ИВАН КОЖЕМЯКО
ХОЗЯИН
ЧЁРНОГО
МОРЯ
© Кожемяко Иван Иванович
9 ноября 2014 года
Москва
2014 г.
***
Коляска, запряжённая двумя холёными лошадьми, легко катила по изведанной дороге.
Старый и уже тяжело больной адмирал Лазарев вглядывался в синеву прибрежного горизонта и, тяжело вздыхая, вспоминал прожитое и пройденное.
Его душеприказчик, такой же старый, как и он, матрос Фёдор Шаповалов, из донских казаков, привычно бубня себе под нос нескончаемые слова укоризны, с которыми весь день обращался к адмиралу и всё укутывал того, под горло, шерстяной, когда-то кипенно-белой буркой, подарком грузинского князя Чавчавадзе:
– Ишь, вздумал, словно дитё малое, в такую даль ездить! Да ещё и по такой погоде… Вон, как сиверко задувает!
ЛЮбое дело – в доме камины натоплены, всё под рукой, лежи и нежься, а я уж справлюсь со всем, с Матрёной – и подам всё, и обихожу, а он – ну, сущее дитё, которому сей миг нужна какая-то погремушка…
Лазарев посмеивался.
Душой прикипел он к этому старику и почитал его словно отца родного, хотя и были годками, обоим шёл пятьдесят седьмой год.
– Ну, что ты, отец, всё лаешься? Мне там, на просторе, у Георгиевского монастыря, где ты слепил домик маленький, дышится легче.
Да и опять же – в Храм, потихоньку, сходим, помолимся, может хворь-то и отступит…
И обессилев от длинной речи – замолчал.
Притих и Шаповалов на этот раз, вглядываясь в родное лицо Лазарева, которого он и почитал за своего сына.
Так сложилась судьба, что его, ещё молодым матросом, приставили к лейтенанту в ту пору Лазареву – и с той поры они уже больше не расставались.
Да и самому Лазареву не денщик был нужен рядом, он был неприхотлив и не капризен, а товарищ верный, которому можно и исповедаться, поделиться планами на будущее. Направить на верфи, проверить ход работ по закладке новых кораблей, на строительство равелинов и батарей.
Так и состарились они вместе.
Во всех походах и сражениях Шаповалов ни на шаг не отходил от Лазарева.
Так и повелось с той поры – офицеры кораблей всегда искали статную и видную, высокую фигуру Шаповалова – и в походах, и в боях на флагманском корабле.
Лазарев-то помельче был, ниже намного и суше.
И если видели Шаповалова, были спокойны, значит с командиром, а потом – и с командующим, всё благополучно.
«Господи, – думал Лазарев, – сколько же их пройдено этих дорог? Но самые трудные – не в сражениях, а у престола.
Сколько сил я положил, чтобы выбить нужные средства для укрепления и развития флота, сколько перьев источил, чтобы убедить Государя, министерства и ведомства, что надобно развивать и укреплять Черноморский флот, основу морского могущества государства Российского.
– Фёдор Ефимович, – обратился он неожиданно к Шаповалову, – а ты помнишь наш «Азов»?
Шаповалов, дремавший, как старый конь, вскинул голову и даже помолодел:
– Ах, Михайла Петрович, вот уж славное время было!
А знаешь – почему?
Не только от того, что к славным делам были приставлены, но и от того, что молодыми были. И всё нам было нипочём – хоть бусурмане, хоть иные супостаты.
И он старательно, рукавом поношенного, ноочень опрятного адмиральского сюртука, без погон, который носил уже давно и сам, Лазарев настоял, стал отирать два Георгиевские креста и две медали на своей груди.
Честные и святые награды», – молча следил за этим действом Лазарев.
«Сам ведь и вручал их Шаповалову. Не за лакейскую роль, сохрани Господи, а за боевые дела: один раз Шаповалов, в бою с турками, командира артиллерийской батареи заменил. Тот был тяжело ранен, другие офицеры-мичмана – погибли, и он умело, с толком, скорее – не командовал, а указывал и советовал баталерам, как и в кого, в первую очередь – стрелять.
Успех был полный.
И Лазарев, командуя к тому времени эскадрой, с удовольствием вручил крест 4 класса своему верному оруженосцу и с чувством его расцеловал.
За такое же горячее дело заслужил герой и второй крест – 3 класса.
Шаповалов возглавил группу охотников из числа матросов экипажа линейного корабля «Три Святителя», да и пленил караван с оружием, который турки переправляли для вооружения мятежных татар».
«Не хватит и оставшейся жизни, – подумал Лазарев, – чтобы вспомнить всё, через что прошли. Что превозмогли и преодолели.
И вот… силы оставляют.
И знаю ведь, что приходит конец.
Какие лекаря уже не смотрели – а что толку? Вон, весь высох. Даже сюртук болтается. Не хватает сил одолеть эту хворь.
И понимаю, разумом, что уже не соответствую роли командующего, за слабостью здоровья перепоручаю много подчинённым, но даже сама мысль о том, что вне дела, главного дела своей жизни, уйду из этого мира – страшит.
Нет, только не в постели! На мостике, на корабле и должен завершить свой путь».
И Лазарев тяжело вздохнул, на что Шаповалов тут же отреагировал:
– Михайла Петрович, ты душу-то свою не мучай, не истязай.
Уж у кого-кого, но у тебя она – голубиная. Святая и светлая.
Всего себя, без остатку, отдал флоту, людЯм (он так и сказал, ставя ударение на «я».
– Да тебя, хоть сегодня – к лику святых. Вот поговорю с настоятелем монастыря, может, похлопочет.
Мало кто, Михайла Петрович, такую борозду на ниве жизни оставил – ровную, до самого горизонта ровную.
И он положил свою заскорузлую, тяжёлую руку сверху ссохшейся уже, маленькой руки Лазарева.
– Никто, – продолжил Шаповалов, – хоть десятерых поставь, большего свершить не смог бы, Михайла Петрович.
Только немногим удаётся всего себя делу подчинить.
Слаб человек. Многим хочется сладко есть, мягко спать… Не утруждаться сильно.
А ты, Михайла Петрович, все жилы вытянул на службе.
Всего себя ей отдал.
И Лазарев, закрыв глаза, словно по книге памяти прочёл, прошёл вновь по всем своим значимым служебным вехам:
С 1803 года – в море. Непрерывных пять лет в Северном и Средиземном морях, Атлантическом, Индийском и Тихом океане.
Уже в 1808 году – первое сражение на корабле «Всеволод» с двумя английскими линейными кораблями на Балтике.
Мало кто знает, что сподобилось участвовать Михаилу Петровичу и в войне с Наполеоном.
Отвлекая силы французов от Риги, русская эскадра бомбардировала Данциг.
Особая веха в жизни Лазарева – Северная экспедиция вместе с Белинсгаузером на шлюпе “Мирный». 751 день длилось это тяжелейшее плавание, в ходе которого было свершено невозможное, находящееся за пределами человеческих возможностей.
И личный пример командира шлюпа был залогом успеха всей этой Одиссеи, которая и позволила России открыть, в будущем, этот непростой, но самый экономичный путь для будущих мореплавателей, защиты русских владений, товарообмена и международных связей.
В 1826 году Лазарев был назначен командиром линейного корабля «Азов», который вписал не одну славную страницу в историю флота России. За великое счастье почёл молодой командир службу под началом выдающегося флотоводца адмирала Сенявина.
Именно о его любимом командующем говорили: «Его подчинённые более всех наказаний страшились утраты улыбки, с коею он отдавал распоряжения и с коею принимал доклады».
Этот стиль руководства стал органичным и естественным и для самого Лазарева. На всю жизнь.
20 октября 1827 года – участие в знаменитом Наваринском сражении в роли командира «Азова», так и по совместительству – начальника штаба эскадры.
Душой русского флота называли его отныне на кораблях. И он этого и стыдился, но и был признателен и горд от такой оценки своей деятельности подчинёнными.
Не уставал им повторять:
«Благодарю за честь состоять Вашим командиром!»
«Азову» под его началом в этом сражении пришлось вести бой с пятью кораблями противника. И все они были уничтожены.
Именно в этом сражении отличились будущие герои Севастопольской обороны – лейтенант Нахимов, мичман Корнилов и гардемарин Истомин.
Лазарев счастливо улыбался: и то, за Наваринский бой его «Азов» был удостоен высокой награды – кормового Георгиевского флага, а он сам произведён в контр-адмиралы.
39 лет! Какое дерзновенное и славное было время. Сколько планов и сил сколько было для служения Отечеству.
И Лазарев их не экономил, а все отдавал служению Отечеству, ревностному выполнению своего воинского долга.
В 1832 году Михаил Петрович становится начальником штаба Черноморского флота, а через год – и его командующим.
И пробыл в этой роли 18 лет!
«Забудут потомки, да и не ради памяти я старался – но и основание Новороссийска для базирования эскадры кораблей в бухте Цемес, чтобы патрулировать Кавказские берега – дело моих рук» – продолжал он думать про себя.
Флот не остался в стороне в борьбе против мятежников Шамиля.
А сколько трудов положено на издание подробного Атласа Чёрного моря, обустройство самого Севастополя, создания Морской библиотеки и Дома собраний, строительство Адмиралтейств в Николаеве. Новороссийске и Севастополе.
Он улыбнулся:
«Историки оценят, где был велик, где был мал. Но я жил для Отечества и даже дышал для него и во имя его».
Самыми дорогими в этих воспоминаниях были годы командования линейным кораблём «Азов».
Вот ведь удача – встретить в жизни таких офицеров, такой экипаж!
Лазарев даже в мыслях исключал то, что это его неустанный труд по воспитанию офицеров, их обучению, ежедневной скрупулёзной работе со всей командой и сделал весь экипаж корабля «азов» таковым.
Как человек исключительно скромный, он считал, что это его Господь и судьба наградили таким счастием – быть во главе такого коллектива.
Он умиротворённо заулыбался.
И Шаповалов не преминул отметить:
– Знаю, знаю, – проговорил он ворчливо, – любимцев своих вспомнил. Верно говорю?
– Верно, Фёдор Ефимович, верно…
Вскинулся. Даже помолодел:
– А ведь скажи – орлы! Уже в ту пору видно было, что на многое посягнуть будут иметь дерзость, многого достигнут.
Павлуша Нахимов – лейтенантом его ко мне назначили. Основательный, всю душу из меня выматывал, чтобы всё, чем сам володею, ему передать.
Ни минуты покоя! Себе не давал ни минуты покоя.
Корнилов – мичман, а волю, ум – уже тогда адмиральский имел.
И Владимир Истомин – гардемарин…
А сегодня, сам знаешь, отец, линейным кораблём «Париж» командует, капитан I ранга.
Посмотришь, Фёдор Ефимович, они ещё прославят русский флот. Самородки!
И надолго замолчал, так как очень устал от такой длинной речи. Да ещё и на таком душевном подъёме.
Не тревожил его и Шаповалов, понимал состояние своего любимца, только бурку бережно подтягивал вверх, укрывая Лазарева от свежего ветра.
Вскоре показался Георгиевский монастырь.
Тихий, мелодичный звон его колоколов разносился окрест.
Казалось, даже море, недавно в ярости, диким зверем, бросавшееся на берег и на огромный камень, с крестом наверху, присмирнело.
– Ну, вот и прибыли, – сказал Шаповалов.
– Домой?
– Нет, Фёдор Ефимович. В этот раз – в Храм сразу. Боюсь, потом сил не хватит.
И он, опираясь на твёрдую руку Шаповалова, тяжело слез с лёгкой коляски и пошёл, шаркая ногами, к Храму.
Дивное это было место.
По преданию, корабль греческих паломников, в страшную бурю разбился о скалу, на которой они, в благодарность Господу за своё спасение, и воздвигли крест: вначале – из обломков мачт; затем, через годы – тяжёлый, дубовый. Вечный.
Тут же, на берегу, и присмотрели монахи место под монастырь.
Уж больно оно было благостным и величественным.
Тому столетия минули.
И когда Лазарев вступил в командование Черноморским флотом, впервые оказался в этих местах, сразу же родилась мысль – хоть шалаш какой-то поставить рядом с этим благолепием и хотя бы изредка, как позволит служба и обстоятельства, выбираться сюда, чтобы набраться сил.
И Шаповалов, заметив, что это место дорого и свято для Лазарева, в несколько дней, с матросами-плотниками. Соорудил маленький домик. В несколько комнаток, испросив на это позволения у настоятеля монастыря.
Тот даже был рад такому соседству со знаменитым флотоводцем.
Сколько они потом вечеров скоротали за неспешными беседами. Да за крепким чаем, который им подавал практически невидимый Шаповалов.
Вспомнил Фёдор Ефимович, как был растроган Лазарев, когда он его привёз первый раз в только что построенный домик.
Лазарев радовался. словно ребёнок, обходя комнаты домика.
Они действительно были крошечные. По шесть-восемь метров. Но как приятно было ощущать запах смолянистых жёлтых досок на полу, сидеть у камина – и об этом позаботился Шаповалов. И слушать неустанный шум прибоя, а нередко – и грозный рокот буремного моря, которое словно силилось проломить скалы и ввергнуть в пучину обустроенный берег.
Было здоровье – спускался Лазарев по вырубленным в скалах ступенькам к морю, и долго бродил по побережью, вынашивая свои потаённые мысли, которым уже завтра надлежало стать планом и программой действий по упрочению силы и возможностей флота.
Он прекрасно понимал, что Турция не смирится со своим поражением на море и будет всячески наращивать своё военное могущество.
Лазутчики сообщали, что на турецком флоте увеличилось количество английских инструкторов, корабли Англии и Франции заходили в Чёрное море и осваивали его акваторию.
Поэтому он знал, что впереди – ещё не одно сражение, не одна битва за право быть хозяином моря. Без него России не жить.
«И наши деяния с Павлушей, – любовно вспомнил он Нахимова, – покажутся лишь детскими забавами в сравнении с тем, что грядёт.
Могущества России страшатся, и будут препятствовать ему изо всех сил.
И Чёрное море в этих будущих схватках – основной узел противоречий. Яблоко раздора основное».
Мысли эти не оставляли его и сегодня, но сил осуществить упредительные меры уже не было.
Идя рядом с Шаповаловым, и налегая на его руку, а с каждым шагом – всё тяжелее, спокойно размышлял о приближающейся кончине и знал, что не ему, нет, уже не ему осуществлять неотожные меры по подготовке флота к будущим сражениям.
Настоятель монастыря отец Гермоген встретил их у врат Храма.
Не формально, не просто по чину, а как человека родного и близкого, душевно обнял Лазарева, троекратно осенил его крестным знамением и облобызал.
– Здравствуйте, сын мой! Рад Вас видеть, дорогой Михаил Петрович. Давненько уже не выбирались в наши края.
С Божией помощью мы и хвори Ваши изгоним, и силы, и дух, дорогой Михаил Петрович, укрепим.
А сейчас – вечерняя служба, помолимся вместе и испросим у Господа помощи и покровительства. Защиты его.
И он, поклонившись Лазареву, стал готовиться к службе.
Шаповалов принёс стул и насильно усадил Лазарева:
– И не вздумай мне перечить. Вон, белый стал, как полотно. И ноги дрожат. Садись, садись…
Церковь позволяет тем, кто немощен, и сидя обращаться к Богу.
Лазарев сел на стул и закрыл глаза.
Людей в Храме было человек за пятьдесят, но к Лазареву все здесь привыкли и никто не сторонился командующего флотом и не испытывал никакой робости.
А старые моряки, которых было немало, всё норовили подойти поближе, чтобы увидеть любимого адмирала.
А уж участники походов под его водительством, без робости, а душевно и просто, на миг, приникали к плечу любимого флотоводца и целовали ему высохшие руки.
Всех помнил поимённо старый флотоводец и ко всем обращался со словами добра и участия.
А Георгиевским кавалерам всегда подавал по рублю.
– За здоровье твоё, Батюшка, выпьем сегодня по чарке. Благодарствуем!
Служба в этот раз шла по-особому. Или её так чувствовал угасающий адмирал.
На душе у него было светло и покойно:
«Что мог – свершил. Не щадил себя, людей же – как мог, берёг. Врагу не дал на поругание святыни наши, землю русскую и стяг государства Российского.
Каким принимал 18 лет назад флот под своё начало?
С бору – по сосенке надёрганные корабли, из сырой, невыдержанной древесины сработанные, тяжёлые, неповоротливые.
Да и вооружение их каким было?
Совершенно несравнимым с сегодняшним.
Так что жизнь не зря прожита.
А главное – плеяда соратников воспитана.
Корнилову с Нахимовым хоть сейчас вручай флот под начало, справятся и даже превзойдут меня.
А там и Истомин уже им на смену готов встать.
Талантливый офицер. Любимец флота.
Тотлебен – честолюбивый граф, а как печётся о наземной обороне Севастополя, строительстве равелинов и батарей.
Этого проверять не надо.
Сам до всего дойдёт. Всё постигнет».
Так и просидел он всю службу в мыслях, словно итожа прожитую жизнь.
И когда к нему, для благословения, подошёл отец Гермоген, лицо Лазарева было таким вдохновлённым и светлым, что не удержался духовный пастырь и отметил:
– Это Вам бы, Михаил Петрович, всех благословлять, а не мне, служке простому.
Не от себя, от Господа нашего – благословляю Вас, славный витязь, и прошу Его. Отца небесного, простить Вам все прегрешения вольные и невольные, и сил Вам придать на служение Отечеству.
Храни Вас Бог, достопочтенный Михаил Петрович!
И он троекратно облобызал Лазарева, осенил крестным знамением и удалился из Храма по неотложным и многочисленным делам.
Шаповалов помог Лазареву подняться и они медленно и тяжело пошли к дачному домику.
Вечером. У камина, он сказал Шаповалову:
– Ты, отец, не вздумай меня в тёплую постель.
Знаю, не спорь, близок мой час, на корабле и хочу умереть.
Вот об этом прошу тебя, как брата…
Больше на эту тему они не говорили…
***
Но старый Шаповалов не смог выполнить последней воли своего адмирала, побратима боевого и сына названного.
Михаил Петрович угас в Вене, где находился на излечении, куда был направлен монаршим указом, на руках Шаповалова.
И Шаповалов привёз, на катере, прах родного человека к Графской пристани, где его дожидался линейный корабль «Париж» под началом капитана I ранга Истомина.
Никому не доверяя бесценную ношу, старый матрос, вместе с соратниками, приподнял гроб, где находилось тело Лазарева, и, обливаясь слезами, направился к кораблю.
Истомин, бледный, со слезами, которых ни он, ни все присутствующие не стыдились, у трапа принял от потерянного Шаповалова драгоценную ношу и вместе с офицерами понёс её на свой корабль.
И никто в ту пору не знал, что и учителю, и его ученикам – Корнилову, Нахимову, Истомину – пошлёт Господь счастье упокоиться рядом во Владимирском соборе Севастополя.
Уже навеки.
16 ноября 2014 года
***