Курс молодого матроса, рассказ

Курс молодого матроса


На Балтике изрядно штормило. Старый немецкий тральщик, переоборудованный для перевозки личного состава, медленно вздымался на гребень набегающей волны, а затем стремглав проваливался в морскую пучину. Трюм трофейной посудины был под завязку набит салагами нового призыва. Многие из них не только впервые попали в шторм, но и само море-то  раньше  не видели. И вот такое крещение!
Трагическое состояние новобранцев усугублялось еще предыдущими днями пребы-вания в экипаже. Там, после очередного медицинского обследования, им ввели сыворотку, как уверяли, от семи болезней. Укол был хотя и  болезненным, но все же вполне переноси-мым. А вот по прошествии пары часов начались обмороки. Такая сильная прививка была сделана всем без исключения, чья служба должна проходить за границей. Затем прошла кошмарная ночь, да и утро многие ребята провели в бессознательном состоянии. Через двое суток практически все очухались, помылись в бане и отправились морем в польский порт Свиноуйсьце.
Штормило не только за бортом, но и внутри. Многих новобранцев, заполнивших трюм бывшего тральщика, буквально выворачивало наизнанку. Ужасные запахи и звуки человеческих мучений сливались воедино с распластанными молодыми телами.
Среди матросов этого призыва находилось пятеро ребят из нашего большого города. Вернее,  четверо, но так получилось, что один паренек из близрасположенного поселка с самого начала знакомства примкнул к ним, а затем прочно вошел в обойму моих земляков. На гражданке ребята даже не были знакомы друг с другом, но начавшиеся после прощания с родным городом события быстро сдружили их.
Самым активным среди новых друзей был Борис Березкин или, как его по-дружески называли, Борила. Он имел среднее образование и  успел два года перед призывом поработать электриком в домоуправлении. Любознательный говорун, умница и непременный участник всех основных событий уж очень любил придуриваться перед младшим командным составом.
Ближайшим другом Борилы скоро стал Вася Внуков. Он больше года поработал на закрытом военном заводе в качестве монтажника радиоэлектронной аппаратуры. Кроме того, Вася закончил без «хвостов» первый курс заочного института. Для своих лет это был достаточно начитанный и грамотный парень. Однако в отличие от своего дуга Васек обла-дал спокойным, даже замкнутым характером.
Третьим матросом со средним образованием в их команде был Толя Гранильщиков – стопроцентный гуманитарий, уже имевший многочисленные успехи на любовном фрон-те. Он тоже успел побыть студентом, но на дневном отделении. Однако, не проучившись и семестра, Толя был отчислен с первого курса института из-за какого-то скандального ро-мана. Высокий и симпатичный бывший блондин, поглаживая свою стриженную под машинку голову, постоянно сетовал на отсутствие девчонок в ныне окружающей его действительности.
Сергей Рутковский, в отличие от своих земляков, не окончил даже среднюю школу. Так сложилась жизнь страстного радиолюбителя. Он уже несколько лет работал в телевизионном ателье и не представлял себе воинской службы без своего любимого занятия. Была у Сереги еще одна оригинальная особенность, за которую он в дальнейшем получил обидное прозвище  Тушканчик.
Грубая матросская пища понуждала слабый желудочно-кишечный тракт радиолюбителя бурно освобождаться от газовой фазы при пищеварительной переработке. Правда, многие матросы полагали, кто в шутку, а кто и в серьез, что все дело было в качестве и количестве Серегиной кожи. Сам Тушканчик был небольшого роста, и, следовательно,  кожный покров был у него небольшой, да и сама кожа из-за низкого качества плохо растягивалась. Как только Серега ложился спать и закрывал глаза, то кожи для закрытия всех дырок в его организме явно не хватало, и, как следствие, открывался анус, то есть отверстие заднего прохода. Остальное и так понятно.
Наиболее своеобразным внешним видом отличался пятый член возникшего сообще-ства Федя Большов. Был он ростом немногим меньше даже Тушканчика, но обладал просто шикарным волосяным покровом. Почти без натяжки можно сказать, что весь Федя зарос густыми черными волосами. Высота лба у него не достигала даже трех сантиметров, а во-лосы на щеках почти вплотную подступали к глазам. В дальнейшем ему неоднократно объявляли наряды вне очереди за то, что якобы был плохо побрит. За все это и получил Федя плотно приставшее к нему прозвище Шершавый. Надо сказать, что был Шершавый не только небольшого роста, но и небольшого ума, и часто попадал в неприятные ситуации. Но все же ребята любили этого неудачника за его доброту и отзывчивость, а он просто обожал своих новых друзей. До призыва Шершавый работал кем-то на свиноферме, которая обеспечивала существование целому поселку, расположенному в нескольких десятках километров от нашего города.

Тот первый переход по Балтийскому морю друзья перенесли по-разному. Борила и Васек держались совсем неплохо: их даже не разу  не вырвало. Выходили они и на верх-нюю палубу подышать свежим морским воздухом. С любвеобильным  Толей дела обстояли несколько похуже, но все же их можно назвать удовлетворительными. У Тушкана Сереги даже при открытых глазах не везде хватало кожи. Это обстоятельство имело неприятные последствия не только для него, но и для окружающих.
Хуже всех обстояли дела у Феди Шершавого. Он буквально лежал пластом в бессо-знательном состоянии. Цвет небольших участков его лица, которые не были загримирова-ны быстро прорастающими волосами, менялись от красного до фиолетового, то есть про-ходили весь видимый спектр.
Противные испытания не оставили Шершавого и в порту прибытия. Перед постро-ившимися на пирсе новобранцами сопровождающий офицер зачитал список из нескольких фамилий, носители которых должны составить команду для проведения аврала в трюме. Поскольку список был составлен в алфавитном порядке, а для проведения уборки требовалось ограниченное число исполнителей, то, естественно, в него попали только ребята, фамилии которых начинались с первых букв алфавита. Таким образом, Большову и его друзьям пришлось заново спуститься в трюм. Избежал этой участи только Серега Рутковский. Ему и так хватило сполна.
Потом  были построение, проверка и посадка молодого пополнения флота на грузо-вые машины. Колонна автомашин двинулась в направлении Германии, и, поскольку Сви-ноуйсьце располагался почти на границе с ГДР, то путь оказался недолгим. Затем часа пол-тора ребята ехали по Германии, удивленно глазея по сторонам, и вот, наконец, большой гарнизон, содержащий часть морской авиации и нескольких береговых служб. Здесь, на островке арендованной у немцев земли, и прошли первые месяцы службы, называемые курсом молодого матроса.
Учебная рота, в которой ребята постигали азы воинской дисциплины, помещалась в одноэтажных казармах, удобных и ухоженных. Спальные помещения содержали одноярус-ные койки, пять из которых заняли наши друзья-земляки. Они всегда старались держаться рядом.
Руководство курсом молодого матроса должны осуществлять офицеры-воспитатели. Формально это так и было, но в реальности основными военными педагогами оказались их помощники – сержанты и, конечно, старшина роты Кислюк Игнат Григорьевич. Рота делилась на два учебных взвода. Взвод, куда попали Борила с друзьями, фактически возглавлял  помощник командира младший сержант Молостовкин. Единственным офицером, который относительно регулярно посещал расположение роты, был замполит капитан Меркулов.
С первого дня прибытия начались строевые занятия и изучение уставов. Сначала строевые занятия проводились без оружия. Это была просто муштра: отработка поворотов, разворотов, чеканка строевого шага и прочее. От таких многочасовых упражнений ребята здорово уставали.
На так называемых теоретических занятиях все бывало иначе. Здесь порой немало доставалось малограмотному сержантскому составу от языкастой городской молодежи.
Занятия по скорострельному карабину проводил младший сержант Молостовкин. Небольшого росточка, подтянутый, с заученными механическими движениями и торчащи-ми в разные стороны светлыми волосенками на круглой голове, он очень напоминал моло-дого и задиристого петушка. Перечисляя возможности и особенности карабина, воспита-тель юного поколения по нескольку раз прочитывал соответствующую инструкцию и це-ликом, и по частям. В частности, Молостовкин дважды повторил, что убойная сила кара-бина по вьючному животному составляет один километр. У Борилы тут же возник вопрос:
– Товарищ сержант, поясните, пожалуйста, что значит вьючное животное? ( Боль-шинство матросов называли звание своего непосредственного командира, опуская слово «младший».)
– Вьючное животное? – Младший сержант сощурил свои маленькие глазки и отча-янно напряг извилины. – Это такое животное, которое не ходит по прямой, а все время вьется.
Окончание ответа младшего командира потонуло в дружном хохоте молодых глоток.
– Отставить! Смирно! – заорал тенорком Молостовкин. – Над кем смеетесь? Над командиром, который воспитал пятнадцать национальностей!
Оказывается, особый престиж для Молостовкина, Кислюка и им подобных состоял не в общем количестве прошедших их школу матросов, а именно в количестве разных национальностей, к которым принадлежали их воспитанники. Так, среди подчиненных Молостовкина за годы его службы были матросы пятнадцати национальностей, у Кислюка – двадцати пяти, а у лучшего друга Кислюка младшего лейтенанта Штанюка – аж тридцати двух. Все заинтересованные лица вели строгий учет своих достижений. Начальник камбуза Штанюк после преодоления рубежа в тридцать национальностей (случайно это совпало или нет?) даже получил офицерское звание.
В отличие от малолюбознательных друзей, Борила моментально ввел эту информацию в свое серое вещество.
– Надо же, товарищ сержант, какой у вас большой педагогический опыт.
Выслушав комплимент подчиненного, Молостовкин не только окончательно успокоился, но и заметно возгордился.
            Занятия по уставам обычно проводил старшина Кислюк. Выше среднего роста, с хорошей выправкой, старшина мог показаться довольно привлекательным мужчиной, если бы не его нестандартный нос. Нельзя сказать, что нос был уж очень большим. Нет, но имел он уникальную форму. Сначала, от лица, все было обычно: нос как нос. Однако, в том ме-сте, где у обычных людей он заканчивается, у Кислюка имелось продолжение, похожее на небольшую сливу. Вот такой составной нос придавал  лицу его владельца особое, ни с чем не сравнимое выражение.
Если говорить очень мягко, то проводимые старшиной занятия не вызывали у матросов никакого интереса. А зря! Вот у Борилы был свой особенный интерес. Он внима-тельно слушал и ждал, за что можно зацепиться и задать вопрос. Кто ищет, тот всегда най-дет.
– Разрешите, товарищ старшина, вопрос про отдание чести?
– Що, вопрос? Надо представляться. Я усим говорил, як, – Кислюку было приятно осознавать свою просвещенность.
– Виноват! матрос Березкин!
– Ну, давай, Бярозкин. Я готов.
– Ведь может быть такой случай, товарищ старшина. Играет в футбол какая-нибудь наша команда с иностранной. Например, «Динамо» Киев. – При этих словах грудь Кислю-ка сама выпятилась вперед. –  Наши, конечно, выиграли, и в честь этого звучит гимн Советского Союза. Вы нам очень хорошо объяснили, что в подобных случаях офицеры должны отдавать честь. А матросы должны или нет?
Извилин в мозгу старшины, конечно, было больше, чем у младшего сержанта, но и их не хватило для ответа на такой каверзный вопрос любознательного салаги.
– Вопрос очень важный, нужный. Обещаю разобраться с ним и доложить, – четно по-военному ответил старшина.
После этого начался процесс вхождения матроса Березкина в доверительные, даже можно сказать, дружеские отношения с Кислюком. Теперь не проходило и дня без того, чтобы Борила не побывал в баталерке у старшины. Сначала разговоры в основном шли про уставы. Борила был мастак задавать идиотские вопросы, на которые Кислюк не в силах был ответить, но все же пытался.
Через несколько дней таких творческих встреч старшина, горестно вздыхая, поведал матросу Березкину, что его гордость –  маленький радиоприемник – совсем испортился.
– Нет проблем, товарищ старшина. Мой приятель матрос Рутковский вмиг все исправит.
– Рутковский, говоришь? – Надо отдать должное, Кислюк помнил всех своих подчиненных. – Это такий, що усё пердит с запахом?
– Так точно! – Борила начал воодушевляться. – А пердит он, товарищ старшина, из-за черного хлеба.
– А почему другие может и пердят, но не так здорово? – задал вопрос, присутству-ющий при разговоре Молостовкин.
– Ответь, Борис, своему командиру, – Кислюк ввиду особого расположения иногда стал называть Борилу по имени. – Почему?               
            – Матрос Рутковский поляк. – Борилу понесло. – А поляки не приучены есть черный хлеб.
– Як, поляк? У анкете прописано, що он русский, москаль.
Старшину провести было сложно, он все помнил. Кислюк был классным служакой. Это, конечно, так, но и Борила  имел своего рода выдающийся талант.
– Он скрывает это! Из-за скромности, конечно. Все дело в том, что матрос Рутков-ский находится в родстве с Коперником и Марией Склодовской-Кюри.
–Що?
– Это гении, конечно, но и матрос Рутковский тоже не дурак. Он вмиг отремонтирует ваш приемник, товарищ старшина.
Обалдевший Кислюк больше не стал допытываться и замолчал, стараясь придать своему лицу умное выражение. Молостовкин же дергался и что-то  подсчитывал.
– Поляк, говоришь? У меня в подчинении поляки не водились. Стало быть, теперь у меня ужо шестнадцать. – Он радостно взглянул на Кислюка. – Поздравь меня, Игнат Гри-горич.
Старшина нехотя кивнул головой и как-то грустно вздохнул. Он уже воспитывал поляков, так что его заветный список сегодня не претерпел изменений.

Уже на следующий день старшина дотошно прокручивал настройку своего отремонтированного портативного приемника.
– Да, поляки умный народ, но и мы благодарны. Он мне сделал приемник, а я помо-гу ему с пердением.
Такие возможности у Кислюка действительно были, ведь руководил камбузом его лучший друг Штанюк. Но самое главное, у старшины в хлеборезке работала его любовь – дородная вольнонаемная бабенка Зинка. Толик Гранильщиков любил повторять, что у Кислюка с камбузом есть не только дружеские, но и половые связи.
Как бы там не было, но Серега Тушканчик стал персонально получать не черный, как все, а серый и иногда даже совсем белый хлеб. Что же касается эффективности такого лечения процессов газообразования, то вопрос этот так и остался открытым.

Среди матросов учебной роты был юноша, которого звали Гриша Гершензон. Па-рень как парень, ничего особенного, если не считать уж больно болезненных родственни-ков Гриши. Потрясающе, но он успел дважды съездить в отпуск за весьма непродолжи-тельный срок по времени курса молодого матроса. В часть приходили телеграммы, заве-ренные высокими медицинскими чинами, о тяжелых болезнях ближайших родственниках бедного матроса Гершензона. Командование по всем законам  было обязано отпустить его для прощания с близкими. Оно, естественно, так и поступало.
Даже прожженный служака Кислюк только разводил руками. Матросов с такими хилыми родственниками за всю его многолетнюю службу еще не приходилось, как он лю-бил говорить, воспитывать.
Да, матрос Гершензон дважды по неделе отсутствовал в учебке, но все же  Кислюку оставалось время заняться его воспитанием. По разным поводам Гриша частенько получал наряды вне очереди. Во время обрабатывания одного такого наряда на камбузе произошла его стычка с младшим лейтенантом Штанюком. Старшина Кислюк расценил это как чрез-вычайное происшествие, то есть ЧП. Само происшествие, произошедшее на камбузе, не получило разглашения, однако, стало ясно, что Гершензону теперь придется туго. При по-строении на вечерней проверке с зажигательной речью выступил старшина. Говорил он в основном о капиталистическом агрессоре НАТО и его пособнике Гершензоне, а закончил выступление следующими словами:
– Запомните и намотайте себе на що хотите: нет у свите такий козы, на которой бы еврей смог объехать хохла. Усё поняли? Вопросы  ;?
Вопросы были. Первым спросил Толик.
– Матрос Гранильщиков. Зачем вы нам все это рассказываете?
– Я не рассказываю, а воспитываю. Понял?
Как тут было не понять. Затем задал свой обычный вопрос Алик Дегтярев – здо-ровенный детина, получавший благодаря своим габаритам двойную порцию второго блюда на обед:
– А сахарок, сахарок, когда будет?
Дело в том, что некурящие военнослужащие вместо ненужной им махорки по за-кону должны получать сахар. Должны-то, должны, но не получали. Это обстоятельство давало основание для проявления матроской активности.
– Скоро буде. Разойтись!

На какое-то время Гершензон оказался отлученным от камбузной амбразуры. Это было суровым наказанием.
Молодым парням не хватало того питания, которое они получали в соответствии с принятыми нормами. Ощущение если не голода, то хотя бы полуголода почти постоянно сопровождало существование их плоти, а физические нагрузки строевых занятий порой возводили это чувство незаполненных желудков в абсолют.
На камбузе существовало специальное окно, через которое выдавали бачки с супом, кашей и другой готовой пищей. На матросском просторечии это окно называлось амбразу-рой. После того, как звучала команда: «Встать! Головные уборы надеть! Выходи строить-ся!», наиболее голодные и активные матросы устремлялись к амбразуре в надежде полу-чить ДП, то есть дополнительное питание. Это ДП обычно представлялось миской перло-вой каши, или попросту кирзухи, без масла. Поскольку Кислюк имел на камбузе разнооб-разные связи, то и его подчиненные с благословения своего командира частенько получали ДП. Среди них бывал и Гриша, но это раньше. Теперь же ему было запрещено даже подходить к амбразуре. Подобные меры воспитания были не редкостью, и Молостовкин по этому поводу даже сочинил ставшие весьма популярными стишки:
                Тот, кто совершил ЧП,
                Не получит тот ДП.
И сам автор, и другие младшие командиры неоднократно декламировали перед строем эти назидательные вирши.

На второй или на третьей неделе существования учебной роты встал вопрос о формировании комсомольской организации. Основным локомотивом этого процесса, естественно, должен был стать замполит Меркулов. Однако, политработник не отличался особой ответственностью и четкостью. Поэтому и в данном случае основная тяжесть организационных действий легла на плечи младших командиров. Не знаю, как уж там проходили консультации и принимались решения, но оказалось, что в качестве основной кандидатуры на пост комсорга был рекомендован матрос Березкин.
Капитан Меркулов вызвал Борилу в Ленинскую комнату и в доверительной, даже ласковой манере рассказал о принятом им решении. От такого неожиданного возвели-чивания даже находчивый и боевитый салага пришел в замешательство, но прошло не больше минуты и:
– Служу Советскому Союзу! – стоя по стойке «смирно» и нахально глядя на зам-полита, выкрикнул потенциальный комсомольский вожак. – Это высокое доверие я непременно оправдаю, если вы меня примете в комсомол.
Капитан опешил. Дело в том, что Борила не был комсомольцем, а замполит даже не удосужился заглянуть в его анкету.
– Разгильдяй! Сгною на гауптвахте! – От крайнего возмущения замполит почти полностью потерял самоконтроль.
– Я еще не принял присягу, товарищ капитан, так что гауптвахта – это слишком. -  Борила стал входить в любимое им состояние осведомленности  и видимой придуркова-тости. – Я с детства мечтал вступить в комсомол в вооруженных силах, а не где-нибудь на вонючей гражданке. Прошу вас, товарищ капитан, дать мне рекомендацию.
С такой наглостью замполиту еще не приходилось встречаться. Он уже не кричал, а сипел:
– Вон! Гальюны чистить!
Борила вытянулся в струнку, отдал честь, четко развернулся и строевым шагом покинул Ленинскую комнату.

Примерно через час матрос Березкин был повторно вызван к замполиту. Теперь, помимо Меркулова присутствовал и Кислюк.
– Что же ты, Борис, так подвел меня? – Старшина сокрушенно качал головой.
Тихий и скромный Борила стал оправдываться, нес всякую чепуху, уверял, что с нетерпением ждал призыва в армию с надеждой вступить  там в комсомол по рекомен-дациям лучших сынов Отечества.
Пришедший в себя капитан Меркулов все прекрасно понимал. Какое-то время он еще колебался, но затем его прагматический ум принял нужное решение: «Проходимец этот Березкин, да еще какой. Однако, такие люди мне нужны. Подождем немного и, по-жалуй, примем его в комсомол. Это мне зачтется».

Труднее всех адаптироваться, приспособиться к воинской службе оказалось Шершавому. Даже тщательно выбритый, в чистой и отглаженной робе, он не мог избежать придирок от младших командиров, порой совершенно незаслуженных. Друзья стали думать: что можно предпринять.  Хотя думали все, но как обычно оригинальный ход придумал опять Борила. Рассказал он о своих предложениях друзьям, кое-что скоррек-тировал по их советам и, взяв с собой в качестве ассистентов Васю и Толю, отправился в баталерку к Кислюку.
– Товарищ старшина, разрешите войти, – Борила являл саму галантность и дис-циплинированность.
– Входи, Борис, входи. Седай, – старшина был в неплохом настроении, но присесть разрешил только своему любимцу. – Що?
– Мы вот пришли, товарищ старшина, посоветоваться, как изменить к лучшему поведение матроса Большова.
– Раздолбай он и придурок, твой матрос Большов. Що ему не укажи, а он без по-нятия. – Хотя старшина хмурил брови, но такая постановка вопроса была ему приятна. – Поди покличь Молостовкина, – приказал он стоящему в дверях Васе. – Матрос Большов находится на его воспитании.
Вскоре появился Молостовкин, и они вместе с Кислюком стали взахлеб ругать Шершавого. Борила слушал и вздыхал, друзья его молчали. Достаточно наругавшись, старшина вопросительно взглянул на Борилу.
– Що?
– Все верно, товарищи командиры, все абсолютно правильно. Плохой он матрос, но дело в том, что хорошим он попросту быть не может. – Небольшая, но многозначительная пауза закончилась сногсшибательным заявлением: – Большов еще не совсем человек! Он еще совсем не дотягивает до Гомо сапиенса, то есть человека разумного.
– Что-то усе непонятно. Поясни-ка получше, – младшие командиры слушали Борилу со странными выражениями лиц.
– Все началось еще давно. Знаменитый ученый Миклухо-Маклай уехал из России на острова Юго-Восточной Азии, где жили и сейчас живут папуасы. Дело в том, что все время велись споры: папуасы люди или не совсем? Вот Миклухо-Маклай и стал их ис-следовать.
– А як звали этого Миклуху? – Поинтересовался Кислюк.
– Николаем Николаевичем. – Борила щеголял своими знаниями.
– Значит, Колей, – заключил Молостовкин.
– И вот этот Коля, как правильно заметил товарищ сержант, стал тщательно иссле-довать папуасов.
– И папуасок, – подсказал Вася.
– Да, да, и папуасок. Работа была большая и сложная. – Борилу уже нельзя было остановить. – Изучал их Коля, изучал, и в процессе изучения наделал несколько десятков маленьких папуасиков. Наука требует жертв!
– Ну и що?
– Платить алименты Коля не хотел, а посему сбежал в Россию.
– Ну, ловкач! А дальше? – Молостовкину страшно понравилась эта история.
– Сбежал, значит, Коля с островов, оставив там свое многочисленное потомство, но одну маленькую папуасочку все же взял с собой в Россию. Может для форсу. Разве пой-мешь этих дворян.
– Так вот, – продолжал Борила. – Эта папуасочка росла, росла, выросла и вышла за-муж за директора свинофермы, от которого и родила Шершавого, то есть Федора Большо-ва. Хотя директор был грузином, но у папуасов, как и у евреев, национальность определя-ется по матери. Стало быть, матрос Большов есть самый настоящий папуас, хотя и с дво-рянской кровью.
– А у анкете писано, що он москаль!
– Русским у Большова был второй отчим. Он и велел ему так писать, но генетику не обманешь.
– А первый кто был?
– Точно неизвестно, но, кажется, хохол, то есть украинец.
– Не мой ли земляк?
– Думаю, что нет. Воровал он здорово, потому и выгнали его со свинофермы, а на-значили татарина.
– Да, татарин воровать сало не буде. Скилько живу, но никак не уразумею, як не любить сало?
Наступило минутное затишье. Младшие командиры обдумывали услышанное. Кислюк слегка почесывал кончик своего выдающегося носа.
– Ну, пусть так. А як ты докажешь, что он щас папуас? – Хитро сощурился старши-на.
– Очень просто! Нужно измерить высоту лба, и все. Еще Коля Маклай доказал, что у людей лоб не может быть меньше четырех сантиметров. Четырех! А у матроса Большова только три.
– У греческих богинь тоже были низкие лбы, – брякнул Толик Гранильщиков, чем чуть было не испортил Борилину игру.
– Я тебе покажу богинь, – вскипел атеист Кислюк. – Ты, кто? Советский матрос или ихний агент?
– Да, да. С наукой не поспоришь. Товарищ старшина прав, – быстро продолжил Борила. – Так что, пожалуйста, смилуйтесь над папуасом Большовым. Кстати, – он ста-рался изобразить крайнюю степень радости, – таких воспитанников у вас, товарищи ко-мандиры, еще не было.
– Стало быть, семнадцать, – пискнул Молостовкин.
– Это, Натолий, еще надо проверить. Признают ли у нас такую новую националь-ность как папуас или нет? – Задумчиво произнес осторожный Кислюк.

На конец недели было назначено комсомольское собрание. Среди прочих в по-вестке дня стоял вопрос о приеме в комсомол матроса Березкина.
Борила сидел в первом ряду и сиял, как утреннее солнышко. По его кандидатуре сначала выступил замполит, потом несколько похвальных слов сказал старшина. Насту-пило время для выступления самого соискателя комсомольского билета. Борила был в ударе. Его короткая и искрометная речь вобрала в себя, кажется, все аспекты служения светлым идеалам коммунизма. После этого пламенного выступления были и вопросы. Касались они разных сторон биографии и политических взглядов матроса Березкина. Последний и особо каверзный вопрос задал его непосредственный командир Молостов-кин:
– Матрос Березкин – хороший матрос. Любит он изучать воинские уставы. А вот скажи, Борис, – младший сержант брал пример со старшины иногда называть любимых воспитанников по имени. – Какой из уставов  ты лучше знаешь и любишь? Устав строевой или караульной службы, или какой другой?
– Устав Коммунистической партии Советского Союза! – Выкатив свои нахальные глаза, мгновенно ответил Борила.
– Еще вопросы есть? – Быстро, чтобы устранить последствия нестандартного ответа пока еще кандидата в члены ВЛКСМ, спросил замполит.
Из заднего ряда послышался окающий говорок Алика Дегтярева:
– А сахарок, сахарок, когда будет?
Капитан Меркулов с трудом сдержал себя.
– Обратитесь к старшине. Здесь не место для таких разговоров.
Больше вопросов не было. Решение комсомольского собрания оказалось единоглас-ным, и получившие удовольствие от прошедшего спектакля его участники стали расхо-диться. Замполит, умиротворенно наблюдая за этим, подошел к старшине и попросил его задержаться. Когда Ленинская комната опустела, капитан Меркулов грустно улыбнулся:
– Поступили нехорошие сведения на тебя, старшина. Обижаешь ты, незаслуженно обижаешь матроса Гершензона. Помнишь такого?
Кислюк был истинным служакой и помнил всех своих подчиненных, а уж про Гер-шензона и говорить-то странно.
– Нехорошо это, нехорошо, старшина, не по-советски, – продолжал политработник. – Юноша он впечатлительный и ранимый. Надеюсь, Игнат Григорьевич, что больше об этом говорить мне не придется.
– Есть! – Бодро ответил дисциплинированный Кислюк, хотя на душе у него твори-лось невообразимое.
Нельзя сказать, что после этого разговора у Гриши наступили безоблачные времена, но придирки младших командиров почти прекратились. Видно, что была у него где-то уж совсем «лохматая лапа».

Вскоре новоиспеченный комсомолец Березкин вскоре узнал от Кислюка, что зампо-лит с сомнением отнесся к включению папуасов в список национальностей воспитанников курса молодого матроса. Ну что же, следовало искать другой вариант для выражения благодарности отцам-командирам. Борила прокручивал в голове разные варианты: и так, и эдак. Ничего путного придумать не получалось. Поговорил он на эту тему с друзьями – опять ничего.
 Так, в боевой и политической подготовке  проходили дни учебного курса молодого матроса.
Среди матросов взвода Молостовкина был армянский паренек Роберт Миносян, об-ладавший очень хорошим, почти оперным голосом. Являясь основным запевалой в строю, он с особым чувством исполнял лирические отрывки строевых песен.
Как-то взвод Молостовкина шел строем на помывку в баню.
– Запевай! – Прозвучала команда младшего сержанта.
– Что запевать, товарищ сержант? – Спросили из ближайшей шеренги.
– Эту, как ее, про то, как эсминец на рейде стоял. – Песня эта являлась одной из са-мых любимых у Молостовкина.
Чеканя шаг, Миносян запел, и взвод подхватил песню звонкими молодыми голоса-ми. И тут необычные, интересные мысли начали посещать голову Васи Внукова. Да, вроде что-то стало выклевываться. Уверенность в возможности решении задачи, поставленной Борилой, окончательно оформилась, когда Роберт, перейдя вверх на целую октаву, просолировал:
                Он обнял упругую девичью грудь,
  И сразу дышать легче стало.
Уже в бане Вася успел рассказать другу про свои предложения, как угодить отцам-воспитателям. Второй раз повторять не пришлось: Борила все схватывал на лету. Он с ходу наметил план действий и пригласил Васька ассистировать ему. Тот подумал и ухмыльнулся:
– Нет, Борь, у меня не так здорово язык подвешен. Еще ляпну что-нибудь невпопад. Лучше уж ты один, да и без лишних свидетелей разговор с Кислюком будет более доверительным.
Так и порешили.

В свободное вечернее время после ужина Борила поспешил в баталерку. Кислюк сидел в одиночестве и что-то записывал. Спустя минут пять он освободился, и пошли обычные разговоры про уставы, про строевые занятия, про жизнь. Появился Молостовкин, и Борила решил, что наступило подходящее время для основного разговора.
– Все хотел вас спросить, товарищи командиры, а матросов-армян вы воспитывали?
– Это не впервой даже мне, а у Игната Григорьевича их много было, – младшему сержанту очень нравилась эта тема. – Вот и сейчас в моем взводе два армяна: Амбарцумян и Миносян.
– С Амбарцумяном все ясно, – Борила согласно покивал головой. – А вот Роберт Миносян совсем и не армянин.
– А кто? В анкете писан он армяном.
– Итальянец он с острова Сицилия, а зовут его по-настоящему Роберто Миносини.
– Ну-ка, ну-ка,  Борис, поясни. Это як? – Благосклонно разрешил старшина, а его верный помощник просто воспылал интересом.
– Было это давно, когда Миносини был еще совсем ребенком, и звали его тогда лас-ково: Робертино, – начал Борила. – Гулял как-то Робертино по берегу Средиземного моря и там был захвачен пиратами под предводительством турецкого аги Абу Али ибн Бакр ибн Хоккей ибн …, – рассказчик сделал вид, что мучительно вспоминает полное имя знатного пирата. – Нет, дальше не помню.
– Ну?!
– Привез ага маленького Робертино в Турцию и стал готовить его к посвящению в евнухи. В то время в Турции наблюдался острый дефицит этой специальности: гаремов-то было много, а евнухов явно не хватало. Все дело в том, что кастрировать взрослых мужчин никак нельзя. Это нарушение прав человека, ООН, то есть Организация Объединенных Наций, не разрешает. Стало быть, нужны маленькие невольники. – Борила решил сделать паузу, но его командиры торопились узнать, что было дальше.
– И его кастрировали?
– Нет, не успели.
– Як?
– В то время пребывал в Турции один армянин – знаменитый путешественник, который за большие деньги выкупил Робертино у аги и усыновил его.
– Зачем ему надо было так тратиться?
– Дело в том, что своих детей у путешественника не было. Просто не хватало для этого процесса времени: он все время путешествовал, путешествовал.
– А кастрировать действительно не успели?
– Нет, конечно! Иначе бы Роберто так не воспевал девичью грудь.
– Ух, как интересно! Ну, а почему тогда у него такой большой нос, как паяльник? – Не унимался младший сержант, еще отчаянно пытавшийся хоть что-нибудь понять из та-кой необычной биографии своего подчиненного.
– Как, почему? – Борила старался изобразить крайнее удивление. – У Миносяна же отчим армянин.
– Так, значит, все-таки Миносян, а не Миносини? – Сосредоточенно спросил Кис-люк.
– Да, Миносян. Так велели Роберту называть себя в Армянской Социалистической республике.
– Нет, ты, Борис, ясно и четко, як настоящий советский человек укажи, кто этот Ми-носян: армянин или итальянец? – Уже совсем строго потребовал старшина.
– Армянский итальянец, – нашелся Борила. – Ведь вы слышали, как он поет? Почти как Карузо.
– Карузо, говоришь? Вроде бы мой земляк? Нет? Так может он армян или москаль?
– Тоже нет, это великий итальянский певец, знаменитый тенор.
– Что-то не слыхал я такого спивака. Вот Утесова знаю. Бернеса, Трошина тоже знаю.
– Теперь уж точно семнадцать, – прошептал Молостовкин.
Он больше не мог и не хотел вникать в тонкости прошлой жизни своего воспитанника Миносяна. Главное Молостовкин усвоил четко: армянский итальянец – это новая национальность в его заветном списке. Похоже, что и Кислюк разделял это мнение.
              Все были довольны, но больше всех был доволен любознательный  и отзывчивый матрос Березкин.

Быстро промелькнули дни и недели первых месяцев службы. Подходил к концу срок обучения и воспитания молодых матросов. За несколько дней до окончания курса вечером перед отбоем старшина вызвал  Березкина к себе в баталерку и под большим секретом сообщил ему о том, что скоро произойдет распределение матросов по частям. Рассказал Кислюк своему любимцу и о том, что командование решило сначала узнать пожелания самих выпускников, а уж затем принимать решение, по возможности с учетом этих пожеланий. Утром, рассказал старшина, строевых занятий не будет. Вместо них на плацу перед строем командир учебной роты станет по порядку называть возможные места для дальнейшего прохождения службы. Те матросы, которые изъявят желание служить в том подразделении, которое назовет командир, должны выйти вперед. Их фамилии, конечно, зафиксируют. Затем будет названо другое, следующее по списку подразделение, и желающие в нем служить опять сделают три шага вперед. И так далее. Конечно, это не значит, что все пожелания будут исполнены, но учтены они обязательно будут. В заключение этой доверительной беседы старшина посоветовал Бориле хорошенько подумать самому, но ни в коем случае не проболтаться другим.
– Я должник ваш, Игнат Григорьевич, по гроб жизни. – Борис был несказанно бла-годарен старшине.
Остатки того вечера и значительную часть ночи друзья посвятили обсуждению важ-нейшего вопроса, на который им предстояло ответить завтрашним утром.
Все, кроме Шершавого, хотели служить в морской авиации. Основной аргумент в пользу этого решения состоял в том, что срок службы там был на один год меньше, чем в плавсоставе, то есть на кораблях. С таким решением Федя категорически не согласился  только потому, что на кораблях дают компот. Ему в грубой форме напомнили, как он бле-вал при пятибалльном шторме, но и это не помогло. Шершавый стоял на своем. Понять его упорство трудно, если только не вспомнить, как уверял Борила, папуасско-дворянское про-исхождение Федора Большова. Сложно такому отпрыску обходиться без фруктов, хотя бы сухофруктов. И все же со слезами на глазах Федя сдался, поскольку самым главным, самым желанным для него было остаться вместе со своими друзьями, пусть даже без ком-пота.
Стали рассуждать дальше: остаться за границей или вернуться в Союз? Здесь тоже мнения разделились, но в конце концов порешили: лучше служить поближе к дому.
Борис, Васек и уж конечно Серега хотели работать с радиолокационной и радиотех-нической аппаратурой. И навыки, оставшиеся с гражданки, и желание улучшить свою ква-лификацию для дальнейшей жизни, да и просто большой интерес к электронной технике были здесь определяющими. Толику, да и Шершавому в этом плане было все равно.
Итак, решение друзей вроде бы уже было принято, но что-то не давало покоя Бори-ле. Он продолжал искать наилучший вариант:
– Вот скажите, кореша, кто самый ушлый в нашей учебной роте? Кто наверняка не промахнется завтра на плацу? У кого будет не служба, а малина?
Минутное молчание. Первым среагировал Васек:
– Гриша Гершензон!
С этим мнением моментально согласились все.
– Поэтому я и предлагаю, – продолжал Борила, – не спешить, а смотреть, какой вы-бор сделает Гриша. Как только он выйдет из строя, так и мы за ним.
Еще посудили, порядили и даже посмеялись. Было уже далеко за полночь, и вскоре все уснули крепким молодецким сном.

Дневальным в ту ночь был матрос-узбек, фамилию которого никто из ребят не пом-нил, а звали его между собой Хапчулой. Так вот, ночь уже подходила к своему концу, бли-зился срок утренней побудки, а Хапчула мучительно вспоминал русское слово «подъем». Забыл он это слово. Забыл, и все.
Наступило и уже прошло время прокричать: «Подъем!», а команды  не было. Хап-чула в конец расстроился и забился в угол возле тумбочки дневального. Уже привыкшие к дисциплине молодые ребята своей плотью чувствовали, что что-то не так, что пора просы-паться, а привычной команды все нет. Бедный Хапчула   здорово испугался  и заплакал, но со слезами в память пришло  русское слово «встать». Он поднялся, набрал воздух в свои легкие и, что было силы, прокричал: «Рота встать!».
Ох уж здесь началось. Необычная и непонятная команда повергла заученные дей-ствия в хаос телодвижений. Все матросики повскакивали с коек и кинулись в разные сто-роны, на ходу натягивая на себя робы. Большинство устремилось к пирамидам с оружием. Трудно предположить, что могло бы произойти в дальнейшем, если бы громко не прозву-чала команда старшины:
– Отставить! – На счастье в этот раз Кислюк заночевал в своей баталерке. – Отста-вить! Дневальный матрос команду перепутал. Потом разберемся.
Как ни странно, но через несколько минут все пошло по хорошо отработанной, при-вычной колее.

Через несколько часов на плацу в парадной форме была выстроена учебная когорта. Командир, голубоглазый красавец с прокуренным хриплым голосом, после приветствий по случаю окончания курса молодого матроса и пояснений относительно важности сегодняшнего мероприятия передал слово замполиту. Тот, в свою очередь, коснулся международного положения и задач, стоящих перед нашими вооруженными силами, а затем приказал старшине огласить список предлагаемых выпускникам курса мест для прохождения дальнейшей службы.
Кислюк начал  громко читать по списку. Кажется, третье предложение в этом списке относилось к желающим служить в плавсоставе. Несколько матросов вышли из строя вперед. Шершавый дернулся и тихонечко застонал. Неизвестно, чем бы кончились его судороги, если бы Серега, стоявший в строю на шкентеле, не схватил Федю за руку.
Прошло несколько предложений по службе в разных частях морской авиации. Дру-зья стояли как вкопанные. Когда прозвучало предложение работать в ремонтных мастер-ских береговых служб, Серега Тушканчик грустно опустил голову. Даже Шершавый пожа-лел его и дружески подергал за ремень.
Оглашаемый список уже подходил к своему концу, когда старшина зачитал:
– Санитарные и лечебные отделения и части. Кто имеет желание служить в медсанчасти санитарами?
Тихонечко, как бы стесняясь, вперед вышел Гриша Гершензон. Наши друзья после-довали его примеру.
Командир роты ошалело посмотрел на потенциальных медиков и прохрипел что-то нечленораздельное.

Нет, Бориле и его друзьям не суждено было обосноваться на медицинском поприще. И все же такое солидарное стремление быть всем вместе  получило вознаграждение. Наверное, и старшина, спасибо ему, выразил поддержку своему любимцу и его друзьям. В общем, все они отправились в Союз на службу в бомбардировочный полк морской авиа-ции, дислоцированный вблизи поселка Храброво Калининградской области.
Борис, Васек и Серега остались довольны тем, что теперь будут работать с радио-электронной техникой, да еще в авиационном полку. Толик получал возможность ходить в увольнение и пополнять свою коллекцию сердцееда. А вот Федя надолго остался без же-ланного компота, но все же и он был счастлив тем, что оказался вместе со своими друзья-ми. Да, это главное: все были вместе.

Пошли последние сутки пребывания друзей на немецкой земле, но прошли они со-всем непросто. Надо же так случиться, что дневальным на эти сутки был назначен матрос Березкин, а дежурным по роте - младший сержант Молостовкин.
Это хотя и не совсем приятно, но переносимо. Однако в самый неподходящий мо-мент прозвучал сигнал тревоги. Тревога, правда, была учебной, а не боевой, но для воин-ских частей, дислоцированных за границей, разница между ними весьма условна.
Четкие команды, быстрая разборка оружия, короткие перебежки, и уже через не-сколько минут учебная рота заняла предназначенные ей  в данной ситуации позиции. В казарме остались лишь дневальные и дежурный по роте. Их основной задачей являлось обеспечение светомаскировки. Для этой цели предназначались обычные байковые одеяла, лежавшие на особой полке в баталерке.
Борила быстренько взял эти одеяла и занавесил ими окна той части казармы, где размещались койки их взвода. Однако одно окно оставалось открытым: для него не хвати-ло одеяла. Что делать? Дежурный сержант, наблюдавший за действиями дневальных и ви-дя проблему Борилы, тоном воспитателя призвал его проявить матросскую находчивость. Вероятно, Молостовкин посчитал, что, услышав его совет, дневальный возьмет одеяло со своей койки и закроет им оставшееся окно.
Как бы не так! Что же сделал Борила? Он моментально оказался у койки своего непосредственного командира, который даже не успел опомниться, как увидел свое одеяло на оставшемся злополучном окне. Это была демонстрация настоящей находчивости. Моло-стовкин беззвучно открывал и закрывал рот, а матрос Березкин глупо и нахально улыбался.
Нетрудно предположить, чем бы закончилась эта разборка, но тут в дверях появился проверяющий – крупный чин из штаба флота с сопровождающими офицерами.
– Смирно! – Заорал Борила дурным голосом.
– Вольно, – с заметной улыбкой ответил проверяющий. – Хорошо несете вахту.
– Стараемся, товарищ капитан первого ранга, – с подобострастной улыбкой изрек  подлетевший Молостовкин. – Стараемся, воспитываем.
– Ну, ну, – неопределенно изрек проверяющий и вместе с сопровождающими офи-церами покинул казарму.

Вот уже год как друзья служили в полку морской авиации. Борила, Васек и Серега стали классными специалистами и трудились бок о бок со своими командирами офицера-ми-технарями. Это была суровая и трудная служба, правильнее сказать, ответственная ра-бота с военной техникой в некомфортных, а порой и экстремальных условиях.
Толик был избран членом бюро комсомольской организации полка, занимался стен-ной газетой и прочими гуманитарными вопросами. Плотно контактировал он с политра-ботниками и принимал участие во всех праздничных мероприятиях. Понятно, что времени для работы с военной техникой у него практически не оставалось. Такое положение в пол-ку давало ему возможность под разными предлогами оставлять расположение части и за-ниматься за ее пределами своими ловеласными делами.
Хуже всех оставалось положение Феди. Умственные способности Шершавого не позволяли ему найти достойное место в авиационном полку. Он частенько пребывал в нарядах, особенно на камбузе. Но странное дело, со временем Федя даже с удовольствием стал посещать это приземистое здание, стал там, можно сказать, своим человеком.
И вот наконец пришло в полк новое пополнение. Некоторые из молодых матросов проходили первые месяцы службы в том же месте, что и наши друзья. Интересно было узнать, что там, на немецкой земле, произошло нового. Оказалось, что старшина Кислюк женился на своей Зинке, и ей в хлеборезке теперь помогает Хапчула. Молостовкин полу-чил, наконец, третью лычку, а капитан Меркулов переведен куда-то, вроде бы с повышением.
В один из выходных дней все пятеро друзей получили увольнительные, и Толик пригласил их в гости к своей боевой подруге. Сидя за столом, в полугражданской атмосфере было приятно вспомнить про курьезные ситуации, случавшиеся во время прохождения курса молодого матроса, и уж, конечно, помечтать о демобилизации, о гражданке. Быстро прошли часы свободы, уже нужно было прощаться и спешить в свой полк. Разлив остатки водки по стопкам, из-за стола поднялся старший матрос Березкин:
– Давайте выпьем, друзья, за то интересное время, которое сдружило нас, за Кислю-ка, за Молостовкина и за все то, что окружало наш курс молодого матроса.