Чтобы жить. Отрывок из повести
Стеша почувствовала, как ослабла рука насильника, сжимающая её косу. Оглянулась и увидела что мать, ни разу в жизни не зарубившая курицы, схватила за ноги скорчившегося от боли, хрипящего, захлебывающего кровью немца, подтащила его к стенке сарая, выдернула из спины фашиста кованные трехрожковые вилы, глухо произнесла: "Беги, Стеша" и начала закидывать умирающего врага коровьим навозом.
Стеша тихонько пробралась до угла дома, раздвинула хлыстики плетёного тына, протиснулась через образовавшийся лаз, в несколько шагов перебежала дорогу и покатилась под обрывистый берег, теряя висевшую на шее косынку, царапая коленки и, изредка, цепляясь за корни и стволики молодого олешника.
Возле реки, упала в яму-захоронку, где раньше её отец в ожидании больших церковных и советских праздников, таясь от участкового милиционера, устанавливал чугунный котел с крышкой, прилаживал деревянное корыто с железной трубой и гнал хлебный ржаной самогон.
Отцовский напиток славился на всю округу тем, что был прозрачен, как казённая водка, не вонял сивухой, легко пился, давал долгий весёлый хмель, а голову не дурманил.
Вспомнив об этом, Стеша почувствовала, как комок слёз подкатил ей в горло.
-Папка, где ты? Был бы ты дома вместе со всеми своими братьями и племяшами, так не позволили бы вы забижать ни меня, ни мамку. И Ванечку немец не убил бы винтовочным прикладом. Пап, ну почему вы фашистов до нас допустили? Папка, защити, если ты живой...
Продралась Стеша сквозь густой прибрежный ивняк, притапливая подол платья, вошла в реку. Осторожно, раздвигая холодную осеннюю воду коченеющими руками, едва шевеля ступнями, скрываясь под ветвями ивняка, доплыла до изгиба реки. Выбралась на песчаную отмель и краем берёзовой рощи, побежала прочь от деревни. К низине, прозванной Баранчиками. Оттуда, из-за Баранчиков сегодня стреляли по большаку наши пушки. Возле пушек должны быть пушкари. Не могли же немцы их всех поубивать. Наверняка, кто-то успел затаиться. Попросит Стеша уцелевших солдатиков, а те как стрельнут из пушек, так и побегут немцы из деревни, потому что нет сейчас у немцев ни танков, ни самолётов.
"Бах-бах-бах" – размеренно загрохали невдалеке выстрелы. Опустившись на четвереньки, Стеша двинулась в сторону выстрелов. На краю ложбинки лежал красноармеец и, не спеша, передёргивая затвор, прислоняясь щекой к винтовочному прикладу, выстреливал патрон за патроном.
"Куда он палит? Никого не видать." - удивилась Стеша, но потом посмотрела за реку, за луг и увидела, как вдалеке, на большаке, за деревней Задейкой, нахлёстывая лошадей, бегут возле телег, в сторону леса немецкие солдаты - обозники.
- Дяденька, а где наши?
Солдат, показавшийся Стеше стариком, недоуменно и непонимающе, а потом - строго посмотрел на дрожащую от холода, зарёванную девушку.
- Это что ещё за явление? Ты что здесь делаешь? Марш домой!
-Дяденька, нельзя мне домой. Там немцы. Они Ванечку – братика моего маленького убили. А мамка немца убила. Теперь, наверное, немцы мамку убьют, и меня убьют, если я домой ворочусь.
- Кончай носом хлюпать. Домой нельзя, но и война для девок - гиблое дело. Беги куда подальше. Спрячься до поры у сродственников или знакомых.
-Дяденька, а наши где?
- Нет больше наших. Погибли бойцы красной армии смертью героев. Понятно?
Я вот один остался. Мне с пораненной ногой до дому не дойти, немцев с их автомобилями не обогнать. Тут свою войну довоёвывать буду.
А ты беги. Погодь! Товарища мово убили. А шинелька у него справная, новая, неделю как со складу. Носить бы и носить...
Морщась от боль и припадая на ногу в разорванной окровавленной штанине, красноармеец заковылял вдоль лощинки и вскоре остановился около убитого.
Мёртвый красноармеец, лет двадцати пяти, лежал возле большого странного ружья с двумя растопыренными ножками и с большим железным кругом наверху. Несколько таких-же круглых железяк и две пары гранат, похожих на толкушки, для приготовления толчёной картошки, валялись рядом. Ветер шевелил его рыжеваные волосы. Убитый красноармеец казался спящим, и совсем не пугал Стешу.
Стрелок поднял скатанную шинель, распустил ремешки скатки, накинул шинельку на Стешины плечи и, не прощаясь, заковылял к своей винтовке. Что-то жесткое надавило Стеше на грудь. Распахнув шинель, девушка вытащила и осторожно положила на землю гранату. Гринь Н.С. было написано на матерчатой ткани внутреннего кармана. Запасливым бойцом был пулемётчик товарищ Гринь. Ещё две гранаты Стеша обнаружила в боковых карманах шинели.
"Дяденька! Дяденька, я здесь бомбы положила. Низкий поклон и спасибо, вам дяденька, за всё. А звать вас как, дяденька?" – спросила Стеша, обернувшегося на голос, красноармейца.
Николай Ефимович я, дочка, по фамилии Васильев.
Стеша кивнула головой, про себя трижды повторила имя и фамилию красноармейца, чтобы лучше запомнить, а при случае, поставить в церкви свечку или послать заметку в областную газету. Запомнила и побрела по берёзово-осиновому мелколесью к Баранчикам. Через четверть часа, когда Стеша отошла на достаточное расстояние, за её спиной вновь послышалось, словно удары тревожного набата, винтовочное: "Бах! Бах!, Бах"...
Куда идти? Где укрыться? Как ни ломай голову, а лучше чем у тёти в её Панинском доме не получится. Панинское в стороне от дороги стоит. Старинное кирпичное школьное здание и учительский дом укрыты от посторонних взглядов густым яблоневым садом. Картохи тётя нонеча вдоволь накопала. Поди, не попрекнет куском хлеба. Да и угол в доме найдется, и погреб, чтобы спрятаться.
Ежели спорким шагом, то часа за три можно до тёти добраться, а вот ежели таясь от недобрых взглядов, да обходя открытые места – то быстрее, чем за день и не дошагать…
Тропинка, натоптанная в кустарнике, вывела Стешу к странной повозке. Вроде железной телеги с печкой, круглым котлом и с печной трубой. Возле повозки валялся ящик из-под свинной тушенки, пустые консервные банки, обмазанные солидолом, и кучка желтеньких стружек. Подойдя поближе, Стеша поняла, что это очистки от головки сыра. Захотелось кушать. Стеша опустилась на ящик, взяла горсточку очисток и стала жевать тоненькие полоски сыра, покрытые толстым слоем воска. Сыр с большими дырками, в которые можно было просовывать палец, частенько привозил отец до войны, возвращаясь из Ленинграда, после отходнического заработка, с чемоданами подарков и городских лакомств. Полдеревни родни собирались в такие дни отмечать возвращение. Накрывали в саду под яблонями столы с угощениями, говорили разговоры, пели весёлые песни, танцевали кадриль, русского, барыню. Мать не танцевала. Раскрасневшаяся от пары стопочек сладкого красного вина, она сидела с отцом во главе стола, улыбаясь, держа отца за руку и прислонив голову к отцовскому плечу...
Нынче отец не возвратился. Через неделю после начала войны, он ушел в армию. Оттуда. Из Ленинграда.
Жив ли?
Нет ли?
От повозки пахло чем-то вкусным. Стеша подошла, заглянула в котел и отпрянула!
В котле, поверх рассыпчатой пшенной каши, присыпанной листьями, обломками веток и комочками земли, лежала оторванная посиневшая человеческая рука с торчащим обломком белой кости.
Стеша вскрикнула от неожиданности и побежала прочь от повозки, петляя между бомбовых воронок, останавливаясь перед грудами снарядных ящиков, оббегая обезображенные осколками тела и ошмётки тел. Поскользнулась, упала, зацепившись за что-то ногой. Не помня себя от страха, кричала и выла нечеловеческим истошным воем, поняв, что запуталась босой ногой в липких кишках бойца, раздербаненного взрывом.
В сумерках, Стеша выбежала из мелколесья, прошла лугом и, обессиленная, укутавшись в шинель, заснула возле стога, едва надёргав на землю немного сена для подстилки…
Свернувшись в калачик, спала возле стога Стеша Ордылёва. Она не слышала, как шебуршились в сене мыши - полёвки, как гудели на большаке немецкие машины и танки, двигающиеся на Вязьму, как где-то возле Хмелиты, Спаса, Волочка или Ломов не стихал ночной бой, сдерживающий наступающего врага, а за Днепром - в глубоком немецком тылу, сражались и умирали окруженные разрозненные части Красной армии.
Стеше снился её дом, окруженный яблонями. Снился Ванечка. Ещё живой, стоящий на крыльце и бросающий петуху, съеденному сегодня немцами, хлебные корочки. Снилась мать, возвращающаяся с обедешной дойки с полным ведром пенящегося парного молока. Снился убитый пулемётчик Гринь, накидывающий свою шинель на Стешины плечи. Снилось, как отец, схвативший берёзовый дрын, гонит по деревенской улице убегающих от него немцев. Снился сосед - уходящий от Стеши любый Колька Кудрявцев, обряженный в военную форму.
"Коля, обожди меня" - закричала Стеша.
"Не могу" - ответил Колька - "Вишь, что творится. Война. Нам теперь, чтобы жить как прежде, надобно умирать".
"Колька, Колька, обожди, я с тобой. Я вам патроны подносить буду и варево варить. Я теперь всегда с тобой рядышком буду. Я не могу без тебя, Коля!" - закричала Стеша и проснулась.
Светлела кромка неба над Пигулинскими лугами. Не видимое в тумане, солнце красило восход, словно кто-то провел над лесом ладонью, испачканной в свежей крови. Густые осенние сумерки сменились дневным светом. Стеша поднялась и пошла туда, откуда прибежала вчера - к страшному перелеску. Обильная роса ледянила ноги, а Стеше казалось, что леденела её душа и холодел рассудок.
"Чтобы жить - нужно умирать, чтобы умереть - нужно жить, чтобы выжить - нужно не бояться смерти" - твердила Стеша бродя по месту вчерашнего боя.
Подошла к молоденькому убитому солдатику. Совсем мальчик. Худенький. Не высокий. Такой же, как Стешин брат - Шурка. И уже убитый. Теперь Стеше все солдаты - братья, а брат сестре худо не сделает.
"Братик, дай твои ботиночки поносить" - попросила Стеша убитого солдата и начала расшнуровывать его обутку. Сняла с паренька ботики. Вынула из солдатского "сидора" чистые онучи, обернула ими ноги и обулась. Расстегнула на солдатике поясной ремень. Сняла с ремня маленькую лопатку и поясную сумку с патронами. Сумку в "сидор" положила. Патроны Кольке или ещё кому пригодятся. Отволокла "братика" в ямку, сделанную вчерашним взрывом снаряда. Отстегнула каску, чтобы железо голову покойному не давило. Попыталась закрыть глаза убитого. Не смогла. Разделась сама. Сняла шерстяную кофточку, сняла ситцевую блузку и накрыла блузкой лицо убитого красноармейца.
Спи, родненький.
Оделась. Подпоясала шинель ремнём. Взяла солдатскую лопатку и стала засыпать землёй воронку, хороня "братика".
Похоронила. Перекрестила могилку, перекрестилась сама.
Спи, родненький.
Земля тебе пухом.
Царствие небесное убиенному воину, голову сложившему за землю Русскую и за трудовой народ.
Помечая могилку, воткнула возле изголовья винтовку - штыком в землю и надела каску на винтовочный приклад.
Подняла "сидор" и пошла к "дяденьке". Вчерашний "дяденька" - красноармеец Васильев лежал в застывшей луже крови. Немцы израненного красноармейца штыками добили. Схоронила Стеша "дяденьку", который и не старым вовсе оказался. Судя по партейному документу, гораздо моложе Стешиного отца. Небритость его старым делала.
И пулемётчика Гриня вместе с "дяденькой" засыпала землёй.
Схоронить - схоронила, а могилку не пометила. Немцы и винтовку и пулемёт унесли. Наступит весна, зазеленеют травы и никто не найдёт в широком лугу этой неприкаянной могилы с героическими красноармейцами.
Никто, кроме Стеши.
Если жива будет, сердце ей место подскажет, где нужно будет крест вкопать...
Нежаркое осеннее солнце смотрело с неба как на израненной взрывами и окопами земле, в дыму, огне и грохоте, копошатся миллионы маленьких человечков, убивая друг - друга.
Никто из воюющих не знал реальной обстановки на полутысяче километрах фронтов, атакованных немецкими дивизиями в целях последнего рывка до Москвы.
Не знала и Стеша. Но она знала, что в нескольких верстах от неё, оставлен встретить врага её любимый, которому нужны патроны, для боя.
Возле окопа с опрокинутым пулемётом, Стеша вытащила из железных коробок - переносок несколько матерчатых лент, набитых патронами. Повесила на шею не покорёженную винтовку. Потом ещё одну, показавшуюся вполне справной. Сложила патроны в "сидор" и понесла их Кольке.
Сгибаясь под тяжестью заплечного мешка и оружия, девушка шла вдоль прибрежного ивняка к Тупичинскому броду .
"Чтобы жить - нужно умирать, чтобы умереть - нужно жить, чтобы выжить - нужно не бояться смерти. Так надо. Так надо." – тихонечко шептала Стеша, уходя в сторону от своей деревни и от тётиного дома.