5.
Зинаиду распирало от любопытства, слыханное ли дело, Петька Цаплин с Симочкой среди бела дня стоят возле палисадника и о чём-то беседуют. Отодвинув герань, и замаскировавшись ситцевой занавеской, Зина как можно ближе припала к стеклу, но расслышать разговор было невозможно. Окна на зиму были уже утеплены, между рамами уложили мох, все щели она лично проклеила узкими полосками, нарезанными из старых газет. Только собралась оторвать небольшой кусочек, в комнату вошёл брат:
- Ты чего это делаешь?
Не дожидаясь ответа, юноша стремительно приблизился и выглянул в окно:
- Ну, уж нет, только не это. Сам напросился.
Митя выскочил, как ошпаренный, испугав Зину своей решимостью. Против Петьки он, конечно, ещё жидковат, и она бросилась за ним следом.
Пока взбешённый брат перебирал жерди в поисках подходящего оружия, очень вовремя во дворе появилась Анна Дмитриевна:
- Куда это ты собрался?
Спокойный тон матери обескуражил, но Митя пытался оказать сопротивление:
- Нет, ты видела с кем она стоит?
- Ну и что?
- Как!?
- Поговорят и разойдутся, брось жердину и не устраивай цирк, а не то завтра вся деревня будет нам кости перемывать. Брось, я сказала. И чего повыскакивали как оглашенные, домой быстро.
- Сплетни и без того пойдут, – обиженно буркнул Митя.
- Поговори ещё. Домой я сказала.
Зина удивилась не меньше брата, но только пожала плечами и повиновалась. После возвращения старшей сестры в ожидании грандиозного скандала она сжалась в комочек, прислонившись спиной к печке, и гладила пригревшегося рядышком кота. Мама умела держать паузу так многозначительно, что воздух в доме наэлектризовался до грозового разряда.
За окном сгущали осенние сумерки, Анна Дмитриевна включила свет и начала собирала на стол ужин. Первым не выдержал Митя:
- Да я с ней даже за одним столом сидеть не хочу, предательница.
Серафима ещё ниже уронила голову и тихо сказала:
- Что я такого сделала? Он только попрощаться зашёл, повестку получил, в армию его забирают.
- И что, ждать обещала? – не унимался Митя.
Несколько раз мигнула лампочка, и совсем не во время погас свет. В темноте Зине сделалось особенно тоскливо, даже жутко. Давно перестала верить в чудеса, и окружающая реальность угнетала всё больше. Не выдержав нервного напряжения, она горько разрыдалась. Было жалко всех: папу, непонятно за что получившего шесть лет лагерей, маму, которая вынуждена ждать и при живом муже тянуть семейную лямку одна, брата, неумело пытавшегося отстоять фамильную честь. Но сейчас больше других ей было жалко Симочку и немного Петьку. Теперь Зина уже не могла осуждать их любовь, но и радоваться, не получалось: «Господи, как темно, как страшно вокруг. Только в романах всё красиво и понятно. И зачем такая жизнь? Если бы ей кто-нибудь сказал, что любить Зубкова неправильно, она бы, не раздумывая, дала в ухо. Так почему же любовь Симочки и Петьки неправильная? А ведь совсем недавно и сама так думала. Какие же все несчастные. Вспомнила и бабушку Прасковью, которая два раза не по любви выходила замуж в надежде родить ребёнка, теперь сидит в темноте одна-одинёшенька. Где же оно светлое будущее, о котором так много говорят и пишут?».
Митя зажег фитилёк керосинки, схватил ведро и направился к выходу:
- Пойду скотину поить.
Дрожащий свет неуверенно, словно крадучись, проникал в углы дома.
Анна Дмитриевна с силой смахнула кота, тот жалобно мяукнул и пулей вылетел в сени между Митиных ног. Тяжело опустившись на лавку, мать стала утешать младшую дочь, задумчиво поглаживая русые косы:
- Ты-то чего, глупая. Всё будет хорошо. Даст Бог, всё будет хорошо.
Серафима ушла в комнату и тоже тихо плакала, сердце разрывалось на части, знала, что ни в чём не виновата и в то же время чувствовала себя виноватой. Петька совсем не походил на своего отца, любил её искренне и терпеливо. Они даже ни разу не целовались, а сегодня он впервые пожал ей руку на прощание, но как сказать своей семье, что обещала ждать.
Дали свет, но напряжение было совсем слабым, «лампочка Ильича» по-прежнему призрачно мерцала, добавляя тоски и уныния в души.
Управившись с хозяйством, Дмитрий занёс дров на утро и забрался на полати.
Ужинать не стали. Зина слышала, как сестра плакала в подушку. Вспомнилось детство, так же при слабом фитильке лампы или огарке свечи Серафима читала ей на ночь сказки, но всё было иначе, мир казался таинственным, и снились цветные сны. Потому что многого не понимала, а теперь навалилось отчаянное одиночество. Зина сочувствовала Эмме Эдуардовне, как должно быть тоскливо ей в чужой деревне особенно в зимние вечера. И зачем она врёт как все на уроках о том, какое необыкновенное будущее ждёт впереди. Обман, кругом обман. Взять хотя бы Симочку, неужели ей всю жизнь придётся работать дояркой. Зинаиду даже передернуло от такой мысли. Уехать, во что бы то ни стало бежать из гиблых мест.
Анна Дмитриевна долго ворочалась в постели, понимая всю сложность ситуации, как Митя хлопнуть по столу в ультимативной форме означало бы навсегда сделать старшую дочь несчастной, запретами здесь ничего не решить. Оставалось только ждать, чем всё закончится. Завтра на ферме наслушается, будет о чём судачить деревенским сплетницам.
Засыпая с мыслями о предстоящей разлуке с Петром, Серафима немного успокоилась, за три года всё ещё может измениться. Никакие планы на будущее старалась не строить.
Утро началось неожиданно, Анна Дмитриевна потребовала, чтобы дети сели завтракать вместе:
- Знаете, мы с вами столько пережили, переживём и это. Не будем ссориться, ведь мы одна семья.
Через месяц пришло солдатское письмо. Серафима прикладывала усилия, но лицо против воли сияло, как у именинницы, даже Митя не нашёл, что сказать. Окончательно примирительную черту подвела мать:
- Письмо от солдата, святое дело. Отвечай обязательно. А чего это фамилия Гладунин? Тоже мне конспираторы, можно подумать, трудно догадаться от кого – сказала она, бросив конверт без марки на стол.
- Это не конспирация, тетя Дуся записала Петю на свою фамилию. Они же не зарегистрированы с Цаплиным. В школе никто метрики не спрашивал, все привыкли Цаплин и Цаплин. Когда повестка из военкомата пришла, дядя Елисей думал ошибка, потом тёте Дусе здорово попало. Но Пётр сказал отцу, что везде будет писать Гладунин, а если тот мать ещё хоть пальцем тронет, вообще домой не вернется.
- Вот, как. Гладуниных я знала, они станичниками были, мы к ним на мельницу ездили. Дядька Иван атаманом был, погиб ещё в мировую. В гражданскую Дуся осиротела и переехала к тётке. Не жизнь у неё, конечно, а мука вечная с Елисеем-то, против воли и взял.
- Мама, я одно понять не могу, зачем же такое терпеть? – горячо высказалась Зинаида.
- Мала ты ещё, рассуждать на такие темы. Не всё в жизни просто, разве Елисей её отпустит. Кабы хуже не было, он же бесноватый.
Дмитрий в разговоре участия не принимал, но с Серафимой в молчанку больше не играл. Жизнь семьи понемногу наладилась. Дети выросли, и держать хозяйство стало легче, обрабатывали большой огород и успевали накосить сена для личного скота. До прежнего достатка, в котором сама Анна Дмитриевна провела детство и юность, конечно, далеко, но и голод не грозил, о чём-то большем она уже и мечтать перестала. День прошёл и ладно, как говорит Прасковья Павловна.
Сколько неуверенного света от мерцающей «лампочки Ильича», столько же и пользы видела русская деревня от советской власти. Держать в страхе и безысходности, конечно, можно, но очень мало толку от такого способа управления страной. Тем не менее, большевики продолжали проложенный по трупам революционный курс, привычно решая все проблемы кавалерийским наскоком, а потом тратили немало энергии на поиски врагов народа, чтобы оправдать свои промахи. Догадывались, что ищут их днём с огнём и не в том месте, но привычно врали, переворачивая факты. Слуги народа поселились в барских покоях и довели страну до полной нищеты. Кого волнует судьба маленькой сибирской деревеньки, когда решаются такие глобальные проблемы, как строительство коммунизма на планете. Редким по степени цинизмом отличалась советская власть.