Калинов камень (Андрей Растворцев) / Проза.ру

            1.

Речка петляла между высоких заснеженных берегов, иногда почти выворачиваясь в обратную сторону. Будто нарочно путала дорогу. Но по припорошенному льду идти легко. Снег не глубок, ноги не скользят. Путь ровной скатертью стелился. А выходить на целину и брести по снежному полю напрямик – только силы и время терять. Да и идти уже не долго, пару поворотов и Калинова гора, а ещё поворот и Калинов камень.
Сегодняшнего похода не случилось бы, не произойди пару дней назад встреча у этого Калинова камня Мишки Терёхина со странными незнакомыми мужиками. Да то, что с незнакомыми – и без внимания, зимой на реке кого только не встретишь, а вот с очень странными – это значение и поимело…
Мишка, сорокалетний местный тракторист, от зимнего малоделья всё свободное время на рыбалке ошивается. С друзьями. Но бывает, что и один. Вот и два дня тому – один рыбачил. У друзей дел разных понашлось, не пошли они. Но Мишке на рыбалке и самому с собой не скучно. При клёве-то и не до разговоров, а в бесклёвии мысли разные хорошо думаются, да всё больше за жизнь. А при хорошей-то погоде, да настроении далеко мысли Мишкины забредают – самому удивительно. И уж шибко греют его душу чьи-то слова, что день, проведённый на рыбалке, господь в зачёт жизни не принимает. Вот и множит Мишка такие незачётные дни, чтобы, значит, какой-никакой запас к жизни поиметь. Мало ли…
Тот день был солнечным, что большая редкость для глухозимья. И морозец лёгкий, градусов десять, ну от силы двенадцать. Безветренно. С деревьев искорки снежные, медленно кружась в воздухе, на землю падали. Тишина. Душа-то таким дням радуется - не нарадуется! Мишка от красоты дивной млел ажно. Не день ведь – подарок божий! Да и рыба брала жадно. Лещики так кивок к верху закидывали – успевай только подсекать. К обеду уж с большим уловом Мишка был. Потом, как обычно в обеденное время, клёв затих. Лёгкая позёмка змеиться начала. Небо серостью позатянуло.
Мишка-то домой и подался. Чего зря высиживать? – лучше-то всё одно не будет…
Идти обратно по своим следам – легче лёгкого. А при хорошем настроении, так вроде и крылья за спиной приделаны. Дорога стелется, мысли думаются, а усталость лёгкая и не усталость вовсе. До Калинова камня минут за пятнадцать, почитай, долетел. За камень-то завернул – вот тут-то тех мужиков и увидел…
Трое их было. Шли цепочкой – один за другим. Шли навстречу. Все, как один, при бородах. Первый-то вроде как в больших годах – волосья седые так и торчат во все стороны из-под драного треуха. Двое других моложе гляделись. Кряжистые, невысокие мужики средних лет. За плечами у каждого мешок дерюжный. В руках пешни. Рыбаки видать. Верно сетевеки. Хотя, всех, кто сетями здесь промышляет, Мишка поимённо знает, а эти ему не знакомы. Пришлые какие-то. И одеты до невозможности странно – в рваньё. Зипуны верёвками подвязаны, на ногах опорки ли, чуни ли. Нынче так даже в хлев не ходят, а уж про реку-то и разговору нет. Нищие что ль?!
И взгляды их ошалелые. Они пялились на Мишку так, словно приведение или зверя какого углядели. Может, за рыбохранника приняли? Так не забредают сюда инспектора – для них ближе кормёжка найдётся, рыбаков с китайскими сетями-путанками в устье хоть отбавляй.
Мишка, от таких непоняток, вместо того, чтобы поздоровкаться, да за жизнь с мужиками поговорить, только и смог что – кивнуть. Но мужики, на его кивок, только пуще шагу прибавили. Заходя за камень, каждый из них оглянулся – вроде как проверить – был Мишка, или привиделся? Мишка-то тоже оглянулся – погляделись напоследок друг на друга…
Чудны дела твои, Господи. Кто только по земле нашей не бродит.
И вот тут-то самое интересное – мужики-то пройти прошли, а следов не оставили. Снег как лежал не тронутый, так и лежит. Ни следа какого на нём, ни сориночки. Как такое может быть?! Мишка только что не на пузе речку у камня от берега до берега облазил – нет следов.

            2.

Соседские мужики рассказу Мишкиному поверили. Мишка хоть и рыбак, а рыбаки знамо дело какие рассказчики, но не трепач. Попусту воздух сотрясать не будет. Сказал – видел, значит, видел. Сказал – не оставили следов – значит, так и было.
Жена только балаболом назвала. Лучше бы по дому что путного-то сделал, а не шлындал по рыбалкам-охотам, да сказки потом рассказывал. А сказками сыт не будешь. Тоже мне, видение ему было – брехун!
А-а, да что с бабой говорить - она и по молодости без фантазий в голове была, чего уж сейчас-то от неё ждать.
Мужики, о том, что надобно к камню-то сходить, сговорились быстро. А будет там что, или не будет – без разницы. Не будет ничего, так просто посидят, порыбачат.
Втроём идти решили.
Ну, вроде как - если тех трое было, чего ж нам-то большей кучей переться?!
Как решили, так и сделали. У нас же мужицкое слово – слово верное. Вот и торят дорогу по реке во главе с Мишкой Терёхиным, Юрка Слуцкис да Серёга Осипов – водители нефтебазовские.
Отпускники, чего им ещё делать, как только не рыбачить да охотиться?
К Калинову камню редко кто по нынешним временам рыбалить ходит. Далековато. Последние следы деревенских рыбаков уж километра два как позади остались.
Чем ближе мужики подходили к скальному выступу, прозываемому в народе Калинов камень, тем тише и малословнее становился их разговор. А последний километр прошли так и вовсе молча…
За поворотом, на берегу, что против Калинова камня, горел костёр. У костра чаёвничали трое. Мишка всех троих враз узнал. И сидящие у костра его тоже видать признали. Те, что помоложе, вскочили и, тыкая руками в Мишкину сторону, что-то быстро говорили седому.
Юрка Слуцкис и Серёга Осипов посмотрели на Мишку. Они? Мишка кивнул – они.
Не сговариваясь, трое от костра и трое с реки двинулись навстречу друг другу. Посередь реки остановились – жадно и с любопытством оглядывая друг друга. Мишке-то вроде и не в диковинку непрезентабельный вид чужаков, как-то по второму-то разу их тряпьё глаза не застит – интересно другое – кто такие?
Мишка, сдёрнул руковицу-шубинку и протянул седому руку. Поздороваться.
Качнулся воздух, и словно волны по реке, лёгкие круги ряби шевельнули контуры чужих мужиков. Седой предостерегающе выставил вперёд открытую ладонь. Его попутчики стали истово креститься, а Юрка с Серёгой откачнулись назад. Мишку предостережение седого только подзадорило – он снова, но уже с лёгкой настороженностью протянул руку вперёд. Пальцы руки словно погрузилась в вязкую киселеобразную жидкость, противоположный берег реки задрожал и по нему, и по чужим мужикам опять побежали круги ряби…
Седой осуждающе покачал головой. А потом, что-то сказал. Мишка это понял по его губам – слов слышно не было. Мишка только сейчас обратил внимание на то, что всё действо, что происходило со стороны незнакомцев – происходило в полной тишине. Снег под их шагами не скрипел, костёр не потрескивал, разговор был не слышным, деревья не шумели на ветру. Просто картинка - как в кино, только без звука…
Словно читая Мишкины мысли, седой приложил руки к своим ушам и покачал головой. Мишка понял – их тоже не слышат. Только видят…
Оглядевшись, словно ища что-то, Мишка вдруг быстрым шагом кинулся к Калинову камню. Обломав верхние ветки кустов, чтобы те не закрывали видимость чужакам, на заиндевевшей стене камня, крупными буквами написал МИХАИЛ и ткнул себя пальцем в грудь. Седой понимающе кивнул головой. Мишка приписал – ЮРИЙ, и рукой показал на Слуцкиса. Мужики переглянулись, и, как китайские болванчики, закивали головами. А когда на камне появилось имя СЕРГЕЙ, незнакомцы уже улыбались вовсю и сами показывали рукой на Осипова.
Накивавшись, седой обернулся к одному из своих товарищей, и что-то коротко сказал. Мужик метнулся к костру, выдернул из него не догоревшую ветку и подал седому. На снежном скате берега появилось три имени: Провъ – седой ткнул пальцем в себя, Игнат – ткнул пальцем в сторону принесшего палку, Иван – палкой указал на третьего.
Вроде познакомились.
Мишка, улыбаясь во все тридцать два прокуренных зуба, пошевелил средним и указательным пальцем левой руки, показывая движение ног идущего человека в сторону чужаков, вопросительно поднял глаза на седого – подойти можно? Седой какое-то мгновение постоял в раздумье, затем палкой на снегу написал: «Сгинешь»… Затем, взмахом рук отрядил своих товарищей – одного влево, другого вправо. Мужики послушно пошли в разные стороны. И шагов через двадцать каждый пропал из вида. Как и не было их. Словно скрылись за какой-то невидимой чертой или завесой. Седой что-то неслышно сказал и оба его товарища, словно из ниоткуда подошли к нему.
Мишка понимающе кивнул и, обернувшись к Юрке с Серёгой, с лёгким удивлением сказал: «Вишь, чё делается – видим-то мы друг дружку в обе стороны метров по двадцать, не боле. Как в линзе какой… Чудно. Мы ить тоже, пойди в какую сторону - пропадём для них. И в прошлый раз – я ведь с ними прямо здесь и встретился, супротив Калинова камня…».
   И вдруг, словно что-то важное вспомнил – кинулся к камню, и стал по инею писать – КАЛИНОВ КАМЕНЬ. Обернулся. Седой Пров, шевеля губами, читал Мишкины каракули.
   Прочитав, улыбнулся и на снегу начертал: «Калиновъ».
Потянул ветер-тягунок, снег, сначала одиночными снежинками, а затем и густо повалил.
А у Прова, и его друзей, на берегу было тихо. И голубело промороженное небо.
   Минуты через три-четыре после того, как пошёл снег – изображение чужаков вдруг резко стало смазываться и таять. И вот уже метель закружилась по обе стороны реки.    Юрка Слуцкис кинулся к костру чужаков – но ни костра, ни даже просто его следов там не было.
   Мишка, глядя на Юркины метания, с усмешкой проворчал: «Нашёл, что искать. Думаю я, костерок этот лет сто назад, а то и больше здесь горел…».
   «Чего?!».
   «Того. Видал, как одеты были? А крестились как истово? У нас, почитай и бабки так не крестятся, всё больше для проформы. Читал, какими буквами Пров этот про Калинов камень писал? Ты в нашу азбуку давно заглядывал? Буквицы-то наши. Да не совсем. А уж буковку ер мы уж больше ста лет не пишем. Где-то я об этой буковке-то читал. Приду домой покопаюсь в книжках-то. Эх, жаль, что я наш год не догадался им написать! Сейчас бы знали какого времени сказку глядели. Ну, да ладно, в следующий раз спрошу…».
«В следующий? А оно тебе надо?» - Мишка по вопросу понял, что Серёге по фиг и эти странные чужаки и время в котором они живут.
А тут и Юрка пробурчал: «Ну, видели кого-то, ну и чё теперь – задрав штаны бежать за паровозом? А если, не дай Бог, в их время свалишься? Ведь не выберешься! Не зря этот Пров написал: «Сгинешь…». Ну, их к бесу – эти встречи. Завязывай ты, Мишка, с ними. Добром это не кончится. Нутром чую».
Возвращались домой молча. Серёга с Юркой с раздражением и сожалением что ввязались в какое-то мутное дело, Мишка с обидой на друзей - ничего им в жизни не интересно.
У сельповского магазина – разошлись. Юрка с Серёгой пошли пузырёк раздавить. Мишка от предложения выпить отказался. Расстались друг с другом с облегчением.

            3.

Мишка пропал в начале апреля. Пошёл по последнему льду на рыбалку и сгинул. Жена его, Анна, как только поняла, что с Мишкой что-то случилось, кинулась к друганам его – Юрке Слуцкису да Серёге Осипову. Те сразу сказали – к Калинову камню пошёл, там у него знакомцы с другого времени завелись – вот уж два месяца как только с ними время и проводит. Ну, а то, что утоп – это вряд ли, а вот что в эту линзу временную шагнул – это запросто. Больно уж ему этого хотелось – ни о чём другом и думать не мог, как только в другом времени побывать. Вот, видать и решился. Хотел Мишка, во времени том, людям жизнь по-новому обустроить. Помочь короче. Шалопутный же…
Жена Мишкина в слёзы – да в милицию. Заяву накатала. Так, мол, и так, пропал муж, какие-то проходимцы его умыкнули. Видно сектанты. Немые. А помогли им Юрка Слуцкис, да Серёга Осипов. А теперь сказки рассказывают – выкручиваются.
В милиции за её спиной пальцем у виска покрутили, но заявление приняли. Знали Мишку – не пьянь какая, чтобы за спасибо живёшь пропасть, мужик хозяйственный, считай лучший тракторист в колхозе. Если пропал, значит, случилось что.
   Искали Мишку долго – речку вдоль и поперёк располосовали, а уж в районе Калиновой горы и Калинова камня даже снег и песок сквозь сито просеивали. Юрку Слуцкиса с другом его Осиповым через день в милицию таскали, может ещё чего вспомнят. А чего им вспоминать-то, если они после первого похода к Калинову камню больше туда ни ногой. Чего им чужое время? – они и своё-то плохо помнят. Они ж не Мишка, что в разговорах, всё планы строил, как он в другом времени людей обучать будет жизни новой, знаниями делиться станет. Будущее приближать. Даже в библиотеку ради такого дела записался, чтобы знаний больше поднакопить. Ну, не с пустой головой же к людям идти? Пустоголовых в прошлом хватает. Да и у нас, в нынешнем времени, тоже.
Эти Мишкины слова, буковка к буковке, переданные свидетелем Осиповым в протокол и вписали. За что следователь по Мишкиному делу нагоняй от начальства получил – мол, кто здесь у нас пустоголовый?!
В конце мая в милиции додумались до того, что свозили Юрку с Серёгой в город, на детекторе лжи проверили, а заодно и тамошним психиатрам показали. Психиатры сказали – не наш случай. К наркологам нужно. Алканавты – их клиенты…
   Но ни какие действа для обнаружения Мишки, или его тела не помогли. Фантазии, они же до хорошего не доводят.
   К осени дело закрыли, да даже и не закрыли, так, в дальний ящик забросили, время от времени подшивая туда почти пустые бумажки.
   Дочь Мишкина, Светлана, к гадалке ходила – та сразу сказала – жив отец, только далеко очень и что домой он не вернётся. Да и поп местный отказался заупокойную отслужить. Я, говорит, живых не отпеваю. Лучше свечу за здравие поставьте. Поставили. Помолились. Да и потянулась жизнь деревенская дальше, только без Мишки.
   Жена его, Анна, как-то враз постарела, и из крикливой, бойкой бабёнки превратилась в угрюмую молчаливую женщину. Бедой своей ни с кем не делилась, не плакалась, а уж какие мысли в её голове гуляли, не знали даже дети…
   Через два года, дождавшись сына из армии и выдав замуж дочь, пропала и она.
Так же, как и муж её, в конце зимы ушла к Калинову камню и не вернулась.
Записку только оставила детям. Было в той записке одно предложение: «Всё, что смогла для вас сделала, теперь уж сами как-нибудь, а я к отцу пошла…».
   После того случая кто только к Калинову камню не ходил, многие хотели через ту временную линзу прошлое время углядеть – да не открывалась им линза. Пустое любопытство - это баловство, а ведь время – дело не шутейное. Каждому своё время дано, и только для душ с добрыми, непраздными помыслами – открывает время новую дорогу. И уже путнику решать – идти ли по ней…
Терёхинские дети, Светка да Пашка, каждый год в начале апреля семьями к Калинову камню ходили. Но не поминать, ответ попа помнили, а вроде как повидаться, внуков показать, жизнь свою рассказать. Садились большим семейством у камня лицом к противоположному берегу да всё и обсказывали, что да как, кто родился, кто крестился, а кто и преставился, как дети растут, внуки, значит, Мишки и Анны, что уродилось - да много чего говорили. Старикам же всё интересно. А что линза не открывалась, и не видно тех стариков, так не это главное. Главное, чтобы мамка с папкой знали, что всё у детей хорошо…
   Первых правнуков Михаилом и Анной назвали. И в апреле к старикам пошли – показывать. Как-то в этот раз так случилось, что все Терёхины собрались: у кого отпуск, у кого просто выходной, а кто и на пенсии уже, у кого каникулы в школе. Так большим табуном по апрельскому льду к Калинову камню и двинулись…
Напротив Калинова камня на берегу горел маленький костерок. На брёвнышке у костра сидел человек в монашеской одежде. За его спиной, над чёрной землёй свежей могилы, возвышался крест. Увидев выходящих из-за камня людей, монах встал и пошёл им навстречу. На середине реки остановился. Терёхины тоже. Светлана было шагнула к монаху. Но её придержал Павел. Перед ними рябью подёрнулось изображение противоположного берега, монаха и могилы. Монах кивнул Павлу. Правильно. Временная линза открылась…
   Затем, откуда-то из необъятного своего балахона монах достал лист бумаги, развернул его и показал Терёхиным. На листе красивой славянской вязью было начертано: «Поминать рабов божьих Михаила и Анну апреля 9 дня». А потом обернулся в сторону могилы.
   Терёхины стояли молча и глаз своих не отводили от креста.
   Да и о чём говорить? – всё было предельно ясно. Значит, нашла таки мать отца, и пусть в нашем-то времени чего у них только не было: и обижались, и поругивались, временами и разбегались по родительским домам, а пришла беда – и не смогли они друг без друга. Даже время им не стало преградой…
А жизнь они прожили долгую, и видать хорошую. Не каждого же хоронят там, куда душа его рвётся, да и время не для каждого пути свои потаённые открывает, чтобы близкие проститься могли…
   Изображение дрогнуло, поплыло, покрылось лёгкой рябью и пропало. Противоположный берег был пуст…