8. Князь Довмонт. Битва на Двине. 1266

ГОРОД  БАРСА. Сборник очерков, посвященных истории Пскова.

                «В славном и Богом хранимом граде Пскове…»
                Псковская летопись.
**********
Иллюстрация: - Западная Двина (Даугава) в районе Краславы (Латвия).
**********
                8. КНЯЗЬ  ДОВМОНТ. БИТВА  НА ДВИНЕ. 1266.
                Война Пскова с Литвой. 1266-67 гг.       

    В этой главе речь пойдет о начале княжения Довмонта в Пскове и о войне Пскова с литовскими соседями, а именно с литовским князем Полоцка Герденем, личным врагом Довмонта, - то есть, как пишут летописи, о войне Пскова с Литвой (1266-1267 годы). Все закончилось победой псковичей под руководством Довмонта и гибелью Герденя.

                Течет река, светла, полна,
                Всегда нарядна, всегда вольна,
                То степенная – а то вдруг с норовом,
                Через пороги – очертя голову,
                Скорее веселая, чем злая,
                Янтари на берег, как песок, швыряя,
                Мимо городов, через дубравы,
                Здесь – Двина, а там – Даугава,
                От Твери до Риги, в море штормовое.
                Берега у ней серебряные, а дно золотое. 

                ПРИБЫТИЕ ДОВМОНТА В  ПСКОВ. ЛЕТО  1265.

«В лето 6773 (1265). Побишася Литва межи сабою некиа ради нужа, блаженый же князь Домант с дружиною своею и с всем родом своим оставие отечьство свое, землю Литовскую, и прибеже в Плесков...»
         «Сказание о благовернемь князи Домонте и храбрости его». Псковская летопись.

       «В год 6772 (1264) преставился князь Андрей Ярославич. В тот же год сел на престоле Ярослав Тверской и был князь великий владимирский и новгородский. В тот же год женился в Новгороде Великом и взял за себя дочь Юрия Михайловича. В тот же год Воишелк пошел на литовцев войной и Терепяту убил, а Домонт прибежал в Псков с семьюдесятью дружинниками и крестился.»
         Рогожский летописец. 

               
    В общем и целом, русские летописи сообщают… пусть немного вразнобой, но понять все же можно… что в результате разразившейся после смерти великого князя Миндовга междоусобицы «… из языческой Литвы в Псков прибежало 300 с женами и детьми и крестились во имя пресвятой Троицы»… «Побишася Литва межи сабою некиа ради нужа, блаженый же князь Домант с дружиною своею и с всем родом своим оставие отечьство свое, землю Литовскую, и прибеже в Плесков»... «Воишелк пошел на литовцев войной и Терепяту убил, а Домонт прибежал в Псков с семьюдесятью дружинниками и крестился»… «со всем родом своим, з боляры и отроки», стремясь «Христу крещением присвоитися»…
    Надо думать, что это первое переселение, эти 300 человек с семьями, и было то самое явление, о котором более обобщенно иные летописи говорят так: «князь Домант с дружиною своею и с всем родом своим оставие отечьство свое, землю Литовскую»… Немного позднее, выполнив роль прикрытия для обеспечения благополучного путешествия «всего своего рода», то есть вот этого самого большого громоздкого обоза… путь-то предстоял неблизкий… сам князь последовал за ними, вероятно, уже налегке, всего с семьюдесятью дружинниками. 70 воинов, близкая дружина… Прочтение описаний дальнейших деяний князя Довмонта… а их было немало… наводит на мысль  о том, что эти славные воины (их число колеблется в разных случаях от 90 до 60) остаются с ним каждый раз, когда рядом больше никого нет, зато надо совершить какой-то особенно невероятный подвиг… выйти навстречу рати из семисот человек, например, и не для того, чтобы погибнуть со славою, а для того, чтобы со славою победить. Верные соратники сопровождали его с начала его пути и до самого конца, который, впрочем, вопреки чаяниям его врагов, был еще ой как не близок…

Вообще, даже забегая вперед, хочется отметить, что все, что до наших дней донесла история об этом человеке, с одной стороны, характеризует его как отчаянного смельчака, без колебаний отвергающего возможность более осторожных, менее опасных действий, которые наверняка выбрали бы другие, в ком оставалась хоть капля осмотрительности… как то: отсидеться за крепостными стенами, подождать подкрепления… и вместо этого буквально очертя голову бросающегося в самую гущу боя, увлекая за собой своей необузданной храбростью других, а с другой стороны, как человека, который всегда знает, как из этой гущи не только самому выйти, но и других вывести. Это правда, первое впечатление обманчиво. Даже то, что мы о нем уже знаем, говорит именно о таком складе его натуры… Наверное, старый хитрый многоопытный Миндовг не предполагал, что его обыграет более молодой, менее опытный соперник, которого он всеми силами старался спровоцировать на опрометчивый поступок… своеобразная смесь выжидательного, осторожного поведения и внезапных, порывистых, решительных действий этого человека привела к тому, что в какой-то момент Миндовг в самом деле не ждал нападения с его стороны … вот тогда-то оно и произошло… не знал он Довмонта, хотя и состоял с ним в свойстве, а может и в родстве… не узнал вовремя… и время ушло… Чего-то не знали о нем и те, кто хотел его сцапать и все-таки упустил. И это даже в те времена, когда и жизнь князя, не говоря уж о жизнях простых людей, казалось бы, ничего не стоила.
    Сличение дат и событий позволяют установить, что сам Довмонт приехал в Псков до августа 1265 года, а в 1266 году уже был Псковским князем. 

    Житие Довмонта, написанное в XVII-том веке, гласит: «Псковичами с честью принят». Может, они и точно приняли вновь прибывшего с честью, согласно договоренности, но дальше все пошло совсем не так гладко. Псковские переселенцы едва не стали жертвами оказавшихся на то время в Пскове новгородцев. 

    Дело в том, что в конце 1264 года, сейчас же по смерти Александра Невского (а он скончался 14 ноября), новгородцы прогнали сына Невского Дмитрия Александровича, сидевшего у них на княжении, как малолетнего (мальчику и вправду было только 14 лет), и затем посадили у себя брата покойного, нового великого князя Ярослава Ярославича, прежде удельного князя Тверского. А юный Дмитрий Александрович удалился в Переславль-Залесский, свой удел, и затаил обиду на вольный город. Ярослав вокняжился в Новгороде не сразу же после смерти старшего брата, но таки-вокняжился, и для упрочения связей с новгородским боярством тогда же женился на дочери новгородского боярина Юрия Михайловича – Ксении (поскольку первая жена Ярослава погибла при татарском нашествии). Сделав все эти дела, Ярослав занялся Псковом и приехал поставить в нем князем своего старшего сына Святослава.

    Ярославу в 1265 году было 35 лет, десять лет назад он уже пытался зацепиться в Пскове и Новгороде, но был изгнан старшим братом Александром. Теперь времена изменились, Ярославу принадлежала наследственная власть во Владимиро-Суздальском княжестве, он утвердился в Новгороде, а его сыну как раз было уже лет 15-16… самое время пристраивать деточку на хорошее место… Видимо, это произошло именно в те летние дни 1265 года, когда к стенам Пскова прибыл обоз князя Довмонта, - а затем заявился и он сам. Почему новгородцы, сопровождавшие Ярослава в Псков, взъелись на литовских переселенцев, Новгородская Первая летопись, помещая это сообщение и связывая его по времени с событиями в Литве,  не уточняет, а лишь констатирует: «новгородци хотеша их исещи», но «не выда ихъ князь Ярославъ и не избьени быша». Эта фраза указывает не только на то, что князь Ярослав в момент прихода литовцев в Псков находился здесь или прибыл в город практически одновременно с ними, но также косвенно свидетельствует, что Ярослав или ничего не знал о шашнях псковичей за его спиной по привлечению к себе чужих князей, или не придал этому значения, - а также проигнорировал мнение на этот счет куда менее расположенных к добродушию новгородцев, увидевших в прибытии литовцев в Псков некую угрозу. Любопытно, что немного позднее ситуация изменилась с точностью до наоборот – князь Ярослав, опомнившись, решил выбить Довмонта из Пскова силой, а новгородцы его не поддержали… Возможно, на решение Ярослава показать себя в Пскове милостивым и гостеприимным правителем повлияло настроение псковичей, выражавших свой протест и постаравшихся защитить литовцев. А ведь Ярославу нужно было оставить у них своего сына… он преуспел в своем намерении, но не дооценил ни псковичей, ни Довмонта.
    Так или иначе, возникший конфликт оказался урегулирован мирным образом – иначе Довмонту и его спутникам не сносить головы. 

                КРЕЩЕНИЕ. 19 АВГУСТА 1265.

19 августа – день Тимофея Газского (Палестинского) – новый стиль 1 сентября.
 
«Си бысть князь Домонтъ от племени литовского, прьвее имеа ко идоломъ служение по отцю преданию, егда богъ восхоте избрати собъ люди новы, и вдохну в опь благодать святого духа, и възбнувся, яко от сна, от идолского служениа и помысли своими бояры креститися во имя отца и сына и святого духа. И крещен бысть въ соборной церкви, въ святей Троици, и наречено бысть имя ему въ святомъ крещении Тимофей.»
         «Сказание о благовернемь князи Домонте и храбрости его». Псковская летопись.

 
    Князем в Пскове согласно воле князя Ярослава и по вынужденному согласию псковичей остался юный Святослав Ярославич, он по приказу отца проявил к литовским переселенцам гостеприимство и стал участником их крещения, «с попы пльсковьскыми и съ пльсковичи». Повесть о Довмонте гласит: «И крещен бысть въ соборной церкви, въ святей Троици, и наречено бысть имя ему въ святомъ крещении Тимофей». Однако миниатюра из в 1-м Остермановском томе Лицевого летописного свода 70-х годов XVI века рисует другую картину – она показывает крещение литовцев в реке возле Пскова. Полуобнаженные фигуры новообращаемых находятся среди речных волн, впереди них бородатый князь с нимбом, с берега наблюдает за происходящим толпа народа, и священник, подавшись немного вперед, читает по книге молитвы. За спинами псковичей виден их прекрасный город со стенами, соборами и домами. Целую толпу литовцев удобнее, конечно, было крестить скопом, в реке, как это обычно в таких случаях и делалось, однако князю, человеку знатному, следовало креститься в соборе, с соблюдением приличий, за занавесками, а не на глазах у всего любопытствуюшего города.
    Итак, декорации сцены не до конца ясны, могло быть так или иначе, в соборе, на речном берегу, но знаменательное событие состоялось, и Довмонт, вчерашний язычник, получил новое христианское имя, будучи наречен во святом крещении Тимофеем (а это имя в переводе означает «Благочестивый»).
    
    Вообще в церковных святцах значатся несколько Тимофеев. Есть Тимофей Эфесский (22 января – по старому стилю, как и все нижеследующие даты) – апостол от семидесяти, ученик апостола Павла, первый епископ Эфеса; есть день памяти святых мучеников Тимофея и его супруги Мавры (3 мая), казненных императором Адрианом - в течение девяти дней висели они на крестах лицом друг к другу; есть священномученик Тимофей, епископ города Пруссы (Вифиния), память 10 июня…
    Этот последний Тимофей особенно замечательный. Тимофей Прусский, за чистоту жизни и святость получивший от Господа дар чудотворения, деятельно занимался проповедью веры Христовой, причем весьма успешно, за что по приказу императора  Юлиана Отступника был сначала заключен в темницу, а затем ему отрубили голову. Но в данном случае не это главное. В народе день памяти чудотворца Тимофея Прусского стал днем призраков и духов, а сам он именуется Тимофеем Знаменным, за те знаменья, которые бывают в этот день, которые идут от лукавого и всегда пророчат беду… а почему так, Бог знает…
    В этот загадочный волшебный летний жаркий день людям, особенно старикам, может мерещиться всякое разное, к ним приходят призраки… но особенно опасно в этот день  видение полей, полных мышами… Тимофей – мышиный писк… это к голоду… а если увидеть волчьи стаи – к падежу скота, а если стаи черна-воронья, летящие туча-тучей из лесу на деревню, что и свету божьего не видно – к повальному мору людей… и еще много чего жуткого и зловещего может привидеться… в общем, не дай Бог.
    И, наконец, в августе 19 числа церковь празднует память священномученика Тимофея Газского (или Палестинского), занимавшегося проповедями христианской веры в палестинском городе Газе и сожженного правителем города Урбаном. В один день с Тимофеем Газским христиане чтят священномучеников Агапия и Феклу, отданных на растерзание диким зверям.
    
    Неизвестно, кто был крестным отцом (восприемником) Довмонта. Есть слабая вероятность, что Довмонт взял себе христианское имя юного князя Святослава Ярославича (которое, кстати, нигде не упомянуто, так что он мог быть во святом крещении Тимофеем), - поскольку юный князь участвовал в крещении новообращенного. Однако этот вариант развертывания событий обычно не рассматривается, как слишком мало правдоподобный.
    Так что Довмонта нарекли Тимофеем, вероятнее всего, просто потому, что именно в день святого Тимофея (того или иного) он был крещен. Иначе выбор христианского имени объяснить невозможно. Понятно, что весьма важно, какой именно это был Тимофей, то есть какого числа произошло крещение. Летописи ничего не говорят об этой подробности, зато на вопрос ответил сам князь Довмонт, который немного позднее основал в Пскове церковь во имя своего святого – Тимофея Газского. По всему поэтому  сомнений практически быть не может – Довмонт крестился 19 августа по старому стилю, и все остальные события можно смело группировать вокруг этой даты, считая ее за подлинную.
    Хотя было бы весьма интересно, если бы это был Тимофей Знаменный… 

    Обычно перед крещением будущего христианина учили основам новой веры, он мог посещать церковные службы, стоя в притворе (поэтому в первых русских церквах притворы, где собирались оглашенные, строились большими и вместительными – язычников-то еще было очень много). Позднее Житие Довмонта именно так и описывает обращение святого князя в христианство: «Время некоторое, пребывая в городе и уставы православия изучив, проникся желанием Божественной любви. Захотел просвятиться Божественным крещением. Изучив уставы православия, к Богу потянулся- источнику безсмертному, как лань к водам. Горькая тьма язычества отступила перед сладостным светом истины».
    Однако на деле особенно рассусоливаться было некогда, крещение для Довмонта и его людей являлось залогом жизни и устройства на новом месте. Если мать Довмонта была русской и была христианкой, то какие-то понятия об этой вере он должен был уже и так узнать, от нее. Да и Нальщаны, соседом которых являлся русский православный Полоцк, были знакомы с христианским вероучением не понаслышке.
    Впрочем, сами  псковичи, что называется, особенным благочестием не страдали. Псков не имел своего епископа (и так никогда его и не получил), псковское духовенство подчинялось архиепископу Новгорода, который назначал в Псков своего наместника, но отношения складывались в основном имущественного порядка, чем псковичи часто выражали недовольство, заваливая владычную канцелярию своими жалобами. В связи с этим обстоятельством большую силу имели в Пскове церковные старосты, а не священники, что же до духовного окормления паствы, то тут наблюдался некоторый разброд и шатание – Псков отличался свободомыслием и регулярно становился местом возникновения или укоренения церковных ересей.
    Ересь стригольников, зародившаяся в XIV-том веке в Новгороде, очень скоро получила большое распространение и в Пскове. Стригольники призывали не ходить в церкви и не давать денег попам, а молиться дома – потому что богу можно молиться везде… эта тема для псковичей была очень внятна…
    В общем, псковские попы могли крестить литовских язычников, могли научить их креститься двумя перстами (как творила крестное знамение вся Русь до раскола XVII века) и, возможно, вдолбили им в память пару строчек из основоположных молитв: «Отче наш, иже еси на небеси», «Богородице, дево, радуйся»… могли рассказать им про десять заповедей, основу основ Нового Завета…

   … и вот, собственно, и только. Можно, конечно, порассуждать о том, что более образовательной могла оказаться сама атмосфера  культуры русского города. Но мы ведь помним – Нальщаны были областью смешанного проживания и славянских, и балтских племен, причем кто-то здесь исповедовал христианство, кто-то оставался язычником. Так что обычаи, жизненный уклад, взгляды русских христианских областей во многом если не совпадали, то были знакомы уроженцам Нальщан и ранее. Хотя и различия, вероятно, тоже имели место, и Довмонту и его людям предстояло к ним приспособиться – Псков все же был не Крева. Однако эти различия не могли быть значительными.
 
    С X века христианство уверенно шествовало по обширным русским пределам, получая при деятельной поддержке светской власти все большее распространение, хотя его внедрение в языческую среду (при широком применении и методов убеждения, и методов откровенно насильственных) в конечном счете происходило чаще всего за счет своеобразного синтеза двух этих таких разных религий, удивительным образом совмещаясь в умах, душах, обычаях русских людей. Однако, бесспорно, христианская Русь второй половины XII века была уже совсем другая, нежели Русь дохристианская. Прежний уклад жизни, прежние устои, обыкновения, привычки людей сильно изменились, и это должно было быть особенно заметно в крупных городах, к которым принадлежал и Псков – городское население по культурному уровню всегда было на голову выше сельского. И ведь в те времена наблюдалась всеобщая грамотность и начитанность горожан, недаром в Новгороде при раскопках старинные письма на бересте находят тысячами… тяга к образованности поощрялась, это уже потом народ, испугавшись собственной учености, изобрел поговорку про горе от ума…  и обороты оказались существенно сбавленными, чему способствовали и изменившиеся условия жизни…

    Далее в виде иллюстрации к данным рассуждениям приводится поучение (проповедь) церковного пастыря начала XI века, как считают исследователи, «вполне соответствующее состоянию паствы, к которой было обращено» - Луки Жидяты, епископа новгородского, умершего в 1060 году:
    «Вот, братия, прежде всего эту заповедь должны мы все христиане держать: веровать во единого бога, в троице славимого, в отца и сына и св. духа, как научили апостолы, утвердили св. отцы. Веруйте воскресению, жизни вечной, муке грешникам вечной. Не ленитесь в церковь ходить, к заутрене и к обедне и к вечерне; и в своей клети прежде богу поклонись, а потом уже спать ложись. В церкви стойте со страхом божиим, не разговаривайте, не думайте ни о чем другом, но молите бога всею мыслию, да отдаст он вам грехи.
    Любовь имейте со всяким человеком и больше с братьею, и не будь у вас одно на сердце, а другое на устах; не рой брату яму, чтоб тебя бог не ввергнул в худшую.
    Терпите обиды, не платите злом за зло; друг друга хвалите, и бог вас похвалит.
    Не ссорь других, чтоб не назвали тебя сыном дьявола, помири, да будешь сын богу.
    Не осуждай брата и мысленно, поминая свои грехи, да и тебя бог не осудит.
    Помните и милуйте странных, убогих, заключенных в темницы и к своим сиротам (рабам) будьте милостивы. Игрищ бесовских (москолудства) вам, братия, нелепо творить, также говорить срамные слова, сердиться ежедневно; не презирай других, не смейся никому, в напасти терпи, имея упование на бога. Не будьте буйны, горды, помните, что, может быть, завтра будете смрад, гной, черви. Будьте смиренны и кротки: у гордого в сердце дьявол сидит, и божие слово не прильнет к нему. Почитайте старого человека и родителей своих, не клянитесь божиим именем и другого не заклинайте и не проклинайте. Судите по правде, взяток не берите, денег в рост не давайте, бога бойтесь, князя чтите, рабы, повинуйтесь сначала богу, потом господам своим; чтите от всего сердца иерея божия, чтите и слуг церковных. Не убей, не украдь, не лги, лживым свидетелем не будь, не враждуй, не завидуй, не клевещи; блуда не твори ни с рабою, ни с кем другим, не пей не вовремя и всегда пейте с умеренностию, а не до пьянства; не будь гневлив, дерзок, с радующимися радуйся, с печальными будь печален, не ешьте нечистого, святые дни чтите; бог же мира со всеми вами, аминь».

    Конечно, процитированные выше строки вовсе не означают, что все сплошь тогда были праведниками, не пьянствовали, не развратничали и не сквернословили… но люди по крайней мере уже имели ясное представление о том, что хорошо, а что, так сказать, не очень… таков был идеал, к которому следовало стремиться, такова была внешняя линия поведения приличного уважаемого человека, вращающегося в приличном обществе.

    Символом христианства является крест, на котором принял смерть за человечество Христос, поэтому христиане водружают крест на своих храмах и носят на груди крестики как символ своей религии, уверенные, что, если он освящен на службе в церкви и окроплен святой водой, то обладает мистической возможностью беречь своего хозяина от бед, отгоняя от него зло. Понятно, что по смыслу, по сути нательный крест из золота не отличается от креста из дерева, но тем не менее нательный крест может быть очень разным и представлять собой материальную ценность и произведение художественного искусства. 
    Со временем употребительная форма крестов, сопровождавших христиан в жизни и в смерти и технология их изготовления претерпевала изменения. Жители Центральной России, целый культурный пласт которой когда-то страшной зимой 1237 года на самом деле, а не в страшной сказке был стерт с лица земли ордами степных кочевников, прошедших по русским пределам с огнем и мечом (а после Батыевой рати была еще Неврюева рать, и Дюденева рать, не менее разрушительная, и другие ужасные опустошительные набеги), – уроженцы центральных российских областей неизменно удивляются, видя в первый раз древние каменные кресты Северной Руси, как и десять веков назад стоящие на своих первоначальных местах возле древних псковских и новгородских соборов, и разглядывая в музейных витринах маленькие нательные крестики из полудрагоценных камней, найденные при археологических изысканиях в новгородской земле. Они выглядят совсем иначе, нежели нам привычно, они другие, древние, они были сделаны на заре русского христианства первыми поколениями русских христиан… оригинальная форма, какие-то загадочные узоры… Со времен патриарха Никона древность оказалась запрещена, с чем легче было справиться в Подмосковье, на Владимирщине и Суздальщине, где она, как уже упомянуто, и не сохранилась-то толком, но на Псковщине и Новгородчине извести на нет все старые церкви, все церковные росписи и все намогильные кресты все-таки не удалось.
    Привычный нам православный восьмиконечный крест имеет одну большую перекладину в верхней части и две меньшие, вверху и внизу, причем нижняя наклонена (мерило праведное). Иначе его называют Голгофским, иногда он имеет прямоугольное ступенчатое основание - символическое изображение легендарной горы.
    Среди древних крестов Северной Руси мы чаще видим четырхконечные. У них слегка расширяющиеся концы, похожие на сегменты круга (как Труворов крест на Городищенском кладбище близ Изборска). Иногда это расширение проявлялось весьма существенно, в связи с чем напрашивается также сравнение с лопастями. В такой традиции изготовлен крест-памятник, водруженный уже в нашей современности близ места Ледового побоища (образцом для него послужил Алексеевский крест 14-того века из Святой Софии Новгородской). В некоторых случаях кресты в самом деле заключали, вписывали в круг, и при этом они имели круглую или ромбовидную сердцевину (как у намогильных новгородских каменных крестов, какие там ставились еще и в XV веке). В 2007 году в карельской деревушке Еройла (а Карелия была подвластна новгородцам) в земле нашли прекрасно сохранившийся каменный 80-килограммовый крест, вписанный в круг, с вырезанными письменами и восьмиконечным крестом посередине, поставленный здесь когда-то во времена крещения местных племен в православное христианство.

Конечно, в этих формах изображений креста сказывались более древние представление людей о мире и о себе… Например, крест с окружностью — символ жизни, он произошёл от солярного знака и означал движение Солнца по небесной сфере… хотя христианские пастыри описывали такой тип креста, с включенным внутрь или находящимся с его внешней стороны кругом, как терновый венец Господа. Внутри такого скульптурного изображения часто рельефно наносился «Архангельский крест», символизирующий архангелов и представляющий собой крест с двумя параллельными неравными по длине перекладинами в верхней части и с символичным изображением Голгофы внизу, у основания (но без дополнительной нижней короткой наклонной перекладины, как у Голгофского креста). Узоры же на крестах представляли собой переплетения древних забытых рун, которыми пользовались на Руси до появления кириллицы. Эти рунические, магические узоры легли в основу древне-русских орнаментов, и их можно увидеть на стенах особенно древних церквей - вырезанными в белом камне, нарисованными на фресках. Иногда их пытаются расшифровать.

    В связи с вышесказанным освежаем память - в отличие от Византийского креста шестиконечный Литовский крест - двойной, то есть две его перекладины находятся на равных расстояниях от двух своих концов и равны между собой по длине. Крест Ефросиньи Полоцкой имеет две неравные по длине перекладины ближе к верхнему концу – Византийский. Со временем Литовский крест на щите всадника с герба трансформировался в Византийский крест Ефросиньи Полоцкой, - хотя на самом деле кресты совершенно разные и похожи только с первого взгляда, да и то не слишком. Это, между прочим, вопрос принципиальный. 
   
    Красивые нательные крестики делались в Новгороде из янтаря, причем сегодня принято, что это название литовское. Полупрозрачный янтарь, обладающий всеми оттенками мягкого теплого золотистого, желтого, коричневого цветов… цветов меда и солнца… янтарь легко поддается обработке, приятен на вид и на ощупь… Янтарные медовые крестики находят в древней северной русской земле, такие крестики носили христиане в давние времена на Новгородчине и Псковщине… Однако, что удивительно, именно такого крестика у новообращенного христианина Тимофея, в язычестве Довмонта, скорее всего быть не могло. Археологи отмечают, что в культурных слоях раскопов со второй половины 12-того века по 14 век янтарные крестики и вообще все изделия из янтаря исчезают. По какой причине – неизвестно. Высказывалось предположение, что до 12-того века янтарь привозили в Новгород не из Прибалтики, а откуда-то совсем из других мест (например, янтарь имеется на Киевщине – и отличного качества, хотя и не в таком количестве, как в голубых глинах под Калининградом, - только месторождение не разрабатывается, и вообще об этом как-то мало известно). В общем, подытожим - у Довмонта крестильный крестик должен был быть из серебра – или из золота.   

    Приехав в Псков после многомесячной тяжелой и бесполезной войны с Войшелком и его подручными (князем Герденем) за Нальщаны, избежав угрозы со стороны новгородцев и крестившись (а в этом был залог безопасности пребывания в русском городе), Довмонт мог немного передохнуть после стольких приключений. В Пскове было место, куда долг (да и здравый смысл) повелевал ему непременно наведаться, - собор Ивановского монастыря в Завеличье, где была похоронена его убитая немцами тетка, княгиня Ефросинья-Евпраксия Рогволдовна. В Пскове княгиню почитали, - и из чувства сострадания к ее несчастной жизни при неверном муже, и за основание  Ивановского монастыря, где она была игуменьей, и за те чудеса, которые произошли возле ее гроба после ее похорон. Наверное, Довмонт слышал об этих чудесах и раньше, а если нет, то ему рассказали, как заплакала висевшая рядом с гробом княгини икона Спаса... «иде миро отъ иконы по 12 дний»… В качестве родственника благоверной княгини, Довмонт должен был посетить ее могилу и отдать ей долг памяти; как христианин – поклониться православной святыне, чудотворной иконе. Наверняка он так и сделал.      
    Если только княгиня Ефросинья в самом деле была его теткой, конечно. Ведь нельзя полностью исключить вероятность того, что ту строчку относительно ее родства с Довмонтом в надписи на черной памятной доске, висевшей над ее гробницей, сочинили и добавили где-нибудь в 17-том веке монахини Ивановского монастыря, чтобы приобщить свою местную святую, легендарную основательницу обители, к куда более громкой славе святого князя… прославив тем самым и ее, и обитель – надо же поднимать престиж родного дома… Однако, допустим, надпись не была сфальцифицирована, примем, что она правдива (собственно, так обычно и делают, и в этом есть своя логика), - тогда вся описанная выше картина паломничества Довмонта к месту ее упокоения здесь вполне к месту.

    В наши дни собор Ивановского монастыря очень сильно врос в землю, в старые же времена он возвышался среди деревянной застройки городского предместья коричнево-серой громадой, которую увенчивали массивные шлемовидные купола соборных глав… это ведь впоследствии церкви начали штукатурить и красить в белый цвет, а первоначально такого не делали… собор сложен по новгородской технологии строительства – вперемешку из плинфы (плоский кирпич) и из камня, из известняковой местной плиты, а местный известняк серо-коричневый, довольно темный и немного мрачный… а внутри, в холодном таинственном соборном полумраке словно бы открывался вход в другой, доселе неведомый мир…

                ДОВМОНТ - КНЯЗЬ  ПСКОВА. 1266.

«И бысть радость велика во Плескове, и посадиша его мужи псковичи на княжение въ граде Пскове».
         «Сказание о благовернемь князи Домонте и храбрости его». Псковская летопись.

«В лето 6774 [1266]. Посадиша пльсковичи у себе князя Довмонта Литовьского».   
         Новгородская первая летопись.

«6774 (1266)… В тот же год князь литовский Довмонт пришел во Псков со всем родом своим и крестился, и наречено было имя ему Тимофей. И посадили его плесковичи у себя на княжении».
         Татищев В.Н.

 «Он умел снискать столь великую к себе доверенность, что жители Пскова, без согласия в.к.Ярослава, объявили его своим князем».
         «Словарь исторический о русских святых», С-Петербург, 1862 год. Эта книга имеет в своем тексте много цитат из труда Николая Карамзина.


    Исследователи отмечают, что псковская Повесть о Довмонте не освещает тех причин, которые побудили псковичей взять князем иноплеменника, да еще без одобрения Новгорода. Автор более позднего по времени написания Жития, восполняя этот пробел, объясняет, что побудительным мотивом стали христианские добродетели ново-окрещенного князя, высоко оцененные в Пскове.
    Летописцы, экономя время и материал, а также не видя большого смысла в разделении сочетающихся событий, торопятся сообщить, что крещенный в Пскове знатный литовец Довмонт был поставлен псковичами у себя князем. У них получается, что Довмонт стал князем Пскова сразу после своего крещения. Однако – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Князем-то на момент крещения Довмонта был Святослав Ярославич,  и для того, чтобы «указать ему путь», нужны были какие-то дополнительные обстоятельства.
    Вероятно, такими обстоятельства стали неприятности, чинимые Пскову соседним Полоцком, которые еще усилились после того, как  в 1264 году там вокняжился князь Гердень, в прошлом любимец короля Миндовга, в настоящем помощник князя Войшелка, очень возвысившийся при новой власти, получив и Полоцк, и, что очень может быть,  Нальщаны… личный враг Довмонта, как это можно заключить, исходя из всех известных обстоятельств.
    История о настоящих отношениях Довмонта и Герденя оказалась с годами утраченной. В Повести о Довмонте не говорится о конкретных мотивах явной вражды Довмонта и Герденя, к которой псковичи отнеслись вполне сочувственно. Поздние летописцы, стараясь свести концы с концами, говорят в связи с развязанной новым Псковским князем Довмонтом войной с Герденем, что князь был не просто «яростию разжигаем», но движим благородным стремлением «побаратп по святой Софии и по святей Троици и отмьстити кровь християньскую» (Степенная книга). В Родословии великих князей Литовских (Воскресенская летопись) Довмонт назван сыном Миндовга, а убийцей Миндовга становится князь Гердень Полоцкий, - еще одно объяснение непримиримой вражды Довмонта и Герденя.

    В художественной повести, посвященной Довмонту, говорится, что «Союзники Воишелка мстили не только Довмонту, но и всей Нальшенайской земле: жгли деревни, вытаптывали поля, убивали скот, оставляли позади себя дымящуюся пожарами пустыню. Самым жестоким в Воишелковой рати был князь Гердень Полоцкий. Воины его не знали жалости». Очень похоже на правду, надо сказать. Если Гердень по приказу или с разрешения Войшелка завоевывал Нальщаны, он мог тут «постараться» по полной.
    Во всяком случае, Довмонт не успокоился, пока не уничтожил Герденя окончательно.

    Агрессивные замашки нового Полоцкого князя по отношению к соседям вызывали беспокойство псковичей, а готовность Довмонта стереть его с лица земли должна была им  весьма импонировать… их нисколько при этом не смущало, что Довмонт собирается с их помощью сводить свои личные счеты, как не смущала и его принадлежность к  литовскому племени. По поводу посажения псковичами на столе святого Всеволода этого человека можно привести размышления историка: «здесь в первый раз видим то явление, что русский город призывает к себе в князья литвина вместо Рюриковича, явление любопытное, потому что оно объясняет нам тогдашние понятия и отношения, объясняет древнее призвание самого Рюрика, объясняет ту легкость, с какою и другие западные русские города в это время и после подчинялись династии князей литовских. Псковичи не ошиблись в выборе: Довмонт своими доблестями, своею ревностию по новой вере и новом отечестве напомнил Руси лучших князей ее из рода Рюрикова -- Мстиславов, Александра Невского». Соловьев С.М.
      
    «И посадиша его псковичи у себя на княжение», - сообщает летописец. Подобно Великому Новгороду, Псков выбирал своих князей решением народного вече, видя в них, прежде всего, военных руководителей, ответственных за оборону пограничных рубежей. Но когда произошло это самое «посадиша», точно сказать затруднительно. Во всяком случае, летом 1266 года Довмонт был уже псковским князем и вел в поход небольшой, но отлично подготовленный, обученный и наилучшим образом вооруженный отряд, костяк которого составляли пришедшие вместе с Довмонтом в Псков и крестившиеся вместе с ним его литовские дворяне-дружинники, а кроме них имелась еще пара сотен воинов. Со стороны Пскова изгнание данного им князя и избрание своего было прямым актом неповиновения Новгороду, пригородом которого они являлись, и Владимиро-Суздальскому великому князю Ярославу, являвшемуся также Новгородским князем. Наверное, новгородцы предполагали, что так вот оно и будет, когда хотели устранить будущую причину псковского неповиновения физически, но князь Ярослав им тогда этого не позволил, не желая беспорядков в городе и осложнений в деле поставления на псковский стол своего сына. А вот куда смотрел князь Ярослав, когда его сына из Пскова выгоняли,  неизвестно. Вероятно, его отвлекли какие-то другие неотложные проблемы. Известно, что Ярослав собрался разбираться с псковскими делами несколько позднее. Летописи сообщают, что князь Ярослав бывал в Новгороде наездами, оставив там вместо себя наместником племянника Юрия Андреевича.

     В общем, псковичи выбрали благоприятный момент, который находится во временном интервале с конца лета 1265 года по начало лета 1266 года (имеется ввиду не год – «лето» - а именно летние месяцы, июнь там, июль)…
    Обряд вокняжения проходил, разумеется, в Троицком соборе Пскова, который находился внутри крепостных стен кремля и был построен на месте прежнего сгоревшего (по легенде это сделал князь Всеволод Псковский, но в действительности псковичи построили собор самостоятельно уже после его смерти). Нынешний Троицкий псковский собор совершенно не похож на тот, каким он был в те давние века, поскольку позднее оказался полностью перестроен (это четвертый псковский собор по счету). Предположительно, второй, каменный собор XII века возводили смоленские мастера, он был небольшим, четырехстолпным и одноглавым (таким его писали на иконах, опираясь на древнюю традицию-воспоминание). Но для псковичей он значил очень много. В торжественной обстановке, среди собравшейся толпы первых граждан Пскова, была отслужена церковная служба, и под руководством священника новый князь принес клятву с целованием креста на верность городу «на суду и на пошлинных грамотах и на всех старинах псковских». Обычно еще подписывалась особая договорная грамота (ряд), где точно оговаривались полномочия и обязанности князя. Но грамоту можно было подписать и вне церкви, а клятву приносили, конечно, под церковными сводами… Горели свечи, пелись церковные гимны, сверкали драгоценные расшитые облачения духовенства, богатые горожане тоже были празднично одеты, в платья, подпоясанные кованными золотыми поясами, в опушенные мехами шапки… говорят, в те времена шапки не снимались даже в церкви…
    Потом, вероятно, состоялся праздничный пир, как же без этого, а далее, после веселого застолья, пришло время браться за дела, которые сами собой не делаются. Настроение у всех было приподнятое, все с надеждой смотрели в будущее. Как известно, такие надежды не всегда оправдываются, но в данном случае сбылись даже самые смелые. Бывают же и удачи.      

    Так началось служение Довмонта-Тимофея новой родине, которое продолжалось 33 года… разве что за вычетом одного года (или нескольких месяцев), когда Ярославу, возможно, удалось временно его сместить… хотя это под вопросом - так что обычно округленно говорят про 33 года. Это был сильный и воинственный князь, обладавший незаурядными дарованиями полководца, организатора и политика, умный, смелый, энергичный, предприимчивый, к тому же он горел желанием отомстить Литве. Такой князь был нужен Пскову, ибо в те грозные годы псковичам приходилось вести напряженную борьбу и с немецкими рыцарями, и с датчанами, и со шведами, захватившими часть прибалтийского побережья и угрожавшими границам Новгорода и Пскова, и с Литвой... недавно русский Полоцк тоже ведь теперь являлся Литвой. Как это бывает нередко, только что принявший христианство Довмонт показал себя ревностным приверженцем и радетелем новой веры и горячим защитником новой родины. Обороняя Псков, князь Довмонт одержал ряд блестящих побед, выходя обычно с малой дружиной против численно превосходящего врага, поскольку «не стерпе обидимъ быти», как засвидетельствовал летописец. Северная недремлющая стража… Он оставил о себе добрую память как своими победными походами (будучи Псковским князем, он не проиграл ни одной битвы… непобедимый), так и делами правосудия, о чем говорится в старинной «Повести о Довмонте», написанной в Пскове после смерти князя, надо думать, по воспоминаниям современников и их потомков.

    Карамзин, «История государства Российского», глава VI: «Довмонт, названный в крещении Тимофеем, хотя родился и провел юность в земле варварской, ненавистной нашим предкам, но, приняв веру Спасителеву, вышел из купели усердным христианином и верным другом россиян, тридцать три года служил Богу истинному и второму своему отечеству добрыми делами и мечом: удостоенный сана княжеского, не только прославлял имя русское в битвах, но и судил народ право, не давал слабых в обиду, любил помогать бедным».
 
    Он честно выполнял взятый на себя долг. Если бы все поступали также, скольких несчастий можно бы было избежать.

                ГОРОД  БАРСА – НЕУСЫПНОГО СТРАЖА.

    Прежде, чем перейти к дальнейшему, следует сделать маленькую вставку и сказать пару слов о том, что из себя представлял Псков в то время, когда псковичи самовольно выгнали ставленника великого князя Ярослава и взяли к себе князем того человека, на котором сами остановили свой выбор.

    В старые былинные времена, еще до того, как, согласно меткому пояснению летописца «понаехали Рюрик с братией», и также некоторое время спустя, Псков жил не то чтобы совсем уж тихо и мирно, но все же не такой бурной жизнью, какая настала для него с тех пор, как русские княжества перестали подчиняться Киеву, как в Прибалтику пришли и принялись  деятельно делить владения шведы, немцы и датчане, - с тех пор, как «умножилась» Литва, подмявшая под себя и Полесье, и Полоцк… с этого времени мирные времена для Пскова решительно канули в прошлое. Каждые десять лет происходила большая война с немцами, а в промежутке – тоже отнюдь не маленькие войны с Литвой. К тому же приходилось противостоять и тирании князей с «низовских» земель, а также и давящему влиянию Господина Великого Новгорода. Хочешь жить – умей вертеться, закон известный. Псков крутился как мог, и об этом уже немало сказано. Псковичи проявляли упорство, изо всех сил стараясь противостоять всем напастям. Они заботились о своей земле, занимались хозяйством и торговлей прямо на военном рубеже, и бунтовали, и интриговали – и воевали, воевали, воевали… откуда только силы на все брались… Такая жизнь создает и закаливает характер. Если предки псковичей вряд ли жили по-настоящему мирной жизнью, то еще более суровая и беспокойная жизнь выпала на долю их потомкам, которые должны были теперь обороняться сразу от множества врагов. Так что псковичи, из поколения в поколение, были люди на редкость смелые,  мужественные, предприимчивые, знающие себе цену и готовые постоять за себя в любую минуту, - причем не через одного, а все сплошь. Иначе Пскову бы не стоять.
 
    Говорят, геральдика началась с Киевского князя, известного как Вещий Олег, а именно с того момента, как он прибил свой щит на ворота Царьграда. До того, чтобы украсить этот щит изображением, оставался один шаг, и он был вскоре же сделан (герб – это изображение на щите, и никак иначе). Может быть, в этой версии и содержится доля истины.
    В Северной и Восточной Руси геральдика (в узко-специфическом смысле) не получила такого развития, как в Западной Европе (в Восточной гербы в обиход стали вводиться позднее), однако известно, что города и княжества имели свои опознавательные знаки, символы, наличие которых порой восходило к весьма давним временам и к имевшим тогда место событиям. Эти символы чеканились на городских печатях, скреплявших важные документы, на основании этих символов и были затем созданы городские гербы, которые мы знаем сейчас.  Например, все знают, что герб города Ярославля обязан своим появлением преданию о том, как князь Ярослав Мудрый, утверждая здесь свою власть, зарубил секирой медведя, священного зверя этих мест (говорят, зарубил собственноручно). Герб Москвы – изображение Георгия Победоносца, поражающего копьем змея, обязан своим появлением тому, что первый князь Москвы Даниил, основавший Московскую династию, был сыном Александра Невского, на печати которого изображался Святой Георгий. Герб перешел по наследству от отца к сыну. В гербе Рязани увековечен самый знаменитый Рязанский князь Олег Иванович. Герб Владимира – стоящий на задних лапах коронованный лев, держащий крест – символ великокняжеского статуса этого города. И так далее. Позднее были составлены титулярники и гербовники, которые узаконили использование того или иного герба на печатях и на знаменах тем или иным городом или местностью. У Пскова тоже имелся свой герб.   
   
    Впервые герб Пскова (вернее, символ, который позднее был включен в герб, помещенный на гербовой щит) описан в 1626 году, в «Росписи всем Государевым печатям»: «Печать Псковская: барс, под барсом земля».
    1666 год, в указе об изготовлении так называемого гербового знамени царя Алексея Михайловича: «Печать псковская, на ней рысь бежащая».
    Титулярник 1672 года - к изображению барса добавлена благословляющая рука, выходящая из облака.
    1729 год, описание полкового знамени: «Псковский - по-старому: барс - а над ним из облака рука: стоит на земле зеленой, поле лазоревое».
    Описание герба Пскова, утвержденного 28 мая 1781 года вместе с другими гербами городов Псковского наместничества: «В голубом поле барс и над ним из облака выходящая рука».
    1859 год: «В лазоревом поле золотой барс, над ним выходящая из серебряных облаков десница. Щит увенчан золотой стенчатой короной и окружён золотыми колосьями, соединенными Александровской лентой».
    Еще один пример подробного описания: «В сине-голубом поле золотой идущий барс, сопровождаемый во главе щита выходящей из серебряного облака благословляющей рукой естественного цвета. Щит увенчан Императорской короной и окружён золотыми дубовыми листьями, соединёнными Андреевской лентой».

    Итак, все же не рысь, а золотой барс - в голубом поле, благословляемый свыше.

    Откуда в гербе северного русского города взялось такое экзотическое для этих мест животное, как барс, вопрос открытый. Впрочем, этих зверей прекрасно знали на Руси… Их называли пардусами, наблюдали и привезенных на продажу живьем, и в виде шкур. Юрий Долгорукий перед памятной встречей в Москве получил в подарок от своего союзника Святослава Ольговича роскошный мех пардуса. На государственной печати царя Ивана Грозного, датированной 1583 годом, имеется изображение барса. Но Московские великие князья тогда уже более полувека владели Псковом.      
    Известны очень старые печати Смоленского княжества с барсом. Барс перекочевал в Псков из Смоленска? Что ж, связи с этой землей у Пскова имелись… Либо псковский барс не прижился в Смоленске? Все может быть.
    Надо сказать, что порой встречающееся утверждение, будто бы на гербе  Пскова изображен снежный барс, есть ошибочное. Снежный барс – ирбис – тут ни при чем. Русские называли барсом (пардусом) леопарда, он-то и оказался использован в Псковском гербе в качестве геральдической фигуры. Вообще самые «любимые» животные, изображавшиеся на  гербах, - лев и леопард, причем такие гербы часто означают очень высокий статус. Любопытно, что тут псковичи не стали исключением… Пардус, аки лев рукающий…
    На наиболее старом изображении Псковского герба, дошедшего до наших дней, видны пятна на шкуре животного – ведь леопард пятнистый, и из-за этих пятен, похожих на глаза, его даже называли Неусыпным Стражем. Ничего не напоминает? Северная недремлющая (неусыпная) стража… до чего же точно, боже мой… Страж, никогда не смыкающий недреманных очей и всегда готовый к самому жестокому бою, стоящий на защите русских рубежей. Вот так начинаешь тянуть за одну ниточку, за другую, наугад, по наитию, а клубочек-то и разматывается все дальше и дальше, и сюрпризов, и находок все больше и больше… и если след взят верно, то результат превосходит ожидания, и истина сияет тем ярче.

    Итак, откуда в Псковском гербе взялся барс - неведомо. Понятно только, что Псков держал себя высоко. Когда у псковичей появился такой герб, тоже неизвестно. Понятно только, что к XVII веку традиция вполне сложилась. Очень возможно, что зародилась она давным-давно. Барс изображался на печати псковского государства (XIV-XVI века). И, как бы там ни было, барс как представительский образ прекрасно подходил Пскову, ведь этот «лютый зверь» символизирует отвагу, храбрость, мужество, силу… и способность всегда быть начеку…
    В средневековой Повести о Довмонте есть слова, с которыми князь обращается к псковским воинам перед битвой: «Слышалъ есмь мужество ваше во всех странах». Городу Барса, населенному прославленными своим мужеством людьми, нужен был достойный предводитель. Можно сказать, они нашли друг друга.
    Со времени княжения в Пскове князя Довмонта начинается история независимой Псковской республики. Правда, официально Псков обрел самостоятельность, выйдя из-под власти Новгорода, примерно только еще через 100 лет, но фактически псковичи все чаще поступали по- своему. Город Барса уверенно шел по своему нелегкому, но славному пути.   

               ПЕРВЫЙ  ПОХОД  ДОВМОНТА  НА  ЛИТВУ  И  ГЕРДЕНЯ.
                БИТВА  НА  ДВИНЕ. 18  ИЮНЯ  1266.

Битва на Двине – день Святого мученика Леонтия – 18 июня (по новому стилю 1 июля).

«По неколицехъ дпехъ помысли ехати съ мужи псковичи, съ 3-ми девяносты, и плени землю Литовскую, и отечьство свое повоева, и княгиню Герденевую полони и дети ея, и все княжение его повоева, и възратися съ множеством полона ко граду Плескову.»
         «Сказание о благовернемь князи Домонте и храбрости его». Псковская летопись.
   

   «В год 6773 (1265) умер татарский царь Берке. В тот же год ходил Домонт с псковичами, и взял Литовскую землю, и Герденя убил, и опять ходил», - говорит  Рогожский (Тверской) летописец. Правда, Рогожский летописец дает даты и подробности сообщаемых событий несколько невпопад… Гердень был убит только в третьем литовском походе Довмонта… но множественность сообщений в летописях подтверждает событие.
    Конечно, в Пскове внимательно следили за всем, что делается у соседей. У Василия Татищева упоминается, что Гердень отправился в поход на Пруссию. Вероятно, он участвовал в каком-то объединенном походе литовских князей на крестоносцев. Момент для нападения наступил. Все произошло в мае – июне 1266 года. В летописи сказано расплывчато «по неколицех днех», но это должно быть именно в указанное время. 
    Не очень понятно, какую именно часть нынешних литовских владений  отправился воевать Довмонт. Предположения: либо прямо на Полоцк (и это вполне вероятно, так как он взял в плен жену Герденя), либо в Нальщаны, «отечество свое», – чтобы уничтожить наместников Герденя и забрать с собой на Псковщину все, что он не успел вывезти во время своего бегства в прошлом году, в том числе и часть местного населения. Может быть, он сделал и то, и другое.  Как говорится, долго ли умеючи. В статьях разных исследователей, а также в художественных повестях, посвященных Довмонту, можно встретить оба варианта развития событий – и Полоцк, и Нальщаны. 

    Поход Довмонта в своей первой части складывался вполне удачно, точно так, как планировалось. Герденя, как уже сказано, «съ своими князи дома не бывшю», поэтому Довмонт спокойно ограбил «вся имения их» и захватил княгиню (свою возможную родственницу) с княжатами. Результатом набега стала легкая богатая добыча, главным в которой, видимо, было «множество полона».   Население тогда было достаточно редкое, многие места, пригодные для жизни и земледелия, пустовали, а бесконечные войны с соседями, будь то свои или чужие, еще больше опустошали окрестности… в те времена люди были ценной добычей, самой ценной, пожалуй. Хотя помимо собственно пленников часть нальщан могла последовать за своим князем добровольно, - в таком случае он был для них освободителем. 

                Гердень пускается в погоню.

    Однако наступал момент расплаты. Возможно, Довмонт рассчитывал, что Гердень будет отсутствовать какое-то время, которого хватит для того, чтобы возвратиться в Псков – либо же он с самого начала собирался разбить врага в отдалении от Пскова, не позволив ему в поисках реванша вторгнуться на Псковщину. Хотя для второго предприятия сил у него было маловато – всего 390 воинов.

    Надо сказать, что летописцы и хронисты практически никогда не пишут о том, сколько человек сопровождало в походе славных рыцарей, разве что изредка в порядке исключения  упомянут об этом скользь. На каждого рыцаря (у русских – копейщика, имевшего практически такую же военную амуницию - самую дорогую, качественную, непробиваемую, хотя и несколько громоздкую) – на каждого такого элитного бойца приходилось минимум по три человека обслуги и по два коня, а лучше больше. Так что отряд из 400 воинов может вырасти до полутора тысяч человек, имевших в своем распоряжении соответственно полторы тысячи ездовых лошадей и не менее пятисот боевых, на которых во время марша не садились, ведя их в поводу (они не могли развить под всадником достаточной скорости и их нельзя было утомлять… иногда на них только вьючили хозяйские доспехи, которые в те времена весили не более 20 кг). При этом отряд непременно имел обоз – на телегах везли продовольствие для людей, фураж для лошадей и все имеющиеся в наличие, аккуратно сложенные доспехи и оружие, причем арсенал непременно предусматривал некий запас. На телеги укладывали палатки для становища и веревки для пленников. В обозе находился кузнец с набором инструментов и  наковаленкой, и, разумеется, со своими подручными, а также лекарь. Если предусматривался штурм города и (или) его осада, еще везли разобранные на части осадные машины, тараны и камнеметы разного размера и разных возможностей, которые сопровождали мастера-специалисты, ответственные за налаживание и работоспособность этой механики. Впрочем, поскольку летопись ничего не говорит о штурме Довмонтом Полоцка, камнеметов в обозе его отряда в тот раз могло и не быть. Зато палатки были точно. В общем, если все это себе вообразить, то становится понятно, что краткое сообщение летописи о скромной численности псковского войска нужно понимать правильно – предприятие было не масштабным, но достаточно серьезным. Другое дело, что Гердень располагал гораздо большими силами…   

    Рассказ о дальнейших событиях выстраивают благодаря подробному описанию Псковских летописей – Повести о Довмонте. Почти слово в слово цитирует летопись и Василий Татищев. Татищев пользовался летописями, которые до наших дней не дошли, погибли, однако явное совпадение говорит о том, что никакие другие источники ему знакомы не были. Описание битвы, в целом совпадающее с псковскими источниками и  только с одной интересной подробностью, относительно судьбы князя Герденя, есть в новгородских летописях. Написанное в более поздние времена Житие Довмонта куда велеречивее, чем старинная псковская Повесть, рассказывает о битве на Двине, но никаких новых подробностей по существу не сообщает.               

    Псковское сказание живописует: «Перебродився Двину, и отъеха за 5 верстъ», Довмонт и его отряд остановились - «ста шагры па бору чисте (то есть укрылись в лесу, устроив там стоянку), а стражи постави на реце на Двине Давыда Якуновича, внука Жаврова, с Лувою с Литовпикомъ, две же девяноста мужь отпровади с полономъ, а во едином девяносте сам ся оста, жда по собъ погони». Вероятно, незадолго до своей остановки от разведки Довмонт узнал о том, что Гердень возвратился в Полоцк, где выяснил, что там без него  произошло («аже домове их и земля их вся пленена»), и бросился в погоню, горя желанием отомстить. Гердень пустился за налетчиками со всеми своими силами, со своими подручными князьями, которых летопись даже перечисляет по именам («ополчився Гордений и Гойтортъ и Люмби и Югайло и прочии князи» - у Татищева «Гогорт, и Лотбей, и Люгайло»), - «в семисотъ погнаша в след Домонта, хотяще его руками яти и лютой смерти предати, а мужи псковичи мечи иссечи»… Довмонт разделил отряд, основную силу (290 человек) отправив в Псков «с полоном», который мог двигаться только медленно, и с маленьким отрядом всего в 90 воинов «сам ся оста, жда по собъ погони».
    Пока отряд Довмонта с удобствами отдыхал в лесном тенечке, два его стража, несшие караул на берегу, «видевше рать велику, пригнавше, поведавше Домонту: рать перебродилася Двину». Довмонт выразил бдительным воинам благодарность за отличное исполнение службы: «рече Давыду и Луве: «Помози вама богъ и святаа Троица, оже еста устерегла рать велику, полезьта доловъ», на что доблестные стражи отвечали вполне в тон: «И рече Давыдъ и Лува: «Не лезова доловъ, хотя животъ свой дати на славе и кровь свою пролити с мужи съ псковичи за святую Троицу и за вся церкви святыа. А ты, господине княже, поеди борзо с мужи съ псковичи на поганую Литву». На самом деле диалог, конечно, был проще и больше по делу, но тут следует обратить внимание не на внешнее оформление эпизода, а на его важность, отмеченную летописью, – своевременные и точные сведения о передвижении вражеского войска были на самом деле необходимы, от них зависел исход всего предприятия.
    Стоит задержаться еще на одном моменте – на том, кто такие были бдительные стражники Довмонта. Старая Повесть называет их по именам: «Давыд Якунович, внук Жаврова, с Лувою с Литовпикомъ». Жавров внук – это, конечно, коренной пскович, родословная которого была известна и не забылась со временем. А Лува Литовпик? Может, литовец? Это очень вероятно, поскольку костяк малой дружины Довмонта, конечно, состоял из литовцев, к которым князь добавил несколько псковичей. Поэтому один страж – пскович, а другой – прежний дружинник князя из его прежней Литвы (Нальщан). Однако в последующих сообщениях о подвигах князя Довмонта и его дружины уже не встречаются даже намеки ни его на литовское  происхождение, ни на его дружинников-литовцев. Они уже все обрусели, они уже все стали псковичами, поэтому летописец так и пишет – псковичи, со псковичами. Автор более позднего по времени написания Жития Довмонта решает этот вопрос еще определеннее – в эпизоде о битве на Двине он вообще опускает имена стражников и говорит в общем: «Стражи, поставленные у реки» (Распространенная редакция – «два некая стражи постави у прехода реце»). Татищев пишет – «поставил сторожей два, Давыда да Луку». Это тоже упрощение, и тоже «в русскую» сторону. Хотя, строго говоря, Лука не Лува (что за имя?), а приставка насчет Литовпика Татищевым вообще опущена (либо отсутствовала в летописи, которой он пользовался).

    Ну да ладно, возвращаемся к сути дела. Стражи сообщили о том, что враг переправляется через Двину. Пришла пора готовиться к бою, рядовым строиться, а командиру произносить перед строем вдохновляющую речь. Летописи всегда и неизменно уделяют внимание этому эпизоду – полководец говорит перед боем своим бойцам несколько слов, которые должны воодушевить их, и эти слова звучат более или менее прочувствовано и возвышенно, согласно таланту написавшего их книжника… что, конечно, не исключает наличия красноречия у того или иного воеводы, хотя существовал некоторый набор подходящих случаю штампов, которыми наверняка и с успехом пользовались средневековые воители на Руси… так было правильно, так положено, так они и поступали…

Согласно тексту летописной Повести, Довмонт… так и видишь его верхом на боевом коне, блистающим боевой броней, еще без шлема (чтобы видно было лицо), когда он, глядя в глаза воинам, изрек буквально следующее: «Домонт же рече псковичемъ: «Братьа мужи псковичи, кто старъ, то отець, а кто млад, той братъ! Слышалъ есмь мужество ваше во всех странах, се же, братья, нам предлежитъ животъ и смерть. Братья мужи псковичи, потягнете за святую Троицу и за святыа церкви, за свое отечьство!» Вариант речи Довмонта перед битвой на Двине у Татищева: «Вот предстоит нам смерть или жизнь, выступим же мужественно, и за святую церковь, и за веру христианскую!» Как не без остроумия сказано, «и он вполне мог это сказать».

    Как уже упоминалось выше, малая элитная дружина Довмонта, с которой он прибыл в Псков и теперь собирался совершить свой первый подвиг во славу своей новой родины, - эта дружина в основном состояла из его единоплеменников, уроженцев Нальщан. Хотя псковичи среди них тоже были, это безусловно, поскольку стражем Довмонт выслал одного из них. И что мог сказать вчерашний Нальщанский князь своим кметам, своим рыцарям, собираясь выступить с ними на превосходящие силы врага? Что у них есть реальный шанс этим врагам отомстить, - а также, что сейчас-то и решается их дальнейшая судьба. Отступать им некуда, их родина для них отныне навсегда закрыта, ведь ее у них отняли, и в Литве их ждет только смерть… так что возврата нет… а доверие новых сограждан, псковичей, надо еще оправдать, заслужить… если сейчас они победят, это будет пропуском в новую жизнь, если будут разбиты – то по крайней мере с честью погибнут в бою. Ключевой момент. В общем, отступать некуда, а умирать не хочется, поэтому надо победить.
    «В Пскове нас ждут с победой или вообще ждать не будут, так вперед!»

                Битва на Двине. 90 против 700. Победа.

«И пошел против них, и победил их».
         В.Татищев.


    Довмонт, как мы помним, избрал для своей ставки место за 5 верст от реки в лесу, а Гердень, переправившись через Двину, «стал на брезе». Поскольку в результате нападения отряда Довмонта на врагов последние были опрокинуты в реку, бой произошел именно на берегу. Значит, Довмонт и его отряд, оставив свою комфортабельную стоянку с шатрами «па бору чисте», незаметно приблизились к врагам, только-только «перебродившим» Двину или, как указывает новгородский источник, даже еще не успевшим это дело закончить… может быть,  летописец, когда он упоминает, что Гердень «стал на брезе», имеет в виду, что Гердень и его воинство встали на берегу лагерем, отдыхая после переправы и поджидая тех, кто еще не переправился, но вряд ли им пришло в голову даже в этом случае этот лагерь укреплять – они, во-первых, торопились догнать Довмонта… догнали на свою голову… а во-вторых, и думать не думали, что он осмелится напасть на них с такими маленькими силами…  в общем, хотя об этом в летописи ни слова нет, но Довмонт точно напал на них  врасплох, когда они его совсем не ждали. Внезапность нападения могла частично компенсировать разницу в силах, враги не успели толком вооружиться и не построились для боя. Таким же манером Александр Невский разбил шведов на берегу Невы в 1240 году.
    Житие говорит, что, вступая в бой, Довмонт пробормотал христианскую молитву: «Тогда же бъ приспелъ день великого и славнаго воеводы, мученика Христова Леонтиа, и рече Тимофей князь: «Святаа Троица, и святый великий воевода Леонтий, и благоверный княже Всеволоде, помози намъ в час сий на супротивныя врагы». В принципе, о том, что на дворе стоит день Святого воина Леонтия, Довмонту, вчерашнему язычнику, могли сообщить новые соратники-христиане, и он, как новообращенный, мог попробовать на заре своей новой жизни в новом отечестве обратиться с молитвой к новому богу… вдруг да поможет…

    Если верить псковской летописи, с Герденем было 700 воинов (во Владимирском летописце – 800). У Довмонта, как мы помним, только 90 человек. Вряд ли летопись преуменьшает численность Довмонтова отряда (у средневековых князей отряды вот такими и были по численности – порядка 300 человек, а малая дружина была и того меньше)… зато численность вражеского войска может быть запросто преувеличена – для пущей славы своих героев. Опять же летописец мог указать общую численность литовцев, количество собственно воинов и сопровождающих сложив вместе.

Повесть о Довмонте была впервые составлена и записана после его смерти, согласно воспоминаниям тех из ветеранов или их детей, кто либо лично имел счастье знать доблестного князя и воевал с ним плечом к плечу, либо слышал о нем сам от знавших его лично стариков. Хотя наиболее ранние редакции дошедшей до нас Повести датируются концом 14 века, это не может исключать существования более ранних, но не сохранившихся экземпляров… в Повести есть мелкие детали и имена, так что интервью у очевидцев событий должны были лежать в основе этого летописного труда… Можно себе представить, как старый воин, покрытый шрамами от давних боевых ран, дряхлый, седой как лунь, сидя на лавочке возле своего дома в Пскове, шамкая беззубым ртом, рассказывает терпеливо внимающему ему молодому монаху-книжнику (летописцами в Пскове, да и не только в нем, в первые времена всегда были монахи) о давних битвах… старик все более воодушевляется, его запавшие выцветшие глаза блестят, как сталь, когда перед ними как бы вновь проходят события давних дней его славной молодости, те жаркие сватки, те страшные битвы… он будто воочию видит вновь старых боевых товарищей, а впереди них на горячем коне, в сверкающей броне видит своего князя, первым врубающегося в неприятельские ряды,  громящего могучими ударами меча направо и налево вражескую рать… меч сверкает, как молния, и уже обагрен кровью, такой же алой, как плащ на плечах князя, и там, где он прошел, остаются только груды мертвых тел… - «Так что же там случилось тогда на Двине, дедушка?» - «Врагов-то против нас  была  тьма тьмущая, на каждого по два-три бойца… человек триста-четыреста… что там, целых семь сот, да… и всех их мы девятью десятками всего в день Леонтия-воеводы разбили»… И книжник, с благоговейным трепетом перед славными деяниями старых дней, подробно запишет после в монастырском скриптории, аккуратно водя гусиным пером по драгоценному долговечному пергаментному листу:
    «Тогда же убиенъ бысть князь великий литовский Гойтортъ, и инехъ князей много избита; а ииаа Литва въ Двине истопоша, а инехъ Двина изверже 70 их на островъ Гоидовъ, а инии на прочаа островы извержени быша, а инии вниз по Двине поплыша. Тогда же убиенъ бысть Онтопъ единъ псковитинъ, сынъ Лочков, брат Смолигов, а инии вси без вреда съхрапени быша молитвою святого Христова мученика Леонтиа».   

    Новгородский летописец утверждает, что Довмонт напал на литовцев, когда они еще не все переправились через реку: «Литва же начаша бродитися на сю сторону; тогда пльсковичи сняшася с ними; и пособи богъ князю Довмонту съ пльсковичи, и множьство много ихъ побиша, а инии в реце истопоша».
    Кстати сказать, - новгородцы вообще не слишком часто помещали в свои летописи сведения, касающиеся не их самих. Победа Довмонта была такой громкой, что удостоилась даже такой особой чести. Может быть, он в самом деле очень малыми силами разбил очень сильно превосходившее его по численности войско?.. А ведь похоже на то!

    Средневековая псковская летопись в своей краткой Повести о Довмонте не сообщает ни о каких подробностях сражения, остановившись только на том, что ему предшествовало, и на том, чем оно закончилось. Другой ученый книжник, много позднее, без малого через два века составлявший на основании старых источников Житие Довмонта, решил исправить этот пробел. В его изложении история приобретает эпический размах, цитата:
    «С воинским криком, малой дружиной, откинув страх, с малой дружиной напали на противников, рассекая их мечами храбро и мужественно. Войско противника, зверообразным рвением вооружившись, как звери рыкающие, наскочило тучею пуская стрелы. Не зря говорят, бранная победа и падение царское без воли Божий никогда не бывает, оружия и стрелы мимо летели. Христианское же войско, с воплем кричащее, крепко билось, уповая на помощь Божью, беспрестанно молясь, крепко билось с врагами. Блаженный князь Тимофей взывал к войску, укрепляя и поощряя уповать на Бога и крепко биться с врагом. Наставляя свое войско, сам делу ратному знаток был и дружина с любовью подчинялась ему, укрепленная помощью Божью столкнулись с противником. Была сеча злая и прежестокая, падали тела противников как дрова, кровь лилась рекой. Шум страшный стоял, как гром, от вопля и кричания обоих войск и от трескоты их оружия».
    Весьма впечатляюще, и даже правдоподобно, но с точки зрения фактов мало  информативно. Что же касается причины такой замечательной победы маленькой княжеской дружины над превосходящими ее в семь раз (если это правда, то это замечательно) силами неприятеля, то оба летописца, и ранний, и поздний относят все за счет божьей помощи: «божиею силою и святого Христова мученика Леонтиа», причем поздний летописец еще философски заключает: «Не зря говорят, бранная победа и падение царское без воли Божий никогда не бывает». Но даже и думать нечего, что Довмонт  не спланировал все заранее. Как говорится, на бога надейся, а сам не плошай.   
 
    Итак, относительно течения боя на двинском берегу из летописей ничего не выжать, реконструкция же на основании логических умозаключений может выглядеть так: в результате стремительного и мощного напора вполне готового к сражению отряда Довмонта, их полу-разоруженные, растерявшиеся враги, еще не все переправившиеся через реку, не собравшиеся вместе и застигнутые врасплох посреди своей неукрепленной стоянки, оказались обращены в бегство, сброшены с крутого берега Двины и опрокинуты в ее воды. Глубокая быстрая река доделала то, что не могли сотворить немногочисленные нападавшие – утопила воинство Герденя в своих волнах: «а ииаа Литва въ Двине истопоша». Сам князь Гердень, правда, спасся от гибели бегством, - об этом говорится в Новгородской летописи: «толко убежа одинъ князь Гердень в мале дружине».

    Конечно, хотелось бы точно знать, в каком именно месте произошла битва, но это можно только предположить. Летопись не уточняет, где именно Довмонт форсировал Двину, где это сделал затем преследовавший его Гердень, и где между ними произошло то, что произошло… сражение то есть… но известно, что опрокинутое в реку воинство Герденя искало спасения на островах. Псковская летопись пишет: «изверже 70 их на островъ Гоидовъ» (у Татищева – Гантов, еще один вариант написания - Глидов). Где же располагалось место переправы и находился этот остров? Разумеется, на реке были и есть броды, удобные места для переправ. Значит, надо искать брод, ниже которого по течению находились острова. Дело было в разгар лета, но наименьший уровень воды в реке наблюдается не летом, а зимой, так что наружу вышли не все острова и островки. Однако в списке ныне известных островов ни Гантова, ни Гоидова нет. Полоцк находится на Двине в устье двинского притока- речки Полоты (на мысе-роге), между двумя другими притоками - Дисна (ниже по течению) и Оболь (выше). За устьем Дисны начинаются опасные пороги.
    Исследователи приходят к выводу, что сражение произошло не рядом с Полоцком, а ниже по течению, около латвийской Краславы. В этом районе до сих пор имеется в наличие сосново-еловый лес, через который течет ручей Скайста (в переводе «Чистый»). Так что, не исключено, что в летописи не просто так значится «па бору чиста». Может быть, в ручье Скайста-Чистом Довмонт и его воины поили своих коней. А в самой Двине как раз в районе Краславы есть острова. Какой-то из них в летописи мог быть обозначен как Гоидов. Все сходится.   

                Праздник в Пскове.

    Разгромив врагов в битве на Двине и потеряв при этом только одного своего бойца (!), псковича Антипа Лочкова сына, Довмонт повернул  на Псков, возможно, на обратном пути догнав свой отряд с добычей, который передвигался с маленькой скоростью из-за наличия в нем пленников и мог еще не достигнуть городского предместья, и с победой и славой возвратился в Псков, где горожане встретили его со вполне понятным ликованием.
    Повесть о Довмонте: «И възвратишася с радостию великою ко Пскову граду съ многою користию, и бысть радость и веселие велико въ граде во Пскове о пособии святыа Троица, и славнаго великого Христова мученика Леонтиа, и благоверпаго князя Всеволода, ихъ молитвами па супостатыа победа».
    Житие: «Славный и победоносный князь Тимофей одержал победу с помощью Пресвятой Троицы и молитвами святых угодников. Одолев горделивую Литву, убив до шестисот воинов. Окончив битву с дружинную своею возблагодарил Бога, который, гордых своею силою низложил. С великой радостью пришли в город Псков. Горожане встречали их с великой честью, как в древности встречали Давида, победившего Голиафа».
    Такая блестящая победа малыми силами, при  минимуме потерь, с учетом богатой добычи, казалась равной чуду. Кредит оказанного князю горожанами доверия был  оправдан с лихвой.   

    Наверное, в Пскове устроили праздник по случаю победы: накрытый стол, многочисленные здравицы, как же без этого… от всей души… а далее, после веселого застолья, пришло время браться за дела, которые сами собой не делаются. Первая победа была только первой ласточкой. Важно было не расслабляться, довести до конца начатое… бывает, что люди, удовлетворенные половинчатым успехом, оставляют все как есть… но Довмонт это дело, то есть разгром князя Герденя, сумел довести до полного конца. 

    Прежде чем завершить эту статью, нужно сделать остановку на еще одной подробности происшедшего.
    Каждая военная победа имеет свою цену, которая платится кровью, платится жизнью. Всегда кому-то не судьба вернуться назад, всегда кто-то сложит голову. Битва на Двине была первым военным предприятием Довмонта как псковского князя, и победа была первой, и потеря тоже. Пусть погиб всего один княжеский воин… в целом это очень мало, но вряд ли так думали родные погибшего… Княжеские отряды недаром носили такое название – дружина. Входивших в них воинов связывали узы долга и узы дружбы, таким образом достигалась сплоченность отряда, увеличивающая его военную мощь. Боевые товарищи погибшего псковича «Онтопа, сына Лочкова, брата Смолигова» должны были перевезти его тело в Псков и достойно почтить его память, и с ними должен был сделать это сам их командир. В те времена покойных горожан хоронили в черте городских застроек, возле церквей, в которых совершался обряд отпевания. Нальщане, вчерашние язычники, до сих пор хоронили своих усопших по дедовским обычаям – на погребальном костре, с принесением жертв, заживо сжигая коней и пленников, а потом пировали на тризне. Наблюдать, как опускают в отверстую ямину деревянный долбленый гроб (домовину) с мертвым телом, под бормотание молитв священником и при беспрестанном кроплении земли и гроба святой водой, им, возможно, было несколько чудно и даже дико… и ведь они, нынешние христиане, воочию наблюдали сейчас и свою посмертную судьбу… может быть, они думали про себя, что лучше бы все произошло как водилось прежде – чтобы лечь не в сырую землю, к червям, на веки вечные, а быть вознесенным на чистый пламенный костер, с которого душа воспарила бы в синие вольные небеса вместе с дымом, легкая, невесомая… но ничего не поделаешь, иначе уже не будет… и они сосредоточенно и старательно повторяли вслед за попом слова молитвы… упокой, господи, душу усопшего раба твоего, прости ему все его прегрешения вольные и невольные и даруй царствие небесное… и с тем большим чувством пили потом на поминках, желая заглушить хмелем и скорбь по утрате, и свои тайные мысли и переживания…    
      
              ВТОРОЙ  ПОХОД  НА  ЛИТВУ  И  ГЕРДЕНЯ.  ЗИМА  1266-1267.

    Зимой 1266/67 года (по древнерусскому летоисчислению это была зима 1266 года) Довмонт выступил в новый поход против Литвы (то есть, надо думать, против того же литовского Полоцка), однако никаких подробностей летописи на этот раз не сообщают. Видимо, ничего такого же интересного, как богатая добыча, не случилось, а Гердень опять не попался в расставленные сети.

               НЕДОВОЛЬСТВО  КНЯЗЯ  ЯРОСЛАВА.  ВЕСНА  1267  ГОД.

«Хотя же Князь Новгородский Ярослав Ярославич хотел итти против Князя Доманта, почитая за похищение ево власти, в разсуждении что град Псков принадлежал к Новгородскому Княжению, но сами Новгородцы от того его удержали считая Князя Доманта защитником своих областей со стороны Литовския».
         В.Н. Татищев.


    Между тем над Псковом нависла грозовая туча в виде готовой расплаты за проявленное самовольство в выборе князей.
    Великий князь Ярослав Ярославич, естественно, недовольный смелым поступком  псковичей в отношении отказа от его сына и избрания Довмонта, готовился изгнать его из Пскова, для чего весной 1267 года прибыл в Новгород в сопровождении большого войска, набранного в «низовской» (Суздальской) земле, намереваясь «на Псков идти, на Довмонта». Но вследствие отказа новгородцев выступить на новоявленного Псковского князя вместе с ним, ему пришлось отступиться от своего намерения.
    Новгородская первая летопись: «Того же лета приде князь Ярославъ в Новъгородъ с полкы низовьскыми, хотя ити на Пльсковъ на Довмонта; новгородци же възбраниша ему, глаголюще: «оли, княже, тобе с нами уведавъшеся, тоже ехати въ Пльсковъ»; князь же отсла полкы назадь». В переводе и истолковании это значит что-то вроде «или тебе, княже, помирившись с нами, ехать в наш Псков (в смысле воевать)». Николай Карамзин перевел красивее: «Другу ли святой Софии быть неприятелем Пскова?»
    Житие Довмонта: «В то же время пришел князь Ярославль Ярославич в великий Новгород с большим войском, собираясь идти на город Псков и на блаженного князя Тимофея. Новгородцы, вразумляемые Богом, уговорили его не идти на Псков и отослал князь свое войско обратно».    

    Предположительно, новгородские бояре увидели в Довмонте потенциального защитника Северо-Западной Руси от крестоносцев и литовцев, - а также, что не исключено, и от притязаний великокняжеской власти. Если сами отобьемся, то и помощь низовских князей не понадобится, а не понадобится их помощь – так мы свободны. То есть в  Новгороде выбор Пскова одобрили. В следующем году новгородцы даже ходили вместе с псковичами в Литву под предводительством Довмонта, окончившего и этот поход победой. 
    Татищев: «Хотяже Князь Новгородский Ярослав Ярославич хотел итти против Князя Доманта, почитая за похищение ево власти, в разсуждении что град Псков принадлежал к Новгородскому Княжению, но сами Новгородцы от того его удержали считая Князя Доманта защитником своих областей со стороны Литовския».

    Иногда к этой истории добавляют финал, негативный для Новгорода, - князь Ярослав, прежде чем покинуть город, для острастки пожег новгородское предместье («конец Неревский»), после чего не солоно хлебавши должен был со своим войском отправиться обратно во Владимир. Это ничто иное, как вольно перетолкованное сообщение Новгородской летописи о пожаре, случившемся в этом же году: «В лето 6775 [1267]. По грехомъ нашим загореся на Кузмадемьяни улиди месяца маия 23, передъ вечернею, и погоре всь конець Неревьскыи. О, горе, братье, толь лютъ бяше пожаръ, яко и по воде хожаше огнь, и много товара погоре на Волхове в лодьяхъ, и неколико головъ сгоре, и одиномь часе все погоре; и мнози от того разбогатеша, а инии мнози обнищаша». О князе Ярославе ни слова. Вывод – не делал он этого. Может быть, не слишком он любил Новгород, однако пожары в нем не устраивал, такая апелляция к образу губителя Новгорода Ивана Грозного - это уже слишком.

    В князе Ярославе Псков мог видеть угрозу своей поднимающей голову независимости, а Довмонт в его лице обзавелся серьезным личным врагом. Это был еще один король, второй по счету (если вспомнить Миндовга), которому хотелось бы увидать его мертвым. Надо было позаботиться и о друзьях. Немного позднее ему удалось наладить хорошие отношения с  племянником Ярослава, князем Дмитрием Александровичем, сыном Александра Невского (в конце концов они даже породнились).   

                ТРЕТИЙ  ПОХОД  НА ГЕРДЕНЯ.  1267.

«повоеваша Литву и Герденя убиша»
         Летопись.

                Смерть князя Герденя.

    Почти сразу после зимнего похода конца 1266 года Довмонт предпринял еще один поход «на Литву». В этом походе ему помогала новгородская дружина во главе с посадником Елевферием Сбыславичем (вариант написания - Олферием Сбыславичем), сражавшимся в свое время вместе с Александром Невским. В этот раз князь Гердень был не только побежден в сражении, но и убит: «повоеваша Литву и Герденя убиша».  Угроза с этой стороны русским границам перестала на некоторое время быть значимой.    
    Так закончилась война Довмонта с Полоцким князем Герденем.         
 
           ПОСЛЕСЛОВИЕ  К  ВОЙНЕ ДОВМОНТА  С  ГЕРДЕНЕМ  ПОЛОЦКИМ.

    В древней летописной Повести о Довмонте не рассказывается о походах и происшествиях, которые имели место во временном интервале с 1266 по 1268 год. Летописец сразу же после битвы на Двине переходит к Раковорской битве. Подробности относительно попытки князя Ярослава Ярославича изгнать Довмонта из Пскова и рассказ про еще два его похода на Литву, то есть на Полоцк и на Герденя содержатся только в Новгородских летописях и в более позднем Житии Довмонта.
    Житие Довмонта: «Вскоре новгородцы с псковичами пошли на Литву и победили, тогда же и Горденя-князя убили и возвратились со всем войском своим».

    Некоторые сведения о походе Довмонта на Полоцк находят также в Хронике Литовской и Жмойтской (Второй свод белорусско-литовских летописей): «за князя от псковян ест обраный, за которых помочью Русь около Полоцка замку Полоцкого доставши, под свою моц подбил».
    Упоминание о взятии Полоцка в составе рассказа о распрях братьев-Ровмундовичей есть в Хронике Быховца: «А паны литовские и жемайтские взяли себе великим князем Тройдена и правил великий князь Тройден. И князь великий Довмонт, придя из Пскова, взял город Полоцк, и начал княжить во Пскове и в Полоцке».
    Оба этих белорусско-литовских источника говорят о разорении Полоцка, второй источник указывает, что это было сотворено Довмонтом во время княжения Тройдена (а он был Великим князем Литовским где-то с 1270 по 1282 год), - и все это нельзя полностью сбрасывать со счетов несмотря на кашу в изложении событий, поскольку археологические данные беспристрастно свидетельствуют, что в конце 60-х - середине 70-х годов XIII века Полоцк на самом деле был захвачен и сожжен. Разгром города мог стать результатом одного из походов Довмонта Псковского.

    Таким образом, можно заключить, что Довмонт теперь, как сказано в одной художественной повести, «сидел в Пскове твердо». Для него все складывалось удачно. Он уничтожил наконец своего врага – Герденя, заслужил доверие и любовь псковичей и даже получил поддержку новгородцев. Наверное, удовлетворение от мысли об этом подкрепило еще то обстоятельство, что еще одного его врага - Войшелка, королевского сына, изгнавшего его из Нальщан, больше не было в живых.
    Где-то в конце 1266 года – в начале года 1267, то есть незадолго до описанных выше событий, Войшелк, князь-монах, ушел в монастырь в город Угровеск на Волыни, оставив власть в Литве Шварну Даниловичу, мужу своей сестры, сыну короля Даниила Галицкого. Но в том же 1267 году между 18 и 23 апреля, в воскресенье пасхальной недели, Войшелк был убит - в городе Владимире-Волынском, после веселой пирушки в доме немца Маркольта, королем Львом Даниловичем, который зарубил его мечом в приступе неконтролируемого гнева и приказал тайно похоронить в подземелье монастырского собора… но тайное порой становится явным… не исключено, что слухи тогда же просочились в народ, что современники знали о произошедшем, что некоторые подробности этого дела за несколько месяцев дошли и до Пскова, где обо всем этом мог узнать князь Пскова Довмонт. Вряд ли приписываемые князю летописцами христианские добродетели, среди которых не может не быть смирения, терпения, прощения, на самом деле помешали ему насладиться этой вестью. Вчерашний язычник Довмонт был христианином слишком недавно, прощать он еще вряд ли научился. Хотя… жизнь, она обламывает…

    Вполне возможно, что Довмонт с помощью псковичей собирался не только отомстить своим недругам, но и возвратить себе свои Нальщаны. Однако в этом он не преуспел. Нынешний Псковский князь Довмонт не вернул себе свою отчину, Нальщанскую землю. В ней теперь хозяйничали другие… а от прежних хозяев там остались обугленные развалины городища, в которых отныне поселились привидения… Соседний Полоцк, хотя и ослабевший, Пскову удержать в сфере своего влияния также не удалось (по крайней мере надолго). Вскоре началась масштабная война русских с датчанами и немцами… эти проблемы были более насущными, эти войны более важными в русской северной земле… на все сил не хватало… в конечном итоге Нальщаны и Полоцк остались литовскими.

     После гибели князя Герденя известия о Полоцкой земле становятся очень скудными. Трудно установить даже, кто княжил здесь. Есть предположения, что Псков получал с Полоцка дань, а полочане признали Довмонта своим князем. Даже если это и было так, то затем все переменилось.  Имеется сообщение, правда, весьма путаное, в Хронике Быховца, которая называет Полоцким князем Довмонта, брата Тройдена, сына Ровмунда.   
     Карамзин, «История государства Российского: «Историк литовский пишет, что Довмонт господствовал и над Полоцкою областию; но в 1307 году литовцы купили оную у немецких рыцарей; ибо какой-то из тамошних князей, обращенный в латинскую веру, отказал сей город рижской церкви, не имея наследников».
     Тут напрашивается аналогия – Псковский князь-перебежчик Ярослав Владимирович, супруг несчастной убиенной Ефросиньи Рогволдовны, в 1245 году согласно Ливонской хронике завещал Псков как свою отчину Дорпатскому епископству.      

    Резюмируют все это дело обычно так: во второй половине XIII века Полоцк, возможно, ненадолго признал своим князем Довмонта Псковского. Однако ни Довмонт, ни Псков не сумели удержать Полоцк под своей властью. Кто был в Полоцке князем после этого – неизвестно. Предположительно, какой-то, может быть, литовский, князь, утвердившийся в Полоцке, принял католичество и завещал Полоцк немцам, которые стали насаждать здесь католицизм. Полочане обратились за помощью к великому Литовскому князю Витеню, и тот, в 1307 году, изгнал немцев из Полоцкой земли. Затем здесь вокняжился брат Витеня и Гедимина Воин, в качестве подручника великого князя Литовского. В 1342 году Воин умер. После него в Полоцке княжили Глеб-Наримунт Гедиминович (по совместительству также «кормленый, служилый» князь Новгорода) и далее Андрей Ольгердович, находившийся в зависимости от отца. Когда великим князем Литовским сделался Ягайло Ольгердович, Андрей как старший в роду заявил свои права на великое княжение и вступил в борьбу с Ягайло… но это уже другая история…

                Епископ Андрей и Святая Харитина Новгородская.

    О том, что сталось с женой Герденя Евпраксией (если она вправду была Евпраксией), захваченной в плен Довмонтом, летописи молчат. Муж, пока был жив, ее себе не вернул – во всяком случае, об этом никаких данных нет. Иногда даже высказывается предположение, что она не просто попала в плен, а погибла, и не просто погибла, а была убита – Довмонтом. Все это только предположения и рассуждения. Летопись же со всей определенностью глаголет только одно – «полони».
    Может быть, кстати, не только с оглядкой на Миндовга, но и отсюда, из этой истории с взятой в плен Полоцкой княгиней берется история, изложенная позднее в Хронике Быховца, о том, что Довмонт похитил жену у своего брата? Ведь Гердень мог быть его родственником, даже близким – «Гердень из Нальщан».
    У Герденя было двое сыновей, плененных вместе с его княгиней. Жизнь одного из них, уж короткая она была или длинная, прошла для истории бесследно. Второй сын сделал духовную карьеру, в 1289—1316 годах он был епископом Тверским и Кашинским и известен как преосвященный Андрей Герденев. Согласно источникам, его биография выстраивается следующим образом - в 1264 году он принял православие, постригся в монашество, затем был назначен игуменом Тверского Богородичного монастыря, а в 1289 году был посвящен (хиротонисан) в Киеве митрополитом Максимом во епископа Тверского. В этом новом качестве он в 1290 году освятил в Твери храм в честь Преображения Спасителя, в 1293 году по поручению великого князя Дмитрия ездил в Торжок договариваться о мире с братом князя Андреем, в 1295 году венчал в Твери великого князя Михаила Ярославича, в 1300 году участвовал в рукоположении Новгородского архимандрита Феоктиста, а в 1315 году «ушел на покой». Причиной стала им же самим устроенная интрига. Он написал донос на святителя (митрополита) Петра Константинопольскому патриарху Афанасию. Патриарх для разбора дела отправил на Русь своего представителя. Около 1311 года был собран в Переславле- Залесском Собор, на котором обвинитель святителя Петра, епископ Андрей, оказался уличен во лжи. Это могло бы ему дорого обойтись, но «Петр простил его, и, поучив присутствовавших, распустил Собор». Однако преосвященный Андрей был посрамлен в глазах всех, поэтому  отказался от епископства (то есть, надо думать, вынужден был отказаться) и ушел в монастырь, где и скончался в 1323 году. В этой биографии все ясно за исключением даты пострижения – оно должно было иметь место не ранее 1266 года. Но если вспомнить проблемы с датировками… 

    Есть версия, не опирающаяся ни на что иное, кроме логических умозаключений и, прямо скажем, фантазий, о том, что Герденева княгиня стала монахиней, жила в Новгороде и после смерти прославилась в лике святых. Ныне известна как святая и преподобная благоверная княгиня Харитина Литовская.

В старинных документах об этой святой записано вот что: «Святая Княгиня Чехина, инокиня Харитина, в Петропавловском монастыре на Синиче горе, в лето 6600 октября в 5 день. Родом Королевства Литовского». Сведения о земной жизни святой Харитины содержат только сочиненные в ее честь молитвы – тропарь, кондак, величание, а также очень краткое Житие, в основе которого лежат разнящиеся между собой предания.

Одно из них предполагает, что она приходилась родственницей королю Миндовгу, другое ничего не говорит о том, чьей она была дочерью, женой, матерью и  лишь смутно упоминает о необходимости для нее, еще совсем молодой, оставить свое отечество из-за царивших там смут, а третье предание называет причиной ее появления в Новгороде предстоявшую ей свадьбу с русским князем Федором, который, однако, безвременно скончался (может быть, имеется ввиду Федор - брат Александра Невского), - после чего она решила посвятить себя богу и постриглась в Петропавловском Новгородском девичьем монастыре  на Синичьей (Синичьтя) горе, в старости же, прославившись своей праведной жизнью, вполне оправдав смысл своего иноческого имени (Харитина, от греческого xarites  –  «милость, доброта, благодать»), стала в этом монастыре игуменьей.

На ее могиле в юго-западном углу небольшой однокупольной монастырской церкви Петра и Павла на Синичьей горе (каменная монастырская церковь Петра и Павла была построена в 1192 году новгородцами Лукиничами – жителями Лукиной улицы на месте предыдущей деревянной), ставшей впоследствии кладбищенской, была установлена (но когда это произошло?) надгробная плита с надписью, где содержатся некоторые сведения о погребенной здесь инокине.

Источники упоминают, что святые ее мощи так и находились в церкви под спудом. Годом же ее кончины указывается либо 6600 год (то есть 1092- но это дата основания церкви, на месте которой через сто лет поднялась новая каменная, в которой ее похоронили), либо 5 октября 7000 (1492) года (эта дата указана на ее надгробии), либо 1287 год, либо 1281 год (обе последние даты предложены видными церковными иерархами, предпочтение отдается 1281 году)… согласно же еще одному источнику - год ее смерти не установлен.

Память ее отмечают местно 5 октября (старый стиль), поскольку принято, что она умерла в этот день, но совершенно неясно, с какого времени началось ее почитание. Почему ее стали почитать – тоже непонятно. Какие чудеса и видения сделались тому причиной? Сами собой зажигались над гробницей свечи, исцелялись молившиеся перед ней больные? Или просто память праведной женщины пережила ее… Или ее гробница вызывала благоговение своей древностью… уже и то чудо, что она сохранилась на протяжении стольких долгих веков…

Канон предписывает изображать святую Харитину Новгородскую на иконах «простовласой девицей, в одной свите без мантии», но тем не менее существующий церковный образ представляет ее в белом платке на голове, в простом платье – и нет здесь ни иноческого облачения, ни княжеских регалий, только нимб вокруг ее головы – символ святости. Почему в записи она названа «Чехина» - непонятно.

Поскольку Харитина была литовкой (если только в предание не вкралась путаница, что  не может быть полностью исключено, имея ввиду его неясность), принято считать ее также покровительницей Литвы и литовского народа (среди православных, разумеется). Надгробие ее в старинной церкви Петра и Павла сохранилось, церковь тоже еще стоит, хотя на 2012 год она была совсем плоха, маяча призраком прошлого среди кладбищенских крестов, под сенью лиственных деревьев. 

Исследователи предполагают, что в основном все легенды о Харитине – позднего происхождения, чуть ли не XIX века, так что на самом деле мы ничего толком о ней не знаем. Жила, умерла, не забыта… «Вот и все, что известно о преподобной Харитине».

Огромные информационные лакуны подобного рода в церковной среде порождают умозаключения вроде следующего: в образе святой Харитины проявилась «одна из главных особенностей женской святости на Руси: прикровенность делания, сокрытость»… остается только благоговеть перед тайной и верить, что ничего случайного не бывает.
Однако явный недостаток сведений все-таки оставляет ощущение слишком большой недосказанности.               
(Декабрь 2012г.)
**********
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/11/27/1765

Содержание сборника «Город Барса»: http://www.proza.ru/2014/11/27/844