Николай КРАСИЛЬНИКОВ
ЩЁЛК СОЛОВЬЯ В ПОДЛЕСКЕ
( О поэте Ю. Куксове)
1
Поэт Юрий Куксов тонкий знаток луговых цветов, лесных грибов и ягод, лиственных и хвойных деревьев, диких зверей и птиц, бортничества и насекомых. Чувствует и знает природу «изнутри»: её рассветы и закаты, гулкие родники и земляничные поляны, пейзажи всех четырёх времён года.
Эта любовь зародилась в раннем детстве, а закрепилась в Московском лесотехническом институте, после окончания которого вместе с лесоизыскательскими экспедициями молодой специалист работал в самых отдалённых уголках нашей родины. Карта её необъятна — Уральские горы и Саяны, Онежское озеро и Ветлужские леса…
Там на берегу лазоревых вод под плеск бронзовых рыбин или на таёжной просеке под звон комаров-толкунцов рождались первые поэтические строки Куксова.
«О чём печалятся кукушки?/О чём звенит в ключе струя?/ О чём на солнечной опушке/ грустит Алёнушка моя?» — не раз задумывался поэт в своих душевных и поэтических исканиях. Эти поиски не редко заканчивались подлинными находками. Вот, например, как эта: «На мох прилягу, мох — перина, / постелью — матушка-земля, / и чую силу исполина / в себе, как Муромец Илья. / Земля неправды не прощает, / но в мудрой щедрости своей / с лихвою силы возвращает, / в работе отданные ей».
Не правда ли звучит современно, особенно в раздрайные наши годы, когда честный труд осмеян новыми преобразователями жизни российской?! А ведь эти стихи написаны сорок лет назад.
Путь от первых стихов и до первой книги у истинных поэтов тернист и долог. Так случилось и с Куксовым. Первый его поэтический сборник «Андромеда» увидел свет в 1996 году, когда за плечами у автора осталась работа в лесничестве, в газете, произошёл развал великой державы. Это было, как личное поражение, и поэт его, как и миллионы честных соотечественников, переживал тяжело. Появилась огромная потребность осмыслить жизненный путь, заметные её вехи, воскресить многие прекрасные мгновения, не обходя острых улов и спорных вопросов.
Стали выходить один за другим книги поэта: «День из-под ладони», «Лесом — полем», «В синих рощах», «Синь-простор»… Последняя по времени «Росстани» — наиболее полная, почти избранное. Она открыла читателям Куксова, как большого самобытного поэта. Не просто лирика, а философа, продолжателя в русской поэзии лучших традиций Тютчева, Блока, Есенина.
2
С Юрием Куксовым я познакомился десять лет назад в ЦДЛ (Центральном доме литераторов). В нижнем буфете в этот час было малолюдно. Я сидел с редактором моей будущей книги Л. Мезиновым, мы были заняты разбором рукописи. Когда работа подошла к концу, я обратил внимание на соседний столик. За столиком — пожилой бородатый незнакомец просматривал кипу бумаг, видимо, корректуру. Что-то в нём было от Врубелевского пана. Та же тайна, та же раскованность и добрые искорки глаз из-под очков.
— Колоритный мужик, — заметил я. — Кто он?
— Поэт Юрий Куксов, — ответил Л. Мезинов.
«Так вот он какой!» — подумал я. Хорошие стихи, как и их автор, запоминаются сразу. Стихи Куксова мне уже встречались по публикациям в журналах и газетах. Понравились, задели потаённые струны сердца. Одно даже запомнилось: «Не тревожась и не сожалея, / буду слушать, овсы шевеля, / как вплетаются в запах шалфея / контрабасные струны шмеля». Так что заочно мы были уже знакомы. Оставалось за малым: пригласить Куксова за наш столик, что я и сделал.
Юрий Васильевич оказался компанейским и обаятельным человеком. После первой и второй рюмки мы, естественно, перешли на «ты». Оказалось, что и Куксов был знаком с моими рассказами по альманаху «Охотничьи просторы». Нас объединяло многое: любовь к природе, охоте, рыбалке, поэзии, книгам.
Мы стали встречаться на писательских собраниях, различных юбилеях ну и, разумеется, в нижнем буфете ЦДЛ — этом благостном ковчеге пишущей братии. Тем более что нам всегда было о чём поговорить, о чём поспорить.
Иногда Куксов неожиданно исчезал из поля зрения друзей-литераторов. Те, кто близко его знал, сочувственно говорили, что в московской квартире ему тесно: семья, дети, внуки… Шумно, суетно. Негде сосредоточиться, поработать над рукописями, и тогда поэт, собрав рюкзак с необходимыми вещами, уезжал к знакомым лесничим, пасечникам, останавливался в какой-нибудь заброшенной избушке в заволжских лесах или на Ветлуге. Пускай без «мегаполисных» удобств, зато здесь он чувствовал подлинную свободу: писал стихи, собирал лесные дары. Уходил со спиннингом ловить щук на озере, или встречал охотничью зорю на вырубке, стараясь чутким слухом уловить в неверных тенях первобытную песнь глухаря…
Зато возвращался в Москву поэт посвежевшим, с блокнотом, наполненным новыми стихами «как весенний подлесок щёлком соловьёв».
Через день или два Куксов старался обзвонить всех своих знакомых. Всё-таки долгое «отшельничество» и тоска по привычному кругу единомышленников дают о себе знать. Да и судьбы коллег в творческом и житейском плане, для него, как для участливого человека, никогда не были безразличными. Звонит Куксов и мне. Один из наших разговоров я хочу привести из моего дневника. Он также характеризует колоритный образ поэта: «… 9,15 ч. утра. Позвонил Юрий Куксов. Сказал, что прочитал в «Вечерней Москве» мой рассказик для детей «Бременские музыканты». Похвалил. Редко нынче собратья по перу звонят по такому незначительному случаю. Я поинтересовался, почему Юрия не видать в подвальчике ЦДЛ. Куксов сказал, что на недельку заглянул домой, в Москву, а так живёт в далёкой Псковской деревеньке, в прославленных пушкинских местах.
Места совершенно глухие. Деревенька в шесть-семь домишек давно заброшена. В одной избе, принадлежавшей коллеге Куксова по газете «Крестьянская застава», поэт и поселился. Топит печь дровами, ходит с ведром по воду к роднику: единственный колодец обмелел, покрылся ряской. Вокруг сплошные девственные леса. «Воздух хоть вместо вологодского масла на булку намазывай!» В лесу полно ягод, орехов и грибов, нетронутых птиц и зверей (почти по Пришвину). Есть несколько озёр и речушек. «Наверное, там одни ротаны?» — пошутил я. «Что ты, — обиделся всерьёз Юрий. — Там такие щуки и налимы, какие даже редко снятся рыболовам!» В деревеньке ни души, кроме Куксова. Ни кошек, ни собак. В неделю раз поэт лесом ходит за хлебом и другими необходимыми продуктами к автолавке в соседнюю деревню за три-четыре километра. Летом ещё терпимо (Юрию уже за 75-то лет), а вот зимой тяжеловато делать такие пешие прогулки. Огромные сугробы. Позёмка лупит по щекам. Не везде и на лыжах проберёшься. И три волка, живущие неподалёку, постоянно «сопровождают» поэта. Только в просветах деревьев мелькают дымками их холки, да глаза сверкают льдинками. «Не страшно?» — спрашиваю Юрия. «Уже привык к серым. И они ко мне. Иногда кажется, что в них переселились души неприкаянных поэтов, — шутит Куксов. — Но зимой, когда выхожу в лес, я всё же беру с собой ружьё, заряженное картечью. У меня в избе их, на всякий случай три!»
Из удобств есть старенькая банька, да над избой телевизионная тарелка. Ловит около 60-ти программ! Так что связь с большим миром не совсем оборвана. А ещё в месяц раз к поэту на огонёк из соседней деревни заглядывает знакомый тракторист, местный Сократ, не равнодушный к звонкому русскому слову. В потёрханном его сидоре всегда тёплая коврига, шмат свежего сала, с десяток яиц и бутылка 0,7 первача, с индивидуальным брендом: «Северное сияние»…
Прав Куксов: «Пока у поэта есть хотя бы один-единственный читатель поэзия его жива!» 22. 06. 13г.»
3
Так и живёт мой друг. В ладу со своей судьбой и капризной музой. Наверное, поэтому любят его коллеги.
Я мало знаю поэтов-современников, кому бы посвящали столько статей и стихов друзья. О Куксове в разные годы тепло писали такие блистательные литераторы, как В. Пронин, Л. Сергеев, В. Рахманов и другие. Эту «копилку» своими впечатлениями о жизни и творчестве поэта решил пополнить и я. Он, право, заслуживает доброго слова.