(основой для мира послужила книга Мариам Петросян: "Дом, в котором...")
Табаки.
Свет лежит на зрачке, точно пыль на свечном огарке.
Голова болит, голова болит.
Ветер волосы шевелит
на больной голове моей в буром парке.
Иосиф Бродский «Над восточной рекой»
Лес. Вот она – Наружность Домовца, место, где колясники обретают ноги, а слепым дарят зрение. В Изнанке сегодня холодно, скоро зима, и лес будто оброс ещё несколькими хвойными деревьями. Я ищу тебя, друг.
Выхожу на перекрёсток, захожу в закусочную. Я уже был там в прошлый раз. И позапрошлый. И позапозапрошлый тоже. Только все равно зайду. Надо все обыскать.
В закусочной нет. Где он может быть? Иду в лес, только по другую сторону. Через пару часов доберусь до следующего города. На дереве надпись: «будь». Странно, я раньше её не видел, а ведь знаю лес наизусть. Я даже не ищу его уже. Просто гуляю, пытаюсь себя как-то оправдать , наверное. Я ведь должен сделать все возможное, ведь так поступают друзья. Да?... Новая надпись спустя десяток метров. «За-будь». Хм, это ты мне? Иногда мне кажется, будто этот сорванец оставляет мне знаки: ветви, сложенные костром; одинокая паутина на постаревшем дереве, где роса блестела от солнца. А может, мне просто приятно думать, что он где-то здесь.
Песни без гитары будут не так прекрасны, а без стаи ещё и нагнетать. Ухаю совой, пусть и день. За десятилетия, проведённые в изнанке, я научился многому. Кажется, и Шестого учил этого. А может, это было во сне. Слышит ли он?
Залезаю на дерево, пою таки дождевую. Дождя нет, но на душе скребут кошки, хочется повыть. Втайне надеюсь, что призову магический звездопад воды. Да и звучит жутко романтично. Несколько капель и впрямь падает на лицо, улыбаюсь. Впрочем, и это скоро заканчивается, проливной дождь я люблю больше, но не хочу его призывать.
Пусто сидя на ветке, предаюсь воспоминаниям. Смотрю на ноги, приятно ощущаю их теплоту. Юла мечтал о ногах. Нет, Шестой. Тогда его звали Шестым. Я дал ему второе прозвище, жутко ироничное: Шестерёнка. Пусть только догадаются, что он мой любимчик, а не заноза в мягком месте. Мелкий, тогда ещё моего возраста. Усмехаюсь. Он и не знал, какого подходящего старичка выбрал, чтобы разбалтывать мечты.
Жаль, я не могу дарить крылья. Этому кудлатому, кудрявому пареньку с горящими глазами они подошли бы больше, чем любому ангелу. Хотя и ног-то у меня тоже не было, вот и отдал свои. Никто не заметил. Тех, кто ушёл на новый круг, забывают. И Шестого забыли, даже стены стёрли его стихи и чудесные картины. Ах, какой погиб художник. Хотя Юле я краски подкинул в первый день появления, тщательно и тайно способствовуя продвижению талантов паренька.
Все эти воспоминания огорчают меня, и я вновь отправляюсь на поиски. Я могу искать днями, месяцами. Но ни разу не находил его. Он прячется от меня или просто исчез?... Я не знаю.
Я не знаю.
Я иду последние пятнадцать минут, иду и вкладываю силы в шаги. Иначе что-то случится, не знаю, что. Почему-то не хочу возвращаться в Дом. Ветер воет грустью и продувает поле, я выхожу туда, опять вхожу в лес. Голова болит, чувствую, что заболеваю. В ветвях замечаю вещь. Щумящая башка не даёт осознать её. Это голубая ленточка… В голове неожиданно живо проносится: подарок. Какая-то девушка, из старших, сплела ему браслетик с голубой ленточки. Он ещё радовался, что это его первый амулет, всё, доступное ему, так потом и не сумевшему стать старшеклассником.
Стоп. Стоп. Вещь Юлы. Первая спустя три года. Настоящая вечность. Он… здесь.
Жив.
В круге ветвей стоял подросток, что был стариком. Он не понял, как наступил вечер, не понял, как наступила ночь. Лунный свет пробирался через лапы деревьев, покрывал его кожу паутинистым одеялом тени и света, попадая на руки, что-то обессилено державшие, попадая на лицо, полное дождя. Ухала сова. Ветер был дующим, трепетал лицо и волосы, голова больной. Он стоял, и был в круге кленовых старцев, мальчик-старик, и морщинистое лицо его было странным: оно выражало осеняющую радость и, одновременно с тем, скорбь. И какой-то страшно дикий, застревающий комом в горле, ужас.