-Еду в Ессентуки!
-Куда? В Ессентуки?- переспросила подруга,- дорого?
-Бесплатная, горящая, смеюсь я, - наконец то дождалась. Правда, только пансионат, но лечить, говорят, будут.
Радости моей не было предела.
Комната - двухместная, просторная с платяным шкафом и двумя кранами, с холодной и горячей водой.
Соседка – красивая, длинноногая, длинноволосая весёлая брюнетка.
Мы – земляки, из одного города. Повезло! Естественно, а иначе и не могло быть – подружились!.
Альбина, так звали мою «новую родственную душу», уезжала раньше и меня это, несколько, огорчало. Но её отъезд будет не скоро, и я отказалась думать об этой «неприятности».
У Альки был поклонник – строгий, до занудства, аспирант – молдаванин, с определёнными принципами, правильной речью и полуулыбкой на сочных красивых губах. Приходя к Альбине, он, неизменно склоняя голову, целовал наши руки, шутки ради, протянутые вместе.
Моя подружка по уши влюбилась и, пропуская обед, тихий час, возвращалась к ужину, не обращая внимания на замечания медицинского персонала.
Я скучала, страдала, обедала одна и с книгой заваливалась на кровать до ужина. Ужинали мы с голодной, но счастливой Алькой. Она, взахлёб, рассказывала о нём: добром умном, начитанном «своём» Вольдемаре. Вот именно о своём, и ничьём больше, хотя бы на эти короткие двадцать дней.
Не знала, но догадывалась – есть жена, дети. Но Вольдемар, ничего об этом не говорит, не уничтожает надежд красивой женщины, на счастливое будущее с ним.
Алькин ухажёр в вечернее время у нас не показывался.
-Дописывает научную статью,- говорила она, любит, а с собой не зовёт, повторяет, что всему своё время.
Легче всего осуждать, а понять, наше бабское одиночество, не каждому дано. Но любить то хочется и в тридцать, и в сорок, и даже в пятьдесят.
После ужина, как правило, были танцы под популярные хиты, льющиеся из музыкального центра. Просторный зал, разношёрстная публика, мужчин по пальцам пересчитать – скучно
Але спать не хотелось, и она удерживала меня, подсунув новый купленный ею журнальчик мод.
От внезапного прикосновения я вздрогнула. И подняв удивлённые глаза, наткнулась на широкую улыбку и обомлела. Он не сводил с меня наполненных радостью, бесстыжих глаз. Высок, широк в плечах, мужественное лицо.
-Хорош,- подумала,- а глаза смелые. Не из робкого десятка.
- Вы танцуете?- спрашивает.
Пожимаю плечами и уклончиво отвечаю:
«Может быть, но плохо. Научите?
Незнакомец будто бы рад моей скромности, опущенным долу глазам. Заверяет, что непременно готов учить меня танцам каждый день.
-Ну, коли так,- кокетничаю , ничего не остаётся, как в данный момент подчиниться вам. Но держите крепко, не дай Бог, ежели, упаду.
Он смеётся и бережно прижимает меня к своей широкой груди. От этой внезапной близости его тела, сладковатого запаха мужской туалетной воды, я задыхаюсь. Вижу восторженные глаза на мужественном лице и слышу ласковые слова:
« Умница, действительно умница. Танцуешь то как, хорошо!»
Музыка оборвалась к моей великой досаде. Он застенчиво улыбается, нежно берёт меня под локоток и бережно усаживает на стул. Алька таращит на меня удивлённые глаза:
-Ну и тихоня, Ксюха, вот так тихоня, - шепчет она,- какого мужика закадрила, с ума сойти.
Я не обращаю совершенно никакого внимание, ни на Алины слова, ни на завистливые взгляды обескураженных женщин, смотрящих на меня так, будто впервые видят лишь сейчас появившуюся особу. Моё естество всё трепещет от ощущения чего- то нового, неосознанного, до сих пор мною не изведанного. Просто я очень счастлива.
Мы танцуем ещё и ещё, только медленные танцы, уже не прижимаясь, друг к другу.
А потом, странная прогулка по городу. Я, дурачась, читаю названия улиц, плету несусветную чушь об истории возникновения их. Николай иногда переспрашивает меня, чудно произнося слова.
Кто он и откуда приехал, я узнала позже. Но сейчас видимо, сердиться ему не хотелось. И он поддался невесть откуда пришедшим вывертам, легкомысленной дурашливой особы, шагающей рядом. Не иначе, как она, самый лучший и прелестнейший экскурсовод, посвятивший ему столько незабываемых часов вдохновения.
В комнате меня ожидает, заплаканная Алька:
- Ты куда делась?- набрасывается она на меня,- мне скучно, поговорить даже не с кем. И тебе не стыдно, Ксюшка?
Но почему мне должно быть стыдно, когда я влюбилась, всеми фибрами души моей, в этого сильного, доброго великана? Когда женщине за сорок, и она путём то ещё и не любила, такое мягкое, доброе, трепетное отношение есть целый мир чувств и загадок.
- А зовут то, как его?- только и спросила подруга.
Нас тянуло друг к другу с такой неимоверной силой, что пропуская процедуры, обеды и ужины, массу времени мы проводили вместе, призывая на помощь природу, горы, переполненные электрички, и Генку, высокого стройного, хорошенького юношу, вместе с Николаем, тушившего пожар на Атомной станции. Это их вдвоём отправили отдыхать, в надежде проживут ребята дольше, чем подозревалось врачами.
Уезжала Альбина. Надежды её не увенчались успехом, я знала это и искренни, жалела подругу. Её утончённо обманывали каждый день, пользуясь молодостью, красотой, а самое главное – доверчивостью.
- Не ошибись,- на прощанье сказала она,- все они и учёные и простые….- кобели одним словом.
Алька заплакала. Слёзы стекали по хорошенькому лицу, смывая тушь, и чёрными каплями падали на жёлтую шифоновую кофточку,
Я нежно обняла подругу.
- Не плачь, Аленька. Ты молодая. У тебя всё ещё будет. Это я старая калоша. И мне кроме духовной пищи ничего уже не надо,- горестно улыбнулась я.
Цветы были от Николая с Генкой. Сначала огромный букет роз появился в проёме двери, а потом и они, весёлые, влюблённые в жизнь.
-Действительно, свято место пусто не бывает,- заглянула на следующий день нянечка,- принимай пополнение. В аккурат, часа через два и прибудет. Кто? Сама увидишь.
С Фридой я увиделась только вечером, после очередной прогулки на целебные источники. Она мне сразу понравилась. Маленькая, несколько полноватая, с заметной сединой у висков, Фрида смотрела с прищуром, по – домашнему, ласково.
-Наверное, мы с тобой ровесники?- просто сказала она,- значит уживёмся.
Теперь в нашем полку прибыло. И мы вчетвером продолжали наши познавательные экскурсии.
Генка смеялся, называя себя и Николая героями – белорусами, хвастал, что их хранит сам Господь. Говорил, как много нахватались радиации.
- Но живём, и жить будем,- торжественно закончил он свою тираду. Я, Фрида, заговорённый, молодой, красивый. Погляди какой, может быть ещё, такую жинку отхвачу, всем на зависть.
Николай морщился, а Фрида вытирала слёзы. Я то, знала, какие приступы переносил иногда хвастун.
- Опять сегодня, Гешке было плохо ночью, лежит жёлтый, минералку хлещет, - жаловался Николай,-главное врачи не знают как лечить. Но всему виной пекло, в которое мы сунулись, сами, добровольно.
Я то - пожил, а ему всего двадцать четыре, только институт окончил.
Людей же спасали! Какая была сплочённость, если б ты видела. Как в войну - и украинцы, и русские, и грузины,и белорусы, молдаване, узбеки. Плечом к плечу, друг другу помогали.
-Да не грусти,- обнимал он меня за плечи, - если сразу не погибли, долго жить будем. А болячки у всех есть. Сдюжим!
Но эта уверенность была мне хорошо знакома, Однажды в парке оставшись наедине, Коля ласково обнял меня, провел ладонью по волосам, заглянул в глаза, и вдруг стал неистово целовать губы, глаза, щёки , шепча на своём певуче прекрасном произношении милые сердцу моему слова. Внезапно отстранил меня, закрыл лицо руками, отвернулся.
Слышу боль в голосе, боль обречённого человека. Пытаюсь повернуть его лицо, утешить, приласкать. Но он говорит, говорит, вырываясь из рук моих.
- Прости меня, не вспоминай никогда. Пришла любовь так поздно. Настоящая, изнуряющая. Столько лет прожил, а не испытывал такого влечения к женщине. Не хочу врать, нахлебались мы в Чернобыле. Не много нам осталось. Будущее – чернота, для меня, Гешки, и сотням, таким как мы. Относись ко мне, как к прохожему, чужому, в общем. Да не смотри такими жалостливыми глазами. Не выдержу , не мужик я теперь. А ведь всей душой, всем сердцем хочу быть с тобой, но не могу. Понимаешь, не могу! Наверное, это самая большая мука, которую надо испытать!
И я старалась изо всех сил не оставаться с ним наедине.
Но время, так быстро бежит вперёд, его не притормозишь, как бы того не хотелось. Завтра я еду домой.
- А почему бы тебе, Ксюшенька, не продолжить курсовку?- сказал Николай,- дадут же за свой счёт несколько дней? Дома, поди, никто не ждёт. Сама говорила, что дочь на сессии, приедет не скоро. Да и я на тебя ещё не насмотрелся. Надо хорошо запомнить, кого буду искать среди земной суеты. Кому могу бросить к ногам прекрасную небесную звезду? Вдруг ошибусь и перепутаю объект обожания! Приедешь?
Ну, разве я могла ослушаться его - моё спокойствие, моё сильное платоническое влечение, нежное мягкое, истинно мужское решение всех вопросов?
В очереди у билетной кассы, стоял он.
-Билеты взял на первую полку, по ходу поезда,- улыбнулся Коля.
-Столько народу, и такая роскошь?- удивилась я.
-Я особенный, - съязвил он, показывая удостоверение,- Пусть немного времени проведёшь в вагоне, но должна чувствовать себя королевой.
К моей радости, мне удалось оформить без содержания отпуск на три недели.
И опять я на платформе в Ессентуках. Злюсь на себя , что не сообщила о часе приезда.
-Девушка, вы кого-то ждёте,- это его певучий голос.
Медленно поворачиваюсь и сразу цветы, мои любимые огромные садовые ромашки.
-Столько много?- изумляюсь, - с ума сошёл не иначе?
А он смеётся громко и весело, как мальчишка. Хватает в охапку, прижимает к себе .
- Но как узнал?- пытаюсь остановить его. Знаю, сердце барахлит, слышу, задыхается, но рук не разжимает.
- Он здесь третий день торчит,- шепчет Фрида.
Я её сразу не заметила. А она смотрит на нас своими синими глазами и улыбается.
- Упрямый белорус,- иронизирует она, «всем плешь перегрыз» . Опасался, а вдруг с работы тебя не отпустят.
Меня поселили вновь с Фридой. Конечно, обо всё договорились мои друзья. Чемодан был поставлен в шкаф на прежнее место, ромашки - в вазу. И вновь три недели сказок, выдумок, каламбуров, смеха.
Но у любой сказки тоже есть конец.
Уезжал Николай.
Билеты были взяты и мне, но на день позже.
Накануне утром, медсестра, заглянув в комнату, позвала меня к телефону.
-Мне с тобой непременно надо серьёзно поговорить, слышу в трубке любимый голос,- Давай встретимся через час у источника.
Лечу на встречу. Что же сердце так неистово колотится? Не иначе предчувствует беду?
Николай, нахохлившись, сидит на скамье и из под лобья, смотрит на меня.
-Успокойся и сядь,- коротко бросает он.
Прижалась к нему, словно прошу защиты от страшных мыслей ,поселившихся час назад в моей голове.
-Не надо, дёргает он плечом,- я тебя не люблю. Это я всё выдумал, понимаешь, выдумал, - задыхаясь, кричит он. И не смей обо мне никогда вспоминать. Я не существую. Меня нет, и не было в твоей жизни
-Зачем ты так? Не верю, не верю! – реву белугой, как ты смеешь, Николай? Чего ты боишься, трус?
- Уходи, не люблю. Да уходи же ты и завтра не провожай меня. Не хочу тебя видеть.
Жёсткое, чужое лицо, перекошенные злобой губы. Упаси ещё раз видеть истерию у мужика!
До вечера валяюсь в постели. Растерянная Фрида, суетится около меня и что есть сил, уговаривает успокоиться и спуститься поесть в столовую. Но её старания не венчаются успехом.
- Принесу чего-нибудь, пожевать, только не реви,- говорит она, уходя на обед, - Что произошло, потом скажешь. Нам бабам выговориться необходимо, легче станет. Не сходи с ума. Тебе же скоро уезжать! Вещи складывай, и раскисать не смей!
Слова мудрой женщины успокаивают меня. Хочется спать. Проваливаюсь в расползающееся серое марево, из которого выплывает раздражённое лицо Николая.
Просыпаюсь от назойливого тихого стука в двери.
На пороге - Николай и Генка.
_ Можно войти?
А почему это спрашиваешь именно ты?- обращаюсь я к Генке. Твой спутник язык проглотил?
Вижу, как недобро вспыхивают, глаза Николая. Как по – бычьи, упрямо наклоняется его красивая голова.
- Сдержался, не съязвил, это уже хорошо,- думаю я. Возможно, повиниться пришёл? А я - то, дура, извожу себя!
- Прости меня, не хотел оставаться в твоей памяти. Потому и сделал больно,- заговорил Николай. Очень люблю тебя. С ума схожу, ночи не сплю. Не знаю, что мне делать. Вот и задумал всему положить конец.
А потом решил, что сволочь я, не иначе. Напакостил, не по – мужски, поступил, разнюнился! Обидел зря самую любимую женщину. Прости меня Ксюшенька!
Всю ночь вдвоём с любимым мы ходили по городу, держась, как дети за руки. Он рассказывал о себе, о сыновьях, традициях и обычаях его удивительной Родины - Белоруссии А я, открывала ему свою одинокую, обиженную судьбой душу.
Утром Николай уезжал. Долго стоял в тамбуре вагона, не отрываясь, смотрел на меня.
Геннадию стало хуже, и его оставили ещё на один срок.
Гешка иногда звонил Фриде, сожалея о том, что жинки себе так и не нашёл. Что всё идёт наперекосяк, чувствует себя неважно. Но обещал через год, помахать рукой из окна провозившего его с Николаем поезда опять туда же, в Ессентуки. Но обещанию не суждено было сбыться. Оттого, что страшное будущее было много раньше, предсказано Николаем.
С Фридой у нас, ещё несколько лет, поддерживались дружеские отношения. А потом оборвались так же внезапно, как и начались!