Сила в...

               
               
                I   
  Маша Гусятникова, прибывшая в Москву из северного городка Коптяринска, ехала в метро на деловую встречу с Анжелой. С реклам «пуховиков по ценам, каких не бывает» и «более чем настоящего йогурта» она перевела взгляд на  пассажиров. Справа – сосед-толстяк в расстегнутой куртке, обмотанный полосатым шарфом выше подбородка, сосредоточенно читал книжку. Маше видна была только часть названия: «Сила в…». Дальнейшее скрывала широкая мясистая рука с короткими бледными пальцами. Маша ехала довольно долго и потому успела узреть несколько высказываний какого-то американского автора:
   «Представьте себе совершенно ясно то, что хотите получить. А потом думайте о предмете своих желаний так, будто он у вас уже есть. Отпустите этот образ от себя и дайте ему некоторое время на воплощение в реальность. Если будете выполнять упражнение легко и непринуждённо, то непременно получите то, что пожелали».
   Едва она прочла последнюю фразу, как толстяк тут же закрыл книгу, и скоро вышел на ближайшей станции. А в Машиной голове зачем-то застряли забавные наставления американца. Под грохот электрички он, точно заклинание, нашептывал ей свое «руководство». Непостижимо, но она даже слышала его акцент с приподнятыми кончиками фраз. Не выдержав, Маша, решила попробовать сделать то, что предлагалось в книжке. А чего ей, собственно, надо получить? Пожалуй, работу, на которую её сватает Анжела. Маша должна показать себя лучшим претендентом. Вдруг испугавшись этого смелого определения, она посмотрела по сторонам. Но пассажиры думали свои думы, не подозревая о просыпающихся Машиных амбициях.

   Маша точно знала, что поехала в Москву совсем не затем, чтобы её завоёвывать. Сбежать подальше из родного Коптяринска её заставило невыносимое однообразие жизни. К тому же в последние полгода до отъезда бесцветный облик, приближающейся к тридцатилетию Маши, отпугивал всех работодателей, не желавших замечать её несомненных талантов. Маша, конечно же, понимала, что «для дела» должна была выглядеть на собеседовании более броско, но для этого у нее не хватало пресловутых купюр. Покидая Коптяринск, она почти не представляла себе, что ждёт её в столице.

   Решившись на эксперимент, Маша, будто режиссёр, начала создавать  воображаемые картинки: вот они с Анжелой приезжают на встречу с директором. Маша – сама непринужденность, на лице – маска уверенного специалиста.  И солидного вида мужчина оценивает её, как неглупую и вполне смышленую особу, с которой не должно быть особых проблем.
    
    Улыбнувшись приятным грёзам, Маша направила их к нужному результату. Одобрительно взглянув на будущего ассистента, директор картины радушным жестом предложил девушкам чаю с оказавшимися рядом на блюде двумя кусками бисквитного торта. На том, что достался именно ей, Маша увидела загубленную ножом половинку крошечной кремовой розочки с изумрудным листом. Девушки отчалили из кабинета. И Маша ощутила в руках свёрнутый в трубочку договор. 
   Она задумалась: может, не надо было вставлять это чаепитие? Вдруг там не окажется ничего, кроме сахара?


   Уже полтора года Маша существовала в тесной, забитой всяким старьём комнате, под зорким оком престарелой хозяйки. Жильё вместе с многочисленными правилами, изрядно  пожившей, но сохранившей отменную память Зинаиды Никаноровны,               
действовало на Машу угнетающе. Единственное, чем действительно разрешалось пользоваться квартирантке, так это сном.  А еще можно было совершенно без спросу создавать грандиозные фантазии. Не воплощаясь,они, вероятно, оседали где-то в               
закоулках съёмного жилища среди бесчисленных  коробок, облезлых чемоданов, сломанной швейной машинки с пробитым футляром и (по всей видимости, припасенных когда-то  «на чёрный день»), трёхлитровых банок не то со сладким варевом, не то               
с адским зельем,  вот-вот готовым стартовать к потолку. Звонок Анжелы, ворвавшийся в гущу этих великолепных хозяйских экспонатов (не позднее середины прошлого столетия), явился для Маши настоящим глотком озона. Анжела говорила быстро, короткими яркими фразами, похожими на праздничную пальбу из ракетницы. И Маша, слегка возбуждённая после звонка приятельницы, ухватила только несколько ключевых слов: встреча и работа в кино.
   С Анжелой они познакомились на мероприятии по случаю юбилея одной фирмы.  Имевшая музыкальное образование, Анжела пела  тогда о несчастной Лизе, что под напором обстоятельств размышляла: пуститься во все тяжкие или отравить жизнь сопернице, неожиданно умыкнувшей у неё любимого мужчину. Пока «подающая большие надежды» музыкальная группа репетировала, Маша украшала зал ресторана заранее изготовленными художественными причиндалами в красно-золотистых тонах. Вечер получился: перепившие юбиляры, оборвавшие несколько Машиных украшений, остались довольны. Маше выдали в конверте скромный гонорар, который уже на следующий день перекочевал в карман восьмидесятилетней  хозяйки квартиры. Девушки обменялись телефонами и потерялись на полгода. Теперь каким-то чудом Анжела вспомнила о Маше.

   Маша нашла Анжелу в маленькой кафешке, расположившейся на углу тихих переулков. Они заказали по чашке капучино. Выяснилось, что приятельница позвала Машу в кинопроект помощницей художника-гримёра. Сама Анжела должна была петь               
в фильме   за кадром. Заметно было, что она уже чувствовала себя почти звездой. Маша получила инструкции, чтобы её «сучки и задоринки» на собеседовании никто не заметил. Но единственное,  что она хорошо уяснила, так это то, что ей выпал обалденный шанс из-за болезни какой-то опытной ассистентки. И тут Маша почувствовала, как у нее заныли ноги. Иногда такое случалось, когда она чего-то боялась.  Анжеле, заметившей тревожные симптомы (когда те с ног скоро перекочевали на лицо), пришлось использовать едва ли не все возможности нашего «великого и могучего». Умело расставив акценты в нужных местах своей вдохновенной и убедительной речи, она  разметала все Машины страхи и сомнения, подобно той службе, что разгоняет тучи перед празднованием в столице Дня города.   
   Пока добирались до киностудии, Маша дважды прокрутила воображаемый ролик с солидным директором, разговором по существу дела и чаепитием.  А когда уже были на месте, снова разволновалась и стала бледнее убийственной поганки. Из-за чего они с Анжелой еще на несколько минут застряли в коридоре, увешанном фотографиями сцен знаменитых кинолент. За нужной дверью в прокуренной комнате  за столом сидел тот самый солидный лысоватый директор из Машиного «ролика». Это Машу воодушевило, и она, попрощавшись со всеми страхами, напустила на себя вид опытного ассистента. Едва они обменялись парой фраз, как дело было решено. Тут в кабинет забежала администратор, предложила выпить чаю. Маша почти не удивилась вдруг возникшим на столе двум огромным кускам бисквитного торта  и разрезанной пополам розочке на её порции – у кого-то из киногруппы был день рождения.

                II               
   Маша победоносно сияла. «Блестяще! - Тряхнув чёлкой, констатировала Анжела. - Смотришься покруче картины  «Медный таз на солнцепёке». Не знаю, как тебе удалось  так быстро охмурить директора, но это только полдела.               
Нужно ещё художнику-гримёру понравиться. А она, замечу, будет другого полу». И, подготавливая Машу к работе, тем не менее, посоветовала добавить к её образу немного красок:   «А то какой ты, на фиг, гримёр!».
   Маша, как это случается со многими творцами прекрасного, почти не пользовалась косметикой. Её более интересовало то, что она создаёт, чем собственное отражение в зеркале.               
 

     Маша всегда  чувствовала в себе дизайнерскую жилку, но необходимые корочки подтверждения ее таланта,  получить не удалось. И теперь, когда на нее шишкой свалилась работа ассистента,  она невольно задумалась о перипетиях судьбы. Вообще-то, когда-то Маша училась в педучилище, потом работала в школе, объясняя               
детишкам азы первостепенных знаний. Затем бросила учительство и занялась искусством, к которому имела врождённые склонности. Перепробовала она многое:  расписывала разделочные доски, украшала детские утренники, свадебные кортежи и даже похороны, сочиняла незамысловатые рисунки для визиток. Но однажды забросила всю эту, как считала, мелочёвку, и уехала в пригородный монастырь, чтобы, став иконописцем, прийти к истине и душевному покою. Правда, едва получив уроки иконописи и приобщившись к размеренной жизни монастыря, неожиданно для всех покинула обитель. Создание святых ликов оказалось не тем делом, какое в действительности просила Машина душа.      

   Разглядывая себя в зеркале гримвагена, Маша расставляла многочисленные баночки и упаковки с гримом. Ей, кажется, повезло. Художник-гримёр оказалась приветливой сорокалетней брюнеткой. Маша аккуратно выполняла все её распоряжения, и потихоньку наблюдая  за начальницей, набиралась опыта. Немного понервничав в первую неделю, на второй уже Маша освоилась. И, воспользовавшись в очередной раз цитатами из книги «Сила в…», ощутила  спокойную уверенность. Это было похоже на волшебство: советы американца действовали!
   Она задумалась: что за слова тогда были скрыты под рукой толстяка в метро? Может быть,  книга называлась «Сила ваших мыслей»? Или «Сила внимания»? Или… Но тут резко открылась дверь, и с некоторым усилием (гримваген был старый, без необходимой подъёмной ступеньки), в гримёрку поднялся человек. Маша узнала его, оторопела, и не сразу ответила на приветствие.
- Вы кто? – Решительно спросил мужчина.
-  Маша. Ассистент. – Пролепетала она. Куда только подевалась её «спокойная уверенность профессионала».
   Он произнёс что-то вроде «угу», снял куртку, сел на диванчик в углу и, раскрыв папку со сценарием, углубился в чтение.
   Маша зачем-то начала перекладывать салфетки. Потом, точно арфистка, прошлась кончиками пальцев по шеренге флаконов с пахучим содержимым для снятия грима и укладки причёски, затем по  баллончикам с лаками, и закончила вариацию на большой, плоской коробке с разноцветными тонами. Он, слава Богу, не заметив её манипуляций, не отрываясь, читал.
   Чего она так испугалась? Маша вздохнула, видимо, слишком громко. Потому что он покосился в её сторону с лёгким удивлением. А мысли Маши уже летели далеко-далеко  от тесного, с качельным эффектом гримвагена, где она проходила первые уроки киношного грима.
                               
                III
   Шестнадцатилетие Маши ознаменовалось тремя событиями. Во-первых,  сразу после дня рождения разошлись её родители, во-вторых, она передумала поступать в художественное училище, подальше забросив кисти и краски, и, в-третьих, Маша                               
влюбилась. По-настоящему. И долее пяти дней не смогла удерживать в себе этот важный секрет. Только близкая подруга и могла разделить Машино состояние, замешанное сразу на нескольких душевных ингредиентах – непрерывного обожания,                               
изливающейся откуда-то свыше радости и (почему-то усиливающейся к выходным), подмораживающей сердце тоски.
               
               
    Маша ощутила потребность видеть Его уже с утра, когда сон отпускал её в новый день. За большой цветной портрет, (на котором  Он был удивительно хорош),               
понимавшая толк в красивых мужчинах одноклассница Бузякова вытребовала с Маши целых две работы по черчению. И Маша, чтобы получить фото любимого из популярного журнала, потом, вместо воскресного отдыха, корпела над чертежами. Это была первая Машина жертва  ради Него. В мыслях она писала Ему письма, но до бумаги дело так и не дошло. Не хотелось, чтобы они попали в чужие руки. Маше совсем не представлялось, что Он шлёт ей ласковые ответы. Как-то достаточно было того, что по неосязаемым волнам письма улетали к Нему, и это поддерживало Машу в последний школьный год. Потом любовь её стала привычной. Она никуда не ушла, не растворилась, а просто забилась в дальний уголок Машиного сердца, и изредка напоминала о себе через какой-нибудь знак.
    Маша обладала замечательной фотографической памятью. И, зная лицо на портрете до мелочей, совершенно неожиданно могла обнаружить Его черты в ком-нибудь другом. Поступив в  педучилище, Маша подметила у учителя физкультуры точно такую же, как у любимого, изящную форму губ (хотя нос преподавателя при этом висел большой сливой). И физрук, не догадываясь об истинной причине Машиного к нему расположения, вошёл в число приятных ей  людей. Как-то на неё налетел в коридоре парень из параллельного потока,и у него обнаружились точно такие же скулы, как у того, чей образ был Маше дороже всего.  По такой веской причине она улыбнулась парню, и  скоро тот поджидал её после занятий. Словом, Маша, будто в личной кунцкамере, в особых ячейках памяти  разместила не только слегка пухлые губы физрука Копылова, мужественные скулы приятеля Андрея, но также тонкий нос с едва заметной горбинкой, принадлежавший молодой продавщице из продуктового магазина, аккуратно подстриженную густую каштановую шевелюру с лихой чёлкой набок, доставшуюся парню её подруги, не атлетическую, но всё же подтянутую и крепкую фигуру знакомого отца из соседнего дома, и ещё нескольких носителей священных черт своего любимого.
   Долго Маше не встречалась мимика, похожая на ту, какая была у Него. Но и этот недостающий экспонат был однажды оформлен и помещён в надлежащую ячейку. Как-то летом  с однокурсницами Маша поехала к Азовскому морю. Кроме небрежно-спокойных волн и, безгранично-щедрого южного солнца, согревавшего их молочно-сизые тела, Маша не нашла здесь ничего примечательного. Каждый вечер, после осмотра в зеркале следов дополнительной загорелости, девчонки наряжались в открытые облегающие платья  и отправлялись на дискотеку  в летнее кафе. Оттуда, полусонные, волоча уставшие ноги  в номера-пеналы турбазы, они обещали себе завтрашний вечер провести по-тихому, с книжкой. Но на следующий же день, забыв о данных обещаниях, намазывали и накрашивали себя из бесконечных тюбиков и флаконов, извлечённых из пухлых косметичек, и вновь бежали  за манящим их праздником. Натанцевавшись, как говорится, до упаду в первую неделю, Маша решила больше не истязать своё тело. С наслаждением растянувшись на узкой кровати с книгой, она осталась в номере одна за всех. И через полчаса уже  встретилась с обладателем недостающей её кунцкамере любимой мимики. Он постучал в дверь, по-соседски спросил иголку с ниткой, и улыбнулся так, как мог бы улыбаться Маше её недосягаемый возлюбленный. Она по-товарищески помогла нежданному гостю пришить карман и, кажется, вместе с ним пришила к себе  самого парня.
               
   Артем, как выяснилось в тот же вечер, жил в двух часах езды от Коптяринска, что не стало преградой для встреч с Машей. В общем, у Маши закрутился первый настоящий роман. Но как бы ни развивались дальше события её жизни, портрет настоящего героя, ранившего когда-то юное сердце Маши, неизменно висел на видном месте, в терракотовой рамочке под стеклом. Иногда Маша подходила к Нему и               
кончиками пальцев осторожно дотрагивалась до щеки.Ей казалось, что из                               
грустных глаз Его порой катятся слезы. А она будто утирает их, утешая своего мужчину. Странно, но Маша никак не могла представить Его весёлым.
   Знала она о Нём совсем немного. Играя в театре, Он нередко снимался в кино. И к удивлению, год от года не старел, оставаясь тем же обаятельным,  сильным и мужественным, каким она увидела Его в одной из первых ролей. Он не играл               
бандитов, неверных мужей и прочих отрицательных личностей. И Маша решила, что её возлюбленный слишком добр для того, чтобы «излучать на зрителя негативную силу».               
  Артем, дважды в неделю привозивший Маше в Коптяринск свою улыбку (которая  напоминала ей  о Нём), добился расположения  девушки. Через полгода Маша вышла за Артёма замуж и на некоторое время уехала из  Коптяринска  на родину супруга. Портрет своего настоящего возлюбленного взяла с собой. Артём, поначалу принявший её интерес к актёру за женскую причуду, через некоторое время прозрел. Молодой
муж был немало уязвлён, застав Машу за обычным для неё делом – она  скользила кончиками пальцев по гладко выбритой щеке на портрете и с нежной грустью смотрела актёру в глаза. Артём продержался после этого ещё полгода, а затем, почти одновременно с Машей, решил плыть по жизни, как говорят, в разных лодках. Маша вернулась к маме в Коптяринск. Потом искала себя в разных профессиях.  Иногда ей  встречались мужчины, надеявшиеся на то, что Маша полюбит их. Но она, словно давшая обет монахиня, сердцем, оставалась верной только Ему, единственному. И больше уже не делала попыток  выйти замуж.
               
                IV
  Маша вздрогнула: в гримвагене хлопнула дверь. Появилась художник-гримёр. Он отложил сценарий и несколько вальяжно устроился в кресле. Начальница работала с Его лицом, а Маша  искоса наблюдала за Ним: в зеркале отражалась, словно только что вынутая из морозильника, маска отрешенной неприступности. Скоро под руками художника она  порозовела, стала более живой. Маша подумала: наверное, сейчас Он прокручивает в голове роль. Потом отвлеклась – подошли актёры второго плана. Когда Маша гримировала и причёсывала их, Он ушёл. На съёмочной площадке ей пришлось совсем близко подходить к Нему, чтобы проверить грим, широкой кистью припудрить лицо. Она всё делала механически, боясь встретиться с Ним взглядом. Маша отметила, что совсем не чувствовала радости оттого, что вот, наконец, может видеть и слышать Его, как говорится, живьём. Напротив, у неё появилось странное беспокойство.
   Спустя неделю Он снова приехал на съёмки. И отыграл в гримёрке ту же сцену, что и в первый раз. Также устроился в углу со сценарием, с той же миной сел в кресло и те же распоряжения отдал художнику-гримёру (добавив к ним пару замечаний). Он больше молчал, но если вдруг начинал говорить, то с некоторым раздражением (что, наверное, от лёгкого шока Маша не приметила в прошлый раз). Движения Его были, как будто хорошо отрепетированными: неторопливыми и лаконичными. В паузах между съёмками Он расхаживал точно породистый конь, отбросив назад красивую голову с развивающимися на ветру блестящими каштановыми волосами. И демонстрировал всем своим  видом, что с трудом терпит «бадягу», в которой участвует. Иногда с возмущением повторял: «Немыслимо! Немыслимо!» И в редких случаях, когда Его мнение к удивлению совпадало с режиссёрским, небрежно и с деланной улыбкой бросал: «Всё ОКей. Мы за одно».
   На следующий день снимали в невероятно тесной комнате. Потребовалось много света. Мощные лампы жарили так, что напомнили Маше полуденный зной тогда в Приазовье.
   Прижавшись к тёплому дверному косяку, Маша наблюдала за актёрами. Он                изображал героя-бизнесмена, пытавшегося объясниться в любви молоденькой
девушке. Бизнесмен мучился сомнениями: способно ли это юное создание любить его самого, а не деньги,  которые так привлекают её подруг? Поняв, что был слеп,               
герой выпаливает всё, что наболело, называет возлюбленную «куклой Барби», и выбегает из комнаты.               
   На каком-то из дублей, утомившись от духоты, Маша ненадолго прикрыла глаза. В лёгком сарафанчике она стояла на белом, обжигающем песке. А рядом был… Он.               
Один в один, как на портрете…  Вдруг прекрасное лицо его  сморщилось, словно от нестерпимой зубной боли. И неожиданно (как будто Его гримаса явилась тому причиной), где-то близко раздались раскаты грома... Тут же их перекрыл               
истошный крик…                               
    Еще стоя на горячем песке, она почувствовала, что на неё свалилось что-то большое и тяжелое. Открыв глаза, прямо перед собой увидела Его лицо, искаженное болью и злостью. Он тяжело сопел.                               
   Убегая из кадра, Он запнулся за змеящиеся по полу кабели,  опрокинул светоустановку, которая и наделала столько шуму, а еще больно ушибла Ему руку. От испуга Он закричал, как ребёнок, и… врезался в стоявшую в дверях, Машу. Потом уже, отойдя от Маши, долго злился, изрыгая ругательства, к чести Его, не требующие цензуры.
   Чтобы разрядить обстановку, послали за чаем для пострадавшего актёра. Приблизившись к Нему, Маша впервые внимательно  разглядела Его. Помог яркий свет. Даже хороший грим не смог спрятать морщины: словно тонким резцом они были выполнены над переносицей, а от глаз расходились к вискам, как на детском рисунке, солнечными лучами. В причёске, в узкой полоске у корней волос едва заметно пробивалась вперемешку с тускло-серыми прядями, седина. (На экране всё это куда-то пропадало. Она догадалась:  молодильными яблоками были искусное освещение и  мастерство оператора). В глазах Его, с порозовевшими от напряжения белками, читались какая-то величайшая усталость и по-детски капризное недоумение: «Ну, что вам всем от меня надо?!». На портрете, что висит в Машиной комнате, Ему чуть более тридцати, а теперь, кажется, сорок восемь. Но Он всё ещё играет героев-любовников. И заметно боится, что, если  завтра утратит свой моложавый «торговый вид», то останется без ролей в «самом главном из искусств».
   Маша взяла салфетку, чтобы убрать пот с Его лица. Коснулась пальцами щеки и  вспомнила, как не раз делала это дома. (Оказывается, то были не слёзы, а капельки пота!) Она улыбнулась. Чуть-чуть, одними глазами. Похожий на нахохлившегося воробья, Он поймал её ироничное состояние и, не скрывая раздражения, сказал тоном, перебравшего популярности артиста:
- Ах, Вам ещё смешно! Работайте,… пока Вас не заменили!

   Маше хотелось рассмеяться, но она сдержалась. Извинилась. Ради общего дела. У актёра стресс. Она будет терпеть и сочувствовать. Именно с этого
момента в ней что-то  перевернулось. А, может, встало на свои места? Маша увидела, как множество крошечных  зонтиков седого одуванчика взмыли в небо. Ей стало легко. Она впервые спросила себя: стоило ли тогда, в выпускном классе за фотографию совершенно чужого ей человека отдавать ленивой  «коммерсантке» Бузяковой целых два чертежа?
   В конце съёмочного дня художник-гримёр обняла Машу:
- Ребята говорят, что наш красавчик Джонни здорово на тебя налетел, и, кажется, не извинился? Как у тебя? Нигде не болит?
-  Ничего. Уже не больно. – Маша, не совсем поняла смысл вопроса, так как, в нарушение всех законов физики, сейчас не ощущала собственного тела.


   Ранним вечером, вернувшись со съёмки домой, она первым делом поинтересовалась у Зинаиды Никаноровны, не надо ли вынести мусор. Потом в комнате сняла со стены  портрет и вышла на улицу. У мусорного бака Маша ещё раз взглянула на Него.               
Прощальные солнечные лучи отразились в стекле и, мастерски, выразительно подсветили лицо актёра.               
- Ой! Это же Вадим, как его… Кизьянов! – услышала она за спиной. – Он?
- Он!- подтвердила Маша и обернулась. Перед ней стояла на роликах девчонка лет четырнадцати. - Хочешь? Забирай!
В ответ тинейджерка радостно закивала, сообщив, что у неё такого нет, а она его фанатка. И, прижав портрет к груди, покатила дальше.

Февраль, 2010