____от автора: люблю "Планету обезьян" - люблю так, что решила написать по этой теме рассказ с собственными персонажами.
При работе над образом Марсии я держала в уме три прототипа - это две человеческие женщины и одна женщина горилла. У Юны также есть прототип.
Предупреждение: это фемслэш. И это кинк. Строго 18+
____
ВЫПУСК
Когда наступает весна и вы слушаете пение птиц, названия которых вам уже все известны, сидите в уголке конференц-зала университета, покусывая карандаш, вы понимаете, что вся практика осталась позади, а до самостоятельной научной работы у вас ещё целый сезон с прогулками в компании друзей и купаниями в лунной реке.
В тот день мне как-то не вспоминалось, что друзей у меня – раз-два и обчелся, а плаваю я плохо. На меня ослепительно и легко, будто конфирмационная вуаль, легло ощущение новизны и свободы.
О, как же мне не по душе было сидеть в помещении, тогда как можно было поваляться на травке где-нибудь возле дома, а потом, когда надоест, взять книги и уползти с ними под навес, чтобы тихо воздать почести их ученым авторам, от чего не отвлекаясь, можно было поедать вишни с веток, свешивающихся прямо перед лицом!
Я, конечно, уже давно бы свалила домой, не дожидаясь конца чьих-то там речей, если бы не знала, что вторую часть дня мне предстоит провести у профессора Марсии.
Эта Марсия пользовалась таким уважением и репутацией, что к любому практиканту, попавшему к ней, на курсе мгновенно начинали подлизываться. Я была единственным счастливчиком выпуска, потому что у профессора, по ее словам, не было времени заниматься с кем-либо ещё, а работала она и вправду помногу.
И я ее боялась.
Она была огромного роста – но двигалась плавно и быстро. Руки и плечи ее, крупные, словно у мужчины, не представлялись мне баюкающими дитя. Наверно проще было представить ее с оружием. У нее было слегка удлинённое, вполне симметричное лицо и едва выступающие губы. Волосы профессора над ее довольно высоким лбом отдавали в рыжину, словно выгорели.
Ее голос, звучный и низкий, был для меня как знак из другой вселенной. Я боялась, благоговела, слушала и восхищалась.
Не было лучшего специалиста в области психофизиологии – науки, которой посвятила себя также и я. Мне даже не мечталось стать светилом, подобным профессору Марсии. Достаточно было находиться с ней рядом – даже просто в помещении за стеной ее кабинета, что зачастую являлось моим местом ассистента, в то время как она консультировала.
В половине третьего я уже была в ее исследовательском центре, под который отвели левое крыло университетского здания, и не ждала ни минуты. Непунктуальность в грехи профессора не входила.
Она втянула воздух, чуть заметно шевельнув губами. Без устного приветствия пожала мою руку и кивнула на заднюю дверь.
– Юна, я сегодня освобожу вас пораньше... Послушаете вот, кстати, примерный случай активации не самого обычного процесса. Забытого процесса. Не совсем то, что мы с вами описываем, ну да ладно. Идите – сядьте и слушайте внимательно.
Я кивнула и плотно закрыла за собой дверь своей крохотной комнатки за кабинетом Марсии.
Я заметила их сразу. С подоконника мне было прекрасно видно, как через накалённый полуднем пустынный двор изящно одетая и такая же высокая, как Марсия, горилла ведет за руку ребенка, почти подростка. Можно было не сомневаться, что это мать и сын.
Их голоса спустя несколько минут послышались в дверях кабинета, и я затихла, спустившись на пол и прислонившись головой к прохладной стене. Этого можно было и не делать, так как слышимость была превосходной.
Видимо, профессор консультировала их уже не в первый раз или же была посвящена в проблему ранее. Вначале я даже не поняла предмет их разговора.
– Тайтус, ты можешь сказать, что тебе это нравится так же, как и другая еда?
Мальчик ответил спокойным и чистым голосом, с обыкновенной интонацией:
– Нет.
– То есть, ты не наслаждаешься... А ты испытываешь в эти моменты, или после, отвращение? Тебя тошнит?
– Тоже нет, – ответил Тайтус, и мне в тот момент стало страшно любопытно, о чем это они.
– У тебя нормальное пищеварение после этого? Живот не беспокоит?
– Нет, все нормально.
Я слышала, как участилось и стало шумным дыхание матери мальчика. Тут оно участилось и у меня.
– Флавия, – профессор Марсия говорила спокойно и уверенно, будто речь шла о бессоннице. – Я могу сказать, что у вас нет причин для беспокойства.
– Но он ест экскременты! – вскричала Флавия, и я едва не ахнула вслух. – Это ли не причина? Это психическое нарушение. Разве дети часто такое делают?
– Я не говорю, что эта привычка должна у него оставаться, – я будто видела, как большая и тяжелая рука профессора Марсии легла на аккуратно причёсанную, куполообразную голову мальчика. – Просто причин для беспокойства действительно нет. Много веков назад наши предки-гориллы имели подобные привычки в еде, так как были вегетарианцами. Пищеварительная система не всегда могла справиться с большим количеством жесткой растительной пищи, клетчатки в частности, и гориллы поедали отходы жизнедеятельности, чтобы...
– Вы говорите что-то ужасное, профессор Марсия! Это ересь!
Я услышала, что дыхание профессора стало сильнее и глубже. Она никогда не спорила с пациентами, но терпеть не могла, чтобы ее перебивали.
– Эту привычку имеют многие подростки, не только Тайтус. И с ней можно справиться. В этом нет ничего еретического или грешного, – было слышно, что профессор улыбается.
– Значит, вы не верите, что обезьяна была создана великим разумом? Вы отрицаете Создателя?
– Я не отрицаю Создателя. Он дал всему дыхание жизни, чтобы всё могло развиваться и совершенствоваться. И жизнь никогда не заходит в тупик и никогда не прекратится! Именно потому, что её возможности безграничны.
Я была уверена, что Тайтус сейчас смотрит на моего профессора с благоговением. И даже его мать притихла и долго слушала глухой голос Марсии, а та рассказывала, рассказывала – так же интересно, как нам на лекции, открывая тайну за тайной о всех нас.
Я открыла глаза, когда нежное августовское солнце будто положило руку мне на лоб. Тепло и спокойно...
Пациент Марсии и его мать ушли – не было слышно ни единого звука из-за стены. Возможно, ушла и профессор, заглянув ко мне и увидев, что я валяюсь спящая на полу.
Скорее всего, она сделала вывод, что шимпанзе ленивы и не стремятся к совершенствованию. Ох, как часто мне приходилось слышать подобные предубеждения во время моей учебы! При этом доставалось и мне, действительной лентяйке, и другим нашим, которых в лени нельзя было упрекнуть.
Но Марсия никогда не говорила так, она не упрекала меня.
«У всех разная потребность в сне, Юна. Она наследственно обусловлена. Мне, например, достаточно пяти-шести часов».
Я верила ей во всём. Даже когда она показала мне, как проводит операции на открытом мозге.
Даже когда она спорила с доктором Квартом об этичности методов лечения. Они были уверены, и до сих пор уверены, что свидетелей их разговору не было.
– Это нецелесообразно – ставить опыты на других существах, когда речь идет о лечении тяжелых состояний, профессор, – я помню, как был раздражен Кварт, говоря это.
– Еще как целесообразно. Вы думаете, что несете?
– Я работаю для нашего народа, а не для гекконов или людей. Прошу помнить, что и вы тоже к этому призваны.
– А вы возьмете на себя ответственность, если на вашем столе умрет обезьяна? – крикнула Марсия. Только она в целом мире могла закричать на любого ученого, кто бы это ни был.
– Препараты, разработанные для обезьян, должны проверяться на обезьянах!
– Тогда я сама буду вводить их себе, – оглушительно зарычала Марсия, а я как раз после этой фразы смылась через окно и не слышала окончания спора.
Я знала, что в научном мире у нее полно противников. И споры их касались отнюдь не только вопросов испытания лекарств. Я слишком часто проявляла любопытство насчет бумаг Марсии.
– Юна, вы заснули! Так я и думала, что излагаю скучно. Вот и эти еле унесли от меня ноги.
О! Какой же стыд! Она действительно видела меня, дрыхшую здесь, и это накануне практики...
– Профессор, – промямлила я, не глядя на нее и теребя шерсть на шее. Но разве Марсия была бы собой, если бы, вбив что-нибудь в свою голову, дала договорить?
– Вы сейчас идете со мной... не бойтесь, это ненадолго, – она даже улыбалась. – Я хочу показать вам нечто очень интересное, полученное нами совершенно случайно!
Я побежала за ней.
Мне вспомнилось, как давным-давно в нашей маленькой школе нам запрещали бегать по коммуникациям, переплетающимся под потолком. Мы цеплялись за них, и перемещаться на руках было куда быстрее и удобнее.
Теперь я чувствовала душевный подъем, меня так и подмывало подпрыгнуть, уцепиться за кабели вверху и быстро, раскачиваясь, будто дразня, обогнать Марсию, добежать до конца коридора и вернуться к ней.
Августовские закаты всегда так греют сердце. Они прогревают тебя до самого дна, будто ты большое озеро. Душа идёт рябью, как вода в дистилляторе, и все чувства ярко переливаются, как Млечный Путь.
Платформа подъёмника стояла внизу в шахте лаборатории, и я просто спрыгнула вниз, а профессор спустилась по короткой лестнице – как водится у горилл, с помощью рук, слегка повернувшись боком.
Мы прошли несколько помещений, в которых стоял так любимый мной запах рукописей и книг, чуть оттенённый слабым ароматом консервантов. Марсия тяжело шла, не оглядываясь на меня, и вдруг, остановившись, слегка толкнула стену справа и протянула руку, приглашая меня вовнутрь. Никогда, даже при самом тщательном осмотре я бы не догадалась о том, что здесь скрывается зал таких размеров! При первом на него взгляде нельзя было поверить, что помещение с таким высоким потолком расположено практически под землей. Впрочем, наш университет стоял на месте прежнего здания, об архитекторе которого уже лет триста ходили легенды. Марсия не стала наблюдать за мной и посмеиваться над моей реакцией. Проходя вдоль стены, она зажигала свет тут и там, и вспыхивали под потолком электрические светильники.
Я вертела головой, сильно и шумно принюхиваясь, ошеломлённая.
– Впечатляет? – спокойно и буднично спросили меня.
– О-очень, – протянула я, и вдруг подавилась воздухом.
Чуть левее центра зала, теперь так ярко освещенное, на столе под огромным плексигласовым колпаком в форме пирамиды, лежало человеческое тело.
– Смотри, – сказала Марсия.
Ноги едва держали меня. Подойдя, я рассмотрела аппарат дыхания, фистулы, бледную – впрочем, я нетвёрдо знала, какая степень бледности допустима для покровов живого человека, – кожу и огромное количество аккуратных швов.
– Откуда оно? – хрипло от волнения спросила я.
– Оно живое, – Марсия возвышалась рядом, огромная, как грозовое облако, и прекрасная. – И оно не ощущает боли, – в ее голосе я уловила тихую гордость. – Я не могла допустить, чтобы существо страдало во время экспериментов, но, к сожалению, мне не удалось сохранить функции его речевых центров. Мы ещё многое не знаем о мозге, Юна. Это твой опытный образец. Постарайся обращаться с ним бережно и сделать свой максимум для науки и жизни. Впрочем, сегодня на собрании ты это уже слышала...
Я никогда не понимала, почему человек не занесен в Книгу видов, ведь он почти полностью исчез. И уж тем более у меня не было представления, как удалось моему профессору добыть живую особь – ещё и мужскую, которые большей частью умирают в младенчестве.
Мне захотелось взять Марсию за руку.
Ее пальцы медленно поглаживали мою ладонь, словно ободряя. Она улыбалась, и ее веки вздрагивали.
– Но ведь его мозг... – я словно очнулась, – он цел?
– Нельзя сказать, что он полностью нетронут, – Марсия смущённо повела плечом. – Ничего критичного для работы, для исследований. Ты можешь проверить его рефлексы.
Я хотела сказать о своем восхищении, но внутри меня что-то примитивное предупреждало о необходимости быть настороже.
Мне вспомнился вдруг разговор, который мы вели ещё первокурсниками, и я тогда не была знакома с Марсией. Кто-то из нас вычитал о жуткой еде, компонентом которой были человеческие мозги. Мол, человека фиксируют (точно как здесь, в лаборатории!), открывают его черепную коробку и, ещё у живого, поедают мозг. «О Бог, какая гадость! И жестокость», – это говорила не я, а мой однокурсник. А я всегда чувствовала к людям всего лишь равнодушие.
Хорошо, оказалось, меня знала Марсия! Она заприметила меня ещё тогда, два назад, и поняла, кто будет ее ассистентом, не задающим вопросов, молчаливым и преданным.
– Откуда на нем эти шрамы? – невинно спросила я, рассматривая человека.
– Это... другие мои опыты.
Я посмотрела на нее, задрав голову. Она стояла вплотную ко мне, и под синей тканью ее грудь ходила вверх-вниз от сильного дыхания. Я разозлилась – внезапно и нелогично, чувствуя, как и следа не остается от моего вечернего умиротворения.
– Вас погубит ваша принципиальность, профессор.
– Ох, какая ты смелая!
Не отводя от меня взгляда, Марсия положила тяжеленную руку мне на шею и притянула к себе.
Ещё секунду смотрела. А потом поцеловала.
Ее запах был как мой. Я втягивала ее сладкое дыхание из ее широких, открытых ноздрей, пока отросшие кругом ее губ волосы щекотали мою кожу. Ее толстые пальцы с подпиленными ногтями, ее темно-серую ладонь в складочках я смущенно целовала, уже когда она оторвалась от моего лица и прижала меня к груди – точно ребенка, покачивая.
Я признала бы любой ее опыт. Я готова была поклоняться ей, но она внезапно выпустила меня из рук и слегка отступила.
– Помнишь Аполло?
Я моргнула в знак согласия. Энергичного и талантливого, внезапно выздоровевшего от странной болезни молодого орангутана помнил весь университет.
– У него был рак. Я помогла ему выжить, пересадив селезенку человека. Сестра его матери страдала непроходимостью кишечника – и я воспользовалась человеческими тканями для хирургического замещения. А у меня...
Она замолчала и рывком раскрыла халат.
Меня затошнило и одновременно передернуло от жалости.
Темный выпуклый живот Марсии покрывали шрамы – полосы цвета мяса в бесчисленных черных следах от проколов, ничем не отличающиеся от тех, что были у подопытного человека. Некоторые были свежими, но большинство – застарелыми и почти зажившими.
– Вы пересаживаете... вы себе... органы людей?!
– Ты третья, кто знает об этом. И я ни одной минуты не сомневалась в своих принципах, о которых ты думаешь с таким страхом.
Когда-то давно я читала фантастическую книгу о разумных людях в полярных широтах, где у последнего оставшегося в живых воспалился аппендикс. Он вырезал его себе самостоятельно, под местным наркозом, но ведь сложную трансплантацию Марсия не смогла бы провести себе сама!
– Профессор Марсия... а кто тогда второй?
Меня пробрала такая крупная дрожь, что волосы по всему телу встали дыбом.
Я вспомнила, что подъемник в лабораторию, когда мы спускались, стоял внизу.
И я сразу поняла, кому принадлежит этот узнаваемый неразборчивый выговор, этот тихий голос, донесшийся тотчас за моими словами из глубины помещений, где одна зала переходила в другую, в покрове темноты.
Его темная, крупная и сутулая фигура возникла оттуда же; он будто скользил по полу, как пух по дороге, подгоняемый ветром.
Он был шимпанзе, как и я. Известный научному миру как извергнутый из всех сообществ, презираемый всеми кафедрами и имеющий порицание религиозного Совета и судимость за опубликованную им, как считалось, антисимианскую научную и столь же антинаучную работу.
– Профессор, как неблагодарно и нехорошо! Я помогал вам и покрывал вас, а вы меняете меня на молодую недоучку. Как неблагодарно и грустно!
Шерсть на его ушах стояла торчком, руки подёргивались нервно.
В молодости он, наверное, был очень красивым. Я заметила, как он смотрел на Марсию, и только на нее.
– Доктор Фидий – не ожидала вас увидеть. Кстати, рекомендую Юну, – примирительно улыбаясь, начала Марсия. – Мы с вами сделаем настоящую революцию в научном мире! У нас есть теперь молодой помощник с прогрессивными взглядами...
У меня едва не лопнули барабанные перепонки от вопля ярости и гнева, который в следующее мгновение издал Фидий. Марсия даже не дрогнула, только сморгнула и облизала губы.
– Старая дура! – оскалился опальный ученый, в гигантском прыжке подскочил к Марсии и ударил ее в лицо.
Голова профессора чуть откинулась назад, и я метнулась к ним, чтобы защитить ее, оттащить явно спятившего или сделать хоть что-нибудь...
– Ты любишь шимпанзе, любишь, я это помню! – залился Фидий лающим воплем и развернулся, занеся локоть, чтобы оттолкнуть меня.
Его реакция была в разы лучше моей, но куда хуже реакции Марсии.
Обхватив Фидия за шею и грудь, она, казалось, не напрягаясь, легонько сжала – и тело его обмякло, даже не дернувшись.
– Вот так, – устало, с жалостью обронила Марсия, медленно опуская очевидно тяжёлого Фидия к своим ногам.
– Вы что, его убили?..
– Обезьяна да не убьёт обезьяну... Это мой запатентованный наркоз, – пошутила она без улыбки. – Отдохнёт и оклемается.
Марсия села на пол, я – с нею рядом. Человек на столе открыл глаза и ничего не выражающим взглядом смотрел на нас.
– Много лет назад Фидий влюбился в меня и даже помогал мне донести мои идеи до учёного сообщества... тогда эти идеи считались ренегатством, да и сейчас считаются. Он взял на себя авторство моих публикаций, понимая, что мне грозит тюрьма за попытки реализации моих идей, и тогда всем научным перспективам конец. Я чувствую вину за то, что тогда шутила над этим так легкомысленно.
Крупные слезы дрожали в складках кожи под глазами Марсии, словно, пытаясь выбраться из лабиринта, не знали, куда им катиться.
Я обняла профессора, теперь я ее укачивала, стараясь успокоить, перебирала волосы на ее круто вздымающейся макушке. И эта двухсоткилограммовая женщина, подняв меня за подмышки, усадила на свои колени, и я потерялась в ее тепле, как потерялся – ещё до моего рождения – другой шимпанзе.
– Он отказывался делать мне пересадки и согласился лишь тогда, когда я погрозила, что обнародую, кто на самом деле писал тот научный трактат об обезьянах и людях. Теперь я вижу все ошибки в той моей работе... а у Фидия из-за меня сломана жизнь. Давай-ка уложим его как следует, да свяжем, а то он, похоже, скоро придёт в себя.
Не думайте, когда вы любите. Просто любите и получайте от этого удовольствие.
Обезьяна да не убьёт обезьяну! Да, я никогда никого не убью. В отличие от профессора Марсии, я верю в эволюционную необходимость. Слабый погибает, чтобы жил сильный. Чтобы продолжалась жизнь.
Я изучаю мозг. И знаю, что иногда безумие бывает сильнее оскорбленной чести. Оскорбленная честь должна уступить безумию, и часто так и случается.
– Как вы чувствуете себя, доктор Фидий?
– Спасибо, дочка, – он улыбается мне и принюхивается к своему любимому запаху горячих булочек, которые я напекла к ужину для нас троих. – Где там Марсия?
– Будет к вечеру. Она навестит вас. Швы у вас больше не болят?