В субботу Батюшка приезжал в храм часа в три дня. К этому времени, его уже ждали люди, окружавшие крылечко трапезной или расположившиеся на скамеечках у могилок. Летом кладбище больше походило на парк, утопающий в зелени, так что верхушки крестов и оградки едва проглядывали сквозь густую листву, кустарник и заросли папоротника, под высокими стройными тополями и березами. Здесь не слышно было городского шума - тихое и уединенное место.
Попив чай и надев подрясник, батюшка, по его собственному выражению, «принимал народы». Либо сам выходил на крылечко, либо подзывал кого-нибудь для разговора. Отвечал на вопросы, рассказывал, как надо жить в наше время. Говорил просто, с примерами из жизни, говорил то в чем нуждались люди – «слова утешения, ободрения, ласки, мира, радости» (*)
Приходили и приезжали к нему люди разные, очень разные. Военные, артисты, начальники, летчики, моряки, актеры, ученые, писатели, художники, депутаты – всех, что называется, статусов и сословий. Кто познакомиться, кто просто пообщаться, кто за действительно важным духовным советом и решением каких-либо сложных вопросов или жизненных трудностей. Тогда батюшка уводил такого человека в отдельную комнату, закрывал дверь, подолгу беседуя с ним.. Как-то раз он вышел на минуту за какой-то книгой, и проходя мимо нас с озабоченным лицом сказал: «вот - пришел мужик с горями, не с горем, а с горями!» И руки развел в стороны – вот сколько всего свалилось на человека….
Каждого батюшка принимал с огромной радостью, заботой, открытым любящим сердцем, искренне и полностью проникался человеком, его жизнью. Сопереживал, советовал, отдавал всего себя - молился, поддерживал, давал надежду, учил верить. На прощанье обязательно дарил что-нибудь – книги почитать, или банку варенья, или пирог домашний - что было под рукой, а кому заворачивал в пакет и бутылку беленькой… И человек уходил окрыленный, с светлыми глазами, осчастливленный общением, обласканный, укрытый заботой и с чувством великой надежды в сердце. И так – к каждому. А приходило людей множество, и «горЯ» у всех разные, «и всем он дарил свою душу. Сердце его было преисполнено сострадания и любви»(*). И силы для этого требовались немалые, потому что любить всех нас – тяжелый труд. И так - до вечера, когда батюшка, наконец, шел в храм, готовиться к службе.
Но случались удивительные и радостные события. Как-то батюшка шел по дорожке из трапезной, окруженный, как всегда множеством людей, когда навстречу ему появился мужчина, явно давно поджидавший его и с ходу пал перед ним на колени, поклонившись ему в ноги!
- Отец Василий! Вы спасли моего ребенка! – вскричал он, когда его подняли, – мы из Абхазии, приезжали к Вам в прошлом году, просить Ваших молитв! У меня девочка, одиннадцать лет - голос его дрогнул - врачи поставили диагноз: лейкимия, ничего не могли сделать. И вот прошел год – ребенок здоров! Батюшка! Вы спасли моего ребенка! - его голос снова зазвенел - Это святой человек! – восклицал он, обращаясь уже как бы ко всем. И от радости едва не задушил бы батюшку в объятиях, если бы не два огромных пакета в его руках.
- Вот, батюшка, это Вам, свое, домашнее - фрукты, вино…- батюшка с улыбкой обнял его, но еще долго слышалось у нас за спиной, как мужчина повторял, словно стараясь донести эту мысль до каждого идущего за нами: «Это святой человек! Он спас моего ребенка!»
На всенощной батюшка прочитывал множество записок, перед чтением Евангелия совершал каждение, обходя храм, и обращаясь чуть ли не к каждому по имени, мог сказать пару слов в назидание или благословление. Приход он свой весь знал и помнил каждого, видел и слышал и мог спросить строго иной раз – «ты где был?»
Удивляла его манера помазывать. Он стоял очень спокойно, смотрел ласково и внимательно, помазывал и внутренне молился за каждого. Мог в шутку пройтись кисточкой по кончику носа. Или же кто блестел лысиной - прочерчивал крест от уха до уха во всю голову, да скажет еще что-нибудь напутственное. После такого помазания легко и радостно становилось на душе, глаза блестели. А храм в это время буквально «трещал по швам» под натиском народа божьего, желающего непременно помазаться у батюшки. Отец Василий, вообще, обладал феноменальной способностью притягивать к себе людей. Где бы он не появлялся вокруг него сразу собирался народ. Всякий стремился подойти поближе, ибо знал или чувствовал, что здесь он встретит и любовь и ласковое слово. Сам вид его – всегда радостный, открытый, добродушный светил и согревал словно солнышко и даже одной улыбки было достаточно, чтобы рассеялся мрак в душе человеческой….
В воскресенье отец Василий приезжал на раннюю в пять, в полшестого утра. Облачался, тихо и проникновенно читал входные молитвы, и в начале седьмого шел на исповедь в правый придел, уже давно и плотно заполненный людьми, стоявшими в молчаливом ожидании. В придел уже было не войти, но ежеминутно открывались двери храма и торопливо входили спешащие богомольцы - опаздывать и пропускать исповедь никому не хотелось.
Выходя на амвон, батюшка внимательно и строго (особенно в пост) вглядывался в притихший народ, говорил что-нибудь вроде «вижу – наших много, есть и новенькие - посмотрим сейчас на них». Перед исповедью батюшка, как правило, говорил проповедь на тему нашей сегодняшней жизни. Как мы живем, как мы не молимся, как мы не ходим в храм, как мы далеки от Бога на самом деле, как мы подчас жестоки к ближним, обидчивы, нетерпимы. «Слово не нож, а до ножа доводит» - повторял часто. Призывал задуматься, быть внимательными к себе - на службе, на молитве и в жизни. Не быть расхлябанными ротозеями, пришел в храм – молись. Требовал уважения к Богу и в поведении и в одежде, исполнения уставов Церкви неукоснительно. И всегда говорил: основное, что в нас есть, о чем нужно всегда помнить и в чем нужно всегда каяться - грехи против Бога и против ближних. Далее начиналась «общая» исповедь. Люди сами подходили, склоняя голову. Со стороны это могло показаться довольно просто – накрыл епитрахилью, махнул крестообразно – следующий. Но на деле это было далеко не так. Батюшка всегда был сосредоточен и собран внутренне, ни на секунду не ослабляя внимания. «Враг не пройдет!» - нередко повторял, и частенько слышалось, как он говорит кому-то – «а ты погоди» – и легонько отстранял в сторонку, - «походи еще, помолись, послушай». К кому-то вообще мог не подойти и даже не смотрел в их сторону, хотя и знал этих людей. И часто слышалось – «Риммочка! Возьми-ка вот этого – объясни там, спроси, зачем он сюда пришел?» Так что далеко не все получали благословение причаститься в этот день. И не смотря на кажущуюся простоту такой вот «общей» исповеди» батюшка видел, чувствовал, знал каждого пришедшего к нему, постоянно был внимателен, собран, сосредоточен. А это требует огромных внутренних сил, напряжения – взглянуть каждому в глаза, понять, прочувствовать, что у человека в душе твориться, о чем он думает и можно ли его сегодня допустить к святыне. «Общей» эта исповедь была только по названию, да по количеству народа, когда приходило по пятьсот человек и каждого батюшка как бы пропускал через свое сердце, через себя. И в этот ранний час он уже проделывал колоссальную работу, прикладывая огромные, титанические усилия по воспитанию русского народа.
Когда начиналось причастие, неизменно выходил в храм, наблюдая, чтобы народ спокойно и собранно подходил к Чаше. Кого-то подбадривал, кому-то что-то напоминал с улыбкой, а кого-то мог взять за рукав и вытянуть из очереди – а ты куда? А вы кто? Откуда? И опять: «Риммочка! Возьми-ка его!» Батюшка постоянно был внутренне собран и очень внимателен, несмотря на усталость, превозмогая боль, высокое давление, всегда оставаясь верным своему пастырскому долгу. Любил повторять - «Я от Бога не отдыхаю». И конечно, такой пример служения невозможно было не видеть и не уважать и не поражаться, как человек всего себя, свою жизнь, по-настоящему и полностью отдает Богу и людям.
Между службами батюшка уходил в алтарь, доставал из заветного конверта огромную пачку записок, накопившуюся за долгие годы служения, и поминал у жертвенника дорогих его сердцу людей. Затем облачался, успевая несколько раз выйти на кухню, с кем-то переговорить, кого-то благословить, всегда с радостью обращаясь к знакомым и любимым лицам. Шутил, рассказывал, мог спеть частушку, ответить на телефонный звонок из Америки, если кому-то посчастливилось дозвониться в этот момент, всегда в движении и присесть ему удавалось минут на пять в креслице в алтаре - немного перевести дух уже перед самой службой.
Ровно в десять часов начиналась поздняя служба. В этот момент, когда батюшка приклонив голову к Евангелию, внутренне обращался к Богу «Господи, устне мои отверзеши….» казалось все замирало на миг, всякое шевеление и дыхание - пока дьякон своим первым возгласом не приводил в движение все – службу, хор, пономарей, прихожан и начиналась Божественная Литургия. Служил батюшка горячо, полностью погружаясь в молитву, в службу, весь сосредотачиваясь на обращении к Богу, и благодать, словно разливаясь по храму, чувствовалась всеми присутствующими. Служба проходила «на одном дыхании» - мощно, действенно, сильно, радостно, возвышая человека. Батюшка своей молитвой подхватывал наши слабые голоса, увлекая их за собой, все выше к Небу, ближе к Богу, позволяя получить необыкновенный опыт прикосновения к чудесному, неземному, подняться выше обыденности, выше наших собственных слабых сил. Показать действительную силу и красоту и мощь молитвы, хотя бы чуть-чуть, на время прикоснуться, почувствовать Отеческую, Божественную Любовь, слиться с Ним, увидеть Свет, ощутить радость богообщения, величие и милосердие Божие и обрести, наконец, «покой душам вашим» - хотя бы на краткий миг службы…
Выходя на проповедь, всегда говорил от сердца, напоминая, как евангельские строки проявляются в сегодняшней нашей жизни. И как законы и заповеди, сказанные две тысячи лет назад, подтверждаются каждый день в наших душах и сердцах.
После службы, едва глотнув чаю на маленькой кухоньке, выходил на молебен, в по прежнему полный, еще не остывший от Литургии жаркий храм и так же искренне, воздыхая над каждой записочкой просил Божьей милости нам, его прихожанам. «….Я соблюдал их во имя, Твое, тех, которых Ты дал мне, Я сохранил…» И это при том что человек с пяти, а то и с четырех утра уже был на ногах… Помогая батюшке, мы, молодые и здоровые, в понедельник физически не могли подняться утром, а уж какими силами он держался – невозможно и немыслимо представить себе, какая воля требовалась для такого служения, какая любовь, каких трудов, каких колоссальных усилий требовала, какой самоотдачи, терпения, мужества.
Как-то одна женщина его спросила – «Батюшка, почему Вы такой строгий?» На что он ответил – «я не строгий, я строго учу»
Один из немногих священников называл нашу страну Россия-Мать, призывал к серьезному отношению к Родине, к нашим словам, поступкам, мыслям, напоминал что мы – народ-богоносец. Он учил с любовью относиться к России-матери и Христу. Не предавать их своими грехами и не оправдываться своими слабостями. Отдавать себе отчет в личной ответственности за каждый свой поступок, понимать, что каждым своим словом и делом мы либо предаем Родину, либо распинаем Христа, всегда помнить об этом. Иначе мы не можем называться ни русскими людьми, ни христианами. Так служил отец Василий, покрывая нас всех своей любовью и объединяя благодатью, батюшкиной благодатью. Просто, понятно, доступно, серьезно – укрепляя веру, вселяя надежду, и наставляя как жить в наше непростое время. «Будьте ближе к храму, ближе к Богу и ничего с вами не случиться, Господь нас не оставит, аминь».