(Рассказ Риты Ераловой. Продолжение - 2)
Сон — не выдумка, не аллегория — всё это было на самом деле: и бездыханное тело, распростёртое на земле, и хохочущие рты, и чёрные тени.
В этой картине не хватает только испуганной девчонки в пыльной, изорванной одежде, избитой и изнасилованной.
Эта девчонка — я, а окровавленное тело Никиты Ильина - мальчика в которого я была влюблена с пятого класса, и который любил меня...
Но был ещё тот — третий: Насыр Фахрутдинов, преследовавший, не дававший прохода, добивавшийся моего внимания. Всё его поведение вызывало во мне протест и непонимание, я не могла и не хотела видеть этого парня, неоднократно высказывала своё отношение к нему, но в ответ он только посмеивался:
-Всё равно ты будешь моей! Или не будешь — ничьей!...
Не смотря на все каверзы и угрозы, мы с Никитой отчаянно тянулись друг к другу... Именно Никита назвал меня пантерой - ещё в пятом классе, когда мы начали изучать иностранный язык. Кто-то из одноклассников прочёл моё имя Рита, как Пума. И класс засмеялся глупой шутке, повторяя на все латы: - «Пума?... Пума!... Пума...
А Никита вдруг выскочил из-за парты и почти закричал, перебивая галдящих учеников:
-Какая же Рита пума?! Она больше похожа на пантеру — такая же чёрная и... Красивая!
С тех пор эта кличка прилипла ко мне, как репей.
Сначала я злилась, плакала от обиды, огрызалась, жаловалась маме, говоря:
-Если бы я была такая красивая, как ты, никто не посмел меня называть пантерой!
-Глупышка моя, - смеялась в ответ та. - Пантера — животное особенное. И с ней мало кто может соперничать в красоте, выносливости и гибкости. Пантера — это не оскорбление, а признание в человеке достоинства... Радоваться нужно, что тебя называют в честь такого грациозного животного, а не мышкой, например, или вороной...
В конце концов я перестала обращать внимание на то, как меня называют, а потом привыкла, и даже старалась походить на это удивительное животное. Я отрабатывала перед зеркалом мягкую, кошачью походку, движения, некоторые повадки, подмеченные в передачах «Животный мир» - это для меня не составляло особого труда, ведь я со второго класса занималась в кружке бальных танцев.
Училась я легко, без особого труда, хотя звёзд с неба не хватала, как говорила наш классный руководитель. При желании могла бы учиться лучше, но меня больше увлекали танцы, красивая одежда, общение с ровесниками. Я была счастлива, уверена в себе, в своей удачливости. И это сыграло злую шутку: в десятом классе стала отставать по математике - нахватала троек, завалила контрольную. А, когда наша классная высказала недовольство моими оценками по её предмету, самоуверенно заявила:
-Мне ваша математика ни к чему! Моё будущее — танцы, а не физмат.
Та в ответ пристыдила «самоуверенную девчонку» и обязала лучшего ученика в классе — Никиту Ильина подтянуть меня по этим предметам.
Ох и намучился Никита со мной! Меня бесило, что он такой серьёзный,что ничего, кроме сухих математических формул не видит. Не видит даже того, что я в него влюблена. Потому и старалась отлынивать, убегала на занятия в танцкласс, пропадала там подолгу.
Никита находил меня и заставлял заниматься.
Через месяц занятий я поняла, что не безразлична ему, и перестала избегать парня.
Мы очень сдружились, ходили вместе, как нитка с иголкой, мечтали о будущем. Это не осталось незаметным, и наш класс сначала втихомолку, а потом в открытую начал посмеиваться над нами, и дразнить женихом и невестой.
И тогда Насыр Фахрутдинов просто взбесился, начав против нас настоящую войну. Как из рога изобилия, посыпались обидные клички, наглые взгляды, издёвки, сплетни. За ними последовали предупреждения, угрозы, запугивания.
Но всё это только подливало масла в огонь: нас, как говорят в этом случае, уже нельзя было и водой разлить.
Тогда Насыр решился на последний шаг. Это произошло в конце весны, перед самым окончанием школы. Именно в тот день произошла трагедия, которая преследует меня до сих пор кошмарными снами и страхом.
Мы возвращались с Никитой из кино и, не доходя до моего дома каких-нибудь пятьдесят метров, в самом тёмном и безлюдном месте, наткнулись на компанию подпитых и обкуренных парней.
Нас растащили в разные стороны. Я пыталась кричать, но мне зажали рот, грубо, как преступнику, скрутили руки назад. Их было пятеро: пять безликих чёрных теней — безжалостных и беспощадных.
Никита оборонялся, как мог, но потом вдруг упал и больше не двигался. Я видела, как его били и топтали ногами, уже лежащего на земле, не подающего признаков жизни.
Когда компания «отвела душу», один из молодчиков спросил:
-А с этой что будем делать?
И знакомый голос зло ответил:
-Она моя! Забыл что ли уговор?!
-Твоя — так твоя, - ответил первый. -Тешься сколько хочешь — мы подержим...
Раздался идиотский, невменяемый хохот, а мой ужас перешёл за грань того, что может выдержать нормальный человек.
Я царапалась, кусалась, но всё было бесполезно. На мне разорвали одежду, били по лицу, грязно выражаясь, чуть не по звериному рыча, но я продолжала сопротивляться, поэтому меня просто вырубили ударом в голову. Последнее, что я слышала, были слова:
-Ты сама виновата во всём!
Когда я пришла в себя, вокруг уже никого не было. Чувствовала себя так омерзительно, так ужасно: всё тело болело, одежда свисала клочьями с казалось чужого, уже не принадлежащего мне, тела. Но страшнее всего было окровавленное тело Никиты, всего в паре метров от меня. Я кинулась к нему, пыталась, растормошить, измазавшись в крови.
На меня смотрело совершенно бледное, прекрасное лицо, не выражая никаких чувств. Глаза были открыты. Они смотрели и ничего не видели. Я вдруг всё поняла, и, закричав, потеряла сознание.
Нас нашли рано утром. И разлучили навсегда. Мой путь к жизни пролёг сначала через городскую больницу, а потом через психодиспансер, а Никиту похоронили...
Убийц, конечно, не нашли, как не нашли и насильника. Этого следовало ожидать, ведь начальником милиции был никто иной, как отец Насыра Фахрутдинова. Что именно Насыр был организатором этого преступления и насильником — я не сомневалась с самого начала.
Пройдя все позорные круги больничного ада, только через два месяца я, наконец, вернулась домой.
Мама украдкой плакала, наблюдая, как её старшая дочь чёрной тенью бродит по дому, безучастная ко всему.
Ещё пара месяцев потребовалось, чтобы в моих глазах затеплился хоть какой-то огонёк надежды, огонёк жизни.
Самой большой поддержкой в то время для меня стала не родная мать, а родители Никиты - в особенности его мама, Ольга Николаевна.
Увидев меня после больницы, она была, видимо, ошарашена тем, как я выгляжу. Ольга Николаевна обняла меня, как родную. Она плакала и причитала:
-Доченька, родная, что же они с тобой сделали, ироды?!
И у меня в первый раз за эти месяцы, полились слёзы.
Потом при каждой встрече Ольга Николаевна внушала мне:
-Ты должна выкарабкаться, девочка! Должна жить!... Ради Никиты... Если любишь его, ты должна жить... Наперекор всему.
Эта мысль, раскалённым гвоздём, засела в моём мозгу, затуманенным лекарствами: я должна жить наперекор всему, я должна жить ради Никиты. Только это и поддерживало, только это и не давало сойти с ума по настоящему. Всё остальное было не важно: и пересуды, и насмешки, и откровенное: - «Да она сошла с ума!», и то, что прежние друзья отшатнулись, как от прокажённой. Борьба шла во мне самой: борьба между жизнью и смертью, и если бы не родители Никиты, я не уверена, что победило первое.
Хотя преступники не были найдены, но шила в мешке не утаишь: городок Касан-Сай небольшой, и все друг друга знают, знают на что способен каждый. По городу бродили слухи, связывая с убийством Никиты и Фахрутдинова, и его преступных дружков — сынков высокопоставленных родителей. Ропот был нелицеприятный и катился, как снежный ком с горы, обрастая слухами и недовольством. Для главных людей города самое неприятное - это невозможность пресечь, невозможность всем заткнуть рты. Они искали выход, и он нашёлся.
В наш дом стала наведываться Марьям Фахрутдинова — мать Насыра, выражая заботу и сожаление о беде, случившейся со мной. При её появлении я сразу уходила к себе в комнату и не показывалась до тех пор, пока она не уходила от нас.
Так продолжалось несколько дней и, наконец, мать силой усадила меня за стол и сказала:
-Рита, кизим, у меня к тебе очень серьёзный разговор...
То, что она говорила потом до сих пор стоит в ушах, как проклятие Каина: Фахрутдиновы хотят взять меня в свою семью в качестве невестки. Их сын настаивает на том, чтобы я стала его женой.
До сих пор не могу понять побуждения этой семейки, ведь таким шагом они признавали свою вину. Какой мужчина-мусульманин возьмёт в жёны опозоренную девушку, если только не сделал это сам?
Меня так поразили слова матери, что я ничего не смогла ответить ей. Поразило не столько предложение ненавистной семейки, сколько заискивающий тон матери, которая своими руками согласна отдать дочь насильнику и убийце.
Я заперлась в своей комнате и до вечера не выходила, не смотря на слёзы матери, которая сначала уговаривала меня, а потом начала угрожать:
-Рита, ты хочешь, чтобы тебя навсегда заперли в психушку?! Выходи сейчас же! Пока я не сломала двери...
В тот момент я поняла, что у меня больше нет матери, что она продала свою дочь, как вещь — как ненужную ей вещь.
Ответила, как можно спокойнее:
-Не нужно ломать двери... мама. Уже поздно, я хочу спать. Поговорим завтра.
Когда мать и братишка уснули, я положила в рюкзак пару платьев, смену белья, халатик, документы, и тихо ушла из дома, ни о чём не раздумывая и не оглядываясь.
Постояла под защитой развесистой чинары, прислушиваясь и присматриваясь вокруг. Думала о том, что не знаю, что делать, куда идти. Одно знала точно: домой я больше не вернусь — никогда. И пошла к Ильиным, к чужим людям, которые понимали меня больше, чем родная мать.
Всю дорогу в голове назойливо вертелся утренний разговор, между Фархутдиновой и матерью, нечаянно подслушанный мной.
-Зачем мешать молодым, уважаемая Руфина Максудовна? - елейным голоском пела мать насильника — Зачем выносить грязь из избы на потеху толпы?... Вы что, хотите позора своей дочери? Вы же взрослая женщина и должны понимать, что после всего этого... Её никто не возмёт замуж! Вы же знаете, уважаемая - народ, что стадо: куда один, туда и все... А наш сын любит вашу Риту, хочет на ней жениться...
За этой «соловьиной трелью» последовал ответ моей матери, который я совсем не ожидала:
-Да, уважаемая Марьям Ислямовна, вы, как всегда правы. И я согласна с вами во всём...
Дальше слушать уже не стала. При одном воспоминании о сыночке этой «уважаемой мамаши», стало вдруг так противно, что захотелось выйти на свет и бросить в лицо и ей, и матери что-нибудь такое же отвратительное, как они сами...
Удостоверившись, что на улице никого нет, и меня никто не преследует, не разбирая дороги, я побежала к Ильиным в полной уверенности, что только там могу найти защиту. На пороге их дома силы оставили меня, и, если бы ни Ольга Николаевна, я бы свалилась прямо там.
Почти всю ночь мы проплакали с мамой Никиты, обнявшись, как две подруги. Я говорила и говорила, захлёбываясь слезами и словами. Ольга Николаевна слушала меня, гладила по голове со словами:
-Девочка, сколько же всего свалилось на твою бедную головушку...
Фёдор Иванович много курил, то и дело выходил на крыльцо. Как видно, очень нервничал — молча, про себя..
А перед утром сказал твёрдо:
-Всё хватит лить слёзы! Собирай, мать, дочку в дорогу. Ей нельзя здесь оставаться...
-Сейчас, - вытирая глаза, ответила мать. - Я сейчас.
Она собрала на дорогу продукты, положила новую тёплую кофту, пушистые домашние тапочки, ещё что-то. Собрала все деньги, которые были в доме.
Я пыталась протестовать, но Ольга Николаевна сказала:
-Тебе они нужней! Не к бабушке родной едешь — на чужбину...
Едва забрезжил рассвет, Фёдор Иванович завёл свой старенький «Жигулёнок» и сказал:
-Пора выезжать, пока Риту не хватились. Прощайтесь.
Ольга Николаевна обняла меня, поцеловала в лоб и, перекрестив на дорогу, сказала:
-Мы сами через несколько дней уезжаем к родителям Феди в Белоруссию. Я тебе адрес новый написала... Пиши нам, девочка, как у тебя всё сложится. Ты для нас сейчас, как дочь... Ты — нам теперь дочь...
И добавила, едва сдерживая слёзы:
-С Богом!
Через пару часов я уже сидела в автобусе, идущем в Ташкент, а Фёдор Иванович, неуклюже чмокнув меня в щёку, и, махнув с досады рукой, бегом направился к своему «Жигулю» - дожидаться отъезда автобуса он не стал.
Дорога прошла, как в бреду. Рядом сидела группа парней с серьёзным дяденькой, который время от времени урезонивал их пыл. Соседи оказались музыкантами, которые возвращались, вместе с руководителем, после гастролей по Ферганской долине, домой — в Ташкент.
Их заразительное веселье и открытость усыпили мою бдительность, и я начала общаться с ними. Парни что-то спрашивали, я отвечала, пытаясь не казаться букой, улыбаясь через силу.
Музыканты наперебой восхищались моей стройностью, расточали комплименты, и я вынуждена была признаться, что моя стройность — результат занятия бальными танцами.
И тогда руководитель группы сообщил «по секрету», что их танцовщица сбежала замуж, и теперь они вынуждены искать ей замену.
Он не сделал мне предложение занять вакантное место, ведь им нужна была танцовщица восточных, индийских и, конечно, узбекских танцев — я, как видно, не подходила. И всё же, на всякий случай Виктор Андреевич на клочке бумаги написал адрес, где можно найти их группу.
Группа называлась как-то странно: «Белый лимузин» - это я запомнила хорошо. А лица почему-то не очень: они показались мне все на одно лицо. Может потому, что были одеты в одинаковые костюмы, или от того, что были одинаково веселы и счастливы...
Теперь вы знаете, что за тайну я храню ото всех... Даже Володя не знает всего. Мне казалось, да и кажется до сих пор, что это нельзя понять, нельзя простить. До сих пор в моих ушах стоит неприятный голос: - «Ты сама виновата во всём!» Потому и считаю, что это только моя беда — только мой позор. Мой и ничей иной...
Я боюсь об этом рассказывать кому бы то ни было, и храню в своей душе, как проклятие, как наваждение — боюсь, что всё вернётся, и тогда уже я не смогу выкарабкаться из этой чёрной бездны, в которую меня однажды столкнула судьба...
* * *
Пора возвращаться в настоящее, потому что мой рассказ не о прошлом, а о новой подруге, подаренной капризной судьбой - иногда она делает и подарки. Итак: о Наташе Аристовой.
Так хочется забыть прошлое, словно его не было, но оно почему-то не желает забывать меня, всплывая и оказывая влияние на настоящее. Вот и с Наташей — тоже. Девушку угнетает предположение, что я что-то скрываю от неё. Возможно, она думает, что я не до конца честна, и отдаляется в такие моменты.
Мне не хочется терять её дружбу. Наташа интересный, светлый человечек, поэтому я всеми силами души стараюсь удержать её, вернуть её расположение.
Не открылась перед девушкой вовсе не из вредности, как иногда характеризует моё поведение Кучинский, а из-за того, что не могу переступить через свою первую любовь, через Никиту, через всё, что нас связало навсегда: память и печаль.
Но и дружбу с Наташей тоже не могла потерять: не часто судьба преподносит такие подарки. И разбрасываться ими нельзя, иначе больше можешь не получит ничего...
С приходом этой девушки в мою жизнь, словно вновь взошло солнышко: я согреваюсь от её душевного тепла, доверчивости, открытости. Меня радует лёгкость Наташи, её весёлость, готовность к счастью. Совсем недавно я и сама была такой...
Невольно приходит мысль:
-«Наташа такая от того, что всё в её жизни чисто, светло. Ей нечего скрывать и не от кого бежать. Она, как солнышко на чистом небосводе... Именно: солнышко! Рыжее солнышко...
В отличие от неё, я больше похожа на чёрную, грозовую тучу, от которой во все стороны отходят уродливо изогнутые стрелы-молнии, готовые испепелить каждого, кто к ней приближается.
Хотя... В последнее время я стала замечать, что туча уменьшается в размерах и немного светлеет. И связываю этот факт с влиянием на меня Наташи.
Хотя я, наверное, немного лукавлю, ведь светление тучи началось не с появления Наташи, а гораздо раньше. Начало этому положила встреча с Владимиром, произошедшая три года назад, ранней весной.
Во время одной из свадеб, наша машина попала в аварию (бывают издержки и в нашей профессии), и мы почти в полном составе попали в больницу: кто с вывихом, кто с ушибами, кто с переломами.
У меня по счастливой случайности была только трещина в лучезапястной кости левой руки. Сергей сломал правую ногу. Счастливчик Андрюша отделался незначительными ушибами.
У Русланчика был вывих и несколько синяков. Больше всего досталось Виктору Андреевичу: закрытая черепно-мозговая травма, перелом тазобедренной кости с повреждением артерии - его едва успели довести до больницы.
Валялся он в больнице почти полтора месяца, и мы исправно посещали руководителя: носили передачки, поддерживали и подбадривали, как могли. Хотя тогда уже было ясно, что Виктор Андреевич вряд ли сможет продолжать работу. У него были сильные головные боли, да и кость срасталась плохо. Вот тогда обязанности и.о. руководителя и были возложены на Кучинского, который спустя месяц стал уже руководителем группы.
В палате, где лежал Андреич, как называли его ребята, находились ещё три страдальца, попавшие так же в аварии, но с гораздо более плачевным результатом.
Моё внимание привлёк крупный молодой человек с глазами бездонно-синими, в которых казалось собралась вся боль мира. Увидев их, я подумала, что у парня, видимо, невыносимые боли, оттого и губы искусаны в кровь. Но выдержка у него была огромная: стонал он только тогда, когда засыпал или терял сознание.
Мне было жаль его, хотелось чем-то помочь, облегчить его страдание, поэтому я пыталась делать это каждый раз, когда проведывала Виктора Андреевича. То поправляла подушку, чтобы было удобнее лежать, то подавала воду, когда он просил пить, то поднимала, когда что-то падало.
Медсестра Надя призналась, что боли Владимир, действительно, испытывает сильные, потому что кости на ногах настолько переломаны, что их, можно сказать, собирали по кусочкам, соединяя металлическими стержнями в институте Илизарова.
-Было намного хуже, - сказала она шёпотом, - теперь парень идёт на поправку, и уже редко теряет сознание.
-У него кто-нибудь бывает? - поинтересовалась я у Нади.
-Нет, - ответила та, - никто. Владимир воспитывался в детдоме: у него нет родных.
Именно тогда я решила, что помогу парню встать на ноги, и стала приходить к нему каждый раз, когда выпадало свободное время. Ухаживала за ним, кормила из ложечки, читала газеты, гуляла в скверике, когда, наконец, Володю пересадили на коляску. Помогала встать на ноги в прямом и переносном смысле.
С выздоровлением Володи, я и сама начала выздоравливать. За каких-то три-четыре месяца настолько привязалась к нему, что нашего расставания уже не мыслила. Да и он явно был не против нашей дружбы. Мне думалось, что я не испытываю к парню ничего, кроме привычки и желания помочь: была уверена, что полюбить больше не смогу никогда, потому что моя любовь умерла вместе с гибелью Никиты.
Володе я рассказала лишь то, что моего любимого человека убили бандиты, что очень тяжело переживала его гибель. Не скрыла и того факта, что после этого попала в психиатрическую больницу.
Больше не рассказала ничего: ни того, что боюсь мужчин, что один намёк о близости вызывает у меня отвращение и ужас, что даже по телевидению никогда не смотрю постельных сцен.
Хорошо, что на Ташкентском телевидении строго следят за нравственностью граждан, и убирают откровенную порнографию из фильмов заграничного производства.
Впрочем, телевизор я смотрю не часто: работа предполагает ежедневные репетиции днём и почти ежедневные выступления — вечером.
А тут ещё это «задание» Кучинского: вовлечь Наталью в наш «музыкальный мир» - на это тоже нужно время. Андрей же не понимает этого и злится. Почти ежедневно он нервничает, ведёт себя, как капризное дитя, которое попросило у родителей дорогую игрушку, а те не в состоянии её купить... Ему нужен положительный результат, причём немедленно.
Меня тревожило поведение шефа: по всем приметам он вышел на «тропу войны», как было со мной в самом начале работы в группе.
Я устояла по понятным причинам, но устоит ли перед нашим сердцеедом Наташа — не знаю.
В конце концов мои сомнения и колебания надоели Кучинскому, и он решил действовать сам. Хотя давно понял, что Наташа — орешек не по зубам.
Как потом мне рассказала девушка, в один из зимних, прохладных вечеров, он встретил её после работы у входа в институт, объявив, что у него есть серьёзный разговор, и предложил зайти в ближайшее кафе, чтобы потолковать за чашечкой кофе.
Наташе стало любопытно, о чём, с таким загадочным видом, собрался говорить наш красавчик, и она согласилась выслушать его. А тот без обиняков предложил два-три раза в неделю заниматься с ним английским языком, озвучив даже какую-то плату за уроки.
Но это было сказано с таким видом, словно он делает одолжение девушке, и та ответила, что не считает себя в состоянии давать уроки такому, самодовольному до безобразия, типусу.
Андрей вспыхнул, как свеча:
-Видимо ты сама знаешь язык не настолько, чтобы учить других!
Но эта реплика ничуть не смутила Наташу.
-Да, - спокойно ответила она, - я не педагог — всего лишь в этом мире ученица. Зачем же ты тогда обращаешься ко мне за помощью? Зайди в любую школу, отыщи преподавателя английского, и предложи ему то же, что предложил мне. Уверена: он не откажется.
-Я так и сделаю! - бросил в ответ Кучинский, и расплатившись ушёл, даже не попрощавшись.
-Он такой невоспитанный! - жаловалась мне Наташа. - Бросить девушку в кафе. Вот так... Хотя сам же её пригласил. Это просто верх невоспитанности...
Улыбнувшись своим мыслям, я отреагировала на слова подруги:
-Ничего удивительного в этом нет: ты снова задела его самолюбие, девочка. Потому такая реакция.
-А с самолюбием других он не способен считаться? - поинтересовалась Наташа.
-Увы, нет! - ответила я. -Наш Андрюшенька закоренелый эгоист, и для него важно только то, что происходит с ним любимым - остальное не важно.
-Неужели он настолько мелок? - засомневалась девушка. - А по внешнему виду не скажешь...
-Внешний вид бывает обманчив, - отозвалась я. -Даже в природе опасные существа инстинктивно мимикрируют под очаровательные создания, усыпляя бдительность окружающей фауны. Человек, кроме инстинктов, ещё обладает умом и сообразительностью...
-Да, уж! - засмеялась девушка. - Мы с тобой явно не жалуем Андрюшеньку-душеньку. Слышал бы он, что мы о нём только что говорили...
-Не шути так! - приняла я испуганный вид. -Если он узнает об этом, то мне в группе больше не работать.
-Правда? - удивилась Наташа, приняв всё за чистую монету. -Неужели он на это пойдёт, ведь ты столько лет работаешь в группе? И как работаешь!
-Свято место — пусто не бывает, - напомнила я. - Даже главным лицам государство находят замену, а уж танцовщицу заменить — не составит труда.
Говорила это с улыбкой, словно шутила, хотя сама в это не верила. Думаю, что и Наташа не поверила, что Кучинский способен вот так, из-за каких-то шутливых слов лишить группу нужного человека. И напрасно: в каждой шутке есть доля правды. Уж мне ли этого не знать?
Окончание рассказа: http://proza.ru/2014/11/29/392