6

Из книги ПЕРОМ И КИСТЬЮ


Люди, оставившие след в моей судьбе

Я родилась и почти всю жизнь жила в Свердловске (ныне Екатеринбург). И, конечно, мне дороги уральские пейзажи. Не тот суровый и нелюдимый Северный Урал, пышущий мощью и неприступностью в картинах Бурака, а мой Средний Урал с его в основном сглаженной гористостью, покрытой плюшевой зеленью лесов, где даже скалистые берега Чусовой вызывают чувство восторга.
В Демидовском институте на Пушкинской улице висит небольшое полотно тагильского художника Дистергефта М.В. – «Нижний Тагил. Горное гнездо»: зимний пейзаж, заводские трубы, утреннее солнце. Я знала Дистергефта, как графика, с его печальной тематикой, но когда впервые увидела эту картину, поразилась светлой лиричности художника. Такой Урал мне близок. Это моё. Это моя Родина.
Знаю – Южный Урал, как и Северный, богат горными вершинами, но мне довелось пожить два съёмочных сезона с геологами в лесостепной полосе, не видя гор. Наверное, это был один из счастливых периодов в моей жизни. Сохранилась моя работа, где запечатлены чисто украинские хатки-мазанки, к сожалению, единственная из живописных работ того времени: почему-то мои работы всегда имели странное свойство куда-то исчезать.
Как человек находит дорогу к своей профессии? Почему он становится тем, а не другим?
Понятно, если вам от природы дан голос, то есть определённое физиологическое строение связок, и вы с раннего детства осознали свою отличительную особенность, вы не можете не петь. У вас повышается тонус, когда звучат аплодисменты, даже если они от вашей болонки. Вы заболеваете звёздной болезнью: не той, которой страдают, едва вылупившиеся птенцы эстрады. Вы заболеваете, будто любовью, хотите новых и новых успехов, понимая, что для этого надо совершенствоваться, что путь к совершенству и труден, и долог. Вы отдаёте себя во власть этой  цели, работая на износ, порой лишая себя элементарных бытовых радостей.
Дети артистов, как правило, дети бабушек.
Казалось бы, художникам проще: нет гастролей: работай себе и работай, «твори, выдумывай, пробуй»! Но почему-то среди них в большинстве мужчины, и они рвутся в творческие командировки. Женщины этой профессии чаще всего одиноки. Творческие командировки художников не поощрение, не отпуск, не гастроли (всей нашей семье доводилось бывать на гастролях в Керчи и Феодосии с Сыктывкарским театром, потому я знаю, что это такое). Знаю семью, где оба художники по профессии, но всерьёз они заявили о себе лишь тогда, когда отправили в самостоятельный путь своих детей. Но не могу сказать, что они (родители или художники, что важнее?) достигли особых высот в творчестве.
Есть, разумеется, исключения. Тепло и с огромной благодарностью вспоминаю Германа Метелёва и Зою Малинину. К сожалению, довелось поработать с ними всего один театральный сезон в ТЮЗе.
1967 год. Я вернулась с Чукотки и попала в ТЮЗ на должность художника-декоратора. Согласилась бы и на должность уборщицы, лишь бы очутиться в той сказке, которую обещало слово «ТЕАТР». Одно дело созерцать эту сказку, сидя в зрительском кресле, совсем другое – окунуться в неё, узнать «кухню». Ничего я тогда не умела и потому, наверное, первое впечатление было сродни тому, что я впервые увидела в детстве на новогодней ёлке во Дворце пионеров, где каждая комната встречает тебя новой сказкой.
Едва ты попадаешь в сказочный заснеженный лес, чуть не натыкаешься на большого бурого медведя. В одной руке у него горящий фонарь, другой он готов поздороваться. Тебе совсем не страшно, не пугают даже его огромные когти, потому что он добрый, у него фонарь в руке, он освещает тебе дорогу и… ты же понимаешь, что он хоть и настоящий – шерсть настоящая, и зубы вон какие... но всё-таки чуточку не настоящий.
Перейдя в другую комнату, ты попадаешь на лесную зимнюю поляну, посреди которой заснеженная избушка. Окошко её слабо-красновато светится, кажется, там горит свечка. А на крыше прекрасный олень Серебряное копытце бьёт и бьёт ножкой, выбивая разлетающиеся во все стороны самоцветы. Зрелище завораживает, и ты долго стоишь не в силах оторвать взгляд от мигающих, искрящихся огоньков.
Ты идёшь по коридору, как по заснеженному лесу и вдруг вздрагиваешь от того, что высоко под потолком, будто в звёздном небе, со скрипом и грохотом, стоя в ступе с метлой в костлявых руках, над тобой пролетает лохматая, однозубая Баба Яга.
Тебе всё кажется настоящим, неважно, что Баба Яга с лицом из папье-маше со скрежетом «летит» по проволоке. Неважно, что на сосёнках и вокруг них вместо снега вата. Она искрится, как настоящий снег в морозный день. Было в нашем детстве такое чудо, как искусственный ёлочный снег, продавался он в бумажных пакетиках в предновогодние дни на ёлочном базаре. Украшали им ватные опушки на одеждах Деда Мороза и Снегурочки. Предварительно смазав вату заваренным крахмалом, слегка припудривали её чудо-снегом, эффект был потрясающим. Этим снегом украшали и корону Снегурочки, и шапку Деда Мороза. Удивительно, как при общей бедной жизни у государства находились возможности устраивать такие волшебные праздники для детей! Дворец пионеров – самый лучший дом творчества для детей – дал путёвку в жизнь множеству своих питомцев.
Переступив порог театра, тем более детского, я была уверена, что стану одним из творцов сказки, от сугубо исполнительской деятельности меня всегда коробило. Но, увы, оказалось, что работа декоратора почти не предполагает творчества, ты обязан быть аккуратным исполнителем, работая по эскизам художника-постановщика. И только. Но мне так хотелось окунуться в атмосферу театра, что, пожалуй, выбора у меня не было. Ведь готова же была остаться хоть в качестве уборщицы, – убеждала я себя.
Художников-постановщиков, согласно штатному расписанию, было двое: Зоя Малинина и Юрий Цветницкий. Зоя работала в паре с мужем Германом Метелёвым. Мы были ровесниками, но я робела в их присутствии, и было от чего: они только что закончили Академию художеств, единственное учебное заведение такого ранга на весь Советский Союз. Мне хотелось знать всё об этих людях: как рождается у них замысел, кто из них лидирует в семье и в работе, как они проводят свободное время, о чём разговаривают между собой. Когда я узнала, что у них есть маленькая дочка – ровесница моему сыну, у меня чуть не вырвался радостный писк: хоть что-то нас объединяет. Моя влюблённость в эту пару была явно не на пользу работе. Однажды мы что-то расписывали втроём, но с моей стороны явно получалось: «мы пахали». Я больше смотрела, как работают мои кумиры. Поразило меня, когда мы с Зоей и Герой натирали воском и потом до седьмого пота полировали сукном мебель в сцене, кажется, с трактиром, огромные дощатые, протравленные морилкой столы и скамьи. Зачем, – думала я, – кому нужен этот китайский труд? Ведь зритель этого всё равно не увидит. Меня убедили: художник обязан думать не только о зрителе, но и об актёрах. Актёр должен кожей ощутить ту атмосферу, которую предлагает художник.
Спустя какое-то время, когда я работала художником-постановщиком на Свердловском телевидении, у меня вышел грандиозный конфуз от того, что я не удосужилась соединить интересы зрителя и актёра. И сейчас стыдно вспоминать о том. Я готовила большую передачу в записи – концерт артистов оперетты. Решила провести эксперимент: не городить в студии никаких декораций, а совместить картинки с двух телевизионных камер: с одной – игру артистов, с другой – сменяющие друг друга рисованные цветные заставки. Во-первых, экономический эффект налицо, не надо тратиться на дорогие декорации, во-вторых, в этом случае, если только это получится, появляется много возможностей «оживить» передачу, придать каждому номеру только ему свойственное настроение, выигрышно подчеркнуть сюжет. На передаче работал лучший оператор студии Аркадий Лапин – человек интеллигентнейший, доброжелательный и творческий. Первую репетицию решили провести без артистов, вместо них на картинку "работали" свободные монтировщики сцены. Всё прошло замечательно, режиссёром это новшество принято. Но беда в том, что для такого совмещения всю пятисотметровую студию вплоть до пандусов и пола необходимо было «одеть» в чёрный бархат (благо, он был в наличии в закромах постановочного цеха). Когда к следующей репетиции мы приготовили студию, и явились режиссёр и артисты, на лицах был ужас. Особенно закапризничала прима. Режиссёр, схватившись за сердце, упавшим голосом произнесла: «Осталось только мне гроб поставить». Бессмысленно было отстаивать нашу задумку. Пришлось срочно ставить декорации «из подбора». Монтировщики под командованием Ю. Могиленского не подвели. Всё обошлось, но тот случай послужил мне суровым уроком. В нынешние времена высоких компьютерных технологий таких казусов, явно, быть не может.
Как-то встретились мы с режиссёром того времени К.И. Карелиным, вспомнили старые добрые времена, и он вдруг обмолвился: «Ты умела отстаивать свои интересы». Странно, что я на кого-то могла производить такое впечатление. Мне казалось и до сих пор кажется, что я совсем лишена дара убеждения. Не борец я.
Позже, узнав, какие интриги могут быть в творческих коллективах, я вновь с тёплым чувством вспоминала Зою Малинину. В ТЮЗе была генеральная репетиция «Золушки», где художник – Юрий Цветницкий. Я спросила Зою, насколько ей нравятся декорации, она не стала рассуждать или осуждать, просто и скромно сказала: «Я бы сделала по-другому».