Ульяновское пехотное училище. Часть 5

Кузьмин Иван Николаевич
По прибытии в училище мы на пару недель были определены в карантин, который находился в напоминавшем ангар бывшем гараже. Здесь на двухэтажных нарах размещались около двухсот новобранцев. После осмотра врача нас остригли наголо и переодели в нательное белье и обмундирование, прошедшее термическую дезинфекционную обработку. Зимнее обмундирование состояло из будённовского шлема и стёганного ватника (“х/б, б/у, р/с, на вате” = хлопчато-бумажное, бывшее в употреблении, для рядового состава, на вате).

Режим в карантине был весьма свободным  Учеба ограничивалась редкими политзанятиями и строевой подготовкой на плацу. В остальное время мы часами валялись на нарах. В один из вечеров после ужина, когда уже стемнело, произошел следующий эпизод. Мы, в ожидании отбоя, мирно беседовали, лежа на нарах. Вдруг отключилось электричество. В полной темноте гулко раздался хорошо поставленный бас, который запел:
                “Полюбил меня Макарка-водовоз
                Стал валить меня на кучу, на навоз
                …………………………………….”

Все двести человек, находившиеся в помещении карантина, простуженными голосами подхватили припев:

   “Калинка-малинка моя
   В саду ягода-малинка моя”

Начальник карантина старшина Шилингер, непривычную фамилию которого  курсанты произносили как Ширинкин, метался вокруг, требуя срывающимся  голосом немедленно прекратить песню. Но песня только ширилась и нарастала. Дух неповиновения и протеста, вырвавшийся здесь наружу,   напоминали сцену из театрального спектакля.

Когда закончился карантин, наша жизнь в училище стала гораздо менее привольной. Ведь повседневные  занятия определялись сеткой в  десять учебных часов. После подъема в 7 утра, умывания и завтрака следовали шесть часов занятий в поле или на плацу. За  этим полагались  обед и  сон в течение часа, а потом четыре часа классных занятий, разборка и чистка  оружия  Два часа отводились как личное время, а  в 22 часа следовал отбой.

Я очень тосковал по маме и брату и почти каждый вечер писал им письмо о своей жизни в училище. Это солдатское письмо складывалось треугольником и отправлялось на почту без марки. В первую же неделю своей воинской службы  я вступил в комсомол.

В отличие от дома в Сердобске, питание в училище “по девятой норме”    было гораздо более обильным и сытным.  На завтрак и на ужин к чаю давался сахар. А на завтрак, кроме того, полагался кусочек масла. Обед обычно содержал мясное блюдо. Несмотря на такое довольно плотное питание, все время хотелось есть, и я не упускал любую возможность, чтобы подавить чувство голода. Запомнилось, что однажды я съел большую кастрюлю вареной чечевицы, которую раздобыл мой командир отделения, назначенный дежурным по кухне.

В училище существовало оптимальное сочетание офицерских кадров. Наряду с молодыми лейтенантами – выпускниками нашего же училища было значительное число офицеров с хорошим педагогическим опытом. Часть из них, например мой командир роты старший лейтенант Королев, прибыли из гоминдановского Китая, где они до этого  являлись инструкторами в военных училищах.

Дисциплина и порядок в Ульяновском пехотном училище были образцовыми. Не существовало никаких признаков таких проявлений, которые сегодня именуются “дедовщиной”. Отношение офицеров к курсантам было уважительным и по-настоящему заботливым. Мой взводный командир лейтенант Музыка, когда я потерял варежки, не раздумывая, отдал мне свои.

Половина курсантов были жителями приволжских республик: чуваши, мордвины, мари, такие же ребята, как и я, в большинстве с еще детским восприятием действительности. Запомнилось, как один из них, парень из мордовской деревни, плакал, читая письмо, в котором родители сообщали, что их собака заболела.

В училище сложилась многолетняя система обучения, обеспечивавшая выработку автоматизма и линии поведения в стандартных ситуациях. Постоянная муштра  (“Товарищ младший сержант! разрешите обратиться к сержанту”) привила на всю жизнь устойчивое чувство субординации и сознание того, что старший по званию является существом, превосходящим тебя во всех отношениях. А произнесенная однажды, несколько лет спустя, в моем присутствии в ответ на телефонный звонок фраза: “Слушаю Вас, товарищ маршал Советского Союза!” едва не вызвала у меня обморок от нахлынувшего чувства почтения.

Но вот жизнь стала добрее, поскольку прошли зимние месяцы, когда нередко  приходилось, стоя в строю   в положении “Вольно!” с промокшими ногами, целый учебный час на холоде слушать пояснения офицера об устройстве бинокля. Необъяснимым образом, при этом никто не заболевал от простуды.

Однако летом весьма значительно возросла физическая нагрузка. Регулярно проводились марши-броски на несколько километров, нередко приходилось перемещаться на значительные  расстояния в положении пригнувшись или по-пластунски. Все эти перемещения по местности происходили  с оружием в руках – трехлинейной винтовкой Мосина с примкнутым штыком. Наиболее крепким курсантам поручалось  при этом переносить двухпудовый станок пулемета “Максим” и его тело. Солидный вес имели и противотанковые ружья, которые иногда приходилось носить и мне.

Пару раз осуществлялись дальние походы в составе всего училища с развертыванием по фронту и проигрыванием встречного боя. Однажды, возвращаясь в училище с такого учения, я во время привала, несмотря на категорический запрет пить, скрытно пробрался в расположенный  поблизости крестьянский двор  и, попросив воды, отпил из ведра, сколько смог. В училище я жадно пил из крана в умывальнике, а во время ужина, отказавшись от еды, выпил весь компот, который мне уступили товарищи по столу. На  построении после ужина я потерял сознание и упал. Правда, никаких последствий это не имело. На своем примере, таким образом, я убедился, что нельзя нарушать правила, в основе которых лежит опыт целых поколений.

На первое мая мне пришлось нести службу в гарнизонном карауле, на складе боеприпасов за чертой города. В ходе инструктажа было рекомендовано в случае появления близ поста незнакомого человека сначала стрелять, а потом кричать: “Стой! Кто идет?”  Ведь за проволочным заграждением на территории склада может появиться только злоумышленник. Якобы за месяц до этого слад боеприпасов был обстрелян из пулеметов с нескольких направлений. Нападавшие смогли скрыться в лесу на крутом берегу Волги

Летом каждую неделю мы на пригородном поезде направлялись на стрельбище, расположенное неподалеку от  Ульяновска. Там мы выполняли упражнения по стрельбе из ручного и из станкового пулемета, а также из противотанкового ружья. Часы, проведенные на стрельбище, были  часами общения с   природой, Лежа за пулеметом или за противотанковым ружьем, можно было одновременно наблюдать за насекомыми и разыскивать среди травы щавель или дикий лук.

В это же время приходилось испытывать и новые психологические нагрузки. Мы были уже знакомы с порядком походных и боевых перестроений, и нам стали доверять командование этими перестроениями. Нередко, однако, случалось, что офицер, руководивший нашими действиями, из-за наших ошибок подавал команду “Отставить!” и требовал, чтобы взвод возвращался в исходное положение, что вызывало естественное  недовольство курсантов.

Пехотное училище было перемещено  в Ульяновск из Могилева уже после начала великой отечественной войны. Понятно, что в его библиотеке было в наличии всего несколько десятков книг. Из них я выбрал местное издание Пушкина, в котором содержались его драмы и несколько стихотворений. Эту  небольшую книжку я почти постоянно  носил с собой в кармане. В редкие свободные минуты я перечитывал великого поэта и переносился в  другой мир…
“Альфонс садится на коня;
Ему хозяин держит стремя.
Сеньор, послушайтесь меня:
Пускаться в путь теперь не время;
В горах опасно, ночь близка,
Другая вента далека.
Останьтесь здесь; готов вам ужин;
В камине разложен огонь;
Постеля есть, покой вам нужен,
А к стойлу тянется ваш конь”…

Само собой разумеется, что я побывал и в ульяновском музее В.И.Ленина. Главным впечатлением от музея было осознание того, сколь велик  был ленинский гений, позволивший ему  освоить такой  колоссальный объем знаний в условиях глухой провинциальной дыры, какой Ульяновск оставался и через двадцать пять лет после победившей Октябрьской  революции.

В начале мая меня неожиданно вызвали в штаб училища. Здесь в большой аудитории собралось около тридцати курсантов, которым было предложено писать диктант по русскому языку. Это была проверка на пригодность учиться на курсах военных переводчиков. Примерно через неделю после этого события около десяти курсантов из числа получивших хорошие оценки за диктант были направлены для прохождения мандатной комиссии в расположенный недалеко от Ульяновска городок Ставрополь-на-Волге. (Ныне Ставрополь-на-Волге больше не существует. Он ушел на дно водохранилища, а совсем рядом возник его могучий наследник -  город Тольятти). Через пару дней почти все побывавшие в Ставрополе курсанты  вернулись в училище с крайне неблагоприятным мнением о возможности  учебы  на ставропольских курсах:
- во-первых, это - сомнительное учебное заведение, в котором готовят шпионов;
- во-вторых, чтобы получить офицерское звание там придется проучиться не меньше года, тогда как в училище мы станем лейтенантами всего через пару месяцев;
- в-третьих - и этот довод тоже казался нам убедительным - мы в училище носим сапоги, а слушатели курсов – ботинки и  голубые  обмотки.

В начале июня, вместо того, чтобы вызывать нас  в Ставрополь, к нам в училище приехал представитель курсов в звании подполковника. Он стал поочередно вызывать кандидатов на учебу и беседовать с ними. Когда очередь дошла до меня, я  заявил, что хочу остаться в училище. Однако подполковник сумел переубедить меня.  Сославшись  на мои слова, что я    два года не виделся со своим отцом, который остался в Москве, он сказал, что курсам через пару месяцев предстоит передислокация  в Москву. А ведь подобная возможность для встречи с отцом может вообще больше не повториться.

1 июля 1943 года я вместе с небольшой группой курсантов направился на пристань на Волге, чтобы следовать пароходом до Ставрополя. В этот же день в училище прозвучал сигнал боевой тревоги, а  его личный состав был  преобразован в курсантские батальоны, которые в срочном порядке перебрасывались на Курскую дугу в преддверии великой битвы,  начавшейся 5 июля.

Размышляя в зрелом возрасте о своей судьбе, я пришел к твердому убеждению, что четыре месяца службы в Ульяновском пехотном училище стали одним из важных этапов моей жизни и оказали заметное влияние на формирование собственного характера.