Блокадный эндшпиль

                Б.Комиссарчук               
БЛОКАДНЫЙ ЭНДШПИЛЬ

Жители коммунальной квартиры:

Лев Сергеевич – преподаватель Вуза, инвалид  1 мировой войны, 50-55 лет
Анна – его гражданская жена, служащая, 37-40 лет               
Ольга – рабочая, комсомолка, 25-27 лет               
Пётр – её муж, рабочий, 25-27 лет               
Толя – их сын, 5-6 лет               
Соломон Исаакович – часовщик, 55-60 лет               
Рахиль Абрамовна – его жена, 45-50 лет
Лия – их дочь, студентка, 20-21 год               
Алевтина Григорьевна – старая барышня с котом, 60-65 лет               
Вадим – художник, 30-35 лет   
Евдокия Фёдоровна – его мать, 55-60 лет.               

Другие персонажи:

Викентий – заведующий кафедрой Вуза, 35-40 лет               
Василиса – домуправ, одноклассница Ольги, 25-27 лет               
Никодим – сотрудник НКВД, 40-45 лет               
Серый – его помощник
Евгений Абрамович - врач
Люди в бомбоубежище
Люди в очереди за хлебом.

Действие происходит в Ленинграде с 3.07.1941г. по 15.04.1942г. в основном в коммунальной квартире в доме недалеко от Кузнечного рынка. До начала декабря в квартире ещё работают водопровод с холодной водой и канализация. Отопление – печное.
Перед большинством сцен должен появляться «экран дня», в котором содержится информация о положении в городе, на фронтах и другая на данный день. Крайне желательно показывать в «экране» карту боевых действий с движением немецкой и советской армий с предыдущей даты дня, как на всём протяжении фронтов, так и вокруг Ленинграда.
Данные для «экрана дня» в основном взяты из следующих источников:
А.В.Буров «Блокада день за днём», Лениздат, 1979 г.;
Н.А.Ломагин «В тисках голода» (Блокада Ленинграда в документах германских спецслужб и НКВД), издательство «Европейский дом», С.-Петербург, 2001 г.;
Сводки погоды по всем городам России и СССР за 19 и 20 века – thermokarelia.ru. 
В начале и в конце сцен, а также в паузах, звучит метроном.
Хотелось бы, чтобы речь И.В.Сталина звучала в подлиннике, а стихи Ольги Берггольц в авторском исполнении.







Экран дня – 3 июля 1941г., четверг.
Температура в городе: +24,3°С днём, +16,4°С ночью.
Из вечернего сообщения Совинформбюро:
В течение 3 июля наши войска вели ожесточённые бои на Двинском, Минском и Тарнопольском направлениях против крупных мотомеханизированных частей противника. Повсюду противник встречается упорным сопротивлением наших войск, губительным огнём артиллерии и сокрушитель-ными ударами советской авиации. На поле боя остаются тысячи немецких трупов, пылающие танки и сбитые самолёты противника.

Норма выдачи хлеба на человека в день:
рабочим и ИТР   – 800 г,            
служащим            – 600 г,
детям и иждивенцам – 400 г, продовольственные карточки отовариваются полностью.
(ИТР – инженерно-технические работники)       
               
Сцена 1.
Большая кухня коммунальной квартиры. На заднике два окна с широкими подоконниками, вдоль стен столы с керосинками, примусами, кастрюлями и кухонной утварью, над столами – посудные шкафчики и сушилки. Большая чугунная плита с вытяжной трубой, раковина с водопроводным краном. Налево и направо двери. Раннее утро, но светло – белые ночи. У одного из столов хлопочет Ольга. Она в лёгком домашнем халатике. Входит Пётр в майке, домашних штанах и шлёпанцах на босу ногу.

Пётр (зевает) – О-ох-хо-хо! Как спать хочется! Так бы и …
Ольга – Тише ты! Не баси - соседей разбудишь, и не топай, как слон!
Пётр – Во-во! Интеллигенция может нежиться в постелях, сколько влезет, а рабочему чело-веку надо порхать по воздуху, чтоб их не тревожить! Горячая вода есть?
Ольга – В чайнике, ворчун непроспавшийся.
Пётр – Ещё бы полчасика! Так нет! В восемь часов будь у станка, как штык, иначе ты – дезертир! (На стене оживает чёрное ухо репродуктора, раздаётся голос Сталина. Пётр замирает на миг, потом намыливает подбородок, начинает бриться на подоконнике. Ольга внимательно слушает.)

Голос Сталина -  Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на на-шу Родину, начатое 22 июня, - продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной армии, несмотря…(голос Сталина периодически стихает, давая возможность действующим лицам обмениваться репликами, и прерывается, когда он пьет что-то) 
Пётр – Да,...фриц прёт и прёт!... А убеждали со всех углов: своей земли пяди не отдадим…
Ольга – Ты что, с Луны свалился? Сколько стран Германия под себя подмяла, везде фашистские режимы, вся Европа на Гитлера работает! А Италия, Испания, Венгрия, Румыния, Финляндия прямо воюют на его стороне!
Пётр – Знаю, знаю. У нас в цеху тоже политинформации проводят.
Ольга – Япония вот-вот нападёт! Надо, значит, на востоке огромную армию держать!
Пётр – Не сегодня и не вчера такой расклад случился. Подготовиться надо было!
Ольга – Умник нашёлся! Тебе бы в Совнаркоме заседать!
Пётр – А что? Я бы поднаторел через время, а вот большие начальники вряд ли бы смогли,… скажем, расточить корпус гидроцилиндра с допуском в одну сотку.
Ольга – Ну, сел на своего конька!

Голос Сталина – …как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов? Неужели…
(Входит Алевтина Григорьевна и направляется к своему столу готовить завтрак, как в последующем и другие женщины).
Алевтина Григорьевна - Слушаете?… Когда же немцев остановят? Не знаете?
Пётр – Кто ж это знает? Может, заманиваем, как Наполеона…
Алевтина Григорьевна – Вы думаете? Неужели и Москву опять отдадут?
Ольга – Ну уж Вы хватили! Москву сдать!? Вот погодите, через несколько дней Красная Армия задержит их на подготовленных рубежах, а потом и погонит на запад. Там, в Кремле, я думаю, всё уже рассчитали.
Алевтина Григорьевна – Да, да.… А у меня Марсик пропал. Второй день уже нет. Куда делся, ума не приложу! (зажигает керосинку и ставит на неё  чайник)
Пётр – Куда, куда! Известно: из Вашего окна на крышу флигеля и прямиком за дамочками. Он, ведь, у Вас мужик ядрёный?!
Алевтина Григорьевна – Да, конечно.… Но сейчас, вроде, не время?
Ольга – На что, на что, а на гулянку у мужиков всегда время найдётся! (Петру) Ешь кашу и собирайся! Толика не буди, в садик я его отведу!
Пётр – Угу! (берёт кастрюльку и уходит)
Ольга – Вы не переживайте! Ваш Марсик не первый раз в загул уходит.
Алевтина Григорьевна – Волнуюсь всегда. Места себе не нахожу, ничем заниматься не хочется.… Пожалуй, я и живу-то ради него, единственного кому я ещё нужна…
Ольга – Ну, что Вы!?
Алевтина Григорьевна – Правда, правда! Ведь, он меня так любит! Ласковый, добрый, никогда не цапнет, даже если я на него рассержусь. А если мне неможется, он приляжет рядом с тем местом, что болит, и мурлычет так нежно. И, Вы знаете, боль проходит, сама удивляюсь!

Голос Сталина –…  Дело в том, что войска Германии, как страны ведущей войну, были уже целиком отмобилизованы, и 170 дивизий, брошенных Германией против СССР и придвинутых к границам СССР, находились в состоянии полной готовности, ожидая лишь сигнала для выступления, тогда как советским войскам …
(Входит Рахиль Абрамовна, следом Евдокия Фёдоровна…)

Рахиль Абрамовна – Вы слышали, да?! Могилёв бомбили, Белоруссию занимают!… Говорила я Соломону: пусть наши мальчики в пригороде здесь поживут, дачу снимем, сами воздухом подышим, за грибами сходим. Так нет! А всё Сара, сестра, подбила! У них под Пинском и молочко парное, и речка, и красоты неописуемые! Какие такие там красоты? Там что, Париж или Лондон, я вас спрашиваю!? Так нет, там Дрогичин в лучшем случае! Вы много потеряете, если не увидите Дрогичин? Так я вам скажу, что нет! (гремит кастрюлями)
Ольга – Ваши мальчики уже большие – на поезде сами вернутся.
Рахиль Абрамовна – Ой, не говорите, - Лёва уже выше отца, но к жизни совсем не способен. А Илюша – мальчик очень уж впечатлительный! Мы его к нервопатологу даже водили, и тот подтвердил. Хорошо, что Лия с ними не поехала, у неё экзамены в университете (подходит к двери в коридор). Соломон! Не думай так долго, - другим там тоже надо что-то сделать! (слышен шум воды в туалете) Известий никаких, места себе не нахожу!
Соломон Исаакович (направляется к умывальнику) ¬– Ты мне и на том свете покоя не дашь.
Рахиль Абрамовна -  Ты слышал, что Сталин сказал?
Соломон Исаакович – Слышал, слышал…
Рахиль Абрамовна – И что ты собираешься делать?
Соломон Исаакович – Раз уж такое дело, - пойду записываться в ополчение!
Рахиль Абрамовна – Люди, люди! Что он говорит!? Может, он - юный Давид? Ему с Голиафом приспичило бороться?! Так лучше ты сразу меня живьём закопай в могилу, а потом иди на все четыре стороны! (Соломон Исаакович  уходит)
Анна (входит) – Доброе утро! (разжигает примус, ставит сковородку, жарит яичницу)
Рахиль Абрамовна – Вы знаете, нет? Немцы в Белоруссии! А там мои мальчики…
Анна (сочувственно) – Да, да, это ужасно! Я Вас понимаю...

Голос Сталина – …Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и сёла, проявлять…

Алевтина Григорьевна – Весь мир воюет. Теперь и до нас докатилось.
Анна – Неужели, минувшая мировая война никого ничему не научила? Миллионы полных сил людей, у которых вся жизнь впереди, должны со злобой зверей истреблять друг друга…
Ольга – Извините, Анна Алексеевна! Слушаю Вас и удивляюсь! Вы что же, за то, чтобы просто сдаться?! Чтобы мы и наши дети были рабами фашистов? Так что ли?!
Анна – Нет, конечно. Но эта кровавая бойня бесчеловечна.…
 Ольга – Наш Советский Союз – кость в горле у всех империалистов! Поэтому они Гитлера и натравили на нас. Они же боятся революций, боятся, что их рабочий класс, как и в России, сметёт их на мусорную свалку истории!…
Анна – Да, да…
Ольга - Неужели Вы думаете, что бесхребетным непротивлением можно остановить насилие? Или молитвами остановить танки?
Анна – Не знаю, моя дорогая, но полагаю, жертв будет много.
Ольга – Вы посмотрите, сколько людей сейчас рвётся на фронт! На заводах, в военкоматах – очереди! Все хотят быстрее разделаться  с фашистскими захватчиками, а Вы…

Голос Сталина -…Прежде всего, необходимо, чтобы наши люди, советские люди поняли всю глубину опасности, которая угрожает, и отрешились от благодушия, от беспечности…

 Ольга – И я бы пошла на фронт: стреляю метко, Ворошиловский значок имею, с парашютом прыгала, радиодело знаю, да только с кем ребёнка  оставить? Петра верно скоро призовут.
Анна – Ну, уж пусть мужчины воюют. Это им как-то сподручней… Алевтина Григорьевна! Где Вы купили хлеб, которым вчера угостили Льва Сергеевича? Очень по вкусу ему пришёлся. Говорит, давно такого не пробовал.
Алевтина Григорьевна – В булочной на углу Свечного и Ямской,… ой, извините, улицы Достоевского. Всё отвыкнуть не могу от прежних названий!
Ольга – Да, уж пора. Её, кажется, ещё до революции переименовали.
Алевтина Григорьевна – Да, Вы правы. Вот и Рахиль Абрамовна там…
Рахиль Абрамовна – Можете себе представить: иду я с Кузнечного рынка мимо Ямских бань, мне ещё в аптеку нужно было. Вдруг, такой запах! Такой запах! Свежепечёного хлеба! Скажите, у бани может быть такой запах? Так нет, у бани совсем другие духи! И мой нос привёл меня таки в ту самую булочную. Взяла французскую и белый кирпичик, такой слатимый, такой слатимый, что мы с Соломоном половину сразу съели.

Голос Сталина -…При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего, колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Всё ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться…

Вадим (входит)– Приветствую милых дам!… Ольга! Ваш портрет я окончательно продумал, даже во сне видел в подробностях и с антуражем а-ля Филонов. Когда Вы мне позировать будете? А то вот-вот на войну заберут.
Ольга – Ну, значит, после войны (уходит).
Вадим – Неужели муж ревнует?
Анна – Вы бы на его месте прыгали от радости?
Вадим – Я же художник!
Анна – Верно. Но и мужчина, между прочим… Кстати, Филонов-то далеко теперь не в почёте, скорее наоборот. Так Вы особо не подчёркивайте…
Вадим – Я же у Павла Николаевича учился. Даже его «Пропевень» разучивали с ребятами у него дома. Да, и не тридцать седьмой сейчас – война!...
Рахиль Абрамовна – Только бы мои мальчики к немцам не попали!…

Голос Сталина - … В каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны создать такое народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою Родину – в нашей Отечественной войне с германским фашизмом.

Алевтина Григорьевна – Что же дальше-то будет?… И Марсика нет!…
Евдокия Фёдоровна – Ему уж и повестка пришла!
Алевтина Григорьевна – Вас сразу на фронт, Вадим Кузьмич?
Евдокия Фёдоровна – Кто ж его сейчас на фронт отправит? Да ещё на самолёте!
Вадим – Сначала подучат на пилота. Я ж только на планерах летал… Анна Алексеевна! У меня к Вам просьба! Не откажите!
Анна – Слушаю, Вадим Кузьмич.
Вадим – Я собрал краски, кисти, карандаши, бумагу для Толика. Кажется, у него рука и глаз художника. Сужу по тем рисункам, что видел. Хотел Ольге отдать, но я у неё не в фаворе, как Вы заметили. А Вам она не откажет, передайте, пожалуйста! Мне-то не скоро понадобится. Если понадобится вообще.
Евдокия Фёдоровна – Не гневи Бога, сынок! Помолился бы лучше!
Анна – Конечно, я передам, не беспокойтесь.
Вадим – Спасибо!

Сцена 2. 
Вечер того же дня. Большая комната в два окна на заднике. Между окнами большой письменный стол с лампой, чернильным прибором и принадлежностями. Слева во всю стену книжный стеллаж, ближе к рампе дверь. У стеллажа журнальный столик с шахматами, два кресла, торшер. Справа – ширма, большая двуспальная кровать, над ней картины, гитара. Из стены выступает изразцовый камин. В центре комнаты  обеденный стол со стульями, над ним люстра. Все вещи – конца 19-начала 20 веков. Анна сидит в кресле и читает книгу. Трижды звучит медный звонок от входной двери в квартиру.

Анна – Забыл опять ключи!… (быстро встаёт и выходит из комнаты, возвращается с Викентием, в руках у него цветы). Льва Сергеевича ещё нет. Где-то задерживается.
Викентий – Знаю, знаю… Я специально пришёл раньше. Это Вам! (протягивает цветы)
Анна – Спасибо! Вы меня опять балуете!
Викентий – Помилуйте! Кого же ещё баловать, как не Вас?! И умница, и красавица, и море обаяния, и талантами не обижены, у самого Рахманинова учились, романсы поёте! Да в Вас нельзя не влюбиться! Как это Лев Сергеевич всех ухажёров отбил?
Анна – А он особенно и не старался. Это я его выбрала.
Викентий – Вы?!
Анна – Да я. Чему Вы удивляетесь? Разве не женщина решает? Или выбор плох? 
Викентий – Да нет, что Вы! Лев Сергеевич  - прекрасный человек, только…
Анна – Только что?.. Бриллианту, Вы же считаете меня бриллиантом, не правда ли? (Викентий кивает) Бриллианту нужна соответствующая оправа! Это Вы хотите сказать?
Викентий – Ну да.… В общем, и целом, почти… Вы меня всегда как-то сбиваете и даже посмеиваетесь, а ведь я…
Анна – Милый Викентий! Вот Вы перечисляли мои таланты, а разве любят за что-то, за какие-то достоинства? Разве можно объяснить, почему сердце готово вылететь ликующей ласточкой, как только заслышишь шаги любимого человека? Разве… (звонок в передней) Точно! Забыл ключи! (уходит)
Викентий – Ласточка.… Такие вот цветочки…(входят Анна и Лев Сергеевич)
Анна – Викентий снова с букетом, наверно отбить меня хочет!? (смеётся)
Лев Сергеевич – Дамский угодник! Я его сейчас на ристалище (указывает на шахматы) вызову и там посмотрим, на что он способен.
Анна – Ужинать будете?
Лев Сергеевич – Попозже, Нюша! Пил чай перед уходом.
Анна – С сушками, конечно?
Лев Сергеевич – Грешен, матушка.
Анна – Кайся, кайся, батюшка!… Я сегодня вырезку на рынке купила, пойду жарить. Хотя некоторые утверждают, что приготовление мяса – мужская работа! (Лев Сергеевич целует её) Ладно уж, подлиза, играйте! Мужские слабости – женские радости! (уходит)
Лев Сергеевич – Ну-с, сударь, к барьеру! Сегодня твои белые?
Викентий – Да. (Садятся за столик и начинают играть)
Лев Сергеевич – Как обычно, - d4!? Ладно, ответим патриотической славянской защитой. Будет соответствовать нынешнему драматическому моменту.
Викентий – Да, на фронтах дела неважные.
Лев Сергеевич – Слышал выступление Сивого? «Братья и сёстры!» - и зубы о стакан стучат! Сподобились! Уравнялись! Теперь он и тебе, и мне брат! Или, как говаривали матросы в гражданскую, – братишка! Интересно, остался великим, недосягаемо мудрым, или нет?
Викентий – Лев Сергеевич, дорогой! Себя не бережёте, - так хоть других пожалейте! Кругом же уши! Каждый раз, как веду кафедру, со страхом жду Вашего выступления: вдруг «сивый»  или ещё что-либо подобное  у Вас невзначай с языка сорвётся!
 Лев Сергеевич – Знаю, знаю. Бельевую прищепку держу наготове! (оба смеются)
Викентий – Кстати, почему «сивый»? Он, вроде, не слишком сед. 
Лев Сергеевич – По первым именным буквам – Сталин Иосиф Виссарионов – СИВ, ну, а окончание само напрашивается. В первые годы революции развлекался подобным образом. Ленин – ВИЛы в бок, естественно, капитализму; Дзержинский – ФЕДул, губы на буржуев надул; ну, и так далее. Мальчишество, конечно. Но когда поделать ничего не можешь, юмор спасает, даже плоский.… Между прочим, мы с тобой разыгрываем 7-ю партию матча Эйве-Алёхин 37 года!
Викентий – Что Вы говорите?!
Лев Сергеевич – А ты - хитрец! Признавайся, читал комментарии?  Десятый ход по совету Алёхина? Так?
Викентий -  Да. Вы тоже не лыком шиты,… почитываете шахматную литературу…  Узнал, что заявление в ополчение подали. Зачем? Ведь, Вы - инвалид той мировой, учёный, да и в годах уже. Неужели, мало добровольцев?
Лев Сергеевич – Видишь ли, Викентий, охотников-то много, да толку, боюсь, будет мало. Финская кампания показала. Ещё Цезарь равнял одного ветерана к десяти легионерам, а тех в древнем Риме готовили, как нигде и никогда больше! У нас же за последние годы столько опытных командиров, причём, всех рангов, пересажали да отправили к праотцам! Оказались, вдруг врагами народа и предателями. Так что, даже такие, как я, травленые газом, контуженные да попорченные, ещё могут пригодиться!  К тому же, у меня с германцем свой счёт.
Викентий – Немцы-то далеко от нас!…
Лев Сергеевич – По Европе они лихо прокатились, и по нашей земле уж больно споро идут. И воюют умно и грамотно, по своему опыту знаю. Одним геройством их не остановишь. Кстати, обратил внимание? Купола все закрашивают, коллекции Эрмитажа и Русского вывезли, по-моему, ненапрасная предосторожность. Хотя от Финляндии надо было добиться абсолютной нейтральности.
Викентий – Правда, что Вас чуть не расстреляли за Георгиевский крест?
Лев Сергеевич – Отвлекаешь? А сам, как германец жмёшь …(делает ход). Крест-то у меня  не простой, а с «веточкой», как говаривали солдаты, с лавровой. Их в семнадцатом, при Керенском, по представлению собрания части давали. Демократия!… Н-да, вот с фронта приехали мы с группой солдат в Питер, это было уже в декабре. Матросский патруль останавливает, требует снять погоны. Отдал. Революция! Тут они заметили под шинелью Георгия, -  опять снять! А я упираюсь – не за лизоблюдство дан! Ну, у матросов разговор короткий – к стенке! Вот тут мои солдаты и вступились, у всех ведь оружие при себе! Один из них, фельдфебель Романчук, сказал, до сих пор в памяти: «Не трожь, зябра! Поручик нам за брата был, - офицерский паёк отдавал в общину, в землянке с нами едал и спал, в штыковые на германца впереди всех шёл, пока ты, зябра, в своих корытах бултыхался! Отскочь!» Ну, патруль и попятился. Зебрами у нас звали матросов за тельняшки. Крест до сих пор храню. Говорят, Будённый тоже гордится своими «георгиями»?   
Викентий – Вроде бы… Как же Вы с Советской властью-то примирились? От прежней Вашей квартиры осталась всего одна комната!
Лев Сергеевич – Глубже копай, Викентий, глубже! У меня до революции, кроме той квартиры на Большой Морской ещё и особняк двухэтажный был, недалеко от Николы Морского. До сих пор бывшая супруга с дочками там живёт. Их конечно, как везде, уплотнили. 
Викентий – И Вы всё это спокойно приняли?
Лев Сергеевич – Историческая неизбежность, как утверждают… Мог, конечно, в Европу податься, бывал я там… Но буржуазное житьё мне не по нутру. В нас, ведь, 19 век воспитал отвращение к капитализму с его расчётливостью, чёрствостью, эгоизмом и бездумным расточительством природы, талантов, труда! Всё ради наживы!
Викентий – Но зато выделяются самые энергичные, смелые люди с деловой хваткой, не боящиеся риска, умеющие организовать любое дело. Классический пример – Форд в Америке, у нас – Демидов, Путилов, Третьяков, Дягилев и другие…
Лев Сергеевич – В этот ряд можешь присовокупить Гобсека, Плюшкина.
Викентий – Ну, это всё литературные и крайние примеры!
Лев Сергеевич – Согласен. Но согласись и ты, пределы проясняют картину! Мы с тобой, как математики, знаем это… Ведь, привлекательность социалистической идеи в том и состоит, что каждому человеку даётся возможность проявить свои таланты не в ущерб другим!
Викентий – А как же быть с человеческой, вернее животной, природой? С её жаждой властвовать, наслаждаться благами жизни, лелеять своё эго? Какой-то, извините, христианский идеализм получается.
Лев Сергеевич – Между прочим, у животных тоже не так всё просто. Но человечеству, что-бы построить гармоничное общество, понадобится, возможно, не одно столетие внедрения в каждую голову культуры, образования и понимания, что все люди на земле действительно братья. Именно, в прямом, а не в символическом смысле!
Викентий – Ну, Лев Сергеевич, удивили – могу без колебаний теперь подписать рекомендацию Вам в партию большевиков! 
Лев Сергеевич – Не торопись, Викентий! Всё проще. Решается при помощи обычного степенного ряда. Задачка сходна с легендой о награде зерном изобретателю шахмат в Индии. Вероятность того, что любые два индивида состоят в кровном родстве, учитывая племенные браки, смешение рас и народов при войнах и переселениях, стремится к единице.
Викентий – Вот уж афронт! Значит, мы братья?
Лев Сергеевич – Выходит так, - в энном поколении.
Викентий – Всё, сдаюсь! Афронт по всем статьям! (кладёт короля на шахматную доску)
Анна (входя) – Гроссмейстеры, ужин готов! Прошу к столу!
Лев Сергеевич – Сегодня мне удалось тебя отстоять, моя ласточка!
Викентий – Но я не теряю надежду в будущем! (смеясь, садятся за стол)


Экран дня – 2 сентября 1941 г., вторник.
Температура воздуха: +11,9°С днём, +8,9°С ночью.
На карте – продвижение немецких войск по всей линии фронтов, затем более крупно – под Ленинградом с 3 июля по 2 сентября.
Первое снижение норм выдачи хлеба на человека в день:
рабочим и ИТР      – 600 г,            
служащим           – 400 г,
детям и иждивенцам – 300 г, продовольственные карточки отовариваются.
Из служебного дневника начальника генштаба сухопутных войск Германии генерала Гальдера 8.07.1941г.: «Непоколебимым решением фюрера является сравнять Москву и Ленинград с землёй, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом будем вынуждены кормить в течение зимы».

Ольга Берггольц.
 
И в вечность канул день вчерашний.
Ты говоришь: «Ну как? Не страшно?»
«Нет… Ты идёшь в военкомат?»
Ещё ты муж, но больше – брат…
Ступай, родной… И ты – солдат,
Ты соотечественник мне,
и в этом – всё.
Мы на войне.               
 
Сцена 3.
Вечер. Кухня. Окна закрыты плотными занавесками. Ольга готовит ужин. Евдокия Фёдоровна кипятит чайник на примусе.       

Евдокия Фёдоровна – А я уж и не готовлю себе ничего! Как Вадик отправился на свой аэродром, так и перестала. Да и есть-то совсем не хочется! (Свист со двора, крики) Опять кто-то забыл занавесить окна.
Ольга – Он уже летает?
Евдокия Фёдоровна – Летает. Пока на учебном. На побывке сказывал, скоро на боевой определят. Храни его, Господи! Давеча сон про него видела. Весёлый такой, смеётся. Не горюй, говорит, мать, как я за дело возьмусь, так и погоним фашиста с нашей земли! Всем привет передавал, тебе особливо…
Ольга – Спасибо!… Может, на фронте и лучше.
Евдокия Фёдоровна – Твоего-то не забирают?
Ольга – Нет. У них в цеху всем бронь дали, не отпускают никого. Всё время срочные заказы для фронта. Не знаю, когда и придёт. (Звонок в дверь) Открыто! (Входит Василиса)
Василиса – Здрасьте! Опять у Алевтины Григорьевны в окне щели! Евдокия Фёдоровна, скажите ей, чтоб закрыла, и соберите всех, кто в квартире, пожалуйста! У меня объявление. (Евдокия Фёдоровна уходит) Мгу сдали! Последнюю дорогу перерезали! Уже не уехать! Хотела же в июле! Но всё верила. А!…
Ольга – Наша армия не сдаст Ленинград!
Василиса – Как же, не сдаст?! А Минск, а Псков, а Новгород? Прибалтика? Тоже клялись! В грудь били!… Для чего в угловых домах доты наделали? Ямы противотанковые! На Большой Московской видела?
Ольга – Видела.
Василиса – Мосты, говорят, заминировали. Что нам делать, когда немец в город ворвётся?
Ольга – Не думала… Оружие дадут, будем сражаться на баррикадах.
Василиса – Какие баррикады!? С пацаном что ли пойдёшь? Не смеши! 
Ольга – А ты знаешь, что наши тяжёлые танки КВ немцам не по зубам? Их орудия не могут пробить броню этих танков!
Василиса – И что?... (Появляется взволнованная Рахиль Абрамовна).
Рахиль Абрамовна – Немцы уже в Колпине! Вы слышите? Немцы в Колпине!
Ольга – С чего Вы это взяли? Опять вести с базара?
Рахиль Абрамовна – Да, с рынка! Сама не верила, пока Соломон не прочёл в газете. Там прямо-таки чёрным по белому прописано: враг у ворот! Соломон! Соломон! Иди сюда с газетой. Тут ещё не все знают! (Входит Соломон Исаакович, за ним Лия, Анна и Алевтина Григорьевна) Прочти им, а то гражданки сомневаются!
Соломон Исаакович – Ленинградская правда, 2 сентября…
Рахиль Абрамовна – У всех глаза на лице! Они видят, что это за газета.
Соломон Исаакович – Враг у ворот Ленинграда!
Рахиль Абрамовна – Вот! А Колпино далеко за воротами!
Лия – Мама! Я читала эту передовую. Там же не про Нарвские или Московские ворота пишут, - иносказательно. И про Колпино там ничего нет!
Рахиль Абрамовна – Без тебя не догадалась! Дивитесь, люди, - яйца курицу учат!
Евдокия Фёдоровна – Пишут одно, а на поверку другое выходит.
Рахиль Абрамовна – Вот и я говорю! Куда нам теперь бежать, где прятаться? Может, ты, начальница, скажешь?
Василиса – Пока приказа никакого не было… Я вас по другой причине собрала. К нам в дом привезли обмазку для чердаков. Её надо разводить с водой и красить стропила, столбы и всё деревянное, чтоб не горело от зажигалок. Это надо срочно сделать. Все, кто может, поднимайтесь на чердак. Там уже работают. Вам всё покажут и расскажут.
Анна – Обмазка из суперфосфата, я слышала? Это удобрение, кажется?
Василиса – Да, вроде того, говорили. Так кто пойдёт?
Анна – Я могу.
Ольга – И я. Закончу только с ужином.
Евдокия Фёдоровна – Я тоже пойду.
Соломон Исаакович – Мы с дочкой можем.
Рахиль Абрамовна – Пусть Лилечка отдыхает. Целый день в госпитале дежурила. Я пойду!
Алевтина Григорьевна – И я с вами.
Василиса – Нужно человека три-четыре. Решайте сами. У кого кисти, фонарики есть – захватите! Ведёрки маленькие или кастрюльки – тоже. Вода на чердаке есть.
Евдокия Фёдоровна – А свечки замест фонарей можно?
Василиса – Можно. Только не загоритесь сами. А Вы, Алевтина Григорьевна, будьте внимательны, когда окна закрываете. Мне дежурный МПВО уже делал замечание за маскировку.
Алевтина Григорьевна – Из-за меня?
Василиса – Из-за Вас тоже! До свидания! (Уходит)
Алевтина Григорьевна – Неужели бомбить будут?
Ольга – Противовоздушная оборона не даст!
Евдокия Фёдоровна – Как же, не даст! Ты, вот, дочка уверяла, что немца на каких-то рубежах остановят, а он вот уж под Колпиным!
Анна – Мы с вами ничего изменить не можем. Давайте решим, кто на чердак идёт! 
                               
   Ольга Берггольц
 
…Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
страна моя, печальная страна…
   Кронштадский злой, неукротимый ветер   
в моё лицо закинутое бьёт.
В бомбоубежищах уснули дети,
ночная стража стала у ворот.      
   Над Ленинградом – смертная угроза…
Бессонны ночи, тяжек день любой.
Но мы забыли, что такое слёзы,
что называлось страхом и мольбой.
   Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады –
мы не покинем наших баррикад.                               
 

Экран дня – 12 сентября 1941 г., пятница.
Температура воздуха: +15,5°С днём, +6,2°С ночью.
На карте – продвижение немецких войск со 2 по 12 сентября.

Второе снижение норм выдачи хлеба на человека в день:
рабочим и ИТР – 500г,
служащим      - 300г,
иждивенцам    - 250г,
детям         -  300г.
В выпечку добавлено 12% солодовой, соевой и овсяной муки, 2,5% жмыха,1,5% отрубей.
В Спецсообщении №9045 Управления НКВД СССР по Ленинградской области и городу Ленинграду (далее – Спецсообщение, - БК) от 5.09.1941 г. сообщается, что в непропущенных военной цензурой корреспонденциях (1,6%) бойцы пишут о неумелом командовании боевыми операциями, трусости комсостава и плохом вооружении Красной Армии.   

Сцена 4.
Вечер. Подвал жилого дома, превращённый в бомбоубежище. Тусклая лампочка в проволочном колпаке едва освещает ряды скамеек. На них сидят люди с сумками, портфелями, чемоданами, противогазами и другой поклажей. Виден чёрный круг репродуктора, бачок с кипячёной водой и кружкой. На переднем плане Анна, Соломон Исаакович, Рахиль Абрамовна, Евдокия Фёдоровна и Алевтина Григорьевна. У ступеней, ведущих наверх к выходу, Василиса. Слышны дальние разрывы снарядов.

Василиса (Евдокии Фёдоровне) – Как это Вы всегда умудряетесь первой оказаться здесь?
Евдокия Фёдоровна – У меня, дочка, узелок заране собран. Как сигнал дадут, не успеет стрижена девка косы заплесть, - я уже здесь! Ещё соседям стукну и местечко для них займу.
Анна – Спасибо, Евдокия Фёдоровна! Вы Ольгу предупредили?
Евдокия Фёдоровна - У них никого нет. Родители верно на работе, а Толик в детском садике. Он там всю неделю, кроме воскресенья. Тоже, поди, в бомбоубежище сидит. Их всех, ребятишек, когда тревога, уводят. Как же иначе?
Алевтина Григорьевна – Никак не привыкну к этим тревогам! Начинаю суетиться, пока всё обсмотришь да вспомнишь, - время проходит. Вот и опаздываю.
Василиса – Вы бы как Евдокия Фёдоровна, всё раньше собирали.
Алевтина Григорьевна – Да, да, конечно надо. Сегодня далеко бомбят.
Голос из сумрака – Бомбят самолёты, а это пушки стреляют и снаряды рвутся!
Анна – Не всё ли равно? Люди гибнут и от бомб, и от снарядов.
Тот же голос – Так да не так, милая дамочка! Интенсивный артиллерийский обстрел, который начался ещё 4 сентября, означает, что немец вовсю готовится к штурму Ленинграда.
Другие голоса – Неужели в городе будут уличные бои?
- Всё может быть! Немцы уже Красное Село взяли.
- Что же наша армия? Когда немцев погонит?
- Вы удивляетесь? У наших солдат винтовки трёхлинейные, которые уже в первой мировой не были новинкой. У немцев же автоматы да пулемёты. Вот и пятится Красная Армия. Сколько городов отдали! Фронт к Москве подошёл, Питер в осаде…
- Наши самолёты бомбили Берлин, Кёнигсберг, Данциг…
- Ну да! Ещё скажите, что можно в театр Музкомедии сходить или в кино!
- И скажу: идите, они открыты!
- Если армия не может нас защитить, то почему не объявить Ленинград открытым городом, как это было в Европе. Немцы, ведь, цивилизованная нация.
- Эрмитаж и Русский музей эвакуировали ещё в июле. Может, нас никто и не собирается защищать? Московское начальство Питер всегда недолюбливало.
- В августе Мариинку, консерваторию и хореографическое училище отправили в Пермь.
- А потом Пушкинский театр и филармонию в Новосибирск, БДТ и капеллу в Киров.
- Заводы на Урал и дальше, в Сибирь.
- Товарищи, товарищи! Давайте без паники! Всё не так уж безнадёжно.
- Ну да! Ленинград окружён, Бадаевские склады догорают уже четвёртый день, а там, говорят, основные продовольственные запасы города были! Хлеб по карточкам снова сократили! Чего нам ещё ждать?
- Как вам всем не стыдно!? Наши мужья, братья, сыновья бьются на фронте изо всех сил, не жалея себя, а вы?... Газеты читаете? Радио слушаете?
- Эх, барышня! Писать да говорить у нас весьма горазды, а вот понять, где этот фронт проходит, где наши, где немцы, никакой возможности нет! Задним числом всё узнаём.

Близкий разрыв снаряда сотряс дом, что-то посыпалось с потолка, мигнула лампочка. Кто-то вскрикнул, кто-то охнул.

Евдокия Фёдоровна – О, Господи! Спаси и помилуй нас, грешных!
Другие голоса – Совсем рядом! Похоже, на Свечном?
- Нет, дальше, на Разъезжей!
- Зачем они сюда стреляют? Здесь же нет ни военных объектов, ни заводов!
- В баню целятся, дамочка, чтоб помыться да попариться мы не могли!
 
Новый близкий разрыв, затем ещё и ещё. Лампочка погасла.

Василиса – Сейчас зажгу керосиновую, посветите кто-нибудь!

Фонарики освещают Василису. Она хлопочет над керосиновой лампой. Обстрел района продолжается, разрывы снарядов то дальше, то ближе. Все молчат. Вдруг зазвучали аккорды гитары, и кто-то запел. Это – Анна. Она поёт народную шуточную песню «Пожар».
 
Анна – Двухэтажный дом горит,
       А народ себе стоит,
       Рассуждает меж собой:
       «Догорит – пойдём домой».
  Дом горит, себе горит,
  А народ себе стоит.
  А я сел, вокруг гляжу,
  Дом горит, а я сижу…      
         
 
Экран дня – 1 октября 1941 г., среда.
Температура воздуха: +12,1°С днём, +7,9°С ночью.
На карте – положение войск под Ленинградом и на других фронтах с12сентября по 1 октября.

Третье снижение норм выдачи хлеба на человека в день:
Рабочим и ИТР – 400 г.,
служащим, детям и иждивенцам – 200 г.  Карточки отовариваются не полностью.

Из дневника ефрейтора Гюнтера о боях на берегах Невы: «Что творится? Русские, как фанатики. Они бьются за каждый метр земли. Мы не только не можем форсировать эту реку, нас отбрасывают от неё, прижимают к земле, не дают выпрямиться. Такого ада мы не видели в Европе…»
Из директивы немецкого военно-морского штаба от 22 сентября: «Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли. После поражения Советской России нет никакого интереса для дальнейшего существования этого большого населенного пункта… Предложено тесно блокировать город и путём обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбёжки с воздуха сровнять его с землёй. Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты…» 
В сентябре к Ленинграду прорвались 675 фашистских самолётов, сбросивших около 1000 фугасных и десятки тысяч зажигательных бомб, в городе разорвалось 5364 снаряда дальнобойной артиллерии.

Сцена 5.
Обстановка 1 сцены. Позднее утро. У своего стола что-то готовит Евдокия Фёдоровна. Через кухню к выходу проходят Анна и Лев Сергеевич, опираясь на трость и сильно хромая.

Лев Сергеевич – Здравствуйте, Евдокия Фёдоровна!
Евдокия Фёдоровна – И Вам доброго здоровьица, Лев Сергеевич!
Лев Сергеевич – Спасибо!... Не провожай, Нюша! Не надо. Долгие проводы – горькие слёзы. (Целует Анну и уходит. Анна идёт к окну и стоит там, не оборачиваясь.)
Евдокия Фёдоровна – Нешто, опять на фронт?
Анна – Нет. Его по ранению списали. Хотя, кто скажет, где сейчас фронт, а где тыл?
Евдокия Фёдоровна – Дак, куда ж он? Прощался, будто надолго расстаетесь?
Анна – Домой он ушёл, в семью.
Евдокия Фёдоровна – В какую семью?! Ты ж говорила, он в разводе с бывшей?
Анна – Да. У него там две дочки. (Машет рукой в окно) Правда, уже большие – одной 11, другой – 9 лет. Но всё равно дети! И Лев Сергеевич переживает за них и хочет быть рядом. 
Евдокия Фёдоровна – Жаль! Такая вы славная парочка, - вся квартира любовалась на вас. А Лев Сергеевич всегда обходительный, вежливый, весёлый и, к тому ж, очень представительный мужчина! Может, на время только расстаётесь?
Анна – Надеюсь. У него офицерский паёк, - подспорье для девочек в наступающие голодные времена. Вы слышали, в очередной раз снизили хлебную норму?
Евдокия Фёдоровна – Да, да, и по карточкам ничего не получить. Ума не приложу, как будем жить?! В гражданскую к нам в деревню ездили за продуктами из города. Покупали, но больше меняли свои вещи на хлеб, картошку, овощи, мясо, у кого скотину забивали. А нонеча разве поедешь?! Немец враз пулей угостит.
Анна – Должны наши что-нибудь сделать! Лев Сергеевич говорит, что зимой самое подходящее время для прорыва блокады. Немцы, по его словам, рассчитывали только на летнюю кампанию, а к зимней не готовы. Как Ваш Вадим? Воюет?
Евдокия Фёдоровна – Ой, я ж письмо от него получила вчера! Не может никак отлучиться, всё время полёты или дежурства на аэродроме. Да и отдохнуть то ж надо! Сбил два фашистских бомбардировщика. Один с товарищами, другой сам. Наверно, медаль дадут или орден.
Анна – Какой молодец!
Евдокия Фёдоровна – А ещё он пишет, ему сверху-то видно всё, что немцы окопались, настроили блиндажей, ходов сообщений, как мы в июле под Лугой, когда ездили на окопы. Видно, штурма не будет… Переживаю за него очень. Каждый день Богу молюсь, чтобы поберёг моего сыночка, кровиночку мою единственную!... А у Вас детей не было?
Анна – Нет… Сама виновата. С первым мужем быстро разошлись, оказался пьяницей и лентяем. Потом были встречи, но, как Вам сказать, не слишком серьёзные. Мужем, пусть неофициальным, считала только Льва Сергеевича. Но теперь уже и в этом не уверена.
Евдокия Фёдоровна – У нас в деревне говаривали, баба без дитя, что нога-культя. Это я так, к слову. Сочувствую Вам очень! Сама хотела нарожать с полдюжины ребятишек, да не вышло, - муж погиб в гражданскую, а другие мне были как-то без надобности.
Анна – Один мой знакомый полагал полушутя, полусерьёзно, что счастья людям отпущено так: кому весь Васильевский остров, кому Большой проспект, кому Средний, кому Малый, а кому всего одна линия. Мне же похоже – линия, да ещё и Косая! (Дребезжит входной колокольчик. Анна порывисто идёт открывать. Возвращается с Василисой.)
Василиса – Есть указание населению сдать лыжи и призматические бинокли. Передайте всем соседям, пожалуйста! И пусть мне несут.
Евдокия Фёдоровна – Я слыхала, что бинокли принимают по какой-то цене.
Василиса – Да?... Ну, я узнаю, не беспокойтесь. Так что, передадите? А то я забегалась со всеми этими делами.
Анна – Конечно, передадим.
Василиса – Встретила Льва Сергеевича с вещами. Он что, насовсем ушёл?
Анна – А Вам собственно, какое дело?
Василиса – Я, между прочим, обязана сообщать куда следует обо всех непрописанных, но проживающих гражданах. Особенно в данный момент! Но, уважая Вас, я до сих пор этого не делала. (Уходит)
Евдокия Фёдоровна – Вот уж имечко в точку: Василиса – хитрая лиса! Не люблю я таких!  Будто, и впрямь не знает, что за бинокли деньги дают. Ей, оказывается, всё надо нести! Говорит гладко, выходит гадко! Она – подруга, что ли, Ольгина?
Анна – Нет, Ольга говорила, они в одном классе учились.
Евдокия Фёдоровна – Вот, я и смотрю, что они совсем разные. Наша-то Ольга – честная и прямая! Иной раз скажет, что отрубит, но всё взаправду, без петель! 


Экран дня – 13 ноября 1941 г., четверг. 
Температура воздуха: - 3,7°С днём, - 10,3°С ночью. С 17 октября в городе лежит снег.
На карте – положение войск на фронтах и под Ленинградом.

Четвёртое снижение норм выдачи хлеба на человека в день:
Рабочим и ИТР – 300 г.,
Служащим, детям, иждивенцам – 150 г.   
В хлебе 25% целлюлозы из древесины. Карточки практически не отовариваются.

Из спецсообщения №9746 от 6.11.1941 г.: «За последнее время в Ленинграде среди рабочих, служащих, инженерно-технической и научной интеллигенции возросли пораженческие настроения. Значительная часть лиц считает, что Красная Армия не в силах организовать отпор врагу, Ленинград и Москва будут сданы…(далее приводятся примеры конкретных высказываний).
По вскрытым за последнее время контрреволюционным формированиям также получены сигналы о готовящемся перевороте и стремлении враждебных элементов оказывать практическую помощь войскам (немецким – БК, далее сообщается о следствии по 5 таким группам)».

Сцена 6.
Большая комната (бывший зал) в квартире старого петербургского дома, в подобных домах обычно жила интеллигенция. Высокий потолок с лепниной, богатая люстра, изразцовый камин, застеклённый длинный книжный шкаф с резьбой по дереву, медные ручки на дверях, мебель в стиле конца 19 века, частично закрытая белыми чехлами, - интерьер комнаты. За шахматным столиком играют Лев Сергеевич и Викентий.   

Лев Сергеевич – Никак не возьму в толк, Викентий! Кавалер ты хоть куда – видный, умный, интеллигентный, к тому же, весьма успешный, а подруги жизни нет! Женоненавистником не кажешься. Сердечная травма юности? Несчастная любовь? Не к Анне, надеюсь?
Викентий – Нет, нет! Анну я боготворю, но причина не в ней. Дело в моём характере. Всю молодость мамаша держала меня на коротком поводке. Ей обязательно нужно было знать, с кем я встречаюсь, кем увлекаюсь, просила познакомить. Я матери отказать не мог, особенно после ареста отца. Конечно, она в пух и прах разносила мою пассию, после чего мои страсти как-то увядали. До сих пор мать устраивает мне допрос, если поздно возвращаюсь. Так и доковылял почти до пятого десятка… А Вы всерьёз вернулись в прежнее семейство?
Лев Сергеевич – Сейчас я нужен здесь, сам знаешь, наступают совсем голодные времена, а там время покажет. Надеюсь, зима поможет нашим горе-военачальникам, - положение выправится. Тогда и разберёмся с личными проблемами.
Викентий – Да, зима, видимо, будет суровой. Снег выпал почти месяц назад и не тает. Морозы, хоть и небольшие, стоят без оттепелей. Ваши соседи ещё в июле эвакуировались в тыл?
Лев Сергеевич – Да, со своими театрами. Они все из актёрской братии.
Викентий – И Вы в квартире один. Анну не приглашали сюда жить?
Лев Сергеевич – Приглашал. Заходила, но жить не захотела.
Викентий – Женский каприз?
Лев Сергеевич – Думаю, нет. Наверное, чуждая для неё обстановка, да и близость Натальи с девочками. К тому же… (Слышен колокольчик входной двери)
Викентий – Я открою, не вставайте. (Уходит. Возвращается с двумя сотрудниками НКВД.)    
Никодим – Гражданин Черниковский?
Лев Сергеевич – Да. Чему обязан?
Никодим – Вы арестованы! Собирайтесь!
Лев Сергеевич – Позвольте узнать Ваше имя и отчество!
Никодим – Ну, Никодим Иванович. Зачем Вам?
Лев Сергеевич – Объясните, пожалуйста, Никодим Иванович, в чём меня обвиняют?
Никодим – Контрреволюционная пропаганда, подготовка к сотрудничеству с немцами и неисполнение приказа на фронте по докладу политкомиссара полка от 19 августа.
Лев Сергеевич – Первое и второе полная чушь! А по поводу третьего хочу объясниться. Вот Вам дали приказ повести две сотни бойцов в атаку среди бела дня по пристрелянному немецкими пулемётами полю. Без всякой артиллерийской или авиационной подготовки! И у трети бойцов деревянные муляжи вместо винтовок! Как бы Вы поступили на моём месте?... А приказ я выполнил позже, ночью. Плацдарм мы взяли, потеряв семь бойцов и с десяток раненых. Я тоже был ранен. А днём все двести бы лежали на этом треклятом поле!
Никодим – Приказ в армии надлежит выполнять беспрекословно! Вам, как бывшему царскому офицеру, это должно быть хорошо известно.
Лев Сергеевич – К сожалению, это так. Но именно из-за исполнения бездумных или преступных приказов, а, то и законов, Россия теряла и теряет миллионы жизней своих сограждан и коверкает судьбы большинства оставшихся.
Серый – Да что ты его слушаешь, Никодим? Он же зубы нам заговаривает!
Никодим – Не суетись, Серый! Пусть человек выскажется. Так Вы полагаете, во всём виновато руководство страны?
Лев Сергеевич – Да, основная ответственность за судьбу государства везде и всегда лежала и лежит на власть предержащих!
Никодим – Вы сейчас имеете в виду товарища Сталина и членов Политбюро?
Лев Сергеевич – В нашей стране – конечно! А Вы разве иначе думаете?
Никодим – Это неважно. И какие у Вас претензии к товарищу Сталину?
Лев Сергеевич – Скорее вопросы, и не только к нему. Например, к дому Романовых. Александр Второй поздно начал проводить реформы, поздно. А Николай совсем загубил дело, вступив в войну. Это конечно моё личное мнение.
Никодим – И всё же, что какие у Вас вопросы к товарищу Сталину?
Лев Сергеевич – А Вас разве не удивляет огромное количество изменников и предателей среди командиров и бойцов Красной Армии, даже три из пяти маршалов ими оказались? И это всё люди, прошедшие мировую и гражданскую войны, имеющие боевой опыт, особенно ценный в нынешней войне.
Никодим – Что вы имеете в виду?
Лев Сергеевич – То, что из-за недостоверной информации или по другой причине наша армия оказалась в основном обезглавленной и абсолютно небоеспособной, что и показали первые месяцы войны. И пока новый офицерский и генеральский корпус научится воевать, мы будем нести огромные потери… Между прочим, где это я вёл контрреволюционную пропаганду, да ещё и готовился к встрече фашистов? 
Серый – Среди студентов и преподавателей вашего института. Нам всё известно!
Лев Сергеевич – Вот как!?... Викентий! Может, ты на меня доносы строчил?
Викентий – Лев Сергеевич! Я только товарищам на вопросы отвечал и разъяснял…
Лев Сергеевич – Что я готовлюсь радостно встречать немцев?
Викентий – Ну, что Вы? Я наоборот убеждал товарищей, что у Вас с немцами старые счёты ещё со времён первой мировой. Вы сами мне говорили об этом.
Лев Сергеевич – А какую контрреволюционную пропаганду я вёл?
Викентий – Ну, согласитесь, у Вас бывали неосторожные высказывания, но я товарищей заверил, что в целом Вы преданы нашей…
Лев Сергеевич – Холуй!
Серый – Дворянское отродье! Посмотрим, как ты заговоришь, постояв сутки, другие, в нашем шкафчике! Чего лыбишься? А ну, вставай! (Направляется ко Льву Сергеевичу, тот выдвигает ящик шахматного столика,  достаёт пистолет, снимает с предохранителя и направляет его на Серого)
Лев Сергеевич – Назад! Всем к стене! Тебе, Викентий, тоже! Лицом к стене!
Викентий – Лев Сергеевич, что Вы делаете!?
Лев Сергеевич – Премного наслышан об их шкафчиках и прочих прелестях НКВД! Увольте!   
Никодим – За не сдачу личного оружия и сопротивление органам…
Лев Сергеевич – Знаю, знаю! Ещё статья! Но мне хватит и первых трёх. А маузер этот я в бою добыл, между прочим, в отличие от вас. И, чтоб не было сомнений: видите рюмку на секретере? (Стреляет, рюмка  разлетается на осколки) Так что, не промахнусь!
Викентий – Лев Сергеевич! Не совершайте непоправимого, прошу Вас! Товарищи во всём разберутся и поймут Вас. Пожалейте хоть свою семью!
Лев Сергеевич – Увы, Викентий! Товарищи сюда не уговаривать меня пришли! Партию с тобой, жаль, не доиграли! Всем присесть и руки на стену! Никодим, не хитри, я всё вижу! Медленно вытаскивай свой пистолет и толкай по полу ко мне. Вот так! Ты, Серый, делай то же. Молодец! Никодим Иванович, в гражданскую воевал?
Никодим – Да, на флоте.
Лев Сергеевич – А в органах давно служишь?
Никодим – После демобилизации. 
Лев Сергеевич – И сколько же ты с гражданской людей отправил на тот свет, или, как у вас на флоте выражались, шлёпнул? Как мух!
Никодим – Слушай, твоё благородие, кончай скорей!
Лев Сергеевич – Всему своё время. А ты, Серый, тоже отличился? Отвечай!
Серый – Я-то что? Что прикажут, то я и выполняю.
Викентий – Лев Сергеевич! Одумайтесь! Не берите грех на душу!
Лев Сергеевич – Рад слышать такое от коммуниста! Никодим, у тебя дети есть?
Никодим – Есть. Два сына.
Лев Сергеевич – Ну, что ж, граждане, священника здесь нет, а совесть нам всем очистить надо. Может, учтут на небесах. Читаем «Отчет наш»! Надеюсь, не забыли? Всех, ведь, крестили, как православных! Никодим! Память отшибло?! Громче! (Викентий начинает молитву, Серый подхватывает, затем присоединяется Никодим, Лев Сергеевич шевелит губами. Выстрел! Трое у стены вздрагивают и смотрят друг на друга, потом оборачиваются ко Льву Сергеевичу. Тот лежит лицом вниз на шахматном столике, рука с маузером бессильно свешивается вниз).


Экран дня – 20 ноября 1941 г., четверг. 
Температура воздуха: - 4,5°С днём, - 10,9°С ночью.
На карте – положение войск на фронтах и под Ленинградом.

Пятое снижение норм выдачи хлеба на человека в день:
Рабочим и ИТР – 250 г.,
Служащим, детям, иждивенцам – 125 г. Карточки невозможно отоварить.

Через замёрзшее Ладожское озеро к восточному берегу за мукой направлен пробный санный обоз из 350 конных упряжек. Толщина льда местами до 180 мм.

Сцена 7.
Обстановка 1 сцены, но окна занавешены, горит пара коптилок. Анна в пальто греет чайник на керосинке и руки. Из коридора выходит Вадим в лётной форме, за ним Евдокия Фёдоровна.

Вадим – Добрый вечер, Анна Алексеевна!
Анна – Здравствуйте, Вадим!
Вадим – Ну, мам, давай прощаться!
Евдокия Фёдоровна – Дак, я тебя, сынок, до двери провожу!
Вадим – Не надо, мам! Я хочу с Анной Алексеевной поговорить. Иди, мамуля, я тебя очень люблю! (Целует её).
Евдокия Фёдоровна – Несклёписто как-то получается! Ну, да ладно. Храни тебя Бог, сынок! (Крестит его и уходит).
Вадим – Анна Алексеевна! У меня к Вам опять просьба.
Анна – Слушаю внимательно, Вадим.
Вадим – Пожалуйста, передайте это письмо Ольге (протягивает ей запечатанный конверт). Только попросите её никому не показывать его, тем более мужу.
Анна – Хорошо, Вадим. Отдам письмо и скажу обязательно.
Вадим – Вот ещё шоколад: Толику, Вам и Алевтине Григорьевне.
Анна – Толеньке я конечно передам. А две другие плитки  Вам наверно лучше маме отдать.
Вадим – Я ей паёк недельный привёз, там есть шоколад. Эти плитки я сэкономил. Возьмите, пожалуйста! Я ведь знаю, как вам всем сейчас тяжело!
Анна – Да. Сегодня Андреенко объявил, что хлебную норму опять урезают, уж вообще до неприличия.
Вадим – Ну, вот видите! Берите, берите!
Анна – Большое спасибо! Не помню уж, когда ела шоколад! Как дела у Вас идут, Вадим?
Вадим – Стараемся. Иногда сутки не вылезаешь из кабины. Еду механик приносит к самолёту. Ждёшь этих гадов, ждёшь! Они сейчас хитрят, летают небольшими группами, а то и в одиночку. Часть мы сбили, часть их самолётов под Москву немцы перебросили. Там сейчас очень горячо…
Анна – Да. Я слышала. Правительство перебралось в Куйбышев, в Москве – паника!
Вадим – Ну, Сталин-то в Кремле. Даже на параде 7 числа был!
Анна – Да, да, но как-то очень тревожно.
Вадим – У меня тоже кошки на сердце скребут… Раньше юмористы советовали сходить к знакомому, у которого есть собака.
Анна – Сейчас и птиц редко увидишь.
Вадим – Ну, честь имею! Держитесь, Анна Алексеевна! И помогайте друг другу, как мы на фронте. Я и матери наказал. (Обнимает её за плечи).
Анна - И Вам удачи, Вадим! (Целует его. Вадим, напевая «Прощание славянки», уходит. Анна крестит его в спину.) Господи, если ты есть и видишь всё, сохрани, обереги этого мальчика! У него такая добрая душа!
Лия (почти вбегая в кухню) – Мне Евдокия Фёдоровна сказала, что Вадим Кузьмич здесь!
Анна – Да, он был здесь, но уже ушёл на свою службу.
Лия – Давно?
Анна – Минуты три, четыре назад. (Лия бросается к выходу). Куда вы, Лия? На улице пурга, накиньте хоть это. (Снимает с себя пальто).
Лия – Спасибо! (Быстро надевает пальто и скрывается за дверью. Слышен перестук каблуков).
Пётр (входит, в руках у него мешок) – Кажется, наша Лия промчалась мимо и не заметила меня. Темно конечно, но…
Анна – Она хочет догнать Вадима, он был тут недавно.
Пётр – А-а! Понятно. Хотя у него же другая заноза в сердце.
Анна – И Вы знаете, какая?
Пётр – Чего ж тут не знать?! Ольга! Всем, по-моему, видно.
Анна – Вы как-то безучастно об этом говорите.
Пётр – Пацаном я бывало бился стенка на стенку за Нарвской заставой. Тогда кровь играла! А сейчас чего ж? Семья! Да и в Ольге я уверен. Она не из финтифлюшек!... Анна Алексеевна, я кошку поймал!
Анна – Кошку?!
Пётр – Да. Вы не отварите бульон из неё? Потом поделимся. Я обдеру её, нарублю. Ольга, я знаю, откажется. Ещё скандал устроит! А мне так жрать хочется, что, попалась бы крыса, я бы и её съел!
Анна – Хорошо. Только у меня керосина совсем мало.
Пётр – У нас есть. Принесу.
Анна – Где Вы её поймали?
Пётр – В подвале. Взял у приятеля охотничий капкан, положил кусочек сосиски, не пожалел. В столовой у нас расщедрились вчера, выдали на обед по штуке. А так гонят всё время баланду из хряпы, только живот сводит. Вчера поставил, сегодня – добыча! Ну, так я разделываю? (Достаёт из мешка тельце кошки) Худовата, конечно, но на безрыбьи и рак… 
Анна – Пойду к себе. Вот доска. Позовёте, когда справитесь.
Пётр – Договорились!

Анна уходит. Свет гаснет, затем зажигается вновь. Анна у керосинки, помешивает в кастрюле. По кухне нетерпеливо ходит Пётр.

Анна – Луковицу нашла в овощном ящике, завалялась с лета под газетой. Чистить не буду. Вы не против?
Пётр – Нет, нет.
Анна – Перловки наскребла две ложки. Ещё лавровый лист положу, перец и соль. Хорошо? Жаль, что больше нечего добавить.
Пётр – Да, да. А когда будет готово?
Анна – Минут через двадцать-тридцать…
Пётр – Что ж наши управители-то думают? Разве может рабочий человек за 250 граммов хлеба вкалывать целый день? Да, и хлеб разве это? Какая-то мокрая глина!
Анна – А нам по 125 теперь будут давать.
Пётр – Знаю. Заправилы-то наши не бедствуют! Хвастуны проклятые! Пяди своей земли не отдадим! А фриц уже к Москве подбирается, Питер же просто голодом уморит!

Входит Алевтина Григорьевна. 

Алевтина Григорьевна – Ой! Как у вас вкусно пахнет! Кролика на рынке купили?
Пауза.
Пётр – Ну, да.
Алевтина Григорьевна – Дорого?
Пётр – Да уж не дёшево! Рынок ведь.
Алевтина Григорьевна – Да, Вы правы. Я вот валенки старые с галошами обменяла на жмых. Дали килограмм, как я ни торговалась. А то зарплаты нет, - театр давно уж уехал.
Анна – А Вы что ж не поехали?
Алевтина Григорьевна – Анна Алексеевна, дорогая! Кому нужна билетёрша!? Если бы я в кордебалете была, как раньше, а так что ж? Да к тому же я одинокая, а у людей семьи… Вы мне не нальёте пару ложечек бульона? Покрошу Марсику чуть хлебца, он и подкормится, когда появится. Пропадает где-то всё время, на мышей наверно охотится. Хотя отощал очень, может,  мышей уже и нет.
Анна – Вы бы лучше сами съели бульона с хлебом.
Алевтина Григорьевна – Да нет, я потерплю. Он-то, когда приходит, так жалобно мяучит, что я места себе не нахожу! На прошлой неделе обменяла меховую жилетку на рыбок, - так он так мурлыкал, так мурлыкал, - благодарил! (Берёт метлу и совок). Я вам не помешаю? Подмету только кухню и прихожую. Совсем забыла, что на этой неделе моё дежурство.
Пётр – Да Вы не беспокойтесь! Какие уж сейчас уборки да дежурства?
Алевтина Григорьевна – Может, Вы правы, но я уж как привыкла с мирного времени…
Анна – Я тоже думаю, что нам нельзя распускаться!
Пётр – Дело ваше.

Алевтина Григорьевна ссыпает мусор в помойное ведро.

Алевтина Григорьевна – Ой, что это?! (Вытягивает из ведра шкуру и кошачий хвост, подносит ближе к коптилке, вглядывается). Ма…, Маар…, Марсик!! (Опускает шкуру в ведро, а хвост прижимает к груди, стоит некоторое время, потом медленно согнувшись, уходит).
Анна – Вы что?! Не могли выбросить всё куда-нибудь подальше?
Пётр – Да откуда я знал, что это её кот? Темно было, не разглядел. Да и какая разница? Он всё равно не жилец, а так хоть какая-то польза людям.
Анна – Приглядите за кастрюлей, Петр! Пойду, прилягу, - сердце схватило. Потом зайду к Алевтине Григорьевне.
Пётр – Ладно, идите. Вы всё положили в бульон?
Анна – Да, всё.

Анна уходит. Свет гаснет, потом вспыхивает и освещает небольшую комнату с горящей свечкой. Алевтина Григорьевна лежит на кровати, уставив глаза в потолок, прижав к щеке хвост Марсика. Входит Анна.

Анна – Алевтина Григорьевна! Алевтина Григорьевна! Алевтина Григорьевна!... (Та не отвечает. Анна подходит ближе, дотрагивается до её плеча). Алевтина Григорьевна! (Анна всматривается в её лицо, подходит к двери и зовёт). Пётр, идите сюда скорей!
Пётр (подходя) – В чём дело?
Анна – Кажется, Алевтина Григорьевна не дышит.
Пётр – Не может быть!
Анна (берёт руку Алевтины Григорьевны) – Рука холодная, и пульса вроде нет. Надо врача срочно!
Пётр – Да какой сейчас врач?!
Анна – В седьмой квартире живёт, Евгений Абрамович. Сходите, может, он дома.
Пётр – Хорошо. За кастрюлей приглядите!
Анна – Пригляжу, пригляжу.

Оба уходят. Через некоторое время возвращаются с врачом. Он осматривает Алевтину Григорьевну, выслушивает стетоскопом её грудь.

Евгений Абрамович – Поздно, товарищи! Сердце не прослушивается, в лёгких ни малейшего шума, пульс нулевой. Медицина здесь уже бессильна! Примите мои соболезнования! (Закрывает Алевтине Григорьевне глаза, замечает хвост Марсика). Что это у неё? Хвост? Кошки?
Анна – Да…
Евгений Абрамович – Она ела кошек?
Анна – Нет…
Евгений Абрамович – Странно! Минуточку! На столе записка и, кажется, карточки. Да, точно! На декабрь.
Пётр – А что в записке?
Евгений Абрамович – Всего два слова: «Это вам». По-видимому, о карточках. Почувствовала, верно, что умирает и написала из последних сил. (Протягивает карточки Анне, та сторонится, их берёт Пётр).
Анна – Спасибо, доктор!...


Экран дня – 31 декабря 1941 г., среда. 
Температура воздуха: - 15,1°С днём, - 19,6°С ночью.
На карте – положение войск на фронтах и под Ленинградом.

25 декабря повышены нормы выдачи хлеба на человека в день:
Рабочим и ИТР – 350 г.,
Служащим, детям, иждивенцам – 200 г. Карточки не отовариваются.

В сообщениях от 3.12.41 №9999, 10.12.41 №10042, 13.12.41 №10068, 22.12.41 №10146 отмечается резкое увеличение смертности горожан от недоедания, уверенность многих в безнадёжности положения Ленинграда, широкое недовольство действиями власти.
В сообщении от 25.12.41 фиксируется, что, несмотря на прибавку хлебных норм, положение крайне тяжёлое из-за отсутствия других продуктов.

В декабре умерло от голода 52612 горожан. Расследовано 43 случая людоедства, виновные приговорены к расстрелу. Возросло число убийств и грабежей для овладения карточками или продуктами.
К 1 января по Ладоге удалось завести 15125 тонн продовольствия, что не покрывает самых минимальных потребностей города. С обратными рейсами началась эвакуация населения.


Сцена 8.
Тёмная комната, в углу иконка с горящей лампадкой. У окна догорающая «буржуйка». Перед иконой на коленях Евдокия Фёдоровна в чёрном платке.

Евдокия Фёдоровна – Господи! За что ты покарал моего мальчика? Разве он делал что-то плохое в своей жизни? Разве обижал кого-нибудь? Да, он убивал врагов, но это они, немцы, напали на Россию, а моего сыночка позвали защищать Родину! Разве он мог отказаться? Разве он должен был отказаться? Ведь, немцы убивают бомбами и снарядами мирных людей, детей, женщин, стариков, обложили город со всех сторон, морят всех голодом и холодом! Разве мог мой Вадик спокойно смотреть на всё это? Нет, Господи! Ведь, и твои пророки побивали зло, и твои ангелы сражались с дьяволами! Но почему ты, Господи, не пощадил моего мальчика, моего единственного сыночка?... Прости меня, Господи! Не ведаю, что и говорю. Может, ему и будет лучше в твоём царстве, но как же я!? Уж забери и меня, Господи! Нет мне жизни без моей кровиночки, незачем мне землю тяготить!... Прости Господи меня, бабу неразумную, потолошу треклятую! Но как же мне теперь жить?

Комната Евдокии Фёдоровны погружается в темноту. Высвечивается кухня с двумя коптилками. Анна и Рахиль Абрамовна, обе в пальто и зимних шляпах, что-то готовят у своих столов.

Рахиль Абрамовна – Вчера Соломон ходил на рынок, обменял часы на буханку хлеба. Так мы уж почти всю съели! Вы скажите, за швейцарские часы на двенадцати камнях может быть такая цена?... Так я Вам скажу, нет! Надо было взять две или три буханки! А он мне глупый вопрос сделал: как взять, если не дают? Мне бы дали! Я-то в очереди в булочную тогда стояла за двумя ломтиками хлеба по карточкам! Вы такую комедию видели где-нибудь?
Анна – Спекулянты сейчас совсем обнаглели, никакой управы на них нет… Рахиль Абра-мовна! А ведь сегодня 31 число, Новый год!       
Рахиль Абрамовна – Да, да. Вы таки ждёте от него много хорошего?
Анна – Надо ведь на что-то надеяться. Хлеб вот прибавили.
Рахиль Абрамовна – А карточки негде отоварить! Хотела мяса на рынке прикупить, так говорят, там человечиной торгуют. Ужас такой, понимаете!
Анна – Меня врач научила, надо внимательно смотреть, когда покупаете. Говядина более тёмная и плотная, а если мясо розовое и рыхлое, брать нельзя!
Рахиль Абрамовна – Этому конец будет, Вы думаете?
Анна – Вот Тихвин отбили, по Ладоге, говорят, продукты везут.
Рахиль Абрамовна – Такой город можно прокормить по одной единственной дорожке? Скажите! Так я думаю, что нет! Столько ртов!
Анна – Знаете что, Рахиль Абрамовна? Давайте всё-таки устроим праздник. Натопим здесь плиту, позовём всех, кто дома. Кстати, Лия придёт?
Рахиль Абрамовна – Нет, дежурит. Бедная девочка после смерти Вадима совсем ушла в себя. Почти не разговаривает дома. Мы с Соломоном и не догадывались. Вы скажите, все родители такие слепые да глухие?
Анна – Пожалуй, да. Так будем встречать Новый год?
Рахиль Абрамовна – А чем будем угощать, Вы можете сказать?
Анна – Каждый принесёт, что найдёт у себя. Нам вот на работе спирт дали, ректификат. Обычно его применяют для промывки точных приборов в Арктике. Разведём и отметим!
Рахиль Абрамовна – Что Вы говорите?! Вы же на этот спирт такое на рынке можете получить, такое! Вообщем, что захотите!
Анна – Нет, я уж решила: встретить Новый год всем вместе!

Там же через несколько часов. Соломон Исаакович топит плиту, подкладывая старые газеты, бумагу, щепки. На плите попыхивают чайники и кастрюля. Горят несколько свечей. По-видимому, в кухне тепло, Анна и Рахиль Абрамовна в платьях снуют около сдвинутых столов, накрытых скатертью, размещают посуду и угощения. Входят Ольга и Толя с большим листом бумаги.

Ольга – А вот и мы с ёлкой! (Прикрепляет кнопками к стене лист, на нём нарисована зелёная ёлка с игрушками).
Анна – Какие молодцы!   
Ольга – Толик сам нарисовал, очень старался!
Анна – Теперь у нас настоящий Новый год! С ёлкой! Спасибо, Толенька!
Толя – Пожалуйста! У меня ещё желуди есть, мама говорит, можно кофе из них сварить.
Ольга – Да, если пожарить и смолоть, мы раньше так делали. А желуди Толик осенью собрал, не знаю уж для чего.
Толя – У меня грузовик, который папа подарил, был пустой.
Анна – Замечательно, ещё и кофе сварим! У Толи наверно ещё картины есть?
Толя – Да. Хотите, принесу?
Рахиль Абрамовна – Конечно, неси, мальчик!
Толя – Пойдём, мама! (Уходят).
Соломон Исаакович – Послушайте, дамы, что я вам прочту!
Рахиль Абрамовна – Только повеселей, Соломон? Мрачного всем нам уже хватает!
Соломон Исаакович – Вечерний выпуск «Красной газеты» от 5 июля 28-го года.
Рахиль Абрамовна – Что там такого может быть интересного?
Соломон Исаакович – «При перелёте из Лондона в Брюссель находившийся на борту аэроплана бельгийский банкир Левенштейн открыл дверь, думая, что она ведёт в уборную, и упал в Ламанш».
Рахиль Абрамовна – Я тебе всегда говорю, смотри под ноги! Он утонул?
Соломон Исаакович – Скорее разбился о воду… А вот ещё! «Празднование дня независимости Соединённых Штатов сопровождалось многочисленными несчастными случаями, из которых 205 закончились смертельным исходом. Из них 11 человек убито фейерверками, 106 утонуло, 54 раздавлено автомобилями, 12 человек…
Рахиль Абрамовна – Это ж надо, какие праздники! А Ребекка с мужем и детьми в двадцатые годы перебралась в Америку. Ты нам предлагаешь веселиться по этому поводу?
Соломон Исаакович – Тебе разве угодишь? Ну, вот, пожалуйста! «Молодая дама ищет каких-либо занятий». Указан адрес.
Рахиль Абрамовна – Думаешь, кому-то здесь неясно, каких занятий ищет эта дамочка? Топи лучше плиту! Перловку надо долго разваривать. (Помешивает в кастрюле). Спасибо Евдокии Фёдоровне! Это из пайка, который ей Вадик оставил?
Анна – Да. Консервы я открыла, но Вы в последний момент их кладите.
Рахиль Абрамовна – Да, да. Такой дух от них, слюнки так и бегут! Раньше-то, поверите, нос воротила! Дурой была!... Когда Евдокию Фёдоровну позовём?
Анна – Думаю, когда всё будет готово.

Входят Ольга и Толя с рисунками.

Ольга – А у нас радость! Марципановые пряники-игрушки нашли! С прошлогодней ёлки остались. Правда, очень засохли.
Рахиль Абрамовна – На пару отмякнут, я вам точно скажу!
Анна – Может быть, Толику оставим эти игрушки?
Ольга – Нет, нет. Он сказал, надо поровну разделить. Правда, Толик?
Толя – Да. Тёть Аня! Только можно я возьму слоника и ёжика?
Анна – Ну, конечно, Толенька! Бери, кого хочешь. Ты покажешь нам свои картины?
Толя – Мама, подержи!

Ольга и Толя показывают рисунки на картоне. На первом изображена понуро бредущая измождённая лошадь, впряжённая в сани с гробом. Кучер с испугом оглядывается на толпу, идущую следом. В руках у людей топоры, ножи, ручные пилы. 

Соломон Исаакович – Похоже, эта кляча до кладбища не добредёт…
Анна – Да… Что вы нам ещё покажете?
Толя – Тут дядя Вадик таранит фашиста.

Ольга держит рисунок, на котором маленький истребитель с красными звёздами на крыльях врезается в немецкий бомбардировщик. Все молча смотрят. Ольга достаёт следующий рисунок. На нём мимо развалин дома женщина тянет детские санки, на которых завёрнутый в простыню труп.

Ольга – Больше нет. Другие Толины рисунки в детском саду.
Анна – Большое спасибо! Толя, оказывается, – настоящий художник! Вадим был прав, у мальчика явные способности. А эти рисунки вам надо обязательно сохранить!
Соломон Исаакович – И рисовать нужно каждый день, а после войны учиться в художественной школе. Так станешь настоящим мастером! 
Рахиль Абрамовна – Каша готова, кладу консервы… Немцы-то сегодня тоже решили отмечать Новый год? В девять вечера кончили обстрел.
Анна – Зайду к Евдокии Фёдоровне, надеюсь, она дома.
Ольга – Где ж ей быть? В бомбоубежище никто не ходит уже, а на улице делать нечего.

Свет гаснет. Затем зажигается вновь. Все уже сидят за столом. Анна встаёт.

Анна – Дорогие мои! Милые мои соседи! Тяжёлое, ужасное время выпало на нашу долю. Нет с нами близких и любимых людей! Героически погиб Вадим Кузьмич, защищая нас с вами и наш город, ушли из жизни Алевтина Григорьевна и Лев Сергеевич. Но они всё равно с нами, в наших сердцах! Вечная им память!

Все встают, молча пригубляя рюмки.

Толя – Мой папа тоже пойдёт на фронт!
Ольга – Он подал заявление. Его должны скоро выписать из стационара.
Анна – Тогда – за твоего папу и за то, чтобы мы все пережили эту зиму и дождались победы!

Все чокаются друг с другом, Толик тоже.

Евдокия Фёдоровна – Неужели мальчику налили спирт? 
Ольга – Что Вы? Рахиль Абрамовна обнаружила у себя баночку мёда, Вот Толику с водой и развели. Правда, вкусно, Толя?
Толя – Очень! Хотите, тётя Дуся!
Евдокия Фёдоровна – Спасибо, спасибо, сынок! Пей на здоровье! А ешь ты что-то ленно?
Толя – Нас в садике так учили: если долго-долго жевать каждый кусочек, тогда больше пользы будет, и сытость скорее настанет.
Евдокия Фёдоровна – Спасибо, Толенька! Я попробую тоже так есть.
Анна – Уже почти двенадцать!

Анна увеличивает громкость. Бьют куранты. Все обмениваются пожеланиями и поздравлениями. Потом Анна берёт гитару и поёт «Мой костёр в тумане светит…»

Ольга Берггольц
 
О, ночное воющее небо,               
Дрожь земли, обвал невдалеке,
Бедный ленинградский ломтик хлеба –
Он почти не весит на руке…
Для того чтоб жить в кольце блокады,
Ежедневный смертный слышать свист -
Сколько силы нам, соседка надо,
Сколько ненависти и любви… 
И какой далёкой, давней-давней
Нам с тобой покажется война
В миг, когда толкнём рукою ставни,
Сдёрнем шторы чёрные с окна…
Будем свежий хлеб ломать руками,
Тёмно-золотистый и ржаной.
Медленными, крупными глотками
Будем пить румяное вино.
 
Занавес.
 
Экран дня – 24 января 1942 г., суббота. 
Температура воздуха: - 20,8°С днём, - 32,1°С ночью.
На карте – положение войск на фронтах и под Ленинградом.

Второе повышение норм выдачи хлеба на человека в день:
Рабочим и ИТР           – 400 г.,
Служащим                – 300 г.,
Детям и иждивенцам – 250 г.      

В сообщении от 12.01.42 №10042 отмечается рост пораженческих и антисоветских настроений среди горожан из-за ухудшающегося положения и значительного увеличения смертности. Так называемая алиментарная дистрофия начала свою жестокую жатву. Только за десять дней января умерло 28043 человека, из них скоропостижно скончалось на улицах 1037. Всего в январе умерло 96751 человек.

Сцена 9.
Улица. Очень раннее утро. Темно. Зарево пожара за домами выхватывает надпись «Булочная» и ленту очереди к магазину. Люди, укутанные с головы до ног, шевелятся, притоптывают, негромко переговариваются. На груди у большинства брошки-светлячки. На переднем плане Соломон Исаакович.

1-й голос – Как Вы думаете, привезут хлеб?
2-й голос – Должны. С сегодняшнего дня прибавку объявили.
3-й голос – А карточки не отоваривают! Кроме хлеба ничего и получить нельзя! 
1-й голос – На рынке можно кое-что прикупить или обменять.
3-й голос – Ага! Если есть деньги! А на обмен я уже всё снесла. И откуда у этих проклятых спекулянтов продукты?
4-й голос – Известно, откуда, - воруют! Ещё трупы потрошат или людей убивают на мясо!
1-й голос – Ужас! Неужели, правда?! Куда власть-то смотрит?
3-й голос – А чего им смотреть-то? Сами жируют, а на народ им, - тьфу! Плевать! Посмотрите кругом: сугробы, по узким тропам бродим. Трупы везде валяются. Даже на Невском!
4-й голос – Обовшивели вконец! Бани не работают, транспорт не ходит, предприятия почти все закрыты, света и воды нет! 
5-й голос – Зачем людей мучают? Лучше бы сдали город осенью! (К Соломону Исааковичу). А Вы как думаете?
Соломон Исаакович – Не знаю.
5-й голос – Уж всяко лучше было бы, чем сейчас. Верно?
Соломон Исаакович – Не уверен.
2-й голос – «Музкомедия» в Пушкинском давала «Баядерку». Я была. Не поверите, актёры  под костюмы надели шубы и валенки!
3-й голос – Вот смеху-то, верно, было!
2-й голос – Никто не смеялся.
3-й голос – Горы помоев, нечистот, до второго этажа доходят! Где-нибудь такое было?
2-й голос – Трою греки осаждали десять лет.
4-й голос – Эва! Куда хватили! Да кто доподлинно знает, что тогда было? Там же зимы нет. Может, растили что-нибудь на крышах или стенах крепости? А что, запросто! Гомер же ничего не пишет об этом. А вот, я читал, что когда Суворов, брал Измаил измором, янычары отрезали мягкие места у своих женщин, жарили и ели.
3-й голос – Так-то восточные женщины! А у нас сейчас и на фрикадельку не хватит!
2-й голос – Вы знаете, начали эвакуацию учреждений и населения через Ладожское озеро?
1-й голос – Может быть, готовят город к сдаче?

Появляется взволнованная Рахиль Абрамовна, бросается к мужу.

Рахиль Абрамовна – Соломон! Соломон! Наших мальчиков забрали немцы! Ты слышишь, Соломон? (Трясёт его за плечо). Немцы устроили облаву на евреев, и наши мальчики попались. Всех евреев согнали в одно место, называют его гетто. Для чего это делается, никто не знает. Но ничего хорошего ждать не приходится! Соломон, почему ты молчишь? А Сара во время облавы была у соседей, белорусов, те её спрятали. Потом она прибилась к каким-то военным, выходившим из окружения, и с ними через фронт добралась до наших. Вот! написала письмо нам, а оно только сейчас дошло. Да проснись же ты, Соломон! Наших детей может уже нет в живых! Я сон такой ночью видела, кошмар! Будто Илюшу и Лёву черти на костре сжигают! Соломон, ты мне скажешь что-нибудь или нет?!
1-й голос – По-моему, он умер.   
4-й голос – Да, похоже. Давно молчит.
Рахиль Абрамовна – Соломон, Соломон! Они правду говорят?
3-й голос – Недавно бормотал: «Анкер барахлит, анкер барахлит, сносился совсем!» Что он имел в виду?
Рахиль Абрамовна – Это деталь часов. Он же часовщик!
2-й голос – Разрешите! Я медсестра. (Дует ему в лицо, трогает закрытые глаза, засовывает руку под рукав). Да, умер. Уже начал коченеть.
Рахиль Абрамовна (отходит и бормочет про себя) – Соломон, Соломон, зачем оставил меня? Боже! Услышь вопль мой! За что ты гневаешься на народ, избранный тобой среди всех других народов? Зачем указал Моисею вывести евреев из земли египетской? Зачем дал свой Завет на все времена? Зачем, если потом рассеял народ наш по всей земле? Зачем, если отступился от него и позволяешь истреблять его? За что ты оставил моих ребят в когтях врагов наших? Зачем погубил Соломона? Ты только требуешь, чтоб верили в тебя и молились тебе одному! Не нужен мне больше такой бог! 

Ольга Берггольц
 
И на Литейном был один источник.
Трубу прорвав, подземная вода
Однажды с воплем вырвалась из почвы
И поплыла, смерзаясь в глыбы льда.   
Вода плыла, гремя и коченея,
И люди к стенам жались перед нею,
Но вдруг один, устав пережидать, -
Наперерез пошёл по кромке льда,

Ожесточась пошёл, но не прорвался,
А, сбит волной, свалился на ходу,
И вмёрз в поток, и так лежать остался
Здесь, на Литейном, видный всем,- во льду.
А люди утром прорубь продолбили
Невдалеке и длинною чредой
К его прозрачной ледяной могиле
До марта приходили за водой.
 
Экран дня – 3 февраля 1942 г., вторник.
Температура воздуха: - 13,3°С днём, - 21,1°С ночью.
На карте – положение войск на фронтах и под Ленинградом.

В сообщении 28/29.01.42 №10128 отмечается, что кроме хлеба других продуктов в первой половине января в магазины не поступало. Увеличение норм выдачи хлеба положения не улучшило. В задержанной военной цензурой корреспонденции (20%) фиксируется неверие людей руководителям города и страны, безнадёжность, апатия. В одном из писем сообщается: «Ленинград стал моргом, улицы стали проспектами мёртвых. В каждом доме в подвале склад мертвецов. По улицам вереницы покойников. В больницах их штабеля. На заводе всё замерло. Город мёртв, света нет, воды нет, трамваи не ходят».   

Сцена 10.
Комната Ольги. День, шторы раздвинуты, поэтому относительно светло. Обычная обстановка: шкаф, стол, детская кроватка. У окна холодная «буржуйка». Ольга лежит на широкой тахте, укрытая одеялами. В дверь требовательно стучат. Входит Василиса.

Василиса – Ольга! Ты спишь? Ольга! Ты жива?
Ольга (слабо) – Пока жива.
Василиса – Толик в детском садике?
Ольга – Да.
Василиса – А Пётр?
Ольга – После стационара отправили на фронт.
Василиса – Вон оно как!... У тебя нет случаем ключей от комнаты Алевтины Григорьевны? 
Ольга – Нет. Зачем они тебе?
Василиса – Как зачем? Я ж управхоз! Обязана за всем следить! Ключи от всех помещений, где все уехали или померли, должны находиться у меня. Такое было указание сверху. 
Ольга – Заодно и поживиться можно.
Василиса – А что? И не брезгаю, беру! Им, на том свете, уже ничего не нужно, - ни украшений, ни одежды, ни мебели. Там о них ангелы позаботятся. А мне здесь жить надо!
Ольга – Тебя в классе, кажется, крысой звали?
Василиса – А мне плевать! Завидно, что я не подыхаю, как вы чистенькие и благородные?! И не помру, буду жить! И при немцах не пропаду! Вон радио уже две недели молчит, может, собираются сдать город. А наши если победят, подыщу какого-нибудь офицера, выйду замуж, нарожаю ребятишек. Мне надолго хватит подобранного!
Ольга – Крыса!
Василиса – А ты дура комсомольская! Корчишь из себя героиню! И поделом тебе, - подыхай под свой «Интернационал»!

Уходит. Ольга лежит, закрыв глаза. В дверь негромко стучат. Входит Анна.   

Анна – Здравствуй, Оля!
Ольга – Здравствуйте, Анна Алексеевна! Я подготовила все документы.
Анна – Очень надеюсь, что они не понадобятся, но посмотреть надо. И зови меня просто Аней, мы, ведь, теперь с тобой почти сёстры. 
Ольга – Хорошо. Все бумаги лежат на тумбочке.

Анна берёт документы, читает их, постепенно откладывая.

Анна – Так. Разрешение на эвакуацию с Толей в случае…, ну, понятно в каком.
Ольга – Когда вас будут вывозить?
Анна – По слухам в нашем Севморпути примерно через месяц.
Ольга – Уже уйду.
Анна – Что ты сказала?
Ольга – Я уже не буду помехой вам.
Анна – Ну, что ты такое говоришь? Очень надеюсь, верю, что ты встанешь и вместе с Толиком поедешь. Нам разрешили брать с собой членов семьи.
Ольга – Если бы…
Анна – Ты настраивай себя! Настраивай, Оленька! Так, следующее. Разрешение на усыновление в случае смерти мужа, тоже понятно. Оля, а если он вернётся и захочет, он же отец?
Ольга – Да, конечно. Дай Бог ему вернутся с фронта живым и здоровым. Но всякое может случиться. Прочтите следующую бумагу.
Анна – Оля! Мы договорились же. 
Ольга – Да, извини, Аня.
Анна – Условие, заверенное нотариусом!
Ольга – Пришлось-таки его поискать! Но, сказали, нужно.
Анна – «Если мой муж женится вторично, выражаю мою твёрдую волю на усыновление моего сына, Анатолия Петровича, Анной Алексеевной, фамилия…, в случае её добровольного желания». Оля! Это действительно необходимо?
Ольга – Да, это условие будет важным аргументом в судебном споре. Надеюсь, до этого не дойдёт. Я написала откровенное письмо Петру, вот оно. (Достаёт из-под подушки конверт и передаёт его Анне). Мы же последний год жили с ним в полном разладе!
Анна – Оля! У меня тоже есть для тебя письмо. Его просил передать тебе Вадим незадолго до своей гибели.
Ольга – Вадим?... Я прочту, Аня. Только зажги коптилку над головой и распечатай письмо. Аня, а кипяточку не сделаешь?
Анна – Конечно. У меня есть и чай, и сахар. Пойду на кухню, заварю. (Зажигает коптилку, передаёт Ольге письмо и уходит).
Ольга (читает) – «Милая Оля! Ты была ещё подростком, угловатым, занозистым, когда я понял, что всё моё существо замирает, когда ты оказываешься рядом. Я любовался тобой, боготворил тебя, я любил тебя! И не решался признаться в этом по своей глупости. Мне казалось, что ты мечтаешь о другом избраннике. Идя в бой, я всегда думаю о тебе! Поверь, я не покушаюсь на твою семейную жизнь. Просто хочу, чтобы ты знала это, без всяких…»

            Входит Анна со стаканом чая и двумя кусочками сахара на блюдце. Видит Ольгу с опущенной к полу рукой и выпавшее на пол письмо.

Анна – Оля! Оленька! (Подходит к Ольге, всматривается) Опоздала…

Ольга Берггольц
 
А город был в дремучий убран иней.
Уездные сугробы, тишина…
Не отыскать в снегах трамвайных линий,
Одних полозьев жалоба слышна.
  Скрипят, скрипят по Невскому полозья.
  На детских санках, узеньких, смешных,
  В кастрюльках воду голубую возят,
  Дрова и скарб, умерших и больных…          
               
Так с декабря кочуют горожане               
За много вёрст, в густой туманной мгле,
В глуши слепых, обледеневших зданий
Отыскивая угол потеплей… 
  Скрипят полозья в городе, скрипят…
  Как многих нам уже не досчитаться!
  Но мы не плачем: правду говорят,
  Что слёзы вымерзли у ленинградцев. 

 
Экран дня – 1 марта 1942г., воскресенье.
Температура воздуха: - 6,2°С днём, - 10,2°С ночью.
На карте – положение войск на фронтах и под Ленинградом.

Третье повышение норм выдачи хлеба на человека в день с 11 февраля:
Рабочим и ИТР           – 500 г.,
Служащим                – 400 г.,
Детям и иждивенцам – 300 г.      

В сообщении 10 февраля №10198 отмечается уверенность многих горожан в том, что блокаду не прорвать, население вымрет от голода и эпидемий, обещания властей – пустое славословие.
В сообщении 23 февраля отмечается, что за 20 дней месяца умерло от голода 71458 горожан, на улицах подобрано 1739 трупов, арестовано за людоедство 466 человек.
Всего в феврале умерло 96.015 человек.      
 
Сцена 11.
Комната Анны. День, шторы раздвинуты, светло. Анна роется в открытых шкафах, тумбочках, серванте, что-то вынимает, складывает на кровать, у которой стоят два чемодана. Задумывается.

Анна – Так. В меньший чемодан положим Толины вещи, в большой – мои, в рюкзак – еду. Документы, деньги, карточки – в пальто. Вот во что одеваться? Сколько времени будем ехать - неясно, ночью, днём – непонятно. Какой будет мороз, какая погода – одному Богу известно. Надо всё, что можно на себя нахлобучить, особенно на Толю. Да, как везти швейную машинку?... Нет, наберу ниток, иголок, шерсть для вязания, спицы. Несколько кофточек, юбок, белья – на обмен, пока не обустроимся на месте. Из чего будем есть, пить? Не забыть!...

Негромкий стук в дверь. Анна, не оборачиваясь, приглашает.

Анна – Войдите!

Входит Викентий, осматривается.

Викентий – Здравствуйте, Анна! У вас, как у многих сейчас, двери открыты.
Анна – Да. Добрый день, Викентий! Вот уж не ожидала Вас увидеть!
Викентий – В эвакуацию собираетесь? Куда отправляют?
Анна – Наш Севморпуть в Красноярск. По крайней мере, мою бухгалтерию и многие отделы.
Викентий – А нас со студентами в Омск. Через Ладогу?
Анна – Да.
Викентий – Смотрю, берёте с собой детские вещи. Для продажи?
Анна – Нет. Для сына.
Викентий – Для сына?!
Анна – Да, для сына. Вы его знаете, - Толя. Оля, мама его, умерла месяц назад. Перед смертью оформила на меня документы для усыновления Толика.
Викентий – Зачем Вам это? Ведь, это обуза на всю жизнь!
Анна – Викентий! Да я всю жизнь мечтала о такой обузе!
Викентий – Вот как! Я-то думал, что мы теперь оба свободны. Мать у меня недавно умерла. Даже не столько от дистрофии, сколько от холода. Подхватила воспаление лёгких. Да она всегда была хворой…
Анна – Сочувствую!
Викентий – На следующий день после её смерти мою кафедру прикрепили к фронтовому довольствию с дополнительным пайком… Я надеюсь, мальчик нам не будет мешать?
Анна – О чём Вы, Викентий?
Викентий – Я о дальнейшей жизни. Моё отношение к Вам ничуть не изменилось. И в эти тяжёлые времена я повторю, что неизменно обожал, обожаю и буду обожать и любить Вас!
Анна – Взгляните внимательней на меня, Викентий! Я же старуха!
Викентий – Нет, нет, не наговаривайте на себя! Мы все оправимся после этого кошмара и заживём новой полноценной жизнью. Я постараюсь быть хорошим отчимом мальчику.
Анна – Викентий! Не хочу обольщать Вас надеждой, но я не смогу забыть Льва Сергеевича.
Викентий – Пройдёт время, и сердечные раны зарубцуются…
Анна – Я не люблю Вас, Викентий! И не смогу никогда полюбить после того, как узнала обстоятельства смерти Льва Сергеевича. 
Викентий – Откуда?... Ведь, он застрелился! А почему – об этом никому неизвестно.
Анна – М-м… Я видела вещий сон. Трое мужчин в обличье дьяволов пришли забрать Льва Сергеевича в ад. Но он высек большой огонь и сжёг себя.
Викентий – Ну,…это какие-то фантазии.
Анна – И Вы там были, Викентий, среди этих дьяволов!
Викентий – Не знаю, что и сказать. После смерти Льва Сергеевича я места себе не находил долгое время, мучительно размышляя, зачем он это сделал.
Анна – А Вы вспомните свой вещий сон и как Вы с дьяволами…
Викентий – Я снов не вижу, тем более таких… Не могу поверить, что Вы…
Анна – Да, ко всему прочему я ещё и ворожея, могу представлять себе прошлые события и лица. Так что, давайте считать этот разговор законченным, да и последним, надеюсь.
Викентий – Вот Вы как!
Анна – Да, Викентий, так! Прощайте, мне нужно ещё все наши вещи упаковать.
Викентий – Пару минут ещё позвольте! Коротко поделюсь своей жизненной философией. Каждый народ, да и человечество в целом, делится на активных, энергичных, умных, то есть, элиту, и пассивных, безвольных, глупых, то есть, толпу. Как в природе, на хищников и травоядных. Среди хищников выделяется вождь, самый, умный, жестокий и беспринципный. Он выдвигает или подхватывает идею, неважно какую: евангельскую, коммунистическую, расистскую, грабительскую и так далее. Загипнотизированная толпа несётся за ним, как стадо, сметая всё на своём пути. А все христианские заповеди, гуманистические добродетели, идеи сострадания и добра придуманы элитой для этой толпы. И везде, во все времена элита будет жить в лучших домах, дачах, дворцах, будет есть изысканные яства и будет помыкать толпой! Везде и всегда! Поразмышляйте, Анна, над тем, что я сказал и, если примкнёте к умным хищникам, я к Вашим услугам!
Анна – Уходите, Викентий! 

Вечер. Кухня. Окна занавешены. Топится плита, на ней кастрюля, из которой Евдокия Фёдоровна наливает воду в таз на табуретке. Около неё, склонившись, стоит Толя, и Анна тщательно моет ему голову, руки, тело.

Евдокия Фёдоровна – Хотела набрать снега, как мы раньше делали для нашей баньки, но снег уже слежался и закоптился. Пришлось сходить за водой для питья в подвал соседнего дома. Нам повезло, что вода там течёт всю зиму, и не надо ходить далеко.
Анна – Спасибо, Евдокия Фёдоровна! Моем чисто, чисто, чисто!
Толя – Чтоб я не был трубочистом!
Евдокия Фёдоровна – Правильно, Толенька! Жалко с вами расставаться, но, слава Богу, что выберетесь отсюда! Тьфу, тьфу, тьфу! Чтоб дорога была гладкой, сладкой, краткой!
Толя – Тя Аня! Давай, возьмём тётю Дусю с собой!
Евдокия Фёдоровна – Нет, Толенька! Мы уж с Рахилью Абрамовной будем здесь квартиру стеречь и ждать вашего возвращения.   
Толя – Тя Аня! А мама насовсем умерла? Она больше не вернётся?
Евдокия Фёдоровна – Твоя мама сейчас у боженьки, на небесах. Радуется, что ты жив, здоров и скоро уедешь в безопасное место.
Толя – А где на небе?
Анна – Люди после смерти на земле, поселяются на звёздах. Твоя мама сейчас на очень яркой звезде. Я тебе покажу её ясной ночью, когда доберёмся до места. 

Экран дня – 15 апреля 1942г., среда.
Температура воздуха: +7°С днём, - 3,5°С ночью.
На карте – положение войск на фронтах и под Ленинградом.

В сообщении 14 апреля 1942 г. №10498 отмечается, что хлеб и продовольствие населению по карточкам выдаются полностью, восстановлены пять трамвайных маршрутов, начали работать 30 бань, прачечные, парикмахерские, водопровод. Население в порядке трудовой повинности заканчивает уборку дворов, улиц, площадей, Возобновила работу часть кинотеатров. Арестованные сотрудники пищеторгов и управхозы за хищение продуктов по поддельным справкам приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Приговоры приведены в исполнение.
Смертность в марте составила 81.507 человек, из них на улице – 667 человек, арестовано за людоедство – 399 преступников.

Сцена 12.
Кухня. Вторая половина дня. Светло. Евдокия Фёдоровна и Рахиль Абрамовна пьют чай.

Евдокия Фёдоровна – Ух, и умаялась я сегодня! Но зато наш двор чистый! Почти как до войны. И по лестницам можно ходить, не опасаясь вляпаться в дерьмо.
Рахиль Абрамовна – Вначале, когда объявили эту повинность, думала, мы все и поляжем в этой самой грязи и нечистотах. Таки выдержали и всё убрали!
Евдокия Фёдоровна – И главное: все тогда вышли! На ногах-то едва держались, а взяли лопаты, мётлы и работали! И до сих пор так.
Рахиль Абрамовна – Зиму прожили. Что-то дальше будет, Дусь? Немцы, ведь, не отступили, бомбят, обстреливают. И людей сколько ещё умирает! Лия говорит, что эта дистрофия, как бомба замедленного действия. Врачи называют её, кажется, элементарной.
Евдокия Фёдоровна – Нет, как-то иначе. Но что с боку, что с припёку, всё одно мученье.
Рахиль Абрамовна – Вчера письмо принесли от Анны Алексеевны. Лия его куда-то сунула, но я помню прямо таки всё до слова.
Евдокия Фёдоровна – Где они? Что пишут?
Рахиль Абрамовна – Их привезли в Ярославль, определили в стационар. Обоих лечат от этой самой дистрофии. Кормят хорошо, хватает, но Толя прячет куски хлеба под подушку каждую ночь. Говорит, на всякий случай. Тамже есть госпиталь для раненых фронтовиков. Анна Алексеевна с Толей навещают их, читают стихи, поют. Анна Алексеевна пишет за раненых письма к ним домой, в семьи. Нам она передаёт привет и пожелание скорого и полного освобождения!
Евдокия Фёдоровна – Её бы слова да богу в уши! (Слышен звон то ли дверного колокольчика, то ли детской погремушки). Никак твоя Лия вернулась? Посмотри!
Рахиль Абрамовна – Не должна, рано ещё. (Идёт к входной двери, выглядывает, потом возвращается). Никого нет. Я ж говорю, рано. Она  в своей больнице должна быть!

Звон повторяется. Евдокия Фёдоровна подходит к окну.

Евдокия Фёдоровна – Рахиль, Рахиль! Иди скорей сюда, посмотри в окно! Трамвай пошёл! Вымытый, чистенький, нарядный! Как в праздники!

Рахиль Абрамовна подходит. Обе женщины смотрят в окно и плачут.

Занавес.