Кажется, суть завалилась в глубины сердца. Вот-вот – и я коснусь ее, и нахлынет волна безудержного восторга: ТАК ВОТ ЖЕ ОНО, КАК ЖЕ Я СРАЗУ НЕ ДОГАДАЛАСЬ! Но это оно осталось где-то в детстве. В той ясности, очевидности и безусловном приятии каждого утра. Даже если слякоть, даже если физика. Со временем суть будто закатилась за кухонную плиту. Сдвинуть с места эту глыбу невозможно – с обеих сторон главную семейную кормилицу плотно подпирает кухонный гарнитур, который в свою очередь, упирается в две противоположные стены. Остается лечь животом на конфорки (выключенные, конечно), просунуть руку в зазор между плитой и стеной и тянуться, тянуться. Вот.. Кажется, коснулась ее ногтем… Еще чуть-чуть, ну же, ну…Нет, нужна палка, швабра. Но шваброй не зацепишь... Щипцы, точно, щипцы, как же я сразу не додумалась! В доме, где живет сын врачей, непременно должны быть щипцы. Снова попытка. И все бесполезно. Суть невозмутимо пребывает на своем месте, напоминая котенка, забравшегося под машину от детей, которые хотят его потискать. Они окружили автомобиль со всех сторон. А Васька, математически точно рассчитав дистанцию со всех опасных точек, сидит, не шелохнувшись. Наблюдая за детскими ладошками и зажатыми в них ветками, сидит себе, поджав под себя все четыре лапы, с показным бесстрашием. Хотя … в этот момент, наверняка, легкий страх все равно затаился в его крошечном тельце – такой же явный, но себя не обнаруживающий, как суть … за кухонной плитой. Эй вы, узкие и широкие, длинные и короткие, ветвистые улочки и переулки моего сердца, ну выпустите же ее, наконец! Мне же гораздо легче станет дышать, встречать и провожать каждый день, терпеть работу и странности бытия! Как бы ни так…. Суть, эта простая вещь, простая — как радость ребенка, которому купили воздушный шарик, не выковыривается и не является на свет во все своей красе. Она плывет себе по реке, словно сплетенный кем-то венок из одуванчиков. А я стою на мосточке. Вот она, рядышком уже… Я хватаюсь за ржавые перильца одной рукой, и, упираясь ногами в ветхие доски, рискуя свалиться в холодную реку, другой рукой тянусь за солнечно-желтой сутью. Суетятся в ожидании крепкой хватки натянутые, будто струнки, пальцы. Эх да ногти бы подлинней… Ан нет… венок проплывает мимо.
Чем же спасти себя от навязчивого желания прочувствовать в своем сердце, нащупать суть? Куда подевался этот дар? Остался скакать по дорожкам моего детства? Играет сейчас в далеком прошлом в классики. Или слушает Хулио Иглесиаса, лежа на железной кровати в студенческом общежитии номер семь, комната семьсот двадцать восемь. Весна. Окно открыто. Соседка по комнате — никарагуанка Милагрос — подпевает русской весне на испанском – она влюблена в Родлана, своего соотечественника. Позже она выйдет замуж за араба и уедет в Бейрут. У них родится дочка Антония. И однажды Милагрос мне напишет, что все их друзья в Бейруте – это интернациональные семьи – пары, которые познакомились в СССР. Как правило, русские жены и арабы-мужья. И что все они скучают по России.
Ставлю Хулио Иглесиаса. «Milonga pa’recordarte milonga sentimental» – льется песня. Суть насторожилась. Подобралась поближе. Ласково улыбнулась сознанию. Облачком пара покружила над чашкой кофе. Окутала ноги теплом, а душу надеждой. Заслушалась. Позволила себя немного обнаружить. Коснуться своей мягкой шерстки. Несколько ценных мгновений. Даже почудился запах весенней травы, столько раз замечаемый в детстве и столько раз пропущенный теперь…
Песня закончилась. Суть вскочила. Я пыталась ее схватить. Но она вновь улизнула. И лишь клок мягкой шерсти остался в руках... Вплету ее в шарф, что лежит недовязанным много лет...
2010