В самом начале июня 1941 года отец отправил меня с братом и нашу маму в Сердобск. Я почти уверен, что он предвидел неизбежное начало войны с Германией, которая обрушилась на нас 22 июня. Предполагаю, что начало гитлеровской агрессии предвидели и его товарищи по службе в гражданскую войну. (Одним из них был сослуживец по 15 Инзенской дивизии будущий начальник генерального штаба А.И.Антонов). Почтовая открытка, которая пришла от отца в конце июня, начиналась словами: “Ну вот и война”.
Пару недель спустя на фронт отправился в качестве политрука роты мой дядя Георгий Васильевич. Вскоре он стал командиром батальона, и в этой должности прошел до конца войны. Был не один раз ранен и контужен.
В первую же неделю войны в Сердобск приехала с двумя детьми, бросив все свое имущество, жена младшего брата отца Леонида Васильевича, служившего в звании капитана в Западной Белоруссии в знаменитой четвертой кавалерийской дивизии. С этого момента от дяди Лени не было вестей вплоть до последнего года войны. Сообщения о стремительном отступлении Красной Армии не укладывались в наше сознание, подготовленное многолетней пропагандой, которая вселяла уверенность, что наши войска должны сейчас же опрокинуть врага могучим ударом.
С началом войны немедленно ухудшилось продовольственное обеспечение. Из магазинов исчезли буквально все пищевые продукты. Исключение составляли лишь Советское шампанское и тихоокеанские крабы, которые еще несколько недель украшали витрины магазинов. Сразу же были введены продовольственные карточки, по которым мне и брату полагалось по 500 граммов хлеба в сутки, а нашей маме, которая устроилась на службу в районный отдел народного образования – 600 граммов. Кроме хлеба по карточкам выдавалось некоторое количество крупы, а в редких случаях – подсолнечное масло и совсем немного сахара.
Наша семья не имела каких-либо запасов продовольствия. Правда, немного выручали принадлежавшие бабушке коза и куры. Помимо этого играла свою роль и помощь со стороны бабушки, которая продолжала работать, как портниха, а ее клиенты расплачивались натурой.
Приехавшие в Сердобск семьи, в том числе и наша, получили статус “эвакуированных”, который регулировал их правовое положение. Эвакуированные значительно увеличили численность населения в городе. Одним из последствий этого оказалась переполненность школ. Выход был найден в том, что старшие классы стали заниматься в третью смену с шести до одиннадцати вечера.
Зима 1941 года выдалась не только снежной и холодной, но и потребовала от старшеклассников больших физических нагрузок. В светлое время суток мы то расчищали от снега железнодорожные пути, то в ближнем лесу валили деревья и распиливали их на куски для топки паровозов. Угля в стране в этот период катастрофически не хватало, ведь Донбасс был занят немцами.
Несмотря на невеселый настрой и голодный желудок, возраст брал свое. Как только появлялось свободное время, мы предавались танцам. Для этого не требовалось многого. Мы собирались небольшими группами, и тут же находился патефон и пара пластинок. Танцевали мы фокстроты, танго и вальсы. Любимыми мелодиями были “Укротитель змей”, “Брызги шампанского”, “Рио-Рита” и песни Леонида и Эдит Утесовых. С тех времен застряли в памяти следующие строки неизвестного поэта:
…”О, красотка Эдит!
Твоя пеcня летит,
Заставляет любить и страдать.
Все мы знаем, Эдит,
Твой отец знаменит,
Но не знаем,
Эдит, твою мать”…
. В девятом классе мы только-только осваивали первые па, а в десятом уже были отменными танцорами.
Незабываемым осталось Рождество в 1942 году. Наша рождественская трапеза состояла из пары ржаных сухарей, а бабушка принесла кружку козьего молока и несколько кусочков сахара. Мы пили чай с молоком вприкуску с сахаром и были счастливы.
В полночь мы с бабушкой отправились, преодолевая овраг, на рождественскую службу в дальнюю церковь, расположенную на окраине города перед кладбищем. На дворе было морозно. Стояла полная луна, в ярком свете которой искрился и сверкал необыкновенно чистый снег. Кое-где из печных труб поднимался белый дым, оставлявший причудливые тени. В конце своего неблизкого пути мы оказались в церкви, ярко освещенной огнями сотен свечей. и пробыли в ней до окончания заутренней службы. Эта рождественская ночь оставила чувство полного покоя и умиротворения
Наступивший 1942 год стал еще более тревожным и голодным. Попытки вырастить картофель и овощи, на выделенном нам загородном участке, несмотря на мои биологические познания, оказались абсолютно безуспешными.
Острую тревогу и чувство нависшей опасности вызывали сообщения о битве под Сталинградом. Несмотря на расстояние, мы реально ощущали пульс этого сражения. Если смотреть в темное ночное время в направлении Сталинграда, который находился около двухсот километров к юго-востоку от Сердобска, то в небе отчетливо было видно постоянное зарево и отдельные вспышки на его фоне.
Немецкие самолеты, которых мы издалека распознавали по особому, прерывистому гулу их моторов, довольно часто появлялись над Сердобском, но оружия не применяли. Однажды поздним летом, правда, случилось исключение. Я с ребятами собирался возвращаться из леса домой, погрузив на большую тачку несколько бревен, которые местная власть выделила нам для зимнего отопления. В этот момент в небе появился немецкий самолет, который, видимо из озорства, обстрелял нас из пулемета. Мы бросили свои тачки на дороге и спрятались в лесу. Немец продолжал стрелять, и очередь из крупнокалиберного пулемета отколола большой кусок дерева, под которым я укрылся. Деревяжка больно ударила меня по голове и даже оглушила. Когда немец улетел, мы возвратились на дорогу, и я с ужасом обнаружил, что моя тачка пропала. Это была настоящая беда, ведь тачкой пользовалась вся наша большая семья. Я упал лицом на дорогу и горько заплакал. Когда я пришел в себя и поднялся, то обнаружил свою тачку за ближними кустами…
Осенью 1942 года десятиклассниками стал внимательно заниматься местный военкомат. Как только наступил новый 1943 год, всем ребятам 1925 года рождения были выданы справки об окончании средней школы, оценки в которых были проставлены по результатам второй четверти десятого класса. Военкомат предупредил нас о скором призыве в Красную Армию. Родители, располагавшие рычагами влияния, приложили усилия, чтобы устроить своих сыновей в воинские части с более благоприятными условиями службы. Некоторым это удалось. Мне же, как и основной части одноклассников, было объявлено, что мы будем направлены в Ульяновское пехотное училище.
Я воспринял свой призыв в армию с внутренним подъемом, хотя одновременно сознавал, что слишком слаб физически для воинской службы. Ведь при росте около 170 сантиметров я весил всего 48 килограммов. Необходимо отдельно отметить, что все эти размышления полностью перекрывались постоянным всеобъемлющим чувством острой тревоги, чувством смертельной опасности, нависшей над твоим племенем, над твоим народом. Это чувство было подсказано инстинктом и довлело над всеми нашими поступками и помыслами. Непостижимо, что никто из военных писателей не описал этого чувства.
23 февраля 1943 года после коротких проводов наша команда из десяти человек, направлявшаяся в Ульяновск, поздно вечером собралась на вокзале Сердобска. Мы погрузились на остановившийся там состав с разбитыми паровозами, которые следовали с фронта куда-то на ремонт. Довольно короткая дорога до Ульяновска оказалась долгой и трудной. Она заняла целую неделю, поскольку нам постоянно приходилось пересаживаться с поезда на поезд и менять свой маршрут. Ехали мы преимущественно на холодном ветру, на открытых товарных платформах. Однажды, правда, нас пустили в тамбур пассажирского вагона “пятьсот веселого” поезда – так в народе именовались товаро-пассажирские поезда, трехзначная нумерация которых начиналась цифрой пять.
Запомнился приятный сюрприз в пути, который нас ожидал на станции Инза. Местный военный комендант распорядился выдать нам хлеба и концентрат пшенной каши. Более того, он отправил нас в баню. В бане мы не только хорошо согрелись, но и попытались развести концентрат в горячей воде и съели его полусырым.