ГОРОД БАРСА. Сборник очерков, посвященных истории Пскова.
«В славном и Богом хранимом граде Пскове…»
Псковская летопись.
**********
Иллюстрация: - ДОСПЕХ - фотография археологической находки в Довмонтове города Пскова (1960 г.) – плаcтинчатый доспех XIII века (предполагаемый доспех князя Довмонта, нагрудная часть. Эрмитаж, Санкт-Петербург);
- реконструкция, доспех русского воина, XIII век;
- МЕЧ князя Довмонта с ножнами, XIII век (Псков, музейная экспозиция);
- рукоять меча князя Довмонта с инкрустацией (копия подлинника, 2011 год, Псков);
- ШЛЕМ - археологическая находка, сделанная возле места Липицкой битвы 1216 года, - шлем князя Ярослава Всеволодовича с серебряными накладками (Оружейная палата Московского Кремля);
- реконструкция шлема знатного воина начала XIII века с личиной и бармицей (Исторический музей, Москва).
**********
13. КНЯЗЬ ДОВМОНТ. НЕМЦЫ ПОД ПСКОВОМ. 1269.
Война с немцами и датчанами. 1267-1270.
В этой главе по-прежнему идет разговор о войне, начавшейся в 1267 году, с немцами и датчанами. После Раковорской битвы 1268 года немцы предприняли ответное нападение – в 1269 году они выступили в поход на Псков. Однако псковичи победили, был заключен мир, продлившийся 30 лет – до 1299 года.
ОСАДА ПСКОВА НЕМЦАМИ. МЕЧ ПЕРЕД АЛТАРЕМ. РАНА МАГИСТРА.
8 ИЮНЯ 1269 ГОДА.
Неделя Всех Святых.
Церковь, основанная позднее Довмонтом, - во имя Святого мученика Христова Феодора Стратилата.
«В лето 6777 [1269]. Придоша Немци в силе велице подъ Пльсковъ в неделю Всех святыхъ, и приступиша к городу».
Новгородская первая летопись.
Неделя Всех Святых в православии – восьмая после Пасхи (начинается с 8-ого после-пасхального воскресенья), то есть по древней церковной традиции праздник справляется в конце мая - начале июня. Церковь поминает всех святых и мучеников за веру, и канонизированных, и оставшихся неизвестными. День памяти Святого Федора Стратилата (8 июня по старому стилю и 21 июня по новому) может совпадать с 8-ой неделей после Пасхи, так что тут никаких противоречий нет. В том далеком году неделя Всех Святых выпала на начало июня по старому стилю и на вторую половину июня по новому (то есть был разгар лета). Сложнее обстоит дело с годом. Новгородская летопись называет год 1269-й, псковская «Повесть о Довмонте» ничего по этому поводу не говорит, Старшая Ливонская рифмованная хроника тоже не содержит даты, а в записях Псковских летописей (помимо Повести) встречается упоминание о двух походах, в 1269 и 1272 годах, причем указано, что поход 1272 года возглавлял ливонский магистр Отто фон Лютенберге лично. Житие Довмонта, написанное в XVII-том веке, повторило именно этот последний вариант. То есть либо немцы в самом деле нападали на Псков дважды с маленьким промежутком во времени, либо происшествие оказалось задвоено в летописи, разбито на две части. И как тут быть? И сколько же раз на самом деле немцы подходили к Пскову непосредственно после Раковора?
Ответ - после Раковора немцы, собрав большое войско, явились к Пскову взять реванш за поражение (потому что при Раковоре их все же разбили, как тут ни выкручивался хронист, не желая огорчать внимавших ему братьев), на следующий 1269 год летом: «Зима прошла, лето наступило, пришло немецкое войско в доспехах на богохранимый город Псков в неделю Всех Святых». Поход на Псков согласно всем источникам, и русским, и немецким, возглавлял магистр Отто фон Лютенберге, но в 1270 году 16 февраля в Западной Эстонии в битве рыцарей с литовцами при Карузене он погиб. Хроника Германа Вартберга: «Магистр Оттон же был убит литовцами на льду с 52 орденскими братьями и 600 христианами, при Карусцене в Вике, в день св. Юлиании». Так что в 1272 году он уже никак не мог привести под Псков свое войско. Кроме того, тот же Вартберг сообщает, что «В 1270 году после этой битвы (при Карузене) некий брат Андрей исполнял должность магистра в Ливонии. И он также пал вместе с 20 орденскими братьями в том же году в битве с литовцами». Так что и следующему магистру было не до войны с Новгородом и Псковом.
Еще один часто возникающий вопрос. Почему немцы напали на Псков, а не на Новгород? Даже делаются предположения, что они мстили лично Довмонту, который насолил им в Раковорской битве и сразу после нее больше всех. Так что их поход был узко-направленной местью. Но, во-первых, Довмонт ограбил после Раковорской битвы не немецкие владения, а владения датского короля, а во-вторых, немцы в какой-то степени и напали в 1269 году на Новгород – Псков ведь входил во владения Новгорода, он был важным новгородским аванпостом на западном направлении. В этом несложно убедиться, взглянув на карту и прикинув границы владений – и новгородских, и немецких. С другой стороны, немцы всегда, и прежде, и потом, желали бы завоевать и присоединить к себе именно соседнюю Псковщину, оторвав ее от Новгорода. Они граничили с этой землей, она им была нужна.
В общем же и целом, и это тоже следует иметь ввиду, получилось то, что получилось, - войну с соседями развязали новгородцы, а расхлебывать ее последствия пришлось в первую очередь псковичам.
Николай Карамзин: «Злобствуя на россиян, магистр ордена собрал новые силы; пришел на судах и с конницею в область Псковскую… Отто грозился наказать Довмонта: ибо сей князь был страшен не только для Литвы, но и для соседственных немцев, и незадолго до того времени истребил их отряд на границе» (последнее предложение относится, видимо, к битве на Мироповне).
События недели Всех Святых 1269 года можно восстановить с достаточной долей убедительности благодаря сообщению трех источников – псковской Повести о Довмонте, Новгородской первой летописи и Старшей Ливонской рифмованной хронике. Причем каждый из этих источников, исходя из собственных соображений, что-то сообщает, а о чем-то умалчивает, поэтому тексты надо совмещать… это похоже на мозаику. Отдельные кусочки складываются воедино – и вот она, картина, заиграла во всей красе. Все понятно, больше никаких неточностей и недомолвок.
Итак, цельный рассказ о русско-немецкой войне лета 1269 года выстраивается таким образом:
Инициаторами войны выступили ливонские рыцари, которых охотно поддержали датские вассалы из недавно разоренной русскими Северной Эстонии (Вирумаа, Вируян), владений датского короля (об этом есть упоминание в Ливонской хронике – «Мужи короля были этому рады»). Возглавлял войско ливонский магистр Отто, организатор похода. Это было серьезное, хорошо подготовленное предприятие, по своей масштабности равное Ливонскому крестовому походу 1240-1242 годов. Тогда западным агрессорам противостоял Александр Невский, теперь это должен был сделать Довмонт Псковский. Немецкое воинство было уверено в себе и в своей победе. Хронист пишет, что рыцари подошли к Пскову «в боевом настроении». Но «не ведали окаянные, что приключится с ними», - это уже из русской летописи.
Повесть о Довмонте: «Слышав же местеръ земля Ризскиа мужство Домонтово, ополчився в силе тяжце без бога, и прииде ко Пскову в корабляхъ, и в лодьях, и на конехъ, и с порокы, хотя пленити домъ святыа Троица, а князя Домонта руками яти, а мужъ псковичь мечи иссечи, а иныа люди плесковскыа в работу ввести».
Немцы двигались на Псков «в силе велице» (немецкий источник называет 18 тысяч воинов, Карамзин, использовав эти сведения, уточняет: «число великое по тому времени»), и по суше, и по воде – по водам Чудского и Псковского озер, по реке Великой, а также по западному левому берегу озера, который принадлежал им (непосредственно озерное побережье входило в юрисдикцию Дерптского епископата, а западнее, там, где располагался Феллин, властвовали ливонские рыцари). Действуя несколькими отрядами, немецкие захватчики на подходе к Пскову взяли и сожгли Изборск, разорили и ограбили окрестности Пскова.
Старшая Ливонская рифмованная хроника:
Магистр из-за невзгод в стране
Однажды лучших мужей созвал,
С которыми он на совете решил
В русские земли войной пойти.
Мужи короля были этому рады.
Так что к походу готовились
По всей стране.
И весь народ с собой позвали.
Леттов, ливов, эстов немало
В этом намерении их поддержало.
Магистр войско братьев с собой привел,
Сколько смог он собрать.
Всего сто восемьдесят их было. …
На лошадях прискакавших . …
Среди них моряки также были
Тысяч до девяти человек…
Когда подошли они к стране,
Которая Русью называлась,
Большое войско их разделили
На несколько сильных отрядов.
Впереди всех поскакал он [магистр]
Отважно в Русскую землю.
Было слышно здесь и там
О действиях разных быстрых отрядов.
Тогда же Изборск был сожжен
Руками братьев.
Этот замок русским принадлежал,
О нем я уже прежде упоминал.
Войско братьев повернуло,
Чтоб Пскова достичь поскорее. К нему
Подошли они в боевом настроении.
Хронист пишет далее: «Русские этого не ожидали».
Честно говоря, почему не ожидали – непонятно. Подготовка похода заняла некоторое время и не могла остаться незамеченной в Пскове. Может быть, хронист просто выказывает свое субъективное мнение, либо же в самом деле произошло что-то непредвиденное для псковичей?
Может быть, нападение оказалось все же слишком стремительным, и русских разбили на подступах к Пскову вопреки их надеждам на удачный отпор врагам. Силы были слишком неравны. Пал Изборск… Может быть, вторая часть сообщения Германа Вартберга (опять мы о том же самом), примыкающая к сообщению о битве при Раковоре (Магольмской церкви), рассказывает именно об этой войне? Вот тут-то как раз все очень похоже: «народ, собранный в войско, избил при вторичном столкновении у какой-то речки 5000 русских и обратил остальных в бегство». С другой стороны, маленький кремль Изборска на немецком рубеже, который не шел ни в какое сравнение с мощными укреплениями Пскова, его защитники могли оставить умышленно, после того, как он выполнил свою задачу, - в таком случае это было плановое отступление.
Конечно, в Новгороде уже знали обо всем, что происходит на Псковщине, псковичи ожидали новгородскую военную помощь, однако новгородцы подоспели к Пскову не сразу… а пока что псковичам пришлось поступить соответственно обстоятельствам, то есть, как уже упоминалось, уйти от Изборска, сжечь самим свой собственный деревянный посад и затвориться в своей крепости. В таких случаях деревянными постройками предместья жертвовали без раздумий, чтобы лишить врага убежища, строительного материала и добычи, - как сказано в одной статье: «Все, что не влезало в замок, уничтожалось». Черный юмор, так сказать. Если у Пскова уже была вторая оборонная стена, то ближняя к кремлю часть посадского Полонища, тоже ставшая Застеньем, оказалась защищена, однако городские окраины должны были погибнуть.
А посад в Пскове в те времена, как живописуют об этом вторящие историкам публицисты, был тесно застроен и очень красив. Городские деревянные усадьбы, подпиравшие друг друга своими стенами, поднимались по сторонам улиц на несколько метров от земли и имели минимум по два, а чаще по три этажа (все вместе порядка десяти метров в высоту) – внизу устраивались складские помещения (клети), выше в жилом этаже располагалось самое большое и просторное помещение, используемое для трапез, и будничных, и праздничных, а также для ежедневного сбора членов семьи, занятых разными повседневными делами (повалуша), а еще выше находились светелки и спальни, зимние – теплые, то есть со своими печками (топившимися по-белому, то есть с выводной трубой), и летние – холодные. Дом имел высокое крыльцо с периллами, окружался на уровне второго жилого этажа крытой галереей-гульбищем и на уровне третьего спального этажа имел выступающие над фасадами балконы (еще один вариант того же гульбища). Вокруг дома располагались хозяйственные пристройки, в которые можно было попасть по крытым переходам. Чем богаче была усадьба, тем больше она насчитывала жилых и хозяйственных помещений в своем составе, но особенно расширять свои владения по сторонам горожане возможности не имели, площадь приходилось экономить.
Быт того времени достаточно хорошо изучен, хотя вопросы все-таки остались… Например, историки установили, что повалуши и гридницы топились по черному, то есть дым из печи шел прямо во внутреннее пространство и выходил через верхнее отверстие, однако прежнее предубеждение к такого рода отоплению в последнее время стало отступать перед предположением, что оно, во-первых, было не так неудобно, как это кажется, а во-вторых, даже могло иметь свои преимущества… Дом строился очень высоким, чтобы дым не застаивался в нижней части жилья, а сразу поднимался вверх, к крыше (потолки тогда не настилали), где он прекрасно вытягивался наружу, никому не мешая, - если же выше повалуши были еще помещения второго этажа, то горячий дым при этом их обогревал, особенно в отношении пола. Печь топили не всяким там подручным мусором, а качественными дровами из деревьев только определенных пород, в результате чего дым не был вредным, – он мог быть, напротив, целительным… Есть и еще некоторые нюансы…
Но в общем и целом, можно точно утверждать, что деревянные городские жилища того времени были в достаточной мере комфортны - и, кроме того, очень красивы, и внутри, и снаружи. Незамысловатый вроде бы интерьер повалуши (стол да лавки) украшался (разумеется в соответствии с достатком хозяев) лучшими и самими дорогими вещами - мехами, вышитыми покрывалами и подушками, коврами, дорогой посудой, иконами и часто даже росписями на стенах. Русские мастера-плотники виртуозно владели своим главным инструментом – топором, великолепно разбирались в материале, с которым работали, и отлично знали, как срубить хороший дом и как его наилучшим образом украсить, чтобы и жить было хорошо, и глаз радовал. Все постройки имели высокие двускатные крыши с коньками (либо снабженные утепляющим дерновым настилом, либо крытые лемехом – деревянной, чаще осиновой черепицей), щедро украшались прекрасной резьбой и ярко раскрашивались. Живи да радуйся, одним словом…
Теперь все эти прекрасные прочные обжитые дома, пропитанные семейным духом, своими руками поджигали сами их хозяева, те люди, которые их возводили и обустраивали, которые в них жили… И сухое дерево вспыхивало и горело, и отдельные пожарища сливались в один огромный гудящий костер у каменного подножия крепости, будто бы ее омывало огненное море… на это море огня на месте жилых районов страшно и больно было смотреть, стоя на высоких заборолах крепостных стен… Но ничего, главное – уцелеть самим, уберечь своих близких, отбиться от врага, а дома, да еще из дерева, которого в окрестных лесах великое множество, можно построить заново, да еще так быстро, да еще лучше прежних… и все еще будет хорошо, и жизнь продолжится, и радость вернется…
И вот под стенами крепости на фоне черного пепелища появились всадники в белых плащах с крестами…
Ливонская рифмованная хроника:
Тотчас же русские своими руками
Свой город сожгли до основания
И отступили в тот же час
В крепость, хорошо укрепленную
И русскими хорошо охраняемую.
Псковом тот замок зовется.
Вокруг расстилалась прекрасная земля.
Братья расположились около него.
Русские укрепили ворота
Их замка, крепко построенного.
Они настроены были мужественно,
Хотя и не были единодушны,
Всё же остался непокоренным замок.
Некоторые подробности осады Пскова на неделе Всех Святых 1269 года разобрать нельзя, так как сведений об этом не имеется. На основании слов хрониста об осажденных («не были единодушны») можно заключить, что немцы знали о том, что происходит в городе (значит, у них там были свои люди) и что некоторая часть псковичей впала в панику (или намеренно провоцировала панику) и предлагала сдаться. Можно бы было даже предположить, по аналогии с прежними временами, что в Пскове успела уже сформироваться новая немецкая партия – взамен выведенной Александром Невским, хотя, казалось бы, урок даром не пропал, и Псков больше никогда не пытался столь явно, как прежде, заглядываться в немецкую сторону… Но в любом случае главное заключено в строке: «остался непокоренным замок».
Обычно, описывая положение Пскова, говорят про то, что город «оказался в тяжелой осаде. Почти две недели ливонцы методически штурмовали крепость, используя стенобитные орудия и осадные машины. Создавалось критическое положение, силы осажденных, казалось, были уже на исходе». Однако особенно любопытно, что, встав под Псковом, немцы, кажется, на самом деле так и не отважились на штурм, хотя «пороки», которые они с собой притащили, должны были использоваться по полной программе… но это не слишком помогало осаждавшим. Штурмовать «крепко построенную» псковскую твердыню было занятием сложным и неблагодарным, это становилось очевидно для всех, кто приходил под ее мощные стены с мечом и огнем…
Ливонская рифмованная хроника:
Погода была сырая и холодная,
Из-за этого штурм не начали.
Погода в июне месяце была сырая и холодная, это остановило рыцарей, которые часто воевали в зимние морозы.
Впрочем, возможно, Ливонская хроника лукавит, не желая повествовать про неудачные штурмы. Хрониста даже трудно упрекнуть в сокрытии фактов, у него ведь, если вспомнить его аудиторию, не имелось выбора… чтеца просто забросали бы грязными тарелками, если бы он во время братской трапезы (а именно тогда и происходила декламация подобных произведений) осмелился озвучить собравшимся героям сообщения о военных поражениях, правдивые, но нестерпимые для их гордого духа…
Новгородская первая летопись: «В лето 6777 [1269]. Придоша Немци в силе велице подъ Пльсковъ в неделю Всех святыхъ, и приступиша к городу, и не успеша ничтоже, но большюю рану въсприяша, и стояша 10 днии».
Сражение у стен Пскова. Священный меч.
«Мужественный Довмонт… новыми подвигами геройства заслужил удивление и любовь псковитян; десять дней бился с немцами; ранил магистра. … воины, им предводимые, не боялись смерти».
Николай Карамзин.
Так или иначе, но положение окруженной врагами крепости ухудшалось с каждым новым истекшим днем, а новгородцев все еще не было, - причем внешняя угроза сочеталась с внутренней, поскольку полного единодушия среди осажденных, как можно предположить, исходя из сообщений немецкого хрониста, не наблюдалось.
На фоне дождевых серых туч укрепления псковского кремля, уж какими бы они ни были в то время - каменными, не каменными, из двух стен, из одной, но главное, что «крепко построенными», - эти укрепления наверняка выглядели особенно устрашающе… несмотря на это, немцы все же могли собраться с духом и приступить к штурму, - если они уже этого не сделали, конечно. При этом пороки-камнеметы должны были быть использованы, они действовали с расстояния и били по стенам и башням, нанося урон… Часть горожан и беженцев роптала и предлагала сдаться, их упадническое настроение могли подогревать немецкие лазутчики. Обороной города руководил, понятное дело, князь Довмонт. Оценив ситуацию, он решил не ждать дальнейших неприятностей, а попытаться упредить их, поэтому надумал дать немцам бой под стенами крепости, «не дождавъ полковъ новъгородцких». Судя по описаниям Повести, это было отчаянное предприятие, а раз князь на него решился, значит, без этого было не обойтись. Может быть, нужно было помешать немцам перейти к штурму? Разбить их камнеметы, сжечь осадную башню? Деморализовать внезапным нападением, наконец? И поднять боевой дух своих, параллельно обезвредив пятую колонну? Иначе подоспевшие наконец новгородцы рисковали застать на месте псковской крепости одни окровавленные развалины.
Повесть о Довмонте содержит подробность, которую потом слово в слово повторило Житие и которую упоминают с приличествующими случаю комментариями все, кто берется снова рассказать о битве под Псковом в летний день 1269 года: «В этот трудный момент князь Довмонт проявляет не только свойственные ему мужество и хладнокровие, но и горячую веру, возлагая упование на Бога». Повесть рассказывает, что перед осуществлением задуманного рискованного предприятия князь, «слышавший то, что ополчаются люди без ума, пусть во множестве силы, но без бога», отправился за божьим благословением на задуманный подвиг в храм.
Князь Довмонт «вниде въ церковь святыа Троица и, положивъ мечь свой пред олтаремъ господнимь, пад, моляся много с плачемъ, сице глаголя: «Господи боже силъ, мы, людие твои и овца пажити твоея, имя твое призываемъ, призри на кроткиа и смиренныа възвыши, и гордыхъ высокиа мысли низложи, да не опустиеть пажить овць твоих». И взем же игуменъ Сидоръ мечь, и всь иерейский чинъ, препоясавше мечемъ, и благословивша и отпустиша».
Эпизод с молебном перед сражением, вероятнее всего, подлинный, так как вполне отвечал духу времени. Кроме того, стоит учесть, что отношение воинов к своему оружию всегда было особенным. В старые времена его старались усилить сообразно эпохе и религиозным воззрениям магическими действиями, молитвами, частицами святых мощей. Мечам, словно живым существам, давали имена.
Конечно, молиться перед боем Довмонт пошел не один, а в сопровождении своей дружины. Средневековые князья без своей дружины вообще ничего не предпринимали – и советовались с нею, и молились, и сражались. Кроме того, на торжественный молебен в собор Святой Троицы должны были собраться многие другие псковичи – и те, которые защищали его с оружием в руках, и все прочие. В маленьком соборе места на всех хватить не могло… что ж, значит люди стояли рядом с церковью, и каждый ощущал себя при этом частью общего целого, каждый одухотворялся стремлением к победе над врагом и верой в нее, как в проявление высшей справедливости.
В общем, князь сделал все от него зависящее, чтобы поднять боевой дух псковичей и понадежнее заткнуть рот запаниковавшим противникам обороны и тайным предателям. Торжественный молебен в церкви перед боем, с освящением оружия, был по тем временам мощным идеологическим приемом. Князь хорошо чувствовал настроения людей и действовал правильно.
Повесть о Довмонте: «Домопт же въ множестве ярости мужства своего, не дождавъ полковъ новъгородцких, с малою дружиною с мужи съ псковичи выехавъ, божиею силою победи и изби полки ихъ, самого же местера раниша по лицю».
В этом отрывке останавливают внимание две детали: во-первых, Довмонт разогнал немцев малыми силами… опять та же история, врагов много, наших мало, но с божьей помощью одолели… наверное, и тут не обошлось без каких-то военных хитростей, Довмонт был любителем и знатоком хитроумной стратегии и обезоруживающей тактики, с применением диверсионных приемов… а во-вторых, что он лично дрался с магистром.
В бою рыцари искали равных себе по титулу и рангу противников, другие бойцы расступались, пропуская своих вождей друг к другу, чтобы они могли сойтись в поединке. Именно поэтому князь Александр Невский в битве на Неве в 1240 году дрался с предводителем шведского войска и ранил его копьем в лицо (говоря красивыми и значительными словами летописи – «самому королю възложи печать на лице острымь своимь копиемь»). Схватившись в бою с магистром Отто, князь Довмонт попытался убить его, сумев нанести ему удар в лицо. Опытные бойцы во время конного поединка старались целиться врагу копьем в лицо, поскольку забрало шлема тоньше, чем грудной панцирь, и удар мог скорее достигнуть цели. В 1410 году магистр Тевтонского ордена в битве при Грюнвальде был убит ударом копья в лицо (хотя этот удар согласно легенде нанесла не рыцарская рука).
Правда, в 1410 году тогдашнего магистра лупили копьем по другому шлему. Кавалерийский шлем (пехотинцы никогда такими не пользовались) западного образца середины XIII века (именно такой носили немецкие рыцари, в таком должен был воевать и магистр Отто) представлял собой подобие железного котла (горшка), полностью закрывавшего голову, с клиновидной, вытянутой вперед лицевой частью; он звался немцами топфхелм (немецкое topfhelm — «горшковый шлем»; английское Great Helm, французское Grand Helm — «большой шлем») и состоял из двух половинок – верхней и нижней, причем линия соединения была жесткой и проходила по линии глаз, для которых была предусмотрена очень узкая продольная щель (забрало не поднималось, шлем одевали или снимали целиком), а чтобы боец не задохнулся, для дыхания в нижней части шлема были проделаны (просверлены) маленькие отверстия (дырочки). Такие шлемы, надевавшиеся поверх облегающего голову, шею и плечи кольчужного капюшона, можно увидеть в музеях, - грубые, громоздкие, из кованого железа чуть ли не в полпальца толщиной.
Рядом в витринах выставлены шлемы русских воинов того же времени – с цельной полукруглой кованой верхней частью (тульей), повторяющей форму головы, немного вытянутой вверх и имеющей острый длинный выступ на теменной части (шишак, к нему еще крепили султан из перьев), с жестко приделанной полумаской (личиной), защищающей глаза и нос, от которой до груди спадает толстая кольчужная сетка (бармица), причем такая же бармица прикреплена к шлему сзади и с боков, закрывая шею и плечи. У такого шлема тоже не было подъемного забрала, и, чтобы открыть лицо, его надо было снять с головы. Облегченный вариант шлема не имел ни полумаски (за исключением назальной пластины), ни передней (лицевой) бармицы. Русские шлемы знатных воинов представляли собой произведения искусства, украшались накладками из вызолоченного серебра с образами святых, с молитвенными письменами… они выглядят куда изящнее, чем боевые головные уборы тевтонов, а что касается степени защиты, то, видимо, котлообразный немецкий шлем, обеспечивающий носившего его воина жестким железным листом напротив лица, но не дававший возможности для полноценного обзора, был надежен в той же степени, что и русский шлем с маской и прикрепленной к ней железной сеткой.
Форма топфхелма предусматривала защиту от попытки обнажить голову его владельца – он был сильно опущен спереди, а ведь всадник скакал в бой, слегка нагибая голову (а подбородок его при этом прикрывал висевший на груди щит), так что снизу подцепить большой шлем острием копья было невозможно, рассчитать же ракурс прямого удара и сбить его было тем более непросто… и даже если шлем соскакивал, у копья ведь чаще всего был только один удар, повторить который с целью добить противника было нельзя… хотя можно было, бросив сломанное копье, взяться за меч и продолжить поединок… вообще рыцаря, потерявшего шлем в бою, ждала верная смерть, если ему не приходили на выручку… Одним словом, гарантии стопроцентной безопасности не бывает. Остается только добавить, что Устав Тевтонского ордена не разрешал излишества в одежде своим членам, поэтому украшения на шлеме магистра и рыцарей отсутствовали.
С вооружением магистра Отто более-менее все ясно. А что представляли из себя доспехи князя Довмонта, как он выглядел, когда летел на магистра с копьем наперевес?
Чтобы не отстать от времени, нужно перенимать все лучшее и у друзей, и у врагов.
Известно, что после трагического столкновения с татаро-монголами русские князья быстро переняли у захватчиков все самое передовое в области вооружения. Например, Галицкий князь Даниил вооружил свою тяжелую конницу по татарскому образцу. Между тем татарский образец был очень близок к западно-европейскому, он включал защитное вооружение даже для лошадей (на миниатюре, изображающей битву при Легнице между западными рыцарями и татарами обе рати в одинаковом вооружении выглядят идентично).
В Повести о Довмонте указано, что он был родом из Литвы. Литва брала примеры вооружения и у поляков, и у немцев, и у Руси – и Северной, и Западной, и Восточной. Литва Средних веков – это был такой котел, в котором смешивалось очень многое… Можно предположить, что Довмонт, который в принципе вполне мог иметь вооружение западного рыцаря, все-таки с большей вероятностью обладал русским комплектом защитных доспехов, – он вырос и жил в Нальщанах, Нальщаны – область, граничившая с Жемайтией (Жмудью), где с наиболее современным вооружением было плохо, и с русским Полоцком, где бытовала давняя славная русская военная традиция. Мать Довмонта, предположительно, была полочанкой. Влияние русской культуры в Нальщанах, балто-славянской области (сегодня это Белоруссия), было весьма сильным… Что касается наборного доспеха, который одевался поверх кольчуги, то ведь доспех Довмонта нашли, так что о нем мы тем более все знаем. И, пожалуй, его легче всего представить себе в русском шлеме.
Но вернемся к поединку. Удар князя Довмонта, который он нанес предводителю немецкого войска, был предельно точен, но по какой-то причине не стал для последнего роковым… железный громоздкий шлем наверняка пострадал, однако уберег своего владельца… убить бронированного рыцаря с одного удара – редкая удача. Так что столкновение с предводителем псковичей завершилось для ливонского магистра всего лишь раной, к тому же не тяжелой, - вскоре он сам участвовал в мирных переговорах с новгородским князем. Смерть нашла Отто Лютенберга только через год («не знал окаянный, что должно случиться с ним»). И тем не менее в поединке он был побежден, а это дорогого стоит. Ведь за происходящим с крепостных стен следил весь Псков.
Житие Довмонта, один из встреченных в печати вариантов: «Блаженный же князь еще раньше распустил множество воинов своих и теперь, не дождавшись большого полка новгородских воинов, кого нашел, тех и взял с собою. Вышел против язычников, вооружившись силою Животворящего Креста и в молитве призвав себе на помощь святого страстотерпца Христова Федора Стратилата, память которого была в тот день. Затем же вынул меч свой и решительно напал с малой дружиной на язычников. Преславный же Вседержитель, в Троице славимый, едиственный Царь царствующих и Господь господствующих, Владыка Христос, явил святую помощь Свою: предал противников страшного Своего имени в руки верному Своему слуге, благочестивому князю нашему, и пали перед ним на острие меча, и самого магистра в лицо сильно ранил сам».
Итак, Довмонт «божиею силою победи». Далее Повесть говорит о том, что немцы были разбиты и ушли восвояси. Довмонту удалось отстоять город.
Летописец-пскович патриотично приписывает честь победы только своим согражданам и своему князю, нарочно уточнив, что Довмонт разбил немцев своими собственными малыми силами, «не дождавъ полковъ новъгородцких». На самом деле в Новгородской летописи и в Ливонской хронике содержатся сведения о том, что новгородская помощь все же подошла под Псков, и именно это окончательно решило исход всего дела.
Новгородская первая летопись: «Новгородци же съ княземь Юрьемь погонишася по нихъ (немцев), инии на конихъ, а инии в насадехъ поехаша вборзе; и яко уведаша Немци новгородьскыи полкъ, побегоша за реку». Новгородский летописец, как видим, тоже верен себе, - победа приписывается им только своим согражданам, хотя в его сообщении о том, как немцы стояли под Псковом 10 дней, есть подробность относительно того, что они в это время «большюю рану въсприяша». То есть не просто так они там стояли, а псковичи в это время не просто так сидели, затворившись в своей неприступной крепости, - отпор-то захватчикам они все-таки дали, и это произошло еще до того, как, увидав атакующих их новгородцев, немцы «побегоша за реку»… иначе ситуация могла бы сложиться иначе, чем бодрое «не успеша ничтоже», и сырая холодная погода, вполне вероятно, не подействовала бы на немцев таким решительно непреодолимым образом, что они отказались от мысли о штурме. Иногда даже предполагают, что немцы ретировались из-под южной стены крепости за реку после сражения с Довмонтом, то есть еще до прихода новгородцев. Еще один вариант возможного развития событий: «Когда немцы уже отступали, к Довмонту явилась новгородская помощь. Совместные силы псковичей и новгородцев стали преследовать отступающего противника».
Существует вероятность, что Довмонт знал о приближении новгородцев – от разведки, которая должна была функционировать, несмотря на осадное положение крепости (зачем же тогда тайные ходы под стенами)… он даже мог скоординировать с ними свои действия… либо же он напал на немцев в расчете на то, что те тоже знают (от своей разведки), что новгородцы вот-вот подойдут, и поэтому ему легче было заставить их отступить, из опасения прибытия на помощь псковичам новгородского полка, который мог ведь и ускорить свое движение…
За какую реку «побегоша» немцы, за Великую или за Пскову, в летописи не уточняется. Великая в пределах Пскова широка и глубока, так просто ее форсировать невозможно. Здесь ее ширина 160 метров, а глубина доходит до 18 метров. Брод на реке находился только много южнее, у Выбутских порогов, а это 12-13 км от Пскова (два с половиной часа пешком, час езды верхом). Но у немцев были корабли, на которых приплыла часть их войска. Ливонский хронист говорит, что «войско братьев через реку переправилось». В дальнейшем магистр прибыл на переговоры к новгородскому князю Юрию, переплыв реку на корабле. Получается, что немцы ретировались за Великую, в Завеличье. К этому же выводу пришел и Карамзин, он пишет, что защитники Пскова: «заставили рыцарей отступить за реку Великую». Это к тому же означало первый шаг немцев к отступлению из русских пределов. На противоположном, западном берегу Великой начинался путь в Ливонию, в немецкие земли. Нападая на Псков, немцы подходили к нему с запада, со стороны Великой, и уходить им нужно было той же дорогой.
Итак, псковский и новгородский летописцы оба в два голоса утверждают, что доблесть их сограждан была выше всяких похвал.
Не отстал от русских коллег-книжников в желании подчеркнуть мужество и стойкость своих воинов и ливонский хронист-рифмоплет. Ливонская рифмованная хроника скрепя сердце признается, что псковичи «настроены были мужественно», но указывает, что помощь новгородцев была так себе («К тем русским подошла Подмога. Но серьезной помощи Не смогли от них получить. С братьями сразиться они не решились»), однако далее хронист все же «проговаривается»:
Помощь, о которой я говорил,
Была из Новгорода послана,
Чтобы помочь им крепость отстоять
От незваных гостей.
Среди них было много отчаянных людей…
Мужество воинов познается в бою. Не схватившись в бою с новгородцами, немцы вряд ли могли узнать, что среди них «много отчаянных людей»…
Проговорившись таким образом и вдруг пав духом, хронист заявляет, словно обиженный ребенок: «Об этом я больше говорить не хочу». Далее следует нытье про эту самую непогодь в разгар лета, из-за которой доблестное испытанное в боях немецкое воинство так и не решилось на штурм Пскова (или решилось, но потерпело поражение), и сообщение о том, каким образом немцы из-под Пскова ретировались:
Ну, на совете с войском решили,
Что на кораблях многие воины уплывут.
Войско братьев через реку переправилось,
Чему все русские рады были.
В это время к магистру прибыли послы от князя Юрия Андреевича, от имени великого князя Ярослава («короля») предложившего немцам переговоры о мире. Магистр, раненый в недавнем бою в лицо и, вероятно, выглядевший в связи с этим просто прекрасно, в сопровождении своих рыцарей переправился через реку и встретился с Юрием. Переговоры состоялись и прошли успешно.
Ливонская рифмованная хроника:
И мир хороший они заключили,
Русских обрадовавший.
Как только мир установили,
Магистр и его свита
Вновь на корабль поднялись.
О мире магистр сообщил
Всем воинам своим.
Тотчас коней они оседлали
И домой поскакали.
Так закончился этот поход.
Новгородская первая летопись: «Новгородци же приехаша въ Пльсковъ, и взяша миръ чресъ реку на всеи воли новгородьскои».
Строго говоря, это был не мир, а предварительное перемирие. Мирный договор новгородцам удалось заключить позднее, - с датчанами в том же 1269 году, а с немцами в следующем 1270 году.
Согласно Повести о Довмонте, немцы ушли из-под Пскова 8 июня: «Они же трупьа своя многи учаны накладошл, везоша в землю свою, а останокъ ихъ устремиша на бегъ, месяца июня в 8 день, на память святого мученика Федора Стратилата принесению мощей». Именно этот день и был особо отмечен в Пскове закладкой церкви Федора Стратилата, предпринятой Довмонтом после избавления от немецкого нашествия.
Житие Довмонта: «Благочестивый же князь Тимофей с воинством своим, одержав победу, возвратился в Псков с радостью великою хваля и благодаря Бога за все, что сотворил с ними. И создал церковь во имя святого мученика Христова Федора Стратилата, по его молитве разбили иноплеменные полки, и град Псков от разорения спас».
Наверное, эту победу отмечали иначе, нежели предыдущие - пировать было некогда и, возможно, нечем. Нужно было хоронить павших и помогать тем, кто уцелел, лечить раненых, кормить детей, разбирать развалины, расчищать пожарища, строить новые дома, поднимать хозяйство.
Церковь Феодора Стратилата, поставленная Довмонтом в честь новой победы, располагалась слева от дороги в детинец, довольно близко и к дороге, и к детинцу. Впоследствии, в XIV веке, она подверглась капитальной перестройке, а в XVI соединилась с церковью Алексея Митрополита, которую пристроили со стороны Приказных палат - получилась «двойня», как написал исследователь… потому что в то время под южной стеной детинца постройки уже теснились совсем как люди на Торгу в базарный день… но об этом позднее.
ВРЕМЕННАЯ СМЕНА КНЯЗЯ В ПСКОВЕ. АЙГУСТ. 1270-1271.
«В лето 6779 [1271]. Померче солнце въ 5-ю неделю поста среде утра»…
Новгородская первая летопись.
Эту статью можно бы было с полным правом озаглавить «Новгород и князь Ярослав», однако в основном речь у нас тут идет о Пскове… так что пусть останется как есть.
В 1270 году великий князь Ярослав Ярославич посадил на место Довмонта в Пскове некоего Айгуста (вероятно, сына убитого Тренятой-Тройнатом в 1264 году Полоцкого князя Товтивила, после гибели отца бежавшего в Новгород), однако уже в следующем году Довмонт опять был Псковским князем. Дело было так.
Новгородская первая летопись: «Того же лета приеха князь Ярославъ в Новъгородъ и нача жалити: «мужи мои и братья моя и ваша побита; а вы розъратилися с Немци»…
Того же лета – значит, в 1269 году, сразу после войны с немцами, когда новгородский полк только-только вернулся домой из разоренной, дымящейся обугленными развалинами своих городов и селений Псковщины. Однако Ярослав приехал в город не только для того, чтобы горевать о павших и упрекать новгородцев в развязанной с немцами войне («розъратилися с Немци»). Он собирался воспользоваться удачным для него моментом временного ослабления этого города, этой страны для того, чтобы укрепить в ней свою власть, а сделать это можно было путем ослабления враждебных ему новгородских бояр. Летопись говорит, что он надумал лишить волостей неких «Жирослава Давыдовича и на Михаила Мишинича и на Юрья Сбыславича», сограждане вступились за них, и тогда князь демонстративно «хоте из города ехати», чем привел город в оторопь и панику, так как лишиться сейчас, сразу после тяжелой войны, в условиях еще не заключенного с немцами мира, его помощи и получить в его лице нового грозного врага новгородцы никак не могли: «Новгородци же кланяхуся ему: «княже, темъ гнева отдаи, а от нас не езди»; еще бо не добре ся бяху умирили с Немци».
Были срочно предприняты попытки переговоров. Первая попытка, когда за князем вдогонку отправился епископ (владыка) с «вятшими мужи», успехом не увенчалась: «Князь же того не послуша и поеха прочее», а посольство с дурными вестями вернулось обратно. Однако, как видно из развития событий, договоренность несколько позднее была-таки достигнута. Неизвестно, потеряли ли неугодные великому князю новгородские бояре свои волости, но кое-чего князь определенно добился: «Тогда же даша тысячьское Ратибору Клуксовичю по княжи воли». Дело в том, что ссориться до полного разрыва отношений было очень не ко времени, и это прекрасно понимали и новгородцы, да и князь Ярослав. Необходимо было до конца разобраться с внешними врагами, - датчанами и немцами. Потому что с ними разобрались еще не до конца.
Новгородская первая летопись: «Того же лета, на зиму, князь Ярославъ, с новгородци сдумавъ, посла на Низовьскую землю Святъслава полковъ копитъ, и совкупи всех князии и полку бещисла, и приде в Новъгородъ; и бяше ту баскакъ великъ володимирьскыи, именемь Амраганъ, и хотеша ити къ Колываню (Ревель, Таллин). И уведавше Немци, прислаша послы с молбою: «кланяемся на всеи воли вашеи, Норовы всеи отступаемся, а крови не проливаите»; и тако новгородци, гадавше, взяша миръ на всеи воли своеи».
Датчане и немцы не торопились мириться с русскими и, видимо, опять готовились к военным действиям. Однако новое объединенное русское войско, в состав которого вошли на этот раз и татары, готовое выступить в поход из Новгорода, бывшего местом сбора ратей, произвело на западных соседей сильное впечатление, в результате чего мир все же оказался наконец заключен, причем на условиях Господина Великого Новгорода. К тому же ливонцев теснили с юга литовцы.
В феврале того же 1270 года рыцари во главе со своим магистром дрались с ними при Карузене, и магистр был там убит. Вспомним еще раз Германа Вартберга: «Магистр Оттон же был убит литовцами на льду с 52 орденскими братьями и 600 христианами, при Карусцене в Вике, в день св. Юлиании (16 февраля)». Нельзя не отметить, что Литва была неким противовесом в борьбе немцев с русскими. Если бы не литовский поход в начале 1268 года, ливонцы выставили бы на поле Раковора больше сил, чем это у них получилось, и сумели ли бы тогда русские одержать победу в тяжелой кровавой битве – бог весть. А в 1270 году литовская угроза отчасти поспособствовала тому, чтобы склонить наконец немцев к миру с русскими.
Поскольку поход на Колывань сделался неактуальным, а собравшимся в Новгороде воинам хотелось повоевать и вернуться домой с «товаром», как тогда говорили (то есть с добычей), задумали альтернативный поход в Карелию: «Князь же хоте ити на Корелу, и умолиша и новгородци не ити на Корелу; князь же отсла полкы назадъ».
В те времена Карелия («Корельская земля») входила в состав Новгородских владений (новгородские пятины Воть, Ижора и Корела), - как сейчас бы сказали, «на основах автономии». Корельская знать не всегда была верна своему сюзерену и порой глядела на сторону, то есть тяготела к немцам и шведам, имевшим виды на эти угодья и морское побережье. В 1240 году, когда немцы заняли Псков (или когда Псков вынужденно присоединился к немцам) часть Карелии, заселенная вожанами, примкнула к немцам – в их земле они начали спешно возводить замок Копорье, однако не преуспели, и от замка не осталось камня на камне… Может быть, речь в таком случае шла о приведении недовольных и неверных подданных (тех же вожан) к покорности, благо выдался случай. Однако Новгороду это в данный момент было по своим причинам не ко времени, не выгодно. Вероятно, новгородцы рассчитывали справиться с корелами своими силами несколько позднее, чтобы не делиться товаром (добычей) с низовскими князьями и чтобы не допустить роста их влияния в этом важном регионе, где хозяйничать должны были только они (по их представлениям). Может быть, они опасались, что великий князь Ярослав мог бы попробовать зацепиться в Карелии покрепче, чтобы контролировать выход новгородцев к Балтике – то есть получить на них рычаг давления, может быть, он в самом деле имел это ввиду… но не вышло…
В общем, новгородцы убедили великого князя увести свое доблестное рвущееся на подвиги воинство назад, и «баскакъ великъ володимирьскыи, именемь Амраганъ» голубых озер Карелии не увидел.
Итак, мир с немцами заключили, войско покинуло Новгород, а в городе вскоре же вспыхнул мятеж против великого князя Ярослава. Как сказано в одной статье, «Ярослав был изгнан новгородцами за самовластное управление».
Новгородская первая летопись: «В лето 6778 [1270]. … Того же лета бысть мятежь в Новегороде: начаша изгонити князя Ярослава из города, и съзвониша вече на Ярославли дворе, и убиша Иванка, а инии вбегоша в Николу святыи (если вызвавшие недовольство веча лица прятались в церкви Николы на Ярославовом Дворище, где собиралось вече, их не имели право вытащить из церкви обратно и расправиться с ними, это было признанное убежище); а заутра побегоша къ князю на Городище тысячьскыи Ратиборъ, Гаврило Кыяниновъ и инии приятели его. И взяша домы ихъ на разграбление и хоромы рознесоша»…
После такого впечатляющего начала новгородцы, разнесшие хоромы Ратибора и Гаврилы Киевлянина, написали князю грамоту, в которой перечислили целый список конкретных претензий - «чему еси», почему сделал то-то и то-то («а того много вины его»), закончив свое послание требованием убираться вон: «а ныне, княже, не можемъ терпети твоего насилья; поеди от насъ, а мы собе князя промыслимъ». Князь, проживавший как и все Новгородские князья за городом, на Городище, там и получил грамоту. Указанного в ней этого категорического «поеди от насъ» он явно не хотел, поэтому попытался выкрутиться из ситуации: «Князь же присла на вече Святьслава и Андрея Воротиславича с поклономь: «того всего лишюся, а крестъ целую на всеи воли вашеи». Новгородци же отвечаша: «княже, поеди проче, не хотимъ тебе; али идемъ всь Новъгородъ прогонитъ тебе». Князь же поиде из города по неволи».
Выгнав Ярослава, новгородцы принялись «промышлять себе князя» и обратились с предложением занять вакантный стол к племяннику Ярослава, князю Переславль-Залесского Дмитрию Александровичу. Некоторое время назад они его, правда, тоже выгоняли (официальная причина - по малолетству), но теперь он определенно начал им импонировать (может быть, после Раковора, где столь доблестно сражался с ними плечом к плечу, или просто в противовес дяде). Однако Дмитрий, то ли в память пережитой в отрочестве обиды вкупе со страхом, то ли из боязни перед дядюшкой (второе скорее) отказал новгородскому посольству: «новгородци же послаша по Дмитрия Александровича; Дмитрии же отречеся, тако река: «не хочю взяти стола передъ стрыемь своемь». И быша новгородци печални».
Ярослав же принялся деятельно готовиться к войне с новгородцами («полкы копити на Новъгородъ»), для чего обязал выставить войско того же князя Дмитрия Переяславского и князя Глеба Смоленского, а также попросил помощи у татар («послалъ къ цесарю татарьску Ратибора, помочи прося на Новъгородъ»). В Орду, отговаривать татар не помогать великому князю, отправился взявший новгородскую сторону князь Василий Костромской, брат Ярослава, «и възврати татарьскую рать, тако рекъ цесареви: «новгородци прави, а Ярославъ виновать». Так что татары к Ярославу не пришли.
Тем не менее великий князь выступил в поход. Новгородцы приготовились к обороне, собрав в войско всех, кого могли («совкупися в Новъгородъ вся волость Новгородьская, пльсковичи, ладожане, Корела Ижера, Вожане»), сложив все свои товары в городе и выстроив за городом острог «по обе стране» (острог – внешняя деревянная крепость, защищающая новгородский посад, к такому виду обороны новгородцы прибегали и раньше). Когда передовой конный полк Ярослава («сторожи») подошел («пригониша») к Городищу, новгородцы вышли ему навстречу, - «выидоша всь град въ оружии от мала и до велика къ Городищю, и стояша два дни пеши за Жилотугомъ, а коневьници за Городищемь. То уведавъ, Ярославъ поиде об ону сторону к Русе и седе в Русе, а в Новъгородъ присла Творимира: «всего, что вашего нелюбия до мене, того лишаюся; а князи вси за мене поручатся». Новгородци же послаша к нему Лазоря Моисиевича: «княже, сдумалъ еси на святую Софью; поеди, ать изъмремъ честно за святую Софью; у нас князя нетуть, но богъ и правда и святая Софья, а тебе не хочемъ».
Если бы в древнем Новгороде имелась въездная арка на той дороге, что ведет с «низовских земель», то на ней ответ новгородцев князю Ярославу следовало бы написать золотыми буквами, чтобы избежать дальнейших недоразумений, это ведь был их основной девиз: «у нас князя нетуть, но богъ и правда и святая Софья»…
Новгородцы выступили навстречу своему недругу «и идоша в Голино от мала и до велика, и стояша неделю на броде, а Ярославль полкъ об ону сторону». Противники простояли неделю друг против друга, разделенные рекой Русой, но, несмотря на столь явную демонстрацию военной силы, обе стороны так и не решались начать боевых действий. Тогда Ярослав, все более убеждавшийся в бесперспективности войны с новгородцами, решил действовать иначе и в целях урегулирования конфликта миром попросил посредничества митрополита Кирилла II.
А далее было так: «И присла митрополитъ грамоту в Новъгородъ, река тако: «мне поручилъ богъ архиепископию в Русьскои земли, вамъ слушати бога и мене; кръви не проливаите, а Ярославъ всее злобы лишается, а за то язъ поручаюся; аже будете и крестъ целовали, язъ за то прииму опитемью и отвечаю за то пред богомь». И не да богъ кровопролития христьяномъ. И присла Ярославъ с поклономь в новъгородскыи полкъ, и взяша миръ на всеи воли новгородьскои, и посадиша Ярослава, и водиша и къ кресту. Того же лета, на зиму, иде князь Ярославъ въ Володимирь, и оттоле иде въ Орду, а в Новегороде остави Андрея Воротиславича; а пльсковичемъ дасть князя Аигуста». В общем, обе заинтересованные, вооруженные до зубов стороны под личную ответственность митрополита согласились на взаимные уступки, и еще одной междоусобной братоубийственной бойни на тот раз не состоялось.
Вот таким образом в 1270 году, возможно, произошла замена князя в Пскове с доблестного Довмонта, который при вчерашней псковской обороне «сражался вместе с псковичами как простой воин, нанося удары по крестоносцам своим освященным оружием», на никчемного Айгуста, предположительно Товтивиловича, - в связи с описанными новгородскими событиями по требованию великого князя Ярослава Ярославича. Ослабевший в ходе войны Новгород и обескровленный разоренный Псков, выступавшие в этом деле сообща, за что сообща и пострадали, не смогли противостоять могуществу Владимирского государя, и Новгород вынужден был смириться перед его волей, и Псков вынужден был отступиться от своего защитника, проливавшего за него свою кровь. Останавливает одна деталь – в заместители Довмонту Ярослав отправил литовца. Он будто насмехался над псковичами, хотели, дескать, иметь литовца в князьях – получайте, только не того, а другого, ну да ничего, проживете как-нибудь…
Однако в начале этого абзаца в строку вставлено слово «возможно». Дело в том, что имеется предположение насчет того, что князь Ярослав, конечно, собирался отправить Айгуста в Псков, даже, наверное, и отправил, - но псковичи его не приняли и от князя Довмонта не отступились. В псковских летописях князь Айгуст не зафиксирован.
«В Новгородской летописи, под годом 1270, сказано, что в.к.Ярослав Ярославич, при отъезде из Новгорода во Владимир, дал Псковичам князя Айгуста: Псковская летопись об этом не упоминает; вероятно Псковичи не приняли его, и оставили у себя Довмонта вопреки Ярославу, не любившему его». «Словарь исторический о русских святых», С-Петербург, 1862 год.
Очень впечатляюще, но насколько достоверно? Псковичи не подчинились, и
князь Ярослав это стерпел? Кажется, он был настроен весьма решительно… а главное, ситуация сложилась явно не в пользу Новгорода и Пскова. Все-таки правдоподобнее выглядит версия, базирующаяся на известии новгородской летописи: «а пльсковичемъ дасть князя Аигуста». Благородство в тот момент было псковичам вряд ли по карману, - как и проявление независимости.
Нет никаких сведений о том, где и как провел Довмонт время княжения Айгуста. Если он уехал из города, то недалеко (да и ненадолго, как вскоре выяснилось). Наверняка псковичам было страшно глядеть вслед покидающему их человеку, который успел за короткий срок столько сделать для них, которому они доверяли, которого полюбили, как своего… «Что же теперь будет?!»… Это было унизительно, несправедливо… после всего, что было… но много ли справедливости на этой земле… В летописи про Довмонта сказано: «не стерпе обидимъ быти», но это ведь о чужих, о врагах… горькая истина – больше всего терпеть приходится от своих… Наверняка псковичи уговаривали его не обижаться… что делать, политика, это надо понимать… и советовали отсидеться пока в сторонке, отдохнуть, так сказать, и подождать немного… все еще переменится…
Все переменилось в следующем 1271 году. Великий князь Владимирский, Тверской, Новгородский Ярослав Ярославич уехал в Золотую Орду, в сопровождении своих племянников Александровичей, Дмитрия и Василия (это не брат Ярослава Василий Костромской, только что выступавший против него, а старший сын Александра Невского, родной брат Дмитрия, лишенный отцом права старшинства и ставший подручным младшего по возрасту Дмитрия), - Ярослав уехал в Орду и в отличие от племянников не вернулся. Вернее, вернулся мертвым. Он умер на обратном пути, успев посхимиться и приняв перед смертным часом иноческое имя Афанасия, совпадающее с крестильным, в возрасте чуть более сорока лет, 16 сентября 1271 года, практически зеркально повторив судьбу своего старшего брата Александра Невского (тот тоже умер на обратной дороге из Орды и тоже сорокалетним). И отец братьев тоже умер в Орде не своей смертью, и вообще это был уже далеко не первый русский князь, скоропостижная смерть которого оказалась связана с посещением золотоордынского Сарая или монгольского Каракорума.
Прямых свидетельств отравления Ярослава в Орде не имеется, летописи ничего об этом не говорят, но внезапная смерть сильного политического лидера в Средние века сразу наводит на мысль об убийстве с помощью яда. Недаром жаловался на Ярослава его брат Василий ордынскому хану, ох, не даром… В один год с отцом умер второй сын Ярослава – Михаил (тот, полк которого стоял при Раковоре по «левой руке»). Великий князь не успел узнать, что очень скоро у него родится еще один сын, которого тоже назовут Михаилом и которого будет ждать… но в бездны веков не всегда хочется торопиться заглядывать.
Новгородская летопись: «В лето 6779 [1271]. Померче солнце въ 5-ю неделю поста среде утра и пакы наполнися, и ради быхомъ. … В лето 6780. Преставися князь великыи Новгородьскыи Ярославъ Ярославичь в Татарехъ, и положиша и въ Тфери у святою Козмы и Демьяна». Солнце померкло, умер великий князь.
Ипатьевская летопись: «Лета 6779 (1271) преставился великий князь Ярослав Ярославич и везоша его въ Тверь. Епископ же Тверской Симеон положи (его) въ церкви Козьмы и Дамиана въ Твери». Тверского князя, с которым связана самая светлая и романтическая средневековая Повесть об Отрочем монастыре, похоронили в его удельной столице, видевшей его лучшие юные годы.
В дате смерти князя Ярослава существует разночтение – иногда называют 1272 год (так указано в Новгородской летописи)… проблемы датировок… однако предпочтительнее год 1271. Уезжая в Орду, князь оставил дома беременную жену, родившую ребенка уже после его кончины. Значит, он уехал в конце древнерусского 1270 года (или в начале 1271 года по европейскому Юлианскому календарю), где-то в феврале месяце, и умер в 1271 году в сентябре, не дожив до рождения своего последнего сына совсем немного.
Великим князем Владимирским стал брат Ярослава Василий (вскоре он подтвердил свои права в Золотой Орде), Тверским князем – старший сын Ярослава Святослав (в 1266 году побывавший Псковским князем, участник битвы при Раковоре). С новгородцами у Василия Ярославича, несмотря на его недавнюю дружбу с ними (он ведь спас их от большой беды, когда предотвратил направленный против них татарский набег) почему-то не заладилось. И опять Новгород увидел под своими стенами низовское войско…
Претендентов на осиротевший новгородский престол нашлось сразу двое. Соискателями выступили новый великий князь Василий Ярославич и его племянник, князь Переславля-Залесского Дмитрий Александрович. Своего второго «стрыя» Василия он, видимо, опасался меньше, чем ныне покойного Ярослава.
Новгородская первая летопись: «И присла Дмитрии князь послы своя в Новъгород с поклономь, хотя сести в Новегороде; а Василии Ярославичь такоже присла с поклономь, хотя сести на столе. И сташа обои послы на Ярославли дворе; новгородци же съ посадникомь Павшею яшася по Дмитрия и послаша по него. Того же лета приеха князь Дмитрии Александрович в Новъгород и седе на столе месяца октября въ 9 день (9 октября 1272 года)».
Но Василий Ярославич решил не уступать так легко Новгорода племяннику, собрал войско и вместе с другим своим племянником, Святославом Ярославичем Тверским, начал опустошать Новгородскую область. Дмитрий выступил против неприятелей и уже дошёл до Торжка, когда вдруг узнал, что новгородцы передумали и, боясь великого князя, решились избавиться от него… ему ничего не оставалось, как только самому отказаться от Новгородского стола и удалиться в свой Переславль-Залесский. В Новгородской первой летописи старшего извода листы с текстом, касающиеся всего того, что произошло за период с 1272 по апрель 1299 года, отсутствуют (потеряны), так что приходится обращаться к другим источникам.
Вот в самый разгар всех этих событий, связанных с дележом наследства покойного великого князя его безутешными родственниками, псковичи, в том же 1271 году, когда умер Ярослав, быстро сориентировались в ситуации, выгнали навязанного им Ярославом князя Айгуста и восстановили в правах Довмонта. Вполне вероятно, что Довмонта поддержал князь Дмитрий. Дальнейшие события показывают, что между ними установились очень хорошие, доверительные (и дружеские, и родственные) отношения, - значит, недаром их полки стояли вместе на правом фланге русского войска под Раковором, недаром они дрались там плечом к плечу… К тому же вполне вероятно, что Довмонт после смерти Ярослава тоже не сидел сложа руки (под лежачий камень вода не течет) и старался в свою пользу, - и преуспел, как видим.
Может быть, он даже побывал у Дмитрия в гостях в его Переславль-Залесском, хотя летописи об этом ничего и не говорят… и все-таки такое предположение не вовсе беспочвенно… съездил в гости к товарищу по оружию, почему бы и нет, посмотрел на Среднюю Россию, ее леса и перелески, города и села, полюбовался голубым простором Плещеева озера, на берегу которого Юрий Долгорукий заложил некогда новый Переяславль – город за лесами… побывал в находившемся внутри кремля княжеском дворце, двумя крыльями примыкающем к одноглавому каменному собору Спаса Преображения, также построенному еще Юрием Долгоруким, в котором когда-то крестили самого Александра Невского – и его потомков… в доме князя Дмитрия гость мог познакомиться с семьей молодого хозяина, его женой, маленькими детьми и, возможно, другими родственниками (и родственницами)… Но довольно фантазировать.
В общем, в ближайшее после смерти князя Ярослава время князь Довмонт, если он в самом деле покидал Псков, то снова туда вернулся (князь Василий, вскоре пришедший к власти в ущерб племяннику, его не трогал – то есть не стал задирать псковичей), - вернулся на стол святого Всеволода и больше уже не терял псковского княжения до самой своей смерти, которая последовала еще очень не скоро… он еще столько всего совершил…
Наверное, в Пскове по случаю возвращения своего доблестного защитника устроили праздник, который должен был согласно приличиям и обычаям начаться в соборной церкви Троицы благодарственным молебном, а продолжиться за накрытым столом многочисленными здравицами, как же без этого… от всей души… а далее пришло время браться за дела, которые сами собой не делаются.
ПОХОД ДОВМОНТА НА НЕМЦЕВ. 1272 ГОД.
«И паки же по временех княжениа его начата поганая латына силу деати на псковичехъ нападениемъ и работою. Боголюбивый же князь Тимофей, не стерпе обидимъ быти, ехавъ с мужи съ псковичи, и плени землю и грады их пожже».
«Сказание о благовернемь князи Домонте и храбрости его». Псковская летопись.
Согласно не очень ясному и слишком короткому сообщению псковской Повести о Довмонте, немцы, даже заключив с новгородцами мир, опять начали беспокоить русские границы. Житие Довмонта, более красноречиво повествующее об этом эпизоде, по существу ничего нового к нему не добавляет: «Вскоре язычники-латиняне начали насильничать по селам, нападая и творя зло, как звери разбойничали, оскорбляя овец Божиих. Приходят, пострадавшие, в город Псков и с плачем князю все рассказывают. Христолюбивый же князь Тимофей, не стерпя обиды, быстро поднялся против обидчиков. С яростью великою повел свое войско на врагов. Пришел в их землю, села их сжег, иных смерти предали. Землю их завоевал. С многими пленными, возвратились в город Псков».
В общем, остается заключить, что Довмонту еще пришлось повоевать с рыцарями. Вероятно, на новые подвиги в отношении русских соседей немцев подвигли внутренние и внешние новгородские неурядицы, связанные с их отношениями с великими Владимирскими князьями, а также, что не исключено, замена Псковского князя, - иметь дело с уже отлично знакомым им Довмонтом это было одно, а с каким-то там Айгустом – совсем другое… тут можно было попробовать попытать счастья… Однако, к разочарованию «латинян», Довмонт снова был на коне и дал им это прочувствовать, не замешкавшись. Исследователи единогласно приходят к выводу, что «После этого удачного предприятия Псков получил относительную мирную передышку. Во многом это явилось заслугой псковского князя, решимость которого заставляла врагов обходить стороной псковские рубежи».
Войну псковичей с немцами относят к 1272 году, на основании псковских летописей, где есть сообщение о немецком нападении именно в это время (хотя описание происшествия апеллирует к событиям 1269 года, когда Псков осаждал магистр Отто фон Лютенберг, ныне уже сложивший свою голову на бранном поле под литовскими мечами). Поскольку в Новгородских летописях сведений об этой войне почерпнуть не получится, то на основании псковских известий остается предположить, что псковичи управились своими силами, без вмешательства Новгорода (то есть война, видимо, была локальной, пограничной).
И вот тогда на землю наконец пришел мир. И этот мир длился почти целых 30 лет. За 30 лет заживают старые раны и вырастает новое поколение.
Житие Довмонта: «И жили без войн, в молитве и посте пребывая, творя добродетели, хлеб свой князь раздавал алчущим, много милости творил, благое творя. Проходя мысленный путь добродетелей к небу». Ученые книжники умели выражаться красиво, ничего не скажешь. Заключительные слова о небе уводят мысленный взор в бескрайние синие воздушные просторы, заставив отвлечься от бесконечной суеты повседневности и многочисленных бедствий, потрясающих землю.
(Декабрь 2012г.)
**********
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/11/27/1903
Содержание сборника «Город Барса»: http://www.proza.ru/2014/11/27/844