- "...Мальчик бежал с мячом в руках, обнажая коленки из-за длинноватых жёлтых шорт и кричал единственное слово на земле, которое не сходит с наших уст. "Мама! мама! - он рвал нежные связки, а силуэт блестящей Женщины в зеленоватом ореоле удалялся к реке. Бедный мальчонка махал костлявыми ручками. грязные ногти кровоточили и мяч, упавший на ход ноги,бросился в реку и поплыл на гнезде аиста, поддавливая на бело-чёрненькие яички, из которых детвора ждала птенцов. По полю пронёсся ветер, и Женщина исчезла также таинственно. как и появилась. Мальчик вбежал в воду и упал, как сноп соломы. Длинные соломенные волосы трепыхались в течении воды..."
... - Дедушка Павел, вот ты всегда доходишь до этого места, где Видение исчезает, и дальше ты молчишь и плачешь. Но почему? В эти минуты я всегда обнимаю тебя и ты дрожишь как бабочка и мне становится страшно-страшно. ведь я такая маленькая девочка.
Он вытирает глаза платком и посмотрел на свою внучку, как смотрят на свой дом приходящие из больницы. и его уставшие глаза видели в этом крохотном шестилетнем тельце что-то мощное, влекомое. к чему не приблизишься только годами, как муравей - с грузом лет.
-Наташенька, миленькая, я всегда боюсь, рассказывая тебе эту историю, что войдёт твоя мама, которая так любит бога Иегову...
Девочка хлопнула в ладоши и закричала:
-Пусть идёт, дед! Пусть!
- Ох, тогда меня отправят как нашкодившего в сумасшедший дом или того хуже - в дом застарелых. Ведь мама твоя говорила: "совсем у старого дуралея крыша поехала: из ребёнка чучело лохматое делает!" Ведь ты это помнишь, милая?
Девочка скривила рот.
-Помню, но ведь она не злая. Это она просто без работы осталась, а так она хорошенькая. Ты её не бойся, дедуля!
Павел Тимофеевич глубоко вздохнул через щель в зубах и вытянулся на диване. В его уме вертелся всё тот же вид Видения. не отпускавшее его ни на минуту. А ещё эта иеговистка замучила! Может издеваться над старым человеком, а работать почтальоном не смогла, вера помешала горемычной! Не поймёшь эту молодёжь: коммунизм бросили, а в секты подались.
Он снова принялся за рассказа.
- "...Мальчик говорил себе: кто поставляет мне эти видения? Бог?бесы? Думал он часто над этим, ковыряя спичкой во рту. Видения приходили в любую погоду, ложились в ячейку мозга, растекаясь плавно по нервным окончаниям.
Много лет после, учась в музыкальном училище, наш мальчишка (уже молодой человек) играл на капустнике друзей, брынькая на гитарке в честь чернобыльцев. Внезапно он разглядел своё Видение, Этот фантом прекрасно устроился в четвёртом ряду с накрашенными губами лиловой помадой и выставляя короткую чёлку. Даме было за сорок. Наш герой сыграв романс Глинки, сбился в извинениях и ушёл за кулисы. Кое-как пробрался в зрительский зал. Четвертый ряд. Женщина красива и до боли знакома.
- Как вас зовут? - спросил молодой человек.
Дама явно не поняла вопроса.
Тогда из-под земли возник грузный мужчина лет сорока пяти-пятидесяти.
-Это моя супруга. Она не понимает по-русски. Она итальянка.
Дама покраснела как плоды калины. Стала обмахиваться веером с тигром. Мужчина взял её под руку и они удалились, шаркая старой обувью."
Девочка положила голову на стариковский пиджак, обтянувший дряхлое тело, пахнувшее годами.
"...После концерта он через неделю читал стихи в Гамбурге, запорошенном снегом и мусором.
Стихи были его отдушиной; написанные среди длинных ночей, в пижаме или без оной. они сместили в себя столько боли и отчаянья. что выглядели как сова в доме натуралиста.
Читая стихи. он опять видел Видение. На этот раз он даже разглядел глаза дамы, на которых был ущерб катаракты. Он вспомнил, что мать когда-то ездила в Ленинград делать операцию на правом глазу. Видение улыбалось и тигр на веере прыгал как ручной."
-Дедушка. а что такое "катаракта"?
Но Павел Тимофеевич, как во сне, продолжал:
" ...Когда он устроился землекопом на кладбище, мир стал ещё теснее и Видение перестало являться ему. Он постарел, душа покрылась тройным мясом. Он хоронил людей, как хоронят своё прошлое. Мысленно мужчина был другом каждому умершему и часто шептал: "Скажи моему Видению..." Пытаясь что-то понять в своей жизни, он стал записывать сны. О женщинах в тех записях не было ни строчки..."