Всем, кто верит в Свечи, горящие на ветру, -
посвящается.
Автор
Оглавление
Глава 1. Капли по стеклу
Глава 2. Городские превращения
Глава 3. День Рагнаради
Глава 4. Вас назовут «Кельнер»
Глава 5. Память цвета бирюзы
Глава 6. Новогодняя молитва
Глава 1. Капли по стеклу
Я стоял на задней площадке троллейбуса и наблюдал, как накрапывающий сентябрьский дождик превращает проплывающие за окном городские улицы и перекрёстки в струящиеся картины. Капли прихотливо сбегали по стеклу, непрерывно изменяя очертания возникающих и тут же исчезающих деревьев на обочинах, спешащих под зонтами людей, разноцветных контуров обгоняющих друг друга автомобилей и многоярусных конструкторов зданий. Чередующиеся огни светофоров и размыто-мигающих фар, шаровые гирлянды уличных фонарей и дробящиеся сполохи рекламных щитов добавляли в цветовую гамму наступающего вечера оттенок лёгкого «импрессионизма» и создавали у меня ощущение полузабытой ностальгии и тихой радости одновременно. «Всё течёт, меняется, повторяется, начинается заново и исчезает вновь... Хорошо, когда суета сует превращается в красоту – так просто заметить, но почему же времени на это у нас всегда не хватает?» - на мой взгляд, философский настрой после рабочего дня является наилучшим антидепрессантом. И совершенно бесплатным, кстати говоря.
Дождь тем временем стал чуть менее частым, и, когда троллейбус остановился на перекрёстке, стало возможным разглядеть улицу снаружи более чётко. Меня невольно привлёк пассажир на переднем сиденье остановившейся сзади автомашины. Лица его я за мокрыми стёклами, конечно, видеть не мог, но вот какой-то длинный, похожий на трубу, предмет у него в руках заметил сразу. К тому же этот предмет непрерывно двигался влево-вправо, вверх-вниз вдоль лобового стекла машины. «Да это же объектив фотоаппарата!» - догадался я и мысленно пошутил: «Романтик-чудак, рисующий под дождём…» Наверное, вот так порой и выписывает кружева нашей жизни проказница-удача: всего несколько минут стоянки на светофоре, быстро промелькнувшая картинка за стеклом, но как же близко к истине я тогда оказался. Невероятно близко! Впрочем, всему своё время.
На перекрёстке автомобиль свернул, а я спокойно доехал до своей остановки и в мечтательном настроении пришёл домой. Осторожно, стараясь не шуметь, открыл ключом дверь в квартиру, тихонько стянул в прихожей промокший плащ и заглянул в комнату. Моя жена Оля спала на диване, закутавшись в пушистый плед, в углу что-то бормотал телевизор, мягко светила напольная лампа под бежевым абажуром. Я на цыпочках прошёл на кухню: ужин, заботливо прикрытый кружевной салфеткой, ждал меня на столе, тут же горячий чай в термосе, варенье в вазочке и любимая большая чашка обещали уют и неспешную беседу. Я подошёл к окну. Дождь на дворе всё так же накрапывал, и такие же капли на стекле рисовали картины наступающей осени...
- Ты задержался? – тёплые пальчики ласково коснулись моей щеки. – Я задремала немного.
- Сегодня троллейбусы ходят медленнее, чем обычно. Наверное, из-за дождя. А ты почему такая красивая? Может… ужин стоит пока отложить? – я полагаю, чувство непреходящей влюблённости в собственную жену можно отнести к достоинствам.
- Может…
Дождь за окном закончился только под утро. Картину, которую рисовали последние убегающие капли, я успел сфотографировать и в рамке повесил на стену. Получилось красиво.
Глава 2. Городские превращения
- В воскресенье идём на выставку Алекса Снегирёва, - однажды вечером радостно объявила Ольга.
Моя жена – искусствовед, работает в нашем Художественном музее. Именно благодаря ей моя жизнь сугубого прагматика, исходно погружённого только в мир цифр, технических расчётов и многосложных проектов, теперь периодически благословенно расцветает своевременным ознакомлением с новинками кино и живописи. Уже не говоря о том, что концерты классической музыки в филармонии для меня, прежнего сторонника исключительно хард-рока и рок-н-ролла, после знакомства с Олей стали вполне осознанной насущной необходимостью.
- Снегирёв – наш современник, сербский фотохудожник русского происхождения, - продолжала тем временем моя путеводительница. – У него весьма оригинальный творческий стиль, который он сам называет «городские превращения».
- Это как? – удивился я.
- Вначале фотографируются разные сюжеты из жизни современных городов, а потом на общем холсте совмещаются фотоизображение и рисунок. Получается конструктивно связанный переход от снимка к краскам – маслу или акварели.
- Техника коллажа? – попытался предположить я.
- Только отчасти. В коллажах всегда присутствует обязательное множество самых разнообразных фрагментов, а у него всего один чёрно-белый фотоснимок контрастно «превращается» в яркий цветной рисунок. Одним словом, такие работы нужно видеть. Мировой уровень! Мы пойдём ближе к концу дня, когда посетителей будет уже не много, и сможем спокойно всё посмотреть. Согласен?
- Разумеется, - художественному вкусу жены я доверял безусловною.
... Картины и в самом деле оказались превосходными. Фотографии подмечали самые разнообразные сцены: спешащие по делам озабоченные люди, играющие в парке дети, оживлённо жестикулирующие школьники, полицейские на перекрёстке, бабушки с внуками в колясках – только всё в очень необычных ракурсах. Например, отражения людей в витринах магазинов или боковых зеркалах автомашин… Смеющаяся девочка, снятая на уровне глаз голубя, которого она кормит с ладони… Луч света, радужно преломлённый в брызгах фонтана…Усталый старик, над головой которого библейским нимбом сияет отблеск уличного фонаря… Сама по себе операторская работа уже вызывала удивление зрителя, а вот искусно наложенные краски играли в картине свою, особую роль – каждое изображение словно продолжало фотографический образ где-то чуть заметными или, наоборот, явно подчёркнутыми деталями, волшебно перемещая фотоперсонажи в другие реальности. Нарисованные деревья качали на ветвях настоящие гнёзда. Хмурый бизнесмен с оживлённого проспекта вдруг шагал прямо в широко раскрытую акварельную дверь, за которой неожиданно вздымались гигантские секвойи. Молодая девушка, мечтательно закрыв глаза на парковой скамье, сидела прямо под распростёртыми крыльями райской птицы…
Я восхищённо переходил от картины к картине и вдруг заметил, что моя Оля где-то отстала. Оглядевшись, я увидел её внимательно разглядывающей портрет, помещённый в центре экспозиции.
В отличие от остальных картин, никакой фотографии здесь не было. Портрет изображал величавую светскую даму дореволюционных времён: она сидит на диване с высокой спинкой, правая рука лежит на коленях, причём внимание сразу привлекает массивное кольцо с крупным изумрудом на безымянном пальце, левая рука покоится на диванной подушке. Голова чуть наклонена влево, волосы собраны в высокую причёску, большие тёмные глаза смотрят задумчиво и немного загадочно, длинное платье из светлого шёлка элегантно облекает стройную фигуру – русские женщины всегда отличались особой, царственной красотой. Возраст дамы неясен. Ей одинаково могло быть и 35, и 40 лет, и … - впрочем, мысли о возрасте при взгляде на портрет не возникали. У подлинной красавицы возраст совсем не главное. Рама картины была выполнена в виде переплетения тщательно вырезанных из светлого дерева дубовых листьев и желудей с выпукло выступающими шляпками, отчего возникало ощущение подсознательного сходства портрета со сказками Пушкина.
- Очень чутко нарисовано, - сказал я.
- Именно так, - Оля продолжала внимательно рассматривать даму то слева, то справа, медленно переступая вдоль линии портрета.
Я хорошо знал её сосредоточенный облик в минуты усиленных размышлений:
- Тебя что-то заинтересовало?
- Да, взгляни вот сюда, - она показала в правый угол внизу картины.
Там оказалась почти незаметная надпись: «Анна Николаевна Снегирёва. 1903год».
- А теперь посмотри, как называется портрет сейчас.
К моему удивлению, портрету сейчас сопутствовала надпись «Отражение».
- Очень странно. Отражение чего или кого? Никаких зеркал на портрете нет, - я почувствовал, что взгляд смотрящей на меня дамы стал вдруг немного таинственным.
- А знаешь, - негромко произнесла в ответ Оля, - я читала, что сам Снегирёв всегда приезжает в город заранее, за несколько месяцев, и всегда инкогнито. Снимает студию под чужой фамилией, долго ходит по улицам, без помех и лишнего внимания спокойно делает свои фотографии, а потом закрывается от мира и рисует. Только когда работы готовы в полном объёме, появляется его арт-менеджер и официально организовывает просмотр. Так он поступает по всему миру. А это значит…
- Ты хочешь сказать, что мы смотрим выставку фотографий, то есть, картин нашего города?
- Выходит, так, - взгляд жены продолжал сосредоточенно перемещаться по портрету.
- Какая здесь может быть связь? – обычное посещение музея превращалось уже в нечто почти детективное.
- Пока не знаю, не знаю, - задумчиво проговорила Ольга. - Слушай, ты посмотри ещё другие картины, пожалуйста. Мне тут пришла одна мысль, но я не уверена…
- Ладно, - согласился я. – Тем более, впереди ещё два зала.
Сюрприз поджидал меня почти сразу: фотография крупным планом показывала заднее окно троллейбуса, завесу из стекающих по стеклу струек дождя и размытые контуры мужской фигуры за ней, причём дождевые капли были филигранно «вписаны» лёгкими акварельными мазками в общее изображение так, что хотелось подхватить их ладонями прямо на лету.
Эта картина называлась «Не спеши». Всё-таки удивительные случаются совпадения в этой жизни, ведь именно об этом я и думал тогда: всё приходит и уходит независимо от нас, а мы всё бежим и бежим куда-то...
- Вам понравилось? – послышался сзади негромкий голос.
Я обернулся – передо мной стоял доброжелательный мужчина среднего роста. На вид лет шестьдесят-шестьдесят пять, подтянутый и собранный, несмотря на внешнюю непринуждённость. Открытый взгляд чуть прищуренных карих глаз, короткий «ёжик» седых волос, безукоризненно отглаженный светло-серый костюм и в тон подобранный шейный платок – выглядел он элегантно и даже в меру аристократично. «Где я мог его видеть?»
- Встретить собственное изображение на престижной выставке, да ещё и в абсолютный унисон со своими же мыслями – что может быть приятнее для самолюбия! – ответил я, не задумываясь.
- Простите? – на лице моего неожиданного собеседника читалось явное удивление.
- Два месяца назад, примерно в семь часов вечера я стоял на задней площадке троллейбуса, смотрел на дождь за окном, рассуждал сам с собой об извечной суете сует, и … - «да это же сам художник», - вдруг сообразил я, - …и попал в объектив вашей камеры вместе со своей мечтательной меланхолией. Троллейбус номер три, снимок сделан во время остановки на светофоре.
Теперь я узнал его окончательно – Снегирёв улыбался так же, как и на плакате перед входом на выставку.
- А знаете, в тот день я тоже сфотографировал дождь сквозь оконное стекло и фото повесил дома на стену, - уже вовсю расхрабрился я.
- Ну что же, в таком случае давайте знакомиться… коллега, - он под-держал разговор и протянул мне руку: - Алекс, очень приятно. Похоже, наши взгляды на мир во многом совпадают.
- Максим, - я почувствовал, что тоже улыбаюсь. – Если не возражаете, позвольте познакомить вас с моей женой? – я знал, какой важной для Ольги может оказаться эта неожиданная встреча.
- Я всегда рад общению с ценителями современного искусства, - Снегирёв немного церемонно склонил голову. – Особенно с россиянами.
Тут я сообразил, что Алекс вообще-то серб, но по-русски говорит хорошо и правильно, если не считать чуть более твёрдого произношения согласных. В дальнейшем мне ещё предстояло убедиться, что по грамотности речи многие мои соотечественники ему и в подмётки не годились.
Мы вернулись в соседний зал, где Ольга всё еще продолжала разглядывать портрет. При виде меня вместе со Снегирёвым глаза её удивлённо расширились.
После рассказа о том, как я оказался в роли арт-объекта, все почувствовали себя достаточно непринуждённо, и в ходе само собой завязавшейся беседы Оля спросила:
- Скажите, Алекс, возможно, я ошибаюсь, но портрет этой дамы кажется отчего-то знакомым, хотя раньше я его не видела. Это просто случайность или всё-таки нет?
Внезапно художник стал очень серьёзен:
- Почему вы так думаете?
- Общая композиция, наклон головы, силуэт фигуры, кольцо с изумрудом как ключевой акцент изображения…и ещё…словами передать трудно…сияние…внутреннее сияние картины, - Оля беспомощно развела руками, пытаясь выразить захватившие её чувства. – Очень знакомое, но всё время ускользающее ощущение и счастья, и тревоги сразу. Как-то вот так…
- Валентин Серов. Портрет княгини Зинаиды Николаевны Юсуповой, - после краткой паузы тихо сказал художник. – При императорском дворе её называли «Сиянием».
- Ну конечно! Княгиня Юсупова – как же я сама не догадалась! – Ольга обрадованно захлопала в ладоши и сразу же осеклась. – Но это ведь совсем не она. И надпись на картине…
- Мой дед, Александр Александрович Снегирёв, увидел портрет княгини на петербургской выставке «Мир искусств» в конце 1902 года. Он воспринял его не просто как изображение придворной красавицы, а символ красоты. Мудрой и хрупкой, величавой и чуткой, пронзительно нежной и несгибаемо стойкой одновременно. Красотой, которая рождается только среди снегов России.
Мы замерли, понимая, что невольно прикоснулись к сокровенным тайнам чужой души.
- Вернувшись домой, Александр Александрович всего за две недели написал портрет своей любимой жены, Анны Николаевны. Он сохранил общую композицию портрета, но вложил в него уже собственные чувства. «Если княгиня Юсупова – сияние Петербурга, то ты, Аня, свет моего сердца» - его слова в нашей семье запомнились, - продолжал рассказывать художник. – Брак был очень счастливым, но к несчастью, недолгим. Зимой 1912 года Анна Николаевна простудилась, болезнь перешла в скоротечную чахотку, а пенициллина тогда ещё не изобрели… Александр Александрович безудержно тосковал и пережил жену всего на год.
Мы молчали, переживая услышанное.
Потом я спросил:
- Ваш дед тоже был художником?
- Нет, он был инженер, высокопрофессиональный железнодорожник. Но страсть к рисованию в нашей семье, видимо, в генах. Во всяком случае, портрет любимой жены ему несомненно удался. И раму для портрета дед вырезал тоже сам, - ответил мне Алекс.
- Какой грустный конец у вашей истории, - Оля платочком смахнула невольные слёзы.
- Это совсем не конец. Скорее, начало, - такого внезапного резюме мы никак не могли ожидать. – Скажите, вы верите в судьбу? – вопрос Снегирёва был адресован лично мне.
- В счастливую – верю! – твёрдо ответил я и взял жену за руку: - С тех пор, как встретил Олю – верю.
- Ну что же, тогда наша встреча – судьба. До вас, Оля, никому и в голову не пришло сходство двух портретов, а вы, Максим, на моей картине оказались тоже совсем не случайно – вы ведь думали именно то, о чём я рисовал. Поэтому я хочу рассказать вам историю, которая случилась на самом деле и продолжается прямо сейчас.
- Но ведь это очень личное, удобно ли вам будет рассказывать? – не-смотря на явный интерес, Оля старалась остаться тактичной.
- Легенды живут, когда о них говорят потомки! – торжественно провозгласил Снегирёв. – Напротив вашего музея я на днях обнаружил уютное кафе – там можно спокойно побеседовать. Идёмте!
Таким вот образом выставка современного искусства «Городские превращения» оказалась для нас с Олей настоящим путешествием во времени. Как же после этого можно было не верить в судьбу? Счастливую, разумеется.
Глава 3. День Рагнаради
Из древнескандинавского эпоса:
День Рагнаради – конец времён, когда в последней отчаянной битве насмерть сой-дутся светлые небесные боги-асы и ваны - тёмные боги подземного царства. После битвы погибнет всё сущее: и светлый мир - Асгард, и тёмный – Ванахейм, и мир людей – Митгард. В наступившей Всеобщей Тьме уцелеет лишь Вечное Мировое Древо, из семян которого однажды возникнут ростки новой жизни.
- Прапорщик Снегирёв, вы отдаёте себе отчёт, о чём просите?
- Так точно, господин полковник.
- И всё равно настаиваете?
- Так точно, господин полковник, настаиваю.
- Я имею полное право отдать вас под трибунал за неисполнение приказа вышестоящего начальника в военное время!
- Так точно…
- Да что вы заладили, прапорщик, чёрт возьми, - не выдержал полковник и в сердцах швырнул брызнувшую чернилами ручку на ворох только что полученных свежих донесений. – Посмотрите, что творится на фронте, у меня каждый офицер наперечёт, а вы ударились в сантименты, как институтка. Стыдно!
- Обстановка на фронте мне хорошо известна, господин полковник. Наш полк только сегодня ночью отведён с передовой.
- Тем более! Что за блажь – какая может быть теперь увольнительная?
- Здесь находится мой дом, - просто ответил Снегирёв.
Полковник устало откинулся на спинку стула и на мгновение позволил себе прикрыть красные от двухдневной бессонницы глаза. Он вспомнил свой собственный дом в бесконечно далёком Подмосковье, увидеть который сейчас, в октябре 1919 года, уже не надеялся. Кадровый военный и ветеран десятков сражений, он как никто понимал, что начавшееся отступление колчаковской армии очень скоро станет разгро-мом.
- Семья тоже здесь?
- Никак нет, отец и мама скончались ещё до войны.
- Зачем же так рисковать?
- Я здесь родился и вырос, ваше превосходительство. Наша армия уходит надолго, - офицеры посмотрели в глаза друг другу. – «Скорее всего, навсегда», - и поняли без слов.
- Сколько вам лет?
- Двадцать, господин полковник. Почти…
- «Ровесник века. Жестокого, беспощадного и бессмысленного века. Впрочем, весьма обычного для матушки-России», - горько подумал полковник, а вслух произнёс: - Наши части сейчас только в центре города и на станции, реку за городом патрулирует канонерская лодка, мост через реку взорван. Сопровождения дать не могу. Скорее всего, красные на подходе. В вашем распоряжении три часа, не более. Идите!
- Благодарю, господин полковник, - Снегирёв козырнул, и, сделав попытку щёлкнуть каблуками разбитых сапог при развороте, почти строевым шагом вышел из кабинета.
«Мальчишка…», - вслед ему усмехнулся полковник и сразу же посе-рьёзнел: - «Храни тебя Бог!»
Город детства встретил Алексея Снегирёва совсем не ласково: торопливо мелькающие в подворотнях редкие прохожие, закрытые оконные ставни, холодный осенний ветер – памятные ему здания и улицы выглядели теперь все как один чужими и даже враждебными. Несмотря на слова полковника, никаких белых подразделений в центре он не встретил. Торопливо шагая по булыжной мостовой с винтовкой наперевес, Снегирёв то и дело оглядывался по сторонам, опасаясь внезапного нападения. По-прежнему никого не было видно, но чувство скрытой опасности его упорно не покидало. Так, поминутно озираясь и вздрагивая от малейшего шороха, почти фронтовыми перебежками он наконец-то добрался до ворот дома. Разумеется, надёжно запертых. Усмехнувшись, Снегирёв пробрался вдоль забора и, отсчитав положенное количество шагов, осторожно отодвинул одну из досок. С детства знакомый лаз оказался в сохранности, и Снегирёв осторожно проник за ограду. Маленький двор был совершенно пуст, окна и двери небольшого двухэтажного особняка с изрядно облупившейся по фасаду белой краской заколочены. Другого после многолетнего отсутствия он и не ожидал, ещё раз внимательно осмотрелся и без колебаний направился к главной цели своего опасного похода – флигелю в саду за домом. Почти сразу за флигелем начинался крутой обрыв, внизу плавно катились волны реки, впадающей ниже по течению в могучий Тобол, на противоположном берегу густо темнел еловый лес, тонкой ниткой извивалась пустынная сейчас просёлочная дорога. Только теперь многочасовое напряжение стало понемногу отпускать, ветер стих, из-за хмурых облаков несмело показалось солнышко, в его отражённых лучах река казалось такой доброй и мирной… Простор и спокойствие - как же давно он мечтал снова это увидеть!
Ключ от дверей флигеля, как и раньше, дожидался хозяина под верхней ступенькой крыльца. Он вошёл внутрь, миновал крохотную полутёмную прихожую и оказался в центральной зале. Тишина, запах пыли, закрытая полотняными серыми чехлами мебель,– внешне ничего не изменилось, всё стояло на своих местах, как раньше. Снегирёв поставил в угол винтовку, и, не теряя времени, раздвинул на окнах тяжёлые портьеры. Потом, стараясь не волноваться, аккуратно снял покрытие с висящей в простенке картины. Женщина на портрете улыбнулась ему понимающе и мудро: «Здравствуй, сынок! Трудный тебе достался путь…»
«Уцелел портрет, слава Богу», - облегчённо выдохнул он. – «Здравствуй, мама! Вот я и вернулся».
Пальцы трепетно коснулись портрета возле надписи «Анна Николаевна Снегирёва. 1903 год», потом чутко пробежали по раме вдоль орнамента из дубовых листьев и желудей. Дуб в их семье считался символом не только славянской стойкости и отваги. Он был ещё и надёжным хранителем. Алексей нащупал на раме шляпку желудя прямо под надписью и осторожно повернул её по часовой стрелке. Раздался тихий щелчок, скрипнула невидимая пружина, и с тыльной части картины показался крохотный ящичек. Внутри него на бархатной подкладке лежало массивное золотое кольцо с крупным изумрудом. То самое, изображённое на портрете.
Снегирёвы – врачи, инженеры, учителя, никогда не принадлежали к дворянскому сословию. Но история появления в их семье этого кольца могла оказать честь любой знатной фамилии. Когда по указу Екатерины II после неудачного восстания польских конфедератов один из них оказался в сибирской ссылке и заболел тяжёлой горячкой, единственным доктором на всю губернию был тогда первый из образованных Снегирёвых – Сергей Сергеевич. Вместе с женой они самоотверженно ухаживали за больным поляком – и смерть отступила. Поляк, отпрыск знатного аристократического рода, настоял, чтобы категорически отказывавшиеся от платы Снегирёвы приняли от него на память старинное кольцо: «Это мой подарок стране, против которой я воевал, и которая вместо законной мести спасла мне жизнь». С тех пор кольцо считалось у Снегирёвых наследным достоянием, принадлежало всегда матери семейства и передавалось в подарок жене только старшего сына. Алексей Снегирёв оказался сейчас единственным, других братьев и сестёр не было, как не было у него ни жены, ни невесты – война не оставила времени на любовь.
… Погрузившись в воспоминания, опасности он не заметил и даже не услышал, скорее, почувствовал. Так и не успев даже потрогать кольца, по-вторным поворотом шляпки желудя незаметно вернул ящичек в тайник и медленно обернулся. Прямо в грудь ему от входа в залу указующим перстом торчал ствол маузера, который уверенно держал человек в чёрной кожаной куртке. Низко надвинутая фуражка со звёздочкой, почти не видное под многодневной щетиной лицо, хищно прищуренные глаза – именно так и изображали белогвардейские газеты красных комиссаров.
«Винтовка в противоположном углу… кобура застёгнута… достать не успею… А маузер с такого расстояния пробьёт насквозь», - отрешённо, будто и не о себе, подумал Снегирёв: - «Испортит картину, сволочь! Ну что же, смотри, как умеют умирать русские офицеры», - и распевным речитативом начал вслух древнюю «песнь героев»:
- Молнией грянет День Рагнаради, Один отважный свой молот взметнёт, асы и ваны сплетутся в отчаянной схватке, пламень бушующий сбросит девять миров в бездну раздора…
- Волк злобный Фенрир жадно разинет хищную пасть, поглощая пространство, светлые девы-валькирии в небо поднимут мечи, на бой увлекая бесстрашных воителей, жалкие смертные с ужасом встретят День Рагнаради, последний для всех..., - услышал он вдруг в ответ.
Изумлённый Алексей оторопело уставился, как комиссар опустил маузер вниз и сдвинул на затылок фуражку:
- Здравствуй, Снегирёв!
- Здравствуй и ты, Соловьёв! – свёл горло непрошеный спазм.
… Сходство их «птичьих» фамилий служило предметом постоянных шуток и прибауток со стороны почти всех однокурсников: «Вам бы ещё какого-нибудь Зябликова в друзья записать!» Шутки, впрочем, сами собой прекратились, когда на университетских соревнованиях по стрельбе из револьвера Соловьёв поразил « в яблочко» все до единой мишени, стреляя на выбор то с левой, то с правой, и даже одновременно с обеих рук. Как выяснилось, он несколько месяцев тайно от всех тренировался в тире, и результат превзошёл все возможные ожидания – злые языки сразу умолкли, тем более, когда Снегирёв в свою очередь взял первый приз на турнире по фехтованию. Независимо от рода занятий, силу в мужских кругах уважали всегда, и двух друзей с тех пор в учебных коридорах всегда сопровождал восхищённо-завистливый шепоток: «Смотрите, идут, те самые…» Они вместе учились на историческом факультете, вместе снимали квартиру и были, что называется, «не разлей вода». Особенный интерес у них вызывали скандинавские саги, легенды о походах викингов и летописные сказания о первых русских путешествиях «из варяг в греки». Они часами просиживали в библиотечных архивах, с головой погружаясь в тайны веков и разучивая наизусть магические песнопения варяжских скальдов, мечтали после завершения учёбы организовать вдвоём научную экспедицию по следам легендарного Рюрика, но вмешалась война. Расставаясь после призыва в армию, обещали друг другу не потеряться, однако в круговерти развернувшихся вскоре огненных событий оказалось совсем не до писем.
И вот теперь они встретились – один против другого, офицер и комиссар, белый и красный. И маузер в дрогнувшей руке.
- Алексей, беги к реке. У берега лодки, крайняя справа - с вёслами, - Соловьёв отступил в сторону, открывая проход. – Чего стоишь, бегом, говорю! – почти выкрикнул он. - Наши уже на улице, сейчас войдут. Да скорее же ты!
Снегирёв метнулся на улицу, в два прыжка оказался у обрыва и кубарем в туче пыли скатился вниз. Глядя, как он кувыркается, Соловьёв ладонью вытер взмокший от обильного пробившего пота лоб и почти шёпотом произнёс:
- Наш с тобой День Рагнаради ещё впереди.
Вёсла действительно оказались на месте. Снегирёв, торопясь, рывком сбросил шинель и быстро столкнул лодку на воду. Мыслей не было, только бой неистово бьющегося сердца, и боль в мгновенно содранных до крови ладонях, и ещё вдруг всплывший в памяти мотив незатейливой песенки, которую они когда-то вместе весело насвистывали, шутливо называя свои гимном: «Соловей, соловей-пташечка, канареечка, жалобно поёт…»
- «Раз поёт, два поёт, три поёт…» - машинально проговаривал Снегирёв, бешено загребая вёслами, а проклятая лодка как будто и не двигалась вовсе, несмотря на все его отчаянные усилия. – «Я же с обрыва, как на ладони…»
Сзади раскатисто треснул выстрел, и сразу же пуля взбила фонтанчик прямо у лопасти левого весла. «Мимо!» Новый выстрел без промедления – и теперь пуля врезалась в воду, но уже возле весла справа. Через несколько секунд – опять слева, и снова справа – и так же у самых вёсел. «Чтобы Соловьёв четыре раза подряд промазал в такую мишень… Не мог он промахнуться, никак не мог…. Да ведь это он … он же меня подгоняет!» Пули у вёсел слева и справа, слева и справа – греби быстрее, быстрее, ещё быстрее, спасайся, пока другие не начали целить вместо меня – Соловьёв из последних сил пытался выручить друга!
Уже ближе к середине реки тревожным сигналом прозвучали сразу три выстрела, один за другим, пули обречённо свистнули прямо над головой: «Всё, конец!» Снегирёв бросил вёсла и, не раздумывая, шагнул за борт. Вовремя! Пулемётная очередь в мелкие щепки разнесла сиденье, где он только что был. Следующая очередь буквально перебила правое весло пополам и вырвала его из уключины. Лодка на мгновение беспомощно замерла и начала медленно разворачиваться по течению. Алексей попытался укрыться за её левым бортом и оглянулся в сторону манящего напротив берега. Пулемётчик с обрыва будто угадал и широким веером щедро рассыпал десятка два пуль сразу за лодкой, отсекая даже возможность попытки добраться вплавь: «И не надейся!» Срывая ногти, Алексей судорожно цеплялся за краешек борта, а стрелок хладнокровно и методично продолжал заколачивать в лодку очередь за очередью. Она быстро тонула, корма уже почти сровнялась с уровнем воды, и вот уже один только задравшийся нос ещё укрывал Снегирёва от прямого расстрела.
Гром грянул, когда Снегирёв уже почти захлебнулся, обессилев от безнадёжной борьбы. На откосе высоко взметнулся фонтан из земли и песка, жёлто-белым облаком закрывая очертания флигеля на берегу. Пулемётный огонь сразу же прекратился. По ближающийся колёсный пароходик, суетящихся на нём людей в погонах, и развевавшийся над мостиком флаг-«триколор».
Как его доставали из воды, растирали спиртом и даже колотили по щекам, приводя в чувство, он не запомнил – обо всём этом ему рассказал уже на другом берегу весёлый мичман из команды корабля, по возрасту ровесник, восторженно крутя головой:
- Вы, прапорщик, второй раз родились! Если бы мы чуть-чуть задержались – привет русалкам, точно говорю! Едва вытащили вас, лодка сразу и утопла, только пузыри пошли…
«Я-то выжил, а как же Соловьёв? Два орудийных выстрела, два прямых попадания. Тех то стрелял в меня с обрыва, с палубы корабля видно было тоже очень хорошо», - ответа он не знал и не мог узнать. Ему оставалось только чувство вины из-за того, что Соловьёв, скорее всего, погиб, спасая его, и недоумённое отчаяние – кто виноват в том, что вчерашние «не разлей вода» вдруг стали врагами?
Через неделю город был уже занят красными. Полк Снегирёва держал оборону на окраине в наскоро выкопанных окопах у железнодорожной станции, прикрывая отход последних эшелонов отступающих колчаковцев.
- Что это вы такой мрачный, Снегирёв? – окликнул его из соседней ячейки поручик Звягинцев, записной весельчак и неутомимый балагур. – Мы с вами всё ещё живы, продержаться надо всего лишь до полудня, артиллерия красных безнадёжно отстала – Бог не выдаст, свинья не съест, а «Льюис» поможет!
Звягинцев отличался удивительной особенностью не терять присутствия духа в самых безвыходных ситуациях, травил анекдоты и громко пел арии из популярных опер даже под шквальным огнём, причём сохраняя при этом абсолютное хладнокровие и исключительную меткость при стрельбе из его любимого ручного пулемёта «Льюис».
- Вы что, действительно ничего не боитесь? – как-то спросил его Алексей.
- Напротив, очень боюсь, - враз помрачнев, неожиданно серьёзно ответил поручик. – Но я предпочитаю успеть посмеяться над смертью, прежде чем она расхохочется мне в лицо.
Вот и сейчас, когда вдали появились цепи красноармейцев, Звягинцев заботливо проверил, надёжно ли выставлена сошка «Льюиса», устроил поближе сумку с запасными дисками и, ободряюще подмигнув, засвистал мелодию «Тореадор, смелее в бой…»
Красные между тем приближались. Окопы встретили их плотным огнём, и пулемёт Звягинцева сразу же выкосил огромную брешь в рядах атакующих.
Снегирёв прицелился в ближайшую подползающую к нему фигуру, пока что похожую просто на шевелящуюся кочку. Красный пехотинец упорно полз вперёд, тесно прижимаясь к каждой встречной неровности. Снегирёв аккуратно, как на стрельбище взял его на мушку и вдруг… прямо через прорезь прицела на него в упор глядели глаза Соловьёва! Алексей еле успел дёрнуть ствол вверх, и пуля ушла в голубую высь, прямо в лик воспалённого безумием людей солнца. Он судорожно повернул винтовку на другого подползающего врага – и снова увидел лицо Соловьёва…. И слева, и справа, и отовсюду смотрели глаза его друга-врага – каждый из красных мог быть Соловьёвым. Алексей в отчаянии продолжал раз за разом стрелять «в белый свет, как в копеечку». Сейчас, вот сейчас они подойдут… А что же Звягинцев?
Поручик сидел рядом в окопе неестественно прямо, откинувшись к земляной стенке, и тоже смотрел на Снегирёва, но взглядом уже безразличных глаз, в которых не отражалось небо. Из уголка рта Звягинцева тоненькой струйкой бежала кровь и тихонько капала на приклад свалившегося с бруствера пулемёта. «Вот и отшутился».
Снегирёв подтянул к себе винтовку, примкнул штык и выпрыгнул из окопа. Лицо бегущего прямо на него бойца оказалось совсем незнакомым. Встречая накатившую лавину красных, белогвардейцы поднимались в контратаку.
День Рагнаради наступил тогда для очень многих в красных и белых шеренгах - и тех, кто погиб, и тех, кто выжил.
Остатки уцелевших из белого полка вывез со станции бронепоезд «Святогор», на последней платформе которого яростно огрызался «Льюис». Наследство поручика Звягинцева перешло к прапорщику Снегирёву.
Глава 5. Вас назовут «Кельнер»
Летом 1925 года Снегирёв сидел на скамье под раскидистой липой в крошечном сквере, каким-то чудом сохранившимся среди старинных зданий Вены. Прямо напротив на входе в маленькую гостиницу висела лаконичная надпись «Arbeit» («Работа» — нем.) – его последняя надежда на спасение. Оставалось сделать всего несколько шагов, но это шаги могли оказаться для него последними на свободе.
Путь, приведший к этой гостинице, был опасным и долгим: отступление с колчаковской армией через Иркутск и Читу, краткая передышка на Дальнем Востоке, последние безнадёжные бои под Спасском и Волочаевкой, эмиграция в китайские Харбин и Нанкин, австралийский Сидней, болгарскую Софию…Таксист, официант, репетитор, торговый агент, даже корабельный стюард – бывшему историку-недоучке и бывшему офицеру несуществующей армии, оказавшемуся на чужой земле, ради куска хлеба никакой род занятий не был тогда зазорным. Оказавшись после пятилетних скитаний в Болгарии, откуда Россия казалась близкой хотя бы по карте, и где уже осело множество русских скитальцев, он решил – всё, нет больше «перекати-поля», конец странствиям. Здесь хотя бы говорят и понимают по-русски. Но ожидания не сбылись. К нему сразу же обратились очень серьёзно настроенные люди из Русского Обще-Воинского Союза (РОВС): «Бывших офицеров Русской Армии не бывает! Вы обязаны присоединиться к истинным патриотам и продолжить борьбу с большевиками!» Это означало: диверсии на заводах, террор в стране, нападения на дипломатов. Снегирёв твёрдо ответил: «Сражаться с вражеской армией на своей земле – да, это защита Родины. Но взрывать бомбы, тайком пробираясь с чужой территории – нет, это уже не война за победу, это просто убийство, недостойное честного офицера. Мы проиграли красным в открытом бою на всех фронтах, и Россия сделала свой выбор против нас – стыдно и горько, однако нужно иметь мужество это признать. В своей судьбе я выбираю мир». С ним сразу же перестали общаться и даже здороваться все «белые», отказывали в работе, из русскоязычного квартала пришлось съехать, деньги кончались…
Тут-то его и нашёл пронырливый вербовщик: «Для молодого, привычного к оружию здорового мужчины, которому нечего терять, одна дорога – во французский Иностранный легион!» Мирная жизнь упорно не складывалась, и когтистая лапа гражданской войны никак не хотела его отпускать. Скрепя сердце, Снегирёв после долгих колебаний всё-таки решился: «Если уж моя судьба воевать, то хотя бы не против России…» Однако и это было ещё не всё. Использовать наиболее короткий и удобный в таких случаях маршрут морем до Марселя оказалось невозможным - набранная для легиона группа новоявленных кондотьеров из числа таких же «бывших» наотрез отказалась ехать вместе с ним: «Заражённому вирусом большевизма ренегату среди нас не место!» Пришлось согласиться на долгую и кружную дорогу поездом через Вену и Берлин до германского Киля и лишь потом пароходом во Францию. Добираться предстояло в сомнительной компании двух разбойного вида турок и угрюмого боснийца. На оплату переезда ушли последние средства.
К несчастью, опасения Снегирёва относительно попутчиков были не напрасны. Вагон третьего класса, в котором они ехали, оказался вавилонским столпотворением – сезонные рабочие всех балканских мастей и наречий, мелкие торговцы штучным товаром сомнительной наружности, даже цыгане с оравой замусоленных детей-попрошаек. Изнывающие от скуки турки сразу затеяли бесконечную игру в кости с жуликоватыми албанцами. Уже на австрийской территории у них завязался спор со взаимными обвинениями, которые вполне предсказуемо переросли в драку. Масло в огонь подлил и босниец, у которого в пылу ссоры кто-то потихоньку увёл из кармана пиджака портмоне.
Появилась полиция. Молодой, но очень старавшийся казаться суровым и грозным, толстяк - полицейский внимательно рассматривал паспорт Снегирёва (разумеется, выданный на болгарскую фамилию), пристально сличал фотографию с оригиналом и, покосившись на сидящего поодаль боснийца, которого не менее придирчиво допрашивал его напарник, внезапно спросил:
- Вы хорошо знаете этого господина?
- Всего лишь попутчик, - стараясь казаться равнодушным, пожал плечами Снегирёв.
- Неправда, господин капрал. На вокзале в Софии их всех вместе провожал один человек, и билеты раздал тоже всем вместе перед посадкой, - подобострастно изгибаясь, вдруг произнёс выглядывавший из-за плеча полицейского проводник, которому изрядно надоели оккупировавшие его вагон беспокойные пассажиры, не дававшие чаевых.
- Сожалею, но вам придётся сойти с поезда и дать объяснения в участке. Этот господин находится в розыске, а ваши документы – поддельные, - заявил страж закона и достал тускло блеснувшие наручники. – Руки вперёд!
«Нужно было наняться кочегаром на пароход», - обречённо подумал Алексей и, послушно протянув руки, вдруг мгновенно вскочил и резко снизу вверх ударил капрала в подбородок. Клацнув зубами, тот грузно опрокинулся навзничь в проходе. Перепуганный проводник упал на колени и, закрыв голову руками, пронзительно завизжал. Босниец сразу же вцепился в горло «своему» полицейскому, а турки, прихватив выигрыш, бросились к другому выходу, расталкивая людей в проходе. За ними вдогонку устремились разъярённые обманом албанцы, цыгане хватали не то свои, не то чужие вещи, громко кричали и плакали дети, опять завязалась потасовка уже не понятно кого и с кем… Между тем поезд уже подходил к венскому вокзалу.
Стараясь не терять самообладания, Снегирёв выхватил злосчастный паспорт из ослабевших пальцев законника и выскочил в тамбур. Не церемонясь, отшвырнул какого-то человека от входа, рывком открыл дверь и, не дожидаясь остановки, спрыгнул на перрон. Ему повезло: избежав перелома или ушиба конечностей, гибельных для него в создавшейся ситуации, он врезался прямо в дожидавшегося прибытия поезда носильщика, сбил его с ног, причём невольным толчком ещё и снёс часть поклажи с багажной тележки, еле-еле устояв при этом сам. Затем, не обращая внимания на остолбеневших от неожиданности окружающих, перепрыгнул через образовавшуюся гору каких-то чемоданов, тюков, свёртков и затерялся в толпе встречающих…
Сейчас Алексей сидел на скамье под деревом и пытался привести в порядок мятущиеся мысли: «Все вещи, даже шляпа и зонт, остались в поезде. Костюм измят, рубашка насквозь промокла от пота. Брился я последний раз вчера утром. Значит, сегодня к вечеру стану похож на бродягу, каким, по сути, сейчас и являюсь. Внешний вид для центра Вены явно не подходит. Можно попытаться как-то выбраться ближе к окраинам, хотя и в трущобах даром помогать тоже никто не будет. Денег в кармане – пара десятков австрийских шиллингов и примерно сотня немецких марок. Пару ночей в какой-нибудь ночлежке продержусь, но не больше. К тому же мой паспорт не выдержал даже первичной проверки. Итак, всё очень плохо. С другой стороны, паспорт всё-таки остался у меня – значит, фотографии моей у полиции нет. Кроме нарушения границы, никаких серьёзных преступлений за мной не числится, если не считать выбитой челюсти капрала. По сути событий, особого рвения сыщиков опасаться пока не стоит, хотя нельзя и сбрасывать со счетов возможность приказа о задержании любых праздношатающихся субъектов в районе вокзала. По-немецки объясняться я более-менее могу, хотя и не лучшим образом. Это уже хорошо. Напротив очень кстати висит табличка «Arbeit» - огромная редкость по нынешним временам. Итак, нужно пробовать, пока не появился ещё какой-нибудь безработный».
Снегирёв встал, для вида поправил галстук и, стараясь держаться с достоинством человека, испытывающего всего лишь временные трудности, зашёл в гостиницу. Колокольчик на двери мелодично звякнул, за стойкой сразу же появился пожилой седовласый мужчина в голубой фланелевой рубашке и полотняном жилете. Он молча и безучастно смотрел на Снегирёва, видимо, сразу исключив его из разряда возможных постояльцев.
- Гутен таг!
В ответ хозяин так же молча кивнул, взгляд его при приближении Снегирёва остался по-прежнему равнодушным. На доброго самаритянина он совсем не походил. Впрочем, как не проявлял к непрезентабельному визитёру и явной враждебности. Появление Снегирёва вообще не произвело на него никакого впечатления, а на лице сквозила многодневная усталость, больше похожая на печаль.
«Как удивительно просто выглядит вершитель моей судьбы. По виду самый обычный старик», - подумал Алексей. – «Какое ему может быть дело до меня? И что я вообще могу ему сказать? Скорее всего, он сразу укажет на дверь, и придётся бездомной собакой вернуться на улицу, где ждёт тюрьма за то, чего не совершал».
И тут Снегирёв остро, головокружительно и ощутимо-гибельно понял, какими безнадёжными и жалкими будут сейчас любые его слова к этому чужому человеку. «Пропадать - так под фанфары!» Даже не стараясь казаться вежливым, он резко и отчётливо произнёс:
- Я русский офицер, нелегальный иммигрант. Закон не нарушал, но ни документов, ни денег у меня нет. Согласен на любую работу. Если считаете нужным, можете вызвать полицию.
В ответ услышал неожиданное:
- Скажите, сколько вам лет?
- Двадцать шесть. Это имеет значение?
- Да, имеет…, - австриец ответил неожиданно тихо. - Мой младший сын мог быть сейчас чуть старше вас. Он был музыкант, играл на флейте. Знал наизусть всего Моцарта. А когда его призвали в армию, смеялся: «Буду лучшим солдатом за всю историю империи – не вижу дальше мушки на стволе ружья!» В шестнадцатом году на фронт отправляли уже всех подряд, даже совсем близоруких. Его определили в дивизионный оркестр, и нам с матерью казалось, что ему не придётся сидеть в окопах, и наш мальчик вернётся домой. Но во время вашего большего наступления тем же летом («Вероятно, брусиловский прорыв», - предположил Снегирёв) кавалерия казаков разгромила и штаб дивизии, и все обозы, и даже оркестр. Потом сослуживец Гюнтера рассказал, что он сослепу выбежал из палатки прямо под лошадей и его растоптали в клочья. Невзирая на Моцарта… Ему тогда только-только исполнилось де-вятнадцать.
- Я воевал в Польше и Белоруссии, в пехоте. В этом наступлении не участвовал, - сказал Алексей и повернулся к выходу.
- Стойте, - неожиданно твёрдо произнёс вдруг австриец. – Я ещё не закончил. Слушайте дальше. Моя жена по национальности венгерка, и мой старший сын, Янош, всегда считал себя венгром. Он читал по ночам «Капитал» Маркса, называл меня и соседей буржуазией, а когда в Венгрии началась революция, в девятнадцатом году вступил в венгерскую Красную армию. Он погиб в первом же бою, но узнали мы об этом только через полгода. Жена после потери сыновей слегла и уже давно совсем не встаёт. Мне шестьдесят лет, я остался совсем один и хочу теперь знать, кого мне следует ненавидеть: русских, венгров, коммунистов, австрийского императора или германского кайзера, который затеял эту проклятую войну? Кого?
- Вы хотите получить ответ от человека, который остался без родины и вынужден искать спасения в стране недавних врагов? – невероятная тяжесть навалилась на плечи свинцовым одеялом, сдавила виски, и Снегирёву вдруг захотелось, чтобы его многолетний бег ёв никуда закончился прямо сейчас. – А знаете, - с отчаянием обречённого проговорил он, - я не ел со вчерашнего дня. Заплатить за один обед ещё смогу, а потом - вызывайте полицию!
Старик промедлил не больше мгновения и, видимо, удивляясь самому себе, жестом пригласил Алексея в узкий коридорчик слева от стойки. За ним оказалась крохотная чистенькая кухонька с дровяной плитой, столом, двумя стульями, сервантом и рукомойником в углу. Хозяин достал из серванта аккуратно накрытую салфеткой тарелку с холодным мясом, нарезал хлеб, открыл бутылку пива.
- Садитесь!
Потом он молча глядел, как проголодавшийся Снегирёв съел всё до последней крошки и достал деньги.
- Не нужно, - остановил его австриец. – Поступим так. У моей жены много родственников в Венгрии. Скажем, что вы один из них, например, двоюродный племянник. Этим и объясним ваш акцент. По-венгерски в округе никто не говорит, на первое время сойдёт, а потом жена вас постепенно научит. Начальник полиции нашего района мой старый друг, с документами поможет. В гостинице вам придётся самому делать почти всё: принимать гостей, следить за доставкой багажа, получать и отправлять почту, исполнять любые другие пожелания постояльцев. Другого персонала нет, горничная будет приходить только для стирки постельного белья и уборки номеров. Жить будете здесь же, квартирную плату я стану вычитать из вашего жалования два раза в месяц. Разумеется, никаких женщин и никакой политики. Если согласны, теперь ваше имя – Иштван Штайнер.
Снегирёв утвердительно кивнул. За годы скитаний он уже почти отвык удивляться, почему людям иногда вдруг свойственно совершать с виду не объяснимые поступки. Даже в вопросах жизни и смерти.
… Июльским утром 1935 года Иштван стоял за гостиничной стойкой и внимательно слушал, что говорит ему полицейский в штатском:
- Герр Штайнер, в самое ближайшее время у вас может оказаться весьма интересующий нас постоялец. Некто Отто Хойзингер, коммивояжёр. Как только это произойдёт, немедленно дайте знать в окружное управление, - и, наклонившись вперёд, вполголоса добавил: - Это опасный государственный преступник, будьте осторожны. Он ничего не должен заподозрить.
- Разумеется, господин лейтенант, сообщу незамедлительно, всегда рад содействовать властям, - с готовностью подтвердил свою лояльность Иштван. – А почему вы думаете, что он придёт именно к нам?
- Точно не знаем, но на всякий случай оповещаем всех. Очень важная птица! – многозначительно поднял палец сыщик и удалился.
…Ожидаемый гость явился уже под вечер, когда начало смеркаться. Дорогой костюм, густые усы, рыжеватые «английские» бакенбарды, солидный кожаный саквояж – ничто не напоминало прежнего студента-историка и, тем более, красного комиссара, но Иштван узнал его сразу: «Соловьёв!»
- Надолго в Вену, господин Хойзингер? – дежурно улыбаясь, поинтересовался Иштван, заполняя документы прибывшего.
- Не знаю, не знаю, друг мой. Коммерция, знаете ли, дама весьма ка-призная, - Хойзингер сделал неопределённый жест. – Пожалуйста, пришлите в номер последние газеты и предупредите горничную, чтобы не беспокоила. Я чертовски устал, лягу спать пораньше.
- Как прикажете, герр Хойзингер, - вежливо склонил голову Иштван. -«Узнал он меня или нет? Даже глазом не моргнул, ну и выдержка…»
Номера располагались на втором этаже, туда вела лестница в два пролёта, расположенная справа от стойки. Слыша, как поскрипывают ступени, Иштван негромко засвистел: «Соловей, соловей-пташечка…» Скрип на мгновение затих, и в ответ он услышал продолжение знакомой мелодии: «…жалобно поёт … раз поёт… два поёт…три поёт…» Свист затихал по мере того, как Хойзингер-Соловьёв не спеша поднимался по лестнице и удалялся по коридору. «Значит, узнал». Выждав несколько минут, Иштван положил на поднос свежие вечерние газеты и проследовал за ним. Дверь была не заперта. Старый друг, а ныне опасный государственный преступник, которого разыскивала вся венская полиция, стоял посреди комнаты в спокойной выжидательной позе, глубоко засунув руки в карманы брюк. Внешне он был совершенно бесстрастен.
Разговор начался на немецком:
- Герр Хойзингер, времени на эмоции и дискуссию у нас нет. Вас с большой долей вероятности могли видеть на входе, а я предупреждён о необходимости немедленного звонка в полицию в случае вашего появления. В конце коридора выход к пожарной лестнице, спуститесь по ней в переулок. Третий дом справа. За ним в ограде калитка, она не заперта. Во дворе маленький вишнёвый сад, в траве у крайнего к ограде дерева лежит лестница. За садом другая ограда, смело перелезайте и окажетесь сразу в двух кварталах отсюда. Там недалеко остановка трамвая. Это всё, чем могу сейчас помочь. И будьте осторожны с документами – ваша нынешняя фамилия полиции, как вы уже догадались, хорошо известна.
- Почему я должен вам верить? Например, почему вы уверены, что лестница лежит именно под тем самым деревом?
- Наша гостиница называется «Unter den Kirschen» («Под вишнями» - нем.). Мы всегда предлагаем постояльцам свежие вишни в сезон урожая, это наш фирменный знак. В мои обязанности входит также и сбор ягод – услуги садовника не дёшевы, а мой хозяин считает каждый шиллинг. Убедитесь!
На столе действительно стояла тарелка со свежими вишнями.
- И потом, выбора сейчас просто нет, и вам придётся мне поверить. Я ведь тогда у реки поверил.
- Долг платежом красен? – вопрос был уже на русском.
Таким же был и ответ:
- Не только. Имперский лай рейхсканцлера Шикльгрубера очень скоро приведёт к новому «Drang nach Osten» ( «Поход на Восток» - нем.). Тевтоны скоро снова пойдут на Россию, а я был и останусь русским офицером. Доберётесь домой, передайте – я могу быть полезен. Моё имя теперь Иштван Штайнер.
Соловьёв размышлял не больше минуты, затем достал из внутреннего кармана пиджака небольшой плотный конверт:
- Много хороших людей рисковали жизнью, чтобы достать это. Те, кому нужно будет отдать конверт, назовут вас «Кельнер».
- Сохраню и передам в целости … А ещё я помню, что раньше мы с вами были на «ты».
- Тем, кто от нас придёт, знать об этом не нужно. Совсем не нужно, - взгляд Соловьёва на мгновение стал жёстким, но тут же потеплел. – Портрет твоей мамы сохранился, он теперь в детском доме, там же, в твоём городе.
Время их нежданной встречи истекло. Прощальное рукопожатие друзей было крепким.
Иштван спустился в холл, выждал ещё пять минут и взял трубку телефона:
- Алло, полиция? Это гостиница Штайнера. Отто Хойзингер только что зарегистрировался.
Полиция была наготове и оцепила весь квартал в течение десяти минут. Но судя по тому, как был раздосадован допрашивавший Иштвана уже знакомый сыщик, задержать Соловьёва не удалось.
После ухода полиции старый Штайнер сказал:
- Когда я решил вам помочь, то поставил условие – никакой политики. За прошедшие десять лет мне не в чем вас упрекнуть, но теперь я, Фридрих Штайнер, говорю сам: мне не нравится, что в моей родной Вене вместо прекрасных вальсов начинают греметь нацистские марши. Эти политиканы из немецкого рейхстага во главе с безумцем Гитлером снова хотят отправить наших юношей умирать на Востоке. Так, как погиб мой Гюнтер. Поэтому поступайте, как подсказывает вам совесть.
За конвертом к Иштвану пришли через две недели, ещё через месяц прибыл связной с рацией, и шифрограммы с позывным «Кельнер» полетели в эфир. В европейской сети советских передатчиков, которую позже историки назовут «Красной капеллой», появилось ещё одно надёжное звено.
Разведгруппа продержалась до середины 1941 года, но потом их передачи были запеленгованы гестапо, в перестрелке при задержании погиб радист. Связь с Центром прервалась. Вскоре после этого почти на пороге гостиницы арестовали связного. Оставшись в одиночестве, агент «Кельнер» решил более не испытывать судьбу.
Когда нагрянули гестаповцы, Иштван Штайнер бесследно исчез, а в армии югославских партизан на территории Сербии появился новый командир отряда – кадровый русский офицер Алексей Снегирёв.
Глава 5. Память цвета бирюзы
- Надеюсь, я вас не очень утомил? – спросил художник, прерывая рассказ.
- Ну что вы, конечно, нет! – в один голос воскликнули мы.
Кофе в чашках на нашем столе остыл, мороженое в вазочках давно растаяло. Когда вдруг становишься слушателем таких панорамных событий, становится не до кондитерских изысков.
- В партизанском отряде отец познакомился с мамой. Она была моложе его почти на пятнадцать лет, но на войне разница в возрасте особого значения не имела. Дорожили каждым днём, понимая, что любой из них может оказаться последним. Из первого состава бойцов к маю сорок пятого мало кто уцелел, однако родителям судьба улыбнулась, и День Победы они вместе встретили в Белграде, родном городе мамы. Там и остались после войны. Отец служил в армии, вышел в отставку в чине полковника. Мама окончила университет и преподавала потом русскую литературу. Как вы теперь понимаете, в нашей семье понятие «Родина» включает и Россию, и Сербию. Мы с братом родились уже после войны, но говорить по-русски для нас также привычно, как и по-сербски.
- А вернуться в Россию, то есть, Советский Союз, ваш отец никогда не думал?
- Однажды я спросил его об этом. Он ответил не сразу: «Я всегда сражался за Россию, но до сих пор остались вопросы, ответы на которые я так и не нашёл». Отец прожил долгую жизнь, но, слава Богу, распад Югославии и бомбардировки НАТО произошли уже без него. Двух гражданских войн для одного человека было бы слишком много.
Мы молчали, пытаясь понять, что могли чувствовать люди, на долю которых выпали такие невероятные испытания, и какой силой духа нужно обладать, чтобы суметь при этом остаться человеком.
Потом Оля спросила:
- А как сложилась судьба Соловьёва?
- После войны отец пытался его разыскать, писал много писем, долго рассылал запросы во всевозможные инстанции, но безрезультатно. Только в конце шестидесятых годов мы всё-таки получили короткий ответ из Центрального архива Министерства обороны СССР. Сообщалось, что подполковник Соловьёв погиб при выполнении особо важного государственного задания в августе 1944 года в Западной Белоруссии. Звание Героя Советского Союза ему было присвоено посмертно. Мама говорила, что видела отца плачущим всего два раза в жизни: когда пришло это письмо и когда его вызывали в посольство СССР в Белграде, чтобы вручить орден «Отечественной войны». Моего младшего брата назвали Дмитрием - в честь Соловьёва.
За столом повисла тишина. Рассказчик сделал небольшую паузу и отпил немного минеральной воды из бокала.
- Пожалуй, тему войны на этом можно закончить. Мне остаётся только добавить, что Фридрих Штайнер после побега отца был арестован и погиб в концлагере. Теперь в нашей семье есть традиция – каждый год мы в День Победы собираемся все вместе в родительском доме, вспоминаем всех ветеранов-партизан и вместе с ними обязательно Фридриха Штайнера.
Глядя на наши погрустневшие лица, Алекс ободряюще произнёс:
- Не стоит печалиться – ведь история на этом ещё не заканчивается! Давайте завтра снова встретимся в музее, в зале у портрета, и я вам кое-что покажу.
Расстались мы очень тепло. Наш новый знакомый уехал в отель на такси, а мы, крепко взявшись за руки, отправились домой пешком. Дорогой Оля украдкой от меня несколько раз смахивала платочком слёзы, а я, глядя на проезжающие рядом троллейбусы и автомобили, думал, какие же ещё невероятные тайны могут скрываться за их стёклами, и как тесно мы связаны с прошлым…
На следующий день, немного волнуясь, мы направились на встречу. По просьбе Алекса вход в зал другим посетителям был временно закрыт, чтобы завершающий аккорд событий уже почти вековой давности прозвучал только для посвящённых. Снегирёв уже ждал нас.
- Скажите, почему на этой выставке портрет назван «Отражение»? – спросила Ольга.
- А как вы думаете? – вопросительно посмотрел на нас Снегирёв.
- Полагаю … потому что в нём, как в зеркале, отразилась вся история вашей семьи: он был создан по зову влюблённой души, чудом уцелел в двух войнах, мог тысячу раз бесследно пропасть, сгореть, быть проданным за бесценок, но несмотря на все испытания существует по-прежнему, сохраняя свет и надежду. Верно?
- Так и есть. Вы – настоящая русская, Ольга, и поэтому всё поняли правильно, - благодарно улыбнулся художник и добавил: - Ещё мне рассказали, что в детском доме, где сейчас хранится портрет, у старших девочек есть примета: нужно ранним утром в первый день Нового года попросить «тётю Аню» об исполнении самого сокровенного желания, и оно обязательно сбудется. Когда я разыскал портрет, то первоначально хотел восстановить право наследования и вернуть картину в семью, но, узнав про такую чудесную сказку наяву, отказался. Разве можно отнимать у детей веру в волшебство! Закончится выставка, верну портрет обратно. Вот только никак не могу решить, как поступить с этим, - и прикоснулся рукой к резному узору картинной рамы в правом углу. - Догадываетесь?
Старый механизм сработал безотказно: щелчок, чуть скрипнула пружина, и с тыльной части картины открылся уже знакомый нам по описанию крохотный ящичек. Внутри, как и сто лет назад, лежало массивное золотое кольцо с крупным изумрудом. Круг времени замкнулся.
Художник бережно извлёк сокровище и протянул нам:
- Смотрите, вот и оно.
Мы ждали этого – то, что Алексей Снегирёв не успел забрать кольцо из тайника в 1919 году, запомнилось нам хорошо. Но всё равно, держать в собственных руках старинную вещь, зная, откуда она появилась, что означает и с какими событиями связана, было настоящим приключением почище клада тамплиеров.
- Вот и не знаю, как быть, - снова повторил Алекс. – Может, это всего лишь причуда, фантазия, простительная человеку творческой профессии, но мне кажется, если забрать кольцо, то магия разрушится, и душа картины исчезнет. Мистика, конечно, однако…, - художник слегка виновато, как будто извиняясь, развёл руками.
- Я…, - Оля обернулась и, встретив мой ободряющий взгляд, с жаром сказала: - Мы думаем, что кольцо обязательно должно к вам вернуться. Это же настоящая реликвия – фамильная! С ним ваша история, можно сказать, семейное предание, зазвучит совершенно по-новому. Вы и ваши потомки сможете, как и раньше, передавать драгоценность жене старшего в роду сына вместе с памятью обо всех этих удивительных событиях. Представляете, как замечательно! А в тайник взамен можно положить вот это.
Оля снова посмотрела на меня: «Ты ведь позволишь, милый? И не обидишься?» Я согласно кивнул – мы давно уже научились понимать друг друга без слов.
- Вот это, - моя жена сняла с левой руки изящное серебряное кольцо с бирюзой, мой давний подарок, и протянула его Алексу. – Если позволите, конечно.
Снегирёв несколько минут, не отвечая, держал в руках оба кольца. Он сосредоточенно переводил взгляд с одного на другое, как будто сравнивая сияние граней благородного изумруда и ровную бархатистость нежной бирюзы. Затем, по-прежнему молча, аккуратно завернул старинное кольцо в носовой платок и опустил во внутренний карман пиджака. Наш перстень чуть-чуть погладил кончиками пальцев, осторожно положил его в ящичек, что-то тихонько прошептал, словно прощаясь, и повторным нажатием закрыл тайник.
Потом Алекс повернулся к нам и торжественно произнёс:
- Пусть будет так! Легенды живут до тех пор, пока о них помнят. Те-перь память об истории Снегирёвых, русской истории, сохранится и в наших двух семьях, и в этой картине… Память цвета бирюзы…
И вдруг лицо его просияло:
- Ну конечно же – лучшего названия и придумать нельзя!
Он тут же пояснил:
- Я закончил многолетнюю работу над альбомом о судьбах русских семей по всему миру. Это и жители сегодняшней России, и потомки эмигрантов в Аргентине, Бразилии, Сербии, Болгарии – по всему миру, везде, куда забросила их судьба. Мне не хватало только названия, теперь оно есть – «Память цвета бирюзы». Эврика! Кстати, - взгляд его мгновенно стал профессионально-цепким и заинтересованным. – В альбом мы добавим ещё кое-что. И не возражайте! Мне нужна естественность и фактура. Начнём немедленно!
- Кажется, мы попадаем в список его шедевров, - успела шепнуть мне Ольга и, как всегда, оказалась права.
Алекс быстро куда-то позвонил по мобильному телефону. Сразу же появились люди из его команды, принесли несколько фотоаппаратов, штативов и быстро установили дополнительные светильники, больше похожие на мини-прожекторы. Зал музея превратился в импровизированную фотостудию, и творческий процесс начался.
Снегирёв фотографировал нас у портрета по очереди, с разных точек и под разными углами, почему-то только по одному и именно в профиль, имитируя при этом ещё и движение.
- Никаких вопросов, имейте терпение, всему своё время, - то и дело повторял он, непрестанно щёлкая то одной, то другой камерой. - Важнее всего результат. Из сотни снимков в итоге получится только один, но зато какой! Ждите скорых новостей!
… Альбом в прекрасном переплёте (бирюзового цвета!) мы получили через два месяца. Там действительно были собраны фотографии русских людей со всего мира, каждая из которых была маленьким шедевром и заслуживала отдельного внимания, но мы, конечно же, сразу начали искать свою.
Мастер поместил её в альбоме последней. На фотокартине мы с Олей оказались стремительно идущими, почти летящими навстречу друг другу в едином порыве, я – справа, Оля – слева. Изображение Анны Николаевны Снегирёвой между нами казалось совершенно живым и невесомо парящим, словно благословляющим нашу встречу. Верный своему правилу, Снегирёв добавил к фотографии одну нарисованную деталь – кольцо на руке Анны Николаевны здесь было не с изумрудом, а с бирюзой. Называлась картина «Бирюзовая загадка», и нам было радостно и немного волшебно сознавать, что подлинный ответ на эту загадку знают только трое: художник и мы!
Кроме альбома, нас ждал ещё один сюрприз: семья Снегирёвых приглашала нас в Белград в гости на ближайшее Рождество. История волшебных колец продолжалась!
Думаю, что всем тем, кто не верит в чудеса, стоит, пожалуй, всерьёз задуматься об отражениях, которые возникают иногда на стёклах троллейбусов! Кто знает, кто смотрит на вас сейчас…
Глава 6. Новогодняя молитва
Новогодний карнавал в детском доме закончился только под утро. Когда наконец-то угомонились самые неутомимые весельчаки, маленькая девочка осторожно выскользнула из спальной комнаты и тихонько на цыпочках пробралась на третий этаж. Там, в просторном, украшенном гирляндами холле центральное место теперь занимала нарядная ёлка. Новогодних подарков под ней уже не было, но малышка пришла не за ними. На стене за ёлкой висел старинный портрет красивой благородной дамы. Смешно шевеля губами, девочка прочитала знакомое имя: «Анна Николаевна Снегирёва». Старшие подружки рассказали ей по секрету, что если «тётю Аню» хорошо попросить на рассвете Нового года о чём-нибудь самом важном, то желание обязательно исполнится.
Вот только было очень сложно решить, какое же желание самое главное? Девочка молитвенно сложила ладошки и быстро-быстро зашептала о том, что так много значило сейчас в её маленькой жизни: как она скучает без младшего брата, которого почему-то отдали в другой приют, как она ждёт своих маму и папу, которые всё никак не приходят, и когда же голубоглазый мальчик из соседнего класса перестанет над ней смеяться и дразнить за веснушки… Она долго и горячо рассказывала обо всех своих горестях, радостях и печалях, немного поплакала, и, утерев слёзы, так же потихоньку отправилась спать, счастливая и успокоенная, потому что «тётя Аня» её услышала и скоро всё будет хорошо.
Она не видела и не могла знать, что во время всей её бесхитростной молитвы серебряное кольцо в тайнике картины мягко светилось, а тоненькие лучики этого света вместе с просьбами девочки сразу же незримо устремлялись из полутёмного зала прямо в высокое небо. Небо, которое всегда слышит и надёжно хранит все наши надежды, мечты и нашу память.
Память цвета бирюзы.
г. Чита
27.10.2014 – 17.11.2014 г.