Часть 1. ЖЕЛЕЗНЫЙ ЯЩИК
1. Предчувствие
Я взглянул на Нинусю и понял, что вскоре с ней что-то должно случиться, что-то неприятное и, возможно, страшное. Самое страшное. Когда конкретно и как — не знал, но ощущение того, что это непременно и, буквально на днях, должно произойти, меня не покидало.
Она была еще относительно молодой — ей только недавно исполнилось 48 - и, на мой взгляд, очень привлекательной женщиной. Ее зрелая красота, высокий рост, упругая полнота тела и какая-то особенная грация, свойственная некоторым полным женщинам, заставляли и молодых парней оборачиваться ей вслед. Но лицо, вернее, выражение лица, тревожный взгляд темно-серых глаз, излом бровей и напряженная линия рта выдавали ее внутреннее беспокойство. Может, поэтому я решил, что что-то скоро случится. Что-то необратимое.
- Нинусь, у тебя все в порядке? - спросил я ее, когда, случайно встретившись в кафе «Чайная ложка», мы разговорились за чашкой неожиданно очень хорошего черного чая, поданного расторопной улыбчивой девочкой в оранжевой униформе.
Она опустила голову, прикусила нижнюю губу, по-детски трогательно рассеченную посредине вертикальной складочкой, несколько раз брякнула ложечкой по краю чашки, медленно размешивая давно растворившийся в чае сахар. Потом подняла на меня глаза. Я вновь поразился, как поражался всегда, всю свою жизнь, их бездонной, завораживающей глубине и необыкновенно чистому серому цвету. Такой цвет может быть только у глаз, мне кажется, что человек еще не создал похожей краски.
- Я не знаю, - проговорила она, наконец. И, помолчав немного, повторила:
- Не знаю... Все, вроде, в порядке... Но здесь, - она чуть прикоснулась кончиками пальцев к груди, - здесь что-то непонятное...
Она вновь опустила взгляд, отодвинула от себя чашку, из которой не сделала еще ни глотка, да так и застыла, придерживая чуть вздрагивающими пальцами блюдечко. Ноготь на указательном пальце правой руки был значительно короче остальных — сломала, видимо.
- Такое чувство, - проговорила она негромко, - что впереди у меня какие-то неприятности.
Я мысленно вздрогнул: значит, я прав!
- Хотя, что такого может произойти? - Нина взглянула на меня, как бы ища у меня защиты, взглянула так, как смотрит семилетняя девочка, которой предстоит сложная операция, на папу, ожидая от него заверений, что все-все будет хорошо, что ей нечего бояться, и что скоро-скоро она вернется домой совершенно здоровой. Но папа знает, что диагноз серьезный, что исход операции непредсказуем, и слова поддержки в его устах звучат торопливо и не искренне.
Я же просто пожал плечами. Что я мог ответить?
- Вот и я не знаю, - Нинуся печально вздохнула. - Ладно. Поживем — увидим...
А я уже почти перестал сомневаться в том, что она «это переживет и увидит»...
Я отставил пустую чашечку и взглянул на часы:
- Нинусь, мне пора! Ты звони мне, если что, хорошо?
Она кивнула.
Я вышел на улицу, и мелкий дождь, зарядивший с утра, облепил мне лицо. Я люблю дождь, люблю его запахи и шелест, умиротворение, которое он всегда приносит с собой. Но сегодня вид улицы в серой пелене нудного уже осеннего дождя, хотя за окном стоял еще август, давил на психику.
Что такое с Нинусей, что происходит? Может быть, просто усталость или депрессия? Хотя депрессия — это уже не просто, но, впрочем, и не смертельно. Редко, во всяком случае. И почему я чувствую приближение трагедии? И знаю: сделать что-то, предотвратить — невозможно.
Было уже так. С Матвеем. Я увидел, прочитал на его лице это. И через неделю он разбился на машине. Говорят, заснул за рулем. Все может быть, он тогда работал как проклятый на двух работах и еще диссертацию писал. Но я услышал о его гибели и не удивился.
И со смертью Валентины Ивановны я тоже не ошибся. Я помнил, как вот также, как у Нинуси, вздрагивали ее пальцы, когда она держала сигарету. Перед смертью она очень много курила — одну сигарету за одной... Прошла неделя и у нее случился обширный инфаркт.
И теперь Нинуся! И что, ей тоже осталась неделя?!
Я торопливо шагал, почти бежал по вечерней улице, разрывая телом паутину дождя. Почему именно она? И как быть мне теперь, как пережить эту неделю?
***
Может, позвонить Вадиму, ее мужу? Но что это изменит? И как я скажу ему это? Что он подумает? В лучшем случае, что у друга детства его жены поехала крыша. Ладно были бы мы на короткой ноге, а то едва знакомы, и сближаться ни у меня, ни у него нет особой охоты.
Я помнил лицо Вадима, когда Нинуся представила меня ему. В его глазах плескались неприязнь и ревность. «Знаю я этих друзей!» - читалось в них.
Нет, предполагать возможность романа между мной и Нинусей было бы просто смешно. Она, практически, была мне старшей сестрой. Когда я родился, Нинусе было пять лет, она жила со своими родителями в одной коммуналке с нашей семьей. Нинуся была моей нянькой и первой учительницей. Она сажала меня, годовалого, на горшок, вытирала попу, меняла мокрые штаны, кормила кашей, умывала, гуляла со мной во дворе и играла. Как можно ревновать человека, который вытирал предполагаемому предмету страсти задницу? Вадим, похоже, этого не понимал. Ну и ладно. Чего мне с этим Вадимом, детей крестить? Да и не муж он Нинусе, в общем-то, сожитель. Может, поэтому и бесится.
А настоящего Нинусиного мужа — Леню — я знал прекрасно: в одном дворе выросли. Классный был парень — Маришка вся в него пошла: и лицом, и характером. Только однажды Леня просто не пришел с работы домой. Не пришел — и все. И никто его больше никогда не видел. Нинуся подала на росыск — бесполезно. Как в воду канул. Предполагали, правда, что исчезновение было связано с его работой следователем, но от этого нам всем было не легче.
А потом этот объявился — красивый, успешный, при больших деньгах. И, надо сказать, не дурак. Хотя, нет: появился он раньше — работал когда-то вместе с Леней и даже, как он говорит, дружил. Впрочем, все равно Нинусин выбор я не одобрил: не подходит ей этот мужчина - деловой, расчетливый. Сухарь какой-то.
Так, ладно... А Маришка? Может, она что знает? Точно: завтра, с утра - к ней!
2. Ты чего несешь, Капустин?
Маришку я увидел сразу, как только зашел в лабораторию. Она торопливо шла, почти бежала к дверям, мне навстречу, держа в каждой руке по чашке Петри. Миниатюрная, изящная как японская фарфоровая куколка. Короткий белый халатик, кокетливо открывающий круглые коленки, только подчеркивал это сходство. Нет, ничего ей от мамы не досталось: разве что глаза — огромные, серые, неимоверно чистые.
- Капустин, привет! Ты ко мне? Подожди, я сейчас, только культуры завлабу покажу! - затараторила Маришка, сунув мне под нос стеклянные посудины, под крышками которых просматривались какие-то мутные пятна. - Придержи-ка дверь! И садись там, за шкафом.
Маришка выскочила в коридор и поцокала каблучками по кафельному полу. Я зашел за шкаф в крошечный закуток, где стоял стол, заваленный какими-то бумагами и заставленный химической посудой, и пара расшатанных стульев.
Минут через пять Маришка прицокала обратно.
- Ждешь, не убежал еще? А у нас — запарка! Статью готовим серьезную вместе с шефом. Тема — обалдеть! Уже почти все готово — последние штрихи... Я, дура, когда меня сюда пригласили, еще сомневалась, идти — не идти, плесневые грибы — не мой, вообще-то, профиль, а сейчас!.. - Маришка восторженно закатила к потолку глаза. - Не работа — мечта микробиолога!
- Мариш, у меня дело к тебе...
- Денег, что ли, занять? Нету у меня — послезавтра зарплата, вот тогда и заходи.
- Не, деньги у меня есть. Тут другое... Ты маму свою давно видела?
- Маму? С ней что-то случилось? - встрепенулась Маришка.
- Пока нет, но, боюсь, что может...
- Ты чего несешь, Капустин? С чего ты взял?
- Я видел ее вчера. В кафе. Странная она какая-то, вся в себе, пальцы дрожат. Говорит, что какие-то предчувствия у нее нехорошие... - про свои предчувствия я решил пока помолчать.
- Блин! Да какие, к черту, предчувствия! С Вадимчиком своим, наверное, опять поцапалась. Он же ревнует ее к каждому столбу! Это маму-то! А он даже к папе... А от того уже три года ни слуху — ни духу... Да! Переезжают же они: Вадимчик дом за городом купил. Сейчас у них в квартире все вверх ногами — пакуются. Может, она из-за этого психует?
- Может быть, - я сделал вид, что согласился. - Только почему-то она мне об этом не рассказала?
- А, с ней так бывает: не хочет других напрягать своими проблемами.
Стукнула дверь лаборатории.
- Марина Леонидовна, вы здесь? - раздался мужской голос. - Мне нужно с вами посоветоваться...
- Шеф! - восторженно выдохнула Маришка и выпорхнула из-за шкафа. - Да, я здесь, Андрей Андреич!
Я вышел следом и заметил, как по лицу стоящего у двери мужчины средних лет пробежала гримаса недовольства.
- Марина Леонидовна, простите, что напоминаю, но у вас в помещении — посторонний... Вы знаете правила!
- Извините, Андрей Андреич! Больше не повторится. Это мой очень близкий знакомый, и он пришел по неотложному делу.
- В лаборатории должна соблюдаться стерильность. Имейте это в виду! И на будущее: предупредите всех ваших потенциальных посетителей, что в течение рабочего дня с вами предпочтительнее общаться по телефону, что впрочем, тоже нежелательно.
Маришка виновато опустила глаза.
- Проводите вашего знакомого и зайдите ко мне! - шеф резко повернулся, полы его белоснежного халата распахнулись как лебединые крылья, и он исчез за дверью.
- И чего тебе за шкафом не сиделось? - буркнула мне Маришка.
- Прости, не знал, что у вас тут так строго, - промямлил я. - Ну ладно, я пойду... У меня ведь тоже: работа и начальство.
- Пока! Я к маме заеду. Проверю, что там у них, потом тебе позвоню, - отрывисто сказала Маришка, видимо, все еще расстроенная выговором.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2014/11/28/12