Товарищ Пробкин, рассказ

               


               
ТОВАРИЩ  ПРОБКИН
рассказ


– Вызывает Сталин меня, Жукова и Рокоссовского. Помню, было это ночью, в начале зимы, шел такой пушистый, тихий снег. Прошли мы комнату охраны, вошли в кабинет Верховного. Поздоровались и стоим, ждем. Волнуемся. Сталин раскурил свою трубку и неспеша, такой кошачьей походкой подошел ко мне. Посмотрел пронзительным взглядом прямо мне в глаза и говорит: «Ведите свою армию прямо на Берлин». Я вздрогнул от неожиданности, а он улыбнулся краешками своих кавказских глаз и продолжил: «Вся надежда на вас, товарищ Пробкин». Стою я, и не знаю, что ответить. Тут наклонился ко мне Георгий Константинович Жуков и шепчет на ухо: «Пошли его, Иваныч, куда подальше». Как это послать? Он же Верховный Главнокомандующий. Существует же субордина-ция.
Оба мы, конечно, были подвыпивши, я и Александр Иванович Пробкин. Но даже в этом состоянии трудно было поверить в услышанное.
– И вы командовали армией?
Не только, – прозвучал ответ полководца. – Вот ты думаешь, почему я пью? А вот почему. Куда не приду, всюду встречаю фронтовых друзей. Только и слышишь: «Товарищ командир, это ты?». Отвечаю: «Я, конечно». Ну, как тут не выпить.

Впервые встретился я с Александром Ивановичем Пробкиным еще прошлой весной, когда мы с женой искали, где можно снять дачу на лето для нашей маленькой дочки. Километрах в пятидесяти от нашего города располагалась уютная деревенька Платунино, в которой и жил наш герой. Рядом протекала небольшая речка, лес почти наступал на околицу, да и железнодорожная станция была в относительной близости. Словом, нам здесь понравилось. Быстро договорившись с хозяевами, в середине мая мы уже перебрались на лоно природы.
Радушный хозяин слыл человеком бывалым, незаурядной личностью. Даже внешний облик чем-то выделял его среди окружающих. Весьма пожилой, но еще активный и жилистый, он сразу приковывал к себе внимание неординарным, каким-то самобытным покроем. Его жена Евдокия Лукинична, или, как она просила ее звать, тетя Дуня, была обычной сельской жительницей, приземленной в своих интересах. Почти все ее помыслы определялись заботой о корове, с которой она и занималась почти все время. Жили старики вдвоем. Трое их взрослых сыновей были разметаны по всей нашей огромной стране, так что родители оказались на периферии бытия своих детей. Письма от них приходили редко, а увидеть их воочию мне так и не пришлось.
Задорная энергия и недюжинная сила Александра Ивановича проявились сразу, как только стали разгружать автомашину, привезшую наши пожитки на дачу. Моя теща, приехавшая с нами на все лето, только качала головой:
– Какой же ловкий, какой рукастый наш хозяин, да и, похоже, сильно наговористый.
Действительно, складывалось впечатление, что по всем существующим в жизни вопросам у Александра Ивановича было собственное аргументированное мнение. Особо рас-цвело его красноречие после того, как по русской традиции, был отмечен наш приезд. Узнав, что я в своей работе соприкасаюсь с авиационной техникой, уже изрядно подвыпивший хозяин прямо-таки загорелся:
– Так мы с тобой, Васильич, почти коллеги! – с самого начала нашего знакомства, несмотря на большую разницу в летах, он стал звать меня по отчеству, демонстрируя этим, наверное, свое особое расположение.
– Скольким самолетам я дал путевку в жизнь – и не пересчитать! – с каким-то не-поддельным очарованием продолжал бывший летчик-испытатель. – Помню один особый случай. Сильно незаладилось у Туполева с новой машиной. Вроде все расчеты тысячу раз проверены, все узлы отработаны, но непонятный крен лайнера возникал спонтанно. Толь-ко чудом удавалось совершить аварийную посадку.
Это было так правдоподобно, что все мы, кто в эту минуту были рядом с бывшим асом, развесили уши. Он же вдохновенно продолжал:
– Уже вечерело. Я собирался уезжать с аэродрома, как получил приказ срочно явиться к Главному конструктору. Вошел в кабинет. Сидят двое Туполевых: отец и сын. Оба в сильном расстройстве. Я доложил, как положено, что явился. Подошел ко мне Андрей Николаевич, вздохнул так тяжело и говорит: «Вся надежда на вас, товарищ Пробкин».
–  Вы даже с Туполевыми были знакомы? –  не удержался я.
–  И не только. Приходилось выручать и Микояна, и Сухого. Вот с Яковлевым поработать не пришлось.
Тут в дверях появилась окончившая вечернюю дойку тетя Дуня. Она без интереса посмотрела на наше застолье и, сильно окая, изрекла:
–  Иди спать, дед. Хватит дурью торговать.
– Вот так всю жизнь. Сгубила меня Дунька. Где ей, дуре, понять, как тянет высота душу летчика? – Скупая слеза покатилась по изборожденному морщинами лицу бывшего авиатора.

Ранним утром следующего дня Александр Иванович был уже на ногах. Молча и сосредоточенно занимался он своим подсобным хозяйством, не проявляя никакого постороннего интереса. Часов в десять появился около дома молодой сутулый парень и крикнул хозяина. К мужчинам подошла и тетя Дуня. Вскоре Александр Иванович взял небольшой по-трепанный чемоданчик и ушел в сопровождении этого парня.
Увидев, что я наблюдаю за ними, тетя Дуня махнула рукой в сторону удаляющихся:
–  Позвали моего Шуру кастрировать кабанчика, чтоб к осени побольше сала нарастил, – и немного помолчав, добавила: – К вечеру будет опять хорош.
Кто будет хорош, Шура или кабанчик, она не уточнила.
Впоследствии выяснилось, что Александр Иванович, хотя и не имел необходимого образования, почитался в округе как великий мастер и лечить, и резать, и оскоплять скотину. Все началось еще в ранней юности, даже в отрочестве, когда он начал работать в зверосовхозе, который располагался поблизости в довольно большом селе Веретьево. Любознательный юноша не просто быстро обрел необходимые навыки, но и через несколько лет работы стал ведущим специалистом в хозяйстве. Природный талант Шурки начал расцветать. Среди всех его достижений той поры особо следует выделить документально зарегистрированный факт выведения чрезвычайно перспективной породы кроликов. Мех этих зверьков мало чем уступал меху нутрий. Питомцев молодого Пробкина привозили на разные выставки, а автор даже получил золотую медаль ВДНХ.
Но вот случилась незадача – совхоз не выполнил план по сдаче мяса государству. Чтобы выправить положение, начальство решило пустить под нож всю живность, содержащую товарную мясопродукцию. Попали в этот кровавый список и элитные кролики. Вот так и закончился селекционный успех молодого дарования.
Шурка воспринял случившееся как личную трагедию и запил, наверное, в первый раз в жизни. Побуянил, подурил, а затем навсегда покинул зверосовхоз. Давно это было, а вот квалификация ветеринара и коновала высшего класса осталась у него на всю жизнь. Поскитавшись какое-то время по случайным заработкам, наш герой вернулся в родную деревню, где и повстречал свою судьбу в виде пышногрудой красавицы Дуняши.
Мятущаяся, беспокойная натура Шурки в ту пору отдалась увлечению гармошкой. И здесь он внес  усовершенствования в конструкцию народного музыкального инструмента. Пробкинская гармонь, рассказывают, до сих пор экспонируется на стендах народного творчества в здешнем райцентре. Под звонкие и разухабистые переборы Шурка с увлечением пел матерные частушки собственного сочинения. Успех у местной публики был потрясающий.
То ли искрометная энергия, то ли незаурядная внутренняя сила, то ли зажигательные звуки гармошки и стихосплетения наконец пробили оборонительные редуты местной красавицы. Состоялась пышная свадьба с многодневным застольем, весельем, песнями, плясками и, конечно, с драками. Теперь стало больше Пробкиных. Со временем появились еще три младших Пробкина, которые, повзрослев, продолжили распространение этой звучной фамилии «на просторах Родины чудесной».

Не надо обладать такой большой практикой, как у тети Дуни, чтобы однозначно предугадать вечернее состояние старшего Пробкина. Он плохо держался на ногах. В этот час и наша хозяйка, и вся моя семья сидели на лавочке возле дома. Настроение у  Александра Ивановича было приподнятым, и я стал ждать его очередного откровения.
–  Было время! Как я гулял, как пел, так и рвался голос наружу! Спроси хоть у моей Дуньки.
– Да, мне рассказывали. Может, вы и сейчас что-нибудь споете для всех нас?
Слегка помутневшими глазами он обвел присутствующих. Его взгляд остановился на моей дочке. Пробкин полупьяно улыбнулся:
– Сам страсть как хочу петь, но детского репертуара у меня нема. Мои взрослые вирши не для нежных ушей.
– Ну, спойте, Александр Иванович, что-нибудь нейтральное из прошлого, – стали уговаривать его женщины.
Слегка прокашлявшись, Пробкин вдруг запел, вернее, закричал высоким срывающимся голосом:   
        Вчера Брежнев и Подгорный
Налакалися «Отборной»,
А на утро с похмелюги
«Экстру» выпустили людям.

Водочная тематика была для нашего героя всегда актуальна. Я попытался сострить на эту тему, но певец никак не прореагировал. Его понесло «в другую степь».
–  Это жалкие остатки моего прежнего голоса. Был ведь настоящий драматический тенор. Куда только меня не приглашали!..
–  И в Большой театр? – подыграл я.
–  Что в Большой, в «Ла Скала» звали. Предлагали выгодный контракт.
Я оторопел от неожиданности. Откуда он знает про этот храм оперного искусства? Вот это Пробкин!
–  Зря в «Ла Скала» не пошли, – только и смог промямлить я. – Была бы мировая слава не только для вас, но и для всего Платунино.
–  В итальянском я не силен. Знаю только два языка – русский и матерный, – грустно заметил несостоявшийся солист.
–  Да, пожалуй, матерный в «Скала» ни к чему

В понедельник рано утром мы с женой уехали на работу в наш большой город. Может, потому, что стояла прекрасная погода, может, из-за разлуки с дочкой, может, и по другим причинам мне очень хотелось побыстрее вернуться на дачу. Но человек предполагает, а Господь располагает. Внезапно появилась острая необходимость задержаться на работе, и я приехал в Платунино только в субботу к вечеру.
Сразу насторожило какое-то беспокойство в доме. Оказалось, что пропал хозяин. Уже больше суток он не появлялся в деревне. Не успел я еще даже переодеться с дороги, как пришла тетя Дуня и стала слезно просить меня пойти на станцию и поискать ее Шуру. Что оставалось делать?
             В этот раз мне здорово повезло. Уже на окраине деревни повстречал я самого гулену. Походка Александра Ивановича была довольно уверенной, но внешний вид красноречиво говорил о бурном вчерашнем дне.Хмуро поздоровавшись со мной, он, не останавливаясь, продолжил свой путь к светлым очам своей супруги. На удивление, их встреча произошла вполне спокойно.
Злой и хмурый Пробкин сразу же начал хлопотать по хозяйству. Работа – лучший лекарь. Необходимо заметить, что везде у него наблюдался уверенный порядок. Все было ухожено и рационально использовано. Видно было, что хозяин любил не просто работать, а творчески подходить к каждой мелочи.
Однако самочувствие Пробкина оставалось неважнецким. Зная, что я привез с собой из города бутылку водки, моя теща с жалостью, свойственной многим русским женщинам, кивнула в сторону страдальца:
– Хоть подлечил бы его. Видишь, как мучается человек.
– Я бы и сам не против, но как среагирует на это тетя Дуня?
–  Пойду, пожалуй, поговорю с ней, небось, не железная она.
Минут через пять обе пожилые женщины вышли из избы. По их виду я понял, что настал мой черед действовать.
–  Александр Иванович, – позвал я хозяина, – может, составите мне компанию? Хочется немного расслабиться да и поговорить за жизнь с бывалым человеком.
Повторять приглашение не пришлось. Мои женщины быстренько приготовили скромную закусочку на столике под развесистой яблоней. Пробкин молча сел за стол.
–  Вот вы, Александр Иванович, все ругаетесь на свою хозяйку, – начал я, – а она беспокоится о вас, жалеет.
–  Знаю, как она жалеет, – хриплым голосом произнес бывший тенор. – Все зудит и зудит. Всю жизнь.
–  Так уж и всю жизнь? Рассказывают, что в молодости она была первой красавицей и любила вас самозабвенно.
Не то ухмылка, не то гримаса прошла по небритому лицу старика:
–  Красивая она и теперь, но глупая, – наступила небольшая пауза, а затем прозвучал интересный вопрос: – Вот ты скажи, Васильич,  почему все красивые бабы и девки дуры?
–  Так уж и все? – ответил я вопросом на  вопрос.
–  Ну, скажем так, большинство. А вот почему: Господь мудро поступает. Если даст чего-то хорошего с избытком в одном качестве, то другого недодаст. Вот и получается… – мыслитель почесал свою заросшую щеку и продолжил: – Бывает, конечно, что баба и умна, и красива. Коль случилось так, то ищи в ней изъян похуже глупости. Может, она подлая стерва, а может, и того серьезнее дефект имеет.
Пока лечебная влага еще не овладела внутренним миром Пробкина, он говорил не то чтобы уныло, но как-то без огонька:
–  Бабья дурость – не самое страшное зло. Так считай, что мне с моей Дуняшкой  еще повезло.
Несмотря на внушительные габариты и вес, Евдокия Лукинична и в старости сохранила ту особую славянскую стать, которую можно наблюдать лишь на старых фотографиях, запечатлевших наших прабабушек в их молодости. Нетрудно было представить, сколь-ко этого хорошего было в ней раньше.
Стал накрапывать небольшой дождичек.
–  Пойдем на терраску, – предложил хозяин. – Страсть, как немилы мне такие осадки.
Мы быстренько перебрались под крышу, на открытую террасу дома Пробкиных. Похоже, что вдохновение начало опять входить в моего собеседника.
–  Тяжелое испытание напоминает мне такой дождик. Это не дождик, а морская пыль, –  начал он. – Вот в такую смурную погоду, помню, отчалила наша подводная лодка от пирса. Ушли мы выполнять важное задание партии и правительства.
–  Интересно. Расскажите про поход, Александр Иванович, очень прошу. – Я позвал женщин послушать про новые похождения товарища Пробкина.
Пришла послушать про неизвестные ей приключения своего Шуры и тетя Дуня. Пробкин принял суровый вид и начал свой рассказ:
–  Какое это было задание, рассказать не могу даже сейчас. Это государственная тайна, да и не к чему вам это. – После небольшой паузы моряк продолжал: – Сначала все шло как по маслу. Добыли мы ценнейшие сведения стратегического значения. А вот когда стали возвращаться, то напоролись на магнитную мину. Крепко нас тряхнуло. Хорошо еще, что течи лодка не дала, но из-за поломок передвигаться в подводном положении уже не было возможности. Пришлось лечь на грунт, поскольку всплывать было никак нельзя. Почему  нельзя? Был день-деньской, светло, а находились мы в акватории иностранного порта. Какого? Сказать не могу по понятным причинам.
Рассказчик обвел таинственным взглядом всех присутствующих.
–  Хорошо еще, что в нескольких кабельтовах  от нашего затопления находилась неприметная рыбачья шхуна, на которую мы и должны были передать добытую нами бесценную информацию.
Опять возникла небольшая пауза. Рассказывал Пробкин не спеша, очень внушительно, иногда с мельчайшими подробностями. Некоторые из них были просто потрясающими. Они могли быть понятны только узким специалистам.
–  Хорошо-то, хорошо, но как попасть из подводной лодки, лежащей на приличной глубине на эту шхуну? Я подсел к командиру, капитану второго ранга. Был он моим полным тезкой. Говорю: «Дозволь, Иваныч, выйти мне через торпедный аппарат. До шхуны я доплыву мигом, ведь ты знаешь, что я мастер спорта по плаванью стилем брасс». Командир задумался. Было от чего задуматься. Как можно без соответствующего облачения вынырнуть с такой глубины?  Как не впасть в кессонный обморок? Как  можно преодолеть пусть и небольшую дистанцию в штормящем море? Как продержаться необходимое время в студеной воде? Север есть Север. –  Он прижал палец к своим губам, демонстрируя жестом призыв «рот на замок». – Это я увлекся, говорю лишнее. Забудьте. Командир все хорошо понимал, но иного выхода не было. Посмотрел он на меня, обнял, и говорит: «Вся надежда на тебя, товарищ Пробкин».
Кто-то из женщин ойкнул. Рассказ, видно, взволновал всех. Интересовало очень, что будет дальше.
–  Ты, Васильич, мужик, – обратился ко мне Александр Иванович, – объясни бабам, что в детали операции посвящать их не могу. Скажу лишь, что задание я с честью выполнил, хотя и изрядно промерз. Как же меня потом растирали спиртом! Сколько же его из-расходовали! Жутко вспомнить и сейчас…
Закончил свой рассказ герой под звуки одобрительного шепота. Вечер удался. Все испортила моя жена Валя. Не знаю зачем она спросила:
–  Что-то я не совсем поняла, кем Вы, Александр Иванович, были, моряком или летчиком? Помните, о чем вы нам рассказывали в прошлый раз?
–  Да, бабы есть бабы. А ты, милая, про морскую авиацию что-нибудь слышала?  – насупился Пробкин, а затем, уже обращаясь ко мне, приказал:
–  Объясни, Васильич, хоть ты им, неразумным.

В жизни часто случается так, что и хорошее имеет свою плохую изнанку. Институт, где я работаю, наконец, получил давно ожидаемый и желанный заказ. Это было радостное событие, но для меня оно означало, что посещение Платунино следует на время отложить. Мой отпуск, который был уже почти оформлен, пришлось задержать почти на месяц. Работали даже вечерами. Лишь через две недели мне все же удалось на одни сутки вырваться из города.
Освобождаясь от городских забот, я с интересом слушал рассказ жены. Ей повезло больше, чем мне – она уже начала свой отпуск.
–  Я здесь столько интересного узнала, – начала она. – Вот послушай. Вскоре после Первой мировой войны в окрестностях  Платунино  мужики нашли странного однорукого человека. По-русски он ничего не понимал, все что-то лопотал и крестился не по-нашему, а слева направо. Селяне пожалели его и наняли в пастухи. Со временем он пообвык, научился русскому языку. Сказал, что он поляк и зовут его Лукой, но больше о себе никому ничего не рассказывал. Ничегошеньки, даже когда стал совсем своим в деревне и женился. Тебе интересно?
–  Конечно, интересно. А наша хозяйка, не является ли его дочерью?
–  Угадал. Это и нетрудно, ведь она Лукинична, или, как говорят в деревне, Луковна. Вот так.
–  Ну а что потом стало с Лукой?
–  Рассказывают, что он здорово обрусел и как-то по пьянке утонул в здешней речке.
–  Разве в этой речке можно утонуть? Она же и воробью по колено.
–  Наверное, тогда она была глубже и шире, –  Валя лукаво улыбнулась, – а может быть, он уж слишком сильно обрусел.
Меня действительно заинтересовала эта история. Нужно спросить о ней у Александра Ивановича. Он-то наверняка знает все ее хитросплетения.
–  А где сейчас зять Луки? Что-то его не видно, – спросил я.
–  Часа два как ушел он с мужиками ремонтировать трактор. Наверное, вернется к вечеру в соответствующей кондиции.
Наш  разговор прервала тетя Дуня.
–  Ребята, сходите, приведите моего Шуру. Он вас послушается, а то опять будет хорош или пропадет.
Мы, как могли, успокоили Евдокию Лукиничну и пошли по указанному ею адресу.
Недалеко от деревни, почти на самом берегу речки мужики хлопотали возле ревущего трактора. Александр Иванович стоял чуть в стороне в странной позе. Во рту у него был длинный и тонкий ивовый прут.
–  Что он делает? – спросила Валя.
Я лишь пожал плечами, поскольку был удивлен не меньше ее. В дальнейшем выяснилось, что так наш герой проводил диагностику барахлящего мотора трактора. По каким-то известным только ему колебаниям прута он улавливал место расположения дефекта. Понять это было трудно, но факт оставался фактом – необычная пробкинская методика да-вала весьма положительные результаты. Вот и сейчас, после устранения ряда обнаруженных Александром Ивановичем дефектов, старенький двигатель стал работать как часы. Заканчивалось его последнее испытание.
–  Как это вам удается узнать, где произошла поломка?  – спросил я после окончания всех работ.
–  Секрет фирмы! – Он ощерился, показав свои разноцветные зубы. – При соприкосновении с прутом в моей зубной полости может возникнуть микрорезонанс от звуков от-дельных частей мотора. Каждый работающий узел имеет свой обертон, по которому  и следует при соответствующем навыке поставить диагноз о его состоянии.
Александр Иванович все продолжал не просто удивлять меня, но и вводить в какое-то особое состояние соприкосновения с интересным, непонятным и влекущем.
–  Сейчас, конечно, стало много трудней. Ведь своих у меня осталось лишь четыре зуба, а от вставных какой прок? Мертвая железка, да и все. Для такой тонкой работы нужна живая материя.
К нам подошел чумазый тракторист и, вытирая ветошью испачканные в машинном масле руки, пригласил всех нас обмыть свершившееся. Моя жена тут же взяла под руку нашего хозяина и заявила:
–  Обмыть, конечно, можно, но в другой раз. Сейчас мы спешим. –  И, таинственно улыбнувшись, попросила Александра Ивановича следовать за нами. – Не прогадаете.
Хорошо натренированное чутье Пробкина работало безотказно. На удивление мужиков, он попрощался с ними и бодренькой походочкой двинулся вместе с нами. Когда мы немного отошли, Валя тихонько сообщила:
–  Ждет вас, Александр Иванович, хорошая бутылочка «Смирновочки», –  и, кивая в мою сторону, уточнила: – Ваш приятель привез.
Предвкушение хорошего вечера вдохнуло в старика юную благодать. Он поднял указательный палец правой руки вверх и изрек:
–  Люди спиваются не от водки, а от плохой водки!
–  Конечно, конечно. Зачем вам травиться всякой гадостью? Посидим все вместе, отдохнем, поговорим.
Последнее было так приятно и желанно, что Пробкин даже здорово прибавил ходу. Зачем пить, если потом нельзя всласть наговориться? 

Стояла прекрасная погода. Приятная вечерняя истома наполняла все вокруг. Такие чудные, ласковые вечера, наверное, случаются только в среднерусской полосе. Александр Иванович был в хорошем расположении духа, но особенно не проявлял своего красноречия. Только когда женщины пошли «размять ноги», а мы остались вдвоем, он стал выпускать уже изрядно задержавшийся во времени пар своих необыкновенных «воспоминаний».
–  Скажи мне, Васильич, кто является первым космонавтом Земли? Скажешь, Гагарин – и будешь прав. Так уж получилось, а вообще-то им должен быть Пробкин Александр Иванович, то есть я.
Вот это номер! Такой буйной фантазии даже я никак не ожидал от моего собеседника. Однако интересно, и я стал слушать.
–  В то историческое для всего человечества время еще не было полной уверенности, что настала пора полета человека в космос. Еще не созрела техника, еще была слишком большая вероятность аварий как при старте ракеты, так и потом, в полете.
В один из ветреных январских дней вызвали меня к Генеральному конструктору. Ничего особенного, я частенько там бывал по разным поводам. Однако в этот раз все было по-другому. Мне стало известно, что готовится полет человека, но это был большой риск. Как только вошел я в кабинет Королева, то сразу же мне навстречу поднялся смертельно уставший Сергей Павлович: «Говорить много не буду, вы и так все знаете. Пришел приказ из Политбюро. – Затем он грустно покачал головой и продолжил: – Настало время. Вся надежда на вас, товарищ Пробкин».
–  Неужели, Александр Иванович, вы и в космос летали?
–  Нет, не пришлось, – голос его дрогнул и стал приобретать какие-то отчаянно-скулящие и визгливые нотки. – Дура моя не пустила! Раскричалась, расплакалась: «Не пущу теперича одного никуда». Говорит: «Уж коль судьба лететь тебе, Шура, в космос, то полетим вместе!». Вконец испортилась баба. Подумала бы, где найти скафандр под ее раз-меры? Объясняю ей, что кабинка у космического корабля маленькая, не поместишься, мол, ты в ней. А она заладила свое: «Одного не пущу».
Вот ты, Васильич, инженер. Должен понять. Не знаю, как сейчас, а в то время для вывода в космос лишь одного грамма веса требовалось затратить тысячу долларов. Так скажи мне, какая космическая держава, какой бюджет смог бы поднять мою Дуньку на космическую орбиту? Эх, где ей это уразуметь!
Как же я ее убеждал, как орал – все одно: «Улетишь и не вернешься. Кто тогда накосит сена для коровы?». Мать честная! Говорю ей: «Только один виток вокруг Земли, и все. К лету вернусь в деревню, все заготовлю».
Никогда раньше я не присутствовал на таких ярких спектаклях, никогда не видел игры таких гениев лицедейства. Его вхождение в образ описать просто невозможно. Глубоко уверен, что в эти минуты Александр Иванович наяву переживал за своего виртуального двойника.
–  Как все закончилось – всем известно. Пришлось Юрию Алексеевичу вместо меня первому проложить путь к звездам. Молодец он, хорошо со всем справился.
Слезы все текли и текли из устремленных куда-то глаз несостоявшегося первопроходца.

Работы у нас в институте было невпроворот. И все же с каждым днем все ближе и ближе оказывалось время такого желанного в то лето отпуска и, наконец, настало. Попрощался я со своими сотрудниками – и на волю. Был уже поздний час, но мне не терпелось скорее выбраться на дачу. Последняя электричка доставила меня на станцию, а там недалеко и Платунино.
В доме Пробкиных горел свет. «Опять  двадцать пять». Все женщины сидели у стола и о чем-то разговаривали. По заплаканным глазам хозяйки я понял, что с Александром Ивановичем что-то стряслось. Действительно, вот уже прошло два дня, как он исчез.
–  Может, встречается с фронтовыми друзьями? – неудачно пошутил я.
Евдокия Лукинична заплакала. Мне стало очень стыдно за мою дурацкую фразу.
–  Какими фронтовыми? Он и в армии то не служил по здоровью. С детства имеет врожденную болезнь кишок. Два раза был на операционном столе.
Брякнул!  Ладно, нужно было что-то предпринять. Я попросил женщин рассказать мне обо всем подробнейшим образом. Начала тетя Дуня:
–  Пришли из соседней деревни Притыкино. Стали звать Шуру почистить им колодец. Он ведь великий мастер по колодцам, –  она опять залилась слезами. –  Ведь мало вырыть колодец, сначала надо найти место для него. Мой Шура видит воду и под землей. Походит с ивовой веткой и скажет: «Надо рыть здесь». Сколько рыть, как рыть – все он знал. На всем белом свете нет такого умельца как мо-о-ой  Шу-у-ура!
–  Так, а в Притыкино кто-нибудь из вас ходил?
–  Я ходила, – ответила Валя. – Действительно, сделал Александр Иванович там доброе дело. Все остались довольны его работой. Ну, а потом, сам знаешь, старались по-русски отблагодарить его. Ушел он из Притыкино поздно вечером. Пошел, говорят, по направлению к дому. Вот и все.
Был уже второй час ночи. Предпринимать какие-либо активные действия в это время мне казалось неразумным. Поэтому предложил всем подождать до рассвета, а пока не-много отдохнуть. Впадая в дремотное состояние, я строил планы утренних поисков, которым, как оказалось, не суждено было свершиться.

Очнулся наш герой у края леса рядом с железнодорожной насыпью. «Да, крепко я загудел – было его первой трезвой мыслью. – Как там моя Дуняша? Небось испереживалась», – тяжелым грузом накатилась эта неприятная мысль на душу. Он протер глаза, потянулся и вдруг услышал приглушенные голоса людей. Говорили они не по-русски, так что Пробкин остался в неведении, но только на малый промежуток времени.
Слегка раздвинув окружающие его кусты, Александр Иванович увидел участок насыпи и двух мужчин явно кавказской внешности. Они что-то зарывали под полотно железной дороги. «Во дают чёренькие» –  возникло первое удивление. От предмета, который южане зарывали в насыпь у самых рельсов, тянулись два провода. На самом краю леса си-дел еще один человек. Именно к нему и шли провода.
Пробкин окончательно протрезвел. Он совершенно ясно понял, что готовится чудовищное злодеяние. Его могучее воображение стало рисовать ужасные картины, страшные последствия того, что, он уже никак не сомневался, хотели осуществить эти изверги. Издалека донесся сигнал утренней электрички. В ней едут люди в город на работу, она обычно бывает набита битком. Что делать?
Растерянность охватила Александра Ивановича лишь на мгновение. Он, еще недавно спавший гуляка, бесшумной походкой двинулся к тому месту, где, по его прикидке, должен засесть подрывник. Шел он с пустыми руками. Как назло, не попадалась пригодная для хорошего удара крепкая суковатая палка.
Незаметно выглянув из-за старой сосны, Александр Иванович увидел, что идущие от насыпи провода были подтянуты к электрической батарее, над которой и склонился террорист-взрыватель.
Времени на раздумье не оставалось. Уже совсем близко прозвучал гудок электрички. «Если я смогу взорвать все это с потрохами, то машинист должен услышать взрыв и остановить поезд. Вот и настал мой час. Вся надежда на вас, товарищ Пробкин».
Уловив какие-то звуки, бандит быстро выпрямился, но еще быстрее костистый ку-лак нашего героя попал под основание бритого черепа террориста. Тот упал и на несколько секунд потерял сознание. Его подельники заметили старика и кинулись к нему вниз по насыпи.
Александр Иванович резко опустился на колени и замкнул провода на батарею. Прозвучал оглушительный взрыв, потрясший всю округу.
Машинист вовремя нажал на тормоза, так что электропоезд остановился метрах в пятидесяти от того места, где рельсы оказались исковерканы взрывом. Сотни людей были спасены.

Израненного Александра Ивановича не решились везти в город. Жизнь в нем еле теплилась. Посчитали, что пусть он пока побудет в местной больнице у села Веретьево. Туда должны были прибыть лучшие  врачи со всей области для спасения жизни этого удивительного человека.
Тем временем заработала и прокуратура. Дело вести поручили лучшему местному дознавателю. Старший следователь районной прокуратуры Матвей Каллистратович, сухонький, седенький старичок с козлиной бородкой и большими нежными глазами, единственного оставшегося в живых террориста  велел привязать к стулу, а сам стал молча кругами ходить вокруг него. Так он какое-то время походил, походил, а  затем сел напротив и, изобразив глупую улыбку, задал вопрос:
  –  Ну что, не Копенгаген?
–  Аллах акбар! – прозвучал хриплый ответ.
– Аллах-то акбар, – повторил Каллистратович, – согласен. И без тебя, придурка, это знаю, что Аллах велик. Но ты, подлая душа, ведаешь ли, что он и керим, и рахим, то есть щедрый и милосердный?
Завозились беспокойные мысли в башке террориста: «Откуда неверный знает слова из нашей священной молитвы?».
Утверждение, что лучшие женщины живут в русской провинции, наверное, следует дополнить. Похоже, что и лучшие следователи тоже частенько встречаются в провинции. Матвею Каллистратовичу понадобилось не более двух часов для того, чтобы полностью «расколоть» арестованного бандита. Он получил всю информацию, которой обладал этот нравственный урод. Стало ясно, что Пробкин – истинный герой, спаситель сотен людей.

Веретьевская больница  расположена вблизи одноименного села на берегу небольшого ручья, который носит такое же название. Слово «ручей» местные жители произносили на свой лад, с ударением на первом слоге. Итак, больница находится на берегу Веретьевского р;чья.
Весь штат больницы в обычное время состоял из четырех человек. Старшим по должности был врач широкого профиля, которого звали Владимиром Анатольевичем. Высокий и худой, со строгим лицом, на котором  весьма впечатляюще смотрелись очки с толстыми стеклами, он вызывал у местных жителей глубокое почтение. Его старшей помощницей являлась пожилая фельдшер тетя Клава. Была еще и совсем молоденькая и очень подвижная медицинская сестра, которую все звали Натусей. Говорили, что существует еще и дядя Генаша – санитар, а  в зимнее время – истопник.
Мне без особых проблем удалось познакомиться и войти в контакт с Владимиром Анатольевичем и его младшей помощницей Натусей. Она, как мне показалось, с удовольствием выполняла также функции пресс-атташе веретьевской больницы. Говорила Натуся очень быстро, серебристым голоском, произнося все звуки очень четко. От Натуси я узнал, что фельдшерица тетя Клава сейчас отсутствует по очень уважительной причине, а вот дядя Генаша опять запил, так что его отсутствие нельзя считать уж совсем  уважительным.
Александра Ивановича положили в операционную. До приезда бригады врачей рядом с ним почти неотлучно находился  Владимир Анатольевич, а Натуся так и порхала из операционной на крыльцо и обратно. Около больницы толпился народ.
Обычно людей очень угнетает отсутствие информации, особенно в моменты каких-либо потрясений. Благодаря Натусе, мы получали «горячую» и правдивую информацию, можно сказать, из первых рук. Она говорила, что Александр Иванович выглядит очень плохо, но кровотечение пока удается сдерживать. Все ждали приезда бригады врачей из областного центра.
Уже почти к вечеру, наконец, прибыла бригада из семи человек во главе с известным профессором-хирургом. Началась активная фаза спасательной операции нашего героя.
Все мы переживали за жизнь Александра Ивановича, но были у людей и другие повседневные дела. Постепенно народ стал расходиться. Владимир Анатольевич не выходил из операционной, а Натуся, наоборот, почти не входила туда, но оставалась рядом.. Я поинтересовался у нее, кто входит в состав бригады врачей-спасателей? Она подробно всех описала и некоторым даже дала краткую характеристику. Особенно ее впечатлил молодой хирург Славик - ближайший ассистент профессора.
–  Что, он тебе представился Славиком? – спросил я Натусю.
–  Нет, просто я слышала как ласково зовет его профессор. Говорят, что он имеет «золотые руки», говорят, что он хирург от Бога, что профессор его очень любит, – Натуся никак не могла остановиться.
–  Я видел через окно молодого угрюмого  парня. Он что ль Славик?
– Какой же он угрюмый? – легкий румянец разлился по лицу девчушки. – Он симпатичный…
–  А Владимир Анатольевич разве не симпатичный?
–  Конечно симпатичный, – теперь румянец стал ярко алым, и она, надув свои губки, тихонько прошептала: – Только очень строгий.
Еще и раньше мне показалось, что младшая помощница вызывает у Владимира Анатольевича не только профессиональный интерес. В дальнейшем я утвердился в этом мнении.
Натуся оказалась просто информационным кладом. Много интересного и полезного я вскоре узнал из ее щебетания. Оказывается, следователь Матвей Каллистратович был двоюродным братом мамы Натуси. Его рассказ о подвиге Пробкина через маму узнала младшая помощница врача веретьевской больницы, а от нее и я.
–  Дядя Мотя так прямо и сказал, что деда Шура такой же герой, как и Штирлиц, – задыхаясь от переполнявшего ее волнения,  закончила Натуся.
Сумерки уже поглотили все вокруг, когда на крыльцо больницы вышел Владимир Антольевич.
–  Операция продолжается. Надеемся, что сбудется оптимистичный прогноз. Внутренние органы пострадали не сильно, –  и немного помолчав, он обратился к оставшимся у больницы людям: –  Идите отдыхать. Сейчас больше ничего сказать нельзя.
Народ стал расходиться. Я подошел к врачу. Еще раньше, при знакомстве с ним, мы узнали, что являемся земляками в самом прямом смысле этого понятия. Родились и выросли мы не просто в одном городе, а  на соседних улицах. Как приятно встретить земляка в отдалении от малой Родины!
Хотя Владимир Анатольевич был существенно моложе меня, я звал его по имени и отчеству, все-таки врач. Он же, как и многие здешние жители, с легкой руки моего приятеля-героя, называл меня Васильевичем. Видно, теперь уж так и будет всегда.
– Идите, Васильевич, отдохните. Если сможете, приходите рано утром. Тогда станет все ясно.
Этот потомственный интеллигент знал, что говорил. Конечно, он был абсолютно прав. Попрощавшись с ним и Натусей, я двинулся в Платунино.

Меня очень ждали в доме Пробкиных. Я все подробно рассказал. Уже скоро должен начаться ранний летний рассвет.
–  Вздремни хоть часок, –  настаивала Валя, – я тебя разбужу.
  Около четырех часов утра я уже выходил из дома. Меня нагнала теща и сунула в карман куртки деньги и бутылку водки.
–  Может, пригодится. Ну, с Богом!
Быстренько дошел я до Веретьевского р;чья. На больничном крыльце уже порхала Натуся.
–  Все будет хорошо. Профессор сказал, что операция прошла успешно, и у старика могучий организм, –  прямо-таки выдохнула она. – Семь разнообразных фрагментов удалили из его тела. Один кусок железки Славик вытащил почти от самого сердца.
Она говорила с нарастающей скоростью, но вдруг плечики ее задергались, и из глаз Натуси градом покатились слезы.
–  Что же ты, дурочка, плачешь? Сама говоришь, что операция хоть и сложная, но прошла успешно.
–  Деда Шуру жалко.
Родина моя, милая, Родина моя, светлая, вот стоишь ты передо мною в образе этой бесхитростной девчушки в белом халатике. Вся как на ладони, Родина моя, несравненная.
Скрипнула дверь, и на крыльцо больницы вышел измотанный, уставший Владимир Анатольевич. Видно, что он так и не сумел соснуть. Мы поздоровались. Оказывается, еще ночью почти вся бригада врачей уехала. Остались на всякий случай лишь двое: реаниматор и терапевт. Натуся их устроила на ночлег в доме своих родителей. Пока они отдыхают.
–  Как чувствует себя наш герой? – задал я естественный вопрос. – Может, разрешите мне взглянуть на него?
Немного поколебавшись Владимир Анатольевич уступил моей просьбе, но велел Натусе принести для меня белый халат.
Подходя к реанимации (Александра Ивановича решили пока оставить там), я уловил его мерное дыхание. Это был хороший знак. Натренированный слух медицинских работников определил по этим звукам еще что-то положительное. Даже Владимир Анатольевич улыбнулся, что уж говорить о его помощнице. Тем не менее, вид у старика был весьма неважнецкий. Серая кожа обтянула его лицо и особенно скулы. Но вдруг он открыл глаза и чуть-чуть улыбнулся. С его улыбкой пришла радость в наши сердца.
–  Как вы себя чувствуете, Александр Иванович? Большой привет вам из дома, –  почему-то шепотом начал я.
–  Здорово мне досталось, так что немного хреново чувствую, – его блуждающий взгляд остановился на оттопыренном кармане моей куртки. – Может, хоть ты, Васильич, подлечишь меня?
Я вопросительно взглянул на врача.
–  Вы что, Васильевич, не понимаете, что этого нельзя делать?
Тогда я умоляюще посмотрел на Натусю. Ее пробуждающаяся женственность, ее постоянное желание помочь людям должны были найти выход.
–  Нам в медучилище говорили, что в особо тяжелых случаях можно разрешать больным осуществлять свои привычки, –  и, слегка смутившись, добавила: –  Даже не совсем хорошие.
Строгий Владимир Анатольевич, конечно, начал возражать, но, в конце концов, не устоял под нашим натиском.
–  Ну, а как вы собираетесь вводить  больному алкоголь? Ему пока даже нельзя приподниматься.
Над этим, действительно, стоило задуматься. Ни я, ни Натуся, ни Владимир Анатольевич ничего не могли придумать. Время шло, но тут подал свой слабенький голос бывший драматический тенор. Что он предложил, рассказать не могу, пока этот способ введения жидкости в желудок неподвижно лежащего больного не будет запатентован. Временно пусть это останется как «ноу-хау» веретьевской больницы. Даже в таком состоянии Пробкин продолжал удивлять своим необычным мышлением.
После того, как впервые этот способ был апробирован, как определенное количество любимого лекарства попало в пробкинский желудок, он воспрянул и духом, и телом. Легкий румянец появился на лице.
–  Вы – наша гордость, наша честь и слава, –  строчила, как из пулемета, Натуся.
–  Это, дочка, конечно, приятно. Плохо то, что здесь я проваляюсь не меньше двух недель, – он взглянул на застывшего в немой позе врача,  –  а ведь я должен выполнить одно очень важное задание.
У меня совсем отлегло от сердца. Наша надежда на выздоровление Александра Ивановича приобрела четкие очертания уверенности. Что он расскажет сейчас?
–  Вот ты думаешь, Васильич, что последние два дня я где-то шатался поблизости. Никак нет. Был я в Москве. Вызвал меня к себе министр Иванов.
–  Какой министр? Ведь у нас два министра Иванова?  – не сдержал своего удивления Владимир Анатольевич.
–  Да знаю я, что два. Только иностранные дела не для меня. Вот Васильич скажет, как туго у меня с иностранными языками.
Я действительно мог подтвердить, что Александр Иванович свободно изъясняется только на двух основных диалектах русского языка.
–  Вернее, вызвали меня не к министру, а просто в Генеральный штаб. Ну, иду я по зданию Генерального штаба, как вдруг подходит ко мне полковник – адъютант министра обороны – и говорит: «Зайдите, пожалуйста, Александр Иванович, в кабинет министра». Привел меня полковник в кабинет, а сам ушел. Поднялся из-за стола Сергей Борисович, поздоровался. Затем подошел ко мне близко-близко, посмотрел своими чекистскими глазами в мою душу и говорит так четко и размеренно: «Есть задание от президента, очень важное задание. Вся надежда на вас, товарищ Пробкин».