"Не все королевы выходят из принцесс. Некоторые выходят из пепла" (с) Салем.
Мариенбург, 1724 год.
Ночная мгла, словно бабочка, трепетала вокруг огонька свечи. Крылья ее рисовали по стенам и потолку старой лавки чуднЫе тени. Круглое пятно света выхватывало угол деревянного прилавка – неясно, насколько длинного, так как окончание его терялось во мраке. По углам расположились разной величины горки и холмики – то ли из мотков ткани, то ли из кулей с мукой, то ли из посуды и иной утвари. И то, и другое и третье в равной степени могло находиться в лавке Иоганна Крузе. Сам ростовщик и торговец, склонившись над толстой книгой, с упоением вел подсчеты своих доходов за последний месяц. Улыбка на его покрытом морщинами лице говорила о том, что месяц выдался удачным, как впрочем, и все предыдущие. Крузе любил деньги, и долги из своих клиентов выбивал нещадно. Гусиное перо в крючковатых пальцах бодро поскрипывало, и ростовщик тихонько, себе под нос, подпевал ему. Это мурлыканье и сытая улыбка делали Крузе похожим на старого, облезлого кота.
Мгла взметнула бархатными крыльями, и на старика резко дохнуло холодом. Он поднял голову от желтых страниц и, казалось, удивился.
- Кхе-кхе, уже ночь, - отметил он вслух. – Увлекся я счетами, пора закрывать лавочку.
Он отложил перо, и книга с глухим стуком захлопнулась. Ростовщик пригладил длинные седые пряди, оправил темный сюртук из недорогой, но добротной ткани, и, с беспокойством поглядывая на входную дверь, принялся складывать деньги из коробочки в шкафчик, запирающийся на ключ. Холодный вздох мглы вызвал в старике смутные чувства. Что-то мистическое почудилось ему в этом дуновении, и мысли о смерти почему-то закрались в его всегда трезвый расчетливый ум.
И, словно в ответ на его страхи, дверь лавки тихонько открылась. Колокольчик визгливо вздрогнул, и из рук ростовщика с предательски громким звоном побежали монеты.
Вглядевшись во мглу, старик немного успокоился. Посетителем была женщина. Длинная черная накидка с капюшоном лишала возможности определить ее возраст и сословие. Незнакомка нерешительно остановилась в нескольких шагах от прилавка.
- Госпожа, боюсь, мы закрыты. Приходите завтра. – Голос дрожал. «Это всего лишь женщина» - успокаивал себя ростовщик. – «Даже если она удумала злое – я успею убежать в заднюю комнату, запереть дверь и с чердака позвать на помощь!». Чтобы успокоиться окончательно, старик тихонечко подвинулся ближе к двери комнаты за прилавком.
Женщина вдруг рассмеялась. Натянуто и негромко.
- В жизни не поверю, что Иоганн Крузе отвергнет клиента. Теряешь хватку, любимый муженек?
Она сделала несколько шагов вперед, на ходу оправляя капюшон. Черная ткань, бархатная, как крылья мглы-бабочки, легла изящными складками вдоль лица – чуть полноватого, но очень красивого, открывая золотистые пряди. Казалось, они осветили огромные глаза и яркие губы, искривленные усмешкой.
Крузе подался вперед, не веря себе. Он, близоруко щурясь, вглядывался в лицо женщины. Гамма разнообразных чувств отразилась в его взгляде – от недоверия, ненависти, до потрясения и восхищения. Гостья молчала, наслаждаясь произведенным эффектом. Наконец ростовщик прохрипел:
- Марта?
- Марта, Марта. Как поживаешь? Вижу, дела твои процветают. – Женщина прошлась, осматриваясь. – Лавка, вон, товарами под самый потолок забита. Да и слухи до меня дошли – о процентах твоих чудовищных…
Ростовщик судорожно сглатывал, не отвечая. Однако, Марта, казалось, и не нуждалась в ответах.
- Вспоминал обо мне? Двадцать лет прошло. Забыл, наверное. А вот я тебя помнила все это время.
Она остановилась, и зеленые глаза прожгли его насквозь. Крузе, тем временем, немного оправился от потрясения – нежданной встречи с супругой, которую давным-давно и в молитвах не поминал. Впрочем, никогда. Выходит, она жива. Ну что ж, ну что ж. Если ей надо денег – даст. И пусть уходит, откуда пришла. Он покосился на дверь, оставшуюся открытой. Да-да, пусть проваливается туда, в этот мрак.
- Как жилось-то тебе? – продолжала Марта. – Быстро, поди, свой грех позабыл?
- Какой еще грех?
- Ты продал меня! – надменное спокойствие женщины оказалось маской. Сердце ее точила старая обида на страшное предательство мужа, которая отравляла душу ее все эти двадцать лет.
- Продал… - от воспоминаний ужаса, через который она прошла, на глаза набежали слезы. От чего пламя свечи сделало их словно нечеловеческими, но еще более прекрасными.
- Иуда! Сколько граф за меня заплатил? Тридцать серебренников?
- Больше! – с вызовом ответил Крузе. Его не впечатляли пафосные аналогии. – Продал? У меня не было выбора! Когда армия завоевателей входит в город – женщины теряют честь!
- Я потеряла честь? Это ты свою честь в тот день потерял. Продал вместе со мной. Как ты мог? Я была совсем юной. А этот мерзкий старикашка-граф, он… Он запирал меня днем в подвале, а ночью – сильничал! А когда надоела – отдал на потеху своим офицерам!
Слезы горечи лились по лицу несчастной, но душа и сердце старого ростовщика давно уже зачерствели. Если бы он не похоронил жалость, любовь, сочувствие – разве накопил бы все свои богатства?
- Я была тебе женой. Ты обещал заботиться обо мне… - шептала Марта, сумев справиться со слезами.
- Твоя тетка привезла тебя без гроша в кармане, а в качестве приданого я получил твою никчемность! Я два года кормил и одевал тебя! Считай, что граф просто-напросто вернул твой должок, кхе-кхе.
- Я тоже сполна расплатилась. Стезя моих страданий только началась с графского подвала. Потом на меня положил глаз грубиян-фельдмаршал… Почти год он таскал меня за собой по полям сражений! До самой Швеции! Пока, наконец, мой Петер не нашел меня... не забрал ото всех. А потом он сделал меня своей женой!
- Так ты замужем? Я рад, что нашелся олух, готовый тебя содержать. Удачно устроилась?
- О, ты не представляешь, как…
Марта опустила складки капюшона на плечи. И ростовщик, с совершенно необоснованной тревогой, отметил завитые локоны, ухоженное лицо, на белоснежной шее виднелась нить крупного жемчуга. Действительно, удачно… Холодный ум ростовщика тут же прикинул стоимость ожерелья, маленьких звездочек, посверкивающих в волосах, бархатной накидки и шелковых перчаток. Все это ему удалось разглядеть, пока женщина подходила ближе. Смутное тревожное предчувствие подавила расчетливость. И в мыслях он уже решил, как приумножит свои сбережения благодаря этому внезапному появлению супруги.
- Ты знаешь, что закон запрещает быть женой двух мужей? – сладко ухмыльнулся Крузе. – Судья прикажет прогнать тебя, как шлюху, плетьми по улицам города! Хотя, я могу и промолчать. Мы никому не скажем. Будь счастлива со своим Петером. Но, раз я помогаю вам, вы – поможете мне. Отдадите, так сказать, должок.
Марта расхохоталась.
- Увидел блеск и сразу ослеп? Я поняла, чего ты хочешь. Не сомневалась в тебе! Но ты не подумал, что есть другой способ избавиться от проблемы? Я, в конце концов, могу стать твоей вдовой…
Она замолчала, улыбаясь. Крузе переваривал сказанное. Угрожает. С чего бы ей угрожать? Замыслила убийство? Одна не сможет. Дверь прилавка заперта на засов. Он успеет убежать. Сообщники? Могла, могла нанять шайку головорезов. Но что они сделают? Сломают дверь? Подожгут лавку? Неужели, она решится на подобное? Пойдет на такой риск? За ней стоит какая-то важная персона, что сумеет замести следы? Ее новый муженек? Как там она его назвала? В одну секунду цепочка рассуждений привела его к немыслимому. Он вдруг вспомнил сплетни, которыми потчевали его приказчики и клиенты. ЧуднЫе разговоры ходили по городу. Разговоры, от которых у женщин загорались глаза.
- Кто такой Петер? – одними губами произнес он.
Но она поняла. И ответила, также чуть слышно:
- Государь Российской империи. Месяц назад он венчал меня на царство. Марта умерла. Я – Екатерина.
Крузе захрипел, глотнув холода ночной мглы. И почувствовал пепел во рту.
- Знаешь, я пришла сюда не для того, чтобы унижать тебя. – Марта говорила твердо, но, казалось, что она устала, и ей хочется поскорее покончить с этим: - Не для того, чтобы смеяться и торжествовать. Не мстить. Хотя, именно желание мести помогло мне выжить.
- Зачем же тогда ты пришла? - просипел ростовщик.
Скавронская подошла вплотную к прилавку.
- Вернуть должок. Я помню, как ты бывал счастлив, когда их тебе возвращали.
Она взглянула на него с горечью, и, накинув капюшон, вышла, так и не прикрыв за собой распахнутую в ночь дверь. А как только шелест ее шелкового платья стих во мгле, в лавку вошли гвардейцы Преображенского полка.