7. Князь Довмонт и король Миндовг

ГОРОД  БАРСА. Сборник очерков, посвященных истории Пскова.

                «В славном и Богом хранимом граде Пскове…»
                Псковская летопись.
**********
Иллюстрация: - слева – Крево, Беларусь. Кревское замчище. XIV век.
- справа – Новогрудок, Беларусь. Руины замка XIII-XVII вв.
**********
                7. КНЯЗЬ  ДОВМОНТ  И  КОРОЛЬ  МИНДОВГ.               

    В этой главе речь пойдет о выдающемся полководце и политике, легендарном защитнике Пскова – князе Довмонте; о том, кто был этот человек, как протекала его жизнь до того момента, когда псковичи пригласили его к себе на княжение, – и как вообще могло произойти, что он стал в Пскове князем, чтобы прославиться в этом городе и на всей Русской земле на все века и времена.   

                Какие пути и дороги ведут нас по свету.
                Где начат твой жизненный путь, как продолжится, чем завершится.
                Кто - Бог или совесть – однажды попросит к ответу,
                Когда твоей жизни заполнена будет страница.

                О, все эти строчки – все тропки с твоими следами.
                Взгляни же в глаза прочитавшему, Бог то иль совесть.
                Скажи, что в ответе за все, совершенное в жизни… Делами,
                Отнюдь не словами, свою сочиняем мы Повесть.

                ВЗГЛЯД  НАЗАД. ЛИТВА.               

    В 1265-66 годах в Пскове произошло очень важное событие - сюда прибыл и стал Псковским князем литовский  князь Довмонт.

    Но прежде чем говорить об этом, необходимо бросить взгляд назад – иначе многое останется непонятным – и поговорить о Литве, а также о ее первом и единственном короле – Миндовге, причем немного более подробно, чем это было сделано до сих пор.   

    В «Слове о погибели Русской земли» летописец, окидывая мысленным взглядом русские просторы, говорит следующее: «Отселе до  угоръ и до ляховъ, до чаховъ, от чахов до ятвязи и от ятвязи до литвы… - то все покорено было богомъ крестияньскому языку, поганьскыя страны… А литва из болота на светъ не выникываху…»

    Из преданий  известно, что литовцы, западные соседи русских, проживавшие в верхнем и среднем течении Немана, в те первые свои не лучшие времена платили дань местным русским князьям, причем какой-то ерундой – вениками и лыком, так как у них ничего больше и не было. Польский историк XV века Ян Длугош, пользовавшийся при написании своего фундаментального (12 томов) труда «История Польши» старинными  летописями, в том числе и русскими, говорит примерно то же самое: «Русские, и прежде всего киевские князья, обеспокоенные продвижением литовцев (так как последние заняли леса, состоявшие во владении русских), принудили литовцев платить дань, однако жалкую и скромную, только в знак своей власти и господства; и литовцы платили много лет дань корой дубовых ветвей, ибо нельзя было взимать с них большего, вследствие бесплодия земли».
    Но потом все изменилось. И в русских летописях появилась краткая, но красноречивая запись о том, что «Литва умножилась».

    Конечно, дело это все давнее, но все же какие-то следы прослеживаются сквозь толщу веков. Предположительно, Литва умножилась в связи с массовым исходом полабских славян (бодричей, руян, варгов, лютичей) из мест своего прежнего обитании (сейчас это область Померания на севере современной Германии), а произошло это переселение целого народа в связи с военной экспансией западно-европейских соседей, и в первую очередь немцев (саксов, тевтонов). Противостояние заняло в целом более трех веков. В X веке от Рождества Христова немецкий король Генрих Птицелов положил начало «Натиску на Восток» - «Drang nach Osten». Фразу-клише сформулировали много позднее, однако суть дела была ясна уже в те времена. В 1147 году папский престол объявил Крестовый поход на вендов (нем. Wendenkreuzzug), – вендами западные европейцы называли все полабские славянские племена в целом. В походе приняли участие немцы, датчане и поляки. В 1168 году был захвачен остров Руян и сожжен священный город славян Аркона. В конце концов полабян разбили, и им осталось только одно – спасаться бегством. Так они в большинстве своем и сделали. И немецкие хронисты записали: «И ушли славяне, жившие в окрестных селениях, и пришли саксы и поселились здесь.»               

    Полабяне вынужденно переселились на мало заселенные, не обжитые земли Принемонья, на берега впадающей в него реки Вилия и ее притока речки Святой (Швянтойи), которые были уже известны первым переселенцам из их племени, принеся с собой свой язык, веру, символы, традиции – и это название – Литва. Предполагается, что места обитания полабских славян назывались Литвой еще там, в Полабье – по имени самого воинственного из племен – лютичей-вильцов (волков). Кстати, название «Вилия» напоминает название племени – «вильцы», хотя есть предположение, что река получила имя согласно славянскому слову «вилья» - «большая»… вообще названий с корнем «вил» в этих местах много – Вилия, Вильня, Вилейка, Вилькомир, Велюона… По древнему преданию, одного из их первых здешних князей звали Вилий…      
    Согласно весьма правдоподобной версии, полабяне также принесли с собой в новые земли свой боевой символ, - изображение бога-воина Яровита, в тяжелой посеребренной рыцарской броне, со щитом на могучем плече, на котором горел золотой шестиконечный двойной крест, с обнаженным мечом, занесенным для рокового удара, в бешеной погоне устремившегося за своим недругом на скачущем во весь опор, покрытом волчьей шкурой белом коне… Образ скачущего вооруженного всадника, витязя, осененного характерным двойным крестом, сохранился как герб знатного княжеского рода, а немного позднее стал гербом всей Литвы и его назвали «Погоня» (крест же получил название литовского). К каноническому изображению герба пришли не сразу, детали долго были не устойчивы и менялись, но главное оставалось неизменным. «Герб Погонь литовская», как писали в русских летописях. Воинственный всадник с мечом, догоняющий врага для смертельной схватки…

    Конечно, земля в округе, хотя не везде удобная для проживания, была не вовсе дикая и совсем безлюдная, местами уже будучи вполне освоена балтийскими языческими племенами. Ближе к побережью проживали аукшайты, жемайты (жмудь, как их называли русские), курши, земгалы, селы, надрувы, скальвы (русское – шалавы), а поодаль также ятвяги (судавы, дайнова), лотва (деволта), нальщане. Новыми соседями переселенцев стали помимо балтийских племен  русские православные княжества с городами Полоцк, Городен (позднее - Гродна, Гродно), Менеск (ныне Минск), Новгородок (теперь Новогрудок), возникшие на землях славянских племен дреговичей и кривичей. Со всем этим разношерстным местным контингентом вновь прибывшим надо было как-то уживаться, что и произошло, причем и путем мира, и путем войны. Прошли те времена, когда первые переселенцы были не слишком многочисленны и вели себя довольно тихо – «А литва из болота на светъ не выникываху…» И вот там-то, на Немане, на Вилие, на глазах изумленных народов вскоре возникло новое государство – Леттовия, Лютовия, Литвания… Литва. Государство сильное, жизнеспособное, воинственное, немедленно заявившее о себе. Первоначально в состав этой вновь возникшей Литвы,  которая была еще раздробленной внутри себя и не имела единого вождя, не входили ни Черная Русь (Западно-Русские земли), ни Полоцк, ни Жемайтия (Нижняя земля), ни Деволта, ни Нальщаны. Затем уже начались территориальные приобретения.

    В 1219 году (или близко к этой дате) литовские князья заключили договор о мире с соседними Галицко-Волынскими князьями. Запись об этом имеется в Галицко-Волынском летописце, и это очень важная, очень информативная запись. 

    Галицко-Волынский летописец в составе Ипатьевского свода, о договоре волынских и литовских князей:
    «Божиимъ повелениемъ прислаша князи Литовьскии к великои княгини Романовои и к Даниловои и к Василкови миръ дающи бяхо же имена Литовьскихъ князеи се старшии Живинъбоуд Довьят Довспроункъ брат его Мидогъ брат Давьяловъ Виликаил а жемоитскыи князъ Ердивилъ Выконтъ а Роушьковичевъ Кинтибоутъ Вонибоутъ Боутовит Вижеикъ и сын его Вишли Китени Пликосова а се Боулевичи Вишимоут его же оуби Миндого те и женоу его поялъ и брат его побил Едивила Спроуденка а се князи из Даволтвы Юдьки Поукеик Бикши Ликиикъ...»

                КОРОЛЬ  МИНДОВГ.

«Княжил он в земле Литовской… и очень возгордился, вознесясь славою и гордостью великою, не терпя против себя никого».
         Хроника Быховца.


    В связи с записью о договоре между литовскими и Галицко-Волынскими князьями в летописи впервые упоминается литовский князь Миндовг, его имя летописец называет четвертым – стало быть, он был весьма знатен, и, вероятнее всего, принадлежал к потомкам полабских переселенцев, - то есть был настоящего литовского, то есть славянского роду-племени.  Это заявление может показаться абсурдом, – но абсурд создает в основном современное переиначивание истории, а не она сама по себе как таковая.      

    В конце 1230-х годов (хронологическую привязку обычно делают к 1238 году) Миндовг стал великим Литовским князем. Этот его титул подтверждается русскими и иностранными летописями и хрониками. Вероятно, усилению его власти поспособствовали смерть его старшего брата Довспрунга, затем его экспансия в отношении одноплеменных князей Булевичей, которых он убил, захватив их земли (предполагают, что утверждая свою власть, он расправился таким образом не только с Булевичами), - а также тяжелое положение прибалтийских племен, куршей, жемайтов и других, страдавших от немецкой агрессии и искавших помощи у соседей, - а также не менее бедственное положение соседних русских княжеств, одни из которых испытали натиск татаро-монголов, а другие потеряли старые связи и надежду на прежнюю помощь, в результате чего русский город Новгородок (Новогрудок), ища защиты в это смутное тяжелое время, пригласил к себе Миндовга на княжение (хотя, может быть, не совсем добровольно, а под его же нажимом, но пригласил), став одним из самых важных городов тогдашней Литвы и, что не исключено и весьма вероятно, даже столицей Миндовга (1240-50-е годы). Вскоре под властью Миндовга оказались и другие города Черной Руси (Белорусского Полесья), и сам древний Городен (Гродно) не избежал этой участи. В сферу литовского притяжения также попал ослабевший после междоусобиц и войн с немцами Полоцк. 

    Далее Миндовг то воевал, то замирялся со своими многочисленными и часто весьма могущественными соседями, среди которых были и галичане с волынянами, и поляки, и немецкие рыцари из Пруссии и Ливонии, и новгородцы, и псковичи, и смоляне, и тверичи, даже москвичи, поскольку литовские рати через Смоленщину доходили почти до Москвы. В связи с осложнением обстоятельств на всех этих фронтах Миндовг в какой-то момент (а именно в 1250-х годах) вынужденно решил держаться католического лагеря, замирился с рыцарями, вступил в переговоры с римской курией, крестился в католичество и принял от папского легата королевский венец. Эпохальное событие произошло, вероятно, в Новогрудке – дата празднования коронации Миндовга установлена ныне в современной Литовской республике 6 июля 1253 года.
 
    Затем ситуация переменилась к лучшему, Миндовг не сдержал обещаний, данных Ливонскому ордену относительно уступки некоторых входивших в его сферу влияния  земель, и открыто вернулся к язычеству, после чего вступил в соглашение с великим князем Владимирским Александром Невским, договорившись с ним через специальное посольство о ведении совместных действий против рыцарей. К сожалению, запланированный поход на Венден (весна 1262 года) прошел только силами одних литовцев, – русские в связи с непредвиденными осложнениями внутри своих земель выставили войска позднее, также в одиночку атаковав Дерпт (осень 1262 года), и также недостаточно результативно, а далее в права вступили обстоятельства непреодолимой силы, – король и великий князь оба умерли, в один и тот же 1263 год, и их договор тоже приказал долго жить. 
    В 1263 году великий князь и король Литовский Миндовг пал жертвой заговора, и это привело к длительным смутам в Литовском княжестве и сопредельных землях. Достоверных подробных сведений о том, что происходило в Литве в начале 1260-х годов, сохранилось очень мало. Но кое-что понять все-таки можно. Миндовг имел множество врагов, которые жаждали его смерти, но смерть он принял из-за женщины. «Ищите женщину», - говорят французы. Как они правы.

                ТРИ  ЖЕНЫ  КОРОЛЯ  МИНДОВГА.

«В осени убитый был великий князь литовский Миндовг, что был самодержцем во всей земле Литовской, про убийство же его так скажем…»
         Галицко-Волынский летописец. Ипатьевский свод.

«Есть жизни, в которых последующие поколения прочитывают неясный современникам смысл событий, навечно вошедших в историю. Такими начертаниями исполнена кровавая трагедия, главными героями которой оказались новаградский князь Миндовг и нальшанский князь Довмонт».
         Константин Тарасов. «Миндовг и Довмонт».


    Дата рождения Миндовга, конечно, неизвестна, но можно прикинуть, что родился он не позднее 1200-года. То есть в 1263 году ему могло быть порядка 65-70 лет. В первый раз он женился на оставшейся неизвестной женщине еще в молодости, от этого брака у него были сын Войшелк, ставший затем монахом, и дочь, которую он выдал замуж за сына Даниила Галицкого. Затем где-то в промежутке между 1230-1240-ми годами он расправился с князьями Булевичами, о чем сообщает Галицко-Волынский летописец, и женился на вдове одного из них, князя Вишимута. Имя и происхождение этой женщины остались тайной. По одной из легенд, она родилась в Латгалии (старо-русское – Лотыгола), рядом с Аглоной,  в местечке Мадаланы, где сохранилось городище древнего замка. Ее католическое имя – Марта, она была коронована вместе с мужем. Королева Марта.
    У королевы Марты была младшая сестра, неизвестная по имени, хотя  иной раз ее называют Агна, при этом ссылаясь на какие-то хроники – поздняя или даже вообще современная легенда, вероятно, не более. Авторитетные историки высказываются определенно – имя неизвестно. Сестра Марты вышла замуж за князя соседнего Нальщанского княжества – Довмонта. С какого времени Нальщанская земля попала в орбиту притяжения более могущественной Литвы, не очень ясно, видимо, не позднее 50-х годов, но с учетом сохранения  существенной автономии, и Миндовгу это уже порядком поднадоело. Поэтому, когда в 1262 году королева Марта умерла, он решил, так сказать, подстрелить сразу двух зайцев, - найти себе новую жену и покончить с князем Довмонтом Нальщанским, после чего можно было спокойно прибрать к рукам его земли, что король уже проделывал в отношении других земельных владений, также вот «вдруг» утративших своих законных владельцев.   
    
    Вся последующая история очень кратко, но весьма доходчиво описана Галицко-Волынским летописцем. Общепринято, что это единственный заслуживающий доверия источник по данному вопросу (хотя, поскольку источник в самом деле единственный, и излагаемые им сведения нигде не дублируются, то они тоже подвергаются сомнению - иногда).
    По просьбе Миндовга на похороны королевы Марты приехала ее сестра, княгиня Нальщанская. Миндовг объявил ей, что, согласно последней воле усопшей, он намерен взять ее в жены – чтобы у детей Марты не было мачехи, чтобы их растила родная тетка, и намерение свое, не поинтересовавшись узнать о согласии на то ни ее самое, ни ее мужа, князя Довмонта Нальщанского (в тот момент отсутствовавшего), немедленно осуществил. Миндовг мог ожидать, что оскорбленный Довмонт Нальщанский потеряет от гнева голову и пойдет на него войной, и вот тут-то ему конец, потому что сил у короля было куда как больше. Однако Довмонт, отлично понимая, что сил у короля в самом деле больше, сумел сдержаться и войной на обидчика не пошел, сделав вид, что смирился с королевским самоуправством и потерей жены, хотя бы и произошедшей при таких позорных для него обстоятельствах. При этом он втайне не оставил мысли о мести и скоро нашел себе сообщника, мечтавшего свергнуть короля и занять его трон – племянника Миндовга, Жемайтского князя Треняту (он же в русской традиции Тройнат  Жмудьский). Сложился заговор, в число заговорщиков вошло несколько представителей литовской знати, недовольных королем по тем или иным причинам (всегда ведь найдется кто-то недовольный, а у Миндовга был талант по части приобретения врагов).
 
    Галицко-Волынский летописец, Ипатьевский летописный свод. О том, как Миндовг отнял у Довмонта жену:
    «в то же веремя. оумре княгини Миндовговая . и поча карити но неи (в то же время умерла княгиня Миндогова, и начал он ее оплакивать) бяшеть бо сестра еи . за Домонтомъ. за Нальщаньскимъ княземь (была сестра ее была замужем за Довмонтом за Нальщанским князем) . и посла Миндовгъ до Нальщанъ по свою свесть (и послал Миндовг в Нальщаны за своей свояченицей) . тако река . се сестра твоя мертва . а поеди карить по своеи сестре (так сказал ей: вот сестра твоя мертва, приезжай оплакивать свою сестру) онои же приехавши карить . Миндовгъ же восхоте пояти свесть свою за ся . и нача еи молвити . сестра твоя оумираючи . велела мь тя пояти за ся . тако рекла . (м)ать иная детии не цвелить. и поя ю за ся (она приехала оплакивать. Минвдог же захотел жениться на свояченице своей и начал ей молвить: сестра твоя, умирая, велела мне жениться на тебе, так говорила, чтобы мать иная детей не притесняла. И женился на ней) . Довъмонтъ же се оуслышавъ . печаленъ быс велми о семь (Довмонт же, услышав об этом, был этим очень опечален) . мъишляшеть бо абы како оубити Миндовга (размышлял, как бы убить Миндовга) . но не можаше . зане бьс сила его мала . а сего велика (но не мог, так как была сила его мала, а сего – Миндовга – велика) Довъмонтъ же искашеть собе . абы с кимъ . мочи оубити емоу Миндовга (Довмонт же искал себе, с кем бы можно было ему убить Миндовга) . изнаиде собе Тренятоу . сестричича Миндовгова (и нашел себе Треняту, сестрича Миндовгова – племянника, сына его сестры). и с темь доумашеть оубити Миндовга (и с ним думал убить Миндовга) . Тренята же бяшеть . тогда в Жомоти (Тренята же был тогда в Жемайтии)».       

    Публицисты, живописуя об этих событиях, не жалеют красок. Чего стоят только заголовки статей: «Новогрудский язычник и Псковский святой», «Последнее преступление первого князя Литвы» и т.п. Это в самом деле очень любопытная и не рядовая история.

    Осенью 1263 года Довмонт принял участие в объединенном литовском походе на Брянское княжество, где правили русские князья, еще не попавшие под власть Литвы:
«Послалъ бяшеть Миндовгъ . всю свою силоу . за Днепръ . на Романа на Бряньского  князя»…  неудачное было предприятие, надо отметить, - все закончилось разгромом литовцев и победой брянского князя Романа, который как раз выдавал замуж свою дочь. Битва нарушила ход праздника, но не испортила его окончательно, и «милая дочка именем Ольга» замуж все-таки была выдана.
    Однако когда произошел разгром литовского войска, Довмонта в этом войске уже не было, - еще до переправы через Днепр он нашел предлог, чтобы спешно вернуться. Как сообщает Галицко-Волынский летописец: «Довъмонтъ же бяшеть . с ними же пошелъ на воиноу и оусмотри время подобьно собе . и воротися назадъ . тако река . кобь ми не дасть . с вами поити» («Довмонт тоже пошел было с ними на войну, но выбрал удобную для себя пору и вернулся назад, так сказавши: «Гаданье мне не дает с вами пойти»).

    Старославянское слово «кобь», встречающееся во многих летописях, означает волхованье, гаданье (может быть, конкретно по полету птиц, пустельги и кобцов), причем это слово имеет оттенок чего-то плохого, скверного, недоброго… «кобник» - волхв, гадатель, колдун. То есть князь Довмонт имел ввиду, что гадание предвещает ему нечто плохое… кобь, одним словом…

    Одна художественная повесть о Миндовге и Довмонте  замечательно живописует прибытие литовского войска на берег Днепра, ставшего там лагерем в ожидании рассвета, когда начнется переправа. В вечерних сумерках река выглядела зловеще. Цвет ее волн вдали казался кровавым… Она даже курилась—в точности, как свежепролитая кровь!.. Довмонт решил погадать себе на воде, он трижды опустил лицо в воду и открыл глаза, чтобы увидеть знамение… Поскольку оно предрекло ему на другом берегу Днепра гибель, он немедленно заявил, что возвращается обратно… и поворотил коня… 

    Гадание, предсказывание судьбы сопровождало человека всю тысячелетнюю историю его рода, даже смена религий в этом отношении действовала мало. Воины часто гадали перед битвой. Будучи язычниками, приносили жертву богам, по направлению и виду льющейся крови, по внутренностям животного пытаясь найти ответы на свои вопросы – будет ли победа, ждет ли смерть. Христианские воины, помолившись Христу, также порой прибегали к толкованию примет, отправлялись на поле завтрашней битвы, которому была предуготована судьба стать полем смерти и которому уже это было ведомо… и ведомо будущее… слушали землю, вглядывались в небо… крики птиц, шум травы… победа или поражение, жизнь или смерть… Однако можно смело утверждать, что случай с гаданием Довмонта просто уловка, - он не собирался биться с войском Брянского князя, у него была другая цель. Он и не гадал-то вовсе, все уже было нагадано заранее. Однако для его спутников такая причина отказа продолжать поход выглядела вполне правдоподобно.

    Тут есть еще один аспект – людям свойственно быть суеверными, даже и современным людям, а тем более, наверное, тогда, в старину. Довмонт, объявив о дурном предсказании, в какой-то степени наговорил сам на себя, - не побоялся. Пожалуй, из этой предположительной подробности можно еще яснее понять, насколько он жаждал крови Миндовга. Ради мести королю он был готов на все. 

    Довмонт знал, где в это время находился король и его семья (а мы этого точно никогда не узнаем, потому что никто не удосужился записать эту мало значащую подробность тогда же, сразу после смерти короля), возможно, соединился с Тренятой – или действовал самостоятельно, в одиночку - и напал на королевскую ставку.
    Галицко-Волынский летописец: ««воротивъ же ся назадъ . и погна вборзе . изогна Миндовга . тоу же и оуби его и оба сына его с нимь оуби Роукля же Репекья. и тако бысть конечь . Миндовговоу оубитью».
    В результате ночного неожиданного нападения король Миндовг и два его сына-подростка были убиты. Расплывчатое «в осени убитый» Галицкого летописца исследователи стараются уточнить по другим источникам, причем все они поздние, поэтому две называемые возможные даты кровавой драмы, 5 августа или 12 сентября 1263 года, не могут претендовать на большее, чем еще одно предположение. 
   
    В хрониках более поздних времен история эта излагалась уже в довольно путаном виде, с искажениями, причем иной раз назывались другие имена убийц короля. Однако историки сходятся во мнении, что Галицко-Волынский летописец изложил ход событий наиболее приближенно к реальности, это самый надежный свидетель – и наиболее информативный. Ведь вот к примеру Ливонская хроника Германа Вартберга речет правдиво, но так кратко… и совершенно бесстрастно: «В 1263 году, магистром (Ливонского ордена) был брат Конрад Мандернский… В его же время король литовский Миндов был убит одним знатным литовцем, хотевшим завладеть королевством»…

    Одним словом, так Довмонт отомстил за свою честь, но жену себе не вернул, по причине, оставшейся неизвестной (не захотел, отпустил ее, убил ее за измену, она была убита случайно вместе со своей новой семьей в общей неразберихе).

    Ввиду того, что о бывшей Нальщанской княгине в летописях не сказано ничего кроме вышеизложенного и за кадром полностью остается и ее личность, и ее взаимоотношения с обоими мужьями, первым и вторым, то обо всех этих вещах можно фантазировать сколько душе угодно. Ведь эта история произошла будто специально для того, чтобы стать основой любовно-приключенческого романа, и романтических ее версий не счесть. Иногда рассказывают о том, что княгиня отличалась высокомерием и была рада выйти замуж за короля, хотя бы и старого, потому что всегда завидовала своей сестре-королеве,  однако особенно часто повторяется тот вариант, в котором князь и княгиня Нальщанские, прекрасные, любящие друг друга молодые люди, переживают настоящую драму, будучи навсегда разлучены коварным старым королем… в принципе правдоподобно… Но как все было в действительности – остается покрытым мраком.  Историков же в ущерб романтике занимают в основном политический аспект ситуации, а не личные проблемы участников события.

    Как уже упоминалось выше, в почти одновременных смертях короля Миндовга и великого князя Александра Невского видят «католический след», поскольку недавно заключенный союз литовского короля и русского князя грозил успешной деятельности крестоносцев в Прибалтике и победному шествию католицизма по вновь завоеванным землям. Не исключено, что католические агенты способствовали созданию заговоров в обоих государствах. После смерти сильных лидеров на Руси и в Литве (а с ними приказал долго жить и заключенный между ними мирный оборонно-наступательный договор) деятельность крестоносцев сильно облегчилась, поскольку родственники покойных принялись делить наследство и ничем другим больше практически не занимались.

    Совершая свою месть, Довмонт имел ввиду, что сохранит при этом свою жизнь и свое достояние, так как великим князем Литовским становился его сообщник. Однако Тренята не долго продержался у власти, успев только разделаться с еще одним племянником Миндовга (то есть своим двоюродным братом) - Полоцким князем Товтивилом. Товтивил в глазах окружающих являлся первым наследником Миндовга, поскольку был старшим сыном старшего миндовгова брата Довспрунга, и потому был опасен для Треняты, который был всего лишь сыном миндовговой сестры. Для справки - не исключено, что другой вариант имени Товтивила - Константин Безрукий, хотя также имеется предположение, что Константин Безрукий – сын Товтивила; кроме того, Товтивил приходился свояком Александру Невскому, поскольку тоже был женат на дочери последнего русского Полоцкого князя Брячислава.
    После смерти тестя Товтивил княжил в Полоцке и рассматривался Тренятой как неверный союзник и возможный конкурент в борьбе за престол. Тренята получил сведения, что Товтивил готов  составить против него заговор также, как он сам составил заговор против Миндовга. При этом Тренята проморгал заговор, который уже был против него составлен и в который входили недовольная его приходом к власти литовская и русская знать (всегда ведь кто-то недоволен), а их поддерживали соседи – Турово-Пинские и Галицко-Волынские князья. Нити заговора тянулись к старшему сыну Миндовга Войшелку, которому удалось скрыться от убийц и не разделить судьбу отца и сводных братьев, а также, возможно, новой мачехи, - то есть остаться в живых. Войшелк был монахом и неоднократно делал попытки отойти от мирской суеты, но это не помешало ему принять активное участие в событиях, чтобы отомстить за отца. Даже сочиненная впоследствии русскими церковниками повесть о Войшелке (Вышелеге) оправдывает его дальнейшие поступки, считая его месть священной («Божию помощью одолел убийц своего отца»). 

    Весной 1264 года Тренята был убит в своей бане четырьмя королевскими конюшими (то есть прежними приближенными Миндовга). Банный день, так сказать. В виду необходимости обзавестись сильными союзниками, Войшелк признал  вассальную зависимость в отношении Волынского князя Василька Романовича (брата Даниила Галицкого), с его помощью утвердился в Литве и начал мстить убийцам отца. Скорее всего, в конце того же 1264 года, то есть зимой, а затем весной и в первые летние месяцы 1265 года в землях Деволты и Нальщан шла ожесточенная война, в ходе которой войска Войшелка брали один за другим укрепленные замки и наконец победили. Оппозиция была разгромлена, убита или разбежалась.
    Однако Войшелку не удалось пролить кровь человека, на чьих руках запеклась кровь его отца. Князь Довмонт Нальщанский сумел ускользнуть. Предполагают, что, видя бесперспективность борьбы, Довмонт в поисках укрытия обратился в Псков и договорился с псковичами о том, что перейдет к ним на службу, причем, возможно, они предложили ему стать их князем - служилым князем, то есть в первую очередь воеводой – с условием крещения и безусловной верности новой родине. Принесение присяги включало в себя крестоцелование, так что переход в христианство был необходим (также крестился будущий великий князь литовский Витовт на заре своей карьеры, когда отправился на свое первое княжение в Гродно, о чем сообщает Хроника Быховца).

Вероятнее всего, летом 1265 года Довмонт, разгромленный военными силами Войшелка в Нальщанах, отправил в Псков обоз со своими родственниками и приближенными, порядка 300 человек (причем очень вероятно, что летописец посчитал только мужчин, а были еще женщины и дети… тогда переселенцев могло оказаться больше минимум раза в три), а затем прибыл в Псков сам с малой дружиной из 70 воинов – не позднее августа 1265 года.

                ПСКОВСКОЕ  СКАЗАНИЕ  «ПОВЕСТЬ  О  ДОВМОНТЕ».
                Русская часть биографии.

    Уже много позже, после смерти Довмонта, в Пскове сочинили и записали «Повесть о благоверном князе Доманте, како прииде во град Псков и крестися и каковы победы на неверные показа» - иначе «Повесть о Довмонте», которая стала основным источником сохранившихся о нем сведений (еще один встречающийся вариант названия ранних редакций - «Сказание о благовернемь князи Домонте и храбрости его», но чаще говорят именно Повесть). С этого сочинения практически начинается псковское летописание, Повесть легла в основу всех псковских летописных сборников (Первая, Вторая и Третья Псковские летописи).

На основании этой Повести через два столетия было сочинено  более многословное, чем Повесть, Житие и жизнь святого благоверного князя Довмонта-Тимофея Псковского (иначе это произведение на научном языке называют Распространенной редакцией Повести, поскольку ее списков сохранилось больше всего). Тот факт, что столь серьезный труд был некогда предпринят и завершен, говорит об известности, прославленности Псковского князя. С одной стороны, агиограф исправно пользовался и псковскими, и новгородскими летописями и слегка расширил повествование, введя в него детали и пояснения, а с другой сделанные им новые дополнения в некоторых случаях серьезно исказили историческую реальность, и так еле проступающую сквозь завесу времен.
    Теперь обо всем этом более подробно.

    Ученые различают несколько редакций Повести о Довмонте:
Проложная (конец XIV века, хотя у нее могли быть более ранние предшественницы),
Средняя (XVI век, не ранее 1538 года),
Распространенная или Житие (XVII век).

    Всего было найдено два списка летописных редакций (вне состава летописей), один список Средней редакции и семь списков Распространенной редакции Повести (Жития). Повесть о Довмонте в составе сборников XVII века часто встречается в окружении других псковских произведений. Сюда относятся Сказание о Вышелеге, Сказание о явлении и перенесении мощей Всеволода-Гавриила и его чудесах и Жития других Псковских святых.

    Средняя редакция Повести о Довмонте характеризуется учеными как «светское сказание о Довмонте», основанное на летописных известиях и местных преданиях. Сведения, сходные с теми, которые известны по Средней редакции Повести, частично имеются также в так называемой Сокращенной литовской летописи (предположительно является московской переработкой Смоленского свода 1446 года и появилась в 20-е годы XVI века).
 
    Распространенная редакция,  которая обобщила многие собранные ее автором факты, тем не менее представляет собою не просто компиляцию, но самостоятельное сочинение агиографического характера («типичное житие позднего временя»): «Житие и жизнь святого благоверного великого князя Довмонта, названного в святом крещении Тимофеем, псковского чудотворца». Как это принято в подобных сочинениях, в тексте встречается много библейских цитат и подчеркивается главенство божьего промысла во всех описываемых событиях («бранная победа и падение царское без воли божия николиже бывает»).
    В современной интерпретации полное название звучит так: «Житие и жизнь святого благоверного великого князя Довмонта, названного в святом крещении Тимофеем, псковского нового чудотворца, написанное и составленное в начале XIV века по рассказам сподвижников и современников князя».

    Предполагают, что окончательно псковская Повесть о Довмонте была переработана в Москве, после того, как московские книжники составили Родословную великих князей Литовских (30-е годы XVI века). Данная редакция Родословной ведет происхождение литовских князей от полоцкого князя Ростислава Рогволодовича, т. е. от Рюриковичей, сыновья которого Давил и Мовколд были приглашены княжить в Литву. В этой переработанной редакции Родословной Довмонт назван сыном короля Миндовга и братом Вышелега. Исследователи находят признаки фальсификации приведенных в Родословной литовских князей сведений, тем более что в ранних редакциях этой Родословной (Послание Спиридона-Саввы, Сказание о князьях Владимирских) использовалась легенда о происхождении князей литовских от Гедимина, «раба» князя Витеня. Однако московские князья настолько тесно породнились с литовскими, что такая родословная легенда больше не годилась и потому была радикально  пересмотрена.
    Родословная великих князей Литовских из Воскресенской летописи и Государева родословца и ее идеи широко распространились в русской письменности середины XVI века. Об этом свидетельствуют и редакции Повести о Довмонте данного времени.

    Повесть изучали А. Энгельман , Н. И. Серебрянский, М. Е. Бычкова, В.А. Охотникова. В частности, Н. И. Серебрянский считал, что «Распространенная редакция Довмонтова жития составлена не в Москве, но написана монахом Псково-Печерского монастыря Григорием». Однако эта версия подтверждения не получила.

    Изучение, переводы, толкования и переиздания Повести о Довмонте продолжаются и сегодня, что свидетельствует о неугасимом интересе наших современников к этому колоритному средневековому персонажу, определенно обладающему чертами яркой индивидуальности. Сегодня мы можем ознакомиться с древне-русским текстом «Жития Довмонта». В современной обработке оно также вполне доступно.
Легендарному князю посвящена книга А.Р. Андреева «Князь Довмонт Псковский. Документальное жизнеописание. Историческая хроника XIII века.» Книга включает в себя «Древнее житие Довмонта, написанное при жизни по воспоминаниям современников» и подборку фактов, проливающих свет на события жизни и деятельности Довмонта, а также посмертно почитания, из всех доступных источников.   

                Литовская часть биографии.

    Однако Повесть о Довмонте достаточно подробно рассказывает только о его жизни в Пскове и о тех славных деяниях, которые он там совершил. Биография Довмонта до его появления в Пскове в 1265 году темна и почти не прослеживается по историческим источникам. О его жизни в Литве практически ничего неизвестно (кроме сообщения в Галицко-Волынском летописце). Предположительно, в это же время среди литовских князей было еще два Довмонта, причем оба побывали в великих князьях Литовских… один из них известен также как Довмонт Утенский… Отличить одного Довмонта от другого можно только по датам их смерти – Довмонт Утенский (от него легендарно идет литовский род Сесицких) умер (убит) в 1283 году, Довмонт Литовский умер (погиб) в 1285 году (об этом сообщают русские летописи), а Довмонт Псковский, прежде Нальщанский (от него выводят род Домонтовичей) согласно летописным данным умер в 1299 году. Причем кто-то из троих вроде бы одно время побывал князем Полоцким.

    Итак, в Литве Довмонт был князем Нальщанским… встречающиеся разночтения - Нальшанским, Ольшанским и Занальшанским. Его землю называют еще Нальшенайской, а также Нальшей, но чаще встречается  Нальщаны. Немцы называли эту землю «Nalsen, Nalsani». В Галицком летописце сказано так: «воеваша. землю Литовьскоую . и Нальщаньскоу… бяшеть бо сестра еи . за Домонтомъ. за Нальщаньскимъ княземь». Так что князь Нальщанский, по Галицкому летописцу. Название области иной раз связывают с речкой Ольшанкой, но, кажется, это не более чем предположение. Хотя созвучие названий останавливает внимание и кажется не случайным.

    Нальщанами называлась в старину область, занимавшая территорию северо-западной части современного Белорусского Поозерья (пограничного с современной Литвой) и простиравшаяся от озер Нарочь и Свирь до ее главного города, построенного на реке Кревлянке, белорусское название которого – Крэва, литовское – Крева (Krеva), а полонизированное, под которым он известен и сегодня (хотя находится на территории Беларуси, в Гродненской области) – Крево… Этот город упоминается в немецких хрониках 13-того века.  Крева, согласно одному преданию, была основана легендарным Рингольдом, предшественником и, может быть, отцом Миндовга. Предположительно, с одной стороны Нальщаны граничили с отчиной Миндовга (то есть с его первоначальными, личными владениями, которые еще принято называть Литвой Миндовга) по неманской Березине, а с другой имели границу с Жмудью (Жемайтией). Согласно одному из сообщений Ливонской Рифмованной хроники про военный поход против Миндовга (1247 год), путь ливонцев в Литву на Миндовга пролегал через Нальщаны («durch Nalsen gen Littauen»). Русский город Полоцк также находится рядом с Нальщанами. Сохранился большой камень-валун, найденный на берегу реки Вилия и названный Вилейским. На нем выбит крест и древняя надпись. Этот камень вполне мог лежать на границе Полоцкого и Нальщанского княжеств, как тогда было в обычае (межевые камни). Подобных камней в разных местах сохранилось несколько, так что есть с чем сравнить, чтобы сделать выводы.

    Коренным населением здесь было племя нальщан, предположительно относящееся к балтам. В то же время Нальщаны известны как район наиболее раннего проникновения славян- кривичей,  из-за чего эту область относят к наиболее славянским  к тому времени балто-литовским областям, соответственно, тяготевшим к другим таким же, то есть славянским, русским… то есть они уже там успели пережениться и перемешаться весьма основательно… за чистотой расы здесь в те времена никому в голову следить не приходило… Возможно, именно по данной причине уже упомянутая выше столица земли именовалась именно Крева – от «кривичи» (а другие местные названия - Кривск, Кравлянка, Закревье).
    Впрочем, с названием города не все ясно. Есть еще одна версия его происхождения – в честь верховного литовского языческого жреца Крево-Кревейты. Будто бы Крева имела сакральное значение для язычников. Последнее словно бы подтверждает местная легенда (а здесь много древних легенд - одна страшнее другой), что христианская церковь, построенная на городище, провалилась под землю – не устояла (вроде бы из-за наложенного на венчавшуюся в ней на тот момент пару проклятия… а там кто знает…) С другой стороны, говорят, под Кревой были подземные ходы большой протяженности. Здание церкви могло рухнуть в пустоты старых забытых тайников. Другая местная легенда, дошедшая в изустной передаче до наших дней, утверждает, что ни кривичи, ни языческий жрец здесь ни при чем, в основе названия «Крева, Крэва» лежит слово «кровь»… «Будто бы в древние времена на наших землях произошло жестокое побоище. После него вода в местной речке была красная от крови. И поэтому назвали эту реку Крывлянкой, а поселение, которое здесь возникло - Крэва». В том, что Крева занимала стратегическое положение и неоднократно становилась местом ожесточенных боев, сомневаться не приходится. Таким образом, князь Довмонт был хозяином Кровавого замка. Звучит весьма зловеще.

    Будучи Нальщанским князем, Довмонт мог при этом принадлежать или не принадлежать к племени нальщан. Есть много исторических примеров, что правящая династия не являлась порой родственной тому народу, над которым она властвовала. Псковская летопись говорит о том, что он был племени литовского, хотя тут, возможно, применяется обобщение. Какого роду-племени был Довмонт, на самом деле неясно… происходил из дома коренных вождей Нальщан, не имевших отношения к переселенцам из Полабья?.. или его предками были люди того же корня, что и Миндовг?.. Мало вероятно, что он был именно родственником Миндовга, - а если и был, то, скорее всего, весьма дальним… седьмая вода на киселе, так сказать… все же недаром Миндвог так пренебрежительно с ним обошелся… с другой же стороны он был женат на свояченице короля, возможно, входя какое-то время в его близкое окружение – однако свойство это ведь не родство.
     Галицкий летописец, записав под 1215-19 годом о мирном договоре своих князей с языческими соседями, пишет, что мир заключали «князи Литовьскии», перечислив поименно пять старших собственно литовских князей (Миндовг упомянут четвертым после брата Доспрунга), затем названы князья Жемайтии, затем Рушковичи и Булевичи, а также князья «Дяволтвы». Князья Нальщан вообще не упомянуты. Может быть, они тогда еще были независимы от Литвы и от родни Миндовга. В таком случае они могли быть другого рода, нежели он, - из туземцев, так сказать. А туземцы представляли собой смесь местных славянских и балтских племен. 

    В любом случае при разговоре о Нальщанах нельзя сбрасывать со счетов  проникновение сюда русской культуры и влияние здесь христианской веры. В Дублинской хронике, например, повествуется про довольно легкое обращение в христианство населения в Нальшанах (Nalsani), Литве и среди ятвягов («легко поддаются крещению, так как взрощены от самой колыбели христианскими кормительницами»). Эти же земли в Дублинской хронике противопоставляются Жемайтии (Самогитии), где со слов автора «никогда не проповедовалось без меча».

    Из всего этого следует, что, скорее всего, неправомерно причислять  Нальщанскую область к исконно литовским землям, особенно если  учесть, что ее князья действительно отсутствовали в волынско - литовском  договоре 1219 года (опять та самая драгоценная летописная запись, о которой уже упоминалось в связи с Миндовгом). Не зря же Нальщанский князь Довмонт, вынужденный бежать  из своей земли, выбрал русский город, который в свою очередь признал его. Он, вероятно, был близок своим соседям-русским, - и по крови, и  по духу. 

                Сведения Хроники Быховца.

    Есть очень интересный старинный документ, к цитированию которого часто прибегают, говоря о событиях в средневековом Литовском княжестве – Третий свод белорусско-литовских летописей или Хроника Быховца, написанная в самом начале 16-того века, известная с 19-того века и содержащая документальное описание событий конца 15-того века, а также копию текста Галицко-Волынского летописца и, кроме того (между этими двумя кусками абсолютно разного текста), обширную коллекцию дух захватывающих рассказов о прошлом Литвы, местами имеющих некоторые признаки того, что это произошло в действительности, а местами представляющих собой типичный народный фольклор. Исследователи и историки разных лет относились и относятся к Хронике Быховца по-разному. Одни ей верили (и верят), другие критиковали и критикуют. Наверное, самый правильный вариант – промежуточный. Необходимо анализировать данные Хроники, сравнивая их по возможности с достоверными данными русских летописей и немецких источников, уточняя даты и имена действующих лиц и события, в которых они были задействованы. Если же сравнение невозможно – эпизод следует навсегда оставлять под вопросом, воздерживаясь от категоричных утверждений.

    Так вот, если поздние русские летописи по политическим соображениям заказчиков сближают род Довмонта Нальщанского с родом Миндовга, то Хроника Быховца называет его сыном Ровмунда, литовского князя, сын которого Тройден (Тройден Хищный) захватил власть в Литве после смерти Войшелка и Шварна Даниловича («И породил Роман пять сыновей: старшего Наримунта, второго Довмонта, третьего Гольшана, четвертого Гедруса, пятого Тройдена»). Оба источника в данном случае недостоверны, но если все же рискнуть и взять за основу сообщение Хроники Быховца, то от Тройдена через Пукувера Будивида (он же на латыни Putuwerus, он же, возможно, Лютувер или Лютавор, основатель Эйраголы – а это Жмудь, Жемайтия), - от Тройдена Хищного тянется тонкая нить к родоначальнику известной династии литовских князей, Гедимину. По другим данным, среди предков Гедимина был Сколоменд (Скуменд), упоминаемый в орденской хронике Петра из Дусбурга как князь ятвягов  и в русской «Задонщине» как предок Гедиминовичей. Таким образом получается, что Довмонт – родственник Гедимина…
    Впоследствии на службе у князя Гедимина прославился (и даже получил в жены дочь Гедимина) некий Давид, возможно, сын Довмонта. Если этот колоритный исторический персонаж – в самом деле сын Довмонта, то его служба Гедимину свидетельствует в пользу версии о родстве между Довмонтом и Гедимином. 
    Однако (и это сказано неоднократно), родословие Довмонта Нальщанского и Псковского согласно данным Хроники Быховца, не может считаться полностью достоверным, - а родство между Давидом Городенским, связанным с Гедимином службой и дружбой, и Довмонтом Псковским не подтверждено ни одним историческим документом.

    Хроника Быховца излагает историю князя Довмонта, сына Ровмунда, при этом, скорее всего, объединив Довмонта Утенского, Полоцкого и Псковского в одно лицо и сделав самого Довмонта похитителем чужой жены, то есть из жертвы чужого произвола превратив его самого в обидчика по тому же поводу, между тем и словом не обмолвившись об участии в древней матримониальной драме короля Миндовга. История братьев-Ровмундовичей, Довмонта и Наримунта, в передаче Хроники определенно является мешаниной из исторической действительности и преданий и зеркально повторяет историю Миндовга и Довмонта. Согласно хронике, князья Довмонт и Наримунт Ровмундовичи были женаты на сестрах, дочерях «ливонца Фледра», одна из сестер, жена Довмонта, умерла, и другая сестра, жена Наримунта, приехала на ее похороны, а вдовец «князь Довмонт, видя невестку свою, очень обрадовался и сказал так: «Мне нужно было искать жену, а тут мне бог дал жену», - и взял ее в жены. И вследствие этого начался великий раздор и вражда между братьями»…
    Однако этот конфликт Хроника оканчивает тем, что Довмонт Утенский отправляется княжить в Псков (и тут уже становится Довмонтом Псковским), а Наримунт возвращает себе жену  и остается княжить «в Кернове и в Новогрудке и в Жемайтии». В дальнейшем Довмонт Утенский и Псковский, подчинив себе еще и Полоцк, убивает своего брата Тройдена, ставшего великим князем в Литве, но затем падет от руки его сына-монаха Римунда, который мстит за отца – а это уже отсылка к Войшелку, сыну Миндовга…

    Понятно, что Хроника Быховца в этом своем разделе заслуживает не больше доверия, чем позднее, исполненное в московской редакции Житие Довмонта, где Миндовг превращается из свояка Довмонта в его отца, причем убивает Миндовга кто-то другой, а не Довмонт («свои родственники убили»), а Войшелк соответственно становится братом Довмонта и в связи с этим из угрожающего ему мстителя перевоплощается для него в пример христианского благочестия («От него же юный его брат Довмонт воспринял то сладкое учение и уверовал во Христа»), почему этот елейный житийный Довмонт и уезжает в Псков, христианский город, и крестится там не по необходимости, как его реальный прототип, у которого руки были замараны королевской кровью и который после проигранной войны стал изгоем, а из высоких духовных устремлений («Вразумляемый помыслом Господа, возненавидев идолов, переселяется в христианскую страну, через крещение отдаться Христу»)… и тут уже никаких женщин в помине, упаси боже…

                СКАЖИ  МНЕ, КАК  ТЕБЯ  ЗОВУТ.

    В общем, бесспорно одно, что Довмонт был литовским князем - в тогдашнем понимании этого слова - его родословная заключается в самом его имени. Довмонт, Судимонт, Наримант, Римонт, Скомонд (он же, вероятно, Сколоменд) – такие имена в древней Литве встречались часто, они упоминаются в русских летописях.

    Предположительно, ударение в имени Довмонт приходится на первый слог – ДОвмонт (ВИтовт, МИндовг), однако доподлинно сказать трудно – и приходится сталкиваться с тем, что имя князя произносят и так, и этак, с ударением на первый слог – или с ударением на второй слог.
    В обозримом прошлом ДОвмонтом князя называет поэт 19-того века Александр Яхонтов («Князя ДОвмонта могила»).
    Однако есть пример также литературный, где другой поэт ставит ударение в похожих именах иначе, чем это кажется правильным – не на первый слог, а на второй, в связи с чем теперь этот вопрос стал как бы спорным: вроде бы по общему правилу надо произносить Ольгерд и КЕйстут, однако у Александра Сергеевича Пушкина читаем:

Паз идёт на поляков, а ОльгЕрд на пруссаков,
А на русских КейстУт-воевода. («Будрыс и его сыновья»)

    Современная литовская версия имени знаменитого князя – Довмонт - Даумантас (Daumantas) – в старину, вероятнее всего, не употреблялась вообще, поскольку ни разу не встречается в таком виде в документах эпохи (а это либо русские, либо немецкие источники, потому что у самих литовцев письменности тогда не было, - во всяком случае, язык конкретно жемайтов впервые был записан латиницей только по прошествии трех веков, в 16-том веке).

    Версии относительно того, как на самом деле произносились имена древних литовцев, например, в 13-том веке, делятся на две части:
    Согласно первому предположению, они произносились так, как их записали русские летописцы, и только позднее получили новое, привнесенное жемайтами произношение с окончанием на «ас, ис».
    Согласно второму толкованию, русские летописцы искажали литовское произношение имен, упуская характерные окончания, которые в 13-том веке были (скажем, в Вильне) точно такими же, как в 21-ом  веке в Вильнюсе. При этом выпускается из виду, что и сам город, древняя столица Литвы, основанная Гедимином, тоже изменил название – с Вильны на Вильнюс, причем это произошло только в 20-том веке (до 1918 года он назывался по-русски  — Вильна, затем в 1919—1939 годах по-польски —Вильно,  и только уже с 1939 года стал Вильнюсом).

    Современные литовские историки предполагают, что имена средневековых литовских князей писались русскими соседями неправильно, будучи интерпретированы ими под свою родную речь. Однако скорее всего летописцы писали так, как слышали. Значит, они это и слышали – Довмонт, Миндовг, Гедимин, Ольгерд, а не Даумантас, Миндаугас, Гедиминас, Альгидрас. Эта форма имени (на -as, -is) свойственна жителям Жемайтии, в Средние века отличавшейся от собственно Литвы, хотя в конце концов и вошедшей в Великое княжество Литовское – впервые со всей определенностью Литвой Жемайтия была названа при великом князе Витовте, в конце 14-того века. Польский хронист писал, что великий князь Витовт Литовский помимо своего родного языка владел также самогитским (то есть жемайтским, немецкое название земли - Самогития). Значит, между этими языками существовало отличие.
    Средневековые литовцы и литовцы современные – не одно и то же, современная Литовская Республика – только часть старинного огромного разноплеменного государства, Великого княжества Литовского, Русского, Жемойтского и прочих.      

    Пример истолкования смыслового значения имен, приведенный в работе  современного литовского историка Томаса Баранаускаса:
    Гедиминас (Гедимин) - gedauti «тосковать» mintis «мысль» - «Стремящийся мыслить»;
    Витаутас (Витовт) – isvydo «он увидел» tauta «народ», то есть «Видимый народом»;
    Миндаугас (Миндовг) - mintis «мысль» daug «много» - «Много мыслящий» (ср. польск. Болемысл);
    Таутвилас (Товтивил) – tauta «народ» viltis «надежда» - «Надежда народа».
И так далее. Согласно приведенному толкованию, в именах часты корни «богатство» (manta) и «народ» (tauta).

    В общем, предложенный вариант производит вполне приличное впечатление и вызывал бы безусловное доверие, но… Вот еще один пример:
    Мужское имя Жигимантас (Жигимонт) - zygis «поход» manta «богатство, имущество» - то есть получается «Богатый походами (от походов), богатство похода». Но Жигимонт – это восточно-славянская интерпретация имени Сигизмунд. Известно, что польско-литовского короля Сигизмунда II Августа (последнего из династии Ягеллонов), современника Ивана Грозного, в Московском царстве называли Жигимонтом, равно как и всех его тезок – Сигизмундов. Как с этим быть? Жигимантас – исконное литовское имя или переделанное из Сигизмунда? Тогда толковать его на литовский лад – бессмыслица.   
    Между тем все обстоит еще сложнее, поскольку Сигизмунд – это первоначально Зигмунд, немецкое имя, переиначенное западными славянами и в таком виде получившее широкое распространение в Европе (оно одно время было очень модно среди титулованной и венценосной знати).
 
    Возвращаясь к работе Баранаускаса :
    Согласно его выводам, Даумантас (Довмонт) - daug «много» manta «богатство, имущество» - «Имеющий много богатств».
    В то же время другие толкователи переводят имя Довмонт как «острие меча». Очень символично в отношении данного исторического персонажа, но, принимая во внимание все вышесказанное, чему же верить? 

    В Хронике Быховца, о которой уже говорилось, созданной в первой половине 16 века на западно-русском (белорусском) языке и переписанной в конце 16 века латиницей, имена приводятся такие же, как в Галицком летописце 13-того века (Миндовг – Mindowh). Однако первый издатель хроники (1846 год), Теодор Нарбут, житель Гродненщины, сделал предположение о том, что Хроника была написана древними литовскими жрецами «на краевом языке», то есть на литовском: «Нарбут считал, что начальная часть писалась особыми письменами, употребляемыми только «в своем народе» или же готическими рунами, на дощечках, которые позже складывались в книгу» (цитата по данным сайта «Восточная литература. Библиотека текстов средневековья»). А уж потом деревянная книга подверглась переводу, переписке, дополнению из русских летописей…  была переписана по- русски на кириллице, потом переписана по- русски на латинице – и наконец счастливым образом попала ему (Нарбуту) в руки. Версия о «краевом языке» первоисточника и «деревянных дощечках» была немедленно в пух и прах раскритикована другими серьезными историками (решительно опровергнувшими «фантастические представления Нарбута»), и больше Нарбут к ней не возвращался. Хотя ему наверняка было ее жаль – это ведь так красиво… языческие жрецы писали книгу об истории своего народа на родном языке, вычерчивая руны на деревянных страницах… Нарбут был патриотом своего края и отчаянным романтиком. 
    Однако стоит отметить, что по происхождению и месту жительства он был в современном понимании западным белорусом, а литовским языком в его время, как можно понять из публикаций тех времен, считали опять-таки не современный литовский язык, а все тот же западно-русский, белорусский.
    То есть получается, что литовский князь Довмонт равняется князь белорусский.

    Бестрепетно глядя вглубь времен, исследователи говорят о старо-литовских именах, как о тех, которые носили также полабские славяне (например - Будикид, Витень, Воин, Войдило, Волчко, Гедимин, Гольша (Ольша), Лиздейко, Любим, Лютовер, Люторг, Малк, Полюш, Рукля, Славко, Тройдень, Тройнат), причем некоторые их них имеют очень древние корни пра-языка всех народов – санскрита (например - Витовт, Вишимонт, Войшелк, Довгерд, Довспронк, Жигонт, Кейстут (Гестут), Корибут, Коригайло, Любарт, Мингайло, Миндовг (Миндок), Ольгерд, Радзивил, Рингольд, Свидригайло, Товтивил). На основании заключений лингвистического толка этими учеными решительно оспаривается и не принимается принятое ныне в Литве произношение имен исторических деятелей: Миндаугас, Альгидрас, Витаустас…

    «Искажение написания литвинских имен собственных является недопустимым, носит признаки умышленной фальсификации исторической правды, в чем бы мы не хотели подозревать наших летувиских друзей». Андрей Юцкевич.

    И в заключении еще пару слов, относящихся конкретно ко князю Довмонту Псковскому.
    Несмотря на то, что после крещения князя Довмонта следовало называть Тимофеем, его никто так при жизни не называл, и он запомнился псковичам под своим литовским именем, причем, произнося его, они имели тенденцию проглатывать букву «в». Нередко встречающийся в летописях упрощенный вариант его имени: «Довмонт» – «Домант». Князь Домант.   
 
                ГЕРАЛЬДИЧЕСКИЙ  ВОПРОС. 
               
    Один автор, сочинявший художественную повесть о Довмонте, очень красивую и романтичную, задался вопросом о том, каким был у Довмонта герб – и решил этот вопрос очень просто, в пользу изображения атакующего сокола. Однако вряд ли предположение романиста верно. Атакующий (пикирующий) сокол – это герб Ладоги – а Ладога связана с Рюриковичами. Так что, скорее всего, ложный ход. Хотя сокол (рарог) – древний тотем славян, а отсюда можно развивать рассуждения.
О том, какой герб (знак, эмблема) был у Довмонта на самом деле, никаких сведений нет, поскольку неизвестно, к какому конкретно роду он принадлежал – был ли он потомком полабских переселенцев (тогда его герб – Погоня) - или происходил из местной княжеской семьи?

    Нынешний герб города Крево (который был его столицей) – серебряная шестиконечная звезда в синем поле, а под звездой лежащий на спине рогами вверх золотой полумесяц. Такая звезда называется в геральдике Вифлеемской. Согласно геральдическим традициям, описанный  герб (с полумесяцем, со звездами) получали «за победу над врагом при свете звезд и месяца». Но для Крево это, безусловно, поздний герб, он восходит уже ко временам Витовта и польско-литовской унии, когда польская и литовская шляхта объединились под польскими гербами. С другой стороны на гербе дворян Домонтовичей, которые вели свой род от князя Довмонта Нальщанского и Псковского, были меч, полумесяцы – и серебряные звезды… конечно, как бы совпадает – ведь главной эмблемой Довмонта стал его прославленный победами меч… И все-таки это гербы уже другого, после-довмонтовского времени.
    Гербы с полумесяцами и звездами – не редкость среди польских гербов. Однако тут имеются дополнения. Крево, как и многие литовские города, был многонационален. Кревский герб был распространен и среди татарских дворянских родов в кревских окрестностях, так как соответствовал мусульманской символике. О присутствии татар говорит название одной из улиц Крево - Татарская. Великий князь Литовский Витовт, придя к власти в Литве после длительной и опустошительной междоусобицы, старался заселять свои опустевшие земли, разрешая устраиваться на них людям многих национальностей и различных религиозных конфессий – но это уже самый конец 14-того века. 

    Мнение компетентного исследователя: «никаких гербов и даже геральдических символов домонгольская Русь не знала». Это тоже надо иметь ввиду, рассуждая об очень давних временах. Хотя нальщане, собственно говоря, являлись соседями русских, и все же у них было много общего, ведь первоначально Нальщанская земля тяготела не к Литве, а к земле Полоцкой. 

                КРЕВСКИЙ  ЗАМОК.

    Во времена Довмонта каменного замка в Креве еще не было (его возвели позднее по приказу Гедимина). На берегу реки Кревлянки между высокими холмами простиралась равнина, и на этой безлесной равнине, щедро засеянной камнями, словно зубами дракона, находился древний деревянный замок, с валом и рвом. Мы и сегодня можем увидеть остатки древнего Кревского городища - земляные валы, когда-то дополнявшиеся деревянными укреплениями. В замке располагалась резиденция Нальщанского князя, а во время вражеских набегов здесь скрывалось все местное население. Чтобы выдержать длительную осаду, нужно было обеспечить замок водой, поэтому внутри стен был выкопан глубокий колодец, - его можно было видеть на городище еще в 19– том веке, хотя и в полузасыпанном виде.
    Забегая вперед, можно упомянуть, что после 13-ого  столетия название «Нальщаны» исчезло из письменных документов. Вместо Нальщанского княжества, прежде независимого, при Миндовге относительно независимого, появилось входящее в состав Великого княжества Литовского удельное княжество Кревское. И там правили уже другие князья, – известно, что великий князь Литовский Гедимин отдал Креву в удел сыну Ольгерду, а тот передал своему сыну Ягайло, а тот брату Вигунду… со смертью Вигунда удельное Кревское княжество вообще оказалось упраздненным.
    Каменный Кревский замок, сменивший деревянно-земляной городок князя Довмонта, стал местом злодейского убийства князя Кейстута и удивительного побега князя Витовта, а затем именно в нем был подписан документ о польско-литовской унии, перекроившей судьбу государств, народов и, в частности, этих мест… наконец, здесь, в Крево, жил эмигрировавший из России, спасаясь от несущего смерть  гнева царя Ивана Грозного, князь Андрей Курбский… здесь, где витали кровавые тени прошлого… но это уже позднее, это другая история… В настоящее время от каменного Кревского замка Гедимина осталось разве что чуть побольше следов, чем от земляного городища Довмонта, - все разрушено, все лежит в руинах.
   
    Одним словом, так вот Нальщаны влились в состав Литовского государства, утратив даже тень былой самостоятельности. То есть можно сказать, что Довмонт был последним Нальщанским князем.

    В современном Крево, тихом сельском местечке, где на фоне живописных замковых развалин пасутся на зеленом лугу лошади и в погожие деньки солнышко ласково и беспечно согревает древние камни, по сей день не забылась легенда о привидении белой женщины, которую называют хозяйкой замка.   
    Как-то невольно думается о том, что у княгини Нальщанской, когда-то жившей здесь, в Крево, хотя и не в каменном замке, а поодаль от него, в его давно разрушенном деревянном предшественнике, имелись основания мучиться сожалениями о прошлом – своем и своих близких. Будучи всего лишь игрушкой обстоятельств, она все же стала непосредственной причиной убийства короля и всего того, что последовало в связи с этим далее. След ее затерялся во мраке веков, никто не знает, когда и как закончила она свои дни, но не ее ли это не упокоившаяся с миром душа так и блуждает в местах прежнего обиталища?
    Белая женщина бродит по замковым развалинам и сбрасывает со стен камни. Упадет камень – кто-то поблизости умрет. Однако так бывает не всегда. Однажды хозяйка замка спасла самоубийцу, который хотел спрыгнуть с обломков замковой башни (в те времена, когда эта башня еще не рухнула под ураганом артобстрела и черной громадой возвышалась над местностью), – призрачная женщина встала перед несчастным и не дала совершить задуманное, но человек этот все равно умер на другой день. От судьбы не уйдешь.

    Хотя, говорят, есть люди, которым по плечу создавать свою судьбу самим. Тогда они становятся великими королями – или святыми.

                ПОЛОЦКАЯ  И  ПРОЧАЯ  РОДНЯ.       

    Возвращаемся к прежней теме – попытке проследить родословие князя Довмонта Нальщанского и Псковского.
    Псковская «Повесть о Довмонте» кратко сообщает, что «си бысть князь Домонтъ от племени литовского, прьвее имеа ко идоломъ служение по отцю преданию», то есть литовец и язычник, как и его отец. Но вот по отчеству его назвать не получится , хотя его все же, за неимением лучшего, то есть более точного сведения, называют Ровмундовичем или Романовичем (согласно пусть недостоверным, но хотя бы имеющимся в наличие данным Хроники Быховца)…
    Впрочем, есть еще один вариант.
  «Словарь исторический о русских святых», С-Петербург, 1862 год: «Польские хроники и Волынская летопись называют его свояком в.к.Литовского Миндовга и сыном Литовскаго князя Гурде».
    Так что же, Довмонт Гурдевич? Польские хронисты прибегали в поисках сведений к русским летописям, оставшимся неизвестными, но как доверять непроверенным, не подтвержденным другими источниками данным?..
    Еще один встречающийся вариант имени отца Довмонта -  Трабусь.
    Остается сделать вывод: кто был отцом Довмонта, какое имя носил этот человек - решительно неизвестно и никогда известно не будет.

    Если только однажды в самом деле не изобретут машину времени, которая позволит устраивать командировки в давно прошедшие эпохи… хотя уж больно это опасное дело, слишком часто тогда воевали… все со всеми…

    Имя его матери тоже неизвестно. Кто она была, можно только догадываться.
    Зато есть две претендентки на то, чтобы зваться его тетками – Ефросинья-Евпраксия Рогволдовна, жена Ярослава Владимировича Псковского (предполагаемого князя Герпольта), и Евпраксия, супруга Герденя Давыдовича Полоцкого (хотя отчество этого князя под вопросом), который был врагом Довмонта, вероятно, заграбастал его Нальщаны и в конце концов погиб от его руки.

    Князь Гердень, возможно, в самом деле Давидович, – персонаж строго исторический. 
    Гердень из Нальщан упомянут в завещании короля Миндовга за 1260 год.
    После убийства Миндовга, а затем Товтивила Гердень стал Полоцким князем (варианты вокняжения: был приглашен самими полочанами, был навязан полочанам Миндовгом и принят полочанами). Под 1263 годом Новгородская Первая летопись сообщает: «и тогда Литва посадиша свой князь в Полотьске». Помимо упоминания в Житии Довмонта, имя Герденя есть в летописях, а кроме того сохранился текст его грамоты, в которой он как князь Полоцка вместе с князем Витебска Изяславом заключает мирный договор о границе и торговле с Ригой и Ливонским орденом в 1264 году: «Князь Гердень кланясться всемь темь, кто видить сую грамоту, тие люди, што ныне живи суть, а темь, кто напосле приидуть, темь ведомо буди, какъ миръ есмы створили промежи местеря и с ратьманы Рижскыми, и с Полочаны и Видьбляны тако, како грамота написано…» В соответствии с договором Полоцк отказывался от претензий на нижнее Подвинье и Латгальские земли, а Орден гарантировал нерушимость Полоцких земель; были оговорены права немецких и полоцких купцов в Риге и Полоцке.
    Есть также предположение, что Гердень мог быть родом не из Нальщан, куда он перебрался позднее, а из исторической области Гердене Герцикского княжества, управлявшемся князем Всеволодом из династии полоцких князей, - в таком случае «Гердень» может быть не именем как таковым, а прозвищем, по месту обитания (как, например, «немец» или «пскович»). Город Герцике – бывшая полоцкая крепость. «Ерсика охватывала латгальские области в Центральной Видземе - Асоте, Лепене, Марциену, Гердене, Цесвайне, Аутине, Нигесте, Алене и др., так же как большую часть западнолатгальских земель, Прейльские, Ливанские, Вараклянские и Резекненские окрестности». Затем полочане потеряли свои владения в нижнем течении Двины, Полоцк стал литовским, а Гердень – князем Полоцка и, возможно, соседних Нальщан.

    В Повести о Довмонте, почерпнутой из Псковских летописей, имя Герденевой княгини или не упомянуто, или, как в Псковской Второй летописи (датируемой XV-тым  веком), она названа Евпраксией: «иде в землю Литовскую, и отечьство свое повоева, и княгиню Ерденевую полони, тетку свою Еупраксию, и дети ея». Если это в самом деле так, то тут тоже имеет место совпадение одинаковых имен двух разных женщин, хотя жена Ярослава стала Евпраксией после пострига. Кажется, налицо явная путаница… хотя некоторые историки склонны доверять источнику этого задвоя – Псковской Второй повести, и не только в вопросе о довмонтовых тетках.

    Если жена Герденя, возможно, Евпраксия, в самом деле была теткой Довмонта, то, во-первых, она могла быть женой его дяди – в этом случае Гердень и был его дядей, но такое родство нигде ни разу не упомянуто, так что его мы отметаем… либо, во-вторых (и это куда более вероятно), она была его теткой как сестра его матери или его отца, однако совершенно неизвестно, по какой вот именно что линии – материнской или отцовской. Скорее первое, так как Евпраксия - имя христианское, а отец Довмонта был язычником-литовцем (причем известно, что язычники запросто женились на христианках, сами не меняя веру). Но жена Герденя все-таки могла быть и сестрой Довмонтова отца. Отчество Герденя – Давыдович – предполагает, что его отец был крещен. Значит, сам Гердень тоже мог быть крещен (иначе как бы он прошел обряд посажения, то есть интронизацию в Полоцке). Тогда его жена, даже если прежде она была язычницей-литовкой, могла тоже креститься – с именем Евпраксия. В общем, в данном случае увязать можно очень многое.

Высказывалось также предположение, что жена Герденя Евпраксия происходила из семьи русских Полоцких князей и приходилась  родной сестрой жене Александра Невского Александре Брячиславне. Евпраксия Брячиславна? Тогда сестер-Брячиславен было три (еще одна, как мы помним, вышла за Товтивила, правившего в Полоцке перед Герденем). Конечно, для укрепления своего положения в Полоцке князь Гердень, как и князь Товтивил, мог взять в жены полочанку, и это должно было помочь ему, когда он в свой черед стал Полоцким князем – после смерти Товтивила, в 1264 году… Гердень, по всему выходит,  был личностью активной, он пробивал себе дорогу к власти, стараясь войти в окружение власть-имущих людей.
   
    Что же касается первого варианта, то есть Ефросиньи-Евпраксии Рогволдовны, жены Ярослава Псковского (полное имя княгини сохранилось в ее Житии), то ее родство с Довмонтом устанавливают благодаря надписи на черной памятной доске, некогда висевшей возле ее гробницы. Там значилось: «гробница подъ спудомъ благоверной княгини, схимонахини Евпраксии» и некоторые детали ее биографии. Правда, исследователи не слишком доверяют могильным плитам, надписи которых порой содержат ошибки, происшедшие от того, что плита вместе с надписью часто изготавливалась гораздо позднее того времени, когда человек уже был похоронен, после того, как некоторые настоящие детали его биографии забывались, а взамен его имя окружали легенды… Доска на гробнице самого Довмонта тоже в этом отношении была не безупречна. И тем не менее, такая надпись над гробницей Ефросиньи Рогволдовны имелась в самом деле… Николай Ильинский, 1790 год: «В надписи же в Ивановском монастыре над гробом основательницы того монастыря Княгини Евпраксии означено, что сия Евпраксия была сему святому Князю тетка».
    Она, предположительно, была Полоцкой княжной (хотя встречается упоминание, что «ее отец Рогвольд – литовский князь», но по крови это вряд ли – а по подчинению рановато)… брак с полочанкой для сына Псковского князя был предпочтительнее, чем какой-то иной территориальный вариант, так что Ефросинья в самом деле была скорее всего родом из Полоцка - и являлась дочерью князя Рогволда… Но какого Рогволда?
    Имя Рогволд (Роговольд) было родовым у Полоцких князей и среди представителей Полоцкой династии встречалось довольно часто. Так звали первого известного Полоцкого князя, убитого с женой и сыновьями Владимиром Святославичем Крестителем, дочь которого Рогнеда стала женой Владимира; так же – Рогволд - звали сына или внука Всеслава Чародея. Рогволд – имя славянское, в основе лежит слово «рог», то есть «мыс», а в целом имя означает «владетель рога» - многие старые города-крепости располагались на мысу (роге) между руслами двух рек, и Полоцк исключением не являлся. Из-за повторения имен Полоцкие князья Рогволды путаются между собой, крестильное имя Борис не многим помогает в идентификации отдельных исторических персонажей, так как тоже неоднократно повторяется. В 1792 году в районе Орши обнаружили огромный, в 3 метра высотой камень-валун, на котором были выбиты крест и надпись, сообщающая имя заказчика – князя Рогволда Борисовича… Рогволдов или Борисов камень… тот камень до наших дней, увы, не уцелел, но сохранились другие, хотя и не такие заметные, Борисовы (или Рогволдовы) камни, один даже перетащили в Москву в заповедник Коломенское, где его можно увидеть в любое время. 
    Так вот, ныне наиболее распространена версия, что жена князя Ярослава Владимировича, Ефросинья – дочь этого самого князя Полоцкого Рогволда (Василия) Борисовича (Рогволдовича), год рождения которого неизвестен, который княжил в Полоцке с 1144 года, женившись в 1143 году на дочери князя Изяслава Мстиславича, а умер либо в 1168 году, либо после 1171 года (после этой даты его имя из сохранившихся летописей исчезает). Более предпочтительного кандидата в отцы этой дамы не имеется. На самом деле, если просчитать даты, то ничего не получается, и Ефросинья не может быть дочерью этого Рогволда, увековечившего свое имя на природных каменных монументах. Ярослав Владимирович, скорее всего, родился где-то в 1195-х годах, а женился на Ефросинье, может быть, до 1214 года, когда после неудачного дебюта в роли Псковского князя его первый раз выгнали из Пскова. То есть Ефросинья родилась примерно тогда же, около 1200 года. Так что существует перерыв между смертью известного князя Рогволда Борисовича Полоцкого и рождением его предполагаемой дочери – в тридцать лет, между прочим. Разве что князь не умер в 1171 году и родил дочь в возрасте 80-ти лет, стоя одной ногой в могиле. Конечно, в жизни бывают всякие чудеса, но… Логичнее предположить, что у Рогволда Рогволдовича (Борисовича) был сын с таким же именем, а у этого сына дочь Ефросинья, ставшая женой Ярослава Псковского. То, что этот предположительный  второй Рогволд Рогволдович (Васильевич) по документам эпохи не идентифицируется, ни о чем не говорит – он мог рано умереть, ничем себя не проявив, одинаковые имена накладываются друг на друга, а Полоцкая летопись, в которой могли содержаться нужные сведения и вообще много интересного, не дошла до наших дней.
   
    Возвращаемся к Довмонту и его биографии. Ефросинья-Евпраксия Рогволдовна могла быть сестрой его матери (старшей или младшей – в сущности неважно). Если это так, и если князь Рогволд, отец Ефросиньи, обладатель такого характерного для Полоцких князей имени, в самом деле происходил из древней (коренной, так сказать) династии Полоцких князей, ведущих свой род от Изяслава, сына Владимира Святославича Крестителя и княжны Рогнеды Рогволдовны Полоцкой, и потомка Изяслава - Всеслава Чародея, - то Довмонт по женской линии был родственником Полоцких князей. И это очень интересно.

    Рассмотрев оба предположения относительно родственных связей Довмонта с двумя жившими в его время знатными женщинами, следует отметить, что каждая из версий имеет право на существование – одна (относительно его тетки – жены Герденя) опирается на летопись, другая (относительно тетки – жены князя Ярослава) на сведения могильной плиты и устные предания. Какую из них считать наиболее вероятной – это как посмотреть. Конечно, вторая версия вроде бы не безупречна, ибо базируется на неизвестно когда сделанной и ныне уже утраченной надписи на доске возле гробницы да еще на житийной литературе, которая часто содержит легенды вместо фактов, - но ведь и летописи порой содержали ошибки, которые затем с большим трудом удавалось иной раз обнаружить и исправить.    

    Впрочем, наличие одной тетки не исключает вторую… Обе княгини в самом деле могли быть на равных и одновременно родственницами легендарного князя, может быть, в разных коленах (обе - Полоцкие княжны, но не родные сестры, а, например, двоюродные) - или по разным линиям, например, Ефросинья-Евпраксия, жена Ярослава, – сестра матери, а Евпраксия, жена Герденя, - сестра отца. Кстати, Гердень, если и впрямь был женат на тетке Довмонта, попадает по отношению к нему в старшее поколение…   
    Любопытно, что и вторая княгиня, жена Герденя, также, вероятно, после смерти удостоилась канонизации, - возможно, что это именно она прославлена как святая Харитина Литовская, умершая монахиней в Новгороде, предположительно в 1281 году.

    В общем, с некоторой долей уверенности можно, пожалуй, говорить о том, что матерью князя Довмонта в самом деле могла быть Полоцкая княжна из династии Всеславичей, по отчеству Рогволдовна, конечно, православная, - и что ее родная сестра, Ефросинья-Евпраксия, упокоилась в 1243 году под святыми церковными сводами во Пскове, будучи убита, как сказано в Новгородской летописи и в Житии, «свой пасынок в Медвежи Голове» … после явленных на гробе чудес Ефросинью-Евпраксию Рогволдовну причислили к лику святых…
    Сличение дат жизни княгини Ефросиньи и ее вероятного племянника также дает положительный результат. Возможно, родственные связи  стали причиной обращения Довмонта к русским, и в частности именно в Псков, где знали и уважали его тетку и где находился ее гроб.

    Есть одна деталь, на которой хочется на минуту задержаться. На рубеже XV –XVI веков в Москве родословие князей Литовских (а значит, и короля Миндовга, и искусственно приписанного к этому роду Довмонта) вывели от Рюрика через его потомков, княживших в Полоцке и из Полоцка отправленных княжить в Литву. Это неверно, так как не подтверждается ничем, кроме позднего сказания, и опровергается данными генетической экспертизы, показавшей, что Рюриковичи и Гедиминовичи происходили от разных корней. Как мы помним (или не помним), в X веке в Полоцке княжил сын местной славянской княжны Рогнеды и Владимира Святого - Изяслав, а затем его прямые потомки. В Литве XVI века (точнее, в Новогрудке) написали Хронику Быховца, в которой, напротив, родословие князей Полоцких ведется от князей Литовских, в свою очередь имевших аристократические римские корни. По этой версии, Святая Ефросинья Полоцкая (в миру Предслава Святославна), внучка Всеслава Чародея, по отцу – Литовская княжна (в Хронике она, правда, именуется Прасковией или Пракседой – а Прасковья это сестра Ефросиньи… опять путаница).

                ГОД  РОЖДЕНИЯ - 1227.

    Поскольку о родителях Довмонта практически ничего неизвестно, напрасно даже гадать о том, был ли он старшим в семье и имелись ли у него вообще братья-сестры. 
Хотя какие-то родственники наверняка имелись, хотя летопись говорит обобщенно, что он явился в Псков «со всем родом своим» (это могли быть одноплеменники, но не семейные).

    Современные независимые исследователи каким-то образом вышли на предположительную дату рождения реального Довмонта Псковского. Источник сведений по этому темному вопросу указывается так: «Вестник Юго-Западной и Западной России. К.Говоровский. Июль. Киев. 1862. С.5, Довмунд князь псковский, род.1227 год, умер1299 год». То есть мы имеем 1227 год. Эта дата не противоречит историческим реалиям – конечно, Псков желал взять себе на княжение, на военную службу, опытного бывалого воина, а не мальчишку. Только в этом аспекте псковичам и нужен был литовский изгой с его литовской дружиной. Послесмертные иконы князя изображают его совсем старым, с длинной седой бородой – он дожил до весьма преклонных лет, из них прокняжив в Пскове, где его жизнь и завершилась, тридцать с лишком. Таким образом, можно заключить, что Довмонт переехал во Псков, когда переживал лучшую пору своей жизни, между 30 и 40 годами.      
   
                ОСНОВНЫЕ ВЕХИ биографии князя Довмонта за 1227-1263 годы –
                попытка реконструкции.

    В связи с обнаружением даты рождения (1227), можно выстроить кое-какие вехи в  литовской части биографии Довмонта.
    С 1229 по 1237 (1238) годы, после Рингольда и Довгерда, по предположению историков в Литве шла ожесточенная внутренняя борьба за власть. Нальщаны – земля, соседняя с Литвой и все еще сохранявшая независимость. Однако Нальщанские князья могли принять участие в междоусобице на одной из сторон. По тому, что Миндовг не любил Довмонта (если бы любил, так бы с ним не обошелся), можно заключить, что отец Нальщанского князя вряд ли был активным союзником будущего короля. Либо он вообще тогда придерживался анти-литовской политики, сотрудничая с русскими соседями (отсюда может быть и его возможный русский брак – предположительно, матерью Довмонта была русская). Однако Полоцк проиграл войну с немцами за низовья Западной Двины, его позиции ослабели, его прежним друзьям нужно было теснее дружиться с другой партией…

    В 1238 году литовские и новгородские (Новгородок, Новогрудок) отряды участвовали в походе против поляков.
    В 1239 году литовцы напали на Смоленск и были разбиты князем Ярославом Всеволодовичем (отцом Александра Невского).
    В 1241 году литовцы напали на волынские границы.

    В 1245 году литовцы воевали под Бежецким Верхом, Торжком и Торопцом и были разбиты Александром Невским. Довмонту было 18 лет. В те времена воевать начинали еще раньше. В принципе, он мог находиться в литовском войске, принимать участие в боевых действиях – и даже увидеть своими глазами на поле боя прославленного русского князя (с которым ему, кстати, позднее предстояло породниться).

    Первая половина 1240-х годов. Литва и Нальщаны – договор.
    После 1238 года великий князь Миндовг (как раз умер его старший брат, и он захватил верховную власть) – Миндовг разобрался с князьями Булевичами, находившимися к нему в оппозиции, вырезал весь их род, присвоил их владения и женился на вдове Вишимута Булевича (Марте). Однако когда точно произошло убийство князя Вишимута, неизвестно, обычно обобщенно говорят про начало 1240-х годов. В 1243 году Довмонту было 16 лет. Браки тогда заключались рано (и, если все так, то в 1262 году жене Довмонта было немного больше 30-ти лет, как и ему самому). Довмонт вполне мог жениться (его женили) на сестре Марты прежде, чем на Марте женился Миндовг, а после свадьбы Миндовга и Марты оказался свояком уже не князя Вишимута, а великого князя Миндовга (а Миндовг получил свояка в его лице как своеобразное приданое Марты). В таком случае его отец дружил с Булевичами, которые, не исключено, дружили со старшим братом Миндовга Довспрунгом, - однако после смерти Довспрунга, еще в преддверии гибели Булевичей Нальщанский князь поменял политический ориентир и потому не разделил их судьбу.

Но возможен (и более логичен, вообще-то говоря), другой расклад. После усиления власти нового великого князя Литовского – Миндовга - Нальщанские князья могли постараться войти в сферу его влияния – Полоцк ослабел, им нужна была помощь в борьбе с рыцарями, а с усилившейся Литвой лучше было дружить, чем ссориться – и Миндовг пошел им в этом навстречу - и потому брак юного князя Довмонта Нальщанского (вероятно, наследника) со свояченицей великого князя (дочь Миндовга, в будущем жена Шварна Даниловича, была тогда еще мала, а других близких родственниц на выданье у него могло и не случиться) - этот брак опять-таки являлся браком по расчету, но по другому расчету – не по дружбе с Булевичами, а по дружбе с Миндовгом, и заключен он был после женитьбы Миндовга на Марте (тогда сестра Марты, Довмонтова княгиня может оказаться по возрасту моложе еще года на три, по крайней мере). С этого времени Нальщаны, согласно достигнутой договоренности, скрепленной династическим брачным союзом, должны были войти в орбиту укрепившей свои позиции Литвы, в лице ее властелина - Миндовга. Однако имя Довмонта не фигурирует в документах, сохранивших имена приближенных Миндовга – значит, его среди них и не было. Сохраняя определенную долю независимости, Нальщаны могли постоянно тяготеть к независимости еще большей. Ситуация ведь была нестабильна.
   
    В 1247 году на Нальщаны напали ливонские рыцари, двигавшиеся через Жмудь на Литву. Это также могло быть первым серьезным боевым крещением для 20-летнего Довмонта, поскольку нападению подверглась земля, где властвовала его семья. В любом случае он тогда точно должен бы бороться с крестоносцами.
    Крестоносцы часто грозили Нальщанам, причем со временем эта угроза возрастала. Не случайно именно столица Довмонта – Крева – в следующем веке рассматривалась новыми владыками Литвы как важнейший аванпост на пути рыцарей в центральные литовские районы, к сердцу Литвы.

    Но пока что мы находимся в середине 13-того, а не 14-того века.
    Что можно сказать об этом времени еще? Литва воевала постоянно и неустанно. На ее владения нападали немцы. В то же время походы литовцев в разных направлениях - на Восточную и Северо-Восточную Русь (Смоленск, Новгород), на Юго-Западную Русь (Волынь), на Запад - на Ятвягию, на Польшу (Мазовия, Хелмская земля) были ежегодными. Довмонт мог участвовать в очень многих из этих военных предприятий, хотя его прерогативой должны были быть северо-западное (немецкое, Ливония) и восточное (русское, Смоленск) направления.

    Зимой в 1248-49 году состоялся большой поход литовцев на Смоленск, задевший московские и тверские земли. Литовцы победили на Протве, но были разгромлены под Зубцовом, литовское войско возглавляли жемайтийский князь Викинт и Полоцкий князь Товтивил, сын Довспрунга, то есть племянник Миндовга. С Полоцком (полоцкими князьями) Довмонт, вероятно,  состоял в родстве, а Тренята (Тройнат), будущий союзник Довмонта, был племянником Викинта (сыновчичем – сыном брата). Довмонт мог участвовать в этом походе. Полезные связи завязываются в юности.
    Поход закончился катастрофическим разгромом литовцев, Миндовг прогневался на своих незадачливых родичей и собирался их убить, они сбежали к его врагам – и началась междоусобица.
    С 1249 по 1253 год Миндовг находился в состоянии войны с Галицко-Волынским княжеством, поддержавшем претензии Викинта и Товтивила. Участие Довмонта в этой войне под вопросом, и все же… Чьей стороны он придерживался во время междоусобицы? Стороны Миндовга – своего свояка? Или стороны Товтивила Полоцкого? Ох, понятно тогда, почему его не любил Миндовг, хотя и простил – вместе с Товтивилом… Война Миндовга с Галицко-Волынскими князьями проходила в землях Черной Руси, а с Товтивилом и Викинтом – в Литве и в Жемайтии. 

    В 1253 году 6 июля Миндовг был коронован. Как муж сестры королевы Марты и один из вассалов Миндовга, Довмонт мог находиться среди участников праздничной церемонии. Ему было 26 лет, его жене, сестре королевы, могло быть столько же или немного меньше.
    Летом 1255 года литовцы воевали под Луцком. В походе находились новгородцы (Новогрудок) и «людие Миндогови» - видимо, литовцы из подвластных Миндовгу непосредственно земель. Однако летопись называет имена литовских воевод – Довмонта среди них не было, он, похоже, не воевал с Волынью.

    В 1257 году литовцы опять напали на Смоленск. Поскольку в ответ разорению подверглись Литва и Нальщаны, можно предположить участие в смоленском предприятии отряда из Нальщан.

    В 1258 году татарский темник Бурундай и Волынский князь Василько Романович прошлись по Литве и Нальщанам с огнем и мечом, все разорив и взяв богатую добычу, в том числе пленниками («саигат», как вслед за половцами говорили на Волыни… у татар это «ясак»). 30-летний Довмонт должен был участвовать в обороне, он мог попытаться противостоять нападению на свою землю, хотя русская летопись ничего не пишет о том, как себя вели литовцы вообще и нальщане в частности перед лицом такой страшной беды, - наверное, оборонялись, как могли, но не слишком преуспели. Записанных рассказов о героических оборонах замков, подобных историям о героических оборонах русских городов, не имеется. Впрочем, историки считают, что в Литве и Нальщанах тех времен не было крупных городов, хоть в чем-то равных, например, Владимиру на Клязьме. Небольшие укрепленные городища брать штурмом было куда проще. 

    1259-60 – война жемайтов с немцами в Курляндии, битвы при Шкудах и при Дурбе. Во главе войск восставших – Тренята. Довмонт был в хороших отношениях с этим князем. Он помогал ему в этой войне? Конечно, не обязательно, но…

    1262 год, весна – поход Миндовга и Треняты на Венден, на ливонских рыцарей.
    1262, лето – походы литовцев в Польшу (удачно) и на Волынь (здесь литовцев разбили).

    1262 год, осень – поход русских (Великий Новгород) в союзе с Товтивилом Полоцким на Дерпт. Войском номинально командовал маленький сын Невского -Дмитрий, а на самом деле (вероятно) – брат Невского – Тверской князь Ярослав. Выбирая себе место эмиграции, Довмонт подался не в Ливонию к немцам (хотя некоторые его союзники поступили именно так), а предпочел другое направление, к русским, но не в соседний Полоцк, где у него, возможно, были родственники по матери, а в Псков (в Полоцке тогда уже взяли в князья его врага, Герденя). Если он только что участвовал в уничтожении Дерпта, немцы могли бы отнестись к его желанию служить им недоверчиво… да и откуда у него могло после таких подвигов взяться такое желание? Видимо, немцы и Нальщанский князь были непримиримыми врагами. И Довмонт слишком хорошо умел воевать. С другой стороны, если Довмонт в составе союзной рати воевал вместе с псковичами (псковский отряд должен был находиться в новгородском войске) под Дерптом плечом к плечу, то понятно, что они могли отнестись к этому человеку с интересом и доверием, успев к нему приглядеться («Вот бы нам такого князя!»). В этом походе он мог познакомиться и с двумя другими важными персонами, сыгравшими в его жизни позднее большую роль – князьями Ярославом Ярославичем и Дмитрием Александровичем (причем по возрасту Ярослав был ровесником Довмонта, а Дмитрию едва исполнилось 12 лет)… В общем, этот поход мог быть для Довмонта судьбоносным.
    В какой именно месяц 1262 года умерла королева Марта, неизвестно. Может быть, Довмонт принимал участие в некоторых из перечисленных походов (не исключается первый, но предпочтительнее последний, вместе с русскими, либо оба эти похода (оба против рыцарей), один весной, другой осенью… почему бы и нет… или это слишком тяжело и сложно?.. тогда останавливаемся на осеннем походе), – принял участие в осеннем союзном походе на ливонцев и из-под Дерпта вернулся домой никаким, раненым и больным, потому и не поехал на поминки по Марте (которая как раз умерла) в Литву к Миндовгу вместе с женой… Тогда он ждал своей мести ровно год, с осени по осень.   

    1263 год, август-сентябрь. Состоялся масштабный поход литовцев на русский Брянск, в котором Довмонту предложено было принять участие (а ведь не от всех предложений можно уклониться). Довмонт повиновался королю, отправился в поход, но затем, выбрав удобное для себя время и рассказав своим спутникам страшную историю про страшное гадание, повернул назад - и… «В осени убитый был великий князь литовский Миндовг».   
(Декабрь 2012г.)
**********
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/11/27/967

Содержание сборника «Город Барса»: http://www.proza.ru/2014/11/27/844