- Хэй-хэй-хэй! Ты что это делаешь? – Художник, опасно свесившись со стремянки, разглядывал друга круглыми от удивления разноцветными глазами.
- На себя посмотри, - добродушно фыркнул Лис и, махнув хвостом (мол, рисуй, не отвлекайся, ничего интереснее твоих цветущих зимних гнезд здесь не происходит), стал сосредоточенно обходить гору вещей, выложенных им за последние полчаса из шести картонных коробок и дюжины потайных карманов.
Но любопытство неугомонного Художника родилось прежде него.
- Ну-ка!… - Сбежав по стремянке вниз, он тут же присел на корточки и, прищурив левый, желто-зеленый глаз, принялся рассматривать лисьи сокровища.
Вскоре лисенок услышал его разочарованный вздох:
- Боюсь, этим нельзя рисовать…
- Как это, нельзя? Чудак, ты же сам сказал - взять из старого дома все, что мне принадлежит. – Лис нахмурился и положил тетрадь, исписанную прошлогодними стихами, обратно на пустую птичью клетку. Сухие цветы, давно прочитанные книги в скотчем заклеенных переплетах, детские игрушки и одежда, из которой лисенок незаметно для себя самого вырос - перешептывались чуть слышными скрипучими голосами. Гулко и беспокойно что-то тяжелое и невесомое одновременно билось изнутри в крышки шкатулок, угрожающе шипело содержимое пары атласных футляров, громыхали, будто шурупами, гнутые жестяные банки… Через плечо Лис перекинул в прошлом черный, а ныне совершенно выцветший плащ. Полы его шуршали осенними листьями и пахли дымом.
Художник грустно покачал головой:
- Нельзя. Позволь, я тебе объясню… Сами по себе эти вещи легки, как кленовые вертолетики – нет в них тебе больше надобности, а значит, нет в них и веса. Из таких вещиц все, что захочешь, соорудить сумеем. Но, знаешь, ни к чему это. Ведь они тяжелее того грузного вида здания, что устало сопит сейчас за твоей спиной.
Лис, поведя ушами и, действительно, уловив тихое сопение позади себя, обернулся взглянуть на серый, покрытый трещинами и частично облезшей штукатуркой, пятиэтажный дом. Подумал, что усталый дом похож на очень большого и очень печального слона.
– Да-да, ты не ослышался: принесенное тобою легче палой листвы - и тяжелей слона, поставленного на слона, поставленного на слона!
В подтверждение слов Художника прутья клетки вдруг загудели, как литой железный колокол, а банки загромыхали с новой силой.
- Но как это может быть, Чудак?!
Чудак, сощурив правый, прозрачно-серого цвета глаз, и подперев щеку кулаком, задумался.
- Тебе лучше знать… Скажу лишь, что никогда не рисую надеждами и тревогами, которым уже не суждено сбыться. Никогда не рисую вчерашними, подсохшими за ночь красками. Прислушайся, как они теперь ядовиты! Нет, этим нельзя рисовать…
Если, конечно, не хочешь начертить себе темницу…