Обида донецкой девчины

               
Рассказ-быль
В Донецке у Сергея Белянина осталась любимая девушка. Они не успели пожениться. Собирались подать заявление на регистрацию брака, но началась гражданская война. Сергей ушел в ополчение, она продолжала работать в детском садике педагогом. Он сильно скучал по её теплому, грудному голосу. Особенно, часто вспоминались картины какого-нибудь вечера или застолья, когда Катя с огромным желанием исполняла русские народные песни. Закроет  глаза  и она – рядом, то в легком платье, то в блузке и шортах с ароматом свежего тела, вызывая восторг, как от первых подснежников. А её живой звонкий  голос, на весь Донбасс, перекрывал  канонаду украинской артиллерии, глушил шум боя.  Сергей не боялся идти в атаку, отбивать вражеские батареи, разрушающие его любимый город. Он верил –  песня отведет от него беду.
Красивый зеленый город бомбят из всех видов тяжелого оружия. Особенно страшно воют снаряды залпового огня. Вой леденит в жилах кровь. Голова вжимается в плечи. Перепуганные ребятишки кто зажимает уши ручкам, кто таращит голову на звуки, кто истерически ревёт. В эти жуткие минуты перед  воспитателями одна задача – поскорее укрыться в подвале. Даже в том случае, если разрывы ухают вдалеке.
Детей в садике становится с каждым днем меньше и меньше. Мамы с ребятишками подстегнутые страхом бегут в Россию. Подальше от военного ада. Дел в садике  становится меньше. Оставшихся детей заведующая  объединила по группам. Часть здания опустела. И вот в теплый июльский день по садику ударила дальнобойная артиллерия украинской армии. Ударила подло и коварно, по-бандитски, когда дети отдыхали после обеда. Их было уже меньше половины, и они мирно спали, сладко сжав губки и разбросав рученьки.
Зажигательный снаряд пробил стену и взорвался в комнате для игр, напротив спальни. Дверь вышибло и бросило на кровати. К счастью высокие головки отразили страшный удар. Дверь разлетелась в щепки, но детей не зашибла. Сначала в спальне воцарилась мертвая тишина. Затем последовал взрыв рёва, столбенящий ужас разрастающегося треска огня и жара.
Катя находилась в смежной комнате своего кабинета и львицей кинулась к ребятишкам. Игровая комната  полыхала. Стульчики, столики, экспонаты вспыхнули, как порох. Тлели ковры, выделяя тяжелый ядовитый дым.
Обезумевших от страха полусонных детей бросились выводить в подвал, приспособленный под убежище. От страха у воспитателей подкашивались ноги, не говоря уж о детях.Они голосили на разные лады, иные крепко вцепившись в воспитателей, не оторвешь, снижая их подвижность. А надо быстро проверить все кровати, не спрятался ли кто под подушку.
В подвале недосчитались двух мальчиков. Катя ринулась назад. Она слышала, как в соседнюю, к счастью, пустую группу ударил новый снаряд. Здание содрогнулось, как живое, предупреждая о смертельной опасности. Но она бежала туда, где полыхал огонь. Дым уже заволок всю комнату, ядовито горели синтетические шторы. Катя облазила спальню, ещё не очень задымленную, никого не нашла. Зычно звала мальчиков по именам. И они откликнулись из игровой комнаты, забившись под огромный шкаф, что стоял у окна. Антресоль его горела, щелкая полировкой. Она выхватила одного, второго, сгребла под мышки и ринулась бежать. В этот момент на нее обрушилась горящая штора. Девушка завертелась, сбрасывая  с себя пламенеющую материю. Большой огненный кусок припаялся к  левой щеке. Впопыхах боли   не чувствовала, а потому не выронила из-под мышки малыша и проскочила из комнаты в коридор. И спаслась!
Если бы она остановилась, и стала срывать с лица огненный кусок шторы, освободив от мальчика руку, то угадила бы под разрыв нового снаряда попавшего в спальню. В эти секунды Катя не могла думать о своем горящем лице, о том, что теряет свою красоту и симпатию, так нужную  для жениха: она спасала детей. Девушку швырнуло взрывной волной по коридору. Она упала на лестницу, ведущую в подвал. Мальчики, находясь все также в мёртвой хватке у неё под  мышками, ударились о кафельный твердый пол, заголосили. Тут их подхватили руки подруг, кто-то сорвал с неё остаток горящей шторы вместе кожей. Только  в безопасности Катя почувствовала жгучую боль. Терпела, скрежеща зубами. Медсестра оказала ей первую помощь.
- Катя, тебе надо как можно быстрее попасть в ожоговый центр.
- Но его, кажется,  тоже бомбили…
- Что скажет мой Серёжа?- панически спросила у своих подруг Катя и разрыдалась.
Никто не мог ответить за влюбленного человека, а фальшивить не хотелось, потому девчата отмолчались, стали заниматься плачущими малышами.
Ожоговый центр находился далеко, и девушку отвезли на Катиной же машине. Точнее на отцовской «шестерке», которую он отдал дочери, влившись в ополчение. Центр работал в половину своих возможностей. Запасы лекарств закончились, а пополнить их неоткуда. Многие аптеки и склады разбомбили жестокие украинские артиллеристы. Но хирург  осмотрел Катю быстро, ввёл какое-то лекарство и отправил вместе с идущей «Скорой помощью» в Ростов-на-Дону с двумя обгоревшими ополченцами.
Она немного успокоилась, дорога всегда даёт надежду на лучшее, только теперь твёрдо знала, что потеряла лицо и красоту, а вместе – свое  счастье. В Ростове ей сделают пластическую операцию, возьмут  кожу, возможно с бедра, а возможно, с груди. Она у неё такая же белая и нежная, какой была  щека. Со слезами на глазах Катя смотрела на обгоревших парней из экипажа БМП и думала о Серёже. Несколько лет назад он тоже служил в армии на такой же машине. Недавно она узнала, что он и группа разведчиков ходили в тыл вражеской обороны и взяли сразу три боевых машины, перегнали в ополчение. Не на одной ли из них горели и задыхались в дыму эти ребята?
Катя страдала за себя и за своих попутчиков по несчастью. Вспоминала ужас свежей бомбёжки и пожара. Если бы она не нашла так быстро мальчишек, сгорели бы заживо. Подумать страшно – гореть заживо детям! Страх долго и безжалостно держал клещами  девушку за грудки и не уходил из сердца, путал мысли, будоражил сознание.
Но странно, ненависти к бомбившим город не было, разрасталась обида. Она разливалась в душе, как весеннее половодье и мешала жить. Былое  спокойствие больше не вернется, так же как снаряды из одного орудия никогда не ложатся в одну и ту же воронку. Теперь жизнь сложится по-другому. Она могла назвать предмет обиды – эта бомбёжка снарядами и уродство лица,   понимая, что это жестокое следствие майдана и дерзкого захвата власти. В силу своей молодости и честности Катя не могла предполагать, что действительность гораздо опаснее, страшнее, сравнима с грозным и далеким теперь уж нашествием гитлеровского фашизма. Это роковое определение робко, но  чаще стало появляться в разговорах. Потому ей было только обидно за случившееся. Хотя видела от обиды не спастись, не побороть её. Обида сильнее девичьей воли.
Катя хорошо знала из уроков истории, нет не по школьным учебникам, а по памяти своих предков, к чему привела ненависть сто лет назад в гражданской войне на этой же русской земле. Шахтер-прадед Сычёв был растерзан красногвардейцами Троцкого, из-за того, что дезертировал из отряда. Семью едва не взяли в заложники: он успел спрятать жену и детей в глухом хуторе, а сам был всё же схвачен, когда ездил за продуктами. Его нашли  с проломленной головой и раздавленной грудью. Пожалели пули.
Старший сын Сычёва, Катин дед, теперь покойный, помнит, как красногвардейцы  выжигали хутора и деревни, разрушали города, вершили повальные расстрелы, якобы за измену революции. Выбивали все мужское население, способное носить оружие, чтобы не влились в белую армию. На окраинах городов возвышались, как курганы, горы трупов, стояли лужи крови, ползли тиф, голод. Кто организовал этот геноцид? Кому нужна такая социалистическая революция, свобода и демократия на крови? Она, как историк, знала гораздо больше, чем остальной народ. Знала жуткие цифры большевистского геноцида, выливающегося в десятки миллионов жертв, во главе которого стояли их вожди.
Катя пришла к страшному выводу: история повторяется. И она боялась, что обида могла вызреть в ненависть. Так и случится, если война не остановится. Хотя грань между обидой и ненавистью настолько хрупкая, что иному человеку трудно удержаться от возмездия: око за око. Она и сама чувствовала, что ненависть уже вызрела против киевской власти, организовавшей этот военный кошмар, кто сделал того же харьковчанина или одессита солдатом и заставил громить из орудий города Донбасса. Нет, не классовая ненависть причина – этот страшный тайфун, сметающий на своем пути жизнь, а иное, не менее страшное понятие – фашиствующий национализм. Новая власть отказала ей в русском языке. Ей, её жениху и их будущим детям, приказала жить по американскому стандарту, где все говорят на английском. Она не хочет уподобляться чернокожим, привезённым из Африки и забывших свой язык и обычаи. Несколько столетий на донбасской земле звучал русский язык, теперь требуют его забыть, забыть историю, славные победы над врагом. Потому-то  Серёжа ушел в ополчение, не успев стать официально  мужем, ушел защищать право говорить на родном языке.
Она тогда не знала, что вокруг Донецка  растут братские могилы, где лежат изнасилованные девушки и женщины, мужчины со скрученными сзади руками  с затылками, пробитыми пулей, подобно тем, что в восемнадцатом году переполнили питерскую речку Мойку. Чтобы сказала, узнав? Скорее всего одно: зверя надо загнать в логово и там убить!
Катя бы так сказала, хотя имела самую мирную профессию – воспитывала детей в садике. Так же ревностно, как выращивает садовник свои сорта цветов. Случилось так, что всего два десятка лет назад  тоже ходила в этот садик.  И Серёжа  рос в этих же стенах, только на несколько лет раньше. Потом учеба в одной школе, а вот институты выбрали разные.
Встретились по случаю. Прошлой осенью у нее отказала папина машина, и она оказалась рядом с его мастерской. Как-то сразу разговорились и рассказали о себе почти всё. И жили то в одном квартале, а вот встретились, как ему  и ей показалось на всю жизнь, только сейчас. Было  тепло и радостно на душе, как от маминого желанного подарка на день рождения.
Он отремонтировал машину, она уехала, чтобы вечером встретиться. И встречались часто, подолгу не расставаясь. Несомненно, это была глубокая любовь с первого взгляда. Любовь упала на неё, как Тунгусский метеорит, вывалял с корнем прежнюю жизнь, и наполнил новым неразгаданным содержанием, над тайной которого люди бьются со времен Адама. Они удивлялись: как это у них раньше не пересекались дорожки? И вот, когда в Киеве свирепствовал майдан, взрывались коктейли Молотова, а в воздухе запахло порохом, судьба дала им короткое счастье. Но его взорвал зажигательный снаряд соотечественников. Как это обидно и непоправимо. Ненависть даёт силы для борьбы с врагом, поднимает морально, очищая душу от пролитой крови. Обида такого права не даёт? Но она имела право ненавидеть за своё обожженное лицо, за этих обгоревших парней, за городские и сельские пожарища, за тысячи смертей, за попранное право жить мирно и счастливо.
Все оборвалось. Урод лишен счастья. Кому она нужна с таким лицом. Серёже тоже? О своей беде она думала днями и ночами, забываясь в коротком сне, но с кошмарами военного грохота, пожарищ. Близких подруг здесь не было, с которыми могла бы излить свою боль, получить какую-то моральную поддержку, и мечтала после выздоровления влиться в ряды ополченцев, драться за свою землю. Однажды она вышла на прогулку и оказалась рядом с машиной «Скорой помощи», из которой выносили раненых. Она стояла и смотрела на своих земляков и первая увидела Сергея, потому в панике отвернулась, оцепенела, не в силах удариться в бегство. Но его голос толкнул  в спину. Как взрыв. Голос хриплый и слабый,  она узнала его, не повернулась, а бросилась бежать прочь.
Да, это был Серёжа Белянин. Тяжело раненый в грудь и тоже обожженный попал сюда же. Он увидел Катю со спины, когда выносили из машины. Узнал сразу же, не мог не узнать, и что есть силы, закричал:
- Катя, почему ты здесь?
Он видел, как она вздрогнула,  не оглянулась, а заспешила, словно от грубого толчка в спину за угол здания, подальше от его голоса.
- Подождите,- захрипел он санитарам,- остановите вон ту девушку! Она моя невеста!
Санитары знали о её лице и не выполнили просьбу, торопливо скрылись в здании  больницы.
- Тебе нельзя волноваться, а нам останавливаться, тебя ждут в операционной…
Его несли, а он, израсходовав последние силы в разговоре и безуспешной попытке увидеть любимую, узнать причину  присутствия здесь, впал в забытьё.
Свет для Кати померк. Едва владея собой, она пришла в палату, упала на кровать и разрыдалась.
- Что случилось?- спросила молодая соседка по кровати с бытовым ожогом.
- Мой Серёжа тяжело ранен. Я видела, как его выносили из машины. Я успела отвернуться, но он узнал меня, окликнул, словно ранил, но я убежала.
- Ну и напрасно! Человек будет терзаться,- заметила вторая,- разве тебе не жаль парня?
За несколько дней совместного лечения женщины узнали  историю любви каждой почти до мелочей. Соседки по несчастью имели семьи, детей.
- Я для него умерла.
- А говорила, что у вас любовь с первого взгляда и до гроба,- сказала, как отрезала сероглазая Галина.- Силу вашей любви испытывает сама судьба. Если он тебе дорог, отыщи его и ухаживай после операции.
- Я тоже так считаю. Молись Богу, чтобы он выжил и выздоровел. Безнадежного из такого далека на машине не повезут.
Катя некоторое время лежала с холодной душой и мокрыми глазами, глядя на тяжёлую портьеру, затеняющую палату от яркого солнца. Слезы высохли, а сказанные слова соседок, как солнечные лучи, медленно согревали душу. И отогрели, вернули надежду. Девушка решительно поднялась, сказала:
- Всё верно, девчата, пойду в ординаторскую, узнаю, что с ним?

Первое, о чем Сергей подумал, очнувшись от наркоза в реанимации: не ошибся ли  в полубреду, увидев Катю? Он же не видел лица. Бинты на голове – видел. Померещилось, как не раз  являлась, словно наяву, на передовой в часы затишья. Чаще всего она являлась в приталенном платье в голубую полоску, что подчеркивало женственную фигуру. Здесь же на голове бинты. Он четко их помнил. Если осколочное ранение от фугасок, то почему не в Донецке? Там тоже есть прекрасные хирурги. Его сначала хотели оперировать в родном городе, но ожог едва ли не всего правого бока не давал шансов на успех из-за отсутствия медикаментов. Ему оказали первую помощь, и вот он здесь, у своих братьев.
Ополченцы уже слышали, что их противников – пленных  раненых лечат в Ростове и отправляют домой. Гуманно, ничего не скажешь! Реакция ополченцев бывала разной: не возьмутся ли раненые снова за оружие? Сами вряд захотят ловить пули и осколки, но фашисты из «Правого сектора» могут заставить под угрозой расстрела.
Так он медленно размышлял, глядя в белый потолок, ожидая, когда к нему подойдет медсестра. И она подошла, увидев его в сознании. Проверила пульс, вынула изо рта шланг с пластмассовым наконечником. Он попытался глубоко вздохнуть, но не давала боль и тугая перевязка груди.
- Дыши спокойно, без напряжения. Тебе оперировали легкое.  Сейчас полечим антибиотиками, потом покормим бульоном,-  и она поставила капельницу с несколькими флаконами.
- Спасибо, сестрёнка. Здесь где-то моя невеста – Катя Сычёва, может быть, вы её тоже лечили?
- Нет, такой не знаю. Завтра отвезём тебя в палату, там  разузнаешь. Сейчас не волнуйся и набирайся сил.
Каждый человек любит копаться в себе. Психологи даже советуют находить свои лучшие качества, и хвалить втихомолку себя за эти качества, с тем, чтобы продвинуть их на передний план жизни, развить и добиться успеха. Он знал свои блестящие качества инженера-механика, быстро завоевал среди автомобилистов популярность, и его мастерская не знала простоя. Он обладал броской мужской красотой, но не был влюбчив. Катя, если не считать легкие студенческие увлечения, была его первой настоящей любовью. В том, что его непременно поставят на ноги,  не сомневался. Но в каком состоянии будет его здоровье? Не пострадает ли прежняя полноценность ломового мужика? Теперь его здоровье принадлежит не только ему, но  и Кате, так же как и Катино ему, а потом их будущим детям. Страдая от неизвестности, каково же оно на сегодня, Сергей желал быстрее оказаться в палате.
Он устал бросать косые взгляды на медленные капельницы, даже ругал их за неспешную работу, убеждал себя в том, что его молодость быстро возьмёт верх над ранами, отыщет  Катю и будет по-прежнему любоваться  стройной фигурой в платье в голубую полоску. Минутами даже забывался с мечтой  в легкой дреме.  Принесли бульон, головку кровати приподняли и накормили, как младенца. Вскоре он провалился в глубокий целебный сон.
Катя с нетерпением топталась у входа в реанимационное отделение, ожидая, когда Серёжу повезут в палату.  Решила издали посмотреть  на него и уйти из его жизни навсегда. Завтра обещали снять с лица бинты, она сможет взглянуть на себя в зеркало. Ждала этой минуты и боялась нового лица. Не окончательного, лечащий хирург обещал продолжить борьбу за красоту. Какая уж тут красота, если  кожа выгорела и скула обнажилась.  Ничего хорошего не ждала. Но все же надеялась, что уродство не будет страшным. Сможет ли она жить с двойным лицом, сможет ли его показать Серёже? Уж нет сил выносить пытку. Резиновые минуты тянулись бесконечно…
Белянина выкатили  после десяти утра. Под белыми простынями его лицо, если бы не щетина на подбородке, не отличалась бы белизной. Мертвенная бледность испугала, потому Катя не смогла заглушить в себе жалость и поступить, как задумала: только взглянуть издали, а уставилась на  осунувшееся лицо с острым носом, подбежала и зная, что он живой, мертвых в палату не возят, вскрикнула:
-Серёжа, милый, как ты себя чувствуешь?
Медсёстры, катившие оперированного, недовольно и властным взмахом руки остановили Катю, едва не бросившуюся на каталку.
- Больная, не мешайте. Приходите в палату  позже.
- Катя, что с твоим лицом?- не спросил, а простонал Сергей, порываясь приподняться. Но ему не позволили двигаться.
- Больной, лежите спокойно!
- Я не больной, я раненый!- сердито возразил Сергей.
Катя опомнилась, вспомнила, что собиралась только издали взглянуть на Серёжу и не ответила на его вопрос. Остановилась в коридоре, провожая взглядом свою любовь. Прошла по коридору в изнеможении, опустилась на попавшуюся  кушетку.
Не прошло и получаса, как из Сережиной палаты вышел пожилой пациент с костылем и направился к Кате, недвижимо сидящей в телевизорном будуаре, отсчитывая минуты своей судьбы. Увидев девушку с перевязанной головой, а она смотрела в его сторону, жестом руки пригласил подойти.  У Кати замерло сердце: посыльный от Серёжи!  И сорвалась.
-Здравствуйте, Катя!- тихо сказал пожилой человек,   мягкая улыбка на его губах служила хорошей вестью.- Сергей не спит и очень хочет с тобой повидаться. Иди, в палате он да я.
Кате сделалось холодно, она сжалась. Сердце звонко стучало, и девушку бросило в жар, румянец разлился на здоровой половине лица. С ним она и вошла в узкую палату, где стояли две кровати, слева, укрытый простыней лежал Сергей. Он смотрел на дверь прямо, и в глазах невесты увидел панический страх. Она бесшумно пробежала по мягкому линолеуму к его кровати и уткнулась в левый бок. Слезы не удерживала, лишь притихла под его рукой, которой он теребил русые волосы. И заговорил первый:
- Здравствуй, Катюша, успокойся и расскажи, что с тобой случилось?
- Здравствуй, Серёжа, - подняла она голову, глядя на него все теми же большими глазами, только слегка поблекшими от волнений.- Наш садик разбомбили, я спасала детей из огня, обожгла лицо и левую ключицу. Я потеряла красоту.
- Катя, для меня ты ничего не потеряла. Ты героиня! Расскажи подробнее, как это случилось?
Катя рассказала, захлебываясь словами. Он держал её руку в своей, и она чувствовала, как по ходу повествования всё сильней и сильней  его гнев  сжимает ей ладонь.
- В уцелевших больницах нет медикаментов,  в городе жажда, кончаются продукты. Когда же у них кончатся снаряды?- она пристально всмотрелась в его глаза. В них пылала ненависть, губы вмиг пересохли.
- Как  понимать, что раненых пленных солдат лечат в Ростове?
- Серёжа, выпей воды,- она  налила в стакан воды из графина, что стоял на столике, поднесла к его губам. Он жадно отхлебнул.
- Милый, тебе вредно волноваться. В твоих глазах пылает ненависть. Она справедливая, но страшная. Надо без мести продолжать борьбу за свою землю.
- Ты считаешь, это возможно?
- Да. Надо быть сильнее фашистских  карателей.
- Ты так говоришь, что я не отвернулся от тебя, а если бы наоборот?
- Я была бы вдвойне несчастна и взялась бы за оружие. Ты знаешь, как я хорошо стреляю.
Он ненадолго задумался, глядя в одну точку.
- Пожалуй  ты права, но ведь обидно получать пулю от своего обманутого соотечественника. Ладно, войну в сторону. Я хотел бы уехать домой вместе с тобой и прямо в загс.
Катя вновь зарделась и уткнулась ему в бок, и он почувствовал влагу. Это были слезы счастья.

Владимир Нестеренко,
с.Сухобузимское, Красноярский край.