Глава шестая
СТАРУШКА-КОНТРАБАНДА
Ребята не выдержали двух часов после ужина. Да и ужинали с таким нетерпением, что не заметили, что ели. Даже вкуса не почувствовали, а им такой ароматный узбекский плов подавали. Его запах валил с ног проголодавшихся счастливцев, аутсайдеров от спорта и зрителей состязаний, которые после мероприятия воздали себе должное на горках в бассейне, волейбольных и баскетбольных площадках, поле для мини-футбола, качелях и тренажёрах.
Помещение для разнорабочих без определённой специальности нашли с трудом. Ни в коридорах, ни в переходах, ни в самих каютах и близко не было хоть малейших признаков «верхних» удобств. Отсутствие комфорта заменяла чистота и порядок.
Дина отыскала каюту с указанным номером и постучалась.
- Одну минутку, - раздался голос Милены.
Ребята переминались с ноги на ногу, но хозяйка не спешила их впускать.
Прошла не минутка, не меньше пяти.
Наконец, дверь открылась и из неё высунулась голова женщины, плотно покрытая белой косынкой.
- Дина? – удивилась Милена Евсеевна. – Я ведь просила прийти позже.
Дина виновато потупилась:
- Невмоготу было ждать. Простите. Может, вы нам уже сейчас скажете?..
Хозяйка была явно недовольна ранним визитом.
- Сейчас я и собиралась заняться вашими делами. Ну, раз пришли, не стоять же вам в коридоре. Здесь темно и сквозняк. Подождите ещё пару минут.
Она скрылась за дверью, не забыв закрыть её на замок.
- Странная она какая-то, - сказала Кроха.
- Тс-с, - прошептал Лис и приложил палец к губам.
А сам прислонил своё лопушистое ухо к двери чуть повыше ручки.
Все замерли. Динка напряглась, но на этот раз она не стала высказывать своё мнение относительно подслушивания. А Ванька стал предавать шёпотом то, что слышал.
- Их двое. Эта тётка: «Там дети пришли, нужно впустить…»… Другая: «Зачем звала, Милка»? Тётка: «Помочь нужно ребятишкам…»… «Выдумываешь всё… Авторитета захотела?»… «На кой он мне? Тебе же я правду сказала…» «Угадывать ты мастерица, точно… Вдруг откроется»? «Они порядочные…» «Тоже «увидела»… »
- Ну?.. – нетерпеливо подтолкнул парня Старшина.
- Отстань. Возятся… Что-то упало… Похоже, прячут от нас… Разговаривают, но теперь ничего не слышно.
Лис едва умел отпрянуть от двери, как она отворилась, и Милена Евсеевна, всё ещё хмурясь, разрешила войти.
- У нас неубрано было. Неловко гостей принимать.
- Да уж, застали вы нас врасплох, - подтвердила её соседка, в которой Страдивариус узнала свою благодетельницу-казачку. – Женечка! И ты здесь?
- Дина – моя подруга.
- Понятно.
Видно было, что она пребывает в замешательстве.
- Вас так много, даже посадить негде. Ну, размещайтесь, как можете. А мне уходить надо, ещё одна работёнка есть.
Но она всё как-то не решалась выйти из каюты.
Милена попросила ей не мешать. Она забралась на свою койку с ногами, прикрылась простыней и стала что-то шептать.
В дверь постучали.
- Ещё гости? – удивилась казачка с Кубани. – Кто бы это мог быть?
Она метнула взгляд в сторону встроенного платяного шкафа и открыла дверь.
В каюту вошёл пожилой мужчина.
Увидев его, вскочила и Милена.
Лицо вошедшего было неприятно: широкий, но низкий, в шрамах, лоб, кривой нос и безвольный тройной подбородок. Глаза зыркали по сторонам.
- Что за толпа? Откуда? Отвечайте, Серафима, Милена!
- Это моя племянница, - обняла Милена Дину дрожащими руками. – Сегодня на сортировке рыбы случайно встретились. Я даже и не знала, что она в лагере, Валерьян Жоржевич.
- Твоя племянница в таком лагере? – начальник разнорабочих пренебрежительно хмыкнул. – Что-то не верится.
Дина отважно выступила вперёд:
- Я и мои друзья были награждены путёвками за поимку преступника.
- Ух, ты, сыщики-любители, - презрительно расхохотался противный Жоржевич. – Ладно, сегодня я добрый, ругаться не буду. Но вот ты, Серафима, почему ещё не в посудомоечной?
- Уже иду, вот выходила, да вы и постучали…
- Геть отсюда!
- Меня уже нет!
Она выскользнула мышкой.
- Вот что, Миленка, попрощайся с этим курицыным выводком и в прачечную. Там помощь часа на полтора нужна. Быстро.
- Но я только что с сортировки. И отдохнуть не успела.
- На том свете отдохнёшь.
- Устала я сильно.
- После смены я тебя рассчитаю, не люблю строптивых…
Милена засуетилась:
- Что вы, что вы, Валерьян Жоржевич, конечно, я помогу.
- То-то же. Не задерживайся.
Мерзкий мужик ушёл.
Милена явно не знала, что делать с детьми. Но те и не собирались покидать каюту. Они решили остаться до победного конца, всё равно им пришлось бы ждать озарения ясновидящей.
- Можно мы тихонько побудем здесь? Честное слово, ни к чему не прикоснёмся.
Женщина решилась:
- Ну, хорошо, я скоро вернусь, только посмотрю, в чём дело. Этот Жоржевич такой вредный. Я, наверное, и не нужна, но он так и выискивает для нас задания, чтобы в праздности не сидели. А главное, ему всё интересно.
Она уже открыла дверь… Обернулась:
- Дина, я вам доверяю, надеюсь, что вы не из любопытных…
- Не обижайте, Милена Евсеевна! – за всех ответил Панька. – У нас есть правила!
- Закройтесь на задвижку, - велела хозяйка. – Никому не открывайте.
Панька закрыл дверь и сделал спиной шаг назад. Огурец и Канат решили подшутить: один подставил коленку, второй раскрыл объятия, чтобы Гребешок мог рухнуть ему на грудь.
Гребешок с возгласом неожиданности и рухнул, но Сенька не удержал его, и они вместе навалились на раздвижные дверцы шкафа. Те подались внутрь, а потом разъехались в стороны, и в тесноту помещеньица вместе с матрасом и подушкой вывалилась сухонькая старушка.
- Ой!!! – Данька.
- Вау-у! – Вероника.
- Ва-а-ще!!! – Кроха.
- Кино! – Канат.
- Цирк!!! – Огурец.
- В самом деле… - Дина.
- Ик! К-ха, - Генька.
- Бах! Бетховен! Моцарт и Сальери в одном яйце! – разразилась тирадой Женька.
- Ну и ну! - Панька потирал ушибленный затылок.
- Ножки гну! – легко вскочила и втёрлась между крепкими ребятишками слегка испуганная, но явно развеселившаяся бабка. – Предатель есть?! Фашист-собака нет?! Валерька Жорж приходил, гад-вонючка, да?!
И нарисовалась картина достойная Васнецова, Репина, Крамскова и портретиста Коровина вместе взятых: по обе стороны от дверей, поджав ноги, оперевшись на стенки каюты, сидели казачата с открытыми ртами и слегка дрожащими подбородками, а впереди тесного пространства стояла, уперев руки в бока, весьма колоритная фигура.
На затылке и правом ухе едва держалась бандана. Из-под неё выбивались «локоны» наигустейших седых волос. Косматые брови нависали над смешливыми и очень добрыми глазами. Рот у старушки был, как в песне у Высоцкого «хоть завязочки пришей», а в нём нетронутый ряд настоящих белоснежных зубов.
Она делала вид, что сердится, но едва удерживалась от смеха: по-детски радовалась смешной ситуации раскрытия её пребывания на корабле.
Через полчаса ребята, по очереди наобнимавшиеся со своей землячкой, знали о старушке всё.
Любовь Назаровна Скородомова была их «одностаничницей». (Напомним, что эта часть далеко за миллионного города Ростова –на-Дону до революции звалась станицей). Родилась и росла до пятнадцати лет на Нижней Гниловской, на улице, которая ныне называется Амбулаторной.
Детство её и юность пришлись на трудные для страны времена. Было Любаше десять лет, когда началась война. Много пережила семья без отца и деда-добровольца, ушедших на фронт. Впрочем, не только Скородомовы, ясное дело, испытывали и нужду, и голод, и холод, и потери. Погибла бабушка Маша и маленький братик Вася, ушедшие в гости в Нахичевань и попавшие под облаву. Тогда расстреляли больше сорока человек.
Предатели-полицаи донесли, что известный казак Назар был профессиональным военным и при этом комиссаром. Любаша с матерью едва успели скрыться. Перебрались на Кубань к родственникам. В пути Надежда Петровна заболела и через месяц после приезда к жене двоюродного брата мужа, оставила дочь на попечении, к счастью, очень доброй и заботливой тётушки Кати.
Отец Любы пропал без вести в фашистских лагерях. А тётя своего супруга дождалась, да только к беде. Кому-то из представителей высшего командования что-то не так сказал молодой и пылкий демобилизовавшийся капитан Скородомов. Было это уже в Кропоткине, в конце 1946 года.
Пришлось, чтобы не попасть на Колыму, капитану срочно удирать назад в Германию, где ещё на несколько лет оставались его друзья, офицеры-переводчики.
Слуху о нём не было долгих двенадцать лет. Ровно столько было рождённым после его отъезда близнецам Римме и Серафиме… Перетулкиным.
Устала Катя ждать мужа и воспитывать девчонок без мужика, хотя не вышедшая замуж Любаша и помогала ей изо всех сил. От одиночества стал меняться и характер Кати. Она стала хуже относиться к девушке. А та терпела.
Через десять лет к хозяйке приткнулся бездомный тридцатипятилетний фронтовик Иван Перетулкин. Соломенная вдова сказалась вдовой взаправдашней (она не знала, может, это так и было?) и расписалась с Ваней, который оказался и более покладистым, и более работящим, что важнее всего, более ласковым, чем бывший супруг Андрюша.
Тот приехал в СССР под чужим именем с намерением забрать жену и ребёнка, о котором только и знал, что кто-то должен родиться.
Люба присутствовала при встрече…
- Дождаться не могла мужа-изгнанника? – Андрей был в гневе.
Но гнев его был неправедным.
- Десять лет ждала с двумя детьми на руках. Вон у Ланки Козловой муж в закрытом лагере без права переписки сидел, в прошлом году только его амнистировали. Так он умудрялся весточку подавать, что жив и чтобы жена его не забывала, ждала, родственникам наказывал, чтобы троим ребятишкам его помогали. А ты на свободе жил. Да и скажи мне, Андрей Митрофанович, сам-то, что, без жены управлялся? Только без брехни.
- Я – мужчина! Мне без женщины – зарез. Ни постирать, ни приготовить, ни убрать, как надо. Да и молодой я ещё, кровь играет.
- Ишь, ты, какая несправедливость! И мне без мужика – зарез. Ни угля привезти, ни дрова распилить, ни крышу перекрыть. Да и молодая я ещё, по мужу стосковалась.
- Я все годы нерасписанным жил.
- Кобель ты и есть кобель. А мне честь дорога. Ваня – не сожитель мне, а муж. Что ж сейчас приехал?
- Ангела умерла при родах в прошлом году, - как-то без грусти, привычно сказал Андрей.
- Вспомнил, значит.
- Вспомнил, собирайся.
- Ишь, ты, - произнёс молчавший до сих пор Иван. – Собирайся! А меня спросил?
- Ты кто такой?
- Мужчина, который отвечает за свои поступки...
Что здесь началось!
Девчонки в рёв: папочка любимый (это к Ивану), мы только с тобой, никуда ни в какую Германию не поедем. На фига, мол, она нам, неметчина, от которой столько беды приключилось?
Выставили, короче, отца и мужа, по документам передового ганноверского рабочего мануфактурного предприятия Ганса Догмана, из старой усадьбы его дедов.
Но вот история! Любка, которой катило под тридцатник, потеряла голову от неописуемой красоты бывшего бравого фронтовика и, скоропалительно согласившись на брак с ним, отбыла в Германию.
На самом деле, Андрей Митрофанович Скородомов, с детства прекрасно владеющий немецким языком, бывший хорошим организатором, вёл профессиональную пропагандистскую работу. За это получал весьма неплохие деньги. И имел небольшой, но комфортабельный домик с добротной мебелью и садиком (наследство Ангелы – он соврал Катерине, немка была его зарегистрированной в ратуше женой).
Жильё располагалось в районе, на трёх улицах которых жили потомки эмигрировавших в начале двадцатого века казаков с Дона и Кубани.
У Любы сложился интересный круг общения. Она мало знала, но была восприимчива. Научилась языку, охотно сидела с соседскими детьми, потому что Бог своих не дал. Была приветлива и слыла хорошей слушательницей. А в казачьих семьях в уюте и на домашних харчах доживало свои века множество стариков, некоторым и до ста доходило. Любили они вспоминать былое о казачьих порядках и преданиях своих родов. Наслушалась Люба вдоволь, и всё-всё запомнила.
Жили с мужем хорошо, дружно. Андрей деньги приносил в дом. Его скуповатость шла хозяйству на пользу: парочка свиней, поросятки, куры, индюшки, кролики. Держали корову, телёнка.
Андрей через восемь лет после женитьбы оставил «общественную» работу и посвятил своё время хозяйству.
Люба носила парное молоко соседям. Брала недорого, а одной семье помогала бесплатно: ради Христа просила девяностолетнюю бабушку и её немощную семидесятилетнюю дочь принимать от неё молоко, сметану и мясо… Ох, сколько взамен интересного рассказывали эти женщины!
- Любовь Назаровна! – воскликнул Гребешок.
- Да, внучёк?
- Пока мы здесь, расскажите и нам о заграничном казацком житье, пожалуйста! Мне особенно хотелось бы услышать о Ганновере.
Бабка усмехнулась, что-то почувствовав, перешла на немецкий и спросила:
- Как тебя зовут, мальчик?
Панька быстро ответил на том же языке:
- Пантелей Гребешков. Я в начале лета вернулся из Ганновера. Отец работал прорабом на стройке. А я учился в немецко-русской школе. Знал, конечно, что отец и мать – из старинных казацких родов. Но мне это казалось архаизмом. Мне нравилась история всегда, но в основном, древние и средние века Европы.
Старушка одобрительно улыбнулась и по-русски спросила:
- А теперь?
- Мне всё, всё интересно о родном крае, о путешествиях, приключениях казаков, о переселении их в другие места…
- Мне тоже, - поддержала друга Матвейка. – Пожалуйста, расскажите.
- Стоп! – остановила её Кроха. – Всё это, конечно, любопытно всем. Но сначала всё-таки доскажите свою историю. Почему вы снова в России? И теперь стали старушкой-контрабандой?
- Ах, детки! Я даже слова такого - «ностальгия» раньше и не слыхала. Мне в радость был и мой муженек, и уход за домашней тварью, садом, огородом. Никогда не задумывалась о том, что мы будем есть, что пить, что по праздникам на себя надевать. Полны сундуки и закрома…
Она заохала и поджала задрожавшие губы.
- Андрюшенька был старше меня на пятнадцать лет. Мне сейчас 78 лет. Аккурат, в этом возрасте призвал его Господь к себе. Всё было ровнёхонько. Но однажды утром говорит мне: «Видел во сне Катюху, Ваньку её и девок-дочерей, которые меня не признали и выгнали. Все, кроме Симки, весёлые такие, пьяные. Смеются, радуются. Стол такой, какой, помню, у батьки с мамкой по молодости бывал в дни святых праздников. Зовут меня к себе, угощать хотят. А я боюсь идти, но мне очень хочется. Я шаг вперёд, шаг назад. Потом решился. А Серафима руками машет: не иди, мол, не надо. А я пошёл, не послушался». Я ему говорю, что пустой сон, мало ли что в голову сонному полезет?
Андрюша покачал головой: «Нет, не к добру, чую, помру я нынче».
И, впрямь, ночью, тихохонько отошёл, не успев исповедаться и причаститься.
Я затосковала до жути и списалась с Серафимой. Она жила в том же доме вековухой. Той зимой, которой помер мой супружник, её сестра Римма с мужем приехали в гости из Питера и уговорили стариков пойти на зимнюю рыбалку.
Дни стали теплеть, и Сима отговаривала немолодую компанию от авантюры. Не отговорила, но сама не пошла. Стариков и дочку с зятем нашли в разных местах спустя несколько месяцев…
Переписывались женщины несколько лет. Все потонули.
Люба оплатила Симе поездку в Ганновер, и та жила у неё долго и в довольстве.
Но тянуло её на Кубань.
Однажды потянуло и Любу в родные пенаты.
Давненько троюродные сёстры не переписывались по-старинке, и не созванивались по быстрой сотовой связи. Оказалось, что Серафима часто болела и задолжала медицине и платной, и «бесплатной» огромную кучу денег. А та, «медицина», настоятельно рекомендовала шестидесятидвухлетней даме регулярный физический труд в морском воздушном окружении, диету, состоящую исключительно из морепродуктов.
Люба, продавшая свою усадьбу вместе со всем содержимым, распрощавшаяся со страной, в которой прожила ровно пятьдесят лет, свалилась на голову кузине, которая к моменту воссоединения на земле предков также продала свою усадьбу вместе с содержимым и готовилась к путешествию.
Встреча была безрадостной, так как обе пожилые сестрицы оказались без жилья и практически без средств к существованию.
Серафима Ивановна (Андреевна), чтобы не «сесть в долговую яму» по требованию добросердечных людей в белых халатах, расплатилась с «самой лучшей в мире» и осталась на бобах. В плавание на «Острове Царственного Змея» в качестве сортировщицы рыбы и одновременно «прислуги за всё» она пускалась по рекомендации своей старинной подруги, матери главного врача лагеря в отечественном исполнении. За пазухой она днём и ночью держала потёртый кошелёк с оставшимися рублями. Третью ночь проводила по милости новых хозяев дома в сарае.
Любовь Назаровна отправлялась на родину куда богаче. Она не доверяла банкам, и всё своё взяла с собой, рассовав несколько десятков тысяч евро по разным местам в багаже и в одежде на собственном тощеньком тельце.
Упаковываться ей помогала бывшая помощница по хозяйству, с которой Любочка прожила бок о бок восемнадцать лет и щедро платила ей, дарила подарки. Она старательно вшивала, вкалывала, вкладывала купюры, чтобы не рассыпались, не потерялись.
Банк ли такие денежки выдал, Марта Зингерт ли на старости лет не выдержала испытания золотым тельцом, но настоящей валютой оказалась лишь та, что находилась в том же месте, что и у сестрицы, да ещё мелочёвка в сумочке.
В общей сложности в наличности у старушки осталось в переводе на русские монеты 35 тысяч 290 рублей.
Ну и сколько, и где на них проскрипишь?
Обратиться к немецким властям? К отечественным? У Любы было немецкое гражданство. В её годы она уже не собиралась возиться с формальностями. Цыганка в Берне, куда они ездили с мужем в годовщину свадьбы в 80 году, нагадала ей, что и её век – 80 лет.
Что уж тут осталось? Неужели два последних годочка провести в общении с законом?
Люба надеялась тихо и мирно почить в усадьбе когда-то приютившей её молоденькой тёти Кати.
Ан, нет!
Думали, думали сестрицы и надумали авантюру: Серафима тайком возьмёт с собой в плавание на 4 месяца Любашу. С соседкой по каюте договорится по-честному: будет за «контрабанду» отдавать десятую часть зарплаты, предварительно уплатив за молчание из заначки 5-7 тысяч рублей. Богачки в разнорабочие не нанимаются, а для бедного человека такая сумма – деньги немалые.
- Бабушка Люба, - поразилась недальновидности сестёр Даниела. – А что потом? Сойдёте на берег – жить-то негде.
- Правда… Куда ж вы пойдёте? – удивился Лис.
- А! – махнула рукой старушка. – Может, мы потонем к тому времени.
- М-да, перспективка не из приятных, - высказалась Вероника.
- Очень бы не хотелось, - Старшина выразительно посмотрел на Катюшку и представил себе бурлящее море, тонущую и молящую о спасении подружку и себя, свободно рассекающим высокие волны. Он протянет ей руку, она бросится ему на шею, и они вместе уйдут в морские пучины. Потом о них сложат балладу…
Н-нет, не годится. Лучше они спасутся на плоту или на спине дельфина и проживут долгую жизнь и скончаются от глубокой старости в одну и ту же минуту.
Дина спросила:
- А Милена Евсеевна… Она взяла ваши деньги?
Бабушка Люба покачала головой:
- Нет, не взяла. Но сначала была не слишком довольна. Потом привыкла и даже рада. У Милочки такая же бессонница, как и у меня. Я ей по ночам разные истории рассказываю…
Милена и Серафима вернулись одновременно. Завидев болтающую и жестикулирующую старушку-контрабанду в окружении ребят, здорово растерялись. Но мальчишки и девчонки горячо заверили, что это случилось не по их вине, и они никому-никому не выдадут замечательную бабушку Любу.
Милена сделал знак Дине выйти в коридор.
- Я решила твои задачи настолько, насколько мне дано. И думаю, что мои ответы не удовлетворят тебя и твоих друзей, но на большее в данном деле я не способна.
- Говорите, пожалуйста, - схватила её за руку девочка.
- Твой медальон обладает великой силой. Он ушёл с глаз, чтобы не стать причиной вражды в вашей команде.
- Что? – не поверила Динка. – Мы никогда не будем врагами друг другу.
- Не будете, но могли бы быть, пути Господни неисповедимы. После того, как вы вернётесь домой, сходи к женщине по имени Камилла…
- Я не знаю такую.
- Она живёт возле пустыря. Квартирантка в большой семье… Спроси её. Она укажет тебе путь к подарку. Вы навещали в больнице твою бабку Талифу?
- Конечно. Мы уезжали, она шла на поправку.
- Она умерла несколько часов назад.
- Шутите?
- Не имею привычки, да и настроения на это не бывает.
Дина таким взглядом посмотрела на женщину, что та покраснела.
- Телефон есть?
- Да.
- Проверь!
Номер, по которому дети справлялись о здоровье Талифы и просили разрешения на посещение, Матвейка помнила хорошо, хотя он и в памятке у неё был. Получилось только с третьего захода. Милена Евсеевна терпеливо ждала.
- Добрый вечер!
- Добрый…
- Скажите, пожалуйста, как чувствует себя бабушка Тамара из реанимации.
- Кто спрашивает?
- Диана Матвеева. Я есть в списках на посещение.
- А Дина, я помню тебя. Это старшая медсестра.
- Лариса Валерьевна?
- Она самая… Дина, ты откуда звонишь?
- Из лагеря. Что-то неспокойно стало…
- Диночка, я знаю, что вам дорога была Тамара Порфирьевна…
- Была?
- Да, Дина. Она умерла между трёмя и четырьмя часами дня сегодня. - Мы уже позвонили по номеру 2-24-7…
- Это наш домашний номер. Значит, мама знает?..
- Да. Извини, меня зовут…
Дина подавила слёзы и попросила прощения у Милены за недоверие.
- Ничего. Слушай дальше. Я не вижу Мавру ни живой, ни мёртвой. Она словно бы за заслоном. Но я знаю, что местоположение её определится не ранее часа ночи. И возможно это сразу в двух местах. Но мне необходимо ваше участие.
- Конечно. Пойдёмте к ребятам, скажите при всех, что от нас требуется.
-Хорошо, - и вернувшись в каюту, она так закончила свою речь: - Разделитесь на две группы. Одна пойдёт с Диной, другая вот с этим мальчиком…
Милена указала на Пантелея.
- Не боитесь тёмных трюмов, закоулков и призраков этого плавучего замка?
Дружное «нет»!
- С одной группой пойду я, а с другой…
Она вопросительно посмотрела на сидящую с закрытыми глазами соседку, ставшую ей подругой.
- Она спит, - пожалела её Женя. – Не надо будить. Она сегодня не только за себя, но и за меня работала, не дала мне пальцы портить.
- Женя у нас скрипачка! – гордо сказал Огурец, словно он сам был музыкантом-виртуозом.
- Но без взрослого,.. – заволновалась Милена.
- Я пойду! – старушка-контрабанда была полна готовности.
- Куда?
- Не знаю, о чём вы говорите, но куда надо, туда и пойду, кто меня сейчас ловить станет?
Не многого можно было ожидать от Любови Назаровны, но Милене всё же стало спокойнее…