Бабушка Аня сидела за столом и подбирала узор для лоскутного одеяла, где отрежет, где сошьёт. – Вот какие концы Лёня привёз из депо! Новенькие все лоскутики, прямо со швейной фабрики! Такую красоту – да на обтирку… Работа ей нравилась. Она, как девочка, шьющая куклам платьица, радовалась красивым лоскуткам. В детстве ей играть мало пришлось, в школу не ходила, надо было нянчить сестёр и брата, работать в поле, во всём помогать родителям. Анюту в 16 лет отдали замуж в богатый дом. Весёлая, ловкая и работящая девушка свёкрам приглянулась, как работница.
– Меня мой Серёжа жалел, – с любовью и грустью в голосе говорила бабушка. (Надо заметить, что раньше говорили не любил, а жалел. Так оберегали само слово и чувство «любил»). – Только мало пожила я со своим голубоглазым, – вздыхала она и смотрела на увеличенное фото в рамке под стеклом, висевшее на стене. На чёрно-белой фотографии она с мужем, дедом Оли, которого внучка никогда не видела. – Восемь лет с ним в радости жила, трёх сыночков родила. Как Серёжа ими гордился! Сгинул соколик в «ежовщину» за просто так, в тюрьме злыдни отбили лёгкие…
Младший сынок Сашенька восстановил посмертно имя отца. Какой же Серёжа враг народа? Какой кулак? Работяга, все руки в мозолях, потому и лошади, и коровы, и свиньи, и птица, всё было. Это теперь не хотят хозяйство держать, да и семьи маленькие стали… А тот доносчик как был лодырем неимущим, таким и помер.
Бабушка Аня гордилась своим младшеньким, – выучился, учителем истории работал, потом в Ленинграде высшую партийную школу закончил, стал сам начальником той тюрьмы. Всё просил маму икону убрать, но она не дала.
– Я с Божьей помощью в войну с вами без мужа выстояла. Потом дети свои квартиры получили, в покое оставили её икону Богородицы со Спасителем.
– Бабуль, а вот в учебнике по истории про дарвинизм пишут…
– Что за овощ такой?
– Это учёный, Дарвин фамилия. Он доказывает, что человек от обезьяны произошёл.
– И что – доказал? – хитро посмотрела баба Аня.
– Теоретически – да. А практически – нет, вроде. Он писал, что макака стала ходить на двух ногах, взяла в руки палку, камень, стала землю возделывать. Это было давно, в каменном веке.
– Угу, картохи захотелось макаки, – а то ведь бананы и мандарины надоели! Слезла она с дерева и давай – землю копать, пахать, семь потов проливать. Учёный-то, видать, сам не работал на земельке, не знает, как тяжело хлебушек достаётся.
Сказано в Библии так: Бог отдельно создал птиц, отдельно – рыб, отдельно – животных. Человека отдельно сотворил. Из ребра Адама сделал ему жену Еву. Ты сама, доченька, думай. Брехунов и сказочников много. Языком молоть, не зерно молотить, не воду носить, а попусту её лить.
Из рыб – рыбы, из свиньи – свинья, но не из свиньи – рыба или кот – вон хоть наш. Барсик и тот смеётся…
Бабушка шила, Оля взялась ей помогать. Обе притихли, о своём думали. Внучка о новой статье для газеты, Анна Фёдоровна о сене и свекле, хватит ли до весны или сказать Лёне, чтоб ещё кролей и уток забил. На морозе мясо не испортится, а в Крещенские святки на жаркое и на холодец пойдёт.
– Бабушка, а зачем человек живёт? – спросила Ольга.
– Чтоб детей растить, – быстро ответила баба Аня, но поняла, что поспешила с ответом. Бедная девочка без того вся извелась, восьмой год не может зачать.
– А ты не сумлевайся в себе, моя золотая! Какие твои годы – родишь ещё.
– Да-а-а, ты уже трёх в мои годы растила, – горестно сказала внучка.
– Кому какая судьба выпадет. Кому война, нищета, кому прочие богатства. Одному – семья и дети – счастья. Другой живёт, чтоб сокровища обрести: золото, фабрики, машины…. Вон ведь, – пароход купить хочет сосед Гриша. Того и гляди с ума сбрендит, за копейку удавится, голодный ходит. Жена из-за такой его жадности ушла с дочуркой к родителям, на днях за другого вышла.
А Гришка никого не хочет, боится, что семья объест. Ему жену такую надоть, чтоб воздухом питалась.
– И что же – купит пароход? – удивилась Ольга
– Купя, а живёть в халупе. Хоть бы лодку-моторочку купил….
Богатых в деревнях нету. Тут воровать уже нечего. Тут корова если есть, уже и барин. Все богатеи – там, в больших городах, где и грех – не грех, а развлеченья. Туды весь люд и рвётся. А жить там уже негде, друг на дружке ходють в метро, дом на дом ставють, по сто этажей ввысь. Всю землю там застроили коробками такими. В селе земля есть, да скучно им здесь.
Ольга взяла сборник стихов, который ей подарил сам автор, стала читать. Бабушка вздохнула.
– Ты тоже тут, Олюшка, заскучала? Что это у тебя?
– Вчера случайно познакомилась с интересным человеком.
– Случайно ли? Батюшка Василий говорил: «Когда я перестаю молиться, все случайности, чудеса ли, совпадения ли прекращаются».
Что же за человек твой знакомец новый? Что делает?
– Вот, посмотри, бабушка, тут его фотография. Он книжки пишет, стихи.
– Хороший, – сказала бабушка, удовлетворённо кивая головой.
– Хочешь прочту? И Оля прочла то, что бабушке близко по судьбе.
Цветёт зелёная дорога. Шумят гусиные стада.
А где-то бродят у порога мои мальчишечьи года.
Деревня, милая деревня! Ты снова в душу мне навей
Твои крестьянские поверья о горьких радостях полей,
Напомни с болью и обидой про то, что в сердце, как игла:
Про хлев пустой, про стол не сытный, про те конверты в три угла,
Про то, как луч по звёздам прыгал, – зенитки рвали тишину,
Как всем другим ребячьим играм предпочитали мы «войну»,
Про обожжённые лозинки и маету тревожных дней,
Когда в солонке – ни солинки, а пот и слёзы солоней,
Когда последняя вещица за хлеб куда-то снесена –
Ведь надо как-то прокормиться, покуда нет в дому кормильца,
Покуда властвует война.
И мама шла – и рожь косила, и лошадей в ночном пасла.
А велика ли бабья сила? А с фронта нет и нет письма…
С иглой справлялась и с подводой, носила тяжкие пуды…
Прошли года. И за погодой ненастья сгладились следы.
Забыты игры и бомбёжки. Я стал другим, и жизнь – другой.
Но детство в штопанной одёжке мне машет худенькой рукой.
Слёзы застыли в глазах читающей внучки и у внимательно слушающей бабушки. Ольга подумала: – Они, наши мамы и отцы, бабушки и деды, действительно, жили ради детей, ради жизни на земле.
И тогда, как и теперь, кто-то делился последним, а кто-то наживался на беде. Вторых было меньше, но они были. Имущих всегда меньше, чем неимущих, их процентов 20 от ста. Думают ли они о грехе, о совести, о Боге, о загробной жизни? Когда тело станет прахом, пылью, что станет с душой?
Люди не живут одинаково. Способны ли все мыслить одинаково, достаточно интроспективно? Быть скептиком? Соглашателем? Всё подвергать сомнению?
Сочувствовать и сопереживать не хватает души или времени? Но циниками становятся легко и быстро. Юмористов становится всё больше. То ли им легче так деньги зарабатывать, то ли так хотят людям таблетки раздать, как гипноз от несправедливой, подлой жизни.
http://www.proza.ru/2014/12/03/414