"В минуту жизни трудную
Тесниться ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть..."
М.Ю.Лермонтов
В прошлом веке, в самом начале восьмидесятых мне не раз приходилось летать через всю нашу страну по маршруту Ленинград-Иркутск и обратно. Высоты, надо признаться, я боюсь, а вот мои перелёты нисколько меня не пугали. В то время мне даже ни разу не довелось повстречать людей, которые бы со страхом взирали, к примеру, на ИЛ-62 или ТУ-124 и ежились от предстоящего полёта. Всё было как-то спокойно и чинно. Мы неторопливо рассаживались по местам в салоне лайнера, а затем мило беседовали с попутчиками или спали, пока авиамашина переносила нас к пункту назначения.
Знаю, что немало людей вспоминают те времена, как почти безмятежные – самолёты, мол, тогда не падали, террористы их не захватывали, пьяные пассажиры дебоши в салоне не устраивали. Пассажиров пьяных на борту не было, это да. Потому что выпивать в салоне самолёта строго запрещалось. Спиртные напитки разносились пассажирам только на международных рейсах, на которых тогда мало кто летал. Да и то, нормы на такой «дринк» были мизерными. А вот террористы, пусть крайне редко, но наши самолёты захватывали. Факты на сей счёт есть. И тот, кто интересуется историей нашей гражданской авиации, может их найти. Что касается авиакатастроф, то их как бы не было. Почему «как бы»? Потому что о них, как правило, было не принято сообщать в прессе, по телевидению и радио. Поэтому мы могли узнать о подобных случаях лишь от очевидцев или тех людей, у кого кто-то из родных оказался в разбившемся самолёте. И, как вы понимаете, до большинства жителей нашей страны такая информация вообще не доходила. Поэтому, видимо, они чаще всего не боялись садиться в авиалайнер, и жили с убеждением, что наши самолёты никогда не падают.
Об одной авиакатастрофе я впервые узнала лет в пятнадцать. Тогда мы только-только переехали в новый для нашей семьи город. И сын друзей моих родителей рассказал о своей невесте-стюардессе, что погибла в самолёте. Молодые люди хотели пожениться. Жених потом на несколько лет ушёл в себя, вообще не желая общаться с девушками. Меня тогда очень поразила эта история: как же так? Почему нам не сообщают о таких вещах? Но уже гораздо позднее мне довелось узнать, что по указанию сверху нам не сообщали о многом, о чём мы должны были знать. Оттого в годы Перестройки и прорвало информационную плотину, и обрушился мощный ментальный поток на головы несчастных обывателей. Это сначала вдохновило людей к повальному чтению газет и журналов, а затем привело их, отравленных разнообразными негативными сообщениями, к унынию и непониманию: «почему всё так?» Огромные объёмы негативной инфы человеку переварить трудно. Даже неприглядную правду он должен получать дозировано. Это я к тому, что и то хорошее, что происходит вокруг нас, стоит замечать. А тут, как понимаете, за долгие годы сокрытия истинного положения вещей, о чернухе людям пришлось почитать немало. Кто-то тогда с настоящим азартом открывал глаза читателям, слушателям и зрителям – лишь бы поскорее высказаться, а кто-то с вдумчивым анализом событий и явлений. Да, и немало вместе с той самой правдой поднялось грязной пены, и искажения, несомненно, были. Но сейчас хочу сказать о другом: на душе у советских людей в семидесятые-восьмидесятые было так спокойно потому, что все большие беды и суровые проблемы (по мнению многих) были где-то там, на Западе – у бездомных и голодающих негров, к примеру. У нас же в стране, как казалось тем же, пребывающим в неведении обывателям, была полная благодать. По крайней мере, сегодня они вспоминают о той жизни, как о рае.
Но вернусь к моим семичасовым перелётам почти через всю нашу огромнейшую Родину. Как-то, вылетев из Иркутска на ИЛ-62, я возвращалась домой в Ленинград. При таком маршруте самолёт менее чем за треть суток переносит вас через несколько часовых поясов. С Иркутском у Ленинграда и Москвы разница в пять часов, с Екатеринбургом (который тогда был Свердловском), где наш авиалайнер заправлялся, – три. Поэтому через пару часов после вылета, ощутив эту резкую часовую перемену, многие пассажиры дремали, а то и спали довольно крепким сном. В Свердловском аэропорту Кольцово, как я уже сказала, лайнер совершал посадку, заправлялся. На это уходило около часа. Так как я летела не первый раз, то знала, сколько минут или часов занимали те или иные части полёта. Обычно я не спала, а если и дремала, то очень чутко. Мы подлетали к Уралу. В иллюминаторе – только густо-чёрное бескрайнее небо и более ничего. И лишь неяркое освещение салона самолёта помогает осознать, что ты не провалился в эту черноту, не затерялся в ней, а всё ещё жив, дышишь и даже можешь посмотреть на тех, кто рядом, кто сидит далеко впереди или позади тебя. Вообще удивительно наблюдать эту метаморфозу, когда совсем недавно в Иркутске ты встречал поздний вечер, в Свердловске попадаешь не в ночь, а в такой же вечер уходящего дня, а в Ленинграде, спустя семь часов после вылета, снова убегаешь от ночи и видишь вечерние огни аэропорта Пулково. Поэтому мои попутчики, пассажиры белоснежного лайнера с голубой полосой по борту, находились в том странном трансе, к которому приводит утомительный перелёт в другой часовой пояс, обратно по линейке времени.
Ведь что обычно сидит у нас, пассажиров в голове? Скорее бы уж земля! И хотим мы того или нет, вынуждены довериться тому, кто переносит нас по воздуху к назначенной цели. Пребывая в неизвестности, что и как там происходит в кабине пилотов, мы можем строить разные догадки. Но природный оптимизм всегда поможет нам настроиться на добрый исход. Мы верим, что обязательно приземлимся. А иначе, зачем было садиться в самолёт?
Через положенное время стюардесса вышла к нам в салон и объявила, что авиалайнер идёт на снижение и нужно пристегнуть ремни. Кто-то действительно выполнил её команду осознано, а иные сделали это в полудрёме и, пристегнувшись, снова принялись спать. Я наблюдала в салоне настоящее сонное царство – в Иркутске эти люди уже лежали бы в кровати. Скоро в иллюминаторе заметила огни большого уральского города. Горстью алмазов рассыпанных по чёрному бархату, казались они с высоты нескольких сотен метров. Огни приближались к нам… Вот, кажется, скоро мы сядем, и свободно вздохнём – ура, мы на земле! И кто-то из нас поспешит за стаканчиком кофе в буфет или отправится рассматривать в ларьках местные сувениры или начнёт искать, где в Кольцово продают свежие газеты. Впрочем, тогда все эти киоски и ларьки закрывались довольно рано и мы чаще просто сидели или стояли в ожидании объявления посадки.
Огни становились ярче и всё ближе и ближе… Но неожиданно исчезли. За окном вновь повисла густая чернота, как будто самолёт передумал садиться и взмыл в вышину. А его маленькое тельце вместе с несколькими десятками пассажиров отдалось во власть непостижимой воздушной стихии. Прошла минута, другая, третья… десять, пятнадцать... Но это только на часах. А в лайнере время как будто остановилось. Да, слышен гул двигателей, нас слегка потряхивает в креслах, но мы не сближаемся с землёй! И я понимаю, хотя это противоречит логике (ведь объявляли же посадку!), что самолёт удаляется от аэропорта. Те, кто не спал, конечно, забеспокоились, но большинство пассажиров безмятежно досматривали свой сон.
В начале восьмидесятых многие люди были доверчивы и даже послушны тем, кто ими управляет, и в сложных ситуациях нередко могли терпеливо ждать, когда кто-то разрешит их проблему. Сейчас времена другие: в авиалайнерах нашего века обязательно найдётся такой пассажир, а то и не один, кто в подобной ситуации поднимет шум, начнёт требовать объяснений, извинений, исправления ошибки. Видела такое и при меньших сложностях в полёте. А тогда все молча доверялись судьбе. Мы были терпеливы и, можно сказать, выносливы. К примеру, нас так подробно не обучали надевать спасательные жилеты, как это делается теперь. И даже не кормили при полётах на короткие расстояния в два-три часа. Мы сосали карамельки, запивая лимонадом, и радовались тому, что летим к своей цели.
Стюардесса к нам больше не выходила, а самолёт, похоже, уже сделал не один круг. «И что теперь?- подумала я.- Чем это всё может закончится?» Но дурные мысли прогнала прочь. Есть же какой-то выход…
И я начала молиться. В дороге он всегда был при мне, этот псалом, который в народе называют «Живые помощи». Я начала читать: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго…». Прочла несколько раз. На душе стало спокойно и легко. Испарилась подкрадывающаяся тревога, унеслись куда-то далеко-далеко нехорошие сомнения. Теперь мы сядем, обязательно сядем, подумалось мне.
Кто-то из совсем молодых людей, может сказать: эко, удивила – прочла молитву. Да сейчас их читают все кому не лень – и верующие и даже те, кто только делает вид, что верит в Бога, просто решив, что «так надо». Думаю, как же всё-таки сложно некоторым, не пожившим в сознательном возрасте в советскую эпоху, представить себе, что значит читать молитву комсомолке. Это, например, пусть отдалённо, похоже на то, как если бы ваш любимый рок-певец тайно пел песни поп-композиторов и к некоторым этим авторам испытывал глубокое почтение.
Потом, спустя несколько лет после памятного полёта, прочла в романе «Доктор Живаго», что именно этот псалом, который читала в самолёте, вкладывали матери в медальон белым офицерам, отправлявшимся на войну. Впрочем, и красные бойцы разных рангов тоже брали с собой на фронт «Живые помощи». Так было в Гражданскую. А моя бабушка Анна зашила в шапку эту любимую в народе молитву моему дяде Василию, когда его призвали в армию. В сорок третьем он отправился в Маньчжурию, где потом его не взяла ни одна пуля. После войны с Японией дядя служил в Монголии и живым и невредимым вернулся домой. О том, что жизнь его оберегал 90-й псалом, он узнал только дома. Бабушка тайно зашила его в шапку сыну. Понятно, о каких молитвах могла быть речь в атеистическом обществе. Дядюшка мой, не сразу поверивший в силу молитвы, жив и здравствует. Дай Бог ему здоровья. Совсем немного времени осталось до его девяностолетнего юбилея.
Что же было дальше с нашим самолётом, тогда, неподалёку от Свердловска? Прошло несколько минут и в иллюминаторе снова появились огни столицы Урала. Такие приветливые и желанные. Такие сказочно красивые…
Уже после посадки лайнера мы с одной пассажиркой нечаянно узнали, что наш самолёт какое-то время не мог выпустить шасси. И штурман предпринимал всё новые и новые попытки исключить аварию.
И тогда и теперь я посылаю огромную благодарность тем мужественным парням, что управляли нашим самолётом. Конечно же, и низко кланяюсь тому, кто услышал мою искреннюю молитву.
25.11.2014