начало: http://www.proza.ru/2012/05/02/429
17 июля 2014 год. С утра +24. Вторая жаркая и беспокойная ночь. Появилась беспокойная мысль, что такое может продлиться до середины августа, но, заглянул в прогноз и увидел, что уже завтра температура снизится на пять градусов. Это обнадёживает. В 14 часов подул ветерок, стало легче переносить жару.
Некий писатель под Ником «Читайте лучшее», сравнил меня с Монтенем, и тут же укусил, мол, мало мыслей. Как это вяжется с великим философом, у которого слишком много мыслей, его не беспокоит, главное — укусить. Он выбирал тех, кто чаще всех находится в рейтинге на высшей строчке, и сейчас мое последнее эссе в первой десятке.
Собрался ужинать уже приготовленной кашей, стоящей в микроволновке, как в домофон кто-то позвонил. Ника меня опередила. Через секунду протянула мне трубку домофона:
— Это тебя.
Несколько недоумевая, взял трубку.
— Вячеслав Иванович, это Леонид Тененбаум.
— Кто-кто? — переспросил я, не понимая, что вдруг понадобилось у меня сыну Тененбаума?
Он повторил, и я понял, что это сам Лёня пожаловал ко мне. Об ужине уже речи не шло, не хватало, позориться своей диетической гречневой кашей, которая так и осталась в печи.
Я приоткрыл дверь. Уже пора приоткрыться лифту, но Лёня почему-то поднялся по лестнице на девятый этаж. Неужели именно к его приходу сломался лифт? Пригласил войти в квартиру. Заметно постарел. Да и я не лучше. Пожал мою руку, потом первым проявил желание — обняться. Обнялись. Хотя до этого никогда не обнимались, но года…
— Проходи, — сказал я, показывая рукой.
Лёня дернулся идти в зал, но я поправил, неужели забыл, где мой кабинет? Сколько лет прошло после нашей последней встречи? Много. Лет двадцать.
Он сел в моё компьютерное кресло и оказался в более выигрышном положении, его лицо было в тени, затылком к окну, говорил он негромко, и я многое не понимал из произносимого. Попросил говорить громче.
— Ах да! А то я смотрю, что ты меня не понимаешь. Почему ты такой напряженный?
— А с чего мне быть напряженным?
— Но я же вижу.
Он был прав. Потому и напряжённым, что я пытался понять, расслышать его речь. Встреча с ним была неожиданной. Всё равно, как встретиться с человеком, пришедшим с того света. Да и понимал, что он мог прочитать всё написанное о нём, и оно ему не понравилось. Он так и сказал:
— Я был очень зол на тебя. Согласись, что ты поступил непорядочно, описывая приватные разговоры? Зачем-то о тёще написал. Что я психически больной человек.
— Это мне сказала Наташа, — попытался защититься я.
— Ну, в раздражении чего ни скажешь. Но ты не имел права писать.
— Ты же знаешь, многих писателей упрекают в том, что они вывели в своих романах ближнее окружение.
Долго цитировал меня, упрекал.
— У тебя хорошая память, — произнес я.
Он кивнул головой, соглашаясь. Что да, то да, у него всё отличное. А я всё думал: неужели он написал свои романы? В Германии всё возможно, может быть, даже стал известным в стране, а я ничего не знаю, некому сказать, и спросил:
— Ну как, ты написал свои четыре романа?
— А вот этого я тебе говорить не буду, чтобы ты снова не описал.
— А что тут такого? Похвались. Ты же хотел стать писателем. Саша говорил, что у тебя выходили книги.
— Нет, печатали только рассказы. Платили хорошо. 35 евро за маленький рассказ. Твои эротические рассказы плохо написаны. Хорошо лишь то, что не выдумано, а всё остальное — это как, не участвующий в войне, описывает воинские события.
Я улыбнулся, вполне понимая: обида жгла его. Напомнил:
— Вспомни Эберса и его «Уарду». И потом, ты же не прочитал весь мой роман, а только черновую рукопись.
Я дал ему в руки книгу с моим романом, с тонким намёком, что вот ты хвастался о четырех романах, но ни одного не написал, а мой — ты держишь в руке. Он равнодушно перелистал страницы. Я забрал книгу, дал в руки журнал «Город».
— Хочешь, подарю журнал с моей повестью?
Он замялся.
— Отказаться, — тебя обидеть. Я же не буду таскать неподъёмный чемодан?
— Почему же, обидеть? я понимаю. Мы свои люди. Ничего страшного.
Лёня сказал, что простил меня, когда прочитал о смерти моей старшей дочери.
— Ты пишешь лучше там, где описываешь жизненные события, не придуманные.
— Лёня, я знаю, как ты относился к моей писанине, ты считал себя на голову выше меня. Ты состоялся как писатель?
Начал рассказывать, что он печатался в журналах. Мои попытки узнать о его жизни в Германии, пресекал:
— Не хочу, чтобы ты поссорил меня с сыном.
— Ты знаешь, что он был замешан в грязную историю?
— Это не он, а Андрей Кабилов, из-за которого мы и уехали в Германию, чтобы вырвать сына из его лап. Это же мерзкий тип! Присосался к Сашке, а он открытый, доверчивый.
— Ты прав, мне он тоже таким показался.
— А ты знаешь, что мне говорили о тебе? что я к тебе отношусь лучше, чем ты ко мне?
— Кто тебе такое сказал?
— Не скажу.
— Мог сказать только Аршинов. Остальные не видели наше общение.
— Нет, не он. Ты писал, что считаешь меня другом, а друзья так не поступают.
— Лёня, я нигде не писал, что считаю тебя своим другом. Мы не были ими, только приятелями, — страшно удивился я его неожиданному заявлению: вот как, человек полагал меня своим другом, а я даже не знал об этом.
— Вот как? Хорошо, я тоже тебя буду так же считать, — сурово произнес он.
— Лёня, мы по-разному понимаем слово — друг. Для меня это — нечто близкое, как брат. А мы с тобой были приятелями, всего лишь, — оправдывался я, попутно раздумывая, а были ли у меня, вообще, друзья? Не было. Я не успевал ими обзаводиться, потому что никто из приятелей не мог соответствовать моей завышенной планке, у меня было книжное представление о друге, а в жизни таких не бывает.
— Как ты относишься к возвращению Крыма? — спросил я.
— А как ты думаешь? Плохой ты писатель, если не можешь меня понять. Вот как ты думаешь?
— Думаю, что ты советский человек.
Он одобрительно кивнул.
— Я всегда был плохого мнения об украинцах, это самый ничтожный и хитрый народ. — Через минуту уточнил: — Нет, я неправильно сказал: не весь народ. Вот скажи, как ты относился к Вале?
— Хорошо.
— Почему? Она же — пустое место. Я к другим лучше отношусь, чем к ней.
— Мне нравятся красивые женщины.
— Вывернулся.
Я улыбнулся: он же читал в этих мемуарах, как я к ней отношусь, однако, почему-то решил спросить.
— А к кому ты относился лучше?
— К Аршинову.
— Несмотря на то, что он так говорил о евреях?
— Зато у него был талант. Он был поэтом.
Действительно, стихи писал хорошие, как и миллионы других поэтов. Он предпочитал не помнить, что я и в мемуарах писал неблаговидное о Вале, он продолжал её ненавидеть, хотя признал, что в последнее время она сменила гнев на милость, была любезна с ним, и это ему нравилось, она уже была хорошей. То есть он относился к другому человеку не от его личных качеств, а от отношения к себе лично.
Он оставался прежним: многословно говорил о пустом, неинтересном. Я то и дело перебивал его на свою тему. Он на мгновение останавливался, но потом продолжал снова договаривать своё.
Я пытался узнать о его жизни в Германии, и он снова упрекал, что не желает мне ничего сообщать, чтобы потом другие не прочитали и не упрекнули его, но всё же рассказал, что после приезда в Германии целый год учился на курсах, подтверждающих его инженерный диплом. Там было 250 вопросов!
— У тебя Мерседес?
— Шкода. Она лучше Мерседеса.
Рассказал, как учил внука русскому языку. Невестка — русская немка. Затронули многие темы.
Мне было неудобно сидеть на высоком диване, затекала спина, уже прошло три часа после его появления.
Приехал он недавно. Проходил мимо и решил зайти. Сначала не было такого желания, слишком зол был на меня, да и не знал, как я его встречу.
— А как я мог тебя встретить? Ты меня обижал?
Замялся, не зная, что сказать. В это время позвонила Вика по телефону. Я коротко с нею переговорил, сказав, что у меня в гостях Лёня, она передала ему привет. Лёня не преминул напомнить мой текст, в котором я написал, что он не нравился моей жене.
— Я должен был написать неправду? — спросил я.
Он чуть развёл руками.
— Возможно, ты писал правду.
То и дело он долго и нудно объяснял прописные истины, вроде того, что США всем заправляет в Европе. Я останавливал его, задавал свой вопрос, чтобы сбить его с упорного направления, он в этом походил на поэта Лобанова, тот тоже не мог остановиться, мог часами говорить ни о чём, то есть о своём.
Я ещё раз его «подколол»:
— Ты хвастался, что у тебя аналитический мозг, скажи, чем всё закончится на Украине?
— Будет очень плохо. Они пойдут на Крым.
— До того, как они пойдут на Крым Украины уже не будет.
Он отрицательно покачал головой. Спросил меня:
— Скажи, наши поставляют танки ополченцам?
Вопрос с двойным дном. Скажу — нет, сразу причислит к определённому лагерю, которые всё утаивают, скрывают. Вся западная пресса трубит о наших танках заполонивших просторы Донбасса, а я отвергаю их наличие.
— Вооружение — да.
— Откуда ты это знаешь?
— По всем телеканалам говорят об этом. Ты не видел?
— Не было времени следить.
Помолчали.
— У тебя любовница есть? — спросил я.
Мне было интересно, как он отреагирует. Он откинулся на кресле, мол, ещё чего захотел узнать, а потом снова напишешь.
— Ты у меня интервью берешь?
— Я же хочу знать, как ты поживаешь?
На улице уже начало смеркаться, а он раскинулся на кресле и не собирался уходить. И я поднялся.
— Если будет желание — заходи, а нет, то я не обижусь.
Он тоже встал. Не обещал заходить, мол, посмотрим, как сложатся обстоятельства. Какие такие обстоятельства, не говорил.
— Почему ты о себе не говоришь? — сделал он мне одолжение своим вопросом.
— Лёня, я о себе всё написал, ты читал, знаешь.
Промолчал. Потому что это было правдой, можно было и не спрашивать.
В прихожей я подал ему лопаточку, висящей на виду, но он отверг её, надел туфли без лопаточки, сминая задник. Сел на пуфик и продолжал свою речь, которая могла затянуться ещё на долгое время, точно так же поступал и Лобанов, и я открыл замок.
Попрощались за руку, закрыл за ним дверь. И я наконец-то достал кашу из печи. Ужинать уже не имело смысла, да и аппетита не было, вполне можно до утра потерпеть, вот и хорошо.
Звонок в дверь. Лёня в своём репертуаре: забыл свою бейсболку, которую до этого бросил на пуфик. Снова попрощались.
Я чувствовал, что взбудоражен и не скоро смогу уснуть, включил телевизор. А там грандиозные события.
«В четверг Boeing 777 Malaysia Airlines рухнул на территорию Украины недалеко от российской границы. Лайнер выполнял рейс MH017 Амстердам – Куала-Лумпур. На его борту находились 280 пассажиров и 15 членов экипажа. По словам представителя диспетчерской службы Украины, самолет исчез с радаров на высоте 10 тыс. метров.
«За 50 км до вхождения в воздушное пространство России самолет начал снижаться, впоследствии его обнаружили горящим на земле, на территории Украины, – сообщил источник в авиационных кругах. — Лайнер рухнул недалеко от населенного города Шахтерск Донецкой области. На место происшествия выехала оперативная группа Государственной службы по чрезвычайным ситуациям».
Малазийский Боинг рухнул на окраине Донецкой области в 60 километрах от российской границы, все 298 человек погибли. И сразу начали вопить, что самолёт сбили ополченцы, которые доказывали, что у них нет таких ракет, которые смогли бы сбить самолет, летящий на высоте в десять тысяч метров. Да у них есть ракетный комплекс, но неисправный, да и специалистов нет. Рассказывали, что до этого видели Сушку, которая пролетела до Боинга, потом раздались взрывы, после чего погибла и Сушка, лётчик катапультировался, но не могут найти.
В это же время над Варшавой пролетал борт №1 — президента Путина. Вполне возможно, что украинские военные хотели сбить тот самолёт, но просчитались, самолёты очень похожи, даже раскраска почти одинакова.
Вспомнили, что в октябре 2001 году украинские военные своей учебной ракетой сбили российский самолёт ТУ-154, и потом долго отказывались от своего авторства, что это не они проделали. Кто-то другой сбил. А кто — не уточняли. Хорошо воспитанный человек не должен замечать и указывать на промашки и ошибки другого.
В 22-30 почувствовал, что могу уснуть, и лёг в постель. Жара продержалась две ночи, и сейчас было вполне комфортно. Заснул быстро. Но в четыре утра проснулся и не смог снова уснуть, требовалось записать разговор с Лёней, освободиться от груза.
Перед своим уходом он просил не публиковать новый разговор с ним, и я пообещал, понимая, что он имеет на это полное право.
И вот, прошло четыре месяца, а я, как никогда остро чувствовал, что его приход являлся отличным завершением этой повести. Всё закольцовывалось. Да и ничего крамольного и сверхинтересного он не сообщил в свой визит. Он понимал, что я не удержусь, чтобы не написать о его приходе, может быть, для этого и пришел?
Эти мои записи у некоторых моих читателей вызывают интерес, и я понимаю их, мало кто умеет и может так искренне и честно написать о том, что было. Многие пишут мемуары, но с оглядкой: а что скажет Марь Иванна? Пётр Степанович? Серчать будут. А то и морду начистят. Но от их мемуаров веет страшной скукой: голое перечисление фактов, событий, даже нет описание эмоций.
Лёня так и не заявился. Подозреваю, это была наша последняя встреча.
Ставрополь-на-Волге