Они шли по городской улице, робкие и жалкие, вызывая у прохожих сочувствие, недоумение, а то и презрение, порою - смех, уж очень сильно женщина и ребёнок отличались своим внешним видом от горожан, проходящих мимо. Изгои общества, странные люди - зачем они живут на земле? Разве это кому-нибудь нужно? - Хороший вопрос.
В ларёчке на пересечении улиц Нюрка, отсчитав из узелка несколько монеток, купила для дочери шарик мороженого в вафельном хрустящем стаканчике. Это нечастое лакомство девочке доставляло огромную радость. По-немногу слизывая язычком тающее мороженое, Надюша испытывала блаженство: мамулечка рядом, солнышко светит, на улице прекрасная погода. Но осознание неизбежной и скорой разлуки несколько омрачало ощущение счастья.
Странная парочка приблизилась к небольшому одноэтажному зданию с вывеской, на которой большими чёрными буквами было написано "Фотоателье". Нюрка потянула ручку двери на себя, дверь со скрипом открылась и впустила посетительниц в темноватое помещение. Фотограф скучал без дела - в столь ранее время желающих запечатлеться на фото, не было.
- "Женщина, Вам чего?... - недружелюбно спросил мужчина, насторожившись её необычного вида.
- "Нам бы с доченькой сфотографироваться...на память".
- "Ну, это мы мигом!" - обрадовался фотограф подвалившей работе.
- "Проходите. Вот зеркальце, причесаться или там губки подправить."
Нюрка сперва причесала растрепавшуюся чёлку дочери, одёрнула и пригладила на ней платьице, а уж затем мельком заглянула в зеркало, висевшее на стене; сдёрнула с головы ситцевый платок, пятернёй уложила надо лбом крепко седые, но ещё лежащие волной, волосы. Губы и следовало бы подкрасить, но помады у Нюрки не водилось с незапамятных времён.
-"Вот, присаживайтесь на стул, девочку на колени возьмите. Так, так. Голову сюда, руки - вот так. Хорошо! Не моргайте. Сейчас птичка вылетит. Всё, снято!"
Оформляя заказ, фотограф уточнил:
"Сколько желаете карточек: четыре или шесть?"
Нюрка ответила: "Одну", а затем, немного подумав, сказала: "Две".
- "Нет, это невозможно, не менее четырёх фото должен быть заказ".
- "Хорошо, делайте четыре" - согласилась Нюрка.
- "Через недельку будет готово. Приходите".
Через неделю Нюрке с оказией передали конверт с фото. Нюрка торопливо извлекла снимки. На себя смотреть не хотелось.
"Ох, и страшная! - подумала женщина - Надо было доченьку одну сфотографировать. Доченька, солнышко моё, хорошо то как получилась! Красавица! На меня в детстве похожа! Ведь раньше - то, раньше и я была красива..."
Нюрка украдкой то ли от радости, то ли от грустных воспоминаний, смахнула набежавшую слезу, погладила пальцем милое личико Наденьки и спрятала карточки в конверт, а конверт в ящик тумбочки. Она не стала вывешивать фото в рамочке над кроватью, как это делали товарки по палате. Семейное (а оно по сути являлось семейным) фото было самыми сокровенными, необычайно ценными и дорогими, из всего того, что хранилось в Нюркиной тумбочке. Оно тайком извлекалось из хранилища, и тайком же рассматривались Нюркой: "Роднулечка моя! Единственная, ненаглядная! Будь счастлива" - как заклинание, как молитву твердила мать, рассматривая любимое лицо.
Подходил к концу первый год учёбы Надюши, приближались каникулы. В очередной визит к дочери Нюрку пригласил к себе в кабинет директор детдома.
"Мамаша! - сказал директор - Наш детдом в связи с капитальным ремонтом расформировывается на лето. Детей, которых не смогут забрать родители к себе, мы отправляем в ближайший детдом в Елагино, это в пятидесяти километрах отсюда. У Вас есть возможность пристроить девочку на лето?"
Нюрка обомлела, на целых три месяца потерять ребёнка из виду - это было выше её материнских сил.
- "Я постараюсь что-нибудь придумать". - пробормотала она.
- "Думайте поскорее. Высока вероятность того, что часть детей уже не вернётся сюда из Елагинского интерната, останется на попечении там до окончания школы."
Вернувшись в дурдом, Нюрка, сломя голову, помчалась к главной медсестре.
- "Анна Петровна, миленькая, не губите, голубушка! Ради Бога, помогите! Ноги целовать буду, день и ночь работать стану бесплатно, только пристройте как-нибудь сюда на лето Надю!"
- "Нюра, ты же знаешь, я на твоей стороне, но тут такое дело - нарушение закона. Не знаю, имеем ли мы право брать на себя такую ответственность. Да и как Виктор Сергеевич на это посмотрит. Его по головке за такие дела не погладят, случись чего."
- "Анна Петровна, я Вас умолояю, ну ведь можно же что -нибудь придумать? Да хоть ко мне в палату? Спать вместе будем, а кушает девочка немного, я в столовке свою порцию буду отдавать. Если надо, у меня денежек немного есть, с книжки сниму, всё отдам на пропитание!"
- "Ладно! Попробую директора уговорить. Ты у нас на хорошем счету, может и согласится. Но, ничего не обещаю!"
После долгих размышлений и колебаний директор на свой страх и риск разрешил пристроить девочку на каникулы в психинтернат, но распорядился разместить её не в зоне, а в общежитии для сотрудников и приезжих, поручив двум молоденьким медсестричкам, приехавшим по распределению из медучилища на работу, присматривать за подселённой к ним квартиранткой. С питанием вопрос тоже уладили, не обеднеет учреждение, если будет подкармливать девочку.
Из зоны для Надюши регулярно передавали завтрак, обед и ужин. А работники столовой, жалея мать и ребёнка, передавали самые вкусные кусочки, баловали конфетками и пирожками.
Утром перед работой к Наде забегала мама, проведывала, всё ли в порядке? Неизбалованная вниманием и любовью сотрудников детдома девочка, здесь почувствовала себя комфортно и хорошо, никто её не обижал, все старались приободрить и утешить. Работники психинтерната задаривали девочку игрушками и нарядами, оставшимися от своих деток. Надя подружилась с местной детворой, в отличие от детдомовской ребятни, более дружелюбной, менее хулиганистой. Хоть они и звали её меж собой: "Надька, дочка инвалидки", однако, на взаимоотношениях это обстоятельство никак не сказывалось. Девочка не скучала и не чувствовала себя одиноко в новой для неё обстановке.
Под вечер после работы снова приходила мама, и они подолгу сидели во дворе на скамейке под раскидистым кустом сирени, обнявшись, разговаривая и смеясь. Никто не узнавал Нюрку - она светилась от счастья материнства.
На выходной Нюрка с утра приходила за Надей, и они отправлялись гулять. В Июньском лесу на лужайках собирали землянику и цветы, ближе к осени - недозрелую, ещё зелёную с млечным соком, но от того не менее вкусную лещину. В погожие деньки отправлялись на реку. Девочку было невозможно вытащить из воды - столько радости доставляло ей неведомое ранее купание в реке.
- "Какая же ты счастливая!" - говорили, по-доброму завидуя, сопалатницы.
И, на самом деле, Нюрка была счастлива, возможно, как никогда: ей стоило ради чего жить!
Нюрка с упоением расчёсывала отрастающие девичьи волосики, заплетая две коротенькие косицы, перевязывала бантами. Она целовала, нюхая, родную макушку, и запах, исходивший от ребёнка, пьянил. Нюрка была прирождённо заботливой матерью. Оказывается, она знала много сказок, интересных историй, детских игр, умело и со знанием дела заполняла время, отпущенное судьбой для общения с дочерью. Надюше были на пользу жизнь в деревне и общение с мамой, но всё хорошее рано или поздно кончается.
Закончились счастливые каникулы для матери и дочери, а в детском доме завершился ремонт и девочке надо было возвращаться. Это расставание далось Нюрке гораздо тяжелее, чем то, первое в роддоме. За три месяца душа женщины прикипела, приросла к Надюше, мать и дочь сроднились и ещё больше, насколько это возможно, ещё крепче полюбили друг друга и ещё боле стали нуждаться друг в друге. Нюрка настолько свыклась с ролью матери, что образовавшаяся с отъездом дочери пустота была для неё невыносима.