Глава седьмая
КАЗАЧЬИ СКАЗКИ И «ЗМЕИНЫЕ ПРИЗРАКИ»
Милена дала указания Пантелею, который слушал в пол-уха, так как переживал по поводу того, что Динка оказалась в другой группе.
- Ясно?
- Вполне.
- Ну и хорошо… Ты это того, Паня, приглядывай за старушонкой, ладно?
- Приглядим, она, видно, шустрая у вас.
- Ещё какая. И любопытная. Но, главное, не унывает. Заставьте её сказки рассказывать, и тогда не придётся искать её в ящиках для отбросов.
Женщина оставила их в большом тёмном помещении с баками разной ёмкости. Дала фонарь и сказала, что вполне можно осмотреть окружение, до часу оставалось много времени и во избежание ненужных столкновений, ребята решили не возвращаться в свои каюты.
В холодильнике и в шкафчике работниц было немало припасов.
Милена дала подросткам несколько упаковок сладких сухариков, чипсов, орешков, по три бутылки минералки на группу.
А старушка предусмотрительно прихватила «для своих» несколько вяленых рыбок, которые хранила в своём убежище в шкафу, и заставила Старшину засунуть под мышку скатанное одеяло.
- Лето, - проворчал Жорик. – Не на зимовку же!
- На ночёвку. А ночью прохладно. Надо быть благоразумными.
- Да мы…
- А девочки?
- Гм-м…
Одеяло постелили на дно пустого бака подальше от контейнеров с рыбьими останками, которые стояли непосредственно возле большого бокового люка. От них шёл неприятный, но вполне терпимый запах.
Вероника, Даниела и Женька забрались на одеяло и поджали под себя ноги. Старушка юркнула между ними. А Пантелей со Старшиной и Лисом бдительно пристроились по сторонам.
- Бабушка, вы обещали рассказать историю о немецких казаках, - напомнила Данька.
- А как же, помню. Вам какую: страшно жуткую, весёлую или поучительную?
- Жуткую-ю-у, - пропел Лис
- Старинную, - попросил Пантелей.
- Смешную, – предложила Вероника.
Жорик, грустивший в короткой разлуке с Крохой, задумчиво заказал историю грустную.
Любовь Назаровна решила:
- Раз в подельщиках согласья нет, поведаю вам на свой выбор.
Я упоминала о том, как много лет носила молоко и мясо старухе с больной дочкой… Так вот…
Звали мою старшую подопечную Глафирой Игнатьевной Комарсковой. Дочь – Соломеей Прохоровной. Жили одиноко. Глафире было двадцать два года, когда умер от простецкой совершенно болезни её не очень молодой супруг Владимир. Дочка тогда трёхлеткой была.
Глафира – красавица в старости, а в молодости вообще – царица-баба была. Могла бы выйти замуж, да в поселении том, казаки, хоть и полторы сотни лет проживали, но для брака искали и выписывали из разных мест только чистокровных казачек. Все рода – без всякой примеси. О любви толковали мало, а о чистоте крови заботились серьёзно. И неважно богат ли казачина, али беден: должен найти невесту такую, как требовала родня. Но то всё больше специальные казачьи свахи действовали.
Хотели и для Глафиры мужа найти, но слишком долго достойного искали. Состарилась вдовица…
Однако не о том речь…
Прадед Глаши воевал против Наполеона…
- Снова французы и 1812 год, - прошептал Лис
-Тихо, - толкнул его Панька.
А старушка продолжала:
- Да, шла война. Русские войска победили. Александра Первого чтили, как освободителя, но кого он освободил? Не французов же, но те подыгрывать победителям были большие мастера.
Вот Платова нашего, как прославляли, а?!
Под его началом служил есаул Егорий Комарсков. Был он знатного роду-племени, сын станичного атамана. Воевал в числе самых отчаянных рубак. Ни одной царапины. А тут пал жертвой французишки одной. Звали её Мадлен, фамилия в памяти потомков не удержалась. Самое противное, что была та Мадлен навроде меня: мала росточком, худюща и рыжая ко всему.
Егорий любил её без памяти. Написал родным, что привезёт на Дон жену-иноземку, просил благословить. А те – в штыки. Сыну не ответили, а срочно депешу его командиру: мол, изымите из обращения Мадлен эту, чтобы наш сынулька её в упор больше и не видал никогда…
(Читайте опубликованный отдельно рассказ 8.09 «И стали живыми каменные сердца»).
… - А дальше, - повествовала баба Люба, - дело было так: Малина померла в пятьдесят восемь лет. Егорию было на год больше. Он женился на славного рода семнадцатилетней казачке Пестимее. Она родила ему семерых детей.
Один из них и стал дедом моей Глафире…
Она едва успела досказать любопытную историю, как их уединение нарушилось новым вмешательством.
Освещая путь мощными фонарями, в помещение вошли две женщины и мужчина ростом под два метра.
Хорошо, что укрытие нашей засады находилось вне поля их зрения.
- Коля, открой люк, - попросила одна из женщин.
- Уже…
Вторая женщина была явно недовольна:
- Ну, Люська, и упёртая же ты! Что, завтра нельзя было сделать?
- Не люблю оставлять на завтра то, что можно сделать сегодня, - резко ответила первая. – Давай, помогай, неча дуреть. Я и так тебя покрываю, бездельница! На какой-такой… я тебя с собой взяла?
- Люсь, а, Люсь…
- Заткнись, работай.
Люк был открыт. Женщины что-то там наманипулировали, и ближайшие контейнеры сдвинулись к люку, опрокинулись и отъехали назад.
- Всех делов, - Люся вытерла руки о подол платья. – Я люблю спать спокойно. Хоть и не последнее колесо в телеге, а Жоржыча побаиваюсь. Гад он. Ему что за беда, а он накапает, что с вечера баки не опорожнили. А ты, Колька, сегодня молодец, ставлю чекушку и на покой.
- Люська, а я?
- Надюха, третий лишний… Призрачно всё в этом мире бушующем, - пропела Люська, и призраки ночи исчезли.
Призраки, да не те…
Глава седьмая
ЗАСАДА И ДОСАДА
Динка обняла Кроху за плечи:
- Чего заскучала?
- Ничего я не заскучала.
- Врёшь.
- Не из брехливых.
- А сейчас обманываешь. О Жорке моём думаешь?
- Почему это он твой?
- Потому что брат.
- Ну и подавись им.
- Грубиянка ты, Катька… Эй… не реви.
- Кто ревёт?
- Ты.
- Я не реву, я носом шмыгаю.
- Простудилась?
- Ага.
- Ну и сопи.
Дина отвернулась от подружки, но та потянула её к себе.
- Не сердись, Матвейка. Я переживаю. Вот у нас всё спокойно в этом захламленном месте, а там…
- Что там?
- Может, уже сражение какое-то идёт. И братец твой героя из себя корчит…
- Жорка? Героя?
- А то? Ты чё, сомневаешься в его смелости?
- Больная?
- Нет, Динка, только представь, что там сейчас может быть. Я почему-то думаю, что не у нас всё самое интересное случится. Вот знала бы, где их эта твоя Милена оставила, так пошла бы туда.
- Если к другому уходит подруга, то неизвестно кому повезло, - вспомнила Динка строфу из какой-то старой песни.
И получила тычок в бок.
- Ребятки, расскажите какую-нибудь историю, - попросила Милена Евсеевна. – Я не мастер рассказывать, а слушать люблю.
Никто не вызвался.
Помолчали.
Но надоело.
Хуже всего ждать и догонять.
Неожиданно решился Генька:
- Вот уж никогда никого серьёзным не нагружал, но веселить веселил…
- Не до веселья.
- А я и не собираюсь. Вспомнилась бабка Настя. Я маленький совсем был, когда она к нам приезжала. Жила неделю, и каждый вечер рассказывала одну и ту же сказку. Я её наизусть выучил, до сих пор помню. Хотите, расскажу? Только грустная она…
- О, грустное и страшное – в самый раз, – скептически заметил Петька Канатоходцев.
- Вещай! – разрешила Кроха.
Никто не ожидал, но Генька стал очень выразительно декламировать:
-
Семь братьёв создали Семикаракоры.
Ах, до них у нас рукой сейчас подать.
Сядем на коней – и ну стегать,
Чтоб, как ветер кони те летели,
И не уставали, не потели…
Да, летели б кони и летели…
Но об этом поведу ль я речь?
В Семикаракорах проживала Марья.
Беднота, а всё ж царевною слыла.
И подруга у неё была - Меланья,
Жиром вся насквозь аж заплыла.
Женихи у девок были…
Жили парни – не тужили.
Ерунда – ленив кто, беден.
Мало ль в церкви есть обеден,
Где нарежут и нальют, и в тарелке подадут.
Это – к смеху…
Васька Марьин
Был совсем уж не бездарен.
Мог стихи слагать и песни,
Разносить в усадьбах вести.
Иногда конюшни чистил,
Но по праздничным лишь числам.
Красотой блистал…
Меланья взор бросала без дыханья.
Ох, как нравился жених
Ей подружкин, вот уж стих!
Нарекла мамаша Дарья
Жениха сама уж Марье.
Не спросила, не учла,
Нарекла, так нарекла.
По уставу – голь так к голи.
Будут огород вести
И по праздникам трясти
В сите гречневу муку,
В щи кидать её труху.
Васька, что ж, он рад халяве:
Машкин дом вполне исправен,
Печь дымит, подвал без мышек,
Только вот беда, что шишь там.
Но ему другой подруги
не видать –
«Конь без подпруги».
А Меланья спит и видит,
Васька любит, не обидит.
И на ярманку возьмёт,
Горячо к себе прижмёт.
Взненавидела подругу,
Косы, стан её упругий…
Фу ты, напасть, чтоб пропасть,
Чтоб тебя кому б украсть…
А Меланьин-то жених
Машке люб. Вот стих так стих!
Закрома его богаты!
Мёбель страсть – каки палаты!
Сам он вроде неказист,
Но ведь бывший гимназист!
Враз решит он теоремы,
Нипочём ему дилеммы.
Машка тает, но учесть:
Не по ней такая честь!
Фу, ты, напасть, что за страсть,
Кому б Меланьюшку украсть?
Набежали чужаки, не спасовали казаки.
Их числом - куда уж меньше?
Против сотни нет пяти.
И следы не замести.
Лихо дрался Васька Марьин,
Не сдавался Прол Меланьин…
Оба казака в раненьях,
Все получены в сраженьях.
И ещё свежа та рана,
Что нанесена Мирьяной.
Из аула Кальбаши.
Девка дралась от души.
Пролетели Машка с Милкой,
Казаки пошли за Миркой.
Полюбили девку разом
Эти два дикобраза.
Оженилися в ауле:
Васька – царь, и Прол при стуле.
С горя бросилась в ручей Машка
И Меланья с ней!
- М-да, - выдала своё любимое Кроха. – Очень содержательно…Но отвлекло.
- А чё?.. – Драповец обиделся. – Пушкин, что ли, впечатлительнее.
Динка постучала указательным пальцем по его лбу:
- Сравнил, убоище! Но твой стишок неплох. Фольклор! Кто лучше?
- Я!
- Огурец?!!!
Кто б ожидал? Он и четверостишия запомнить никогда толком не мог. Ему ставили хорошие оценки исключительно за грамотность, которая шла отнюдь не из-за знаний правил орфографии, синтаксиса и всего того же в том же духе. Он интуитивно не делал ошибок.
- Стихи будешь читать? – поинтересовалась язвительная Кроха.
Ух, и язва!
- Ага! Только никому не говорите.
- Кому – никому, дубина? – удивилась Кроха.
- Ну…
- Ясно, - крепенькая Динка была гораздо деликатнее своей наихрупчайшей, наилюбимейшей подруженции. – Дерзай!
- Ну и дерзну! Только не перебивайте!
- Но пассаран!
- Начинаю?
- Гони волну.
И Семён начал:
Гусар на крыше вдруг увидел скрипку.
Какой-то очень странный инструмент…
Хотел он взять и рассмотреть «малышку».
Но вдруг от Бога он услышал: «Нет!
Не смей те струны трогать, пофигальщик!
Се не дано таким неврастеничным, нет!
Отдай ты скрипку той, которой веришь,
В которой, знаешь, и завет небесный есть».
Гусар на крыше долго сомневался.
Так скрипку не хотелось отдавать!
И что? Кому? А?! Неизвестно?
Ведь «той» на свете просто нет!
Любовь гусару непонятна.
Рубака, конник, супер-мужичок.
Прекрасен он. Одни усы – в разверстку,
Стопарик в губы… Нет, не новичок!
А! Ладно… Что такое скрипка?
Безделица, не жалко… Но завет?
И вот гусар услышал звонкий голос:
- Отдай мне скрипку… или жалко?
- Нет!
Возьми её, красавица, и сердце
в придачу забери моё! И душу…
Гусар на крыше? Глупости, не слышу,
Не вижу ничего, и света нет
Мне без тебя…
А что такое скрипка?
Она в ответ:
- Души моей предмет!
- Возьмёшь ты тень мою, когда умру я?
- Возьму любовь твою, а тень? О, нет!
- Это гадкий перевод с французского стихотворения Э. Додьерка «Гусар поднялся на крышу», - сказала Кроха. – Моя мама декламирует его в подлинном варианте, а от перевода просто плюётся. Откуда ты его знаешь?
- В журнале прочитал и запомнил почему-то.
В последнее время Дина очень переживала о Талифе-Тамаре, талисмане, о своём непонятном отношении к Пантелею. Конечно. Джульетте из Вероны во времена, описанные Шекспиром, было всего 14 лет, Ромео парился на свете на пару лет больше. Но когда это было?
Вряд ли та же Джульетта знала географию, историю и прочие научные школьные истины, как она. Скорее всего, несчастная влюблённая девочка даже до тысячи и считать не могла, не говоря уже о том, что не знала законов физики и формулу в жутчайшей и наипротивнейшей химии Н2О не могла вычленить.
Четырнадцать… Подумаешь! Это же доисторические времена. Мне уже стукнуло 12!
Мария Стюарт в 6 лет была невестой наследника французского престола Франциска Второго. В 15 стала его вдовой.
Что там ещё?
А… Жанна Наваррская, мать Генриха 1У, несчастная жертва коварной Екатерины Медичи, сватьи, которая подсунула воинствующей гугенотке отравленные перчатки, была выдана замуж за полного дебила в 12 лет.
Дальше… Ну, память. Давай, давай!
Да та же гадина-отравительница итальянка Катька, которую Диана Пуатье поставила на своё место в порядке любви, была отправлена в Париж к Генриху Второму в те же самые 10-12 лет.
Ишшо?!
Динка напрягла свою юную память.
Вспомнила!!!
Вот это да!
Английский офицер Джеймс Лингвистон (инкогнито, на самом деле – кузен английского престолонаследника, уязвлённый обманом в любви треклятой леди Кэролайн Лаунстени Росроунтеймаус) отправился в Индию с готовностью быть убитым в боях с сипаями (индийскими солдатами, восставшими против британской власти). Он умирать отказался, когда махараджа Дели
прислал ему в качестве подарка десятилетнюю Мариспанаси и девятилетнюю Намирипороси.
Господи, что в ум-то лезет? Кошмар!
Панька! Панька!
Кроха переживает за моего братца.
А я сама? Лучше, что ли?
Только бы ничего не случилось.
А ничего и не случилось.
Милена Евсеевна ошиблась. Никаких намёков на Мавру не оказалось и здесь.
Все были раздосадованы.