Просто.
Пугает то, с какой быстротой открывается белый лист.
Реализм. Настоящее.
Пока Галдак бросает хлебные крошки в Темзу, вспоминая хорошо знакомую, по его словам, Волгу и мечтая о пустых берегах далекой Лены... Пока ТТЛСД засыпает на чердаке заброшенного дома в Венеции, плотно зажмуривая глаза, притворяясь, что пускает по вене раствор или только что выкурил пряность...
Я, Хуан, Ваня, если быть честным, иду по своему городу, и холодный ветер заставляет мочиться слезами мои глаза. Глаза, сухие от мерцания мониторов с белыми пустыми листами. Вокруг шум. Машины. Шипят шипованными шинами по сухому асфальту. Минус. Льда нет.
Мой город светлый, раскрашен огнями. Не зря ли? Куда бы я ни шел, везде все серое. Зимний короткий день и сразу вечер, бесконечный, скучный. Иду куда-то, здесь я прошел сотню раз. Трещины заглажены временем и потоком из подошв. Подошвы косо сношены, становятся удобнее. Для кривых людей. Здесь, под ногами, что-то блестело. Думал, обручальное кольцо брошено. Но не поднял, смешно. Сейчас там грязно, куда оно упало. Нет его там.
Серо. Кажется, что можно ничего не делать. В мозгу выжжена тропинка туда-обратно. Крыса в лабиринте. Всегда выберусь. А я почему-то делаю. Пишу. Сажусь задницей на что-нибудь, достаю телефон. У него клавиатура. Долго выбирал такой, здесь не продается. Жаль, буквы не выгравировать. Пришлось наклеивать самому, из бумажки, подсвечивать желтым маркером. На какое-то время хватило. Сейчас нет буквы Е,Л,О,Т. Забавно, получилось ТЕЛО. Мои озабоченные пальцы. Наклейки слетают, я радуюсь. Значит, пригодились. Они крошечные, наклейки, может, останутся на брюках. И выдадут меня. И кто-то узнает. Ужас, смешно. ТТЛСД смеется, он все придумал. Кстати, его имя особенно тяжело писать.
Уткнусь в клавиатуру, тошнит в автобусе. Он, автобус, крутится по эстакадам. И почти никогда не возникает ощущения, что ты над пропастью, хотя на самом деле мы можем упасть. Плевать. Автоматизм.
Пропасть вокруг, вакуум. Вакуум впечатлений и событий. Весь этот энергосберегающий свет, жадный на тепло. Скажу здесь. Кошка перебежала из церкви, которая была раньше домом культуры завода хозяйственных пластмасс, в дом концертов союза артистов или художников. Не помню. Он закрыт, кто-то молча крошит стены. Рабочие. Крысы. Вот. Над этим я смеялся. Гадкое чувство юмора.
Открываю глаза, наблюдаю. Напротив женщина, худая, высокая. Мышц даже на лице мало, чудом держится хрящик носа. Кольцо, она замужем. Запомнилось, читала инструкцию к лекарству, восстанавливает моторику желудочно-кишечного тракта. Понятно? Кстати, здесь нет белого стиха или намеренной рифмовки. Ненавижу их.
Открываю глаза. Надломленная ветка с замерзшими сухими листьями похожа на повесившегося клоуна в пестром костюме. Меня пугают надломленные ветки.
Я параноик. Я жду, когда на меня упадет что-то. Выпадет стеклопакет. Собьет на переходе зевнувший водитель. Когда я прохожу мимо любых газовых баллонов, почти слышу, как скрипят, отворачиваясь их вентили. Боюсь камер на телефонах, просто камер. Боюсь, что меня обнаружат через сеть. Боюсь, нет, даже почти уверен, что за мной наблюдают. Везде. Всегда. Боюсь людей. Я социопат.
Абсолютно уверен в этом. Мне тяжело дается общение. Со мной приятно, очень, я хороший собеседник. Но еще более интересно общаться со своим внутренним голосом. Он великолепен. Остроумен, свеж. Ворую у него идеи. Он сильно против. Мстит мне.
Тогда приходит ТТЛСД и пишет от внутреннего голоса, из тех мест, где он себя оживляет. Это красивое место, оно излишне красиво, тошнотворно. Межпространство, межвремя.
А мне это не нравится. Я не хочу общаться со всеми этими людьми. Не хочу обговаривать, смаковать, что у кого не получилось. Особенно о текстах. Я не восприимчив к критике. Мы все уже обсудили, втроем. Пиши, что хочешь. Так ведь, ТТЛСД?
Кто-то поносит его или Галдака, хотя последнего меньше всего, он мало пишет, и я выхожу вперед. Настоящий Миллиган, правда? Выхожу из ядовитого тумана кислоты. И хочется ваять что-то в тексте. Неважно что.
Я понимаю и принимаю проверенный факт, социопат не станет хорошим писателем. Хороший писатель имеет сторонников, круг чтецов, хотя бы знакомство с хорошими писателями. Они советуют, показывают навыки шлифовки, где надо хвалят, прехитро жмурятся при ошибках. А я...
Я плохо знаю русский язык, где-то не дальше метра вокруг. Остальной его мир для меня неведом. У меня нет чувства литературного такта, нет ничего. Наглецы лезут на трибуны и зачитывают бесстыжие стихи. Нет, уверен, это не мое.
Вот только все хочется и хочется давить из пустого стержня чернила, разворачивать их в паутинку из миров и ламинировать на каком-нибудь носителе. Я графоман, да это точно так. Я лишь пишу, уже столько лет, низкокачественно, откровенно паршиво, однотипно блекло, вымучено...
- Дай-ка сюда эту штуку...
- Э! Эй! Прошу прощения, но я тут как бы...
- Да и хрен с тобой. Время истекло. Пора, пора... Пам-па-ра-рам...
И вот, пока я сижу снова один, без вас, отрезанный от мира... Пока ТТЛСД вжимается в выдуманный им кровоточащий надрез в стене желтого дома, обнимая подмышкой телефон, обернувшийся почерневшей под ударами пальцев печатной машинкой... Пока Галдак жует высохшую травинку, продумывая всесторонние достоинства Чеховских диалогов, где-то на Елисейских полях... Хотя нет, вот он здесь.
- Вот и я здесь.
- Безграмотно.
- Душой живем, мой душечка, мой тореадор. Не буквами, не заковырками запятых. Пошел, пошел, изгой, передавай мой душный Здрасти Мадриду, Барселоне, стране Басков... Не плюй, не плюйся. Авось, и на тебя от нас ничего не попадет...
Галдак набрал полную грудь и бросил в воздух, в спину уходящему, в этот скромный текст смачное -
Мразь.
Будем писать. Пусть и нехорошо. Надо будет, добавим еще и еще.
Пока Хуан вспоминает звон утренний колоколов и прислушивается к тихой цветомузыке Перуанских Анд... Пока ТТЛСД пытается выбраться из засохшей лимфы, отчаянно матерясь... Я беру гелевую ручку и блокнот, затем жду темы, затем якорей, затем дыхания, верного ритма сердца, нужной тяжести пальцев. Письмо гелевой ручкой похоже на черной плесени нити.