Порфирий Сергеевич Бим-Нетотов сидит в машине и не выходит даже для покурения.
Он думает думу. Его одолевает вчерашнее видение, галлюцинация, прекрасный улёт в неизведанное.
Он не понимает причины этого чудесного явления, светопереворота, фокуса Кооперфильда.
Этого не припишешь его товарищам.
Они не только не понимают, а они и есть причина названных аллюзий.
Причина их проста… Нет, не так, ещё проще: ларчик открывался примитивно: в курительную трубку целенаправленно для Порфирия, и, разумеется, незаметно для него была подсыпана слоновая доза дур-муравы.
Для чего? Неужто угробить хотели товарища?
Вовсе нет. Благое пожелание.
О дороге в ад, которая чем-то там обычно бывает устлана, никто и подумать не догадался.
Цель была принята коллегиально, а идея шла от «молодого»: старичкам такое вряд ли бы пришло в голову.
Короче: надо было отдалить Порфирьича от бутылки, ибо следующий день был сложным (одно только пересечение границы чего стоило), сбив Порфирьича с ног, и уже успокоившееся тело уложить в постель.
Операция прошла успешно, то есть с ног человека уверенно сбили.
Правда, вместо ангелов или ёжика в тумане, которые являются в щадящей ситуации, Порфирьичу богом предъявлены были голые девки и паровоз: уж кому что. И это, конечно, романтические детали, к делу не относящиеся.
Последствия оказались плохо непредсказуемыми. Порфирий утром встать-то встал – он же солдат, и ноги работают механически, рефлекторно, под приказ – но мыслить самостоятельным образом уже не мог.
Это было заметно. Товарищи испереживались.
Он будто продолжал плыть во вчерашнем тумане, но уже без паровоза и девок.
Он похихикивал и хмыкал, сопровождая звуки пассами растопыренных пальцев, дублируя ими урывками проявляющиеся остатки видений: лица, сиськи и колёса.
Приказам Ксан Иваныча – а тот генерал, против него, зольдата фюллера – следовал до буквоедства точно.
От безысходности, свалившейся неожиданно он будто стал сверхпонятливой обезьянкой, но с некоторым отставанием по фазе.
Он нога в ногу следовал общественным акциям, и с отрешённым видом копировал телодвижения товарищей.
Он будто старался не попадаться им на глаза – насколько это возможно, чтобы не быть заподозренным в отсутствии сознания и в шатком здоровье, и не очутиться таким образом в списках на элиминирование.
Ещё чего: перед самым пересечением границы быть уволенным – этого себе позволить Порфирий не мог, и для этого сообразилки хватило.
Он как больной хамелеон слился с задним сиденьем Рено, отличаясь от него лишь мертвенным цветом кожи и тонким остаточным запахом волшебного табачка.
***
Реальную пользу и автономию самодвижения Бим проявил при вынужденной остановке в Москве.
Крюк в столицу был запланирован. Его пришлось сделать для того, чтобы отштемпелевать недостающими печатями проездные бумаги.
***
Казань. Мотель. Москва. Кремль. Башня. ГУМ. Пробки. Езда по замкнутому столичному кругу. Ворчание Малёхи по поводу хреновой Кирьяновой навигации. Соответствующий обмен любезностями.
Доехали-таки.
***
Бим перестал ныть. Обиженный долгим воздержанием, принялся искать волшебный рулончик. Типа «Зева», и это не реклама, а необходимость.
Не найдя, пулей выскочил из машины.
И ринулся куда-то бежать… без единого комментария в отношении машинных удобств.
Но всё тут и без слов понятно.
Вспомним тут робинзонаду. Бедный, несчастный Робинзон Крузо! Ни одного приличного туалета на острове он не построил.
Даниэль тему санузла умолчал точно так же целомудренно, как и не рассказал читателю – чем же на островах подтираются, чтобы не позеленела человечья гузка. А это же не только часть необитаемой жизни, а стыдливо умалчиваемая часть даже жизни цивилизованной, порой доводящая людей до крайности. Тут гигиенические разделы, пусть даже они будут взяты в скобочки, надо писать!
У людей пустыни на этот предмет есть песок, у кого-то под рукой листики, кому-то подвезло с лопухами. А если живёшь на сугубо птичьем острове, где полным-полно камней, рыбы и тюленей, но нет растительности и, соответственно отсутствует целлюлозный завод, то годится пух фламинго и перья попугая.
Какая глупая шутка!
У Бима же ни одного попугая рядом. И ни одного Пятницы, которого можно было бы попросить помочь, сбегав за принадлежностью.
Суббота едва тащится по Московскому округу. Возглавляет округ Gромов, а тучам потакает и мочит путешественников мэр и пчеловод в кепке. Фамилия на «L». Ох, как это было давно!
Кругом люди, люди, одни люди.
Негде купить экстренную таблетку от звона в ушах.
Дома без туалетных встроек. Лишённые биокабин тротуары.
Люди без пола и возраста, улицы битком – потенциальные насмешники.
Много, много глупых, спешащих, любопытных, вездесущих глаз, лишь для виду прикрываемых зонтами и капюшонами.
Каждый, особенно каждая, норовит вычислить в толпе провинциала, вроде нашего героя, и поймать его на ошибке. На любой. Делается для того, что вечерком рассказать это своему знакомому, дабы возвыситься над провинциалом и доказать «московским», что уж он-то/она-то выше всех этих примитивных людей из провинции. И что он-то/она-то уже давно перерос/переросла провинцию: он/она тоже не абориген.
И примите же, наконец, его/её в вашу прелестную московскую мафию: ведь он/она так остроумно высмеивает всех этих глупых «понаехавших».
А завтра он/она вообще пойдёт и выкрасит волосы в цвета российского флага...
Запишите, запишите, наконец, его/её в москвичи!..
Лишь в полукилометре от стоянки, и на последнем издохе нашёлся Биму раскидистый понизу куст карагача, с единственным лопушком на расстоянии протянутой руки, рядом с которыми закончился его марафонский спурт.
Финиш!
Под лопушок и родил.
Родил благополучно.
Две фракции вышли из Думы одновременно, в счастливом возбуждении: свобода ими обретена, можно голосовать без принуждения.
Москву целую неделю, беспрерывно, поливало с неба. Фракционный грех Порфирия размазало мгновенно.
***
Бим не придаёт особого значения своему внешнему виду. Ему в этом смысле на всех НБК.
Но: насрать на асфальт и, тем более, при всех, а у многих, и у него в том числе, высшее образование, он не может.
Но он ещё и турист инкогнито. А вот это уже нештяк. В Москве его никто не ждёт и никто не знает, следовательно не для кого стараться и приглаживать интерфейс.
Но! «сверкать голой жопой и трещать пёрдом у всех на виду» (его дословные перлы) он не согласен.
Бим ещё не отошёл от травяных последствий и самозабвенно купался в последственном цимусе.
Закончив туалетный ритуал, но, не покончив с кружением головы, Бим вернулся к Рено.
Не торопясь, и с беззаботной повинной:
– Здрасьте, я ваша тётя. Тётя покакала.
Тут поднял вой Ксан Иваныч:
– Обормот. Мы тебя потеряли! Куда ты взвился? Предупреждать надо. Ты мог заблудиться. Запросто. Телефон даже не взял!
– Нах тебе вообще телефон? – сказал Егорыч, – выкинул бы его.
– Я как, в машину должен насрать? – защищался Бим. – Машина это мне родина. А Москва – тьфу. Городишко. Транзит. Телефон верните. Где он?
– Забери под сиденьем. Какого ляда ты его в ноги бросил?
– Гумажку искал. Некогда мне. Сгиньте с глаз.
Бима сильно расстраивает антигуманное поведение товарищей.
***
– Я поехал заправляться и рекогносцировку уточнить, а вы с Кирюхой идите в турагентство, – велел Ксан Иваныч, утешившись бимовским возвратом. – Встретимся через час. Тут.
– Да запросто! – сказал Бим, – только в тапках я не пойду.
– Срать в тапках, под дождём! дак можно было распрекрасно!
– Попахивают, чоль, тапочки? Бросьте. Я что, не целкий? Я на всякий... лопушком-то их протёр.
– Ну, так и не иди в своих протёртых тапках!
– Вас заставляют идти в тапках? – втёрся в толпяную травлю Малёха.
– А вам бы помолчать, молодой человек, – сказал Бим.
***
Чтобы почём зря не мочить шлёпанцы и важные части одежды, Бим бросил псевдообувку в машину. И подвернул до колена обе штанины. Его ботинки «а ля при для дожд у де Пари» затерялись в барахле.
Ксаня велел торопиться: им ещё в Брест надо добраться, засветло.
«С нОгими нАгами» – так назывался этот голый способ прогулки по Москве в записной книжке Бима, купленной давеча в Макао.
Кстати о Макао, Бим с Ксаном Иванычем, не найдя сортира, грешили там подобным же образом: после китайской водки с местными салатами и участием морских тварей запускали коричневеньких с зелёным на булыжники так шустро, как намасленную тележку из афедрона Никитских ворот; и вытирались иностранно: зелёненькими. Десять баксов улетели как в трубу. Вот это сервис! Вот это заработки! Ещё бы цигарки из зелёненьких крутили бы…
***
Навигатор велел сибирским бедолагам пересечь аллею, посыпанную кирпичной крошкой ещё при Столыпине.
Шли. Дошли. Позвонили. Открыли.
Лестница турфирмы благодаря находчивому сибиряку покрылась отпечатками мокрых ступней. Цвет отпечатков – прогнившего кирпича «Царьгорохового Обжигзавода ЛТД».
Потрёпанный внешний вид посетителей поразил охранника в самое сердце. И он настроился категорически. Посетителей такого образа с такой убийственной силой срама далее себя он пустить не мог.
Для решения проблемы он набрал номер дежурного менеджера. Суббота – полурабочий день, менеджер специально прибыл для обслуживания транзитных гостей. Спрятавшись с головой под стойку, Евсеич шопотом объяснил заминку телефону. А телефонное ухо покорно, и изредка огрызаясь, чикало едом волны несъедобных евсеичевых, замысловатых словесных крепдышинов.
– Они, как бы это вам поточнее сказать, Анастасия Ивановна... несколько не по форме что ли одеты. Один... Второй чуть получше... Но, тоже мокрый. Насквозь!
– Что-что? Это идут ко мне. Мы договаривались. Загодя. Запускайте немедленно.
Дедушка взвивается. Никаких поблажек! Он на службе!
– Я таких вообще ни разу не видел, – затеял он снова. – Один вроде бы культурный, но прилично выпимши. По глазам и поведению видно: прыгает, зайчиком. Суетится, шутит... при такой погоде. Другой вообще... будто наркман... И он босиком, Настасья Ивановна. Ногти как у тигра – вы бы видели! Жёлтые ногти, кривые... Бородатые оба, щёки обоих не бриты... Четыре бока не брито! Ванна, слышьте меня, они будто с крыши упали. Не люди, а натурОлисты, босЯжи голякастые. Вы таких что ли... с блохами… дожидаетесь?
– Они одеты? В шортах? В майках? В полосатых? С рукавчиками или в спальных? Спросите у них фамилии.
Они:
Одеты. С рукавами. Без полосок, не моряки. Обыкновенные дегенераты. В брюках. Без манжет.
Назвали фамилии. Совпало.
– Это мои, мои. Точно мои, – свирепела молодая да ранняя Анастасия Ивановна. – Что им, в бабочках что ли ездить! Они из Угадайгорода приехали. Из да-ле-ча! Пусть заходят. Непременно! Слышите, Евсеич! Они едут в Европу через Москву... Понимаете! В Е В Р О П У! Они торопятся. Давайте уж без этих... своих. (Закидонов).
Проплаченное вперёд невчёрную бабло решило и простило всё – даже экстравагантную экипировку.
Офис передумал. Офис, распрягши тоску, гостеприимно встречал Бима с Кирьяном Егорычем – великим путешественником, писателем, любимчиком дам с девочками, Гашеком 21-го века.
За дубовой дверью четыре мокрых ноги встали на пёстрый ковёр. Турецкий ворс скрыл мокрые пятки и разогнутые для вентиляции пальцы Бима.
Пахнуло разбавленным Москвою сибирским пОтом.
Ворс наполовину поглотил модные кроссовки Кирьяна Егорыча.
Сами собой развернулись и обмякли гигантской длины шнурки, засунутые в дыры и в крюки. Шнурки обмотаны вчетверо вокруг щиколоток. Шарм Кирьяна Егорыча.
Угадайским ногам в комнате стало лучше.
С Бима тёк конец осени, со спины подымался летний пар.
При подъёме по лестнице Кирьян Егорыч промакнул причёску кепкой.
На последних ступенях успел пригладить волосы, вздыбившиеся на груди от мокрого холода и воспрявшие к жизни в тёплом помещении.
– Тапочек, к сожалению, у нас нет, – извинялась девушка. – Фена тоже нет. Чайку?
– Ничего, ничего. Мы как-нибудь.
– Я ноги об ковёр вытер. Не беспокойтесь, они уже поиштишто сухие.
Как мог, утешал заботливую и приветливую девушку Порфирий Сергеевич Бим. Он щас джентльмен, хоть и босой. Стиль «ранний Манхеттен».
Если олигарх бродит босиком по спальне, он же не перестаёт быть олигархом, правильно? Так и Бим: при девочках он – джентльмен и даже олигарх. Деньги, правда, дома забыл, оплатит после, по вашему счётчику, можете его заранее включить.
Он готов всех девчурок по-джентльменски любить, а золоток мяконько трахать – с добрым и весёлым аристократским кряком, с трубкой в зубах и не снимая тапочек.
Он даже готов запечатдевать постельные шутки на плёнку, но только для собственного пользования – такой он истинный джентльмен и милейший скромник, настоящий душка сибирский, бородатый дуремар ближе к пенсиону.
Ногти больших пальцев Порфирия Сергееича, джентльмена, ножницам не подвластны. Кстати, поэтому для них в кроссовках вырезаны дыры.
Дыры можно определять в «Музей босого хождения по льду в варяги».
Кроссовки в машине, а ноги тут.
– Лучше всего по Москве ходить вот так как я, то есть босиком, – убеждал Анастасию Ивановну Бим. При этом показывал ей накирпиченные пятки и когти тигра с человеческим лицом, выцарапывающего в глине памятник прайду.
– Кожа – она нарастёт, а обувка-то попортится.
– Как я вас понимаю, – говорила девушка с наилучшим московским акцентом, – сама бы с удовольствием... засучила бы брючки.
(Чего-нибудь бы ещё засучила и застыла бы так минут на десяток).
А сегодня, как назло для сексуальных мачо, она в юбке, уж извините за этакую нелюбезность.
– Дак это, пойдёмте, Анастасья! Купим тебе штаны... нет, трое штанов... и поедем смотреть Париж. У Вас есть с собой сменка?
(Трусов, что ли?)
Смеётся: «Я замужем и только что из отпуска».
– Нам ваш замуж как бы пофигу. Правда же, Кирюха, берём с собой Настьку?
– Берём, – скучно соглашался Кирюха. – Чё б не взять. Поехали! (А сам хитёр бобёр!) …Ксан Иваныч… если позволит. Будем на заду втроём. Ты как? Нормально это?
– Нештяк, нормально, – убеждён Порфирий Сергеевич.
(Цимус волшебной кур-травы по прежнему работает).
– На коленках попеременках! Нештяк! Мы добрые. …Кирюха, позвони Ксане! Вы же махом сделаете визу, так? Себе же, а не нам! Вы вот же её сейчас…
– У меня есть Шенген на три года, да я не могу, – отнекивалась Анастасия. – Муж у меня, понимаете ли, нет? (Ослики дорогие мои).
– У меня бабло на телефоне крякнуло, – беззастенчиво лгал Кирьян Егорыч, жмя вовсю фальшивые кнопки. – Слышишь, как пыщщит!
***
Не вышла поездка у Насти. А зря.
***
– Слышали, наверно, про такой город Угадай, – выговаривала охраннику Настя, – это богатый угольный регион! А это их лучшие волосатые. Ну, это… архитекторы. Они практики, не конторские крысы! Собрались в месячную прогулку по Европе. Это здорово! Я честно... я просто им завидую.
– Про каски шахтёрские знаем, про город-то, может и слыхивали. А вот про таких горожан, да ещё волосатиков, архитекторов, – поди, ещё интеллектуалами себя кличут, – не очень, – бурчал, взятый за живое, старик. – Вытирать полы опосля их не буду. Хоть убейте меня. Вызывайте техничку. А я всё равно позвоню шефу. Так дело дале не пойдёт.
– Наверно, так у сибирской интеллигенции принято, чтобы босиком – соображала типичная пуританка, чистюля, девушка-москвичка. – У них тайга, медведи, и трава в городе по колено. Вероятно…
– Не знаю, не знаю. У нас не так. Тут Москва и приличный асфальт.
– А клиенты эти... ну вы посмотрите, они такие оригинальные и комичные... Угадайгородчане... Предлагали трубку покурить. И с собой звали ехать.
Хмыкал дедушка, и хохотал головой махами от воротника до полировки стойки.
– С этими хлыщами! С этими прохиндеями. С пьяницами. Ха-ха-ха! Насмешила!
– Ещё немного и я бы согласилась... – деланно расстраивалась Настя, протирая гипсовый богинин нос, установленный при входе как символ познания мира методом сования куда-либо. – Звенит, как живой! ...Евсеич, правда же, Евсеич, они ведь такие любопытные... А какие смешные! Положительно: они добрые люди! Вот передумайте своё первое впечатление! Пожалуйста!
– Ага, как «тупой и ещё тупее».
– Я видела это кино. Смешное.
– Ну вот, так оно и есть.
– А Вы, Евсеич, простите меня, разве в студенчестве босиком не бегали что ли? Вспомните!
– Я в эти годы по Гулагам развлекался, – скромно отвечал старик, дёргая пуговицу за оловяшку. – Вот же старая, говорил же: поднови френч!
– Чёрт! Ивините, Евсеич, я не знала. Простите ради бога. Пожалуйста. Пожалуйста, простите!
Чмок в щёку.
Евсеичу такое обращение в новинку.
– Да ладно, что уж там.
– И, пожалуйста, не звоните шефу. Зачем ему знать.
– Да будет. Ладно. Дело обыкновенное.
– Денег у них, Евсеич...
– Догадываюсь. Не в деньгах сила. В правде.
– Бодрова смотрели?
– Видел, что уж там. Жалко. Хороший он был паренёк.
– Уж не найдут.
– Уже не нашли. Сдались. Там миллион кубометров...
– Не в том даже дело.
– А как?
– Мы там впервые Америку сделали.
– Да что Вы говорите!
– Что говорю, то знаю. Сознанием русские повернулись.
– Вы, Евсеич, лишней силы фильму придаёте.
– Сами потом увидите, если доживёте. А Бодрова поэтому американы и грохнули.
– Он-то причём? Фильм-то Балабанова.
– Эх, девушка, девушка! Как Вы мало знаете жизнь!
***
Заверещали пружины выхода в свет.
– Бим, ёптвумать, мог бы подождать за дверью со своими мокроступами, – завозмущался Кирьян Егорыч, ступив в слякоть, и чуть не содрав упомянутую с петель, – что они могли о нас подумать? Да и подумали наверняка.
– Мебель их не ломай! Побереги силушку… для Варшавы.
– Сам бы и помог, видишь, я с бумагами.
– Печати веса не весят!
– Плевать. Ты всем сибирякам масть порушил. Чё вот попёрся! Я бы и один...
– Оплочено всё сполна, – расторопно отвечал Бим, – и терпенье, и за ковёр тоже. Я что, под дождём должен мявкать? Я кошка тебе? Они, ****и, кланяться нам ещё должны... А, если совсем по-приличному вести, то обязаны ещё по коньячку налить и в кожаный диванчик усадить.
– С чего же ****и? У них работа такая... ясная. У неё, у Настьки...
– А с того и должны. Правило вежливости.
– С кофейком и пирожными? С лимончиками? В кожаный диванчик? С подушечками? Одеяльца пухового?
– А хотя бы и так! Не диспансер.
– Может, девочку на диванчике? Может и гондончик на золотой тарелочке?
– Естественно, а ты как думал!
– Ну, ты даёшь!
– Ха-ха-ха.
– Диспансер. Бывал что ли там?
– Смотря в каком.
– В том самом бывал?
– Это тайна Тортилы.
– Ха-ха-ха.
– Оплочено всё, ты не думай!
Кирьян Егорыч хмыкнул: ну Бим и крутой!
– И туалет под деревом? С лопушком… халявным. Ха-ха-ха!
– А-а-а, ты про сортир что ли ихний? Ага! Нашёл халяву! Я там сверху косарь (1) ещё положил… стохами (2).
---------------------------------
Специально для неруси:
(1) косарь – тысяча рублей
(2) стоха – сто рублей