  вернее  приятели  моих  родителей  -  сослуживец  отца  со  своей  женой. Они  часто  бывали  у  нас  в  доме  и  хорошо  меня  знали,  кроме  того  у  них  была  дочь,  которую  прочили  мне  в  невесты  и  серьезно  обсуждали  этот  вариант  с  моими родителями.  Это  произошло  в  театре  оперетты,  куда  я  пригласил  Тамару  на «Фиалку  Монмарта».  Мы  нос  к  носу  столкнулись  с  ними  в  антракте,  и я прочел  в  их  глазах  разочарование, что я  прохаживаюсь  по  ручку  со  смазливой  девицей,  явно  принадлежавшей  к «полусвету». Но  мне  было  плевать,  я  находился  в  перманентном  состоянии  восторга  от  того,  что  рядом  со  мной  такая  потрясающе  красивая  баба. Она  была  для  меня  той  самой  Карамболиной,  что, вздымая  мишуру кружевных  юбок,   кружила  головы  парижанам  на  сцене  и  на  которую  были  устремлены  взгляды  всех  мужиков,  сидящих  в  зале  со  своими  женами,  в  том  числе  и  того  полковника  в  штатском  с  безупречной  репутацией  хорошего  семьянина,  как  и полагалось  замполиту. 
    Осенью, я  на  пару  дней  уехал  на  дачу  к  своему  другу  Женьке  Зарембо,  на  охоту. Там  в  лесу  подобрал  совенка  с  подбитым  крылом,  решив подарить  его  Тамаре.  В  их  квартире  имелся  большой  аквариум,  литров  на  двадцать,  и мне  приходилось иногда  помогать   менять  в  нем  воду. Исходя  из  этого,  я  рассудил,  что  в  семье  любят  живность  и  будут  рады  лесной  птице. Я  нашел  Тамару  заболевшей, она  была  сильно  простужена  и  лежала  в  кровати  с  перевязанным  горлом, надсадно  кашляя. Я  впервые  увидел  ее  без  макияжа  и  без  привычно  ухоженного  каре  на  голове, но  это  только  придавало  ее  облику    новое,  тихое  обаяние. Большие  черные  глаза  приобрели  мягкость  и  проникновенную  женственность.  Ничто так  не  сближает  влюбленных,  как  болезнь одного  из  них. Она  обрадовалась  подарку,  как  ребенок.  Обеспокоенный  ее  кашлем  и  высокой  температурой,  я  предложил  послушать ей  легкие. В домашней  аптечке нашелся  деревянный  стетоскоп. На  пропедевтике  я  научился  неплохо  слушать  грудную  клетку  и  безошибочно  определял  крепитирующие  хрипы, диагносцируя  воспаление  легких.  Она  покорно  стянула  с себя    ночную  рубашку, оставшись  в  белом  лифчике,  приподнимавшем  восхитительную   грудь. Я спросил  разрешения  выключить  тихо игравший  магнитофон: « Мешает».  Она   бросила  на  меня  какой-то  задумчивый  взгляд.   «Вот  видишь,  тебе  мешает…  А  им  ничего  не  мешает.» -  она  имела  в  виду,  видимо,  участковых   терапевтов, навещавших  ее  на  дому. Старый,  деревянный  стетоскоп  более  четко  передает  звуки,  по  сравнению  с  современными  резиновыми. Хотя  и  менее  удобен  при  использовании,  и  мне  приходилось  сильно  наклоняться,  чтоб  прослушать нижние  отделы  легких.   «Пневмонии  у  тебя,  слава  богу,  нет» -  сказал  я,  распрямляя  согнутую  спину  и бросая  последний  взгляд  на  роскошную  грудь. И  кто  это  выдумал,  что  врач  приучен  сохранять  бесстрастность,  заставляя  раздеваться  пациенток?  Что-то  я  не  встречал  таких  среди  своих  коллег. Через  пару  недель  и  Тамара,  и  птица  были  совершенно  здоровы. И  если  раньше  совенок  мог  только  уморительно   ковылять  по  полу, то  сейчас  он  свободно  порхал  по огромной  комнате,  залетая  в  коридор  и в  ванную,  где  находил  себе   убежище. Я  не  вспомню  его  судьбу,  но,  когда  я  пришел  поздравить  Тамару  с  Новым Годом,  совенка   уже  не  было  в  квартире. Скорее  всего  его  отпустили  на  волю.  В  тот  новогодний  вечер  она  подарила  мне  мягкую  игрушку  - жирафа,  с  намеком  на  мой  рост. Новый  Год  мы  встречали  с  ее  родителями. Меня  удивляло,  что  они  терпят  мое  присутствие  в  своем  доме,  мой  флирт  с  их  замужней  дочерью,  но  очевидно  они  видели  во  мне  только  платонического  вздыхателя  и  готовы  были  простить мою  влюбленность,  не  сулящую  никому  никаких  проблем  и  доставлявшую  дочери какое-то  развлечение. Среди  ночи  родители  ушли праздновать  к  соседям,  оставив  нас  одних. Мы  выключили  свет,  оставив  гореть  елочные  гирлянды,  и  переместились  на  тахту  с  бокалами  шампанского  в  руках. При  погашенном  свете  четче обозначилась  тишина  большой  комнаты  и  наша  отстраненность  от  новогоднего  веселья,  все-таки  Новый  Год – это  праздник  для  большой,  буйной   компании,  и  в  этой  безмолвной  темноте  возникло  предчувствие  чего-то  скучного. Молча, мы сидели  на  тахте,  наблюдая  за  бегающими  огоньками  на  елке,  не  зная,  чем  развеселить  друг  друга. Целуя  Тамару,  я  в  какой-то  момент  не  рассчитал  свою  тяжесть  и  опрокинул  ее  на  тахту. Это  вышло  не  преднамеренно,  но,  оказавшись сверху,  я  уже  не  хотел  возвращаться  к  прежней  позе  и  освобождать  ее  от  тяжести  своего  тела. Краем  глаза  я  увидел,  что ее  платье  задралось  выше  колен,  обнажая  ,  ставшую  для  меня  уже какой-то  канонической,    красоту  ее  бедер. Лежа  навзничь, на  спине,  она  закинула  свободные  руки  вверх,  над  головой,  и  ,  казалось,  что-то  ждала  от  меня.  А  я , ты  можешь  себе  представить,  не  понимал,  что  мне  следует  сделать  сейчас. И  не  потому,  что  боялся  возвращения  ее  родителей. Я  просто  не  понимал,  какими  должны  стать  мои  дальнейшие  действия. Реальность  этих  действий  была  скрыта  от  меня,  я  не  мог  представить  их  применительно  к  себе. Хотя  природой  все во  мне в  этот  момент было  подготовлено,  как  надо. К  чести  Тамары,  она  не  стала  брать  на  себя  роль  воспитательницы  и опытного  педагога  в  этом  вопросе,  а,  может, тоже  опасалась,  что  нам  могут  помешать.
     «Когда  я  был  еще  юнцом,  к  тебе  в  постель  попав,  война..». Вскоре,  этой  же  зимой,  мы  все-  таки  оказались  вместе  в  одной  постели. Произошло  это  дома  у  Зарембо.. Он  пригласил  на  вечеринку  свою  подругу, работавшую  учительницей  в  младших  классах,  с  которой  недавно  познакомился, она  жила  где-то  на  Ржевке,  а  я  позвал  Тамару. Женькины  родители  уехали  на  дачу  в  тот  день,  и  «хата» была  свободной. Их  дом  ,  старый, деревянный, двухэтажный  стоял  прямо  на  берегу  Невки,  на  Приморском  проспекте. С  Женькой  мы  дружили  еще  со  школы, и  вместе  поступили  в  1-ый медицинский  институт  им.  академика  Павлова,  где  и  учились  в  одной  группе. Женькин  отец  во  время  войны  был  замполитом  на  крейсере  «Киров»,  и   у  них  была  просторная ,  трехкомнатная  квартира,  обставленная  мебелью  из  карельской  березы. Женька  хорошо  играл  на  фортепьяно,  и  пока  мы  не  напились,  исполнил для  нас  этюд  Рахманинова. Это  было  удивительно. Он -  такой  добродушный  толстяк,  с  коротенькими,  пухлыми  пальцами  так  виртуозно играл  такую  сложную  в  техническом  отношении    и  такую  мужественную вещь. Я  позвонил  домой,  предупредил,  что  остаюсь  ночевать  у  Женьки, но  мама,  выпытав  у  меня,  что  со  мной  Тамара,  попросила  позвать  е  к  телефону, пригрозив,  что  иначе    сама  заявится  к  нам. Ничего  более  унизительного  для  меня  нельзя  было вообразить, но  пришлось  подчиниться. Месяц  тому  назад  я  представил  их  друг  другу,  и   после  состоявшегося  знакомства  мама  сказала,  что  по  ее  впечатлению  девица  прошла  огонь,  воду  и  медные  трубы. Я  ответил ,  что неизвестно  чего больше  в  этом  расхожем  определении – хорошего  или  плохого.
     Можно  было  только  догадываться  о  чем  шел  телефонный  разговор  между  ними,  но  лицо  Тамары  оставалось  спокойным  с  выражением   благосклонного и  в  то  же  время   насмешливого согласия   выполнить  некие  условия,  о  которых  ее,  наверное,   просили.
    Я  не  помню  в  деталях  ту  ночь. Скорее  всего я  просто опьянел и вырубился,  добравшись до  постели. Утром  я  нашел  рядом  с  собой  спящую  Тамару. Она  сняла  с  себя  только  платье,  оставшись  в  нижнем  белье  и  чулках. От  моих  прикосновений  она  проснулась, снова,  как  тогда  в  больнице,  с  чудесной  улыбкой  и в  каком-то  радостном  настроении. Не  обращая  внимания  на  мою  похоть,  она,  смеясь, забралась на  меня, оседлав мой  живот, и  стала  заигрывать  со  мной,  как  с  ребенком. Ей  было  почему-то  очень  весело,  и  я  почувствовал,  что  ей  самой  хочется  побыть  в  этой  ситуации  играющим  ребенком,  и  что  ничего  другого  ей  не  надо,  и  что  она  рада,  что  между  нами  ничего  не  произошло. Я  попытался  сдернуть  с  нее  пояс  и  трусы,  но … поздно. Мое  время  ушло,  она  выскочила  из  кровати,  и  наспех  одевшись, исчезла  за  дверью. Проклиная  себя, я  еще  некоторое  время  лежал  под  одеялом,  и  с  черно-белой  фотографии  на  стене  на  меня  презрительно   глядели  расчехленные  дула  башенных  орудий  крейсера  «Киров».
    Чем  дольше  продолжался  наш  роман,  тем  чаще  в   своих  мечтах  я  представлял  Тамару  в  роли  своей  будущей  жены, но мечты  эти  были  излишне  трезвы  и  рассудительны. И  не  могло  быть  иначе. Слишком  много  препятствий  предстояло  бы  устранить  на  этом  пути. Ее  замужество, несогласие  моих  родителей, решись  я  на  такой  шаг,  моя  несостоятельность  в  финансовом  обеспечении  семьи, и, наконец,  я  сам  не  был  уверен,  что Тамара - это  идеальная  кандидатура  для  меня. Как  «фиалка  Монмартра» -  да,  но  придет  ведь  и  быт. Никто  не  поддерживал  меня  в  моем  выборе, даже  Женька,  что  показалось  мне  особенно  странным. Что  он-то  мог  разглядеть  в  Тамаре  несоответствующего  мне, вернее,  не  доглядеть  того,  что так  мне  нравилось  в  ней. Сам  он,  кстати, оставил  свою  робкую  учительницу,  заставив  ее  сделать  аборт,   и  женился  на  дочери  того  самого  сослуживца  отца,  с  которой  я  сам  его  познакомил.
   На  пятом  курсе  женился  и  я. К  тому  времени  продолжать  наши  отношения  с  Тамарой   в  прежнем  режиме стало  невозможно,  муж  вернулся  из  загранки  и  застрял  на  берегу. Она  ничего  не  хотела  менять  в  своей  жизни,  и  мне  остались  только  воспоминания  о  моей  шалой  влюбленности,  что  так  сладко  кружила  мне голову  целый  год.
    Спустя  пару  лет,  когда  я  уже  работал  в  больнице,  я  случайно  встретил  ее. Я  залезал  в  автобус  с  задней  площадки (тогда  ходили  такие  не  очень  вместительные  львовские  автобусы  с  , плавно  отгороженной  от  салона, кабиной  водителя)  и  мне  в  глаза  бросились  красивые  женские  колени  у  сидящей  на  заднем  сидении  дамы. Я  поднял  голову  и  увидел  Тамару. Она  была  в  дорогой  шубе  и  с  непокрытой  головой – это  изумительное  черное  каре  без  челки… Они  с  мужем  недавно  получили  новую  квартиру  в  новостройках,  на  улице  Есенина,  и  я  напросился  к  ней  в  гости. Я  не  мог согласиться  с  тем,  что  наше  случайное  свидание  будет  завершено  в  автобусе. Она  была  уже  мамой,  и  в  квартире  ее  ожидала  ее  мать,  сидевшая  с  годовалым  ребенком. Она  вспомнила  меня  и ,  немного  поболтав,  уехала    к  себе,  на  Маклина.  Муж  снова  отсутствовал,  был  в  плавании,  но посидеть  вдвоем  нам  не  удалось.  Пришел  еще  один  гость – тамарин  поклонник, артист  с  Ленфильма,  который пробовался  на  роль Джеральда  в  новом  фильме «Всадник  без  головы»,  что  потом  досталась  Олегу Видову.  Пришлось  распить  с  ним  бутылку  водки,  перенося  его долгие, печальные  взгляды на  хозяйку  дома. После  его  ухода  Тамара  показала    фотографию,  где он  был  заснят  на  кинопробах  в  костюме  мустангера. Но  я  вовсе  не  собирался  уходить  вслед  за артистом;  мы  выходили  в  крошечную ванную,  завешанную  веревками  с  пеленками   курить  и  все  рассказывали  друг  другу  о  переменах  в  своей  жизни за  прошедшие  два  года, я  присутствовал  при  кормлении  грудью  младенца  и  опять  меня  не  стеснялись,  а  потом  постелили  мне  на  раскладушке  возле  детской  кроватки  и  уже  сквозь  сон  я  почувствовал,  что Тамара  легла  рядом  со  мной и  я крепко  обнял  ее  белое, жаркое  тело. Как  мы  уместились   на  раскладушке,  ума  не  приложу. Но  не  пригрезилось же  мне  это  в  полупьяном сне. Нет,  я  отчетливо  помню,  что  она  приходила  ко  мне,  но  вот ,  чем  закончилось  все в  ту  ночь  -  я  не  помню.
    В  молодости  я  совершенно  не  мог  вовремя  остановиться,  когда  пил; не  знал  своей  нормы. Мне  всегда  казалось,  что  мои  собутыльники  уже  пьяны,  в  то  время,  как  я, еще  абсолютно  трезв. Но  до  меня  просто  позже  доходило,  как  до  жирафа. И  доходило, как  правило,  с  перебором. Это  сильно  вредило  мне  при  общении  с  женщинами. Столько  упущенных  возможностей…  Придется  рассказать  еще  одну  историю».