Не повезло Ромуальдовне с практиканткой, но с Панацеей все ладилось как всегда, без проблем, однако... однако... однако вдруг однажды ночью ей показалось, что .... пора: Евлупьевна валялась рядом, сброшенная на пол, на ковер, как ей полагалось, мануально приведенная к расслабленной бессознательности, а в дверях нарисовался заспанный мальчик, хотел что-то спросить, но так и остался стоять с открытым ртом при виде двух обнаженных женщин в пионерских галстуках. Застыл. И Ромуальдовне почудилось, что вот он, пришел долгожданный миг объяснить на практике все наслаждения от и до, увлечься общесемейно в бездну совместного, искромётного сексуального переживания, так долго ею вынашиваемого.
Принялась необыкновенно ласкать Панацею, открывая с ней новую игру, будто не замечая влюбленного сынка с открытым ртом на пороге, ползая по размягченному телу змеей, нежничая, извиваясь. Радость намечалась на горизонте необыкновенных размеров! Али рискнуть? Немедленно, прямо сейчас загнать Евлупьевну в самый глубокий транс и взглядом позвать сынка полежать рядышком, ась?
Взялась Ромуальдовна за Панацею как никогда прежде, мечтая о будущей бездонной пропасти, куда улетят втроем и безвозвратно. И не заметила, что Лебедушкина от ее чрезмерного усердия очнулась, почувствовала душок подлянки.
Хотя и страстно держала ее Ромуальдовна, а смогла нехорошее прочесть на лице активной подружки, оглянулась и увидела забалдевшего сынка с воспаленными глазами. Да как вскрикнет:
- Вон!!!
Никогда не слышала подобного вопля Ромуальдовна от Панацеи, даже перед минздравовскими проверками на работе, когда гоняла та нерадивых санитарок из одного конца коридора в другой. Сынка словно океанская волна смыла с безумного острова наслаждений, где-нибудь в Тихом океане на Бали. И далее раззоряется:
-Вон! Вон! Вон!
И относится сие уже не к сынку, а к самой Ромуальдовне: ее выпроваживает взбешенная Панацея из своей квартиры и совместной приватной жизни. Ох, эта женская дружба, переходящая в тихую скрытную любовь начальницы и подчиненной, такая непрочная штука!
Вот взяла и окончилась на самом интересном месте посерёд ночи! Забирай свои платья, отдавай мои куклы и будь добра, вали отсюда! В три часа! Понятно, что навсегда.
Хорошо, еще без рукоприкладства обошлось, таскания за волосы и плевков прямо в лицо бывшей любимой подруге с близкого расстояния, когда виновница сложила губки трубочкой для прощально поцелуя.
Та секунда, когда Панацея вскричала свое знаменитое: "Вон!!!", выкинула из ее
жизни Галатею Ромуальдовну, а так же разлучила навсегда с сыном Женечкой.
Что бы Лебёдушкина впоследствии не делала, как бы весело с ним не заговаривала на самые мирные темы, он ей не отвечал, глядя многозначительным немигающим взором, ужасно напоминавшим трупичкинский, и молчал. Взгляда сего мать страшно смущалась, начинала бормотать нечто нечленораздельное, замолкала вовсе.
Не решалась Панацея сорваться и наорать на него как следует, наставить по родительски на путь истинный, выпороть ремнем даже и в голову не приходило. Вначале пробовала еще рассуждать вслух при нем. Говорила, что будет делать сегодня по хозяйству, и что бы надобно сделать Женечке, но, поняв бесполезность попыток, смолкла. Сын ничего не делал.
В доме воцарилась мрачная, непреодолимая тишина, от которой дрожь пробирает. Ни "здравствуй" при встрече, ни "доброе утро", ничего. Жутко даже со стороны смотреть, как мать и ребенок живут рядом, и ни о чем друг с другом не разговаривают, ни на какую тему не общаются. Только смотреть было некому.
Когда Панацея входила в ту комнату, где был Женя, он сразу же выходил из нее. Потом и она стала выходить, когда он входил. Наступило симметричное неприятие.
Закончив школу и перейдя границу совершеннолетия, сын однажды собрал свои вещи и ушел из дома в неизвестном направлении навсегда, так вы даже не поверите, но Евлупьевна вздохнула с облегчением.
Что касается внешности Игоря Николаевича, то как был он иссиня–седым, подтянутым джентльменом, с умно–непроницаемым лицом и безукоризненно завязанным галстуком, таким и остался, но вот очередь у его кабинета, состоящая из волооких дам подходящего возраста и роста куда-то бесследно исчезла, растворилась.
Обычный осенний контингент повалил, которого не менее, чем красавиц летом. Слабовидящие пенсионеры и прочие городские жители, по скудности средств жившие на подножном корму, выращивая себе пропитание по мичуринским садовым участкам, где работы завершились: картошка с морковкой выкопаны, варенье наварено, огурцы с помидорами и капуста посолены, а теперь в студеную пору неплохо бы и подлечиться, катаракту какую с глаукомой вырезать. До черта полуслепого, жалобного народа развелось благодаря научно-технической революции в области лазерной и прочей хирургии!
В жизни глазного доктора произошли изменения. Их Денис обнаружил случайно, по улице шел и нате вам, здравствуйте: идёт навстречу его участковый врач на парочку с высокой полногрудой девицей, не просто идет, а гуляет, глядя перед собой прямым орлиным взором, уверенно ведя спутницу под руку. Девица ростом чуть даже повыше кавалера и уж точно полнее роскошным телом его сухопарой фигуры, плывет, слегка потупившись, будто признается всем, да, делаю дурное дело. Не то чтобы стесняется возраста Игоря Николаевича… а впрочем, есть немного.
Приглядевшись, узнал Денис рядом с врачём его кабинетную медсестру Катю.
А где же Ольга Васильевна? Куда девалась? Ведь после нападения проклятой Трупичкиной в подвальном переходе, кинулся Игорь Николаевич к регистраторше за спасением? При чём здесь Катя, позвольте вас спросить?
Вот так интересно получается по жизни, что хотя и говорят, что нет худа без добра, все проистекающее из действий Трупичкиной не оказывает положительного воздействия на окружающих, такова её дьявольская природа.
Взять хотя бы того же Геннадия Галактионовича: поначалу тоже хорошо всё задвигалось, будто по маслу: и голос-бас открылся за одну ночь, и карьера взыграла неимоверно быстрая, при правильном использовании связей и способностей, что даже зеленоватая жена улыбаться начала.
А потом опухоль в горле обнаружили, да злокачественную, рак гортани, три операции подряд в самых лучших московских клиниках у мировых светил, и в результате всего-навсего инвалидность самая, что ни на есть тяжелейшая, не как у жены его по прихоти врачебной выпестованная. Хорошо жив пока, поддерживают дыхание через трубочку, хотя сам на бумажке несчастной жене своей пишет: «убей меня как-нибудь». Представьте, каково той делается? А взять скоропостижного мужа Трупичкиной или хозяина видеосалона, где она выступила впервые с сольной шоу-программой? Нет, с подобного рода Ромуальдовной человеку лучше не связываться, не иметь с ней ничего общего, ни хорошего, ни плохого, ибо злокачественна Щучка по природе своей.
Так и в случае с Ольгой Васильевной. Всё замечательно у них с Игорем Николаевичем получалось и день, и два, и три, и неделю. Рдея от счастья приняла регистраторша приглашение глазника переселиться к нему, где стали они жить-поживать, добра наживать. Разумеется, поклонницы шустрого вдовца, приметив такой поворот событий, вмиг исчезли со скамеек возле кабинета. Да бог с ними, что ему теперь толпа фанаток, когда Ольга Васильевна так замечательно хороша собой – красивая, умная, тактичная, подходящего возраста, влюблена в Игоря Николаевича как кошка, один к одному его прежняя супруга, живи дальше и радуйся.
Он сначала наслаждался, а потом мыслишка завелась подлая в мозгу: ведь испугался тот раз ничтожной Трупичкиной, кинулся со всех ног к Ольге Васильевне за спасением. А между прочим никакой Марфы Феодосьевны, какой она его до дрожи перепугала, в природе не существует! На пушку взяла! Но почему испугался? Ведь точно не знал за собой никакой подобной истории, понимал, что поклёп все слова Трупичкиной от первого до последнего? Это и мучило джентльмена более всего, час от часу больнее, бичевал себя за слабость, за испуг перед обычной сплетней.
И что существенно, никто, кроме чёртовой Трупичкиной ни до, ни после в защиту Марфы Феодосьевны не вставал, к Игорю Николаевичу с претензиями не обращался, к совести гражданской не взывал, ни сама Мария Феодосьевна, ни защитники её мнимые с защитницами. Никто не ревел, вроде певца воды кипяченой Маяковского ему при встрече, обращаясь скорее при этом к окружающим: «Леди, спросите полковника сивого, как он Мурманск разизнасиловал!» То бишь, Марью Феодосьевну врач-джентльмен из местной поликлиники.
Мог бы и сразу догадаться, что Трупичкина нагло его надула, при всех разыграв из собственной прихоти для позора. По имени мог бы сообразить! Марфа Феодосьевна. Придумала же, щучка! Старозаветное имечко подобрала этакое, кондовое, староверческое даже. Да нет ни у кого нынче таких имен! Марфа Феодосьевна. Так и представляешь пред собою женщину дородную, во всех отношениях здравую, тихую, скромную и добродетельную… со страниц драматурга Островского. На улицу наша Марфа Феодосьевна с непокрытой головой ни за что не выйдет. И вот он, сивый мерин Игорь Николаевич эту ходячую добродетель самым наглым образом совратил и даже обрюхатил в кабинетной темнушке, напускав ей в глаза зайчиков побольше. Затмил ясны оченьки, прохиндей!
«Да не бывает нынче никаких Марф! – запоздало играет желваками Игорь Николаевич, – чистый розыгрыш Трупичкиной: пусть покрутится, а мы посмотрим! Вот ведь щучья порода! Как надула! А он, олух царя небесного, запаниковал, кинулся Ольгу Васильевну в театр приглашать на «Любовь к трем апельсинам». Эх ты!» Хладность чувств нагрянула в гости к пожилому красавцу.
В то самое время, как Ольга Васильевна, зная, что нехорошо, всё одно каждый день заглядывала в кабинет своей приятельницы гинеколога Жанночки провериться. И хотя Жанночка, как всякий уважающий себя гинеколог, умела держать язык за зубами, особенно в родном коллективе, женский персонал не мог не фиксировать участившихся посещений и начал посмеиваться втихушку над их внезапно окрепшей дружбой. Каждая в отдельности, конечно же понимала горячее стремление Ольги Васильевны завести ребенка от любимого человека и даже одобряла, независимо от того, что коллеги не поженились и даже, слышно со стороны, Игорь Николаевич думать не думает о ЗАГСе. Зато, уединившись где скромной группкой, не могли отказать себе в крошечном удовольствии позлословить, что де некие особы спят и видят, как бы выйти замуж всерьёз, при помощи собственного неудобного положения.
То, что Игорь Николаевич не предлагает ей стать настоящей женой, беспокоило и Ольгу Васильевну. Не привыкла она жить, находясь в столь непонятном, подвешенном состоянии. Повторяя себе, что пришла к нему честной девушкой, пусть в наше время и смешно в тридцать пять лет о таких вещах заботиться, но всё же мог бы оценить. Не хотела регистраторша первой начинать разговор, а он молчал. Впрочем, его тоже нетрудно понять, её Игорь Николаевич – интеллигент.
Он не набрасывается на женщину после ужина с жирными руками, оставляя сальные пятна на платье, не проявляет грубых вульгарных чувств не только на людях, но и даже когда остаются наедине. Он не холоден, просто ему надо привыкнуть к ней так же сильно, как привык за долгие годы к умершей жене, фотография которой стоит за стеклом книжного шкафа, от взгляда которой Ольга Васильевна тоже чувствует себя не в своей тарелке, но боится попросить убрать или хоть немного отвернуть в сторону от дивана. Вот она забеременеет, да родит, тогда всё пойдет по-другому. Конечно, у Игоря Николаевича есть дочь, которая живет в Ленинграде, а Ольга Васильевна родит ему сына!
«М-да, напрасно вошёл в одну и ту же воду! Не для одних походов в театр и работы по хозяйству потребна женщина мужчине», – размышлял Игорь Николаевич на ту же самую тему, но с другой стороны, находясь в своём кабинете и как-то между прочим остановив взгляд на медсестре Кате. Вот что ему надо было! И ведь подумал про неё сначала, когда прибежал от Трупичкиной ни жив ни мертв, но и тут испугался: молода! А тем и нравится!» Правду говорят, что зрелость влюбляется в молодость столь же легкомысленно, как молодость в красоту.
Как бы ни было всем неудобно, однако со среды до субботы эта проблема была положительно разрешена: Ольга Васильевна забрала вещи и ушла вмерзающими в жидкий снег каблуками в прежнюю одинокую жизнь, а где-то недельки этак через две радостно-взволнованный Игорь Николаевич привез на такси Катю с вещами, и поддавшись обуревающим чувствам, хлопотал вокруг неё, действительно излишней активностью напоминая пожилого папашу, заботящегося о дочурке. На самом деле они уже расписались в райсполкоме, став законными мужем и женой. Белого платья, фаты и свадьбы Катя не захотела. Игорь Николаевич ей нравился, однако со школьного курса помнилась иллюстрация из учебника, картина какого-то русского художника «Неравный брак», где невеста молодая и в фате, а жених – плешивый старик в мундире. Нет, Игорь Николаевич вовсе не старик, но лучше не надо.
Что тут скажешь? Любовь зла… да и чёртова шучка Трупичкина супостатскую руку к ситуации приложила. Меж тем было и от Кати лекарство: жила бы дочь поблизости, да приходили к Игорю Николаевичу внуки ежедневно надоедать, вопросы разные задавали бестолковые по сто штук за час, в игры шумные играли, носясь по комнатам, и гулять бы он с ними ходил в парк, взявши за маленькие ручки, и смотрели бы они на него ясными чистыми глазами, хохотали бы громко и весело, то не нужна оказалась Катя. Прекрасно жил бы и с Ольгой Васильевной. А Ольга Васильевна интуитивно это чувствовала и старалась изо всех сил, но … не успела.