"В его лице я рыцарству верна..." Эссе
Размышление над стихотворением Марины Цветаевой "Да, я, пожалуй, странный человек...", посвящённым её мужу Сергею Эфрону.
1.
Да, я, пожалуй, странный человек,
Другим на диво!
Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой!
Не слушая о тайном сходстве душ,
Ни всех тому подобных басен,
Всем говорить, что у меня есть муж,
Что он прекрасен!..
Я с вызовом ношу его кольцо!
— Да, в Вечности — жена, не на бумаге. —
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями распахнутых бровей —
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна,
— Всем вам, кто жил и умирал без страху! —
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.
Марина Цветаева 5 октября 1911
Они увидели друг друга впервые в Крыму, в Коктебеле, на даче Максимилиана Волошина.
Из воспоминаний дочери Марины Цветаевой Ариадны Эфрон: "Они встретились — семнадцатилетний и восемнадцатилетняя — 5 мая 1911 года на пустынном, усеянном мелкой галькой коктебельском, волошинском берегу. Она собирала камешки, он стал помогать ей — красивый грустной и кроткой красотой юноша, почти мальчик (впрочем, ей он показался веселым, точнее: радостным!) — с поразительными, огромными, в пол-лица, глазами; заглянув в них и все прочтя наперед, Марина загадала: если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж! Конечно, сердолик этот он нашел тотчас же, на ощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от ее зеленых, — и вложил ей его в ладонь, розовый, изнутри освещенный, крупный камень, который она хранила всю жизнь, который чудом уцелел и по сей день...
Обвенчались Сережа и Марина в январе 1912 года, и короткий промежуток между встречей их и началом первой мировой войны был единственным в их жизни периодом бестревожного счастья."
5 мая 1911 года впервые встретились, 5 октября 1911 года, шесть месяцев спустя, рождаются эти стихи, посвящённые любимому мужу.
Задумаемся, кто из нас, ныне пишущих, мог бы создать такое зрелое, богатое мыслью и художественным исполнением произведение в 17-18 лет? Ведь одного чувства любви, владеющего всем нашим существом, явно недостаточно. Необходимо широкое развитие, соответствующее образование, долгое проживание в стихотворной среде домашнего чтения до написанного с таким вольным размахом стиха.
Всё это у Марины было. Раннее развитие ( стихами бормотала, тренируясь в подборе рифм уже с четырёх лет ), чтение любимой, доступной литературы на нескольких языках, что было правилом в дворянских семьях, путешествия в отроческом возрасте с семьёй по странам Европы, занятия фортепианной музыкой с младых ногтей под присмотром мамы, замечательной пианистки и, конечно, рано осознанное призвание - быть Поэтом. Кроме того очень важно находиться в среде себе подобных, читать современную литературу ( и стихи, и критику ), посещать поэтические собрания, слушать других, выступать самой, издаваться.
Этому призванию, что поразительно, Марина не изменяла никогда, не отступала от него ни на пядь.Музыка приходящего стиха, его ритмы пели в ней, кричали, а чаще всего сотрясали её. Сочинение стихов было любимейшим, насущнейшим трудом, без которого она себя не мыслила. Как хорошо, что в юности и молодости на это было много-много времени. Но ведь очень скоро обстоятельства жизни, яро и притеснительно, будут только держать за руки, мешать творчеству, к которому приходилось поистине продираться через все бытовые и множественные препоны. И тем не менее каждое утро - и подолгу - только за рабочим письменным столом ( хотя и письменного очень скоро не станет, зато всегда рядом кухонный, который надо было только расчистить от "всего лишнего", и так до конца жизни ).
2.
О том, как Марина Цветаева сочиняла, остались воспоминания её дочери, Ариадны Эфрон, с младенческих лет наблюдающей за литературным трудом матери. Думаю, что каждому сочиняющему человеку есть над чем подумать при чтении этой главы.
Из главы " КАК ОНА ПИСАЛА?":
"Отметя все дела, все неотложности, с раннего утра, на свежую голову, на пустой и поджарый живот.
Налив себе кружечку кипящего черного кофе, ставила ее на письменный стол, к которому каждый день своей жизни шла, как рабочий к станку — с тем же чувством ответственности, неизбежности, невозможности иначе.
Все, что в данный час на этом столе оказывалось лишним, отодвигала в стороны, освобождая, уже машинальным движением, место для тетради и для локтей.
Лбом упиралась в ладонь, пальцы запускала в волосы, сосредоточивалась мгновенно.
Глохла и слепла ко всему, что не рукопись, в которую буквально впивалась — острием мысли и пера.
На отдельных листах не писала — только в тетрадях, любых — от школьных до гроссбухов, лишь бы не расплывались чернила. В годы революции шила тетради сама.
Писала простой деревянной ручкой с тонким (школьным) пером. Самопишущими ручками не пользовалась никогда.
Временами прикуривала от огонька зажигалки, делала глоток кофе. Бормотала, пробуя слова на звук. Не вскакивала, не расхаживала по комнате в поисках ускользающего — сидела за столом, как пригвожденная.
Если было вдохновение, писала основное, двигала вперед замысел, часто с быстротой поразительной; если же находилась в состоянии только сосредоточенности, делала черную работу поэзии, ища то самое слово-понятие, определение, рифму, отсекая от уже готового текста то, что считала длиннотами и приблизительностями.
Добиваясь точности, единства смысла и звучания, страницу за страницей исписывала столбцами рифм, десятками вариантов строф, обычно не вычеркивая те, что отвергала, а — подводя под ними черту, чтобы начать новые поиски.
Прежде чем взяться за работу над большой вещью, до предела конкретизировала ее замысел, строила план, от которого не давала себе отходить, чтобы вещь не увлекла ее по своему течению, превратясь в неуправляемую.
Писала очень своеобразным круглым, мелким, четким почерком, ставшим в черновиках последней трети жизни трудно читаемым из-за нарастающих сокращений: многие слова обозначаются одной лишь первой буквой; все больше рукопись становится рукописью для себя одной.
Характер почерка определился рано, еще в детстве.
Вообще же, небрежность в почерке считала проявлением оскорбительного невнимания пишущего к тому, кто будет читать: к любому адресату, редактору, наборщику. Поэтому письма писала особенно разборчиво, а рукописи, отправляемые в типографию, от руки перебеливала печатными буквами.
На письма отвечала, не мешкая. Если получала письмо с утренней почтой, зачастую набрасывала черновик ответа тут же, в тетради, как бы включая его в творческий поток этого дня. К письмам своим относилась так же творчески и почти так же взыскательно, как к рукописям.
Иногда возвращалась к тетрадям и в течение дня. Ночами работала над ними только в молодости.
Работе умела подчинять любые обстоятельства, настаиваю: любые.
Талант трудоспособности и внутренней организованности был у нее равен поэтическому дару.
Закрыв тетрадь, открывала дверь своей комнаты — всем заботам и тяготам дня".
Вот и ответ всем, кто до сего дня считает занятия поэзией блажью, от безделья рукодельем. Или же верит в посылаемое свыше вдохновение, по велению которого в мановение ока готово гениальное стихотворение. Сладчайшее Призвание, но и давящий неустанно и неуклонно Долг - вот что в основе поэтического труда, требующего волевой самоорганизации, предельной концентрации, длительного погружения над раскрытой тетрадью в сотворяемое действо. Как удивительно дочь Марины Цветаевой, Ариадна, назвала эти качества Талантом. Процитирую ещё раз: "Талант трудоспособности и внутренней организованности был у нее равен поэтическому дару".
Говоря о "таланте трудоспособности", Ариадна Эфрон описывает тот период жизни семьи в эмиграции, когда она, уже девочка-подросток, вела свои дневники, в которых первое место отводилось наблюдениям за состоянием души и ежеминутным трудом матери, как поэтическим, так и рутинным, бытовым, в заботе о семье отнимавшем у неё большую часть сил и времени. Конечно, литературного труда требовали и обстоятельства жизни: надо было печататься в эмигрантских изданиях, чтобы сводить концы с концами, получая за своё опубликованное, как и за переводы, мизерную оплату. А кормить, одевать и учить надо было и дочь, и сына. Зарплаты мужа, трудившегося в издаваемом им журнале, мало на что хватало.
3.
Задумала анализ стиха, а вот какое пришлось сделать отступление, чтобы вернуться к самому стихотворению " Да, я, пожалуй, странный человек..." Шесть строф, двадцать четыре строки, написанные четырёхстопным, а то и пятистопным двусложным размером - гордым ямбом ( с ударным вторым слогом ). Вторая и четвёртая строки каждого катрена короче первой и третьей строк, порой сокращаются до двух стоп. Некоторые последние стопы усечённые. Несколько стоп вообще безударных ( автор пробует дольник?) С юности Цветаевой тесно в рамках метрической силлабо-тонической упорядоченной системы. Хочется писать так, как чувствуется, а чувствуется неуёмно - сердце то замрёт, то начинает биться с бешеной силой - отчасти и отсюда новаторские ритмы стиха. Однако рифма - традиционная, перекрёстная. Цветаева рифмует в основном имена существительные - "кольцо-лицо" ( в данном случае используя даже трафарет ), "бумаге-шпаге", но и существительные с прилагательными - "на диво- счастливой", "басен-прекрасен". И один раз рифмуется глагол с наречием - "вниз - слились". Глагольных рифм в данном стихотворении нет.
В связи с размышлением о рифмах Цветаевой интересны воспоминания поэтессы об Андрее Белом ( Очерк "Пленный дух", 1934 ), где Белый говорит о её рифмах: "Ведь - никакого искусства и рифмы, в конце концов, бедные...Руки-разлуки - кто не рифмовал?..Но разве дело в этом?..Стихи должны быть единственной возможностью выражения и постоянной насущной потребностью, человек должен быть на стихи обречён, как волк на вой. Тогда - поэт. А вы, вы - птица! Вы поёте! Вы во мне каждой строкой поёте...я вас остановить в себе не могу..." И оттуда же: "Вы знаете, что ваша книга ( "Разлука", Марина Цветаева, 1922 ) изумительна, что у меня от неё физическое сердцебиение. Вы знаете, что это не книга, а песня; голос, самый чистый из всех, которые я когда-либо слышал. Голос самой тоски..."
Говоря о кажущейся ему "бедности" рифм, об отсутствии в них вычурности ( "искусства" ), хотя можно достаточно найти примеров неординарных, смелых рифм у Цветаевой в более поздний период её творчества, Андрей Белый, большой специалист в области архитектоники стиха, подчеркнул чудесную способность цветаевской просодии поселяться в душе читателя и не отпускать её от себя.
4.
Стихи о любви к мужу - гимн избраннику, но с первых строк какова заявка и о себе, "странном человеке", - написаны от первого лица, трижды повторяется местоимение "я". Цветаева явно не путает понятия "автор" и "лирическая героиня"; лирическая героиня во всех её произведениях - она сама, автор, и никакого ложного смущения и оправдания по этому поводу нет. Не задача ли поэта, наряду с отражением лиц, событий, времени - исследовать самого себя, свою душу?
" Да, я, пожалуй, странный человек,
Другим на диво!"
"Я с вызовом ношу его кольцо!
— Да, в Вечности — жена, не на бумаге. —"
"В его лице я рыцарству верна,
— Всем вам, кто жил и умирал без страху! —"
В чём же странность? В том, что безраздельно и без остатка приняла душу семнадцатилетнего юноши, не закончившего ещё гимназии, требующего лечения от начинающегося туберкулёза, заболевания, давлеющего над народовольческой семьёй Эфронов, - сироту, незадолго до встречи с Мариной потерявшего младшего брата и мать, добровольно ушедших из жизни?.. И сама Марина в этих утверждениях и вызовах - Рыцарь, узнавшая себе подобного, с вызовом противопоставляющая его и себя - "другим", не рыцарям, столь рано, но твёрдо и осознанно определившая своё место по противоположную сторону от "других".
Стихотворение о любви, с первых строк счастливо и благодарно обращённое к мужу и с первых же строк кратко, но ёмко и веско охарактеризовавшее своё время, окружение и пошлую моду его на разочарование и несчастность:
"Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой!"
5.
Рассмотрим, как характеризует счастливая юная женщина своего избранника:
"Всем говорить, что у меня есть муж,
Что он прекрасен!.."
"Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге."
И, целиком, три последних катрена:
"Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями распахнутых бровей —
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна,
— Всем вам, кто жил и умирал без страху! —
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху."
Эпитет "прекрасен" ( то, что воплощает красоту, соответствует её идеалам ) используется дважды - "прекрасен" муж, "прекрасно-бесполезны" глаза его, - усиливая значимость прекрасного в человеке как для автора, так и для читателя. Если слово "прекрасен" не требует трактовки, то как же понимать одновременную "прекрасность" и "бесполезность" глаз героя... В "Словаре русских синонимов" к понятию "бесполезный" есть, помимо прочих, и такие: "избыточный, излишний, ненадобный, напрасный, безвыгодный". Как серьёзно и вдумчиво, со знанием дела, не в пустую подходит молодая поэтесса к любому слову в своих стихах. Как много говорит это краткое прилагательное "бесполезны" в купе с другим "прекрасны", образуя сложное слово, характеризующее не только внешний облик Сергея Эфрона ( у него действительно, по воспоминаниям самой Марины Цветаевой и знавших его, глаза были, как два светло-голубых озера, растёкшихся в пол-лица ),но и его характер, и его бездонную душу рыцаря- бессеребреника. "Под крыльями распахнутых бровей Две бездны"... В самом деле, какая может быть польза от "двух бездн"? "Мучительно-великолепны брови" - тема крылатости возлюбленного героя, внеземного его духовного состояния - явился из бездны и стремится к ней же - его "великолепность" в прохождении "мучительного" земного пути - пророческое ли ясновидение поэтессы...
"Он тонок первой тонкостью ветвей"... Было бы наивным полагать, что речь идёт о хрупком сложении Сергея Эфрона. Опять ( и как философски-любовно! словно не девушка-невеста, а взрослая мать, любующаяся возрастающим сыном, его распускающейся молодостью ) характеристика духа, глубинная и точная: молодые ветви тонки, но гибки и прочны, наполнены живительными пронизывающими их соками, в состоянии движения и развития.
"В его лице трагически слились
Две древних крови..."
О, как можно было бы долго размышлять над этими строками. "Две древних крови" - славянская и еврейская, "трагически слившиеся"... Какие подземные гулы сознания, какое кипение и переплавка двух смешанных магм. Не отсюда ли "Безмолвен рот его, углами вниз, Мучительно-великолепны брови... " Метафора " безмолвности рта, углами вниз" в данном контексте говорит, без участия героя, - и как говорит! - сама за себя трагедийностью и мучительностью маски.
В последнем катрене автор ставит рядом со своим возлюбенным всех рыцарей земли, когда-либо населявших её. Герой не один, а в ряду себе подобных. С их именами Марина Цветаева сроднилась навеки ещё в отрочестве, изучая мировую литературу, историю и поэзию, а порой и проходя тропами Европы по следам излюбленных героев. И она - рядом с ними. И она сама - Рыцарь.
"Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху", - да, во "все роковые времена" - революция, гражданская война, голод, смерть второй маленькой дочери, трёхлетней Ирины, эмиграция, переезды из Германии в Чехословакию, а затем во Францию, в Париж, вслед за мужем, бежавшим с остатками Белой гвардии из Крыма в Константинополь, - во все эти времена страха, неизвестности, нищеты и безденежья, косых взглядов и откровенных насмешек хорошо устроившихся заграницей соотечественников литературного бомонда, тревоги за детей ( во Франции, в 1925-ом году, у тридцати трёхлетней Марины родился долгожданный и выстраданный сын Георгий ) Цветаева не переставала "слагать стансы".
6.
Вспоминается такой момент из их биографии с Сергеем Эфроном. Перед женитьбой, на вопрос старшей сестры Нюты: "На что вы будете жить?" - Сергей уверенно ответил: "Будем зарабатывать. Марина - стихами, она самая великая поэтесса в мире, а я - прозой". Действительно, в самом начале 1912 года выходит книга стихов Цветаевой "Волшебный фонарь" и книга прозы Эфрона " Детство". "Волшебный фонарь" посвящался Сергею Эфрону. В книге С.Эфрона "Детство" давался образ самой Марины Цветаевой в лице героини, семнадцатилетней девушки Мары, каковая была подругой сестры семилетнего мальчика Киры. Не правда ли любопытно: они, ровесники в жизни, но себя Сергей Эфрон изобразил вдвое моложе, тем самым и в своей прозе, а не только в жизни, отдавая Марине пальму первенства. Литературный опыт молодого мужа на этом и закончился, но в Париже он, недавний офицер, будет занят издательством журнала.
Ставя точку в последней строфе на слове "плаха", Марина не только обобщает значение мучительного, но и светлого подвига рыцарства, причисляя к славному Ордену своего избранника, - и себя, без сомнения, позиционирует таким же рыцарем, с гордостью следящей за славными деяниями своего героя, готовая разделить с ним его подвижничество и, как неизбежный и закономерный финал, - "плаху".
Кое-кто из исследователей жизни и творчества Марины Цветаевой называет последние строки этого стиха пророческими. А пророчице только лишь девятнадцать. И до общей "плахи" ещё тридцать лет земного пути.
7.
............................
Пусть весь свет идет к концу —
Достою у всенощной!
Чем с другим каким к венцу —
Так с тобою к стеночке.
— Ну-кось, до меня охоч!
Не зевай, брательники!
Так вдвоем и канем в ночь:
Одноколыбельники.
13 декабря 1921
"Как по тем донским боям..."
"Одноколыбельники" - Марина называла себя с мужем так, поскольку дата рождения у них была одинаковой, 8-го октября, и свои дни рождения они отмечали в один день. ( В некоторых источниках датой рождения Сергея Эфрона указывется 11 октября )
Десять лет спустя, в разгар гражданской войны, ничего не зная о судьбе мужа, сражающегося с Белой гвардией против большевиков на Юге России, обращаясь одновременно и к мужу, и к "брательникам"-большевикам, Марина уже точно, без околичностей и оговорок, предвосхитит общий с Сергеем Эфроном конец, хотя жизни остаётся обоим ещё двадцать лет.
Марина Цветаева ушла из жизни 31 августа 1941-го года; Сергея Эфрона расстреляли, по приговору, 16 октября 1941 года. Марине было 49 лет, её мужу - 48.
29.11.14
( При работе над эссе использованы цитаты из книг Людмилы Поликовской " Тайна гибели Марины Цветаевой" и Анри Труайя "Марина Цветаева".
На фото - Сергей Эфрон и Марина Цветаева, 1912 год )