Часть третья
Коста-Рика, побережье Пунте де Кольета
Глава сто четырнадцатая
В ожидании чуда
Коста-Рика – маленькая страна. От Карибского побережья до столицы Сан-Хосе, единственного крупного полиса Коста-Рики, меньше часа езды. Горный серпантин дорог ведёт сквозь непроходимые джунгли. В некоторых местах дорога так разбита землетрясением, что ехать по ним попросту небезопасно для жизни. Вот почему старенький, расписной, словно хохломская игрушка, Джип едет так медленно, будто пробивая дорогу сквозь зелёные джунгли.
В джипе двое – молодые мужчина и женщина. Мужчина за рулём, а усталая женщина, положив голову на руку, спит рядом с ним. Бронзовая индейская кожа и длинные тёмные усы на фоне худощавой комплекции тела говорят о том, что он настоящий Тикос*, чего нельзя сказать о его спутнице. Белокурые волосы и светлая кожа явно не вписываются в местный колорит населения. По-видимому, женщина – туристка.
Но нет, не делайте поспешных выводов, взгляните повнимательнее. Тугой, выпуклый как шар живот говорит о том, что она беременна. Видали ли вы, когда - нибудь беременных туристок? Не будем отрицать, и среди женщин встречаются такие экстрималки, но явление это более редкое, чем белая шимпанзе в джунглях Амазонки. А у мужчины за рулём, несмотря на смуглую кожу и заметно негроидные черты лица, у него голубые глаза, которые не встречаются у местного населения. Стало быть, они не местные, а только хотят походить на них. Но кто же эта странная пара?
Правильно, вы уже узнали наших героев – это Грэг и Лили Гарт. Правда, теперь они носят совсем другую фамилию – Смит, и зовут их по-другому Гарри и Саманта. Но в общении между собой они используют свои настоящие имена. Только выглядят наши герои немного по другому. Словно повинуясь дикому ландшафту бесконечных джунглей, они и выглядят как-то дико.
А всё дело в том, что с тех пор, как Грэг узнал о моей беременности – он перестал бриться и стричься, чтобы беременность и роды прошли благополучно, и у меня не случился преждевременный выкидыш. Есть такое поверье у семинолов, в которое Грэг свято верил, что вместе с волосами, можно «состричь» удачу. Я тоже не притрагивалась к своим волосам, по-русскому обычаю боясь «состричь» жизнь своему ещё не родившемуся ребёнку, хотя отрастающие густые и прямые славянские волосы, совершенно не пропускающие воздух к коже головы, мне чудовищно мешали и страшно прели в жарком и влажном климате Коста-Рики, походя превращаясь в грязные жирные сосульки. Лохматые и уставшие, мы возвращались в свой новый дом, который располагался на яхте.
Теперь в моей беременности сомневаться не приходилось. Огромный округлый живот, подпирающий разбухшие груди, ясно говорил, что я нахожусь «в интересном» положении.
Вид тропического леса за окном меня больше не интересовал. Меня тошнило от него. Впрочем, как и от всего остального. Я уже была сыта по горло красотами Коста –Рики, и теперь мне хотелось только одного – поскорее вернуться на нашу яхту, оставленную в Пунте де Кольете
Обшарпанный старичок - внедорожник – единственная машина, которую смог приобрести Грэг в этой тропической глуши за все наши деньги, уже вдоль и поперёк объехал всю крошечную банановую республику, куда зловредной шутнице-судьбе было угодно забросить двух несчастных беглецов, скрывающихся от возмездия беспощадного Американского правосудия…
Мотивируя тем, что после рождения ребёнка мне вряд ли когда удастся посмотреть на красоты Коста-Рики, я толкала Грэга на всё новые и новые приключения. И Грэг послушно выполнял мои капризы. Пока мой живот был не особенно большим, мы, не теряя драгоценного времени, объехали всю страну, неустанно любуясь тропическими красотами Богатого Берега*.
Где мы только не были. На лёгких аэропланах мы поднимались над величественными вершинами великих вулканов Ирасу и Пуас и любовались их угрожающе дымящимися вершинами и гигантскими воронками, заполненными изумрудными водами горных озёр. Катались на канатной дороге, проходящей над тропическими джунглями Рэйн Форест, почти касаясь кончиками пальцев ног верхушек причудливых деревьев-гигантов. Любовались на огненную оргию вулкана на фоне оранжевого заката. В лучах заходящего солнца Ориналь - зрелище угрожающее, почти неземное. Кажется, что ты находишься на другой планете. А сколько невиданных растений, птиц и бабочек встретили мы в тропическом лесу. Что и говорить, Коста- Рика – страна чудес!
Единственное, что омрачало моё времяпрепровождение, это то, что с тех пор, как я покинула Флориду, у меня не было никаких известий о моей бедной матушке. Я звонила из придорожных гостиниц Сан-Хосе, но бесполезно. Всякий раз звонок обрывался на короткие гудки «занято». Может, она сменила телефон?
Теперь, когда я сама находилась в преддверии материнства, я поняла, что может чувствовать мать по отношению к ребёнку. Какую непомерную степень заботы и любви я испытывала к своему ещё народившемуся крохе! О, зачем я так жестоко поступила я тогда в аэропорту. Ведь я даже не повернулась, чтобы попрощаться с родной матерью. Никогда, никогда, не прощу себе этого!
Но сегодня, мы отправились в Сан - Хосе не ради увеселительной прогулки. Шёл последний месяц моей беременности. И меньше, чем через месяц я должна была родить ребёнка. Нужно было определиться с клиникой, в которой я буду рожать. Мысль о том, что мне придется рожать в чужой, малоцивилизованной стране, среди чужих людей, языка которых я даже не знаю, повергала меня в ужас. Чтобы как-то забить тревожное ожидание неотвратимой развязки родов, я и пускалась в различные туристические авантюры. Кто знает, переживу ли я роды…
Но, увы, и этому празднику пришёл конец. Увеличившийся живот больше не позволял мне путешествовать. Вторая половина беременности стала для меня тяжелым испытанием. Я с трудом носила своё отяжелевшее тело. От увеличившейся нагрузки на ноги, моя больная нога опухла и причиняла физические мучения. Я не могла долго стоять, потому что, западая в сустав, титановая спица начинала невыносимо ныть внутри кости. Я не могла сидеть, потому что живот давил на распухшее бедро, перекрывая кровоток, и моя нога затекала. Я едва могла передвигаться на костыле, чем вызывала у местного населения любопытство, смешанное с презрительным состраданием, которое испытываешь к убогому человеку. Ещё бы, не каждый день среди чернокожего населения Пуерто-Вьехо можно встретить белокурую беременную женщину, прыгающую по пляжу на одной ноге по песку с костылем наперевес.
Горный серпантин дорог казался бесконечным. В парком воздухе снова запахло дождём. Чему было удивляться? Наступил влажный сезон, и дождь шел почти каждый день. Днём стояла непродыхаемая сорокоградусная жара, а к вечеру небеса разверзались, и лил дождь. Точнее, это можно назвать не дождем, а настоящим ливнем, который с неукротимой яростью почти каждый день обрушивался на разбухшую от влаги землю. Желтая глина и песок целыми потоками стекала с гор, и дороги, разбитые нередкими землетрясениями, почти непроходимы. Вот почему Грэг был так осторожен и ехал медленно. Нужно было быть очень внимательным, чтобы не напороться на упавшее дерево или не забуксовать в жирной грязи, стекавшей с гор, и не слететь в пропасть.
-Скоро уже, Грэг? – спросила я спросонья, силясь принять более удобное положение, чтобы размять затёкшую ногу, которую я уже не чувствовала.
-Да, милая, потерпи, мы скоро приедем. Видишь, потянулись банановые плантации, - значит, мы недалеко от Лимона. Как только выберемся на побережье - ехать будет легче.
Измученная извилистой неровной дорогой, я снова положила голову на плечо мужу и попыталась уснуть, но сон больше не шел. Больная нога давала о себе знать ноющей болью. Так всегда бывало перед дождём. От падающего давления голова болела невыносимо. Банановый лес пах теплой сыростью, смешанной со сладковатыми ароматами неведанных тропических цветов. Вот по стеклу забарабанили первые упругие капли дождя, и с шумом обрушился настоящий ливень. Видимость упала до нуля.
-Только не этого не хватало, - простонал Грэг.
Из-за потоков грязи машину пришлось остановить, и ещё целый час пережидать, пока ливень не закончится. Кажется, сам воздух наполнился водой. На мне не осталось ни одной сухой нити, но я уже не обращала на это никакого внимания. Смертельно измученная ухабистой дорогой, я поплотнее закуталась в более-менее сухое одеяло и вскоре уснула, склонившись на теплое плечо Грэга.
В салоне было душно так, что почти нечем дышать. Гадкий, вездесущий москит всё бьется в окно и мерзко пищит. По стеклу барабанит дождь, стекая крупными каплями. Господи, поскорее бы все это закончилось!
Да, несмотря на все трудности, сегодня у нас был самый счастливый день. Я узнала, что у нас будет мальчик. Сын. Грэг так хотел сына. Правда, для этого пришлось брать кровь из вены, и ещё битых три часа ждать результатов анализов, но это стоило того! Грэг хотел, чтобы я сделала УЗИ, но я наговорила ему таких ужасов об ослепленных внутри утробе младенцах, что Грэг сразу же отказался от этой опасной затеи, тем более, что он сам мало доверял профессиональзму Коста-Риканских эскулапов, готовых за доллары предложить тебе ампутировать, даже здоровую ногу.
Меня разбудил толчок. Будто Грэг задел меня своим острым локтём.
-Поаккуратнее, Грэг, не толкайся.
-Я не толкаюсь. Я сплю, - недовольно проворчал сонный голос Грэга.
Ещё толчок, ещё и ещё. Это толкался он, наш мальчик. Как странно ощущать его крошечное живое тельце внутри себя. Будто маленькая рыбка билась внутри. Я взяла шероховатую ладонь Грэга и приложила к низу живота.
-Этого не может быть! – воскликнул Грэг– Он живой! Он шевелится! Я даже ладонью чувствую, как он шевелится внутри!
Не смотря на боль в ноге, я довольно улыбнулась. Да, это было поистине удивительное ощущение –чувствовать в себе новую жизнь!
Дождь так же быстро прошёл, как и начался. Вскоре, миновав главный портовый город Лимон, с его вечной сутолокой рынков, грязными побережьями и неприглядной неряшливостью огромного порта, мы были уже дома, на родной яхте и мерно покачивались на волнах.
В августе жара в Коста-Рике почти невыносима. Днём столбик термометра поднимается до сорока градусов, и только после обеда небо заволакивает облаками и льёт спасительный дождь, а на следующий день повторяется то же самое. И так изо дня в день. Кажется, что эта вечная пытка жарой и влагой никогда не кончится.
Только здесь я узнала, что такое настоящая природная баня. Флорида с её духотой болот показалась бы мне сейчас настоящим раем. Представьте, что я при этом находилась «в интересном положении», и вы поймёте степень моего страдания.
Единственным утешением для меня было прохладное купание в лазурных водах лагуны. Каждый день часами напролёт я плавала возле яхты. Вскоре я так наловчилась плавать, что стала заправским пловцом. Вода помогала мне немного прийти в себя. Кроме того, в воде ты практически не ощущаешь собственного веса. А хотя бы немного побыть вниз животом было для меня настоящим блаженством. Правда, Грэг страшно нервничал всякий раз, когда я входила в воду, потому что сам не умел плавать. (Для коренного жителя Флориды оплошность почти постыдная).
И этот день выдался невыносимо жарким. Дышать было нечем. Липкая от влажности духота предвещала дождь. Я лежала, растянувшись на длинном шезлонге, наблюдая, как подвыпивший Крис пытался заниматься сёрфингом.
Грэг как всегда копался в своей проклятой яхте. Чтобы держаться на плаву, яхта требовала постоянного ремонта, и потому Грэг вечно что-то красил, перекрашивал, приколачивал, отколачивал - и так до бесконечности. В последнее время он посвящал все своё время своей «белоснежной малютке», как он её называл. Это «копошение» отнимало у него последние силы. (Меня, естественно, он не подпускал к этому «процессу» и на три шага).
На меня ему было ровным счетом наплевать, и я целый день была предоставлена сама себе, торча на этом проклятом шезлонге. Чтобы как-то убить время я стала изучать испанский, но это вызывало у меня только раздражение и головную боль. Тем более, что малыш всячески воспрепятствовал мне в таких неподвижных занятиях, сразу же начиная беспощадно молотить меня ногами и руками.
Вот и сейчас испанский словарь валялся у меня в ногах. Гораздо интереснее было наблюдать за попытками Криса «оседлать» волну. После обильной выпивки, которая случалась с нашим «хозяином бухты» примерно раз в неделю, наутро, вместо опохмелки, он всякий раз хватал свой борт и мчался в море, чтобы, что называется, «поймать волну». Неважно, что сезон серфинга ещё не наступил, и никаких приличных волн не было и в помине. Главное для него, как и для моего Грэга, был сам процесс.
Крис занимается серфингом
Смешно было смотреть, как, отпялив тощий зад, и, забавно растопырив волосато- косолапые ноги, этот «покоритель морей» пытался удержаться на серфере и каждый раз отчаянно летел в воду, а затем, кряхтя и отдуваясь, обратно вскарабкивался на доску. И так до бесконечности. Наконец, мне надоело наблюдать за чудачествами Криса.
До боли натянув панаму на глаза, я попыталась заснуть. Но не тут-то было! Мой слишком активный мальчик ненавидел покой, даже в утробе. Стоило мне на минутку прилечь, как малыш начинал толкаться, изо всех сил колотя меня ручками и ножками о стенки живота, будто хотел выбраться немедленно. Даже сквозь плотную шерстяную ткань трикотажного платья, (того самого платья, в котором я приехала во Флориду, и которое теперь, за невозможностью купить в этой дыре подходящей одежы для будущих мам, двумя глубокими разрезами по бокам было переделано мною в платье для беременной, отчего его передний подол юбки все равно забавно и нелепо топрщился вверх), можно было увидеть, как в местах ударов появлялись маленькие бугорки.
.
До боли натянув панаму на глаза, я попыталась заснуть
Поняв, что выспаться мне всё равно не удастся, я решила выкупаться. Скинув опостылевшее потное платье, я оказалась в одном купальнике. Синеватый живот с выпуклым пупком безобразно вываливался вперед. Не раздумывая ни секунды, я со всего маху прыгнула в воду с заднего борта яхты и поплыла. Услышав всплеск, Грэг бросил работу и стал нервно бегать по палубе.
-Ты что, хочешь установить мировой рекорд в заплыве среди беременных?! Немедленно, вылезай из воды!– закричал Грэг с палубы.
-Иди ты, Грэг! - махнула я на него рукой.
-Детка, у тебя довольно большой срок, я же беспокоюсь за тебя. Выходи из воды, - ласково стал уговаривать меня Грэг.
-Иди ты, Грэг! Мне хорошо! – только весело кричала я в ответ.
Назло мужу я продолжала плавать взад и вперёд, испытывая терпение Грэга. Вдруг, что – то больно кольнуло меня в живот. По телу пробежала судорога, словно меня ударили электрическим током, и тут же отдалось в больную ногу. Невольный крик вырвался из моего горла:
-Грэг!!!
В эту секунду я с ужасом поняла, что не могу двигать также и правой ногой. Лихорадочно взбивая воду руками, я пыталась удержаться на воде, но всё равно тонула.
В мгновение ока Грэг бросился в воду и поплыл мне навстречу. Больно схватив меня за волосы, он потащил меня на берег.
-Что началось?! - испугано спросил у меня Грэг, вытаращив на меня свои безумные голубые глаза.
-Ложная тревога, - ощупывая живот, поспешила успокоить я его. – Наверное, я просто съела что-то не то.
-Прекрати! Последние три дня ты не ела совсем! Не будем с этим шутить. Завтра же мы отправляемся в Сан-Хосе!
Мысль о больничной обстановке с её белыми стенами повергала меня в уныние.
- Грэг, мне кажется, ещё слишком рано. У нас ещё целых две недели. Что я буду делать в этой долбанной больнице?
-Это не важно. Я не хочу рисковать ни твоей жизнью, ни жизнью нашего ребёнка. А теперь идем спать. Сегодня нам нужно хорошо выспаться, потому что завтра на рассвете нам предстоит трудная дорога в Сан-Хосе…Погоди, ты что боишься?! – заметив мою испуганную бледность и смятение на лице, спросил Грэг. Ничего не ответив, я только кивнула головой, и по моим щекам побежали непрошенные слезы слабости. – Знаешь, я тоже боюсь этого, - чтобы как-то утешить меня, продолжил Грэг, - давай бояться вместе…Когда боишься вместе, то уже не так уж страшно…
-Прекрати молоть чепуху, Грэг! Конечно, тебе хорошо говорить, ведь рожать то не тебе!
-Это не имеет значения, - как-то загадочно ответил Грэг. Грустно улыбнувшись, я покрутила пальцем у виска.
От шутки Грэга стало как будто легче, но тревожное, почти явственное предчувствие, что я больше не вернусь из этой поездки, терзало мою душу. Грэг заметил это.
-Не волнуйся, детка, я не оставлю тебя там одну. Мы вернёмся оттуда втроём. Я знаю это, - он погладил меня ладонью по толстому животу. –Идем же в каюту.
Я встала и, опустив голову, послушно похромала за Грэгом.
Кто мог знать, что завтрашнего дня просто не будет…
Глава сто пятнадцатая
Киндер-сюрприз
Это случилось гораздо быстрее, чем мы с Грэгом предполагали. Толчки не были случайны. Нашей крохе натерпелось вырваться на свободу из тесного и душного крова. То, что я приняла за простое несварение желудка, не было ложной тревогой, то были предварительные схватки, которые обычно предшествуют родам. «Послы», как их называют беременные женщины. Я не вняла значению этих «послов», потому что попросту не успела. Роды обрушились на меня, как внезапная лавина. Если и правильно утверждают, что добрый аист приносит детей, то мой « добрый» аист буквально налетел на меня и клюнул прямо в затылок.
Ни в какой Сан-Хосе мы, естественно, не попали, потому что на следующее утро, едва забрезжил свет, у меня начались роды. А дело было так. Расскажу об этом самом кошмарном и самом счастливейшем моем дне по порядку.
Ночь прошла спокойно. Я спала тем безмятежным и крепким сном, которым может спать беременная накануне родов. Утром я проснулась затемно. Солнце ещё не встало из-за морского горизонта. Проблески золотистых лучей едва пробивались сквозь волны и освещали акваторию каким-то неземно красивым нежно-розовым свечением, рассыпавшихся на миллиарды бриллиантовых брызг сияющей воды лагуны. Я любила предрассветный час. Когда жары нет, а с моря дует легкий бриз.
Мысль о том, что сегодня нужно куда-то ехать тяготила меня. Последний раз пришла я попрощаться с морем. Кто знает, увижу ли я, когда-нибудь ещё это чудное зрелище морского восхода, или навсегда останусь на тихом горном кладбище недалеко от Сан-Хосе?
-Лили! Приготовь что - нибудь поесть! Нам нужно ехать, пока на дорогах нет пробок,– раздался противный голос Грэга, который сразу же прервал мои печальные раздумья. – Сегодня опять рыба с картошкой? – заныл Грэг.
-Ничего другого я в этой дыре нет, - рассердилась я, - так что радуйся тому, что есть… Сейчас я принесу чаю. На этом всё. Я тебе не кухарка!
-Ты будешь есть?! – видя мое вконец испортившееся настроение, настойчиво спросил меня Грэг.
-Ничего я не хочу! Меня опять тошнило от еды.
-Выпей хотя бы чаю! Мне не нужны обмороки на дороге.
Вода уже закипала. Я разлила чай и приготовила бутерброды. Разложив всё это на подносе, я вошла в комнату. Вдруг, я почувствовала, как что-то теплое потекло по моим ногам. Сначала я подумала, что описалась. Подобные мелкие «неприятности» уже несколько раз случались за последнее время, когда от переполненного мочевого пузыря я буквально не добегала до гальюна*. Но моча текла и текла не переставая. Я посмотрела вниз, и тут же выронила поднос. Околоплодные воды отходили! Вода хлынула сплошным потоком по ногам, и её было уже не остановить!
Мы оба понимали, что происходит, но ничего не могли предпринять, потому что не знали, что делать в подобной ситуации. Больно не было, но было странно созерцать, как из тебя, словно из крана, сплошным потоком льёт вода. Но вот воды хлынули сплошной струёй и, вдруг, так же внезапно кончились, как м начались, и в эту же секунду страшная боль свернула низ живота. Я закричала и упала на колени. Дикая режущая боль скрутила напополам, так что я не могла даже пошевелиться.
-Кажется, началось! – едва смогла вымолвить я, и, скорчившись, упала на колени, уткнувшись лицом в пол.
-Господь всемогущий, только не сейчас! - простонал побелевший, как полотно Грэг.
-Держись, детка, могло бы быть и хуже, - Грэг утешительно гладил меня по голове.
-Чего же уж хуже?! – закричала я, корчась в судороге подступившей схватки.
-Представляешь, если бы это случилось посреди джунглей. Что мне тогда делать?
-Какая разница, мне было бы так же больно там, как и здесь! Мать твою, Грэг, я больше никогда не буду заниматься твоим гребанным сексом! Никогда не буду заниматься этим дерьмом! Грэг, ну сделай же что-нибудь! Я по – ды - ха –ю!!!
-Ты не подыхаешь, детка, ты рожаешь. Терпи, скоро уже девять. В девять приходит персонал отеля. Там есть врач, он поможет тебе! Я приведу помощь!
-Помощь?! Что ты плетёшь?! Разве здесь есть помощь?! Разве в этой дыре есть хоть какая –то медицинская помощь?!!! – я схватила Грэга за отросшие волосы и потянула на себя. – Я подохну от боли, и никто не придёт ко мне на помощь! Никто! - я забилась от боли и истерики. – Им плевать на меня! Всем плевать! Тебе тоже! А-а-а-а-а!!! – нечеловеческая боль разрывала мой живот. – Я потянула руку вниз, но Грэг с силой перехватил её на пол- пути.
-Не сметь! Воды уже отошли! Ничего трогать нельзя! На руках могут быть микробы!
-Отпусти, отпусти меня! Мне и так больно!
-Хорошо, давай успокоимся и оба возьмем себя в руки. Я просто подойду и взгляну, что там, ОК?
В ответ я только кивнула головой. Грэг осторожно приподнял одеяло, и тут же выронил конец.
-О, боже! Так спокойно, сейчас я беру машину и еду в Пиниллу! Главное ничего не предпринимай сама, ОК?!
-Грэг, Грэг, ты хочешь оставить меня одну?! – забеспокоилась я. –Что я буду делать одна?!
-Рожать!
-Как рожать?! Ты сошел с ума!!! Умоляю тебя Грэг, ради всего святого, не бросай меня здесь одну!
-На машине это займёт всего лишь десять минут. Я возьму врача, и вернусь с помощью. Все равно один я ничем не смогу тебе помочь. Я ни х..на не понимаю в акушерстве!!! Я ни х..на не понимаю, как маленькие дети появляются на свет!!! Я не смогу принять ребёнка!!!
-За то ты быстро сообразил, как заделать ребёнка!!! Набитая дура! Я знала, знала, что тогда надо было использовать этот чертов презерватив! Натянуть бы его на твою дурную башку, Грэг! Куда рожать?!! Зачем всё это дерьмо?!! А-а-а-а!!! – новая волна схваток ударила в мой живот. - Нет, не слушай меня! Беги, Грэг, беги!!! Ты прав, сиденьем ничем не поможешь!!! – словно опомнилась я. -Приведи врача, умоляю, приведи, хоть какого-нибудь врача, иначе я умру!!!
-Я скоро, детка, скоро, только держись!!! Дождись меня, я мигом!!!
Грэг выскочил из каюты, а я осталась одна наедине со схватками и нечеловеческой болью.
«Он вернётся, вернётся, - уверяла я себя. - Нужно только дождаться. Как заглушить боль? Иначе я умру. Это не вынести, никто не вынесет. Нужно двигаться. Нельзя просто лежать и сосредотачиваться на схватках. Неужели, моя мать испытывала то же самое? И теперь пришла моя очередь расплачиваться за новую жизнь? Нет, там были врачи, они помогали, там была медицинская помощь, наркоз… Мне никто не поможет. Если я не рожу сама, то умру. Природа убивает слабых! Таков её извечный жестокий закон! Я не хочу умирать, - значит, я должна вытерпеть всё. Я должна сама пройти через всё от начала до конца. Двигаться, не сидеть на месте, только не сидеть».
Я встала на четвереньки и принялась ползать вокруг кровати. Шаг за шагом, шаг за шагом. Это отвлекало, но ни насколько не уменьшало страшной боли.
«Боль нужно заглушать болью». Чтобы не кричать, я попыталась закусить губу и добилась того, что из губы хлынула кровь. «Нет, нужно более сильное средство». Мой взгляд упал на столик, где стоял электрочайник с кипятком. «Это то, что нужно. Как только снова начнутся схватки, я опущу руку в кипяток. Боль перебьет боль. Нужно только успеть до начала следующих схваток, иначе мне не удастся обмануть собственный мозг».
Тем временем в медицинский кабинет гостиницы Асиенда Пинилла влетел ошарашенный Грэг. Сверкая безумными глазами, он набросился на дежурившую там молоденькую сестричку и стал трясти ее за плечи.
- Моя жена рожает!!! Там!!! -задыхаясь от бега заорал Грэг. – Нужно немедленно ехать!!!
Медсестра, молоденькая девушка, плохо говорившая по-английски, поначалу приняла Грэга за грабителя и хотела нажать на тревожную кнопку, чтобы вызвать охрану. Обезумевший взгляд и заросшее волосами лицо как нельзя лучше подтверждали это. Но в качестве последнего аргумента Грэг сунул ей в лицо пачку пятисотдолларовых купюр. Это подействовало.
-Queґpasoґ, Sener? Nacesita mi ayuda?*
-Моя жена рожает! Понимаете, Mi esposa*… -дальше Грэг запнулся. Все его знания испанского языка были исчерпаны. Он показал руками большой живот. - Рожает, понимаете. Nin”a, nin”a!* – закричал он.
Дальше объяснять Грэгу не пришлось. Смекалистая девушка сразу поняла, в чем дело. Схватив чемоданчик с инструментами, она выскочила вслед за Грэгом. Вскоре маленький Джип летел навстречу морскому ветру.
Живот снова затвердевал. Это предвещало новую, уже решающую схватку. Я чувствовала, что ребенок на подходе. Живот скрутило в потугах. Кажется, что внутри тебя плоть внутри разрывается на куски. Боль поглощает всё. Из горла вырывается крик, но вот потуги отхлынули, словно волна, но лишь для того, чтобы дать передышку на какую-то долю секунды. Живот снова делается твердым, как камень. «О, нет. Мне больше не вынести этого!» Не дожидаясь боли, я опускаю кисть в бурлящий кипяток. В первую секунду кажется, что руку обдало холодной струёй, но потом следует болевой удар. Рука варится заживо!!!
-А-а-а-а!!!
-Что ты делаешь?! - заорал знакомый визгливый голос. - Не смей! – Грэг подскочил ко мне и силой вырвал мою руку из чайника.
Грэг. Это был мой Грэг. Он вернулся. Заглушенная новыми ощущениями боли, схватка как будто растворялась по всему телу единой ноющей болью.
-Ты нашёл врача, Грэг?!!
-Да, да, милая, я привел помощь! Теперь всё будет хорошо!
Передо мной стояла совсем юная девчонка в белом халате, скорее напоминавшая медсестричку из порнофильма, чем опытного врача.
-Мать твою, Грэг! На каком пляже ты подцепил эту девку?! Я же сказала, мне нужен врач, а не потаскуха!!!
-Она единственная, кого я нашёл в лечебнице. Она знает, как принимать роды. Она сделает всё, что нужно.
-Грэг, ты что, издеваешься?! Что может знать эта девочка, когда она сама почти ребёнок. Мне надо в больницу, Грэг, понимаешь, в больницу, в больницу! – От боли я схватила Грэга за футболку и стала рвать её ногтями. – Если ты немедленно не отвезёшь меня в больницу, я подохну здесь, прямо при тебе! Слышишь, подохну!
-Успокойся, детка. Давай просто сделаем это.
-Что сделаем, Грэг?!
-Ребенка.
-Ты ненормальный…ты…
-Нет, больница, нет, - словно в подтверждении слов Грэга замахала руками смуглолицая красотка. - Слишком поздно.
-Грэг, что она плетёт?!
-Мы никуда не едем, - почти радостно заявил Грэг. –Тебе придётся рожать здесь.
-Вы что, оба спятили?! Нет, это невозможно! Вы что не понимаете?! Я не смогу сделать этого здесь, я подохну!
-Esta“s es tranquilo, el se;ora*.
-Что она говорит, Грэг?! Что, спокойно?! Как, вообще, можно успокоится в такой ситуации?!
Я с ужасом стала наблюдать, как сеньорита раскрывает свой чемоданчик. Послышалось позвякивание хирургических инструментов! Этого звука я боялась больше всего на свете!
-Сеньорита, милая, что вы собираетесь со мной делать? – вытаращив глаза, спросила я по-русски.
Но ничего не понимавшая «милая» сеньорита уже не слушала меня. Она одела на лицо маску. Это испугало меня ещё больше. «Будут резать», - решила я.
Я приподнялась, чтобы вскочить, но Грэг силой уложил меня обратно на постель. Послышался хлопок– это сеньорита натягивала на руки резиновые перчатки и почти с силой раздвинула мне ноги в коленях.
«Сейчас она разрежет меня надвое, а Грэг будет держать». Ужас вызвал прилив новых схваток. На этот раз все было слишком серьезно. Я почувствовала, что ребенок был уже на подходе. Это ощущалось по давлению на прямую кишку. Ещё одно усилие - и ребёнок появиться на свет. «Неужели, она станет меня резать?»
Она приблизила ко мне свою руку и положила на живот…
-Presiona”is, el se;ora*.
…а затем резко надавила. Болевой удар последовал мгновенно. Я закричала, что было сил, но голос сорвался в безмолвие. От сильных потуг у меня заложило уши, я больше не слышала собственного крика.
Последнее, что я помню, кроме страшной боли, разрывавшей меня напополам, это красивые и внимательные глаза сеньориты, побледневшее, как у покойника, лицо Грэга, его широко открытые безумные глаза… «Черт бы тебя побрал с твоей деткой, Грэг! Ты такой же как он, как все мужики! Я нужна тебе только, как машина по производству детей! Кусок мяса!» Всё поплыло перед глазами. Звук погас. Грэг что-то говорил мне, но я не слышала. Будто в немом кино.
Из вздувшейся от напряжения цели показалась лиловая головка ребенка. Как только крошечная головка вышла настолько, что её можно было обхватить ладонями, акушерка громко приказала Грэгу:
-Тяните! - И, повинуясь её приказу, уже не осозновая, что он делает, бледный от полуобморока Грэг схватил меня за подмышки и силой потянул на себя, сеньорита – на себя. Нас буквально растащили в разные стороны. Одним невероятно ловким движением моя молоденькая повитуха выхватила ребенка, и через секунду беспомощное тельце уже болталось на её руках. Весь сморщенный и красный, новорожденный огласил мир своим первым криком, когда, откинувшись на окровавленные простыни, я потеряла сознание.
Уже проваливаясь куда-то глубоко, я всё ещё могла слышать, как младенческий крик все нарастал и нарастал, становясь все более громким. «Неужели это он, мой мальчик. Он родился!» - в последний момент радостно подумала я и… исчезла. Пытаясь привести меня в чувство, перепуганный Грэг бил меня по лицу. Лиловый кусок мяса лежал на моём животе. Он кричал - он был живой!
-Usted nacio” una nin”a*. Девочка. Девочка, сеньор, девочка.
-Девочка?! –воскликнул обрадованный Грэг. Неожиданный сюрприз обернулся для него ещё большем счастьем. Если бы, как и положено, у нас родился мальчик, Грэг, наверное, не так бы обрадовался его появлению, как этой крошечной девочки. – Слышишь, Лили, у нас родилась девочка!
-О, нет, только не это, - простонала я и, схватившись за голову, и снова безжизненно упала на подушки.
Зажав пуповину хирургическими ножницами с двух сторон, острый скальпель разорвал то, последнее, что делало нас когда-то единым целым. Крошечный красновато-лиловый человечек покатился в жизнь.
Пуповина – было то единственное, что пришлось «резать» страшным инструментом хирурга – скальпелем, но этой боли я уже не почувствовала, потому что в пуповине нет нервов.
Как только пуповина была перерезана - я поняла, что всё уже позади.
С первых дней и на всю жизнь
Глава сто шестнадцатая
Неоправданная ревность
Акушерка пеленала отчаянно сопротивлявшееся красное существо, изо всех сил пытавшееся снова принять привычную внутриутробную позу. Несмотря на своё крошечное сморщенное тельце, новорожденная кричала так сильно, что перепонки готовы были лопнуть. Этот крик переходящий в неистовый визг начинал меня мучить, как и пульсирующая болью ошпаренная рука.
-Грэг, ну почему она кричит?! Зачем она ещё больше мучает меня? Пожалуйста, сделай так, чтобы она, наконец, заткнулась! Хоть на секунду…
-Все новорожденные кричат, – успокаивал меня все ещё бледный, как полотно Грэг. Холодной шершавой ладонью погладил меня по мокрым от пота волосам. – Это нормально.
-Смотри, чтобы эта женщина не украла нашу девочку! Белый ребёнок здесь дорого ценится! – на всякий случай пригрозила я пальцем Грэгу. После всего мне хотелось только одного – спать.
- Не волнуйся, милая, я запер двери, - прошептал Грэг мне на ухо и поцеловал в моё мгновенно похудевшее от пережитых родовых мук лицо.
Грэг подошёл к акушерке, чтобы проследить за тем, что она делает.
-Скажите, а вы уверены, что эта девочка? – задал Грэг нелепейший вопрос.
-Точно так же, как и в том, что вы мальчик, - не моргнув глазом, со всей серьёзностью ответила сеньорита, которая плохо разговаривала по-английски.
Живот снова затвердевал. Было ощущение, что схватки возвращаются. «Как после?! Ещё один ребёнок!» - с ужасом предположила я. – «Этого не может быть…» Однако, после девочки, вместо долгожданного мальчика удивляться ничему не приходилось. К счастью, мои худшие опасения не подтвердились. Остаточные схватки вытолкнули теплый послед, который темно - кровавой массой свалился на белые простыни. Мне почему-то стало стыдно за это, хотя я была ни в чем не виновата.
Я заметила, что в этот момент, пока моё тело в последних родовых судорогах старательно избавлялось от последа, моя юная акушерка, оживленно жестикулируя, разговаривала о чём-то с Грэгом на «испанском английском» -странном наречии, характерным для жителей Флориды. Мне показалось, что Грэг приветливо улыбается ей в ответ.
Я попробовала подозвать её, но мой охрипший голос был настолько слаб, что едва был громче мышиного писка. «Она что, так и оставит меня истекать здесь кровью», - с ужасом подумала я. –«Должно быть, им обоим плевать на меня».
-…ей все равно нужно больницу. Может начаться родильная горячка, и тогда мать и ребенок могут умереть.
-Это уже моё дело. Они моя семья, и я сам отвечаю за них, - сурово отрезал Грэг. (Он ни в коей мере не улыбался, как мне показалось). – Вы получите свои десять тысяч, сеньорита, и забудете, что произошло здесь.
Юная моя акушерка задумалась. Десять тысяч долларов для неё было целым состоянием. За эти деньги она могла на несколько лет избавить от бедности всю свою многочисленную семью. А когда в такой нищей банановой республике, как Коста-Рика, где среднемесячный доход взрослого мужчины редко превышает сто долларов, если речь заходит о деньгах, даже святой врачебный долг отступает на второй план.
-Да, и не вздумайте вымогать у меня большую сумму – я всё равно не дам, - пробурчал Грэг.
-Хорошо. Я сделаю, как вы хотите. Но, как врач, со своей стороны я сделаю всё возможное, чтобы не началась родильная горячка. Остальное – на вашей совести.
-ОК, а теперь займитесь моей женой.
Обваренная рука пульсировала невыносимо ноющей болью. Акушерка аккуратно промокала тампоном раздувшиеся от ожога пальцы.
-Надо же было так, сунуть руку в кипяток, - стараясь придать своему дрожащему голосу непринужденное звучание, сетовал Грэг. – Честно, я бы так не смог.
-Мне действительно было очень больно, Грэг.
-Потерпите, сеньора, осталось совсем немного, - ответила сеньорита на ломанном английском. –Я вколю вам обезболивающее, боль уйдёт, и вы сможете немного поспать.
-Как мы назовём нашу девочку? – ласково спросил Грэг, вытирая пот с моего лица.
-Давай назовём нашу малышку в честь этой обворожительной молодой сеньориты, которая приняла её, в память о моём втором рождении. Ты согласен, Грэг?
-Да, Лили, пусть будет так, как ты хочешь, - в такую минуту Грэг не осмелился перечить мне, чтобы не расстроить меня ещё больше.
-Как вас зовут, юная сеньорита? – простонала я.
-Рубия Карбонель, семейный психотерапевт. В настоящее время прохожу практику на асьенде Пинилла а качестве медсестры, - проговорила она почти заученные слова, потом добавила, – другой работы в этой дыре всё равно нет. Услышав это откровение, Грэг чуть было не пролил пузырёк со спиртом мне в глаза.
-Спасибо, Грэг, ты нашёл правильного врача – семейный психиатр, говорящий на испанском, нам обоим сейчас не помешал бы.
-Психотерапевт, - тактично поправила меня хорошенькая сеньорита. -Я же пыталась объяснить вам, сеньор, что я не акушерка, - виновато стала оправдываться девушка.
-Какая теперь разница, Грэг. У нас родилась дочь!
«Рубия. Да, ну и имена у этих костариканок, и нарочно не придумаешь. Видно, такова уж у девочки судьба», - подумала я про себя. - «Что ж я привыкла доверяться судьбе. Пусть будет Рубия. Рубия от слова рубль. Мой маленький рублик на счастье».
-Пусть будет как оно есть –Рубия. Ведь, кажется, «Рубра» в переводе с латыни –«Несокрушимая» или «Неистовая». Не такое уж плохое имя для новорожденной малютки, которая едва подаёт признаки жизни.
-Руби! – внезапно осенило Грэга. – Мою дочь будут звать Руби!
-Пусть будет Руби, -грустно вздохнула я. – Тем более цвет кожи у нашей малютки как раз подходящий – рубиновый. А сама подумала: «Уж это куда лучше, чем какая-то дурацкая Рубия. И всё-таки, какие трудные имена у этих коста-риканских сеньорит».
Кричащий свёрток затих. Должно быть, уснул … или умер. Какая разница. Лишь бы не орал. Мне, вдруг, стало всё безразлично, и эта новорожденная девочка, и Грэг, и эта безупречно юная сеньорита, улыбающаяся моему мужу. Единственное, что я хотела – это забыться глубоким сном …вырубиться, чтобы хоть немного отдохнуть от боли. Должно быть, во мне изначально никогда не было никакого материнского инстинкта. Даже в детстве я никогда не возилась с куклами, а предпочитала обряжать в разноцветные одежки стилизованных игрушечных зверят: плюшевых медвежат, зайчат… Свежие чистые простыни располагали к приятному отдыху, в котором я так нуждалась теперь. Вскоре боль стала уходить куда-то далеко-далеко, и, измученное родами, тело стало медленно погружаться в сон.
Проснулась я, когда было уже совсем темно. По привычки беременной я потянула руки к животу. Но живота больше не было! Эта новость ошарашила меня в первую секунду, но боль в руке снова напомнила мне о произошедшем. «Конечно же, я родила! Как можно женщине забыть о том, что у неё родился ребёнок?». Белоснежный сверток с крошечным красным личиком неподвижно лежал на столе в глубине каюты. Он казался мертвым, как только что ампутированная рука с торчащей наружу мясной окровавленной культей, завернутая в бинты. Единственная разница – сверток дышал, он жил…сам по себе…
Не решаясь вставать, я просто лежала неподвижно и прислушивалась к тихому дыханию новорожденной. Вдруг я услышала какой-то ещё звук. Это был едва слышимый женский стон. Нет, я не могла ошибиться. Затаив дыхание, я вся превратилась в слух. Вот стон повторился. Я бегло оглядела спальную каюту, Грэга нигде не было.
«Как же я могла не догадаться сразу? Эти её улыбки, эти двусмысленные заманчивые жесты. Грэг как-то раз сам признался мне, что он возбуждается, только тогда, когда испытывает сильный стресс. Мои внезапные роды достаточно сильный стресс для него. Они думают, что я сплю и ничего не слышу».
Ярость придала мне сил. Опустив босые ноги на пол, я попыталась идти, но меня тут же повело в сторону. После родов тело казалось невесомым. Мой мозг ещё не привык к отсутствию тяжести огромного живота.
Опустевший живот безобразно вывалился вперёд, словно порожний мешок. Чтобы не упасть, я оперлась на стену, и, придерживая отвисший живот руками, осторожно пошла к двери.
«Я застукаю их с поличным! А что будет потом – мне всё равно!». Ревность лишала меня рассудка. Размахнувшись кулаком, я со всего маху ударила в дверь обожженной рукой. Дверь с грохотом отворилась….передо мной сидел Грэг, совершенно один.
Положив голову на стол, бедняга дремал перед включенным телевизором, по которому шёл какой-то второсортный допотопный американский порно-фильм, которые ещё демонстрируют на Коста-Рике туристам.
Грохот двери разбудил Грэга. Ещё с две минуты он спросонья беспомощно моргал большими, ничего не понимавшими глазами.
-Э-э, - покачала я головой, - Так вот чем ты здесь без меня занимаешься, Грэг, - рассмеялась я.
-Господь всемогущий, что ты здесь делаешь?! - удивился Грэг, поспешно выключая телевизор. –Тебе ещё рано ходить!
-Но я уже хожу, -улыбаясь, возразила я. – Правда, пока не знаю, смогу ли я теперь писать.
Грэг подхватил меня на руки, и понёс на постель.
-Спит.
-Спит.
-По-твоему это нормально, что малышка спит столько часов. Проверь, дышит ли она!
-Не болтай ерунду, - рассердился Грэг, – конечно дышит.
-А ты проверял?!
-Зачем проверять, я и так вижу, что она дышит.
-А если тебе это только кажется! А вдруг наша малышка умерла, а мы, как придурки, стоим тут и смотрим на её безжизненное тельце! - почти заплакала я.
-Ладно, ладно. Я проверю. – Грэг протянул дрожащую руку в синюю полотняную колыбель и осторожно дотронулся до белого свёртка, лежащего там.
-Она тёплая, - поспешно отрапортовал Грэг, одёрнув руку, будто малышка была не теплой, а раскалённой.
-С тобой все понятно, папаша, - рассердилась я.
-Не трогай, ты разбудишь её!- шёпотом закричал Грэг, толкнув меня в плечо.
Не став слушать Грэга, я взяла белый свёрток на руки и поднесла к лицу. Малютка скорчила недовольную мордочку, и, хотела, было, уже заплакать, но я прижала её к сердцу, и она успокоилась.
-Живая, - удостоверившись, радостно прошептала я, кладя малютку в её по-мальчишески синюю колыбельку.
-А с чего ей умирать?- улыбнулся Грэг. –Смотри, осторожно, не урони!
-Не уроню…Вот что, Грэг. Я пойду спать, а ты следи за малышкой, чтобы она не перевернулась и не задохнулась во сне.
-Хорошо, - буркнул Грэг, и, вздохнув, задумался, глядя в одну точку. Он очень хотел спать, но от нервного перенапряжения он упорно не мог уснуть, и все время не отрываясь глядел на сморщенное крохотное личико ребенка…Мне тоже не спалось в этот предрассветный час, потому что я выспалась днём. Я просто лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Чадившая палочка камфары наполняла комнату тёплым ароматом смолы, и, отгоняя назойливых кровососущих насекомых, обволакивала помещения синей дымкой. Снова забарабанил вредный душный дождь, и в нашем маленьком сухом мирке стало так уютно, что хотелось визжать от восторга. Я была так счастлива, что это невозможно передать словами!
-Единственное, чего я не могу понять, - прервая мою идиллию, послышался скрипучий мальчишичий голос Грэга из темноты. –Почему девочка? Ведь анализы показали, что родится мальчик.
-Тащи сюда эту долбанную бумажку. – Я взяла маленький фонарик и стала водить по исписанному кривым медицинским почерком листу. –Так и есть, Саманта Смит. Эту фамилию я прочитала четко, только внизу, где находилась пометка «отец ребёнка» – Доминик Смит. «Черт бы побрал эту вездесущую Саманту Смит, и тут она путает мне карты», - с усмешкой подумала я.
– Саманта и Доминик Смит, - громко прочла я вслух. – Грэг ты случайно не Доминик?
-Нет, я же Гарри, ты что, забыла? – неловольно проворчал Грэг, покручивая пальцем у виска.
-С ума спятить! Эти болваны из госпиталя Сан-Хосе всё напутали. Они дали нам чужие анализы, - рассмеялась я. – Вот будет сюрприз для этого Доминика, когда у них родиться мальчик! Ты, наверное, расстроен Грэг?
-Из-за чего?
-Из-за девочки.
-Когда она родилась, я понял что никого, кроме этой девочки мне не нужно.
-Вот дурак, - тихо добавила я про себя и закрыла глаза.
Начало светать. Розовое солнце пробивалось сквозь толстые облака дождя. Шум ливня уводил в сладкую страну снов…
Вскоре мы все трое спали своих «колыбельках». Я – развалившись посреди кровати, малышка в своей темно синей колыбельке на столе, а Грэг, свернувшись калачиком на кресле.
…А великий старик Океан, тихо укачивая на волнах, пел колыбельную песню…
Глава сто семнадцатая
Она слепая !!!
В ту первую мою ночь мне снилось что-то приятное. Даже сквозь постоянную ноющую боль в обваренной руке цветные тропические пейзажи и образы сменяли друг друга все быстрей и быстрее, так что я ничего не могла понять, ни на чем зафиксировать своё сознание. Вам когда-нибудь снились цветные сны?
Вдруг, противный свист от чайника вторгся в безмятежную картину сна, и все безмятежные тропические образы, и звуки стали рассыпаться, как осколки зеркала.
Свист становился всё сильнее и навязчивее. Я проснулась. Несмотря на приятный сон, голова болела страшно, словно в огне. Я открыла глаза…и проснулась снова.
В каюте было тихо. Только шум далёкого прилива подчеркивал тишину. Всё это мне показалось. Я снова схватилась за живот, и испытала тот же ужас. Живота опять не было! Что за бред, зачем он мучит меня снова и снова? Было ощущение, что я потеряла половину себя. Меня ампутировали …наполовину и выбросили все ненужное. Противный звук повторился, только теперь это был не свист, а слабый едва уловимый писк или визг, тонкой стрункой режущий уши.
Конечно же, это кричит белый сверток. Рассудок снова возвращался. Я начинала вспоминать, что произошло со мной. На кресле возле колыбели, задрав кверху нос и приоткрыв рот, в позе христианского мученика, дремал Грэг. «Неужели этот лох ничего не слышит?! Как можно не услышать плача собственного ребёнка!»
Красное сморщенное существо, связанное по рукам и ногам, отчаянно извивалось в пелёнках, словно червячок в своём коконе. На это было невыносимо смотреть. Я подошла к колыбели, и распеленала мою малышку. То, что представилось моим глазам, чуть было тут же не убило меня на месте.
Передо мной лежало непонятное крошечное существо, густо красного цвета, всё сморщенное и трясущееся от крика. На малышку было больно смотреть, до того она была жалкой и худенькой, что все её ребрышки можно было пересчитать по пальцам. Лиловые дистрофичные ручки и ножки , похожие на палочки, беспомощно болтались в воздухе, будто хотели поймать что-то невидимое в воздухе. Странно, я раньше никогда не думала, что у новорожденных могут проступать рёбра, обычно я представляла их кругленькими и пухленькими, как мячики купидончики-ангелочки, но моя малышка была настолько худой, что через мембрану её тонюсенькой кожи можно было разглядеть каждое крошечное ребрышко маленького скелетика.
Но не это поразило меня больше всего. Голова малышки была безобразно вытянута и перекошена в левую сторону, а глаза … закрыты! Я поводила рукой возле её личика - никакой реакции не последовало. Несчастная крошка! Она была слепа! Моя дочь родилась слепой! Стон отчаяния вырвался из моей груди, и я захлебнулась в горьких рыданиях.
Грэг проснулся оттого, что сквозь сон услышал, как рядом с ним кто-то плачет. Но какой странный это был плач, не то женский, не то детский – сразу разобрать было нельзя. Всхлипывающий женский плач был то один, то перерастал в тоненький визг младенца. Нет, он не мог ошибиться. Плакал ребёнок. «Но откуда здесь ребёнок?» - подумал Грэг. Чтобы выяснить это, Грэг с силой заставил себя проснуться.
Когда Грэг открыл глаза, то увидел странную картину: над колыбелькой, положив голову на ладони, сидела его Лили и слезно рыдала над совершенно голеньким кричащим младенцем, беспомощно размахивающим кулачками перед самым её носом. Солёные слезы капали одна за другой на голое тельце ребёнка.
Память мгновенно восстановила произошедшие события. Грэг подумал, что ребёнком случилось что-нибудь непоправимое.
-Что с ней?! Что с моей крошкой?! – Грэг вскочил, словно ошпаренный и бросился к колыбельке. Его безумно испуганные голубые глаза были широко раскрыты.
-Она слепая, Грэг!!! Она слепая!!! – закричала я в истерике. – Я родила тебе больного ребёнка! …Заморыш!
-Что ты несёшь?!!! – заорал Грэг, грубо оттолкнув меня от колыбельки.
-Разве ты не видишь, её глазки закрыты! А-а-а-а-а!!! Она не реагирует на раздражители!!!
Грэг опустил руку и поводил пальцем перед красной от натужного крика мордашке. Крошечная ладошка крепко схватила папу за палец.
-Какая же она слепая, смотри, как славно держится за палец! Настоящая рестлингерша! - рассмеялся Грэг.
-Это ничего не значит! Это может быть простым условным рефлексом, - сквозь слёзы простонала я.
- Да, пошла ты знаешь куда со своими условными и безусловными рефлексами! – вдруг, не выдержав, со злости заорал на меня сорвавшийся Грэг. - Какой бы она ни родилась - она моя дочь, и я буду любить её такой, какая она есть! А ты, дура, вместо того, чтобы болтать о всякой чуши лучше бы накормила нашу малютку, а то от твоего нытья молоко прокиснет быстрее, чем малышка сделает свой первый глоток!
Здравствуй, папа!
- Ну что, моя маленькая, тебе холодно? – со всей нежностью обратился к ребенку Грэг. – Сейчас мы укроем тебя, нашу маленькую девочку и отдадим её нашей непутевой маме. –(Грэг с сердитым упреком сверкнул на меня глазами). - И у нас всё будет хорошо, - Грэг бережно запеленал малютку и, поцеловав в макушку безобразно вытянутой головки новорожденной, бережно вручил её мне.
Тяжело вздохнув, я расстегнула халат и высвободила одну грудь. Сморщенный и красный человечек сразу всё понял. Едва разбухший от молока сосок коснулся её красной капиллярной щёчки, малышка жадно схватила грудь и стала лихорадочно сосать, будто никогда в жизни не ела. (Так оно и было).
-Смотри, сосёт, - обрадовался Грэг, а сам про себя подумал: «Кто знает, может, и доживет до завтрашнего дня».
-… Я же говорил, малышка вся в меня, - стараясь придать своему расстроенному голосу веселую непринужденность, попытался успокоить меня Грэг. - Меня мама тоже родила на заднем сиденье автомобиля ровно на две недели раньше срока. Я был таким тщедушным младенцем, что никто не верил, что я доживу до следующего дня, но я был живуч и выжил. И теперь, как видишь, жив и здоров, - попытался успокоить меня Грэг
-А, значит, я продолжила вашу семейную традицию…рожать недоношенных заморышей в не отведённых для этого местах…- уже не обижаясь на Грэга, грустно усмехнувшись, ответила я.
-Не болтай чушь! Акушерка сказала, что девочка доношенная и абсолютно нормальная. Я сам лично пересчитал все её пальчики на руках и ногах – всё на месте… Просто она ещё очень маленькая. Это они сначала все маленькие, а потом они становятся большими, - для прощей ясности Грэг сделал рыбацкий жест руками, словно показывал маленькую и большую рыбу. – Посуди сама, если бы она была большой, как бы ты её вообще родила? – с видом знатока то ли в шутку, то ли всерьёз прибавил он.
-Не делай из меня дурочку, Грэг. Две недели. Куда делись две недели? Беременность длится двести восемьдесят дней. Куда, по-твоему, задевались тринадцать с половиной дней?!
-Наша девочка просто поторопилась.Я же говорю: никаких признаков недоношенности нет! В самом начале моей жизни со мной было то же самое, как сейчас помню…
-Болван, Что ты мог помнить, когда родился, - покрутила я пальцем у виска.
-Меня принял на заднем сиденье машины Дядя Сиз...Я тоже был заморышем, и никто не думал, что я выживу тогда, но я выжил.
-Это и видно…Послушай, Грэг, я уже миллион раз слышала эту историю про доброго дядюшку Сиза, а теперь просто, прошу тебя, помолчи немного –нашей малютке нужна тишина.
Повинуясь мне, Грэг приложил палец к губам, а я отнесла белоснежный свёрток обратно в её темно синюю кроватку.
-Мне кажется, Грэг, что яхта – не подходящее место для новорожденной девочки. У нас есть деньги. Почему бы нам не снять лучший номер в каком-нибудь отеле?
-Наша «Жемчужина…, - Грэг запнулся, – яхта, будет чище всякого здешнего отеля в пять звёзд.
-Я знаю, почему ты отказываешься переезжать - ты не хочешь бросать свою долбанную яхту! Эта лодка тебе дороже меня с дочкой вместе взятых! Грэг, эта посудина приносит нам одни несчастья!
-Я остаюсь здесь не из-за яхты, а из-за безопасности дочери.
-Из-за дочери?! Не ври, Грэг!
-Да, самое страшное для неё теперь подхватить какую-нибудь инфекцию, которых в этих обезьяньих тропках полным-полно. В гостиницах много разных людей. Все будут интересоваться новорожденной, и кто-нибудь непременно заразит её. Я не хочу терять своего ребёнка. Понимаешь, не хочу! Здесь, кроме нас, никого нет. И нашей девочке ничего не грозит.
-Здесь нет элементарных удобств. А что будет с нами, если налетит тропический шторм?!
-Будем уповать на небеса, - зевнул Грэг и, спрятав руки между колен, заснул.
«Проклятый сектант», - подумала я.
-Да, Грэг, ещё - нужно купить для нашей девочки коляску.
-Боюсь, в этой глуши это труднее, чем достать настоящий снег, - сквозь сон пробубнил Грэг.
Глава сто восемнадцатая
Она глухая!!!
Спустя несколько дней малышка преобразилась: родовая припухлость прошла, и на меня своими небесно-голубыми глазами - вишнями смотрело самое прекрасное в мире личико – личико моей доченьки. Глаза достались ей от Грэга. Трудно было представить, что эта прелестная крошка родилась всего каких-нибудь две недели назад, до того она была хорошенькой. Головка малышки выправилась, так что лёгкий перекос крохотного черепка был едва заметен. Грэг сказал, что со временем это совсем пройдёт. Но слова Грэга мало обнадежили меня. Впрочем, Руби совсем не беспокоил этот крошечный изъян формы головы. Наверное, можно жить и со скошенной вбок головой. Впрочем, стоило ли так отчаиваться. Она девочка. Когда вырастут волосы – будет совсем не видно. А ума девчонке надобно совсем немного. Господи, я кажется начинаю сходить с ума…
Вообще, обнаружение болезней и изъянов у только что начавшей жить малютки было скорее следствием моей постродовой депрессии, чем реальным медицинским фактором. Я до смерти боялась, что моя малютка заболеет и умрёт. Это стало навязчивой идеей. Моё сердце опускалось от ужаса, когда я видела, что младенец ведёт себя как-то не так. Если она дрожала, я содрогалась от страха, думая что у ней начинается тропическая лихорадка. Когда она поджимала ручку или ножку, я бледнела от ужаса, вспоминая о полиомиелите. Однажды я заметила, что на затылке Руби недостаёт волос и тут же подумала о рахите. Приехали. Облысение объясняло всё, и форму её странного черепа, и то, что она оставалась такой же худышкой, как и при рождении, хотя ела очень много, так, что скоро грудного молока ей стало попросту не хватать…
-Это ничего не значит. Все дети вытирают волосы на затылке, - спокойно объяснил мне Грэг. Но эта мысль всё равно подтачивала меня, как вода ледяную корку.
А сегодня я заметила, что малышка не реагирует на своё собственное имя…
-Она глухая!!! – что было сил в отчаянии закричала я.
-Что ты говоришь?! – переспросил Грэг. Он не расслышал меня из-за своего плеера, с которым он в последнее время никогда не расставался. Это помогало заглушить вечный плачь Руби.
Со злости я вырвала плеер из его оттопыренного уха и закричала прямо туда.
-Глухая!
-Кто глухой? -продолжал делать из себя дурачка Грэг.
-Ты глухой, болван! Я говорю, что наша крошка глухая! Она не реагирует на звуки! Она даже не слышит, когда я зову её по имени.
-Прекрати молоть чепуху! Она ещё слишком маленькая, чтобы откликаться на свое имя. Мне достала твоя долбанная мнительность! В прошлый раз ты утверждала, что она слепая! - взвизгнул рассерженный Грэг.
-А, по-твоему, нормально, что девочка не реагирует, даже на своё имя?!
-Что ты хочешь, Руби ещё слишком маленькая.
-Нет, не маленькая – в таком возрасте младенцы уже должны реагировать на собственное имя, - начитавшись специальной литературы, не унималась я.
Грэг не стал больше испытывать ни своё, ни моё терпение. Он приставил к уху спящей малышки видеоплеер и врубил звук. Руби залилась отчаянным визгом. Я размахнулась и со всей силы залепила Грэгу в лицо. Так было выяснено, что она не глухая.
Глава сто девятнадцатая
Первое её купание, которое, чуть было, не стало последним
Вообще, из-за Руби мы часто ссорились. Наша невинная крошка зачастую оказывалась тем яблоком раздора, из-за которого мы готовы были перегрызть друг другу горло, чего с нами никогда не было до рождения ребенка. Дитя любви отнимало у нас почти всё время и силы. Накопившаяся усталость и раздражение выливались в подобные мелкие семейные стычки.
Начнём с того, что малютка постоянно плакала. Все младенцы плачут, скажете вы. Но то, что делала наша Руби не вписывалось ни в какие рамки человеческого терпения – она не плакала, она истошно визжала с раннего утра до позднего вечера, да так что у нас лопались перепонки. Естественно, что я во всём была виновата перед ней. Грэг никогда не упускал возможности упрекнуть меня в том, что я плохая, безответственная мать, в то же время, не подпуская меня к ней. Так он срывал на мне свою усталость и бессонницу.
Да, у моей девочки было то, чего никогда не было у меня. Отец. В моём убогом детстве это слово, даже звучало как-то странно, потому что я никогда не произносила его.
У Руби был не просто отец, а гиперотец, поглощающий всё и вся вокруг своей неизмеримой любовью к малютке-дочери. Забросив яхту, Грэг полностью переключился на младенца, который отнимал теперь всё его жизненное время и пространство. Он пеленал её, играл с ней, менял подгузники – в общем, делал то, что должна делать самая заботливая мать. Единственное, что не делал Грэг – это не кормил малютку грудью, и то, потому что ОН НЕ МОГ ДЕЛАТЬ ЭТОГО. Иногда, мне казалось, что Грэг – это женщина, как незабвенно по-матерински любил он свою маленькую дочурку Руби.
Иногда, суперзабота Грэга о ребёнке начинала меня бесить. Институт отцовства отсутствовал у меня напрочь, и я считала усердие Грэга в воспитании ребёнка самодурством, простым позёрством передо мной. При помощи ребёнка он хотел установить своё господство и унизить меня в своих глазах моей некомпетентностью.
С рождением Руби не то что о сексе, даже о простой ласке не могло быть и речи. Грэг перестал обращать на меня внимание. Вся любовь и забота были теперь отданы дочери. На мою долю выпадала вся остальная, самая тяжелая и неблагодарная работа как- то: стирка бесконечных пелёнок, вечная уборка, готовка.
К вечеру, измученная, я с трудом добиралась до своей посели и валилась замертво, пока звенящий голосок Руби не начинал требовать сменить мокрую пеленку или еды. И эта нескончаемая каторга продолжалась изо дня в день. Пока одно знаменательное событие, в результате которого я ненароком чуть было не убила свою дочь, не нарушило ход привычных событий.
Это был день, когда Руби должна была принять свою первую ванну. Прошло уже три месяца с её рождения. Грэг не позволял мыть девочку, потому что особенно трепетал над её младенческим пупком. (Ему всё время казалось, что он ещё плохо зажил). И вот теперь время настало. Пупок давно высох и отвалился, как бесполезный кусок кожи. Пока, измученный ночной вахтой, Грэг спал, я решила сама выкупать ребёнка.
Я налила ванночку питьевой воды, поставила её нагреваться, а сама пошла за Рубликом. Не знаю, сколько прошло времени. Должно быть, от усталости и хронической бессонницы я перестала чувствовать время.
Руби, как всегда, не спала. Увидев меня, она жалобно захныкала, что всегда предваряло крик. Я поспешила предотвратить плачь, который мог бы разбудить Грэга, и стала отвлекать её погремушкой. Поиграв со своим любимым разноцветным модулем*, девочка немного успокоилась. Это дало мне минутку, чтобы без рёва снять с неё мокрый подгузник и вынуть из колыбельки. Взяв Руби под мышки, я хотела было, опустить её в ванночку, как подскочивший Грэг резко вырвал ребёнка прямо у меня из рук.
Его поступок шокировал меня. В первую секунду я не понимала, что происходит. Я увидела, что побелевший от ужаса Грэг держит Руби и смотрит на меня широко раскрытыми безумными глазами. Затем он аккуратно положил её обратно в кроватку… И стал угрожающе надвигаться на меня. В его глазах сверкнуло безумие и ярость. Не понимая, что происходит, растерявшись, я попятилась назад. Но это мне не помогло. Со всего маху Грэг ударил меня в лицо кулаком. Удар был столь сильным, что сразу подкосил меня, и я свалилась на постель, больно ударившись о спинку кровати. Запах крови ударил в нос. Свет погас. На мгновение я потеряла сознание.
Когда я опомнилась, Грэг стоял надо мной и тяжело дышал от напряжения. Резким движением он схватил меня за запястье и сунул пальцы в … кипяток. Уже знакомый ледяной удар обдал пальцы. Я вскрикнула от боли… В ванночке для купания был настоящий кипяток! Ещё секунда – и я сварила бы Руби заживо!
Поняв, что из-за собственной невнимательности, я только что чуть было не убила собственную дочь, я повалилась на кровать и, уткнувшись в подушку, залилась горькими рыданиями. Мне казалось, что я самая ничтожная женщина на этой земле, и мне не стоило, даже жить, не то что рожать. Сердце разрывалось от боли и обиды на саму себя. Разве я мать? Мать, которая из-за своей безалаберности чуть было не сварила собственного ребёнка, не достойна называться ею! Грэг ненавидит меня и он вправе делать это! А что было бы, если бы Грэг меня не остановил?! Об этом страшно подумать! Тогда я сама бы, не раздумывая, бросилась в море! Зачем тогда жить?!
– Ну-ка, покажи, - Грэг тронул меня за плечо. - Да, будет синяк, - спокойно заключил он.
-Да уж, конечно. Ты уронил кулак как следует, - все ещё всхлипывая носом, ответила я.
-На, приложи, тебе это поможет, - Грэг протянул мне полиэтиленовый пакет со льдом.
-Спасибо, милый. Ты всегда такой заботливый. –Я приложила лед к глазу, но синяк уже успел припухнуть, а болезненный звон в ушах всё никак не отходил.
Грэг широко раскрыл глаза, сделал бровки жалостливым домиком и виновато пожал плечами.
-Ну, как можно было не проверить воду! Я же сказал, чтобы ты не купала малышку без меня! А что было бы, если ты её сварила в кипятке?!
-Вареная дочка, - грустно усмехнулась я. -Ты прав, Грэг, я никчемная мать, я безответственная! Мне вообще не нужно было рожать этого ребенка! Я больше так не могу! Не могу! Понимаешь, Грэг, я устала, смертельно устала! Мне кажется, что от этого её крика я не сплю совсем! Я слышу его, даже во сне! Я убью её, если не обварю, то уроню или придавлю! Я убью её, Грэг! – затряслась я в безумной истерике.
-А ну, прекрати нести всякую чепуху! Мы оба устали и измучились, но нам нельзя терять голову. Сейчас вода остынет, и мы вместе выкупаем нашу маленькую девочку, - стараясь быть спокойным, сказал Грэг.
Руби понравилось купаться. Впервые снова чувствуя себя в воде, девочка повеселела. Грэг стал щекотать пальцем её круглое, младенческое пузцо, что очень развлекало Руби. Она забавно задергала ручками и ножками, расплёскивая брызги в разные стороны. Вдруг, издав какое-то странное «Г-х-х-е-е», её беззубый рот расползся на пол-лица, и, подняв ручку, своим крошечным пальчиком Руби указала на мой синяк.
-Смотри, она смеётся! - радостно закричал Грэг. –Ей смешно!
-Конечно, ей смешно, что мама схлопотала за неё от папы. Да, бо-бо, малыш, папа сделал маме бо-бо из-за тебя, - заговорила я с ней по-русски. - Я взяла влажную крошечную ладошку и, поцеловав, приложила её к сбитому глазу. Никаких лекарств больше не надо. Боль сразу же ушла.
-Ну, вот мы и вымылись, - вмешался Грэг, заворачивая крошку в огромное полотенце. - А теперь, юная леди, соизвольте примерить своё первое платье. Откуда ни возьмись, Грэг достал прелестнейшее детское платьице, всё в кружевах и оборках и такой же чепчик. Руби сделала испуганную мордочку и умоляюще посмотрела на меня, словно вопрошая: «Неужели, на меня всё это натянут?»
-Грэг, но это же безумно дорого. Кружева ручной работы для грудного младенца?! Зачем?!
-Пустяки, я не собираюсь экономить на Руби. Запомни, у моей маленькой инфанты будет всё самое лучшее! Сегодня она должна быть самой красивой малюткой на земле!
-Для чего?
-Просто потому, что я люблю её, - поцеловал Грэг в её оголенную попку.
-Неприлично, юной леди, быть голой, - уговаривал Грэг отчаянно выкручивающуюся, словно голый червячок на раскаленной сковородке, Руби, которая, сопротивляясь отцу всем своим маленьким младенческим естеством, всякий раз неудобно выставляла вперед то ручку, то ножку. –А вот ещё один сюрприз. – Грэг втащил нечто похожее на огромную плетёную корзину. –Та-та-та-та та –там!
-Что это?
-Коляска… - с довольным видом произнёс Грэг. – В ней ты будешь возить девочку по пляжу.
-И ты называешь эту овощную корзину на колёсах коляской?
-Увы, в этой стране это называется коляской. Это единственная коляска, которую мне удалось раздобыть на всем побережье. Другого все равно ничего не найти. Эти местные дикари носят младенцев, примотав их к груди.
-Что ж, раз ничего другого нет, пусть будет эта, - нехотя согласилась я. - Сегодня я наконец-то смогу вытащить Рублика на воздух.
-Не нужно, милая, тебе лучше выспаться сегодня, ведь ты не спала всю ночь.
-Верно, мне смертельно хочется спать. Походи с ней по пляжу, тогда я смогу поспать несколько часов подряд, - уже зевая, от навалившейся на меня сонной неги, нехотя ответила я.
Я могла смело доверить Грэгу ребенка, потому что он лучший отец в мире…С этой благословенной мыслью я и уснула…умерла.
Глава сто двадцатая
Тайное крещение
Едва Грэг унёс кричащий сверток, как я, прислонив голову к подушке, тут же заснула. Меня словно вырубило. Даже навязчивый детский крик перестал звучать в голове. Я спала без снов, как не спала вот уже три месяца с рождения Руби.
Мой сон был крепким не случайно. Десять капель настоя Виргинской мяты в медовом чае, поданным Грэгом, чтобы успокоить меня, сделали своё дело.
Когда Грэг вышел с коляской, его уже ждали. Это была та самая сеньорита, которая приняла у меня роды и её брат. Погрузившись в расписной Джип, вся компания сорвалась с места, оставив после себя лишь столп песка.
В небольшой пригостиничной церквушке было тихо. Отдыхающие – не особо богомольный народ, а местного населения здесь было совсем немного. На отдыхе мало думаешь о Боге. А те несколько человек, кто находились там, были в основном из местного персонала гостиницы, которые по своей религиозно -фанатичной коста-риканской натуре истых католиков, почти каждую неделю принимали причастие.
Когда запыхавшийся Грэг влетел с коляской, звенящий визг Руби нарушил всю идиллию святого причастия, заставив все десять черно-кучерявых голов причастников разом обернуться в сторону дверей. Священник едва заметно кивнул Грэгу глазами – он уже ждал его.
Причастие заканчивалось, и через несколько минут начиналось крещение. Да, через несколько минут моя Руби должна была стать католичкой. Кружевное платьице и завихрастый рюшевый чепчик, в котором Руби выглядела, как капуста, были не случайны. Их подарила своей крестнице та неприлично молоденькая сеньорита, в честь которой была названа наша дочь.
Помазав лобик девочки святой водой в виде креста, священник произнёс невозвратимые слова. Так моя Руби стала католичкой.
Глава сто двадцать первая
Кошмарный сон сбывается
Год – самый травмоопасный возраст. В этом я убедилась на себе, точнее на Руби, поскольку, скажу честно, СЕБЯ я в год не помню.
Моя девочка только училась ходить и, потому везде искала себе опоры. За ней было не уследить. Каждую секунду я рисковала потерять её, потому что Руби будто специально искала себе неприятностей. Каждую секунду её необходимо было поддерживать её под мышки, пока Руби «ходила», а потребность стоять на ногах у неё была постоянна, и когда я отпускала её на пол, она закатывала такую звонкую истерику, что от её требовательного младенческого крика лопались барабанные перепонки. Мы «ходили» и «ходили» по пляжу, так что к концу дня моя бедная спина просто разламывалась напополам. А вредный Рублик все так же упрямо тянула ко мне свои рученки: «Ещё, мама…Ещё!»
Чего мы только не придумывали с Грэгом, чтобы хоть как-то облегчить себе присмотр за гиперактивным ребёнком. Мы пытались усадить Руби в манеж, чтобы всё время держать её в поле зрения, но не тут то было, разобрав два манежа на составные части, Руби начисто отвергла эту идею. Вообще, девочка отличалась феноменальной способностью разбирать всё, к чему прикасались её маленькие ручонки, и тащить всё это в рот «для исследования». Так что за ней нужен был глаз да глаз.
Единственным утешением для меня было поплавать в лазурных водах лагуны, пока Грэг держал её. Более капризного, вредного и упрямого ребёнка, чем Руби, и придумать было нельзя. За неё мы были спокойны только тогда, когда она спала. Раскинув ручки и сжав кулачки… она была похожа на маленького ангелочка, в остальное время – упрямый и непослушный бесенок. Но, даже не смотря на вредный характер упрямого младенчика, мы очень любили нашу малютку и уже не представляли жизни без неё.
Мне трудно представить, как бы я справлялась с ней без Грэга. Грэг был настолько хорошим отцом. Я даже не могла предположить, каким образом моя мать справлялась со мной совсем одна, ведь в детстве я была таким же неуёмным «шустрячком».
Вообще, мой Рубик была похожа на меня, как две капли воды. Смотря на белокурую головку, пухлые губки ангелоподобного существа, я вспоминала свои детские фотографии.
Трудно было сказать, в чем именно состояла «заслуга» Грэга. Пожалуй, от Грэга к ней перешли его большие уши, которые так же забавно торчали торчком у неё по бокам головы, и выбивались из-под чепчика с неотвратимым упорством, куда я их с тем же упорством пыталась запрятать туда, как в конверт, смуглая, податливая солнцу кожа, да немного раздвоенный кончик носа выдавал присутствие Грэга. Да, ещё глаза. Не смотря на то, что глаза были похожи на мои, выражение их было Грэговским. Эти широко открытые голубые глаза, немного исподлобья смотрящие на мир, будто готовясь отразить какую-то атаку. Этот взгляд я хорошо изучила.
Ах, да, я не сказала самого главного. Руби унаследовала от меня только внешнюю – физическую оболочку. Внутреннее наполнение было полностью Грэговским. Руби унаследовала характер Грэга - в этом отец и дочь были похожи, как две капли воды. Нечего было и говорить, что с первых своих дней, благодаря гиперзаботе отца, который благоволил над ней, Руби полюбила своего отца больше, чем меня. Я же, которая в тяготах выносила её в этом жарком тропическом аду и в муках подарила ей жизнь, была не авторитетом у собственной дочки. Вот почему мне было с ней так трудно.
Вспоминая о матерях - одиночках, я вспоминала о своей несчастной матушке. Как она там одна, в этом жестоком холодном Питере, который когда-то был мне родным? Мысль эта терзала меня всё время. От неё по-прежнему не было никаких вестей. Только короткие звонки отключенного телефона бередили мне душу загадкой….Мама, мама, где ты? Я очень скучаю по тебе.
Беда пришла, откуда её не ждали. Как я уже говорила, к нам на яхту забралась кошка. Эта была самая обыкновенная серая, полосатая кошка, неизвестной гладкошерстной породы, которых в мире превеликое множество. Помните, мы назвали её Лаки Третий.
Это случилось вечером. Я как всегда жарила рыбу на ужин. Кроме этой проклятой рыбы, которую мы покупали каждое утро на местном рынке, ничего не было. Даже за обыкновенными экзотическими фруктами приходилось ехать в Лимон. За лимонами в Лимон. Ха-ха-ха!
Так вот, в этот вечер всё было так же. Я жарила рыбные котлеты из тунца с луком. Так я могла хоть немного замаскировать противное жилистое мясо этой непобедимой рыбины. Грэг и Руби обожали их и с нетерпением водили носами, улавливая сладковатый запах жаренного лука.
Руби, как всегда, возилась на полу, пытаясь разобрать очередную игрушку. Грэг что-то красил на верхней палубе. Девочке надоело сидеть, она решила подняться и стала искать опору для своих пухленьких ручек. Ничего подходящего не обнаружилось…кроме кошки, которая как раз проходила мимо. Девочка положила ручонки на спину животному и попыталась приподняться, упершись в пушистый хребет. В этот момент кошка ощерилась и когтистой лапой ударила Руби в лицо.
Я не видела, что произошло, я только услышала угрожающее шипение кошки, а затем душераздирающий вопль Руби. Когда я увидела окровавленное лицо Руби, я чуть было не сошла с ума в ту же секунду.
-Что случилось?! – заорал влетевший на крик дочери Грэг.
-Кошка ударила Руби в лицо!
Грэг схватил Руби и, словно ошпаренный, стал бегать с ней по каюте.
-Слава создателю, глаза целы! - выдохнул Грэг. – Я немедленно еду в клинику!
Грэг завернул исцарапанного, кричащего ребенка в одеяло и пулей выскочил с ней на улицу. Через секунду я услышала, как взвизгнул мотор и быстро отъехал Джип.
Злосчастная кошка, словно поняв, что она натворила непоправимое, спряталась от меня под кроватью. «Проклятая тварь! Я найду тебя, даже из-под земли!» Ярость захлестывала меня, и я стала её искать. «Последний раз я видела её возле кровати – значит, она под кроватью», - с трезвой злобой рассудила я. Резко одернув покрывало, я обнаружила прижатые к голове уши. Не помня себя, я схватила кошку за шерсть, но смертельно напуганное животное ухитрилось вывернуться из-под моих цепких пальцев и бежать прочь. Но я успела схватить её за пушистый хвост и потянуть на себя.
Кошка, поняв, что пришел её конец, отчаянно сопротивлялась. Несколько раз она куснула меня за руку, чуть было, не прокусив мне вену. Мне захотелось сразу же задавить эту мразь в кулаке, но я размахнулась и со всей силой швырнула её об стену. Но кошка была жива, только окровавленная пасть сломанной челюсти говорила о силе моего удара. Что было силы я сжала кулак вокруг её горла. Но не зря же говорят – у кошки девять жизней. Эта мерзость никак не хотела умирать. Из перекошенной морды высунулся язык, длинной каплей текли слюни, смешанные с кровью, но она всё ещё тяжело дыша носом, продолжала судорожно, отбиваясь от меня когтистыми лапами, цепляться за жизнь. Всё это казалось мерзким сном, но если бы это было так. Передо мной словно прокручивали какое-то знакомое кино. Конечно, как я могла не вспомнить эту картинку. Это котёнок из моего сна, тот самый, что пил у меня молоко из груди. Я должна была убить его! Я обхватила пальцами липкую от крови головку кошки, чтобы свернуть ей шею. И не смогла, потому что представила, как будет ломаться её тоненькая мерзкая шея. Мне ни за что не хотелось услышать снова этот отвратительный хруст ломающейся кости, под своими пальцами, который напомнил бы мне об автоаварии. Нет, я придумаю ей более страшную казнь!
Я достала мешок из-под мусора и положила туда ещё живую копошашуюся, кошку вместе с мокрым песком, который я наскребла на побережье. Затем, крепко завязав бечёвку, я размахнулась и со всей силы швырнула мешок в океан. Черный мешок с копошащейся в смертельных судорогах кошкой навсегда скрылся в нежно лазурных водах лагуны. Так погиб Лаки Третий. С этого момента я поклялась себе не заводить домашних животных.
Огненно алое солнце уже почти скрылось за горизонтом лесистых холмов, а Грэга с Руби всё ещё не было. Я начинала сходить с ума, думая, что в этот момент, пока я любуюсь на солнечные отблески океана, моей крошечке Руби делают операцию, и она отчаянно кричит под руками огромного белого хирурга. Не находя себе места, я металась с яхты на пляж и обратно, то боясь оставить яхту без присмотра, то при каждой встречной машине выбегая на дорогу, чтобы проверить не возвращается ли это Джип Грэга. Но каждый раз это оказывалась не так. Прошло уже множество машин, а знакомого пестрого Джипа не было. Наступила темнота, а вместе с ней полное отчаяние.
Тропические цикады затянули свою заунывную песнь, вокруг пирса летали светлячки, а мне казалось, что это горят страшные глаза утопленной мною кошки. От отчаяния мне хотелось плакать, но только слезы текли по моим уже припухшим глазам. Одна за одной. Не даром же говорят, что для любящих сердец самое страшное испытание – расставание, когда ты совершенно не знаешь, что с твоими любимыми людьми и, самое страшное, что ничем не можешь им помочь.
Я сидела и беспомощно мусолила изрядно исцарапанные руки и беззвучно плакала. В ночной мгле всё затихло. Горная дорога, ведущая вдоль холмов, опустела. И теперь ни одна машина не проезжала по ней.
«Может, Грэг, остался ночевать в гостинице?» - успокаивала я саму себя. – «Тогда почему он не позвонил мне?» Вдалеке послышался шум двигателя. Вдалеке показались светящиеся фары. Да, это был его Джип, иначе быть не могло.
-Грэг!!! – радостно закричала я, что было сил.
Мне ответили. Это был голос Грэга, я сразу узнала его. Через несколько минут расписной Джип подъехал к яхте.
-Как Руби?! – сразу накинулась я на мужа.
-Т-с-с-с! – Грэг загадочно приложил палец к губам. Он вытащил с заднего сиденья свёрток, плотно завернутый в белое одеяло. В эту страшную минуту мне показалось, что Руби умерла, а помешавшийся от горя, Грэг привёз её безжизненный детский трупик, чтобы похоронить. Невольный крик ужаса сорвался с моих уст. Из одеяльца послышалось знакомое, недовольное хныканье.
-Что с тобой?! Я же сказал тихо! Ну, вот теперь всё равно, она проснулась! Теперь будет орать.
-Не обращай на меня внимание, Грэг: просто мои нервы расшатались. Я чуть было не сошла с ума. Что с ней, Грэг, умаляю, не скрывай?! – взмолилась я.
-Ничего серьёзного. Царапины на лбу глубокие, задет нос, но глаза не пострадали. Врач обработал раны. Через месяц не останется, даже шрамика…
-Дай её мне, Грэг. – Я взяла малышку на руки. Из-под кокона бинтов на меня смотрели два испуганных голубых глаза, готовых заплакать в любую минуту. Увидев меня, Руби жалобно заскулила.
-Натерпелась бедная, - я тихонько прижала губы к её пахнущей лекарствами забинтованной головке и поцеловала.
-…самое главное, - продолжал Грэг, - не позволять малышке отдирать корки от болячек, иначе шрамы останутся на всю жизнь. Ей забинтовали руки, чтобы она не царапала лицо, но следить все равно нужно, и, главное, больше никаких кошек. Кстати, где эта долбанная кошка?
-Я утопила эту тварь в мешке.
-Жестоко, - одобрительно произнёс Грэг.
-Грэги, давай договоримся, чтобы больше никаких домашних животных. С этими твоими Счастливчиками одни несчастья.
-ОК, а теперь идём спать.
Глава сто двадцать вторая
Тартаруга или Новое нападение на Руби
В своём душном коконе из бинтов Руби не спала всю ночь. От тропической жары и влажности царапины болели невыносимо, но бедняжке было, даже больно кричать, и потому она лишь жалобно попискивала. К ночи у неё конечно же поднялась температура. Всю ночь мы поочерёдно держали девочку на коленях, дрожа от ужаса, что у ней начнётся горячка. К счастью, всё обошлось. Наутро температура спала, и мы все трое смогли немного выспаться.
Вскоре девочка стала поправляться. Травма была скорее психологической. Но с тех пор Руби, вообще, перестала нормально спать. Она просыпалась ночью, и начинала кричать, когда нас не было вместе с ней. И ещё, с этого момента, она стала бояться пушистых вещей – всего того, что было связано с кошками. Так, что мне пришлось выбросить ворсистый плед, а зимние ночи, даже в тропиках в Коста-Рики довольно свежие.
Не знаю, кто из нас первым придумал взять Руби в постель, но с этого момента, как Руби подверглась кошачьей атаки, она спала вместе с нами. Мы даже как-то не задумывались, что ненароком можем придавить малышку. Мы просто спали все вместе – вот и всё. Бог миловал идиотов. Как всегда…
Нечего было и говорить, что никакой половой жизни у нас не было.
Когда малютке первый раз сняли бинты, и я увидела багряно-красные полосы на её нежной младенческой коже, мне стало дурно. Я подумала, что проклятая кошка навсегда изуродовала девочку, но врач успокоил меня и сказал что со временем царапин практически не будет видно. Прошли недели, и лицо Руби почти зажило. Только последний струпик ещё держался на её носу, там, где кошачий коготь прошел особенно глубоко. Вот его –то Руби и ухитрилась сковырнуть, навсегда оставив крошечную выемку на переносице.
Страшный случай забылся. Время пошло своим чередом. Наша девочка стала подрастать, как на дрожжах. Она уже научилась ходить, точнее, бегать, и носилась по всей палубе, так что однажды едва могла поймать её в последний момент, когда она уже сложив лапки лодочкой и присев на колени, на полной серьёзности собиралась сигать в воду. (По-видимому, она копировала моё поведение).
Но и на этом приключения карапуза Руби не закончились. Едва она оправилась от нападения кошки, как с ней приключилась другая беда.
Я сейчас даже не буду рассказывать о неприятном происшествии, когда я, отвлекшись на оклик Грэга, упустила Руби прямо в море, и целых три минуты малютка пребывала в свободном плавании под водой, пока мне, нырнув с открытыми глазами, не удалось поймать моего пухленького, розового лягушонка за ножки. Это происшествие я скрыла от Грэга, чтобы не расстраивать понапрасну мужа, да и сама Руби, по-моему, толком не поняла, что случилось, потому как грудные младенцы, словно припоминая свое внутриутробное существование в околоплодной жидкости матери, в свой первый год жизни имеют удивительную способность некоторое время пребывать под водой, набирая в легкие воду, а затем отрыгивая её безо всяких последствий .
Сейчас я расскажу вам о том, как на Руби напал кровожадный фрегат. Вообще, Руби с первого года своей жизни уже была довольно активным карапузом, и как никто другой, умела отыскать приключения на свою маленькую младенческую попку.
Дело было вот как…В один теплый июльский вечер, когда жарящее тропическое солнце, заходя за кромку лесистых гор, становится не столь испепеляющим, мы с Грэгом, раскинув покрывало лежали на теплом остывающем песочке и грели измученные за долгий трудовой день разламывающиеся от ноющей боли спины. Руби возилась неподалеку, играя «в куличики». Только этими «куличиками» для неё были мы. Усердно орудуя своим крохотным детским совочком и красным ведерком в горошек, она старательно закапывала наши ноги в теплый песок. Закапывать родителей в песок было излюбленным занятием Руби. Мы не препятствовали ей в этом, хотя после дочкиных «куличей» мы становились похожими на двух пыльных песочных человечка, и мелкий, словно порох, белоснежный песок, застрявший в волосах, ещё долго потом елозил в наших простынях и скрипел на зубах, но как говорится, чем бы дитя не тешилось…Главное, было смотреть, чтобы Руби не ела песок. Есть соленый прибрежный песок – это тоже было любимым занятием Руби. И стоило мне только отвернуться, как она начинала заталкивать в рот песок полными кулачонками, словно он был сахарным. Иногда эта странная привычка Руби выводила так, что я, порой, сомневалась в её детском рассудке. Самоуверенный, как все американцы, Грэг же, как всегда, заверял меня, что все нормально, и что он в её годы тоже ел прибрежный песок, когда его покойному дедушке Баркли случалось вывозить его на пляжи Палм-Бич. Это «объяснение» Грэга выводило меня ещё больше.
Но в тот вечер, мы просто лежали на песке и смотрели, как, чтобы напиться соленой воды, мириады тропических бабочек-монархов садились на влажный песок прибоя, пока Руби старательно закапывала наши ноги. Как это произошло, что я уснула - до сих пор не помню толком. Должно быть после большой стирки у горного ручья, куда за километр я ходила полоскать бельё, я очень устала, и, полагая, что Грэг следит за Руби, сама не замечая того, задремала. Грэг полагая, что Я слежу за Руби вот уже пять минут, как делал то же самое. Так мы и заснули, сложив головки, словно два влюбленных голубка.
Руби поняла, что родители спят, только тогда, когда заметила, что они лежат неподвижно и не обращают внимание, на то, как она берет в рот песок. Вскоре Руби надоело есть песок. К тому же она заметила, что песок вовсе не вкусный, когда никто не запрещает его есть. Руби нашла новое занятие: она села на корточки и совочком стала копать ямку. Это было куда интереснее, чем есть солоноватый, пропахший водорослями песок.
Вдруг она заметила, что на дне ямки песок начал двигаться сам. Кто-то усиленно копал изнутри. Руби легла на животик и сунула свой любопытный носик в самую ямку, чтобы получше разглядеть, кто же, все-таки, вылезет оттуда. Вскоре из песка показалась маленькая черепашья головка. Руби вскрикнула и отпрянула прочь, потому что она никогда раньше не видела, как вылупляются маленькие черепашата. А вскоре, орудуя крохотными ластами, вылез и сам черепашонок, и, повинуясь древнему инстинкту моря, почти бегом пополз к воде, смешно гребя своими передними ластами.
Для годовалой Руби новорожденная черепашка была, что заводная игрушка. Желая схватить новую игрушку, Руби на четвереньках пустилась за ней. Это было похоже на гонку двух младенцев. Несмотря на свой крохотный размер, маленькая черепашка, оказалась куда проворнее. Не успела Руби погнаться за ней, как черепашка, добежав до кромки воды, тут же исчезла в захватившей её волне. Руби была очень расстроена. Ей хотелось побежать к маме, и, уткнувшись в её теплую, большую грудь, долго и жалобно реветь, изливая свою маленькую детскую обиду, как вдруг, вокруг себя она увидела сотни, тысячи таких же игрушек, которые все, как один, спешили к морю. До этого готовая заплакать и уже сделавшая для этого обиженную сморщенную грмаску, Руби запрыгала и завизжала от восторга. Повинуясь древнему женскому инстинкту собирателя, заложенного в ней при рождении, Руби принялась ловить черепашек и сажать их в маленькое ведерко. То-то обрадуется мама и папа, когда она принесёт им полное ведерко рыбок! (за их ласты Руби принимала черепашат за рыбок, которых её мать каждый день готовила на обед).
Собирая черепашат, Руби, даже не заметила, как огромная тень пронеслась над её головой. Потом другая. Вдруг, что-то просвистело над её ухом и рвануло за матроску, да с такой силой, что Руби, перекувырнувшись через голову, больно шлепнулась на животик и зарылась носом в песок, опрокинула ведерко с черепашатами.
Встряска была столь внезапна и неожиданна, что Руби даже не поняла, что произошло с ней, и кто напал на неё, потому что не видела никого перед собой, только боль в разбитом носу, из которого текла кровь, заставлял её реветь. Но вот страшная тень снова, словно молния пронеслась над ней, инстинктивно малышка подняла голову и увидела огромную черную птицу, летящую прямо на неё. Страшная птица казалась ей огромной, хотя была размером не больше средней чайки, если не считать поистине исполинского размаха её длинных, остроконечных крыльев. Руби закричала и побежала, но, к счастью, птицу, похоже, больше интересовало, то, что вывалилось из её опрокинутого ведерка – кучка собранных Руби новорожденных черепашат, бесполмощно копошащихся в песке. Не утруждая более себя охотой с воздуха, атаковавшая девочку птица села на песок и, подковыляв на коротких ногах к ведерку, своим крючковатым клювом стала вытаскивать из кучки копошащихся из опрокинутого ведра черепашат и жадно глотать их, словно не ела всю жизнь. Вскоре к ней присоединились и её остроглазые товарки, которые, заметив жор подруги, с жадностью стервятников, стали отбирать у неё добычу. Между злобными птицами завязалась драка. Птицы кричали, злобно щелкая, цапались клювами, хлопали крыльями, толкали друг друга, и при этом не переставая жрать с жадностью озверелых стервятников, перетягивая и разрывая несчастных черепашек на части, словно голодные аллигаторы бездомных собак.
Вы конечно же узнали в черной птице, что напала на Руби, нашего старого знакомца - морского разбойника – фрегата. Как я уже рассказывала, этих черных молний океана ещё называют Птицами Войны за их наглость и неуёмную прожорливость, но я бы назвала их скорее морскими воронами, и не только за их черный цвет оперения, но и за схожесть в повадках. Как и вороны, фрегаты большей частью живут тем, что отбирают рыбу у других, более слабых и менее проворных, рыболовов океана, как-то чаек, олушей, и даже у огромных пеликанов, пикируя на них сверху на голову и отбирая у бедняг рыбу прямо на подлёте к гнезду, не прочь они утащить и птенца из гнезда зазевавшихся родителей или поживиться яйцами тех птиц, что не могут дать им должного отпора, или, вот как сейчас, полакомится беззащитными новорожденными черепашками, что, семеня крохотными ластами по песку, дружно бегут в море – в общем, разбойничают там, где это только возможно.
Вскоре запас черепашек иссяк, и птицы, хлопая о песок огромными крыльями, стали лениво разлетаться, чтобы продолжить охоту. Но случилось так, что одна из птиц, та самая, которой не досталось добычи, заметила бело- синюю матроску убегавшей Руби. Приняв её за большую черепашку, заковыляв короткими, не приспособленными для ходьбы ногами, птица погналась за Руби.
Вот и сейчас, инстинкт разбойника велел атаковать убегавшую добычу. Бедняжка даже не подозревала, как ей повезло с самого начала. Если бы острый, как бритва, крючковатый клюв фрегата коснулся её нежного детского тельца, то пропорол бы её насквозь. В последний момент нагнувшуюся спиной Руби спасла её плотная трикотажная матроска – это она своим нижнем подолом приняла на себя основной удар крючковатого клюва, который зацепившись за ткань, перевернул девочку в воздухе.
Громко визжа, Руби бежала от преследовавшей её страшной птицы. Спотыкалась и падая о песочные барханы, она поднималась на четвереньки и бежала уже на четвереньках, как маленький, смертельно перепуганный звереныш, бежала туда, где возле кустов виднелся ярко-красный тент, под которым спали её родители.
Было ясно одно – если фрегат настигнет годовалую девочку, то заклюёт её насмерть. Но к счастью, фрегаты, виртуозы полета, из-за своих коротких, когтистых лап и длинных крыльев, практически беспомощны на суше, так что скорость страшной птицы и начинающего ходить ребенка были примерно одинаковыми. Вопрос был лишь в том – успеет ли Руби первой добежать до родителей до того, как страшная птица настигнет её.
В этом поединке маленького человечка и огромной птицы прыткий карапуз -Руби уже выигрывала, когда в последний момент, когда до спасительных кустов ей оставалось пробежать всего несколько метров, она оступилась о край черепашьего гнезда и прямо на живот упала в черепашью ямку, откуда пыльной гурьбой выползали черепашата. Пока девочка снова поднималась на ноги среди копошащейся массы черепашек, воспользовавшись заминкой, ковылявший за ней фрегат нагнал её и уже схватил за шортики своим страшным крючковатым носом, чтобы потянуть её к себе и расклевать её розовую, пухлую попку, но в этот самый последний момент, когда жизнь малютки буквально висела на волоске, какой-то местный мальчишка, услышав пронзительный крик младенца, подбежал и швырнул в фрегата камнем. Камень попал в болтавшееся по земле длинное крыло фрегата и перебил его. От боли фрегат вскрикнул и выпустил матроску Руби из клюва…
…Я проснулась от того, что что-то живое копошилось на моей груди. Открыв глаза – я не поверила себе: прямо по моему животу, усиленно орудуя ластами полз крошечный черепашонок. Потом я заметила ещё и ещё: в ногах, на груди и даже в волосах копошились новорожденные черепашата. Смешные черепашьи малыши, казалось, лезли из песка прямо из-под нашего покрывала. Очевидно, мы с Грэгом устроились как раз над гнездом черепахи. Я оглянулась по сторонам: о, боже, весь песок обширного пляжа буквально кишел крохотными, бегущими к морю существами.
Признаться, я видела что-то подобное только в передаче «В Мире Животных», но воочию увидеть массовый исход новорожденных черепашек, было для меня настоящем открытием.
-Тартару-у-у-у-га! Тартару-у-у-у-у-га! – раздавалось эхом в подернутом морском бризом теплом воздухе заката смеющиеся детские голоса. Где-то вдалеке шли местные чернокожие, голенастые ребятишки, которые, радостно смеясь, собирали полные ведра черепашат. Исход черепашат – настоящий праздник для местного населения. Мясо новорожденных черепашат – ценный источник белка на этом не очень-то богатом мясной пищей побережье. Кроме того, суп из только что вылупившихся морских черепашек – настоящий местный деликатес. Излишки в виде провяленных на солнце трупиков новорожденных черепашат, чья жизнь закончилась на родном побережье, ещё не успев толком начаться, пойдет на экспорт в ненасытный, всеядный Китай. Собирай – не ленись…Наблюдая за забавными, копошащимися в песке черепашками, я как-то сама собой потеряла счет времени….
Вдруг, что-то толкнуло меня в голову, когда я, наконец, обратила внимание на мирно спящего Грэга. Потом я поняла что - Руби нигде не было! Схватив Грэга, я стала трясти его, словно грушу.
-Что, что случилось? – глупо моргая глазами сонными глазами, спросил Грэг.
-Руби проспали, вот что! – чуть не плача, заорала я на Грэга.
-О, господь всемогущий!
-Рубии-и-и-и-и!
-Руби-и-и-и-и!
-Без паники, она не могла далеко уйти!
-Это все ТЫ, ТЫ. ТЫ должен был следить за ней! – накинулась я на Грэга с кулаками.
-Давай хоть сейчас не пререкаться – этим мы не поможем ни ей, ни себе!
-А если её украли! Я же говорила, в этой проклятой стране белый ребенок слишком дорого ценится! – заревела я.
-Не болтай чепухи, смотри, вот её следы! Идем по ним! – Действительно рядом с покрывалом, на отсыревшем от недавнего дождя песке мы заметили крохотные, похожие на кошачьи, лапки её детских следков, которые вели к побережью. Не медля ни секунды, мы пустились по крохотным человеческим следам, пересекаемых следами сотен проползших черепашек.
Но не успели мы пройти несколько шагов, как заметили впереди себя какое-то странное копошение из отряда местных чернокожих ребятишек, которые, поставив свои ведра с черепашатами на песок, оживленно размахивая руками, что-то громко обсуждали на своем странном креольском наречии и скоплении громко кричащих птиц, круживших над всей этой компанией. Вдруг, я услышала плачь Руби. В самой гуще чернокожих ребятишек я сразу же приметила белую голову Руби, которая выделялась, как желтенький цыпленок среди кучи галчат. На руках одного из подростков, висела моя Руби и громко ревела. Яростно жестикулируя руками и громко крича, они, видимо, обсуждали, чья же эта девочка и откуда она, собственно, взялась.
Не помня себя, мы помчались туда. Я буквально выхватила дочь из рук мальчика. О боже, её нос был в крови, рубашка разодрана, а из царапины на спине яркими бусинами сочилась кровь. (Атаковавший фрегат все таки успел задеть Руби своим страшным когтем).
-Кто, кто это сделал?! Кто сделал?! – вытаращив глаза, заорала я. В этот момент, я готова была убить любого из подростков, не подозревая, что это они спасли мою Руби от страшного клюва фрегата.
Перепуганная ребятня, громко крича все вместе, только показывали пальцем в небо. Ничего нельзя было разобрать в этом гомоне кричащих голосов маленьких аборигенов. Табор цыганят, да и только! Единственное, что я могла разобрать из их невнятного испанского – это слово «птица».
Тут я услышала за спиной какой-то хриплое карканье – один из подростков громко крича и швыряясь камнями, гонял черную, длиннокрылую птицу, которая никак не могла взлететь, а только шлепая огромными переломанными крыльями по влажному песку, как-то дурацки подскакивала, когда камень попадал в неё. Тут только, увидев валявшийся совочек и ведерко Руби, я догадалась, что, пока мы спали, на Руби напал фрегат, а местные дети спасли её. Я не знала, как благодарить отважных детей. Я знала, что местное рыбацкое население чудовищно бедно, и для местных сто долларов– настоящее состояние, но, не дожидаясь моей благодарности, дети снова весело разбежались по пляжу, собирать маленьких черепашек. Этим оторванные от цивилизации дети рыбаков не нуждались ни в чем, кроме того, что давала им их щедрая тропическая природа Богатого Берега.
В тот же вечер на радостях Грэг сварил целую кастрюлю черепашьего супа.
-Попробуй, - предложил он мне, не сказав, из чего приготовлено его варварское варево. Ничего не подозревая, я зачерпнула целую ложку и тут же отправила её в рот. После пережитого стресса мне страшно хотелось есть. Вкусно. Такого вкусного бульона я не ела за всю жизнь. «Интересно, откуда Грэг взял свежую курицу, ведь ничего, кроме рыбы, в этой глуши не водится?» - ещё подумала я.
С аппетитом съев тарелку, захотелось ещё. Зачерпнув половником, я увидела как через край кухонного инструмента, откинув склеенные ласты, грустно свесился … вареный трупик черепашки…Я автоматически заглянула в кастрюлю – остальные младенческие «трупики» юных черепашат плавали в кастрюле…Грэг варил их заживо (видимо решив, что, раз черепаха по природе своей животное медлительное, то и умирать оно должно тоже медленно)….Поняв, что только что проглотила «лягушку», я зажала рот руками и бросилась к краю палубы, где меня тут же вывернуло наизнанку….
-Дикарь!* – заорала я на мужа.
-Ну я хотел, как лучше, - замямлил Грэг. -Ведь черепаший суп – это деликатес.
Не говоря ни слова, я выплеснула его варварское варево в море…Так закончился наш самый «счастливый» день, когда Руби, едва не став жертвой фрегата, обрела свое второе рождение…
Глава сто двадцать третья
Ностальгия Белых Ночей
Так в повседневных заботах и волнениях текли дни за днями. Но с каждым днём зелёный берег Пуэрто-Вьехо с его душными тропиками и белоснежными пляжами становился мне всё болееи более противным. Когда ночью я закрывала глаза, я видела свой родной Питер, с его тусклым неясным цветом дождливых улиц и белыми ночами. Всё бы отдала, чтобы вновь увидеть белые ночи, улицы, людей, дома. Когда-то я чувствовала себя, как в тюрьме, заключённая в четырёх стенах своей комнатушки в сумрачном городе. Теперь я ощущала себя зажатой между тропиками и морем. Мне не куда было выйти, нечем разнообразить свою жизнь. Может, потому что груз материнских забот тяжелым бременем лежал на мне, а Руби была тем «якорем», который прочно удерживал меня на уже опостылевшем пляже. По своей природе я была неутомимым исследователем и путешественником, и сидеть на одном месте в этом тропическом раю, привязанной обязанностями к маленькой Руби, было для меня настоящей пыткой.
Теперь меня давила вся это тропическая роскошь, повторяющаяся изо дня в день. Не сочтите меня чокнутой, но я обрадовалась, если бы на побережье собирался тропический шторм, и нам отчаянно пришлось бы спасать инее только свою яхту, но и жизни. Но, как это часто бывает, после бури наступает затишье. Так было после катастрофы, уничтожавшей великую тропическую цивилизацию Флориды. Ураганов не было, даже во время преломления сезонов.
Грэг всецело занимался свой девочкой. Поразительно, как Грэг всегда мог находить себе занятия! Ему никогда не было скучно. Может, потому что его никто не ждал. Меня дома ждала мать. Я знала это. Мне было плохо в чужой стране, оказавшейся для нас столь гостеприимной, а всё потому что с каждым днем, живя на яхте, я все больше я скучала по дому, по настоящему, МОЕМУ родному дому, где я провела большую часть жизни. И с каждым днём эта тоска становилась всё невыносимей.
Помните, я говорила, что каждый петербуржец возвращается в свой родной город, чтобы умереть. Наверное, я – не исключение. Я знала, что в Питере окончится моя жизнь, и меня похоронят в холодном голубом суглинке болотистой земли. Что-то необъяснимое тянуло меня в родной город. Что ж, для этого у меня были яхта и океан, а этого не так уж мало.
От матери по-прежднему не было никаких вестей. Я звонила, даже ночью, но телефон был по-прежнему занят. Я поняла, так продолжаться не может. Я не могла всю жизнь прожить на этом проклятом побережье, где нет цивилизации, где нет будущего ни для меня, ни для моей девочки.
-Мы уедем отсюда, - решительно заявила я Грэгу, однажды, во время ужина.
-Куда? – испуганно спросил Грэг. Руби ёрзала у него на коленях и не давала спокойно поесть.
-Хватит с меня этих тропических приключений. Я возвращаюсь домой, к маме.
Грэг вскрикнул, потому что Руби пролила чашку горячего кофе ему на штанину.
-Ты хочешь сказать, что мы поплывём в Санкт-Петербург на этой посудине?! – Большие голубые глаза Грэга округлились от испуга и боли.
-Другого выхода у нас нет. Я не останусь здесь, Грэг. Я не желаю дочери судьбы здешних рыбачек. Понимаешь меня, Грэг?!
-Я думал, что мы уедем в Америку, когда всё уляжется.
-Да, пойми ты, глупый, в США для нас нет Родины! Там мы навсегда останемся преступниками, мы будем жить в постоянном страхе перед разоблачением! Мы никогда не сможем жить открыто! Жить под чужими именами – это всё равно, что проживать чужую жизнь! А что будет с Руби, если нас разоблачат?! Ты подумал?! После того, как нас посадят на электрический стул, её отдадут каким-нибудь многодетным придуркам в глубинке штата Техас, которые будут измываться над ней. Ты подумал об этом?!
-Но что тебя здесь не устраивает? Коста-Рика – прекрасная страна.
-Чужая страна. Здесь мы всё равно чужие, Грэг. И, прежде всего, сами для себя! У нас другие имена…Я не могу больше жить под чужим именем. И, в конце концов, мы все равно не сможем скрываться здесь вечно. Надо что-то решать, Грэг…
-Но для Криса она тоже чужая, но он прекрасно чувствует здесь.
-Такие проходимцы, как он, везде чувствуют себя неплохо. Было бы с чего кормиться, там им и родина. Я так не могу, Грэг. Мы не можем всю жизнь прожить на плаву. Семье нужен дом, понимаешь, настоящий дом, а не это плавающее корыто! У меня есть родной дом, он в Санкт-Петербурге. У меня есть родная мать, и я хочу увидеть её живой, - горько зарыдала я. – Больше нас нигде не ждут.
- Руби ещё совсем маленькая, она не вынесет такого опасного путешествия. Вспомни, как мы с тобой чуть было, не умерли с голоду в Атлантике. А что будет с ребёнком, когда нам придётся снова есть планктон?
-Тогда мы не сумели, как следует подготовиться. На этот раз всё будет не так. Мы возьмём всё, что нам необходимо для длительного путешествия – продукты, топливо, тёплую одежду. Мы сможем пересечь океан и достигнуть Европы. Послушай, Грэг, у нас в Питере начнётся совсем другая жизнь. Мы купим просторную квартиру, дом, всё, что ты захочешь. У нас будет собственное дело. Достойная работа, который мы будем гордиться. Впервые мы не от кого не будем зависеть. Мы дадим Руби настоящее образование. А что делать нам здесь? Сидеть на этой долбанной яхте и ждать неизвестно чего, пока не закончатся деньги?! А они все равно закончатся – рано или поздно…
-Ты сумасшедшая! Пересечь Атлантику по диагонали?! Первый же шторм утопит нас, как новорожденных котят в ведре!
- Если уж наша «Жемчужина» выдержала гигантское цунами во Флориде, то для «Паллады» пересечь спокойную Атлантику будет сущим пустяки. Выслушай меня и не кричи, Грэг. Сейчас, в сезон весеннего затишья, пока Карибское море спокойно, мы можем с лёгкостью пересечь его, вырваться в Атлантику и присоединиться к Пассатному течению, которое само доставит нас к Багамам, а дольше по течению Гольфстрим мы поднимемся на север. Когда в начале мая начнётся новый сезон штормов, мы будем уже далеко от зоны штормов. За это время великое течение Гольфстрим унесёт нас далеко в океан, и мы окажемся в безопасном Саргассовом море, где никогда не бывает штормов. Выждав некоторое время, мы снова присоединимся к течению Гольф-Стрим, которое само доставит нас в Северное море. А оттуда рукой подать до Санкт-Петербурга. Я всё точно просчитала. Сейчас начало марта. На подготовку яхты уйдет не меньше двух недель. Пусть три – грубо. Нужно освободить её от водорослей и ракушек. Проверить все системы. Пока ты будешь готовить яхту к плаванию, я займусь закупкой провизии и топлива. Решайся, Грэг, если мы не уедем сейчас, другого шанса у нас может и не быть! В июне ударят ураганы, и тогда может быть слишком поздно! Мы больше не можем полагаться на милость божью! Если на побережье налетит настоящий ураган, то мы можем остаться без яхты, и тогда надежды тайно покинуть Коста-Рику у нас не будет! Банановый рай станет для нас западнёй.
-Это безумие! Первый же шторм разломает нашу посудину напополам!
-Но тогда, во время цунами, мы выжили!
-Тогда, было землетрясение, а не шторм, - заартачился Грэг, - волна была одна и слишком большой, поэтому она просто подняла нас и опустила, как ореховую скорлупку. Тогда нам повезло, что мы не налетели на настоящий шторм с ветром и семиметровыми волнами, которые опрокинули бы нашу яхту и, разломав, утащили на дно. Ты видела когда-нибудь бурлящие водовороты, которые затягивают в себя суда? Детка, пойми, это прогулочная яхта, а не круизный лайнер. Это лодка! Лод…!
-Решайся, Грэг, другого шанса у нас не будет! – суровым голосом перебила я.
-Хорошо, но только у нас нет ни малейшего шанса, - произнёс побледневший Грэг.
-Тогда у нас тоже не было ни единого шанса, но мы выжили! Мы до сих пор живем!
С этого дня началась подготовка ко второму «великому плаванию». Каждое утро, чуть свет, мы с Руби ездила в Лимон закупать провизию, и всё что заказывал Грэг для яхты. Маленькую Руби мне приходилось всюду таскать с собой, чтобы у Грэга не было поводов ревновать меня, и что бы он мог спокойно поработать. Кто будет приставать к женщине с маленьким ребёнком на руках.
На всякий случай, во внутреннем кармане джинс у меня всегда находился заряженный пистолет, ведь дороги Коста –Рики не так безопасны. Всегда было можно нарваться на засаду озверевших бандольеро (по-нашему разбойников с большой дороги), которые орудовали на местных дорогах.
Ходили страшные слухи, что эти бандальеро прокалывали шины и, под угрозой мачете, грабили проезжающих туристов. Правда, подобные жуткие случаи большей частью происходили на разбитых дорогах внутренней части Коста-Рики, проходящих в густых зарослях джунглей, чем на густозаселённой автостраде Атлантического побережья, охраняемой местной дружиной, но, как говориться, в этой стране порох нужно было всегда держать сухим.
К счастью, мой обшарпанный Джип был малопривлекательной добычей для грабителей. Да и женщин с детьми в этой стране никто не трогал, это было своего рода табу разбойничьего благородства, даже среди таких отъявленных головорезов, как тикос, так что я могла опасаться за собственную безопасность не более, чем, если бы находилась на Невском проспекте Петербурга.
Каждое утро я ходила по ещё пустому рынку, и высматривала всё то, что можно было использовать для длительного хранения. Местные торговки прозвали меня «Матерью Терезой», за то, что я покупала всё, не торгуясь. Здесь было принято торговаться, а я не умела. Дизельное топливо я покупала в порту, и всегда возвращалась, как муравей, неся больше собственного веса, плюс кричащую Руби в придачу.
Да, кстати, насчёт месяца я ошиблась. Грэг постарался на славу. Не прошло и недели, как яхта была готова к отплытию.
Глава сто двадцать четвёртая
Я убью тебя, лодочник!
День отплытия был назначен на субботу. Всё было готово. Оставалась забрать ключи от пристани у Криса, и прощай навсегда зелёный берег Коста-Рики!
-Погоди, я улажу дело с Крисом, а ты жди меня на яхте. Я буду через десять минут. ОК? – предупредил меня Грэг.
-ОК, милый, я жду тебя.
Я отправилась на яхту и стала ждать Грэга. Прошло десять минут, прошло двадцать, а Грэг все ещё не появлялся из дверей конторки. Что же случилось? Нехорошее предчувствие начало глодать мое сердце. Заперев Руби в каюте, я отправилась в конторку, чтобы поторопить Грэга к отплытию.
Когда я зашла в лодочный сарай, именуемый у Криса офисом, там было тихо. По ветхой лестнице я поднялась на второй этаж и открыла скрипучую дверь…В лицо мне бросился безумный взгляд Криса. Он держал пистолет, направленный на мужа…Помню, что сначала я даже не поняла, что происходит. Мне показалось это какой-то дурацкой детской игрой в ковбоев…кино…Осознание страшной реальности пришло только спустя минуту, когда я увидела огромные глаза Грэга, в которых застыл ужас…
-…Что ж, я ждал этого дня, - Крис сверкнул на Грэга холодным взглядом. –Настало время раскрыть наши карты, МИСТЕР ГАРТ. Признаться, поначалу, сучёнок, я тебя не сразу узнал, а вот твою русскую девку признал сразу, как только она вошла. Таких, как она признаёшь сразу, - лицо Криса расплылось в змеиной улыбке. - Нечего сказать достойная парочка, прямо, как Томми и Клайд. Ограбить сенатора и сбежать на его яхте – это вам не шутка. Правда, Гарт?!- с наглой развязностью засмеялся Крис.
-Я не знаю, к чёму вы говорите это мне! Я не знаю никакого Грэга Гарта из Флориды! - вспыхнул Грэг.
-Я говорю, что когда грабят губернатора Флориды, нужно делиться. А ты, придурок, думал я приютил твою долбанную лодку, чтобы рисковать своей задницей за двести пятьдесят баксов в месяц!
–Засунь себе своего губернатора в задницу вместе с Флоридой! – заорал Грэг и выставил Крису средний палец. –Я не знаю никакого Гарта! Вот что, мистер Мартини, прекратите нести всякую х..нь, и отдайте мне ключи от дока и пятьдесят долларов сдачи из трехсот, что я вам заплатил!
-Ха-ха-ха! Пятьдесят долларов! – рассмеялся Крис. – И эта жадная задница ещё говорит о пятидесяти баксах, которые я ему должен, когда имеет три миллиона долларов в загашнике! Ну, скажи, почему вы, миллионеры, такие жадные мрази? Давитесь за цент, когда владеете миллионами. Мне нужно не пятьдесят твоих долбанных баксов. Я хочу половину от того, что ты украл у губернатора. Полтора миллионов баксов – вот моя сумма за постой, - нагло улыбнулся Крис. - Настало время расплачиваться по счетам, Гарт!
Грэг крепко выругался, и, сжав кулаки, угрожающе пошёл на Криса. Крис вынул из стола пистолет и направил его на Грэга.
-Без шуток, Гарт, или я размозжу тебе череп! Вот что, Гарт, либо вы мне платите эту сумму, либо я беру трубку и сейчас же звоню в полицию!
-Хорошо, вы получите свои деньги, мистер Мартини, или как там ваша девичья фамилия? – видя безнадежность ситуации, вмешалась я.
-Лили! - обернувшись, крикнул мне Грэг.
-Я вижу, что ваша русская девка гораздо умнее вас, лучше отдать половину, чем потерять всё, включая жизнь, - одобрительно засмеялся Крис.
-С одним условием взамен вы отдадите свой телефон и ноутбук, чтобы пока мы не покинули территориальные воды Коста-Рики, вы не передумали и не позвонили в полицию. Это будет нашей гарантией. Согласитесь, это слишком неплохая цена за потрёпанный ноутбук и телефон.
-ОК, только вы, прелестная белокурая миссис, останетесь со мной в качестве залога, пока ваш недоделанный ушастый хорёк будет бегать за деньгами. Впрочем, какого х..на мне отпускать вас, -засмеялся Крис, глядя мне глаза, - когда я могу заполучить всё. Проще, сучёнок, пристрелить тебя прямо сейчас, а за свою жизнь твоя девка сама отдаст мне мои деньги и … себя в придачу, - усмехнулся хозяин пристани. – За свою дочурку можешь не беспокоиться – мы с женой уже давно приглядели себе вашу малышку. Славная девочка! А поскольку своих детей у нас нет, мы с моей скво Адель будем рады удочерить вашу малютку Руби, после того, как отправим вашу хитрожопую русскую сучку на тот свет.
Намерения Криса были ясны. Он прицелился Грэгу в сердце. Щелкнул затвор пистолета. Грэг понял – бежать было не куда. С вытаращенными от ужаса глазами, он смотрел в дуло пистолета, откуда должен был прогреметь выстрел…
В этот страшный момент я заметила, что изо рта огромного марлине, висевшего на стене позади Криса, торчало удилище, привязанное за леску. Решение пришло мгновенно. Одним прыжком я подскочила к висящей на стене рыбине, и, резким движением вырвав удилище из пасти, набросила леску на шею Криса! Чучело рыбы с грохотом полетело на пол! Завязалась отчаянная борьба! Пытаясь высвободить горло, Крис схватился за шею, но было слишком поздно! Тонкая леска глубоко ушла в шею моего врага!
-Беги, Грэг, беги!!! –что было сил закричала я, всей массой повиснув на проклятом лодочнике.
Задыхаясь, посиневший Крис, начал хватать меня за руки, но я прочно обмотала леску вокруг ладоней. Ярость придала мне сил. Я душила его так, как будто передо мной был сам губернатор Барио, жестоко надругавшийся надо мной, я сдавливала его толстое, бычье горло с такой звериной яростью, будто хотела отомстить всем насильникам мира, за причиненные ими людские страдания. Но силы были не равны. Всё-таки мой соперник был мужчиной. В последний момент, изловчившись, он схватил меня за голову сильными, как камень руками, и, словно тряпичную куклу, перекинул через плечо.
Я поняла, что лечу, потому что мои ноги оказались наверху. Со всего размаху я ударилась об стол спиной и затылком. Кровь хлынула в нос, в глазах потемнело. Я увидела, как Крис занёс надо мной кулак, чтобы нанести решающий удар…вдруг, его глаза как-то странно сдвинулись к носу, а на лбу появилась красная точка, которая стала разрастаться. Безжизненное тело мертвым грузом свалилось на меня, придавив всей своей немаленькой массой. Крис был мёртв.
С омерзением откинув от себя мертвое тело мужчины, я растерянно посмотрела на Грэга. Дуло пистолета в его руках всё ещё дымилось. Широко раскрытые глаза Грэга смотрели безумным взглядом то на меня, то на тело, лежащее на столе, то на струю крови, стекавшую из головы Криса.
В пылу сражения, Крис выронил пистолет. Этим воспользовался Грэг. Схватив пистолет, Грэг выстрелил в тот самый момент, когда Крис уже собирался прикончить меня.
Не говоря друг другу ни слова, мы смотрели на страшное зрелище, словно завороженные, даже до конца не осознавая, что же произошло. Все снова казалось каким-то страшным сном.
-Нам надо найти ключи от пристани! – первой пришла в себя я.
Немного опомнившись от шока, Грэг стал обыскивать карманы Криса. Там ничего не было, кроме ключей от автомобиля и ещё каких-то ключиков, по-видимому, от ящиков стола. Я взяла связку, и, сама не зная зачем, стала прилаживать каждый из них к ящикам конторки, но, как назло, ничего не подходило. В конце концов, потеряв терпение, Грэг со всего маху ударил ногой по письменному столу, выломав ветхие ящики. Там ничего не было, кроме ненужных бумаг, недопитого пузыря рома, двадцатидолларовой купюры и ещё какого-то немыслимого хлама.
Вдруг, мне показалось, что за спиной, скрипнула дверь. Я оглянулась – Грэг стоял возле меня, значит, это не Грэг. Из двери показалась жена Криса - грузная метиска Аделаида. Увидев убитого мужа, женщина вскрикнула, и, развернувшись, бросилась было, бежать, но пуля Грэга настигла её в спину. Громоздкая женщина рухнула навзничь и больше не шевелилась.
Во время падения, мне показалось, что я услышала, как что-то металлическое звякнуло об пол. Не помня, что я делаю, я подбежала и перевернула ещё не остывшую женщину. Так и есть, это были ключи от пристани, где стояла наша яхта. Метиска хранила их в кармане своей грязной джинсовой юбки, стягивающей её расплывшейся от жира живот. Как-никак, она была здесь хозяйкой.
-Я думал о Руби, -словно оправдываясь передо мной, растерянно произнёс Грэг и выронил пистолет из рук.
-Забудь об этом! Скорее, нам надо выбираться отсюда, пока сюда не сбежались люди! В бухте звук выстрела слышен на всю акваторию! – поторопила я ошалевшего от двойного убийства Грэга.
-Где Руби?! Она одна?! – вдруг, закричал опомнившийся Грэг, схватив за локоть и тараща на меня безумные глаза.
-Она уже на яхте! Скорее, Грэг!
Не теряя ни секунды, я подхватила пистолет, и мы, перескочив через перекрывающую проход распростертую толстую женщину, со всех ног бросились бежать к яхте. Заливистый крик Руби был слышен ещё с пирса. Что-то случилось! Я ворвалась на яхту и увидела сидящую на верхней палубе Руби…с ней всё было в порядке. (Каким образом двухгодовалой девочке удалось выбраться из закрытой каюты для меня до сих пор остается загадкой. Разве что через иллюминатор?) Но времени на раздумья не было…
Загремели цепи поднимаемого якоря, и спустя минуту я ощутила долгожданный толчок, и вскоре наша яхта уже плавным ходом рассекала волны Атлантического Океана, на этот раз, держа курс на Восток, навстречу восходящему Солнцу.
Снова в Океане или по непроторенным маршрутам Атлантики
Где-то в Карибском море
Глава сто двадцать пятая
Это не жестокость, а необходимость
Мы покидали зелёный берег Пуэрто-Вьехо с тяжелым чувством на сердце. Убийство двух человек оставила в наших душах гнетущий осадок. Словно злой рок преследовал нашу яхту: какой бы берег мы не покидали, везде за нами тянулся кровавый след. Будто два питерских отморозка закрывали за собой громадную дверь и заколачивали её намертво, обещаясь никогда не вернуться к покинутым берегам рая, где совершали свои кровавые преступления.
На этот раз погони не было. Кто станет искать спивавшегося лодочника и его полоумную жену.
Странно, мне совсем не было жалко ни этого проклятого гринго Криса, ни его толстую тупую жену. Эти злые и алчные люди получили по заслугам. Но всё-таки какое-то отвратное чувство навсегда поселилось в моей душе. Мне казалось, что, совершив убийство стольких людей, пусть не самых лучших, мы потеряли право называться людьми, и сами стали преступниками, наподобие тех, кого убивали, лишь только с той разницей, что мы стали убийцами, ПОТОМУ ЧТО У НАС НЕ БЫЛО ДРУГОГО ВЫХОДА.
Нам нужно было сопротивляться – иначе бы мы погибли. Но это было слабым утешением. Как жить с этим дальше? Что с нами будет? Об этом было страшно, даже подумать. И я решила не думать…
Яхта набирала ход, унося нас от прошлого в синюю бездну океана. Пуэрто-Вьехо. Пуэрто – порт. Вьехо – ветхий. Название оправдывало значение. Чем дальше от берега уносилась наша яхта, тем больше наша бухта, которая с минуту тому назад имело какое-то значение, превращался в игрушечную бухточку, будто выставляя напоказ всю убогую панораму Пуэрто-Вьехо с его жалкими домишками и обшарпанными рыбацкими пристанями.
Иногда полезно посмотреть на вещи со стороны, тогда тебе откроется их настоящая суть. Роскошная тропическая декорация Богатого Берега, щедро прикрывающая местную нищету, теперь не вызывала во мне никакого восхищения, а лишь подчёркивала убогость поселений той жалкой породы смешанной расы людей, гордо именуемых себя Тикос, но готовых унижаться ради лишнего доллара перед туристами, людей, избалованных щедростью тропической природы, которая разленила их, и измученных безысходностью нищеты, щедрых и отзывчивых бедняков, готовых отдать последнее, и жестоких бандольеро, готовых перерезать горло мачете за каких-нибудь десять жалких долларовых купюр, людей рьяно охраняющих свое национальное состояние – природу, и продающих же собственную природу за бесценок, жестоких мачо, не терпящих обиды, и обиженных бедняков в одном лице. Вьехо. – ветхий, ветхая жизнь. Таков портрет жителя Коста-Рики.
Вот туманная дымка навсегда поглотила берега Коста-Рики, которые почти два года были для нас землей обетованной, маленькой родиной, где мне суждено было родить своего первенца и обрести своё второе рождение. Прощай, Пуэрто-Вьехо! Прощай Коста-Рика! Прощай Богатый Берег бедняков! Мы покидаем тебя навсегда!
«Да вы же все карты!» - закричала Алиса, и кошмар рассеялся, как сон. Да великий Кэрролл был прав. Иногда надо прокричать: «Да вы же все карты!», и забыть всё страшное. Забыть, как будто это был плохой сон, и начать жизнь с чистого листа.
Теперь, когда я могла наблюдать, как растворяются в пространстве далёкие холмы Коста-Рики, мой кошмар таял в утренней дымке неземной красоты океанского восхода.
Кошмар остался в прошлом. Мне не хотелось возвращаться к нему, и, заставив взять себя в руки, я пошла в каюту, где была заперта Руби.
То, что я там увидела, сразу же разрешило загадку, как Руби удалось выбраться в первый раз. Я не ошиблась, она действительно вылезла через иллюминатор. Крошечное круглое оконце как раз подходило ей по размеру. Когда я вошла в каюту, из круглого окна иллюминатора торчала только её попка. Другая половина Руби уже находилась снаружи. А под иллюминатором я заметила придвинутый чемодан, служивший Руби, по-видимому, опорой. Смышлёная проказница, она догадалась использовать пустые чемоданы, как опору, установив их один на другой. Я ухватилась за то, что торчало изнутри, и потянула к себе. Послышалось кряхтение, а потом истошный визг. Голова Руби застряла в узком проёме. На шум прибежал Грэг.
-Толкай вперёд!
-Тяни назад! – раздавались голоса над безбрежной гладью Океана.
Я потянула назад, но головка Руби не пролезала, потому что ей мешали большие растопыренные уши, доставшиеся от отца. Она буквально уперлась ушами, которые не пускали её обратно. Ни туда, ни сюда. Руби отчаянно визжала. «Надо было суметь сгородить девочке такие большущие уши», - с раздражением подумала я на Грэга.
-Что будем делать?
-Надо принести подсолнечного масла и смазать голову, - подал «умную» идею Грэг.
-Держи её, я сбегаю за вазелином.
Густо обмазав вазелином тельце девочки, я попыталась вытянуть её за плечи вперёд.
-Да, осторожно, ты! – заорал на меня Грэг.
– Лучше помоги толкать её сзади!
-Высвободи руку! Не сломай!
-Сейчас. Теперь толкай!
Тельце подалось и выскочило наружу.
-Прямо как второе рождение, - засмеялся Грэг.
Обмазанная вазелином, как бутерброд маслом, освобожденная из тисков иллюминатора Руби сидела у меня на руках, и испуганно таращила ничего не понимающие глазёнки на отца, и, вдруг, произнесла по-английски:
-Daddy.
Это было её первым словом.
-Что ты делаешь?! – в ярости закричал на меня Грэг, когда увидел, как на следующее утро я привязываю Руби к перилам.
-Не видишь, привязываю Руби, - раздраженно ответила я, надевая ходунки на плечи девочки. – Или ты предпочитаешь, чтобы наша дочь оказалась за бортом?
-Ты что, с ума сошла?! – подбежавший Грэг, вырвав у меня из рук веревку, которой я собиралась привязать Руби к перилам. – Это же жестоко! Ты…, ты не мать, - захлебываясь от ярости накинулся на меня Грэг. – Ты –чудовище!
-Успокойся, и выслушай меня нормально, то, что я делаю не жестокость, а необходимость. Пойми, Грэг, я привязываю Руби не для того, чтобы наказать её, а потому что боюсь за неё. Так делают эвенки, и другие народы крайнего севера, они привязывают своих годовалых детей к яранге, чтобы те не убежали в тундру и не замёрзли насмерть. Здесь нет тундры, но вокруг Океан. Я не хочу, чтобы моя дочка оказалась в океане и утонула. Со стороны это может кажется жестокостью, но по-другому нельзя.
-Нужно лучше следить за ребёнком,- недовольно проворчал Грэг. – Моя дочь – не собака! Я не желаю, чтобы она сидела на привязи!
-Следить?! А ты много уследил, когда она пихнула голову в иллюминатор?!
-Я управлял яхтой, это ТЫ была с ней!
-Или когда её оцарапала кошка? Не говори, что тебя тогда тоже не было.
-Кошка напала внезапно, - как всегда принялся оправдываться Грэг. - И потом, я работал и отошел по делам. Попробуй-ка, уследи за такой непоседой. Стоит только отвернуться, как она попадает в переделку.
-Так я про то и говорю. Я должна привязать Руби, ради её же безопасности.
-Делай, как знаешь, - махнул на меня рукой Грэг. – Только все равно следи за ней, я боюсь, что эта привязь не удержит её на месте.
-Хорошо, Грэг, я буду следить за Руби. А пока наполни нам бассейн, чтобы мы с Руби смогли освежиться, иначе мои мозги просто расплавятся от жары.
Глава сто двадцать шестая
Опять беременна?! Только не это!
Была середина апреля. А в южном тропике Карибского моря уже стояла невыносимо изнуряющая жара. В каюте, раскаленной солнцем, практически нечем было дышать, и нам с Руби всё время приходилось проводить на открытом воздухе под навесом. Последние дни мне не совсем здоровилось. Мучила морская болезнь. Целый день я бессильно лежала, раскинувшись на шезлонге, краям глаза наблюдая, как непоседливая Руби отчаянно пытается разобрать огромную раковину.
Всю ночь я задыхалась в спёртом удушье спальной каюты, а днём изнемогала под палящими лучами солнца. Только Руби, за которую я волновалась больше всего, чувствовала себя превосходно. Похоже, жара и качка на уроженку Коста-Рики совсем не действовала, яхта была для Руби единственным домом, который она знала, что касается Грэга, который всю жизнь прожил в северном тропике Флориды, он держался стоически, целый день проводя за штурвалом нашего семейного корабля, только глубокой ночью приходил он в спальную каюту, чтобы немного выспаться.
Мне было стыдно, но с первых дней путешествия морская болезнь вконец расклеила меня, так что не могла подняться даже с постели. Мне казалось, что я умру на этой яхте, но мне было стыдно жаловаться Грэгу на тяготы невероятного по дерзости путешествия, которое я же сама затеяла.
Вскоре поднялась температура, и я вот уже целый день лежала на широкой постели, тупо смотря, как, разбросав игрушки, привязанная Руби играет с большой раковиной, пытаясь разобрать и её, словно детский конструктор.
Шел десятый день нашего путешествия. Стремясь поскорее вырваться из Карибской западни*, обновлённая яхта шла на всех порах. Делая по сто двадцать километров в день, на одиннадцатый день мы достигли ворот Атлантики. Перед нами открывались Антильские острова. Одно это название будоражит воображение, как крепкий морской грог. Услышав это название, в нашем воображении сразу же представляются лазурные морские лагуны коралловых рифов с разнообразными обитателями, кокосовые пальмы лениво склонившиеся над песчаным пляжем, легкомысленные бунгало с покрытыми пальмовыми листьями крышами, беззаботные туристы в белоснежных шортах и цветастых Гавайских распашонках-рубахах. Да, когда-то все это было так. Когда-то эти острова называли жемчужным ожерельем Карибского моря, и сюда стремились миллионы туристов, чтобы отдохнуть наедине с великолепной природой. Теперь же им больше подходило другое название – острова смерти. Рая больше не было. Приняв на себя основной удар смертоносной волны, жемчужное ожерелье Карибского моря перестало существовать. Но смерть их не была напрасной. Приняв всю ярость Атлантики на себя, цепь коралловых островов защитила побережье Центральной и Южной Америки от великого наводнения.
То, что представляли острова сейчас – это голая пустыня, выступавшая посреди океана, состоящая из груды песка и коралловых обломков, рассеянных повсюду. Унылая картина опустошения, словно мрачное предзнаменование, тяготило наши сердца.
Миновав россыпи мёртвых песчаных островов и голых отмелей, с торчащими из них сухими скелетами мертвых деревьев, что когда-то, до катастрофы, именовались Виргинскими островами (островами девственниц), мы бросились на грудь великому Океану. И, вскоре оседлав великое течение Гольф – Стрим, направились в сторону уже не существующих Багамских островов. Мы бросили карты, и обратной дороги не было. Океан либо вынесет нас в Северное море, либо мы погибнем.
Не знаю, сколько времени я пролежала в таком состоянии, но вечером пришёл Грэг, чтобы как обычно поцеловать свою малютку на ночь и обнаружил меня мечущуюся в горячке. Руби спала, положив свою белобрысую головку маме на живот, как на подушку. От моего тяжелого дыхания её головка то поднималась, то опускалась. Левая ручонка Руби была по локоть засунута в раковину, но сонная девочка уже не пыталась освободиться от новой западни. Поскольку раковина ей не мешала, она так и заснула с одетой на руку раковиной.
На этот раз, видя моё состояние, Грэг не стал будить меня, чтобы отсчитать за очередной недосмотр. Стукнув разок по раковине, Грэг аккуратно расколол злосчастную раковину надвое и высвободил зажатую ручонку Руби, да так, что она даже не почувствовала, и продолжала мирно спать. Грэг бережно отнёс спящую малютку в свою кроватку, и, поцеловав, накрыл её легким одеялом.
-А меня не поцелуешь? – раздался болезненный голосок из темноты.
Грэг по-дружески приложил губы к моему лбу, и почувствовал крупные солёные капли пота, выступившие на лбу и жаркую испарину исходившую от тела. Это была горячка!
-Ха-ха-ха! –заливалась я смехом, и, словно в бреду, стала разговаривать с Грэгом по-русски, словно он мог понимать меня. – Как ты думаешь, Грэг, если мы втроём пересечём Атлантику – это может считаться рекордом Гиннеса? Ведь Атлантику пересекали множество раз – на каноях, на лодках, на плотах, на водных велосипедах, в одиночку, семьями, трудовыми коллективами. Говорят, даже два официально зарегистрированных гея, осмелились проделать это на парусной лодке, правда они утонули, но какая разница, если история навеки сохранила их имена, как имя того древнегреческого парня из Эфеса, что поджёг храм Артемиды, затем одним, чтобы только обессмертить свое имя*. Интересно, войдём ли мы в историю, как первая семейная пара пиратов, пересёкшая Атлантический океан на собственной яхте, которую они угнали? Ха-ха-ха!
- А ну, прекрати обзывать меня геем, - обиделся Грэг.
-Я не обзываю, я просто говорю, что два гея, так и не смогли пересечь Атлантику, а мы пересечём…
-Тише, лежи, у тебя температура, - пытался успокоить меня взволнованный Грэг.
-Эта морская болезнь. Ха-ха-ха! К старнно, правда? За все время, пока я жила на воде, как водяная крыса, я так и не смогла привыкнуть к этой гребанной качке.
-На выпей, тебе сразу же станет легче. - Грэг протянул мне горячий напиток со знакомым горьким ароматом хины.
-Что это? Хина? Ты предлагаешь мне «лизнуть» хины?– при одой мысли, что мне придётся пить эту отвратительную жижу, ком тошноты подступил у меня к горлу. Зажав рот руками, я замотала головой. - Нет, нет, не хочу пить эту гадость! Меня тут же стошнит!
-Послушай, а ты не беременна?! Помнишь, в прошлый раз тебя тоже тошнило от всего, а потом родилась Руби, - обрадовался в Грэг. –Я так хочу, чтобы у Руби появился братик.
-Беременна?! Сейчас?! Господи, только не это! - в отчаянии простонала я.
Мысль о новой беременности привела меня в ужас, но потом я вспомнила, что с ого самого момента, как мы зачали Руби, у нас с Грэгом ещё не было близости. Согласно суровым амманитским законам мужчина не имел права прикасаться к женщине, пока та кормит грудью. А я все ещё кормила Руби грудью. Это было удобно в столь длительном путешествии…
-Мать твою…, Грэг, болван, зачем ты так пугаешь меня?! Как я могу быть беременной, когда ЭТОГО у нас не было с тех пор, как мы зачали Руби!
-Тогда выпей хинину. Пока ты не выпьешь, я не отстану от тебя.
С отвращением взяв объемистый стакан, я с омерзением стала втягивать в себя горькую, как полынь жидкость, от которой перекашивало рот.
Грэг был прав, его радикальное лечение помогло. Горячка стала спадать, дыхание выровнялось, и я смогла уснуть.
- Вот так-то лучше, - произнес Грэг, и, заключив в объятия, лег рядом. В эту тихую ночь мой сон был крепок, как никогда раньше, я спала, даже не замечая, как в это время великий круговорот течений незаметно относит меня все ближе к родному дому.
В великом круговороте Океана
Глава сто двадцать седьмая
Затопленный город
Вот уже двадцать дней мы плыли по направлению Флориды. За эти дни наша яхта пережила несколько штормов, которые возникали так же внезапно, как и внезапно прекращались. Погода менялась столь стремительно, что предугадать её было практически невозможно. Гладкое, как яйцо, море мгновенно покрывалась огромными бурунами, и начиналась беспощадная болтанка, хотя никакого ветра не было, а потом снова наступало затишье, и, вдруг, откуда ни возьмись, набегала огромная волна, грозящая опрокинуть нашу яхту. Облака причудливой формы, утопали в океане, и, сходясь в огромные воронки, разражались страшными грозами, от которых Руби испуганно пряталась под кровать. Несколько раз мы были на краю гибели, но всегда выходили победителями. Отвага и решительность капитана Грэга, всегда выручали нас. Но что стоило это Грэгу! Несмотря на страшное перенапряжение, он с мужеством переносил все испытания.
Мы приближались к Флориде. С каждым днём лицо Грэга становилось все серьёзнее. Противоречивые чувства терзали его душу. Воспоминания о покинутой родине не давали ему покоя. Ведь совсем недалеко был его родной Майами, где он когда-то родился и провёл своё детство. Вглядываясь на запад, он вспоминал дом дедушки Баркли, его уютный садик, где он любил гулять, старого добряка Сиза, свою норовистую мать, которая по-своему любила его… А теперь всего этого нет. Смертоносная волна уничтожила побережье Солнечный Полуостров, унеся жизни двух третей его населения! О, несчастная Флорида, я скорблю вместе с тобой по погибшим твоим детям!
Голубые глаза Грэга наполнились слезами. Он застыл в странном оцепенении
-Не смотри, Грэг, не надо смотреть туда, - я обхватила голову Грэга и повернула к себе. - Всё это уже в прошлом. Прошлое остается прошлым, его нельзя вернуть или изменить. Помнишь, фильм Стивена Кинга о зубастиках пожирающих прошедшее время и пространство? Грэг, наше прошлое съели лангольеры. Поэтому прошлое лучше выбросить, чтобы лангольеры не сожрали нас вместе с ним… Грэг, что тобой?! Грэг опомнись! – я стала трясти Грэга за плечи. Грэг вытянул руку и показал в сторону. Я посмотрела туда, куда указывал Грэг. В нежном золотом рассвете тропического утра перед нами открывалось жуткое зрелище. Прямо из воды океана поднимались белоснежные небоскрёбы Майами!
Гигантский водоворот медленно втягивал в себя океанскую воду прямо в затопленный город, и выталкивал его через Флоридский пролив, где образовался гигантского размера поток мутной грязи из ила и песка, смешанной с обломками плывущих деревьев и человеческого мусора.
-Вот, что осталось от Майами, - трагически произнёс Грэг, окинув ужасающую панораму рукой.
Перед нами действительно лежал затопленный город. По нескольким заметным небоскрёбам я сразу же узнала, что это когда-то был центр Майами-сити – центр Города Мечты. Когда-то здесь кипела единственная в мире развитая тропическая цивилизация, а теперь от неё остались лишь жалкие обломки.
-Этого не может быть! – воскликнула я, схватившись за голову. Зрелище затопленных океаном небоскрёбов было слишком сюрреалистичным, чтобы быть реальностью, но ЭТО БЫЛО РЕАЛЬНОСТЬ! Когда-то многомиллионный Майами превратился теперь в живое свидетельство неукротимой разрушительной мощи Атлантики…
-Да, вот что осталось от моей Флориды, - горько вздохнул Грэг.
-Грэг, но что мы делаем здесь?
-Я хотел увидеть это собственными глазами. Это страшнее, чем я предполагал. Всё, нам надо выбираться отсюда, пока водоворот не затянул нас в зону бедствия, - опомнившись от завораживающего зрелища, произнёс Грэг.
-Но зачем мы приплыли в Майами?
-Я хотел попрощаться с Флоридой. Мы отчаливаем! Курс Норд-Ост! Полный ход! Прощай Флорида! – чуть не плача, закричал Грэг. Яхта набрала ход, и через несколько минут мы вышли в зону чистой воды. Затопленный город, небоскрёбы посреди воды, плывущие деревья, рассеялись как кошмарный сон, как только мы вышли в открытую Атлантику.
Глава сто двадцать восьмая
Секс над океаном
В начале мая Атлантический океан буквально вскипает от штормов. Единственным спокойным местом в это время является самый центр Атлантики, так называемое, Саргассово море. Вас, конечно, удивляет это название. Причём тут море, спросите вы, ведь все мы привыкли думать, что море всегда лежит возле материка, но Саргассово море – исключительно. Это одно из немногих подобного рода «внутриокеанских» морей, которое находится посреди Океана.
Дело в том, что Океан не является однородной структурой со стоячей водой. В нем, как и на суше имеются реки – течения, которые циркулируют согласно силам Кариолиса, а так же спокойные участки стоячей воды, где течений почти нет – эти участки и называют «внутренними» морями. Чаще всего такие океанские «моря» возникают там, где рельеф дна максимально однороден, и тиктаническая активность морского дна минимальна. Это дно представляет собой великие океанские равнины, покрытые толстым слоем ила, простирающиеся порой на тысячи километров…
Саргассово море – самое крупное внутренне море. Так называют огромный участок со стоячей водой, расположенный в самом центре Северной части Атлантики.
У Бермудских островов, где могучее течение Гольфстрим, несущее свои теплые воды к Северному морю, устремляется из Флоридского пролива, и начинается Саргассово море. Чтобы не попасть в серию весенних штормов, мы были вынуждены сойти с Великой Реки* океана и повернуть на юг, к стоячим водам Саргассова моря. Здесь, в этих относительно тихих водах, мы должны были провести несколько недель, пока не улягутся весенние шторма, и мы не сможем спокойно продолжить свой путь по Гольфстриму.
Последней нашей остановкой перед выходом в великую Атлантику стал крошечный городок Сент-Джорж, лежащий на самом севере острова Бермуды на зыбкой коралловой платформе, одноименного острова, изъеденного бухтами и проливами. Этот крошечный коралловый островок каким-то невероятным чудом не поглотила разъярённая мощь Атлантики. Здесь, на едва заметном островке посреди океана, мы рассчитывали пополнить запасы продовольствия и топлива.
Мы знали, что, не смотря на кажущуюся безмятежность Окена, она обманчива. В любой момент погода могла кардинально измениться. В любой момент мог налететь шквал, и тогда о дальнейшим путешествии можно было бы забыть. Время терять было нельзя, до сезона ураганов оставалось совсем немного, а мы не собирались оставаться здесь надолго, потому что английские власти могли арестовать нас в любую минуту. Проведя несколько часов в бухте Святого Джоржа, мы незамедлительно отправились на восток.
Тем временем погода изменилась. Нежные пушистые облачка, видневшиеся на горизонте, вдруг, по мгновению ока, образовали гигантское штормовое облако, которое выросло словно из-под земли. Подошел северо-восточный ветер, и на нас обрушился настоящий шторм!
Признаться, в то время, я пожалела, что мы так легкомысленно покинули Сент-Джорж. Произошло то, что мы боялись более всего – началось волнение. Качка усиливалась с каждой минутой. Началась настоящая борьба за жизнь. Грэг знал, что первая же волна, которая ударит судно в бок, потопит нашу яхту меньше через минуту. Поэтому из последних сил держал штурвал навстречу волне.
В эти минуты мне было по-настоящему страшно. Я молилась Николе-угоднику*, хотя не знала ни одной его молитвы. Испуганная Руби плакала. Когда очередная волна ударяла в нос судна и, как игрушку, вскидывала его вверх, мне казалось, что мы уже тонем, и я переживаю последние мгновения своей жизни. Мне казалось, что страх смерти, захвативший каждую клеточку меня, никогда не кончится.. послышался треск стекла. В разбитый иллюминатор хлынула вода. Я поняла, что мы тонем. «Не надо!» В отчаянии я закрыла голову руками и закричала.
- Не надо! Прекратите, я хочу домой. Слышите, я хочу домой! А-а-а-а-а! - Крик заглушил шум бури в моих ушах. Я ничего не слышала.
По-видимому, меня услышали ТАМ, наверху, потому что ветер прекратился так же внезапно, как начался. Волна ушла, и лишь беспорядочная постштормовая болтанка, раскачивающая яхту из стороны в сторону, напоминала, что с минуту назад мы были на волосок от гибели.
-Домой, домой, домой, домой, домой, - зажав уши руками, я шептала заветные слова, будто они и впрямь помогли вернуться домой.
-Лили! Всё кончилось! Очнись! – Грэг пытался разжать мою голову, но я яростно сопротивлялась. –Домой, домой, домой! Не надо, не трогай меня!…, - злобно закричала я на Грэга. Помешавшись от страха, и не понимала, что говорю и делаю.
-Что с тобой?! Это я, Грэг! – Грэг ударил меня по щеке, и затряс за плечи.
-Мы снова погружаемся? - я подняла обезумевшие глаза.
-Всё кончилось! Шторм кончился! Мы выстояли! – произнес измученный Грэг, тряся меня за плечо.
-Грэг, я хочу домой, к маме, пожалуйста! -Я заплакала, как ребенок, и уткнулась Грэгу в плечо.
–Мы едем, едем туда! - успокаивал меня муж, глядя по голове. -Где Руби?! – вдруг, подскочил Грэг.
-Она была здесь! –Я с ужасом поглядел на разбитый иллюминатор.
Грэг заметался по каюте, как обожженный. Я увидела, что один конец покрывала стянут немного вниз, и сразу поняла, где искать Руби. Скинув покрывало, я увидела зажавшуюся в уголок дрожащую Руби. Она успела забиться под кровать как раз в тот момент, когда в каюту хлынула вода. У Руби был шок. Бедняжку так трясло, что она была похожа на дрожащий осиновый листок; будто прося о помощи, Руби умоляюще смотрела на нас ничего не понимавшими глазками и от страха не могла, даже плакать.
-Да, ну и попали же мы в переделку, – облегченно выдохнул Грэг, вынимая Руби из-под кровати. – Ещё немного, и наша яхта пошла бы ко дну.
-Господи, ты был прав, Грэг! Лучше бы нам было оставаться в Коста-Рике! Плавать на такой маломерной яхте через океан - это чистое безумие! Прости Грэг, что я втянула тебя в это безумие! Я погубила всех нас!
-Мы бросили вызов Атлантики, и должны выстоять, хотя бы ради неё, - Грэг указал на перепуганную насмерть Руби. – А, ну прекрати скулить, ты пугаешь мне рёбёнка! -заорал на меня раздраженный Грэг, - мы ещё не погибли! –Грэг принялся собирать осколки стекла.
-Но что это было, Грэг?! Откуда взялся этот шторм, ведь ветра практически нет?!
-Очевидно, мы налетели на водораздел, проходящий по границе Гольфстрима, - стараясь успокоить себя, начал объяснять мне Грэг. - В это время здесь часто такое случается. Смотри, так и есть, видишь вот там вода намного мутнее – это течение Гольфстрим. Мириады кубометров воды поступают сюда из Флоридского пролива и направляются к Гренландии. – Я взяла бинокль и посмотрела вдаль, но ничего не увидела, кроме бесконечных волн… - Так вот, - продолжал свою лекцию Грэг, - в это время здесь часто случаются необъяснимые шторма. Люди приписывают это мистики Бермудского треугольника, но это не так. На самом деле всё происходит из-за банальной разности температур. Когда из Гренландии налетает весенний Норд Ост, на границах Великой Океанской Реки теплая поверхностная вода Гольфстрима, которая намного легче и текучей, не успевая смешаться с тяжелой стоячей водой холодного океана, просто растекается по его поверхности. Смещающееся на юг поверхностное течение Гольфстрим будто бы сливает с себя излишки воды, и образует громадные волны, которые могут возникать из неоткуда и опрокидывать корабли. Это явление называют микрошторм, потому что он так же внезапно обрушивается, как и прекращается. Хотя волны при таком «микрошторме» иногда достигают двадцати метров и больше и способны утопить любое судно. Считай, что нам крупно повезло, потому что, если бы ещё и ветер…
Грэг говорил и говорил. В какой-то момент мне показалось, что он заговаривается от страха, так нелепа была его «научная» речь.
-Грэг давай уберёмся отсюда, я больше не хочу попасть ни в «микро», ни в, тем более, «макро» шторм! - взмолилась я.
-Не волнуйся, детка, через несколько часов мы покинем зону штормов и окажемся в безопасности, где сможем немного отдохнуть.
В начале мая, когда вся Атлантика бурлит штормами, как кипящий суп, в Саргассовом море стоит абсолютный штиль. Само название эта область стоячих вод получила от португальского слова «sargaco», что в дословном переводе означает «морская водоросль». Вот из-за этих-то самых водорослей Саргассово море снискало себе дурную славу. Кто не слышал страшные истории о кораблях, насмерть увязших в скоплениях подобных водорослей. Но это скорее миф, чем реальность.
Действительно, на поверхности Саргассова моря иногда можно встретить довольно большие скопления плавучих кустов гигантской водоросли, которые удерживаются на плаву многочисленными воздушными пузырьками воздуха, но их не так много, как приписывают мифы. Они не занимают целых площадей, как представляют некоторые в своём воспаленном морскими мифами воображении, а плавают небольшими островками, покачивающимися на пологих валах, между которыми всегда есть протоки чистой воды. Причем запутаться в них практически невозможно. Сама по себе водоросль довольно слабая и, конечно же, не сможет, удержать огромный корабль, подобно ряске, которая не сможет остановить плывущую сквозь заросший пруд лодку.
Самое же удивительное в загадочном Саргассовом море – это его вода. Цвет воды колеблется от тёмно синего до бирюзово –зеленого.
А самое прекрасное – это закат – зрелище погружения вечернего солнца в цветущую водорослями воду. Таких завораживающих красок не встретишь нигде в мире! Видя, как кроваво-алое солнце погружается в бесконечную бездну бронзовой воды океана, начинаешь ощущать, что теперь и здесь существуют только эта яхта и безбрежная бесконечность океана, остальной мир людей, с его злом, подлостью, деньгами больше не имеет никакого значения, потому что теперь и здесь его нет. Только мы одни в этом безбрежном океане!
Господи, если бы я только могла жить здесь, я бы покинула весь мир и поселилась посреди океана. Если б только это было возможным! Но, увы, человек здесь только гость. У меня есть дом, настоящий дом, где меня ждут. Мама, мама, где ты?! Я забыла твоё лицо!…Господи, разве может существовать такая красота. Кто мог подумать, что я буду пересекать океан и увижу всё это!!!
Грэг положил мне ладонь на плечо.
-Идём спать. Становится слишком холодно.
Последний луч солнца погас за горизонтом, и сразу наступила беспроглядная тьма. Мне почему-то стало страшно. Захотелось забиться в самый дальний угол трюма и сидеть там не двигаясь. В этой могильной тишине не было слышно ни звука. Тишина убивала, закрадываясь страхом в самое сердце. Мысли о морских чудовищах не давали покоя. Схватив Грэга за шероховатую ладонь, я поспешила в каюту.
Руби уже спала. Тихое дыхание младенца едва слышно в душной темноте каюты. Чтобы не разбудить ребёнка, мы решили не зажигать свет. Свалившись в грязное белье нашей пропитанной едким потом Грэга, плохо пахнущей постели, я попыталась уснуть, но сон не шёл. В темноте я вся превратилась в слух. Какие-то непонятные звуки всё время прерывали мой сон, как только я засыпала. Мне казалось, что на яхте мы не одни, что по верхней палубе ходит какой-то человек, и слышен скрип его шагов. Я похолодела от ужаса и прижалась к Грэгу. Потное тело Грэга содрогалось от мастурбаций, отчего кровать тихонько поскрипывала.
-Разреши мне помочь тебе, Грэг, всё-таки я твоя жена, - решилась вмешаться я наконец в сей интимный «процесс».
Застигнутый врасплох, Грэг вздрогнул и залился краской. (Только в темноте я этого не заметила).
-Чего тебе надо от меня?! - испуганно спросил Грэг и попятился к стене.
-Я хочу, чтобы мы снова стали с тобой любовниками. - Жадно лаская губами его худой потный живот, я стала нежно стягивать с Грэга брюки.
-Ты хочешь заняться со мной сексом? – послышался из темноты улыбающийся голос приближавшегося Грэга.
-Никакого секса! –решительно возразила я, - во время родов, когда я чуть было, не умерла от боли, я поклялась себе больше не заниматься этой гадостью. Одной Руби с меня вполне достаточно. Я не хочу опять забеременеть и волочить на себе огромное пузо.
-Не понимаю, тогда зачем всё это? - недоумевающее спросил Грэг.
-О, поверь, то, что я собираюсь с тобой сделать, понравиться тебе больше, чем секс. Говорят, будто в Японии, настоящая Гейша, способна вызвать эрекцию у мужчины одним взглядом, даже не дотрагиваясь до него.
-Какой-то бесконтактный секс, получается. К чему ты говоришь мне всю эту чушь?
-Я, конечно, не японская красотка и не способна на это так, сходу, да и после родов внешность у меня уже не та, чтобы вызывать эрекцию одним взглядом, но кое-что и я могу. Имеется тысячи способов удовлетворить мужчину и без секса.
-Как это? –удивился Грэг.
-Сейчас поймёшь.
Я слегка раздвинула Грэгу ноги и крепко обхватила его член ладонями.
-Что ты собираешься с ним делать?! –схватив меня за руку, испугался за свое «хозяйство» Грэг..
-То же самое, что делал с ним ты только что, - рассмеялась я. –Милый, не надо стыдиться этого, просто расслабься и предоставь мне сделать всё самой. - Не говоря более ни слова, я стала сильно и в то же время нежно ласкать его член руками.
-Нет! Нет! О, да, да! – закричал Грэг в экстазе.
-Тише, разбудишь Руби! - я зажала рот Грэга руками. -Погоди, это ещё не всё, самое сладкое я приготовила тебе на десерт. Только постарайся не кричать, хорошо?
-Хорошо, – в предвкушении нового сюрприза прошептал задыхающийся от сладострастья Грэг.
– Я опустилась под одеяло и, крепко зажав его твёрдый, как камень, член между раздувшихся от возбуждения грудей ладонями, стала ласкать его. Вскоре Грэг сам понял «правила» моей новой игры. Обезумев от не разрешавшейся за долгие месяцы страсти, он с разнузданной силой начал двигать своим членом между моих грудей. Бархатистая, но упругая плоть моей разбухшей от кормления, сочащейся молоком груди нежно врезалось в головку его члена, вызывая у меня легкую боль, которая сводила меня с ума. Как только разбухшая от возбуждения головка его члена появлялась сквозь щель грудей, я награждала её нежным поцелуем, отчего Грэг сходил с ума ещё больше. Теперь мне было все равно – забеременею ли я снова или нет, мне хотелось только отдаваться Грэгу, и снова ощутить внутри себя его жаркую плоть!
-О, Грэги, да, милый, сделай же со мной это!
-Шлюха, грязная шлюха! – в порыве страсти простонал Грэг и больно схватил меня за волосы. Боль возбудила новое желание.
-О да, милый, сегодня я хочу быть твоей шлюхой! Возьми же меня! Скорее!
Мой крик страсти разбудил Руби. Услышав крики матери, девочка испугалась и заплакала.
-Всё, секс, отменяется, - коротко ответила я и, оттолкнув от себя Грэга, пошла успокаивать Руби.
-Ну, вот, я так и знал, - заворчал разочарованный Грэг, отворачиваясь к стене.
-Тебе, понравилось, милый? – спросила я, когда мне снова удалось уложить Руби в постель.
-О, да, это было «восхитительно». Нет ничего «лучше» прерванного полового акта, - язвительно пошутил Грэг. – У меня и сейчас от всего этого едет голова.
-Правда, я делаю это лучше, чем Синтия своими пухлыми негритянскими губами?! –чтобы в свою очередь задеть Грэга, спросила я.
-Что ты несёшь?! - рассердился Грэг, схватив меня за волосы.
- Не отрицай! Я все знаю, как вы занимались этим на яхте, пока я валялась в больнице со сломанной ногой.
-Погоди, я никак не могу понять одного, как ты узнала о нашей связи с Синтией? – отпуская мои волосы, растерянно спросил Грэг.
-Губернатор подбросил мне дискету, а тебе свою жену. Ха-ха-ха! То есть он сначала подбросил тебе Синтию, а потом мне дискету, чтобы скомпрометировать тебя. Кстати, лечение с цветами то же оплатил он.
-Каков подонок, - прошипел сквозь зубы Грэг.
-Зачем теперь говорить о них. Они мертвы, и это всё в прошлом. Обними меня покрепче, мой вредный малыш, и давай спать, завтра нас ждёт новый день.
Я положила голову на грудь Грэгу и услышала, как сильно бьется его сердце. Он был возбужден. Я чувствовала, как его вспотевшие шершавые ладони настойчиво гладили меня по ягодицам, приглашая к сексу. В ответ я скрестила ноги - на нашем придуманном языке тел это означало отказ.
-Нет, Грэг, оставь меня, этого не будет. По крайней мере, сегодня.
-Тогда зачем ты возбудила меня? Зачем заставила снова сходить с ума по твоему тёплому телу?
-Прости, Грэг, я не хотела этого, это Океан сводит меня с ума. Мне иногда кажется, что наше путешествие никак не закончится. Еще несколько таких дней – и я спятила бы от однообразия воды. Это вышло само собой. Прости, я действительно не хотела.
-Не хотела, - усмехнулся Грэг. – Верно говорят, ото рта до ложки – долгая дорожка. Прямо, как с тобой сегодня, вроде секс был, но его не было.
-Помнишь, в самом начале нашего знакомства, когда мы с тобой ещё только переписывались по Интернету, я писала тебе, что предвкушение бывает слаще, самой близости. Я хотела, чтобы ты ощутил это в полной мере. Пусть твое воздержание будет сладким, как мёд. Спокойной ночи, мой милый ушастик – схватив ладонями за уши, я поцеловала Грэга в заросшие густой щетиной слюнявые губы.
-Ты сердишься на меня? За то, что я обозвал тебя шлюхой?- начал догадываться Грэг. –Детка, я крикнул это в порыве страсти.
-Это ничего, дорогой. Ерунда. И волосы, которые ты выдрал в порыве страсти, тоже отрастут. Милый, я действительно не сержусь на тебя. Я просто хочу спать. И потом, ты сам понимаешь, что мы здесь не одни. С нами дочь. Я не хочу, чтобы невинный ангел видел наши грязные игры. Понимаешь?
-Только из-за этого ты мне отказываешь?
-Да, только из-за этого,– соврав, улыбнулась я и крепко обняла его. –Спокойной ночи. Я люблю тебя…
Сердце Грэга стало понемногу утихать, и вскоре вся каюта погрузилась в мертвящую тишину сна. Лишь качавший нас старик Океан пел свою вечную колыбельную двум любящим сердцам, бившимся в унисон.
По великому Гольфстриму
Атлантида
Глава сто двадцать девятая
Зелёная страна льдов
Как ни жаль мне было расставаться с гостеприимным Саргассовым морем, с его тёплыми и тихими водами, но продовольствие и пресная вода почти закончились. Не дожидаясь окончания сезона штормов, гонимые голодом и жаждой, мы вынуждены были повернуть на север, чтобы по бурному и непредсказуемому Гольфстриму достигнуть берегов самого большого острова в мире - Гренландии. Несмотря на риск плавания в ледяных полях, кишащих айсбергами - это был единственный наш шанс на спасение. Ближайшим населённым пунктом, где мы могли пополнить продовольствие, был Гренландский город Нук, лежащий на самой южной оконечности Зелёной Страны, но чтобы достигнуть его нужно, было проплыть не меньше тысячи километров.
Итак, мы приняли решение. Спустя месяц свободного дрейфа по Саргассову морю, мы снова повернули на север и направили своё судно в сторону Гренландии. Судя по тому, как становилось всё холоднее, а ночи всё светлее, я понимала, что мы продвигаемся на Север.
Первый айсберг, попавшийся нам на пути, я приветствовала, как родного брата. За все эти годы я почти отвыкла видеть белый снег, и теперь белоснежный и холодный вид плывущей глыбы льда внушил мне неописуемую радость. Запасы пресной воды у нас как раз закончились, и этот посланец севера, был как нельзя кстати. Спустившись на резиновой лодке к плывущему островку льда, я могла наколоть сколько угодно пресной воды для нашей команды. Сегодня мы первый раз пили горячий кофе. Я так и назвала его «ледяной кофе».
Однако, лицо Грэга выражало скорее обеспокоенность, чем радость. Он знал, что за этим айсбергом могут последовать и другие. И, кто знает, не окажется ли один из них последним для нашей яхты? С этого дня Грэг решил быть особенно осторожным. Никому из нас не улыбалось разделить судьбу злосчастного «Титаника».
Чтобы не налететь на ледяную глыбу льда, мы решили установить дежурства или «склянки», как это называется на морском жаргоне, для того, чтобы зорко следить за состоянием моря. Грэг дежурил днём, мне же приходилось не спать ночью. Великолепный Коста-Риканский кофе, которого я, незнамо зачем, закупила несколько большущих мешков, помогал мне в этом. На этом кофе, да на тростниковом сахаре мы практически существовали, отдавая последние крохи оставшегося хлеба нашей малютке.
Судя по тому, как ночи становились такими же светлыми, как и дни, мы приближались к заветной шестидесятой параллели*. Глядя, как солнце, сделав полный оборот, скрывается за горизонтом лишь на несколько часов, для того, чтобы снова возродиться уже на востоке, я вспоминала свой родной Петербург с его белыми ночами.
Неужели, и тут есть белые ночи. В детстве мне казалось, что красота белых ночей может существовать только в моём городе, потому что мой Санкт-Петербург –самый прекрасный город на Земле. В Белые Ночи, бездельно прогуливаясь по его набережным и каналам, этот величественный и сумрачный город был для меня чем-то таинственным и непостижимым, хранящим многие тайны, но когда я выросла, то волшебная сказка рассеялась, как сон. Словно злые тролли забросили в мои глаз осколок безобразящего зеркала Снежной королевы. И теперь я могла видеть лишь величественную убогость руин разрушавшегося от старости и воды города, посреди которых копошатся целые толпы вынужденно праздного и бедного люда, изображавший на своих измученных бестолковой жизнью лицах, неведомое им счастье от одного созерцания этого вечного шоу, под названием Белые Ночи. Не желая быть причастной к этому восторженному быдлу, я перестала ездить на Белые Ночи.
Вот и здесь, вдыхая знакомый холодный воздух Арктики, пропитанный ледяной сыростью, кажется, что мой город совсем – совсем рядом, но его здесь нет. Я понимала, что мой ДОМ с каждым днём нашего путешествия все ближе и ближе. Господи, неужели это правда, неужели я снова увижу свою маму?! Сердце сладостно билось, когда я думала о своём оставленном родном ДОМЕ, который ждал меня там, далеко-далеко, на востоке, откуда уже поднималось нежное сияние нового рассвета.
«Нет, правда, а что если всё время плыть и плыть по шестидесятой параллели на восток, никуда не сворачивая, тогда непременно и обязательно попадёшь в Санкт-Петербург». – Голод и бессонница измучили меня, и убаюканная сладкими мыслями о ДОМЕ, я начинала засыпать. И, едва я заснула, как беспощадное солнце вновь начав своё восхождение, озарило моё лицо ласковыми лучами утра. Я тут же проснулась, словно мне в лицо выплеснули ушат холодной воды.
О, что за великолепная картина открывалась мне! Ватные облака, подернутые марганцово - розовыми красками восходившего солнца, величественно расплывались на фоне ещё не проснувшегося сиреневого неба. Хрустальные леденцы талого льда, присыпанные сахарной пудрой снега, проплывали мимо по черно-синей глади воды. Где-то вдалеке виднелись нагромождения ледяных шапок огромных айсбергов…Но айсберги ли это? Вот там, вдали, виднеется что-то черное. Господи, да это же земля!
Я схватила бинокль и стала жадно всматриваться в открывшуюся мне панораму. Солнце стало лениво подниматься, и раззолоченное всеми цветами радуги
восходящих лучей солнца, небо стало рассветать прямо на глазах. Теперь сомнений не было. Да, то черное, что лежало впереди -это была земля, точнее узкая кромка берега, отделявшая каменистые холмы от синевы океана!
То, что я издалека приняла за огромные айсберги, на самом деле оказались заснеженными вершинами могучих каменных холмов. Снег здесь не тает, даже летом. А под могучими гранитными холмами, везде, где только мог видеть глаз, были видны нагромождения камней, казавшиеся красновато-охряными в утреннем свете солнца, между которыми виднелись заброшенные полуразвалившиеся лодочные домики, сколоченные из чего попало. Между домиками бегали неприкаянные собаки и висели рыбацкие сети.
-Грэг, земля!!!- закричала я. –Милый, проснись!
Первой, конечно же, проснулась Руби, от холодной сырости, пущенной мною через открытую зверь, девочка начала плакать. Грэг поеживался от холода в своём шерстяном пончо, которое служило ему дополнительным одеялом, недовольно поднял заспанную растрёпанную голову.
-Что там? – продирая опухшие глаза, спросил Грэг. –Ну, вот, опять напустила холоду, - недовольно проворчал он. Родившиеся в тропическом климате, мой муж и дочь, были ещё теми «тропическими фруктами» и не переносили, даже малейшего холода.
-Ты что, не слышишь меня?! Грэг, земля на горизонте! Я видела заснеженные горы! Там!
Грэг вскочил и, быстро одевшись, бросился на палубу. Заснеженные вершины золотились в утреннем сиянии майского солнца. Перед нами во всей свой неприступной красоте возвышалась таинственная и неизведанная земля - Гренландия.
Грэг взял трубу и стал всматриваться вдаль. Вдруг, пароходный гудок разорвал спокойную тишину плещущихся волн. Где –то там был порт.
Как только мы обогнули негостеприимные скалистые выступы каменистого берега, изрезанного островами, нам сразу же открылась величественная панорама Обетованной Земли. Не сон ли это? Средь могучих заснеженных холмов, на обширной равнине, спускавшейся в море, лежал великолепный город, будто возникший здесь из ниоткуда. Город Нук.
Нук –столица самого северного в мире государства – Гренландии. Полностью лежащее за полярным кругом, эта удивительная страна, располагающаяся на самом большом острове в мире, получила свою независимость от Дании лишь совсем недавно. Много необычного можно рассказать об этой стране, например, что здесь самая низкая плотность населения в мире, и, что её население, почти пятьдесят восемь тысяч человек составляют преимущественно эскимосы или инуиты, как они себя сами называют, говорящие на датском языке, что население самих датчан примерно шесть процентов.
Говоря «эскимосы», в нашем мозгу сразу рисуется убогий быт заполярного населения с иглу из снега, с каяками из шкур тюленей, глухой меховой одеждой. Ничего подобного в Гренландии вы больше не встретите, разве что в местном этнографическом музее.
Теперь Гренландия – это одна из самых богатых стран в мире! Эти самые «убогие» инуиты, которые когда-то жили на грани выживания, теперь одни из самых богатых людей в мире! Стоит сказать, что здесь самые высокие в мире пособия, на которых можно безбедно жить несколько лет. Так, например, рожать детей в Гренландии очень выгодное занятие, потому что на пособие по уходу за ребёнком, может вполне сносно прожить вся семья. Повторяю, уровень жизни там очень высок. Его можно сравнить разве что с европейской Швецией. Так откуда же, вдруг, взялось это богатство?
В результате глобального потепления, обрушившегося на землю за последние шестьдесят лет, средняя температура земли повысилась на шесть градусов. Этого было достаточно, чтобы сошедшие в Антарктику ледники, обнажили сказочные сокровища – неисчерпаемые залежи нефти и газа.
Решив приложить к ним руку, Евросоюз вкачал в их разработку многомиллиардные инвестиции, но как только нефтедобывающие платформы стали приносить прибыль, Дания, под чьим неусыпным протекторатом находилась тогда Гренландия, в одностороннем порядке, путём «народного» референдума, решает выйти из Евросоюза, чтобы автономно владеть нефтеносными жилами и продавать черное золото своим, но уже бывшим «союзникам».
Разгорается международный скандал: один суд ООН следует за другим, но Дания непримирима, и требует своих прав. Что ж, в конце концов, она их получает. Но датской правящей партии авантюристов «Народная Воля» так и не удалось погреть руки на черном золоте Зелёной Страны. Как всегда это бывает, удар пришёл, откуда его не ждали!
Гренландия отплатила Дании той же монетой. Воспользовавшись правом Вето исключительной автономии*, Гренландия объявляет свой выход из состава Дании, как только та покинула Евросоюз. Евросоюз, как дурная ревнивая жена, желающая отомстить своей сопернице, с охотной готовностью предоставляет такое право.
Для Дании это была катастрофа! Маленькая островная страна, не имеющая собственных ресурсов, потерпела полное фиаско! Обманутые своим правительством, обещавшим своему народу золотые горы от «Северного проекта»*, лишенные льгот Евросоюза, народ вышел на улицы Копенгагена. Начались ожесточенные столкновения, но было слишком поздно. Несмотря на то, что народу удалось свергнуть ненавистное правительство «Народной Воли» - это уже не помогло обрести былой статус европейской страны, пользующейся всеми привилегиями Евросоюза. Тогда в отчаянии датчане перекрыли все три пролива*, соединяющие Северное море с Балтийским. И началось великое Стодневное Сидение, в результате которого Евросоюз был вновь вынужден принять в своё лоно заблудшую дочь. Однако, это не помогло Дании вернуть Гренландию в состав своих территорий. Евросоюзу куда выгоднее было откупиться от бесправных и безропотных дикарей - эскимосов небольшим процентом от добычи нефти и предоставить им работу на нефтеналивных вышках, чем снова затевать эти игры с Данией, как с посредником. Так было положено начало новому независимому государству – Гренландия.
Недаром норвежский миссионер и путешественник Ханс Эгеде когда-то нарёк тебя Готхобом – бухтой доброй надежды. Для двух странников Океана, смело пустившихся в путь на прогулочной яхте, ты стал поистине спасительным прибежищем. Землёй обетованной, посреди бушующих хлябей северной Атлантики.
Где некогда текла великая река льдов, теперь возвышался величественный город, сплошь застроенный одинаковыми домами, выкрашенные в самые разные цвета. Среди них нельзя было встретить и двух одинакового цвета. Эта пестреющая палитра разноцветных домиков, выстроенных в ряды, словно полк игрушечных солдатиков, веселили мрачное уныние каменных холмов, покрытых снегом, и навалов заржавелых камней, оставшихся от уходящего в море ледника, которые повсюду портили вид. Словно генералы, над домиками возвышались огромные белоснежные здания, похожие на гигантские ангары – это общественный центр столицы Гренландии.
Уже заходя в фарватер маленького гостеприимного порта, мы услышали позади себя могучий гудок парохода – это нефтеналивной ледокол, сам похожий на белоснежный плавучий айсберг, лениво отходил от нефтеналивной вышки, отправляясь в Европу, чтобы там выгрузить содержимое своих бездонных трюмов.
Вздыбленный белый медведь, почтенно «приветствовал» нас, угрожающе выставив когти. Не пугайтесь, так выглядит официальный Герб Нука. Этого белого медведя так и прозвали – медвежонок Нук. Итак, медвежонок Нук приветствовал нас с огромного щита, установленного перед входом в акваторию.
Мы уже подходили к фарватеру, когда из-за поворота, образованного нагромождением валунов, выскочили с десятка два каяков и бросились нам навстречу. От неожиданности и страха я остолбенела. Мне показалась, что все эти люди-дикари, вооруженные, к тому же, гарпунными ружьями, агрессивно настроены и нападут на нас. Размахивая руками, эскимосы перекрикивались между собой и лихорадочно жестикулировали, указывая на нашу яхту.
-Грэг, мне кажется, что здесь нас встречают недружелюбно, - попятилась я назад. –Они идут прямо на нас!
Лицо Грэга сделалось суровым, его ладонь потянулась к рукоятки пистолета, висевшего у него за поясом, но каякиры с гиканьем пронеслись мимо нашей яхты, будто не заметив нас.
-Похоже, мы их не интересуем, - заключила я.
-Смотри туда! – Грэг указал в сторону моря. Я оглянулась – прямо позади нас из воды поднимались огромные фонтаны брызг. Это были киты! По-видимому, гудок нефтеналивного танкера спугнул целую группу китов и выгнал их близко к берегу.
Прирожденные охотники, эскимосы, не могли упустить подобного шанса! Наша яхта как раз оказалась между охотниками и их добычей, преграждая собой выход из бухты. Вот почему люди кричали нам и размахивали руками, чтобы мы выпустили их из бухты. Вежливо подав назад, мы выпустили целую флотилию самых разнообразных моторных лодок и катеров в открытое море, и стали с интересом наблюдать за китовой охотой. Честно говоря, такое представление увидишь не каждый день!
Добычей оказались наши старые знакомцы – горбатые киты. Я сразу же узнала их по могучим хвостам и размашистым бугристым плавникам белого цвета. Горбатые киты, или, как их ещё называют, горбачи, проводят здесь летние каникулы, чтобы нагнать жиру, в богатых планктоном северных водах Гренландии.
Вполне возможно, что эта была та самая стая, заблудившаяся в Мексиканском заливе, которую мы встретили перед самой катастрофой. Теперь киты попали в новую западню…ультразвуков.
То, что я приняла за обрезки винтовок, были аппаратами ультразвука. Неслышимые для человека, эти ультразвуки буквально оглушают китов –этих мирных великанов океана. Дезориентированные киты представляли собой лёгкую добычу для китобоев. Это варварское изобретение было последним новшеством, которое человек изобрёл для убийства китов.
Несмотря на то, что охота на китов велась самым передовым способом, суть кровавой бойни оставалась той же. Охоту открывали каякиры. Забудьте об отважных парнях на лодках из просмоленной тюленьей кожи, которые с гарпуном наперевес выходили один на один с могучим противником. Это был не честный бой, потому что в этом бою у кита не было никаких шансов.
Вместо длинного гарпуна в руках у каждого из каякира находился небольшой ультразвуковой излучатель – подлое оружие, которым они оглушали кита, делая могучее многотонное животное абсолютно беспомощным, как слепого котенка. От мощных ультразвуковых щелчков, китов в буквальном смысле контузило, несчастные животные теряли ориентацию в пространстве и начинали всплывать. Словно гончие псы, каякиры окружали стадо китов и удерживали его на месте до прихода основной армады моторных лодок, оснащенными настоящими гарпунами.
Началась настоящая бойня. Ударяя излучателями по воде, охотники на каяках выгоняли стадо горбачей к берегу, где их уже ждала засада. Пытаясь вырваться из невидимой сети режущих китовое ухо звуков, несчастные животные кидались из стороны в сторону, но везде их настигал всё тат же ультразвук. Выпрыгивая из воды, киты пытались хоть на секунду покинуть водную стихию, чтобы избавиться от страшных щелчков, но в них тут же вонзались беспощадные гарпуны китобоев.
Но китобои не были бессмысленными убийцами – губителями природы. Для санитарного отстрела им нужно было убить только несколько китов. Отделив от стада трёх взрослых китов, моторные лодки преградили им выход в океан. Я видела, как гарпуна, выпущенная с одного из катеров, ударила в спину самого большого кита. Старый самец, издав душераздирающий стон, похожий на плач женщины, погрузился вниз, окрасив воду в ярко-алый цвет крови.
Даже с гарпугой в спине кит пытался уплыть. Слишком сильна в нём была тяга к жизни! Но, увы, смертельно раненному животному не суждено было выжить. Из подоспевших на место бойни катеров в кита полетели новые гарпуны. И через секунду могучее окровавленное тело, пронзенное со всех сторон, безжизненно всплыло на поверхность океана.
Мне было жалко кита. Я без слёз не могла смотреть на страшную смерть могучего животного. Видя последнюю агонию кита, перед моими глазами будто заново вставал тот страшный день. Я будто снова видела на палубе умиравшего китёнка, который смотрел на меня своим мутным глазом и тяжело разевал дыхательное отверстие. Выстрел – и китёнок застыл на месте. Смерть – мгновение. От вида растворявшейся в морской воде крови меня повело. Я опустила бинокль и дотронулась до лба.
-Тебе что, плохо? – испуганно спросил меня Грэг.
-Нет, ничего, -помотала я головой.
-Тебе не стоит смотреть на это, - отбирая от меня бинокль, произнёс Грэг. – Мы идём в порт.
Порт города Нука - небольшой мелководный залив, был сплошь завален мелкими рыболовецкими судами и моторными лодками самых разных размеров, и, потому нам пришлось оставить свою яхту возле скалистого выступа юго-западной части центрального порта, на самом входе в бухту, где останавливались крупные рыболовецкие танкеры. Это убежище не показалось мне особенно надежным, потому как бухта была открыта океану, но другого выхода у нас не было. Впрочем, мы и не собирались оставаться здесь надолго, а, пополнив запасы продовольствия и топлива, сразу же планировали отправиться в дальнейший путь.
Зарегистрировав стоянку яхты у диспетчера центрального порта, мы, в отличие от Коста-Рики, могли спокойно оставить здесь свою яхту и быть абсолютно уверены за её сохранность, потому что в Гренландии уровень преступности самый низкий в мире. Что касается документов – здесь не спрашивают никаких виз и паспортов, потому что Гренландия является так называемой Свободной Экономической Зоной*, и въезд на Обетованную Землю свободен для каждого. Главное, чтобы в наличии у приезжающих всегда была свободно-конвертируемая валюта, которой оплачивается каждый день пребывания в стране. Суточная виза здесь стоит не дорого – всего двадцать долларов в день на взрослого и десять на ребёнка. Правда, можно было, обойти этот закон, но, в случае, если на улице тебя остановит полицейский, и у тебя при себе не будет визы – тебе грозят крупные неприятности, вплоть до тюрьмы. Правда, задерживают иностранцев здесь крайне редко, в основном, когда те нарушают какой-нибудь закон, но мы решили не рисковать, и предусмотрительно оплатили визу на три дня.
Итак, купив «проездной билет» по Гренландии на три дня (как сразу же я окрестила неименную Гренландскую визу), не теряя времени, я с Руби отправились гулять по городу, чтобы успеть осмотреть все достопримечательности, а Грэг поспешил в порт, чтобы успеть по дешёвке закупить у рыбаков сушеной трески и соленой сельди, для нашего дальнейшего мореплавания, а так же заполнить опустевшие топливные канистры.
Защищенный от ледяных ветров Арктики могучей каменной горой Сермитсиак, у подножия которой располагается сам город Нук, раскинувшийся на небольшом каменистом плато, некогда проделанным сходившим в море гигантским ледником, имеет поистине уникальный для заполярья климат. Не зря я назвала долину Готхоб островком обетованной земли. Температура в долине намного выше, чем на холодных предгорьях Гренландии, где, даже летом, никогда не тают ледники. Здесь царит свой микроклимат, который, так и называется – субарктический (по аналогии с субтропическим). За счёт отсутствия продуваемости зимой здесь не так холодно, а летом, как сейчас, иной раз бывает гораздо жарче, чем в нашем Петербурге. За двадцати часовой световой день каменные скалы накапливают столько тепла, что нагревают долину, словно гигантские каменки -печи. В солнечные летние дни здесь бывает так жарко, что люди ходят в лёгких футболках и шортах, и трудно представить, что ты находишься за полярным кругом, а не в пустыне. Но стоит небу затянуться серыми холодными тучами, как идиллия мгновенно улетучивается. Город затягивает холодный туман, и, даже посреди лета может выпасть снег. Таков обманчивый климат долины Доброй Надежды.
Нам повезло, в то время, когда мы с Грэгом прибыли к берегам Гренландии, погода стояла самая благоприятная. В конце мая здесь стоит настоящее лето. Яркое северное солнце широко сияло в бездонной синеве ясного неба. В это время солнце не заходит круглые сутки, и, кажется, что длинный-предлинный день никогда не закончится. Каменные горы, нагреваясь, щедро делятся теплом с цветущей долиной. Нет, вы не ослышались, именно цветущей, потому что в это время Гренландия - это действительно Зеленая Страна Цветов.
Проходя мимо разноцветных игрушечных домиков, я видела с какой любовью, с какой заботой эти суровые северные люди здесь относятся к каждому цветку, к каждому деревцу или цветущему кустику. Почти перед каждым домиком простиралась миниатюрная цветочная горка, засаженная тюльпанами, нарциссами или сиренью. Удивительно, но весенние первоцветы были перемешаны цветами лета –ромашками, пижмой, люпинами. Весны, как таковой, в Гренландии нет. Лето обрушивается вместе с весной, как лавина. Вот почему природа вспыхивает в одночасье разными красками, лишь только затем, чтобы успеть отцвести за короткий период белых ночей и погаснуть в холодных туманах ранней августовской осени.
Повсюду на окрестных холмах виднелись россыпи подснежников, перемежавшиеся с желтыми головками одуванчиков, нежные головки ветреницы, растущей прямо на камнях и обдуваемых ледяными ветрами моря, колыхались среди голубых головок колокольчиков и миниатюрных ромашек. Всё будто спешило отцвести, ловя каждую секунду бесконечно дня, имя которому Белые Ночи.
Поразительно, где –то совсем рядом лежат глубокие снега, а здесь цветёт сирень. Опустив голову в цветущий куст, я всей грудью вдохнула давно забытый опьяняющий аромат, который сразу же напомнил мне о доме. Перед моим домом тоже росла сирень.
Рублик потянула за руку и жалобно заскулила, просясь на руки. «Где же всё-таки я нахожусь?» Пробираясь к центру города, я автоматически пыталась запомнить названия улиц, чтобы потом было легче выйти обратно, но и названия улиц были какими-то дурацкими. Улица «П». Всё-таки какой-то не фантазийный народ эти инуиты. Назвать улицу одной буквой «П». А это улица «R». Что за идиотизм? Улицы названы по буквам алфавита, а каждый дом выкрашен в свой цвет! Что ж, в этом есть свой резон. Так легче найти адрес среди совершенно одинаковых домов. К примеру, улица «П», желтый дом. Всем сразу ясно, что улица «П» это пред улицей «О». Б-р -р, какая всё-таки ерунда. Такое ощущение, что и фамилии этих людей происходят от цвета их дома. А, впрочем, в этом может быть свой резон. Суровой зимой, когда красок практически нет, разноцветье маленьких одинаковых домиков здорово поднимает настроение, избавляя от зимней депрессии.
И всё –таки где я нахожусь? Я подняла голову. Вдалеке возвышалось огромные обесформленные здания, напоминавшие гигантски амбары с черными крышами. По-видимому, это и был знаменитый культурный центр Катуак. Странная норвежская архитектура поражала воображение. Мощь огромных зданий сочеталась с утилитарной простотой. Северный стиль бесконечно вытянутых высоких домов с его крохотными окошками, напоминавших гигантские бараки или скотоводческие фермы, царствовал здесь повсюду.
Больше я не раздумывала, куда идти. Различать улицы не было никакого толка. Держась ориентиров – этих своеобразных, если можно так назвать, «архитектурных доминант», я вскоре прибыла в центр. Здесь я могла найти неплохой ресторанчик. Огромное движущееся чучело, почти вымершего в природе белого медведя, стоявшее в дверях центрального ресторана, любезно приглашал туристов отобедать – это всё, что мне было сейчас нужно, потому как мне смертельно хотелось есть. Схватив Руби под мышку, я скрылась за тяжелыми дверьми.
Расположившись за одним из столиков, я взяла меню и стала читать. Меню ресторанчика было предельно простым. Все здесь состояло из рыбы. Даже хлеб здесь с добавлением рыбной муки. Он так и назывался – хлеб из трески.
Голод – не тётка. Как ни опостылела мне рыба ещё со времён проживания в Коста-Рике, но выбирать не приходилось. Я тут же решила заказать жареной трески, маринованных угрей, крабовый коктейль. Цены были вполне приемлемыми. Я села за столик и стала ждать. Однако прошло десять минут, двадцать, тридцать, а ко мне никто не подходил. Я начала недоумевать, почему меня не обслуживают. Какая-то обида стала зарождаться во мне.
Тут я заметила, что люди подходили к стойке и, положив себе на тарелку то, что им нужно, потом оплачивали их у кассы. Оказывается, здесь был шведский стол. Суровые северные люди особо не привыкли канителится с туристами. Обычно рестораны в Гренландии, это не те рестораны, которые мы привыкли видеть в нашем понимании. Здесь ресторан – это скорее закусочная, или шведский стол. Каждый сам набирает, сколько ему нужно, а потом оплачивает всё это за стойкой. Поразительно, но северный люди настолько честные, что никому и в голову не пришло бы наложить себе в тарелку больше, чем он мог утащить, как это принято делать у нас с «халявой». Здесь словно витала какая-то аура честности и доверия. Каждый отмерял себе порционную ложку гарнира или подливки, что касается рыбы, то здесь было проще - каждый порционный кусок оплачивался отдельно.
Несмотря на то, что я была голодна, как волк, мне не хотелось позориться, и наложить себе в два раза больше гарнира – я просто зачерпнула мерной ложкой поглубже, чтобы вытащить «с горкой». «Если от многого берут немножко – это не обман – это делёжка», -подумала я. Вдруг, подходя к кассе, я почувствовала некоторый стыд за то, что моя горка гарнира была немного больше, чем у остальных. Но никто и не заметил этого, более того, увидев маленькую девочку у меня на руках, в качестве подарка мне бесплатно дали ломтик брусничный пирога. О, я была в восторге от доброты этих, на первый взгляд, вид суровых и неразговорчивых людей! От голода не осталось и следа.
Отдыхая в тепле и уюте ресторана, я совершенно забыла о времени. Когда я взглянула на часы, то стрелка часов уже приближалась к десяти. «Боже мой, Грэг, наверное, сходит с ума!» - подумала я.
Я взяла полусонную Руби на руки, и, толкнув тяжелую дверь, вышла наружу… на улице стояла зима! Валил густой снег, и мела метель! Арктика в который раз улыбнулась кривой улыбкой. Будто специально для того, чтобы напомнить мне, где я нахожусь, набежавший ледяной циклон в одночасье отменил бурную весну, вывалив снег прямо на зеленеющие поля травы и цветов!
Что за ерунда? Ещё несколько часов тому назад я изнемогала от жары и солнца, а теперь была самая настоящая зима! «Приехали», - расстроилась я.
Теперь я понимала, как я легкомысленно обошлась с суровой Арктикой. Из тёплой одежды на мне был только свитер, Рубик же была почти голая – на ней было обыкновенное летнее платье. Эта была катастрофа! Я понимала, что в таком виде мы околеем раньше, чем я смогу добежать до яхты, где меня ждал Грэг.
Что же делать? Оставаться здесь и переждать циклон? Невозможно. Ресторан закрывается через несколько минут, и через несколько минут отсюда попросят всех. Посетители разойдутся по своим гостиницам, которые в двух шагах от ресторана, мне же с маленькой дочкой придётся бежать несколько километров по ледяной метели, и тогда мы погибли, обе.
Просить, умолять, чтобы нам дали возможность переночевать в ресторане? Попытаться объяснить сложившуюся ситуацию? Но, кто знает, окажутся ли эти суровые люди столь же добросердечны к чужеземке с маленьким ребёнком, которая не хочет покидать ресторан и к тому же требует от них неизвестно чего на своём непонятном языке? Скорее всего, они, устав слушать, просто вышвырнут меня на улицу за шиворот, или, хуже того, – отправят в полицию. Я запустила руку в карман своих джинс – «проездной» был на месте.
Нет, в такой ситуации лучше полагаться на себя. В эту секунду мне было почему-то всё равно, что будет со мной, я думала только о Руби.
Я могла завернуть ребёнка в свитер, а сама бежать так. Но эта мысль была для меня слабым утешением. На улице мело так, что сквозь снежную пелену практически ничего не было видно. Я запросто могла заблудиться в лабиринте разноцветных домиков. Если я потеряю время – замерзну насмерть. Раздумывая, как поступить, я опустила голову и увидела на своих ногах открытые летние туфли – «самая подходящая обувь, чтобы бегать по снегу».
Был только единственный правильный выход –если меня выкинут отсюда, я попытаюсь укрыться в отеле Нуку Хиву, которой находился неподалёку от ресторана. Там наверняка есть сотовый телефон, и я смогу связаться с яхтой Грэга. А что если меня и туда не пропустят?
Я стала лихорадочно бегать глазами по стенам, будто где-то на стене была вывешена инструкция, как выйти из подобного затруднительного положения. Я с ужасом наблюдала, как посетители один за другим покидают опустевший ресторан. Скоро я останусь совсем одна. Я заметила, как уборщица, немолодая, толстая инуитка с лицом похожим на расплывшийся на сковороде блин, которая убирала посуду за посетителями, недовольно косится на меня. Надо было на что-то решаться, но на что? – я никак не могла решить.
Вдруг, мой взгляд упал на распятую шкуру огромного белого медведя, которая висела на противоположной стене. «А что если завернуть Руби в эту шкуру», подумала я,- «тогда я свободно могу донести её до яхты». Деньги у меня всегда были при себе. Я, в конце концов, могла купить эту шкуру. Если станут задавать вопросы, зачем дескать мне эта шкура, я ничего не отвечу, а просто добавлю долларов двести, вот и всё.
-Эй, мисс, - обратилась я к уже не молодой даме по-английски, словно курице суетившейся вокруг меня, - мисс, позовите пожалуйста администратора.
Глаза инуитки сделались большими от удивления и страха. Она что-то пролопотала на неизвестном мне лопарско-немецком языке и растерянно уставилась на меня, словно баран. По-видимому, эта женщина и слова не понимала по-английски.
-Мисс, администратор, хозяин, хозяин, понимаете, - пыталась втолковать я ей, но реакции не было никакой.
-Черт подери тебя, толстомордая дура! – закричала я уже по-русски, в надежде, что та не поймёт меня. У той её до того крохотные, заплывшие лицевым жиром щелочки эскимосских глаз сделались ещё больше, как вдруг на «чисто» русском языке она произнесла.
-Однако, не надо ругаться. Женщина –ругаться не хорошо. Папа говорить - женщина ругаться - земля трескаться на два метра.
-Русская?! – радостно закричала я
-Да! - обрадовалась женщина,- то есть нет..не совсем, -замотала она головой. Я – местная, но родилась в России. Меня звать Света. Мои родители – быть русские ненцы. Отец –рыбак. Артель закрыли. Работы нет. Кушать нет. Нас пять детей, ам-ам –нечего, - чуть не плача стала объяснять мне женщина. - Мать умерла. Отец сажать нас на лодку, плыть сюда. Здесь работа, пособие. Здесь хорошо.
- Откуда же твои родители?! - спросила я, проникшись нескрываемым сочувствием к судьбе неожиданной «землячки», чей сбивчивый рассказ на плохом русском был столь краток, как и трагичен. (Я чувствовала, что почти отвыкла говорить по-русски. Слова выходили какие-то металлические, будто не мои).
-Мурманская область, город Североморск.
-Североморск? А я Лиля из Петербурга!
-Землячки! – Мы обнялись и зарыдали в один голос.
-Но что вы здесь делаете? Тоже на поселение? – сочувственно спросила у меня женщина, глядя на сидящую рядом маленькую Руби.
-Нет, мы туристы, - как –то неожиданно для себя отрезала я. – Приехали сюда, чтобы полюбоваться достопримечательностями Нука, - (ложь вышла какоё-то дурацкой, собственно было не понятно, какими достопримечательностями здесь можно было «любоваться»). Но не могла же я, в самом деле, сказать ей правду: что мы, дескать, пара пиратов, «случайно» убивших американского сенатора, и теперь, после трёх лет скитания по джунглям Коста-Рики, возвращающихся в Россию, чтобы скрыться от властей США.
-А-а-а! – утвердительна кивнула головой женщина. Похоже, она искренне поверила во всю эту чушь.
Когда, я немного отошла от нахлынувших на меня чувств, я вспомнила о деле, с которым хотела обратиться к этой женщине, но та опередила меня.
-Нехорошо одеться. На улице снег. Маленькая девочка замерзнуть. О-хо-хо-хо!– посетовала женщина, демонстративно ухватившись за голову ладонями.
-Вот с этим то делом я и хотела обратиться к вам. Когда я шла сюда, светило солнце, а теперь снег, а я забыла захватить с собой одежду. Я хотела бы встретиться с вашим хозяином, чтобы купить у него вот эту шкуру белого медведя.
- Медведя?! – ещё больше удивилась Светлана.
-Да, так я могу, видеть вашего хозяина?
-Конечно, - Светлана как –то странно, с испугом, посмотрела на меня, словно я была сумасшедшая, но не спешила выполнять свои обещания. Времени больше не оставалось. И я решила идти напролом. Непонятливость ненки начала меня просто раздражать, и я решительно приказала:
-Приведите сюда хозяина!
-Хорошо, хорошо. Не надо нервничать! Сейчас придёт хозяин, и всё разобрать,- теперь женщина приняла меня за подвыпившую русскую клиентку, с которой лучше не связываться в одиночку. Она поспешно скрылась за маленькими дверьми, ведущими в подсобное помещение.
Через несколько минут ко мне вышел хозяин ресторана, здоровенный детина с узкими инуитскими глазами, на абсолютно белобрысой финской физиономии. Поначалу я даже растерялась. Я испугалась мощного вида этого парня. Он сам напоминал своего белого медведя, туго обтянутого во фрак. Обращаясь к моей знакомке, он что-то пролопотал на чудовищно непонятном языке, напоминавшем смесь датского и местного диалекта.
Давайте послушаем, что они говорят:
-Чего от нас хочет эта женщина, мам?
-Эта женщина хочет медведя.
-Зачем ей наш медведь? – спросил белобрысый детина, испуганно уставившись на меня.
-Это для ребёнка. Для ребёнка, - не дожидаясь вопроса, стала объясняться я. - Понимаете? Вот возьмите, возьмите, - я протянула детине пять листов по сто долларов, но тот испуганно выставил вперёд ладони. –Пятьсот долларов. Вот ещё двести – больше нет. Вот…, – чтобы продемонстрировать правдивость своих слов, я честно вывернула кошелёк. Детина покачал своей жирной свиной головой и отскочил в сторону, уставившись на меня испуганным бараньим взглядом, будто размышляя, что же от меня ещё ждать. Затянулась мучительная пауза. В конце концов, мне всё это надоело. «Не хотите, как хотите». Мне ничего другого не оставалось, как просто подойти к стене и снять шкуру со стены. В эту секунду я увидела, как на лице здоровенного парня выразилось мученическое выражение, будто у гигантского ребёнка отнимали конфетку, но он просто смотрел на меня, даже не пытаясь остановить или хоть как-то воспрепятствовать столь откровенному грабежу. Больше я не обращала ни на кого внимания. Сняв медвежью шкуру (которая на поверку оказалась сшитой из нескольких кусков овчины), я завернула Руби и, словно воровка, выскочила на улицу, оставив двух одураченных людей смотреть мне в след.
Только позже я узнала, что у инуитов существует такое поверье, что если гостю понадобится какая-нибудь вещь, то брать за неё деньги – нельзя, иначе разгневаешь духов фортуны, и они отнимут у тебя удачу. Таково старинное охотничье поверье этих наивных детей севера. Мне было стыдно, что я так бессовестно использовала гостеприимство этих немного странных, но таких добросердечных северных людей, но, увы, другого выхода у меня тогда не было.
Липкий снег слепил мне лицо, но я бежала вперед и вперёд. Ориентиром мне служила скалистая гора Сермитсиак. Мои ноги тонули в мокром снегу. В любую секунду я могла поскользнуться и уронить Руби. В этот трагический момент я как нельзя ясно почувствовала всю значимость материнства, всю ту ответственность, которая лежала на мне перед беспомощным тёплым комком, находящимся у меня в руках.
Но неистовая Арктика, казалось, делала всё, чтобы сломить меня. Вскоре задул ледяной ветер, и видимость вовсе исчезла. Мои бедные руки немели от холода, а зубы выстукивали ирландскую джигу. Промокшие насквозь ноги утратили чувствительность, но я продолжала бежать, потому что знала, что там, за пеленой снега, меня ждёт мой Грэг.
Чтобы не потерять дорогу я решила бежать вдоль морского побережья в направлении горы. Я знала, что, в конце концов, я обогну крошечный полуостров, и попаду прямо в гавань, где была припаркована наша яхта.
Было необычно и страшно видеть склонившееся под снегом грозди сирени и распустившиеся алые тюльпаны, которыми я так любовалась ещё утром. Будто ревнивая Арктика своим ледяным дыханием отомстила буйству жизни, в одночасье сгубив всё.
Видя рвущуюся метель, Грэг не находил себе места. Он проклинал ту минуту, когда разрешил своей жене вместе с маленьким ребёнком пойти прогуляться в абсолютно чужой, незнакомый город. Грэг сходил с ума. Было уже почти одиннадцать, а их ещё не было. А тут ещё этот дурацкий снег. Откуда он только взялся в начале то лета! Он ненавидел каждую снежинку, падающую ему на бинокль, через который он, держа дрожащими от холода руками, всматривался вдаль.
-Грэг!!! – послышался вдалеке звонкий голос жены.
Грэг схватил бинокль и бросился на верхнюю палубу. Лишь завывание ветра протяжным плачем вторило в его ушах. «Нет, мне всё это показалось. Наверняка, они остались где-нибудь, чтобы переждать непогоду», - успокаивал себя продрогший до костей Грэг. – «Господь всемогущий, этого не может быть!…»
На крутом каменистом утесе, обрывающемся в море, напротив стоянки, где располагалась пристань, выделялась заснеженная женская фигура с меховым свёртком в руках. Грэг сразу же догадался, что в нём была Руби.
-Грэг!!!
-Лили!!! Я здесь!!! - замахал руками Грэг.
-Я иду к тебе, Грэг! - закричала я. – Белая метель застилала глаза, а огромный меховой свёрток с Руби мешал видеть дорогу под ногами, я шла на голос Грэга, но не видела, что иду прямо к…обрыву.
-Назад, обрыв!!! Назад!!!
-Что?! Я не слышу!!!
-Назад!!! - в последнем отчаянии взвизгнул Грэг и тут же сорвал себе голос. «Что происходит? Почему он велит идти мне назад?» Машинально я остановилась, не зная, что ждать. Только в последний момент я заметила, что дорога давно закончилась, и я иду к самому обрыву, прямо в объятия смерти. Ещё шаг и я вместе с Руби свалилась бы с крутого обрыва, прямо на пристань! Ещё один шаг – и мы разбились бы насмерть об острые камни. В ужасе я отпрянула, и повернула назад.
Нужно было найти безопасный спуск в гавань и обойти её с порта. Но куда идти? Кругом была одна непроглядная белая пелена. Я потеряла ориентацию в пространстве. Один неверный шаг – и мы с Руби окажемся в пропасти. С горя я опустилась на колени прямо на заснеженную траву и, чтобы не замерзнуть, покрепче прижала к себе теплый сверток с Руби.
К счастью, снег закончился так же внезапно, как и начался. Из расщелины свинцовых туч показались золотистые лучи солнца, осветившие мрачные скалы. И снова стало тепло, будто весна, после неожиданной снежной заминки, снова возвращалась в эти края. Снег таял прямо на глазах, обнажая измученные метелью цветы. Теперь я ясно могла увидеть акваторию. Стоящего на палубе Грэга, который смотрел на меня в бинокль и махал руками.
-ОК, Грэг, я иду к тебе, только найду спуск. Я побежала вдоль каменистого обрыва и вскоре увидела паруса стоящих в порту судов, здесь спуск обрывался и переходил в пологую бухту, которая образовывала закрытую гавань центрального порта. Осторожно спустившись меж нагромождения заснеженных камней, я двинулась низом вдоль каменистого утеса. Посеревшее от непогоды море крепко ударяло в чёрную вулканическую гальку берега и прибивала мелкие льдины.
-Вот это лето! – ещё издалека услышала я смеющийся голос Грэга. – Поздравляю тебя с первым летним деньком! –Из-за нагромождения почерневших от влаги камней появился Грэг. – С ней всё в порядке? – обеспокоено спросил меня Грэг.
-Да, она спит.
-Я вижу, ты устала тащить её, дай мне её сюда.
-Нет, я сама донесу свою дочь до яхты, - решительно сказала я, отвергнув всякие предложения о помощи.
-Ну вот мы и дома, бедная моя крошка, наверное, ты вся продрогла, - обратился Грэг к дочурке, разворачивая её из теплой овчины искусственного медведя. «Знал бы ты, как я продрогла, точнее, промёрзла до костей. Прямо зуб на зуб не попадает. Однако, меня ты, даже не спросил, каково мне».
-Немедленно снимай мокрую одежду, - приказал Грэг. – Ты вся посинела от холода.
-Ха-ха-ха! Видел бы ты сейчас себя со стороны, у тебя нос покраснел, прямо, как у Санта-Клауса, и уши красные, как у белого кролика! Ха-ха-ха!– (Приступ дурацкого истерического смеха буквально ударил в меня, когда я заметила, как из распухшего носа Грэга мерно опускается огромная капля).
-Сейчас я уложу Руби и поставлю горячий кофе.
-Да, кофе нам бы сейчас обоим не помешал, - согласилась я, снимая промокший насквозь свитер. –Как бы не подхватить воспаление легких от такого лета.
-Долбаный снег. И откуда он только взялся? – по дедовски заворчал Грэг. – Говорят, что ветер нагнал в пролив льдов. В море шторм. Теперь нам придётся проторчать здесь две недели – не меньше.
-Ничего не поделаешь, это Арктика. Погода здесь может измениться в любую минуту, и мы должны играть по правилам природы, - вздохнула я.
Мы пили горячий Коста-Риканский кофе с тростниковым сахаром и чувствовали, как, наливаясь пунцовым теплом, оттаивают наши лица, как живительное тепло возвращается в наши закоченевшие от холода и сырости конечности. Грэг затопил корабельную электропечь, и наша крошечная спальная каюта, стала самым уютным местом на земле,… пока не проснулась наша маленькая инфанта по имени Руби.
Я подошла к кроватке, взяла малышку на руки и, словно маленькую покойничку, поцеловала её в лобик, чтобы проверить, нет ли у ней температуры. С ней было всё в порядке, а вот меня буквально колотило изнутри, как в лихорадке. «Как бы не простудиться», - подумала я. – «Надо срочно лечь в тёплую постель». Я заметила, что «мой тропический фрукт» по имени Грэг тоже покрылся апельсиновой коркой. Его знобило. «Проклятый снег, и откуда он только взялся», - всё время твердил он про себя, стуча зубами.
-Давай ляжем в постель, вместе мы быстрее согреемся, - безо всякого умысла предложила я.
-Ты имеешь в виду секс? – многозначительно улыбнулся Грэг.
-Да иди ты со своим сексом! - крепко выругалась я. – Ушастый извращенец, у тебя только одно на уме! Я же сказала, что не хочу, чтобы за время нашего путешествия у нас ещё кто-нибудь родился. С меня вполне достаточно одной Руби.
Разочарованный Грэг притих, отвернувшись к стенке. Слушая, как воет за иллюминатором ветер, я тоже уснула. Мне снился всё тот же кошмар. Котенок, опять этот котёнок! Теперь он ползал по мне. Я чувствовала, как его маленькие лапки ступают по моему животу, как он ехидно пробирается к моим грудям, чтобы напиться молока. «Брысь, уходи!» - я попыталась отогнать котенка, но во сне мои руки будто онемели, а страшный котёнок был все ближе и ближе. Вот он уже дышит мне в лицо. Собрав последние силы, я сбрасываю котёнка с себя, и он разражается противным писком, переходящим в детский плач Руби. Я вскочила, и проснулась…Да, это была Руби. Она выбралась из кроватки и забралась в теплоту нашей постели. По-видимому, я больно двинула её во сне, потому что Руби громко ревела.
-Что, что такое? – завертелся проснувшийся Грэг.
-Осторожно, Грэг, здесь Руби.
-Привет, кто это такой маленький к нам пожаловал? – взяв Руби под мышки, стал успокаивать её Грэг. – Малыш рассмеялась, скаля мелкие мышиные зубки, которыми она так больно, до кровавых синяков прикусывала мои соски во время кормления.
-Давай, я отнесу её обратно!
-Нет, пусть она спит вместе с нами. Здесь теплее, чем у иллюминатора.
-Вот ещё выдумал! Ребёнок не должен спать вместе со взрослыми – это неприлично, а, кроме того, не гигиенично. В конце концов, мы можем ненароком придавить её во время качки…Да что говорить с тобой… -не став далее объясняться перед непонятливым Грэгом, одним волевым движением я подхватила уже начинавшую возмущаться Руби, чтобы отнести обратно в её кроватку.
-У-у-у, - возмущенно заплакала малышка, глядя жалобными глазками на Грэга. Это протяжное жалобно-щенячье «у-у-у», перемежающееся глубокими всхлипами, обычно всегда предшествовало её младенческой истерике.
-Я сказал – не трогай, пусть спит с нами! – не желая выслушивать продолжение дальнейшего «концерта» «второй части Марлизонского балета», с грубой мужской решимостью осек меня Грэг.
-А, надоели вы мне оба, делайте что хотите, - махнула я рукой. – Ну, что, Рублик, довольна, - обратилась я к ней по- русски. В ответ Руби выдала мне следующую тираду по-русски:
-Мама – кака.
-Спасибо, малыш, - поцеловала я её в щёчку. – Зато папа у тебя «пая». Всё позволяет.
Но малышка не обращала на меня внимания, потому что Грэг щекотал её за животик, и она громко хохотала. Эта была их давнишняя игра в мишку «Бу», когда Грэг щекотал ей пузцо, а потом, зажав её босые ножки в ладони, делал так: «Б-у-у-у-у!» и изо всей силы дул в них. Это очень веселило нашу малютку, и она громко хохотала. Меня же их игра просто раздражала.
-Мамми и паппи. Мишка – б-у-у-у-у-у, - беспокойно запрыгала Руби. – Бай-бай, с мишкой.
-Что она просит? – непонимающе спросила я у Грэга.
-Она хочет шкуру, в которой ты её принесла?
-Мишка! Мишка! Тэдди! Тэдди! -будто подтверждая слова Грэга, прыгая на попке, как заводной цыпленок, закричала Руби.
-Где ты только достала эту дурацкую пыльную шкуру? - недовольно забрюзжал полусонный Грэг
-Мне подарили её в ресторане «Белый медведь», она висела на стене, и мне пришлось выпросить её, что бы Руби не замёрзла, - довольно ответила я. – Представляешь, эти инуиты такие добрые люди!
-Мишка! – одобрительно погладила Руби пушистый мех потрёпанной шкуры.
-Вот теперь нам троим будет тепло, - засмеялся Грэг. – Медвежонка Нука хватит на всех.
В тот вечер я была по-настоящему счастлива, потому что испытала близость с любимым мне человеком, не ту физическую близость, о который вы сейчас подумали, а подлинную – духовную, которая, быть может, в сотни миллионов раз, важнее внешней, физической. Лежа под одним одеялом с нашей любимой дочуркой, я думала о том, как же счастлива я тем,что у меня есть они мои любимые люди, и они со мной, здесь и сейчас, на нашем крохотном плавучем островке любви под гордым названием «Паллада».
Руби мирно дремала, положив ладошки себе под голову. Я перебирала золотистые волоски, разбросанные на подушке, и смотрела в счастливые и усталые глаза Грэга, который тоже не спал в эту волшебную белую ночь. Мне хотелось кричать от счастья, но сонная истома проникала в каждую клеточку моего тела, и я просто смотрела и смотрела Грэгу в глаза, пока сон тяжелым свинцом не сдавил мою голову. «Вот, он, Вечный Покой Счастья», - было, моей последней мыслью.
… Капризная северная погода внесла свои коррективы. Ледяные торосы, пригнанные из Арктики Восточно-гренландским течением, заблокировали выход из Бухты Надежды в океан, и Бухта Надежды стала на некоторое время Бухтой Отчаяния, поймавшей нас в свои ледяные объятия. Природа, как всегда, оказалась сильнее нас, и нам пришлось пережидать ещё три недели, пока мощный ледоход «Антартика», милостивоо не вывел попавшие в западню суда в теплые воды течения Гольфстрим.
После трех недель простоя у берегов Гренландии, мы снова плыли по Великой Реке Океана. Впереди по курсу была Исландия.
Глава сто тридцатая
Ледяная страна кипящих гейзеров
Исландия –страна льдов! Кто первым из древних викингов, прибывших сюда, назвал тебя ледяной землёй – доподлинно неизвестно. Тьма веков замалчивает имя отважного мореплавателя, который первым достиг твоих далёких берегов. Но не по мне твоё холодное название. Страна кипящих гейзеров – вот твоё истинное имя. Огонь и лёд, соединившись в смертельной схватке, создали сей прекраснейший остров, возродив его из недр бушующего океана. И, действительно, гейзеров здесь больше всего в мире. Будто грозное напоминание о мощной стихии огня, создавшей этот остров, или, как его здесь называют дух огня Суртур, бьют из земли могучие гейзеры. Суртур –огненный гигант подземного царства, без которого остров Исландия превратился бы в ледяную пустыню.
Гейзеры – это богатство Исландии. Всё здесь подчиняется единому источнику энергии – гейзерам. Ими отапливают дома, на мощи бьющих источников кипятка электростанции вырабатывают электрический ток, даже машины работают на допотопных паровых двигателях, давление в которых поступает из всё тех же гейзеров.
Вообще, Исландия– удивительная страна. Здесь самые передовые экологические технологии. На острове нет загрязняющих окружающую среду предприятий. Исландцы очень трепетно относятся к своей северной природе, ведь суровая, на первый взгляд, природа тундры так уязвима перед действием человека, поскольку баланс в ней настолько хрупок, что любое вмешательство человека может привести к гибели всего живого. Здесь всё взаимосвязано гораздо теснее, чем, даже в «классических» тропиках Коста-Рики, где природа как нигде способна на самовосстановление. Вот почему исландцы так любят свою природу и заботятся о её первозданной сохранности.
После опаснейшего путешествия по Великой Реке Океана, благополучно миновав зону страшных штормов, в месте слияния двух океанских монстров - Гольфстрима с Восточно-Гренландским течением, мы взяли прямой курс на Исландию.
Ледяная Земля хмуро встречала нас рано утром двенадцатого июня. Низкие северные облака, нависшие над свинцовыми водами холодного моря, напоминали мне родной Петербург. О, как бы я желала, чтобы мой дом был сейчас рядом, но, увы, как только мы начали подходить к скалистым берегам залива с труднопроизносимым названием Фахсафлоуи, сладостная иллюзия сходства рассеялась, вместе с утренним туманом, скрывавшим город.
Передо мной лежал Рейкьявик. Рейкьявик не только столица Исландии, но и единственный город на острове. Здесь сосредоточено две трети населения страны, почти сплошь состоящих из исландцев – потомков отважных викингов, которые в девятом веке открыли для себя этот волшебный остров гейзеров, после того как северные славяне основательно поддали им, изгнав с Новгородских земель*. Эта заброшенная богом земля была идеальным местом, чтобы основать независимое государство норманнов – безжалостных морских разбойников, откуда те могли совершать свои грабительские набеги на западное побережье Европы. Но оставим «славную» историю противостояния храбрых викингов и славян и перейдём в наши дни.
Со времён викингов, это островное государство почти ничем не изменилось. Разве что, формат жизни стал другим. Это по-прежнему затерянный в океане остров, сплошь заселённый исландцами – потомками свирепых викингов, которые прибыли сюда в начале истории Европы. В отличие от старушки-Европы, перенаселенной иммигрантами из Африки и Азии, здесь практически не встретишь иммигрантов из третьих стран. Все исландцы патриотичны до национализма, они не любят иммигрантов и по возможности стараются избавить от них свою страну. Жестоко, скажете вы, но это необходимость, чтобы сохранить свою национальную безопасность, ведь населения здесь совсем немного, всего триста с небольшим тысяч человек, а ресурсы острова ограничены. Зато преступности здесь практически нет. Исландцы очень следят за чистотой своей нации и дорожат своей работой. Вот почему уровень жизни здесь один из самых высоких.
И это было видно, даже с берега. Да, передо мной лежал совершенно другой город, который мало чем напоминал мне обшарпанный и вымокший Петербург с его вечной необустроенностью разваливающихся от времени домов и шныряющими между ними, словно вездесущие крысы, гастарбайтерами из Средней Азии.
Этот город лежащий на безлесой равнине, изорванной заливами и проливами вулканической земли, со всех сторон окружённой водой океана и далекими живописными горами с заснеженными вершинами, преграждавшими площадь с севера, был по-настоящему европейским городом, со всеми его удобствами современной цивилизации. Прямо из воды залива возникали новенькие с иголочки дома, построенные со всем изыском незатейливой пуританской роскоши, старательно копирующие буржуазный европейский стиль, какой был только возможен в этих суровых северных краях. Эти аккуратные, будто только что одновременно отремонтированные дома с веселыми разноцветными крышами, радовали глаз и вызывали в моем сердце неподдельную зависть.
Вглядываясь в разнообразие ухоженных домиков, я печально размышляла о своей родине: «Почему русские люди не могут жить в таких же прекрасных домах? Почему в России ничего не создано для человека, вот как здесь, например? Даже здесь, на этой зажатой со всех сторон крошечной территории льда и каменных холмов, люди умудряются жить в отдельных коттеджах, когда у нас, на огромных площадях люди всю жизнь вынуждены существовать в «совковых» многоэтажных гетто, в тесных углах убогих квартир. Что за мерзкая привычка у русских селится всем скопом? Наверное, этот пережиток остался со времён крестьянской общины, когда крестьянская нищета держалась друг друга, чтобы зимой в одиночку не подохнуть от голода и холода на своём богом забытом хуторе в бескрайней азиатской степи, а делать это вместе с другими представителями русского быдла, что значительно «веселей». Да, на миру и смерть красна», - заключила я, когда мы уже подъезжали к центру Рейкьявика.
Завидущие мои Глаза жадно выхватывали элементы благополучной жизни, будто стараясь забрать их с собой. Вот где-то промелькнул аккуратный садик из цветущих яблонь, прижавшийся к розовой стене маленького домика, там альпийская горка, здесь горшок с алыми геранями висит прямо под окном, маленький открытый бассейн с подогревом прямо у дома, скамейки на набережной. Меня всегда поражал один факт: за счет чего в этой бедной ресурсами стране, где нет, даже элементарного строительного дерева, люди могут возводить качественное жильё, а в великой России, где есть всё, прозябать в грязных коммуналках с общими корытами и нужниками.
«Как все хорошо. С какой любовью всё устроено. Всё, решено, когда я вернусь в Петербург, у меня будет такой же домик. Я куплю землю и начну строительство дома своей мечты, пусть даже на это уйдут все «губернаторские» деньги. Я буду жить, как настоящая европейка. Долой все эти уродливых высокие заборы, которыми русские навариши имеют привычку ограждать свои уродливые бандитские особняки- замки. Пусть все люди видят, как нужно жить и в России!»
Но вот мы миновали жилые зоны и въехали в небольшую гавань центрального порта. Тут моё очарование Рейкьявиком словно сняло рукой, чего-чего, но я никак не ожидала увидеть груды гниющего металла. С десятка два заброшенных рыболовецких и китобойных траулера ржавели прямо в центральной гавани порта, что ужасно портило презентабельный вид европейского города. Какие-то обшарпанные рыболовецкие суда и шхуны загромождали каждый участок стоянки, так, что с нашей яхтой некуда было даже и преткнуться. Мне не понравилось здесь, я не хотела оставлять свою яхту посреди этой горы ржавеющего мусора, и мы с Грэгом решили отправиться назад, в море, чтобы искать другую гавань. Обогнув пустынную насыпь черной вулканической крошки, кишащую гнёздами самых разнообразных чаек, мы обнаружили более подходящее пристанище для нашего судна. Эта была небольшая частная стоянка для легких парусных судов, огороженная с залива небольшим искусственным молом.
-Вот то, что нам нужно! – воскликнул обрадованный Грэг.
-А ты уверен? Здесь слишком далеко до города.
-Ничего, главное здесь чисто, и яхт не так уж много.
Место было действительно хорошим. Мы без проблем припарковали свою яхту возле удобного пирса, и отправились в город.
На этот раз Грэг не решился отпустить нас одних. Заправив яхту топливом, мы втроём отправились в город, чтобы осмотреть достопримечательности и закупить провизии. Правда, до Рейкьявика, располагавшегося на созвучном названию города полуострове Рейкьянес, нам ещё долго пришлось идти обратно по пустынной грунтовой дороге. Но это стоило того…
Я всю жизнь мечтала увидеть настоящий гейзер, и вот теперь моя мечта сбылась. Я трепетала при мысли, что наконец -то увижу самое феерическое шоу природы, когда столп кипящей воды с свистящим шумом вырывается на многие метры из земли! … Как пар из кипящего чайника.
Для того, чтобы увидеть самого знаменитого в Рейкьявике гейзера – Золотой Водопад, нам следовало бы нанять Джип, но для бывалых ходоков, какими были мы с Грэгом, расстояние, отделяющее нас от самого знаменитого туристического места - Голубая Лагуна, вряд ли можно считать серьёзным, чтобы отказывать себе в удовольствии пешей прогулки. Надо сказать, расстояния в районе столицы не такие уж большие, чтобы нанимать Джип - внедорожник – единственный транспорт для туристов, который к тому же стоит весьма недёшево.
Исландия – страна скрытых достопримечательностей. Чтобы по-настоящему открыть для себя Исландию, гораздо удобней и интересней путешествовать пешком. А теплая солнечная погода, которая случается в Исландии крайне редко, как раз благоприятствовала нам в этом.
Итак, мы вышли из бухты в четыре часа утра и сразу отправились по направлению Голубой Лагуны. Грэг нес довольную Руби за плечами. Пристегнутая вместо рюкзака к плечам папы, Руби, болтая ногами, деловито осматривала великолепные пейзажи причудливо застывших камней лавы, тянущихся вдоль дороги. Я шла «налегке», неся всё остальное в огромном рюкзаке. Правда, дорога оказалась намного длинней, чем мы предполагали, но это стоило того…
Да, это был он, настоящий гейзер! Раздираемая любопытством увидеть доселе невидимое мною феерическое шоу природы, я бесцеремонно взвалила на Грэга остальную поклажу и бросилась в толпу туристов, стоящих неподалеку от небольшого отверстия с кипящей водой. «Сейчас из фотоаппарата выскочит птичка», - говорят фотографы детям. Я зажала руками голову в ожидании вырывающейся из земли бурлящей струи, но прошло десять, двадцать минут, а «птичка всё никак не вылетала».
Бульк. Я открыла глаза. Из кругового отверстия гейзер сплюнул жалкий фонтанчик воды, который тут же утянуло обратно в землю, словно в ванне выдернули пробку.
-И это все? – весьма разочаровавшись «представлением» спросила я удивлённого Грэга.
Грэг пожал плечами.
-И стоило из-за этой ерунды мотаться в такую даль, - вздохнула я.
Я оглянулась, только теперь я заметила, что люди, стоящие вокруг гейзера тоже удивленно пожимали плечами, точь-в-точь, как это сделал Грэг, и о чем-то перешёптывались, будто поблизости стоял гроб с мертвецом.
-Может это другой гейзер? - позволил предположить Грэг.
-Сейчас спросим. Хей, мистер, - спросила я у человека в форме, охранявшего пустую дыру, - это и есть гейзер Золотой Водопад?!
Несговорчивый «викинг» с суровым лицом убийцы презрительно посмотрел на меня сверху вниз и, не сказав и слова, кивнул головой. По-видимому, подобные вопросы уже достали его за сегодняшний день.
-Тогда где вода? – не отставала я.
-Нет воды.
-Это я вижу и сама, но почему нет?
-Вода ушла, вот почему, - зло огрызнулся охранник. – Лучше, мисс, отойдите подальше и не мешайте работать. – Несговорчивый охранник деловито оградил место гейзера полосатой лентой «Место преступления. Держись подальше» и, достав знак «Земляные работы» с копающим человечком, деловито воткнул возле отверстия гейзера.
-Что они собираются делать?
-Должно быть, чистить гейзер.
-Дурак ты, Грэг, разве гейзеры нуждаются в чистке?
-Забей ты на этот долбанный гейзер! Идем купаться в Голубую Лагуну! Смотри, здесь даже есть бесплатный Джип, который возит до самой Лагуны!
Прямо в расщелине застывшей лавы была проделана глубокая тропинка, ведущая от гейзера к искусственным озёрам. Не прошло и пятнадцати минут, как показались алюминиевые трубы местной электростанции, под которыми дымилось горячие искусственные озера, наполненные бирюзовыми водами. Вот, она самая знаменитая лечебница в мире, с нежно тропическим названием Голубая Лагуна.
Измученное изнурительным переходом тело погрузилось в сладко теплую воду с сернистым запахом протухших яиц. С непривычки сернистые испарения воды противно отдаются в нос, но постепенно ты привыкаешь и перестаешь обращать на это внимание.
Как хорошо. Я закрыла глаза и расслабилась. Погрузившись в тёплую невесомость воды и пара, моё тело моё как будто перестало существовать. Вдруг, что-то с шумом плюхнулось возле меня. Я знала, что Руби в этот момент находилась на руках Грэга. Моё сердце дрогнуло, я подумала, что Грэг уронил Руби в воду. Когда я открыла глаза, то увидела перед собой …утку. «Ко-ко-ко», - совсем по – куриному проворчала утка. Она была черно-белая, как всем привычный нам нырок, только намного больше его. Потом, откуда ни возьмись, упала вторая, такая же, но пёстрая, третья …. Утки сыпались в бассейн, как град. «Ко-ко-ко, ко-ко-ко, ко-ко-ко» - слышалась со всех сторон недовольное ворчание.
-Ой, мамми, ути! – воскликнула пораженная столь внезапным нашествием Руби и весело рассмеялась.
Но через секунду нам стало уже не до смеха. Утки посыпались сплошным дождём прямо на головы купающимся! Точнее, это были не привычные нам европейские кряквы, которые водятся в наших прудах, а гаги-полярные утки. Я узнала их по характерному оперению, которое у самцов было черно-белым, а у самок пестрым, как у кур, их маленький птичий носик лишь кончиком выступал из вспыжинных перьев.
Вскоре весь бассейн был заполнен копошащимися телами кричащих гаг. Пух и перья летели во все стороны.
Я знала, что в период насиживания яиц у гаг происходит линька, и потому они плохо летают. В период гнездования эти пугливые до человека утки, зная свою беспомощность на земле, стараются всячески избегать человека, и потому гнездятся на самых недоступных плоскогорьях. Что же заставило их покинуть кладки и лететь сюда, прямо в бассейн, переполненный людьми? Глядя на сыпавшуюся массу птиц, я находилось словно в ступоре, не понимая, что происходит. Все происходившее случилось столь внезапно и неожиданно, что казалось неуправляемым сонным бредом.
Вот одна утка упала прямо на голову Руби. Руби испугалась и заплакала.
-Что это, Лили?! – закричал испугавшийся неожиданное нашествия Грэг.
-Не знаю! Что-то спугнуло уток с насесто! О, боже, гейзер!…
-Что гейзер?!
-Он не работает! Нам немедленно надо сматываться отсюда!
-Но что случилось?!
Вместо ответа я схватила Грэга за руку, и мы, что было мочи, бросились из бассейна прямо в купальных костюмах.
-Скорее, скорее, Грэг, бежим!
- Тебя испугало эта стая глупых уток?! Это всего лишь бешенные утки, может быть, им надоело высиживать яйца, и они захотели принять спа-процедуры, вот и прилетели всей стаей на озера, - пытаясь быть весёлым, успокаивал меня Грэг.
-На яхту, мы должны уплыть от острова как можно дальше!
-Постой, но мы ничего не купили из провизии! Мы не можем отплыть сегодня!
-О, какой провизии ты говоришь?! – закричала я, схватившись за голову. - Ещё немного, и будет слишком поздно! О боже, как же я сразу не догадалась! Гейзер! Утки!
-Я не понимаю тебя, Лили. Какая связь между гейзерами и утками?
-Гейзер не работает! Через несколько часов здесь будет расплавленный ледник! Он смоет всё - всё!!!
Моя сбивчивая речь показалась Грэгу бредом сумасшедшей, но он не сбавлял хода, едва поспевая за мной с рюкзаками и Руби на шее.
-О чем ты говоришь?!
-Утки, утки!!! В это время гагары не летают! Нужна очень веская причина, чтобы птицы покинули свои гнёзда! Птицы чувствуют приближение катастрофы! Животные никогда не обманывают!
-Расплавленный ледник?!
-Да, жидкая грязь, миллиарды кубических метров раскаленной жидкой грязи! Они смоют всё на своем пути! Воды в гейзерах нет, потому что лава перекрыла им дыхало! Смотри, так и есть! - я указала на дымящуюся вершину гор, - вулкан проснулся! Если лава вырвется из жерла, она растопит ледник, и тогда огромная лавина селевой грязи смоет всё на своём пути!
-О, господь милосердный! - взмолился Грэг. – Нам нужно во что бы то ни стало увести нашу яхту, мы не можем снова потерять всё!
-Машина! -Недалеко от лазурных чаш Голубой Лагуны, на дороге, пробитой в разломе лавы, стоял очередной Джип, ожидающий партию туристов.
Трое человек в одних купальных костюмах буквально влетели в машину.
-На побережье!
-Позвольте! - начал было свою речь напуганный водитель, –но эта машина идёт только до гейзера.
-На побережье, бухта 2а!!! – почти не своим голосом заорала я. – Вот двести долларов, этого хватит!
Неподкупный скандинав мотнул большой белобрысой головой и недобро произнёс:
-Покиньте машину, иначе я позову полицию!
В эту секунду я увидела, как толпа перепуганных все увеличивающимся нашествием уток людей приближается к стоянке машин. Ещё секунда – и будет поздно! Несмотря на свою тщедушную от природы хлипкую комплекцию подростка, капитан Грэг, схватил несговорчивого водителя за ворот рубашки и нечеловеческими усилиями вышвырнул его из джипа. Взвизгнули тормоза, и ворованная машина пустилась по грунтовой дороге.
Через несколько минут весь воздух наполнился звенящими криками птиц. Я подняла голову и увидела мириады птиц, летящих в небе! Целые стаи перепуганных чаек, гагар, поганок, среди которых попадались и лебеди в панике летели прочь! Такого скопления испуганных птиц я не видела никогда в жизни! Ледяной ужас пронзил моё сердце! «Только бы успеть, только бы успеть!» - било в моей голове. Вдруг, вой сирены разорвал ледяной воздух. Я поняла – эта катастрофа, ведь сиреной предупреждают извержения вулкана! - «Только бы успеть!» Вот лавовые наросты расступились, и мы вырвались на открытую долину черного лавового песка, покрытая плоскими камнями. Где –там за лавовым полем была прибрежная дорога, ведущая к нашей бухте.
Мы бросились наперерез, не подозревая об опасности, подстерегающей нас на этих обманчивых песках. Все мы привыкли думать, что зыбучие пески бывают только в пустынях. Но оказывается это не так. Зыбучие пески образуются повсюду, где есть подземные разломы. А уж в богатой вулканической деятельностью Исландии, расположенной на границе двух тиктанических плит, подземных разломов предостаточно…Я даже не могла предположить, что здесь, на краю Арктики, могут быть зыбучие пески, пока наш Джип не забуксовал.
-Скорее, Грэг, скорее!
-Я не могу, здесь много камней! Машину зацепило!
Вдруг страшный взрыв раздался за нашей спиной. Земля охнула и взорвалась. Я обернулась и увидела невероятную картину. Из кратера ледникового вулкана вырывался черный взрыв грязи, земля затряслась, и величественный ледник стал медленно сползать вниз, унося с собой расплавленное месиво из камней, льда и пепла. Завороженный величественным и страшным зрелищем, Грэг автоматически остановил машину.
-Грэг скорее, ради всего святого, скорее! Бухта уже рядом!
Грэг дал на газ, но Джип даже не тронулся с места. Ещё и ещё. Взбивая облако черной пыли, Джип пытался высвободиться из западни, но увязал все глубже.
-Я не могу, не могу! Машина не слушается! Что –то держит нас!
Я поняла, что мы погружаемся, только тогда, когда машина уже увязла по ступицу. Ещё немного, и песок достигнет двери, тогда мы не сможем выбраться из западни!
-Зыбучие пески! Мы должны покинуть машину! – закричала я.
Страшный факт был налицо – нашу машину поглощал вулканический песок! Раздумывать откуда взялись эти зыбучие пески в Исландии времени уже не было –мы выскочили из машины и бросились прочь из коварной низины, стараясь держаться плоских камней. Вскоре вдалеке показались столбы линий электропередач – это была прибрежное шоссе. Наша яхта была совсем недалеко.
Мы бежали по грунтовой дороге, что было сил. Слыша сокрушительный грохот разверзающейся земли, я старалась не смотреть назад, чтобы не видеть того страшного, что происходило за моей спиной. Вот знакомый каменный мыс, мы бросились туда, и через минуту были на нашей яхте.
-Ключи! Ключи! Мы забыли ключи в Джипе! - в отчаянии закричал Грэг. – Мы погибли!
Я схватилась за голову. Возвращаться к машине было опасно и бессмысленно, пески уже ворвались в кабину Джипа, и найти увязший рюкзак было практически невозможно, а без ключей от яхты мы не могли отчалить. Через несколько минут маленькая речушка, впадающая в море, превратится бушующие потоки грязи величиной с Ниагару, и нашу яхту, словно игрушечный кораблик смоет в море и утопит вместе с нами и этим пирсом в водовороте бурлящей грязи! Это была катастрофа! Я ощущала, что мы стоим на краю гибели!
Мой взгляд скользнул по пожарному щитку. То, что нужно! Это был красный тяжелый пожарный топор. Теперь этот поржавевший и грубый топор был для меня дороже всего золота мира. Не медля ни секунды, я разбила щиток камнем и выхватила топор.
-Да! – сразу же ухватив мои намерения, радостно воскликнул Грэг.
Размахнувшись, Грэг изо всей силы ударил по цепи. Ещё и ещё. Под ударом топора буксовочная цепь звякнула и развалилась. Путь был свободен! А селевой поток приближался, прихватывая с собой многотонные камни, дома, столбы!
Шум сходившего ледника нарастал каждую секунду. Я схватила кричащую от ужаса Руби и прижала её к себе. Поток грязи ворвался в залив, толкая перед собой огромную волну бурлящей грязи, которая шла прямо на нас! Я поняла, если нам не удастся вырваться в океан и отойти в сторону от бурлящего потока – мы погибнем. «Только бы успеть, только бы успеть!». Яхта шла на полном ходу, но бурлящая вода с неотвратимой устойчивостью настигала нас, вот мы уже балансируем на краю гибели. Пенящиеся волны бьют в борт судна.
-В сторону, Грэг, в сторону! Мы должны пропустить поток в океан, иначе он опрокинет яхту!
Грэг резко повернул штурвал. Волна ударила в борт. Яхта накренилась, в какую-то секунду мне показалось, что мы тонем, но вот яхту подбросило вверх и ударило. Я оглянулась – спасены. Поток остался сбоку. Мы плыли по чистой воде океана. Где-то в стороне рокотал бурлящий поток грязной воды, унося в океан целые дома, и многотонные мосты, но страшный сель, переворачивавший многотонные камни, уже не представлял для нас никакой опасности. Мы уже покинули опасную зону, и были далеко в открытом океане. Наблюдая за страшной развязкой трагедии, мы покидали Ледяную Страну Вулканов, ставшей для нас столь негостеприимной.
Шок будто парализовал нас. Мы просто молчали и бездействовали, перебирая в мозгу страшную картину извержения ледника. Ужасные события, пережитые нами, отложили на нас тяжелый отпечаток. Погружённые в себя, мы впали в необъяснимое состояние, похожее на депрессию, мы не хотели, даже разговаривать и есть. Плыть тоже не куда не хотелось. Нам казалось, что неприятности будут преследовать нас одна за другой, куда бы мы ни приплыли. Опустив руки, мы покорно предались силам стихии, несшим нас куда-то.
И, повинуясь необъяснимым силам саморазрушения, мы перестали бороться, предоставив нашу судьбу океану. Только спусти несколько дней, мы могли немного опомниться и уже сознательно продолжить наш путь по Великой Реке Океана.
-Не расстраивайся, Лили, всё не так уж плохо, - заключил Грэг, после третьего дня плавания.
-О чем ты говоришь, Грэг? -простонала я.
-Это ничего, что нам не удалось увидеть гейзер. В конце концов, мы успели посидеть в термальных ваннах, пережить нашествие уток, увязнуть в зыбучих песках, и даже увидеть, как извергается настоящий ледник, а это не так уж мало. Такие впечатления увидишь не каждый день!
-Иди ты, Грэг! – показав средний палец, крепко выругалась я. – Провались она пропадом эта Ледяная страна с её гейзерами, ледниками, вулканами, и камнями. Одного извержения мне хватит на всю мою жизнь. Давай договоримся, Грэг, больше никаких приключений! - взмолилась я.
-ОК, пожалуй, я соглашусь. Приключений с нас достаточно.
-Тогда вперёд, на Восток, нас ждёт старушка Европа!
По морским хлябям Европы
Глава сто тридцать первая
Остров Форвик
И вот, девятнадцатого июня, в два часа по полудню я впервые увидела берега Шотландии. Наше грандиозное плаванье через Атлантику завершилось! Пробка из-под шампанского взмыла вверх, и брызги пенного напитка пролились мне на лицо. Перед нами открывался архипелаг Шетлендских островов.
Нахмурившийся океан пенистыми волнами ударялся о неприступные скалы одинокого островка, стоящего в форпосте могучей Атлантики. Словно бросая вызов всему Океану, крошечный островок с забавным названием Форвик Хилл бесстрашно подставил свою скалистую грудь Атлантики. Берег казался пустынным, будто на нём никогда не было жителей. И не удивительно, ведь население островного государства– всего-навсего несколько семей, связанные близкими кровными узами. (Нечего и говорить, что в столь маленьком изолированном обществе инцест в порядке вещей). Вы удивлены? Не удивляйтесь!
Сейчас я расскажу вам предысторию самого маленького в мире государства. Некогда один отважный рыбак по имени Стюарт Хилл, датчанин по происхождению, живший на этом островке, самовольно провозгласил независимость своего крохотного островка от Соединённого Королевства. Шестидесяти пятилетний старик, составляющий на тот момент единственного жителя острова, мотивировал это тем, что территория крошечного Форвик, площадью всего один га земли, никогда не входила в состав Англии, а лишь подчинялась её правлению, так что теоретически имеет право кем и когда угодно самопровозгласить себя независимым государством. Удивительно, но этому мужественному человеку удалось убедить Евросоюз, который с момента образования ненавидел Соединённое Королевство, чтобы тот вскоре признал его независимость.
Но человек-государства не долго оставался один на своём каменном островке свободы, примерно через год этот чудо-пенсионер…женился на молоденькой ирландке. В последствии от этого брака у них родилось пятеро детей, которых надо было чем-то к тому же кормить. А на острове кроме камней ничего не родило. Как говорится в Библии, не дашь же ребёнку вместо хлеба камень.
Чувствуя упадок сил, отважный старец зашёл ещё дальше в отставании своих гражданских прав. Он добился у того же Евросоюза, чтобы тот признал за ним небольшие шельфовые воды, где англичане вели добычу нефти, как территориальные воды Форвика, для того, чтобы нефтяные компании Соединённого Королевства отчисляли ему процент от, мягко говоря, «немаленьких» доходов государственных нефтяных компаний Королевства, ведущих разработку полезных ископаемых на уже ЕГО шельфе.
Подобной наглости Соединённое Королевство терпеть не желало. Англия объявила войну Форвик Хиллу и послала на остров свои войска, чтобы арестовать Стюарта Хилла. Силы, как вы понимаете, были слишком неравны. Но вредный старец не собирался сдаваться; вместо этого вместе со своей семьёй он укрылся, в самой глубокой пещере, где стал мужественно держать осаду против ненавистных англичан, не подпуская никого на выстрел своей двухлинейки – единственного оружия крошечного государства.
Весь мир тогда следил за развитием трагических событий. Островок кишел журналистами со всего мира, которые с нетерпением ждали, когда же начнут «выкуривать датского медведя», как уже успела окрестить упрямого старика пресса, из берлоги. Многие сочувствовали Хиллу. Англичане хотели пустить слезоточивый газ, но комиссия ООН запретила делать это, поскольку в пещере вместе с Хиллом находились несовершеннолетние дети. Пригрозив Англии континентальной блокадой, Евросоюз потребовал оставить в покое «суверенное государство» и признать его право на приостровной шельф, как на территориальные воды государства Форвик Хилл.
С тех пор потомки отважного бунтаря обитают на этом островке, самом крошечном государстве мира, под названием Форвик Хилл. Здесь есть своя валюта. Она так и называется форвикский гульден и имеет хождение только на этом островке среди этих семей. Есть здесь и свой флаг, чем-то напоминающий собой флаг русского флота, но с красными полосами. Средь могучих скал и каменных холмов живут многочисленные потомки Стюарта Хилла преимущественно за счет доходов, которые они получают от нефтяных вышек, расположенных на береговом шельфе острова. И, сами понимаете, живут неплохо…как заправские арабские шейхи…
-Стоило ли бороться за свою свободу, чтобы, в конце концов, выменять её на каменную тюрьму площадью один гектар? – задумчиво вздохнул Грэг, услышав мою удивительную историю о непокоренном человеке-острове.
-Да, ты прав, Грэг, для настоящего бунтаря, порой, бывает мало и целого мира.
К сожалению, мы так и не смогли подойти к скальному островку, чтобы получше познакомится с его удивительными жителями. Неприступные скалы, глухой обороной защищавшие мятежный остров, не позволяли сделать нам это на нашей яхте, и, потому миновав удивительный островок-государство, не теряя времени, мы, вместе с Гольфстримом, отправились дальше, в сторону самого большого острова Шетландских островов – Мэйнлэнд.
Казалось, что в этих неприступных каменистых отрогах и зелёных холмах никогда не найти приюта для двух измученных странников океана. Везде, где только мог видеть глаз, простиралась унылая картина северного пейзажа, который своими шумными птичьими базарами и убогой приземистой растительностью, местами более напоминал заполярную тундру, чем давно обжитый цивилизацией мир. Если бы не пасущиеся повсюду овцы, да не убогие домики рыбаков и пастухов, сложенные из камней, сходство было бы полным.
Главный город и порт Шетландских островов – Леруик, куда мы направляли свою яхту на стоянку, лежит на противоположной стороне Мэйнлэнда. Защищенный от буйных ветров Атлантики, этот небольшой торговый и туристический порт является удобной гаванью для мореплавателей, прибывших сюда из Атлантики.
Леруик в переводе с древнешотландского – грязный порт, но это название не соответствует действительности. В отличие от порта Рейкьявика, заваленного поржавевшими китобойными траулерами, нас встретил довольно уютная маленькая гавань, огороженная со всех сторон холмистыми равнинами.
Так получилось, что мы приехали в Леруик поздним вечером. У нас просто не было сил рассматривать те немногие туристические достопримечательности, что предлагал нам остров. Ни древние развалины каменного замка, оставшегося ещё со времён норманнского нашествия, поросшие вековым мхом и травой, ни мрачные казематы Королевского отеля, которая тоже являлась какой-то частью английского средневековья, нисколько не интересовали нас.
Полуголодные и смертельно усталые, мы впервые ступили на Шотландскую землю. Единственным нашим желанием было поскорее найти ночлег в какой-нибудь маленькой гостинице, чтобы можно было отдохнуть и привести себя в цивилизованный вид.
Измученные, мы бродили по каменистым мостовым узеньких улиц, но на всех домах, где красовалась светящаяся вывеска «Bed and Breakfast», тут же была привешена простенькая табличка «Сlose», которая неизменно обозначала, что и здесь мы не получим ни того ни другого. Это приводило меня в отчаяние.
В эти благословенные летние дни все гостиницы Леруика, от роскошных номеров в замке Королевского отеля до дешёвых номеров в бывшей пастушьей хижины, были заняты туристами, съезжавшимися сюда, чтобы отправиться в Исландию. Но сход ледника отбил у туристов желание плыть дальше, и обескураженные туристы со всей Европы, были вынуждены провести отпуск здесь, на приграничном форпосте Атлантики.
Делать нечего, закупив продуктов в круглосуточном магазине, мы отправились обратно в порт, чтобы заночевать на яхте. Более или менее цивилизованная европейская еда подкрепила нас, и впервые за всё путешествие мы смогли поспать не на голодный желудок.
Утро мы встретили в более бодром настроении, чем приехали сюда. Сытный завтрак, состоявший из увесистого ломтя ветчины и шести яиц, которые Грэг заблаговременно поджарил на небольшом примусе, вселили в нас новые силы. Как давно мы не ели нормальной домашней еды!
Итак, теперь настало самое время обсудить наши дальнейшие планы на путешествие по проторенным морским просторам старушки Европы. Нам обоим было ясно, что без «Зелёной Карты» Шенгена* мы не сможем заходить в территориальные воды Европы, но оставаться в нейтральной зоне Шетландских островов навечно мы тоже не могли – нужно было плыть дальше. Мы были беглецами, и нас наверняка разыскивал Интерпол. Оставалось одно – положится на удачу, которая не раз выручала нас из сложных ситуаций, и попытаться пересечь Северное и Балтийское море без всяких виз по нейтральным путям, не останавливаясь ни в одном европейском порту более суток. Другого варианта у нас не было. Следующим портом остановки был древний город Эдинбург.
Глава сто тридцать вторая
Эдинбург. «С корабля на бал»
Не теряя времени и спокойной летней погоды, которая редко бывает в Северном море, мы незамедлительно пустились в путь и через сутки новонареченная «Паллада» входила в могучий пролив Ферт-оф-Форт или Черной реки, как прозвали его древние гэльцы.
Название Черная река кажется правильным, и, в самом деле, глубокая вода пролива такая синяя, что местами она кажется черной. Вот почему древние гэльцы – первые поселенцы Шотландии, нарекли этот пролив чёрным, что означало так же глубокий. Из-за своей иссиня чёрной глубины прозванный Черной рекой этот пролив разделяет Эдинбург на две части – Старый город и Современный город, хотя деление это во многом условно. Так называемый «новый» город на северном побережье имеет районы, имеющие более чем трехсотлетнюю историю. Что касается «старой» части – кажется, что в серых бастионах могучих замков и шпилей церквей, возвышающихся на холмах, средневековье поселилось навечно. И над всем этим, словно великий страж времени над городом парит могучий Эдинбургский замок, чьи величественные каменные бастионы видны с любой точки залива. Отсюда происходит современное, более прозаичное название пролива – Ферт-оф-Форт, что в дословном переводе английского означает поворот в сторону крепости.
Белоснежный маяк, возвышавшийся на скалистой круче одинокого островка, указывал нам поворот в сторону Эдинбургского замка, где билось истинное сердце Шотландии.
Гигантский мост из бесконечных стропил протянулся между двумя берегами широкого пролива Ферт, будто соединяя старую и новую часть города в единую историю современности. О как прекрасен величественный Эдинбург в сумрачный летний день, который словно подчеркивал мрачное настроение города!
Я не могла оторвать взгляда от могучих красно коричневых стен, возвышавшегося на скале замка. Выстрел пушки разорвал тишину летнего дня.
-Полдень, - зачарованно произнесла я.
-Час, - поправил меня Грэг.
-То есть как час? – переспросила я.- Полдень. Все городские пушки бьют в полдень.
-Пушки Эдинбургского замка бьют ровно в час, -весело поправил меня Грэг.
-В час? - пожала я плечами. – Не понимаю, почему в час?
-Из-за экономии. Шотландцы говорят так: «Зачем делать двенадцать выстрелов в полдень, когда можно сделать один ровно в час».
Услышав такое объяснение, я чуть было не покатилась со смеху.
-Ну и дураки же эти шотландцы! Зачем бить один раз в час, когда и в полдень можно сделать то же самое и всего один раз! Например, как у нас в Петропавловской крепости, в полдень обходятся одним пушечным выстрелом, и все знают, что это полдень.
-Не смейся, шотландцы большие педанты, а, кроме того, они свято чтят свои традиции, иначе бы их давно поглотили англичане.
-Ладно, Грэг, простим шотландцам их странные традиции. Однако, час дня, а нам ещё надо найти гавань и подыскать ночлег.
Оказалось, что найти то и другое в это время года оказалось практически не возможно. Оушен терминал был забит до отказа, а все номера мало-мальски приличных гостиниц забронированы на два месяца вперед. Мысль о том, что нам снова придётся ночевать на яхте в открытом море, приводила меня в бешенство. Но делать нечего, пришлось повернуть прочь от всех этих красот и идти обратно по направлению течения в открытое море. Проплыв несколько миль на восток к мысу Файф –Несс, мы нашли то, что искали – небольшую частную стоянку для яхт, располагавшуюся под крутым утёсом старого маяка. Это был наименее престижный район Эдинбурга, застроенный безликими «спальными» кварталами, где проживал простой люд города, но выбирать нам не приходилось. Надёжно заперев яхту на ключ, мы отправились на поиски гостиницы.
Вот уже несколько месяцев подряд я не могла принять нормальную человеческую ванну из пресной воды, и потому на моей коже и волосах образовался непробиваемый соляной нарост, который я мечтала смыть. Мне казалось, что ещё немного – и я, как кит, начну обрастать колониями ракушек. Мои волосы превратились в спутанную паклю водорослей и позеленели, прямо как у заправской русалки. Нет, пора прекратить весь этот ужас! Я не собираюсь больше ночевать на яхте! Нужно непременно найти гостиницу, пусть даже если на поиски «Bеd and Breakfast» мы потеряем целый день.
Мне непременно хотелось поселиться в центре Эдинбурга, но Грэг возражал, говоря, что эта сумасбродная идея сумасшедшей русской, которая во всем стремится к «жалким атрибутам роскошной жизни», как он это называл. Я ответила ему резко, что если этот амманитский сектант не хочет элементарных удобств, то пусть ночует как поросёнок в своих пропахшей потом простынях на яхте, а с меня хватит, – я хочу вымыться и как следует отобедать горячей пищей. Невозможность вымыться делала из меня зверя, так что Грэг был вынужден согласиться с моими доводами, и мы отправились в «старый» город.
Эдинбург шумел. В предвкушении Великой Ночи Фестиваля город как – будто сошёл с ума. Пока мы ходили по его узким каменистым улицам, чего мы только не насмотрелись. В это время улицы Эдинбурга превращаются в настоящий театр на открытом воздухе. Сюда со всей Англии, да что там говорить со всей Европы, а, быть может, со всего мира сюда съезжаются уличные артисты, чтобы показать своё мастерство. Просто ходи и смотри, и никто не возьмёт с тебя платы.
Люди – роботы, выкрашенные серебрянкой и позолотой, пугают прохожих своим внезапным оживлением. Там застыл человек-часы, у которого вместо лица - циферблат, а вместо ног – ходики. Тик-так, тик-так, так, так, так –вот так! Здесь ходулочники перешагивают прямо через прохожих, грозясь свернуть себе и прохожему шеи. А вот настоящая фарфоровая кукла с зонтиком рекламирует магазинчик дорогого фарфора. «Сколько же фарфора пошло на эту белоснежную красавицу?!» Я дотрагиваюсь до неё, и тут же отскакиваю в сторону! Это живая девушка! Вертясь на постаменте, она исполняет танец, словно куколка-балерина из шкатулки. Руби визжит от восторга. Ещё бы, куколка и, вдруг, ожила! Но мне жутко. Прямо Пастушка из сказки Андересена. Стоит, обдуваемая холодным ветром Северного моря, и танцует на одной ножке нелепый танец. Бедная девушка. Надо дать ей двадцать долларов, но двадцати не находится, и я даю ей сто. Улыбаясь от счастья, куколка вежливо кланяется, и прячет деньги в расшитый бисером мешочек, который прикреплён к тоненькой талии.
От жадности у Грэга вытаращились глаза, как у варёной креветки. Я знаю, теперь этот жадный сектант всю дорогу будет пилить меня. Пускай злится. Мне нравится такое состояние Грэга. Вот какой-то человек ползёт по-пластунски и катит носом яйцо через всю улицу. Я собираюсь посмотреть и на это «чудо». Мне до боли интересно, докатит или нет, но Грэг резко дёрнув меня за руку, отрывает от занимательного зрелища. Уже вечереет, а нам ещё надо найти гостиницу.
Как говорится в Писании, ищущий, да обрящет. Кто ищет – тот всегда найдет. Обойдя с десяток два гостиниц в районе улицы Принсес, разделяющей «старый» город от «нового», мы, в конце концов, обнаружили небольшой аккуратный отельчик, располагавшийся под самой стрельчатой крышей десятиэтажного дома.
Эта центральная улица своим движением и домами чем-то напоминала мне Невский проспект - вот почему я подспудно захотела поселиться именно здесь. Да, сходство потрясающе – дома в стиле модерн, магазины, церкви в городском стиле, те же люди, вечно спешащие куда-то. Вот «Дом Книги», только это не он, а тут магазин, точь – в –точь, как Елисеевский, но опять не он, а только похоже; где-то возвышается купол, похожий на Казанский собор – опять подделка, он намного беднее и будто задавлен высокими постройками, а там шпиль какого-то собора напоминает Адмиралтейство. Да это же знаменитый памятник Вальтеру Скотту: он будто роскошная колокольня, высится в конце улицы.
Глаза будто сами находят сходства с Петербургом и сравнивают красоты. Зачастую сравнения оказываются в пользу моего города. Мой город будто парит над водой в легкой невесомости, а здесь в средневековом унынии тяжелого камня тяжело и мрачно. Всё скученно в единый каменный массив. Все здания, будто соревнуясь в превосходстве, напирают друг на друга, образуя бесконечный каменный каземат из серого камня, над которым довлеет неприступная скала с мрачной крепостью Эдинбурга.
От летнего солнца камни нагреваются, и становится душно, будто ты не можешь никак вырваться из каменной клетки бесконечных домов. Но если прищурить глаза, то кажется что ты на Невском, разве только что дома находились с одной стороны, а вместо шпиля Адмиралтейства вдалеке возвышался шпиль величественного памятника Вальтеру Скотту.
Обрадованная возможностью наконец-то принять ванну, я, едва консьерж вручил мне ключи, схватила Руби и взмыла наверх, игнорируя лифты.
Номер был обставлен со всей «роскошью» пуританского минимализма. Всю обстановку номера составляли две узкие и жёсткие кровати, между которыми стояла тумбочка, окно, ковёр и голубые занавески – всё выполненное в пастельно-бежевых тонах. Впрочем, меня это мало интересовало. Предоставив Руби Грэгу, который успел подъехать на лифте, я с превеликим удовольствием скинула просоленную потом и морской водой одежду и бросилась в ванну.
Крохотная ванночка, меньше хрущёвской уборной, была и того скромней. В ней едва умещался узенький унитазик и сама ванна. Душа не было. Последнее обстоятельство очень огорчило меня. Вместо душа прямо из стены поперёк ванночки торчали два коротеньких крана с холодной и горячей водой, притом было не понятно, где горячая, а где холодная вода. Решив действовать эмпирическим путем, я открыла один – из него полился кипяток, и я сразу же обожгла руку, другой – в мою руку ударила ледяная струя. Я сразу поняла, что, не набрав ванны – мне не вымыться.
«Черт бы побрал этих шотландцев, всё делают не по- русски», - подумала я про себя.- «Неужели не догадаться сделать один простой смеситель, чем подвешивать к ванне два замысловатых крана».
Проклиная шотландцев за их глупость, я принялась сама наполнять ванну. Наконец, балансируя холодной и горячей водой, я набрала нужное количество воды и выпустив полный флакон шампуня, который прилагался к номеру, погрузилась в теплую душистую пену. Как хорошо было вновь почувствовать себя в теплой воде ванны! Я хохотала от восторга, сооружая пенные шапки на голове, болтала ногами, взбивая пену до потолка, пукая в воду, пускала пузыри, совала большой палец ноги в кран – в общем, вела себя, как ребёнок.
Вдруг, в какой-то момент, я с ужасом поняла, что попала в западню. Намылить то я намылилась, но как буду смывать все это?! Голая, прямо в мыле я поднялась из ванны, и, истекая хлопьями пены, словно восставшая из пучин морских Афродита, во всей своей красе направилась в гостиную.
-Грэг, Грэг, помоги мне! - взмолилась я. – Дай мне какое-нибудь ведро.
-Зачем тебе ведро? – оценочно оглядев меня с ног до головы, усмехнувшись, спросил Грэг.
-Ты не видишь, что я голая?! – начала срываться я.
-Вижу, ну и что? – нарочно притворился дурачком Грэг, при этом многозначительно причмокнув своим похотливым языком.
-Да, ничего!!!
-Погоди, ведро? Тебе нужно ведро? Сейчас, - торопливо ответил Грэг и, чтобы еще больше рассердить меня, назло подал мне мусорное ведро.
С обиды я чуть было не одела это ведро прямо на ушастую голову Грэга.
Ошалевший Грэг не ожидал от меня такого поступка. Он вытаращил глаза и, сжав кулаки, заорал:
-Ты ненормальная!
-Это ты идиот, капитан Грэг! Разве ты не видишь, мне нужно смыть с себя пену, а в этой долбанной гостинице два крана – один с кипятком, другой со льдом. Мне нужно ведро, чтобы смешать в воду! Я же сказала принести мне ведро, а ты что мне дал?!
-Где я возьму тебе ведро?!
-Закажи шампанского со льдом.
-Шампанского, - проворчал Грэг, - как же шампанского, буду я пить эту кислятину, лучше закажу себе настоящего шотландского виски со льдом, в ведерко мне дадут в придачу, - проворчал про себя Грэг.
-Побыстрей, Грэг, я жду!
Пока я ждала, вода в ванне почти остыла, через час вошёл Грэг и принёс мне крошечное ведёрко.
-Спасибо, Грэг, ты как раз вовремя, а то бы я заледенела в этой ванне. Принеси-ка мне бокальчик шампанского, я согреюсь.
-Тоже мне, бокальчик шампанского для леди. Вылезай! - скомандовал капитан Грэг. – Я с Руби тоже хотим принять ванну.
-Где же шампанское? – весело спросила я, когда покинула ванну с огромным тюрбаном на голове.
-На, вот этим ты скорее согреешься.
-Что это?
-Настоящий шотландский виски!
-Виски, я не пью алкоголя. Меня тошнит.
-Меня тоже блюёт от алкоголя, но ты никогда не пробовала настоящее шотландские виски. Это стоит того, чтобы попробовать!
Повинуясь искушению Грэга, я взяла бокал и отхлебнула глоток. Обжигающий лед коснулся моего языка. Это сразу же напомнило мне вкус того самого мятного «джулепа», которым угостил меня губернатор. Но как восхитителен этот виски! Я отхлебнула ещё и ещё. Вдруг, мне стало противно, перед глазами встал образ Коди, его белоснежная змеиная улыбка и изумрудные кольца с бриллиантами на волосатых мужских пальцах, которыми он «так нежно» сжимал мое горло. Я поставила бокал и задумалась.
-Хватит! – наконец очнувшись, отрезала я. – Идем мыть Руби.
Маленькая фасолинка детской попки сидела на краю ванны и ждала, когда же наполнится ванна.
-Проверь воду, Грэг.
-Не бойся, уж я то не налью дочке кипяточка, - не преминул упрекнуть меня Грэг.
-Кто обжёгся на воде - дует на парное молоко, не забираясь в карман за словечком, парировала я.
-Вот мы и вымылись, - ласково похлопала я по попке Руби, - а теперь пора спать.
После теплой ванны Руби заснула как убитая.
-А теперь очередь капитана Грэга, - торжественно объявила я, едва наша маленькая инфанта отошла в страну Морфея.
-Я не буду мыться, - отрывисто буркнул Грэг.
Но я не стала спрашивать моего хронического грязнулю, а вместо этого принялась раздевать его, сдирая с него его грязную вонючую матроску, которая уже буквально приросла к любимому мужнину телу «конями».
-Что ты делаешь?! – недовольно завизжал Грэг.
-Не видишь, я раздеваю тебя, чтобы усадить в ванну. – Я расстегнула ремень и спустила с Грэга брюки. Его член был возбуждён. В этот момент я почувствовала, что начинаю терять контроль над собой. Я обхватила член бедрами и стала ласкать его, как самое дорогое сокровище.
-Нет, детка, теперь всё будет не так, - задыхаясь от страсти, произнёс Грэг.
Волевым движением Грэг повернул меня спиной, и крепко стиснул руками под растянутым родами животом. Поймав его намерения, я упёрлась руками за край ванны и слегка расставила ноги.
О, как восхитительна была его грубость! После стольких лет воздержаний вновь чувствовать Грэга в себе…!Это чувство нельзя передать словами…
Из переполненной ванны вода лилась прямо нам на ноги, но в порыве сладострастия мы не замечали её мокрого прикосновения. Мокрой ладонью Грэг хлестал меня по холодным ягодицам, ещё и ещё. Сотрясение от ударов разливало сладострастие по всему телу! Я закричала от восторга, но Грэг уже кончил! Гейзер горячей спермы обдал мне на спину.
Когда я очнулась от легкого головокружения, Грэг, как ни в чем не бывало, сидел в ванной. Я погрузилась рядом с Грэгом и стала намыливать его мочалкой с головы до ног, а потом мы долго смывали с себя пену крошечным ведёрком, и весело смеялись.
Намытые до хрустящей корочки, мы вдвоём легли на узкую до безобразия кровать, и тут же уснули, крепко обняв друг друга ногами.
Был вечер и Эдинбург зажигался тысячами огнями волшебной феерии фестиваля, который вот-вот должен начаться.
Звуки волынки вырвали меня из страны снов. Произошедшее помнилось с трудом. От виски голова болела. «Неужели, я снова согрешила?» - с довольной улыбкой подумала я. – «Или я всё ещё сплю, и это «только что» было не со мной, ведь я все ещё кормлю Руби грудью. Мать не может быть одновременно проституткой. Или может?» Заставив себя больше не думать о сексе, я поднялась, чтобы идти к окну, и только теперь заметила, что на мне не было трусов. «Грэг, шельмец, всё - таки он сделал это со мной, а клялся, что не тронет меня, пока я не отлучу Руби от груди. Тоже мне, адвентист Седьмого Дня!* Лживый сектант! Теперь то я знаю, почему он отимел меня сзади – чтобы только не видеть моих набухших, сочившихся молоком сосцов» Ярость и обида за поруганную честь матери переполняла меня, хотелось со всего маху ударить его по голове. Но чем дальше я слушала заунывные потяги волынок, тем сильнее мое сердце переполняла любовь к этому бесшабашному мальчишке. «Что ж, Грэг выполнил свой супружеский долг, только и всего», - улыбаясь, подумала я.
Но волынка все продолжала и продолжала играть, вдруг бой барабанов разорвал воздух ночного Эдинбурга. «Да что же там происходит?» Я вскочила с постели и, наскоро накинув халат, подбежала к окну – и обомлела. По просторной улице широкими колоннами маршировали оркестры шотландских волынщиков. В клетчатых юбках, и забавных гольфах с помпонами, эти странные молодцы, выстроенные в ровные ряды, маршировали в ногу в сторону часовни Вальтера Скотта, не переставая дуть в длинные трубы волынок. Вдоль улиц, огороженных полицейским кордоном (не в юбках), шла праздничная толпа народа.
-Грэг, Грэг, ты видел это?! – почти закричала я.
Сонный Грэг, словно после попойки держась за голову, лениво поднялся с постели.
-Вот это да! – воскликнул Грэг. В постели зашевелилась Руби, она проснулась и застучала босенькими ножками по полу. Грэг подхватил её под мышки и усадил на подоконник.
-Раз мы всё равно не спим, чего без толку сидеть в номере? Давай лучше пойдем на улицу и присоединимся к марширующим оркестрам. Когда ещё увидишь такое!
Ленивый от природы, Грэг долго не соглашался, боясь, что я могу затянуть его в новое незапланированное «приключение».
-Я боюсь толпы, - честно признался мне Грэг. –Представь, что будет с маленькой Руби, если толпа начнёт напирать.
-Не волнуйся, Грэг, ты посадишь Руби на плечи, а если я замечу, что нам грозит опасность – мы тут же повернём обратно.
-Хорошо, но если я скажу «нет» - мы тут же вернёмся в гостиницу.
-ОК, капитан Грэг, - отрапортовала я и игриво взяла под козырёк.
Словно завороженные музыкой волынок, мы следовали вместе с идущими людьми по направлению к центру города.
Мы шли и шли. Хотя народу было довольно много – толпы не было. Полицейские кордоны организовывали движение, предотвращая появление толпы. И вот, обогнув последний поворот, мы вышли на огромную площадь, простиравшуюся под могучей скалой Эдинбургского замка, где и должно было состояться основное празднество.
Здесь, где раньше свершались жестокие казни, где взвивались страшные костры, сжигающие ни в чем не повинных женщин, признанных ведьмами, должно состояться великое празднование –Великий Фестиваль Народного Искусства Шотландии – «Фриндж»*, который ежегодно устраивается в самую короткую ночь летнего солнцестояния.
О, это поистине всенародный праздник! Сюда, в эту июньскую ночь, на центральную площадь, освещённую миллионами разноцветных прожекторов, съезжаются все народные коллективы со всех концов Шотландии и начинают своё великое соревнование!
Древнее шотландское кредо над фронтальными воротами Эдинбургского замка «Никто не нападёт на нас, никто не атакует нас, никто не войдёт сюда» кажется насмешкой, ибо замок буквально атакован богатыми иностранными туристами. Лучшие места над центральной площадью как раз распределены между ними. Вооружившись биноклями и трубами обозрения, эти новые захватчики с удовольствием расселись на расцвеченных прожекторами бастионах замка, чтобы наблюдать великолепное зрелище празднества. Народ же победней вынужден толпится внизу, пытаясь из-за голов таких же бедолаг разглядеть происходившее на площади действо. Некоторые отважные смельчаки пытаются залезть и на сам холм, но тут же бывают сняты и отправляются в полицейские «киндейки».
Первыми праздник открывали марширующие оркестры волынщиков. Бравые ребята в замашистых медвежьих шапках и мужских юбках – килтах играют задорные военные марши, причудливо перемежая современную музыку с народными шотландскими мотивами. Играя прямо на ходу, одни коллективы начинают выстраивать в причудливые фигуры, другие исполняют задорный танец, и, словно девчонки, подкидывают ноги и тянут носки в замысловатых па, отчего подолы их юбок поднимаются, обнажая до забавного тощие, волосатые мужские лодыжки.
К концу конкурса кажется, что звук бесчисленных волынок начинает звучать у тебя в голове, но зрелище играющих волынщиков каждый раз поражает своим разнообразием так, что оно не надоедает.
Но вот на «сцену» вышли танцевальные коллективы. Оркестр из волынок затих, а вместо них грянули весёлые скрипки. Юные девушки в легкомысленных коротковатых юбчонках лихо вертятся в зажигательном танце, словно балерины подкидывая легкие ножки в веселом танце. С первого взгляда кажется, что танец настолько легкий и непринужденный, что его может станцевать любой, но вся эта мнимая лёгкость -техника, выработанная годами тяжёлого труда. Профессиональные танцоры соревновались в нескольких категориях. Проигравшие – выбывали, пока наконец не осталось всего два коллектива. Все с напряжением следили за развязкой событий, потому что танцевальная премия – самая престижная награда в Шотландии. Ну, а я просто наблюдала за танцующими и получала ни с чем не сравнимое удовольствие при виде гармонично движущихся человеческих тел.
Вот и эта феерия закончилась, и началось массовое народное гулянье, где каждый мог попробовать свои силы в национальных видах спорта. Всё это ужасно забавляло меня.
Я видела, как шотландские богатыри с жирными лысыми затылками и в коротковатых юбчонках, забавно подвязанных под выпиравшими животами, словно передники, своими огромными ручищами, способными свалить молодого бычка, перемахивали через жердь нечто похожее на утюги, кидались камнями на дальность, а в конце, упирая на плечо, подбрасывали огромные брёвна вверх. Меня не впечатляли все эти бессмысленные потуги шотландских чудо-богатырей. Вскоре мне надоело смотреть на этих орущих от мышечных потуг потных мужиков.
Гораздо более меня привлекало то место, возле небольшой сцены, где звучал весёлый ритм барабанов и волынки. Там проходили соревнования среди танцоров-любителей.
Грэг, увидев мою заинтересованность, повел меня к сцене. Соревнования подходили к концу. Завершающим конкурсом был сольный танец - «Леди-Степ». Каждая из претенденток должна была выйти на сцену и наобум исполнить зажигательный танец. Забава состояла в том, что не каждая, кто выходила на сцену, умела танцевать, но показать себя хотелось всем молодым девушкам и женщинам. Забавно раскидывая ноги в разные стороны эти горе- танцовщицы сбивались с нараставшего ритма и начинали выделовать всякую ерунду руками и ногами, преизрядно веселя собравшуюся публику.
Не многие из местных красоток могли выдержать бешенный темп этого танца. Многие путались в ногах и падали прямо на сцене, вызывая бурю веселья у мужчин, которые провожали их утешительными аплодисментами. А некоторые любительницы подвигать телом танцевали очень хорошо, под стать профессиональным танцовщицам.
После одного из таких выступлений одной молодой шотландки с роскошными длинными волосами, густой волной сходившими до пояса, Грэг, яростно аплодируя ей вслед, как бы невзначай заявил:
-Тебе уж точно никогда так не станцевать.
Это вызвало у меня прилив ревности к этой молодой девице. Хотелось подойти к ней, вцепится в шевелюру и изрядно проредить её роскошные густые волосы. Я сразу же поняла, как могу отомстить ей – я просто испытаю свои силы в шотландской джиге.
-Я буду танцевать, и ты узнаешь, что я танцую не хуже этой разлохмаченной куклы! – гордо заявила я.
Я развернулась и рванула в сторону сцены.
-Постой, я только пошутил! - схватил меня за руку смеющийся Грэг.
-А я не шучу, - с гробовой решимостью заявила я.
Мой номер оказался двести восемьдесят шестым, почти в самом конце, но меня это не смущало. Как говорится, лучший товар всегда предлагают в конце. Усевшись на траве я принялась наблюдать, как танцуют мои «соперницы».
«Только бы не потерять ритм, только бы не потерять ритм», - лихорадочно твердила я себе. – «Пятка-носок, носок и пятка – вот и вся разгадка. Но с больной ногой разве это возможно?! »
Моя очередь подходила к концу. Ещё не поздно отказаться от дурацкой затеи, но мне было стыдно перед Грэгом. «Пусть лучше поражение, чем отступление», - решительно подумала я про себя. Передо мной оставалась только одна танцовщица. Нескладная и грузная шотландская корова не произвела на публику никакого впечатления, кроме того, что, подпрыгивая, у неё забавно подскакивали огромные груди, что возбуждало мужчин, которые одобрительно свистели ей. Теперь моя очередь…
Не помня себя, бледная, как смерть, я вышла на сцену. Но вот зазвучала привычная музыка, и страх прошёл, будто сам собой. Мои ноги поймав ритм барабана сами пустились в пляс. «Пятка-носок, пятка-носок, и ещё разок. Спинку прямо - ногами бьём рьяно», - словно какой-то невидимый секундомер отсчитывал ритм в моей пылавшей от возбуждения голове. Тело само двигалось под музыку быстрей и быстрей. Это был экстаз, похожий на нервное возбуждение! Гремя каблуками с чудовищно силой, я кружилась в невероятном танце, напоминающем не то русскую плясовую, не то английскую джигу, скорее – золотую средину…И вот музыка замерла. Сделав последний прыжок, я победно вознесла руки. Зал затих. Не дожидаясь провала, я, не оглядываясь, бросилась к выходу, гром утешительных аплодисментов понёсся мне в след. У меня одна мысль: «Запорола!» Только теперь я почувствовала, как сильно у меня болит сломанная нога.
На выходе меня ждал изумленный Грэг.
-Ты был прав, Грэг, мне не стоило соваться в это дело.
-Ты танцевала великолепно!
-Не надо утешать меня, я не маленькая, - едва не плача от досады, произнесла я.
-Я говорю правду!
-Ладно, Грэг, кончай с этими глупостями, лучше вернёмся в гостиницу!
-Но мне действительно понравилось, - оправдывался Грэг. –Как ты не танцевал никто!– Я погладила Грэга по голове и, сдерживая стон боли, послушно захромала с ним прочь с площади. А конкурс всё продолжался. Звук весёлой волынки, будто в насмешку, играл мне в след.
Я думала, что проиграла, но оказалось всё наоборот. Я выиграла самый престижный конкурс, заняв почётное третье место!
Выбрав что-то среднее между русской плясовой и задористой английской джигой я попала в самое сердце шотландской души. Эта была победа! Только мучительно хромая, как подбитая в бою кляча, я ещё не знала об этом. Мы уже собирались уходить, как к нам подошёл какой-то человек с блокнотом в руках. Он тоже был в дурацкой клетчатой юбке и гольфах.
-Я администратор игр Дайан Даглас, - представился незнакомец. – Вам не следует уходить сейчас. Жюри очень понравился ваш танец. Возможно, вы выиграете этот конкурс. Вас ждет приз, - он говорил это нарочито игривым и простодушным тоном, но я приняла это за издёвку. Сейчас мне было явно не до шуток, адская боль в ноге, которую я старалась скрыть от мужа, чтобы не расстроить его, вызвала во мне ярость к сладковато-заискивающим словам незнакомца. Неужели, и этот человек хочет надсмеяться надо мной? Напоследок…
-Мне некогда разговаривать с вами, мистер, у меня ребёнок, и её надо уложить спать. Если вы хотите надсмеяться, то устраивайте свои балаганные шутки с кем-нибудь другим! А с меня хватит розыгрышей!
-Я не шучу, - с серьёзным тоном ответил незнакомец.
-Хорошо, мистер Дуглас, тогда давайте ваш приз, и я уйду отсюда, - без лишней скромности добавила я. Ногу начало дергать, и я готова была разорвать незнакомца вместе с его фестивалем.
-Потерпите ещё десять минут, когда конкурс закончится, вас вызовут на сцену.
-Я же говорил, говорил, - запрыгал обрадованный Грэг. – Есть! - сжал он кулак.
-Ладно, ведите, где там ваш дурацкий приз?
Не желая портить «праздник» Грэгу, проклиная всё на свете, я проследовала за незнакомцем, хотя не вверила даже в сотую доля вероятности того, что я стану победительницей.
-Что за приз? – мученически простонала я от боли.
-Скоро узнаете, - загадочно хихикнул тщедушный шотландец.
«Как же болит нога». В этот момент мне не хотелось никакого приза. Единственным моим желанием было поскорей добраться до гостиной и, наглотавшись обезбаливающих таблеток, упасть на жесткую кровать. Боль поглощала рассудок. Хотелось немедленно вколоть себе обезболивающего, но, как назло, под рукой ничего не было. Перед глазами поплыл поток сверкающих искр. Притворно улыбающиеся лица смешивались и образовывали единое лицо, которое огрызалось в отвратительной усмешке.
-И третье место присуждается, - кто –то схватил меня за руку и потащил на сцену (по-видимому это был Грэг, но точно не помню). Премия присуждается, - повторил тот же противный голос…очаровательной блондинке. – Как ваше имя, мисс? – обратился ко мне навязчивый голос.
-Лили, - зло буркнула я.
-Лили. Как мило, откуда вы?
-Из Питера.
-Итак первая премия присуждается Лили из Питера! Поприветствуем Лили!
Меня что-то ударило в голову. Только теперь я поняла, что нахожусь среди толпы людей, и все смотрят на меня.
-Скажите, Лили, как вы научились так танцевать Шотландский Рил? – Я обернулась в сторону голоса и увидела, что вопрос мне задаёт тот самый тщедушный человечек, который остановил нас на выходе.
-Это не так уж сложно, я вспомнила один английский танец. По сути дела они не так уж и отличаются друг от друга, ведь Шотландия до сих пор танцует под английскую музыку, - не имея ничего дурного со своей стороны, со всей искренностью ответила я.
Моя неосторожная реплика вызвала гул возмущения в толпе. Послышались недовольный свист.
-Борова ей, борова! – выкрикнул кто-то из толпы, и тут же другие голоса подхватили:
-Суньте ей борова! Борова!
Я стояла и не могла понять, что всё это значит. Дикие крики тысячи шотландских горцев, их многозначительные угрожающие жесты говорили, что толпа рассержена. Но чем? Что они кричат? От боли я не помнила, что только что сказала.
Тщедушный человечек поднёс мне мешок, в котором шевелилось что-то живое и плюхнул мне в руки. Недоумевая, я развязала мешок. Из-под грубой холстины показалась весёлая рожица…поросенка, который тут же завизжал не своим голосом. Увидев живого поросенка я сама чуть было не завизжала от восторга, как обрадовал меня этот подарок.
-Какая прелесть! – радостно воскликнула я и поцеловала поросёнка в самый что ни на есть пяточёк. –Спасибо, спасибо всем за Гран-при, я очень, очень рада получить такой прекрасный подарок от доблестного народа Шотландии, - едва я закончила фразу, толпу разорвал настоящий взрыв смеха. Я подняла визжащего поросенка вверх на вытянутых руках и благодарно сделала публике несколько вежливых «книксена»*. Не переставая смеяться, народ дружно зааплодировал мне. Повинуясь инстинкту, я продолжала раскланиваться во все стороны, когда Грэг крепко схватил за руку и потащил прочь со сцены.
-Куда ты меня тащишь, Грэг?! – закричала я, пытаясь высвободить руку. (Левой я прижимала отчаянно визжащего поросёнка, который к тому же начал брыкаться).
-Прочь, прочь от стыда! – шипел раздосадованный Грэг.
-Стыда?! – удивилась я.
-Разве ты не поняла, они смеялись над тобой! Они обиделись за твои слова! Зачем ты сказала, что шотландцы танцуют под английскую музыку?! Это смертельное оскорбление для них! Вот они и подсунули тебе борова! Подарить свинью – значит признать тебя худшей танцовщицей!
-Я не имела ничего дурного против шотландцев. Я просто думала, что шотландцы и англичане – единый народ, живущий в одной стране, стало быть, и танцевать они должны под одно музыку! – непонимающе хлопая глазами, ответила я. (Признаться, как и всякая блондинка, в геополитике Туманного Альбиона я была полным профаном).
Как не раздражён был Грэг, но он тоже прыснул со смеху, чем разбудил Руби.
-Как же, единый народ, да эти шотландцы с англичанами, несмотря на то, что живут в одной стране, ненавидят друг друга, и готовы перерезать друг другу глотки, если представится такая возможность. И эта вражда тянется со средних веков, когда англичане стали вытеснять их на север.
-Плевать мне на всё это! – выдохнула я. - Зато сегодня у нас будет настоящее жаркое! Подарок, что надо, - похлопала я поросёнка по жирной попке. - Кстати, а что полагалась там лучшей танцовщице?
-Хрустальный кубок.
-Вот видишь, на кой чёрт мне ещё один хрустальный кубок. У меня дома пылится дюжина хрустальных ваз, с которыми я не знаю, что делать, а поросёнок – это реально! Из него получится вкуснейший бекон. Нет, я приготовлю его целиком, на вертеле! Ты пробовал когда-нибудь молочного поросенка, зажаренного целиком?!
-Замолкни, болтунья, - устало вздохнул Грэг.
Так бесславно, но не бесприбыльно закончилось моё первое и последнее выступление на празднике «Фриндж». Усталые, мы возвращались в гостиницу. Рёв Руби, да свиной визг вредного поросёнка пугали прохожих, и они, косясь, расступались, будто по загруженной автостраде ехала «скорая помощь».
-Да, брось ты эту свинью, - начал разражаться Грэг. –На нас смотрят!
-Бросить такой подарок, ни за что!
Наконец, кое-как мы добрели до гостиницы. Когда мы ввалились в холл, было уже совсем светло. (Белые ночи царили и тут).
Услышав поросячий визг, администратор страшно удивилась и вытаращила на нас глаза. Рюкзак Грэга плясал на моей спине, словно живой.
-Что это у вас там?
-Поросёнок, - сухо ответил Грэг и, как ни в чем не бывало, прошел мимо.
-Э-э-э, мистер, а это живой поросенок? – задала глупейший вопрос неповоротливая дама.
-Конечно живой, разве мёртвый поросенок может так визжать, - вместо Грэга ответила я.
-Со свиньями нельзя, - преградила мне путь администратор.
–А свиньям можно?– автоматически сердито сострила я, намекая на тучную комплекцию дамы, но та и не слушала меня, а только твердила свое:
Правила гостиницы запрещают держать в номерах домашних животных, кроме собак.
-А это не домашнее животное, это продукт питания, мы собираемся его съесть.
-Боже милосердный, какое варварство! – воскликнула «тётка». - Я позову полицию! Они арестуют вас за жестокое обращение с животными, – тут же пригрозила толстая вахтёрша.
-Послушайте, мисс, разве вы не знали, что поросята на то и существуют, чтобы их резать и есть?! - попыталась объяснить я незадачливой заступнице за права поросят.
-Только не в моей гостинице!- резко ответила дама. –Я сама являюсь членом общества защиты животных прав!
-Тогда оставьте его внизу, мы заберём свинку завтра.
-Нельзя! - брезгливо одёрнула наманикюренные руки дама.
Ну, что было делать?! И бросить нельзя, и забрать нельзя! Я стояла, как дура посреди холла и, открыв рот, держала в руках визжащего поросёнка.
-Ладно, Грэг, раз тут ничего нельзя, давай лучше съедем отсюда. Я согласна ночевать на яхте. Мне надоела вся эта канитель с шотландскими свиньями.
Грэг обрадовался и побежал наверх собирать вещи.
-А вы, молодая мисс, - поддёрнула я пожилую даму – заступницу поросят, - потрудитесь-ка вернуть нам наши деньги, которые мы уплатили вперед.
Так мы покинули негостеприимную гостиницу и, взяв такси, отправились на набережную, где нас дожидалась «Паллада».
Мы уже подходили к знакомой бухте, когда Грэг судорожно закричал:
-Яхты нет!
-Как нет?! – Мои глаза старательно выискивали знакомый белоснежный силуэт. О, ужас, яхты действительно не было! В животе у меня похолодело. Мне показалось, что я падаю. «Нет, надо взять себя в руки и оглядеться получше». Но сколько бы я ни вертела головой, я нигде не могла найти свою «Палладу». Это казалось каким –то кошмаром наяву!!
«Неужели мы снова всё потеряли! Неужели, гордые горцы отомстили мне за мои дурацкие слова на празднике, припомнив мне мою «английскую музыку»?!» - это было моей первой мыслью. Потом пришла другая…
В тайнике, на яхте, были все наши деньги, все документы. Вполне возможно, что кто-то узнал в нас преступников и, в расчёте на добычу, в свою очередь, угнал яхту. В отчаянии, я опустилась на землю и горько беспомощно зарыдала. Что будет с Грэгом, с Руби?
Мы были бессильны и беспомощны. Что было рыдать теперь! Бесполезно! Я обтёрла размазавшиеся тушью глаза грязным кулаком, и посмотрела на сгущавшиеся грозовые облака. В этот момент мне хотелось, чтобы в меня ударила молния, и все поскорее закончилось.
Но что это?! Где маяк?! Я точно помню, в том месте, где мы оставили яхту, была старая полуразвалившаяся вышка маяка! Но её нигде не было! Только голые скалы. Уж чего-чего, но маяк-то не могли украсть за один день – значит, мы находимся в другом месте! Я поделилась этими соображениями с Грэгом. Это немного подбодрило Грэга, но он не очень-то верил моим словам, причисляя их на счёт моей женской фантазии. Но лучше иметь хоть какую-то надежду, чем никой.
-Клянусь тебе, там был маяк!
-Что ж, поищем в другом месте, - растерянно сказал Грэг, не очень-то веря в результат.
-Давай будем смотреть объективно. Если яхту украли, то они, наверняка, знали, кто мы. В таком случае, нас давно бы арестовали, но мы до сих пор на свободе. Давай спустимся вниз и прямо спросим о нашей яхте. Быть может, в этой стране все яхтенные стоянки, одинаковы. У меня хорошая память на лица. Как только мы войдем, я сразу скажу, тот ли это лодочник, у которого мы оставили яхту. Всё равно, хуже, чем есть, быть уже не может. Остается одно – покориться судьбе.
-Женщина.
-О чём ты говоришь?
-Там был мужчина.
-Где?
-На стоянке яхт, где мы оставили свою малышку, там был мужчина! Надеюсь, ты не будешь этого отрицать. Мы перепутали стоянки, вот, что! – радостно вскричала я.
-Мы ехали из центра города, но мост мы не переезжали. Стало быть, мы на другом берегу пролива!
-Верно, Грэг, какие же мы с тобой дураки! Мы ищем свою яхту там, где её и быть не может! - рассмеялась я.- Смотри, проклятый замок на нашей стороне. Когда мы ставили яхту, скала виднелась с противоположного берега. Нам нужно перейти через мост. Но это же добрых километров пять отсюда!
-Ничего, мы снова возьмём такси, только и всего.
Через несколько часов мы увидели свою белоснежную малютку. Крик восторга сорвался с губ Грэга. Да, это была она наша самая дорогая жемчужина, наша «Паллада», целая и невредимая!
Раскаты грома и молнии озаряли почерневшее над городом небо, но мы уже не слышали ничего, потому что все втроём спали, покачиваемые буйными водами глубокого залива.
Ах, простите, поросёнок. Он был единодушно помилован, поскольку было просто не до него. Поросёнок тоже спал, отхлебнув глоточек настоящего шотландского виски, которого Грэг на радостях обнаружения яхты преподнес ему в подарок.
А завтра шли суровые будни путешествия. Нужно было подготовится к новому переходу через всё Северное море. Нас ждал Копенгаген!
Глава сто тридцать третья
Замок Гамлета или Маленькие Шекспировские трагедии
Вот уже вторые сутки нашу яхту трепал суровый западный ветер, который гнал нас прямиком к датскому полуострову Ютландия. Мрачные серые волны и нависшие плотной стеной серые северные облака приводили Грэга в унылое расположение духа. Только не меня. Тусклый свет пасмурных облаков внушал моему сердцу какое-то странное успокоение. В моём мозгу вставали картины дождливого питерского лета, которое так умиротворяло мою мятежную душу.
К середине второго дня из-за облаков снова показалось дневное солнце, и мираж исчез. Море оживилось золотистыми бликами, и в моей памяти всплывали ненавистные картины тропических морей, так резавших глаз своей лазурной роскошью воды и неба. Увы, как только показалась земля, это сходство не исчезло, а только усилилось. Длинные песчаные косы белоснежного песка, покрытые редким тростником, так напоминали побережье Клин Воте. Казалось, будто какой-то злой волшебник нарочно перенёс сюда кусочек Флориды, чтобы заставить вспомнить все те страшные злоключения, которые произошли со мною там, в её тропическом раю. Вот те же аккуратные особнячки выстроились на побережье, вот беззаботные серферы катаются на разноцветных парусниках. Солнце, отражаясь от морской глади, как нарочно, палит невыносимо, словно желая довершить ощущения Флориды.
Но вот заросли цветущего вереска разрушают мучительный тропический мираж. Вгрызаясь в песок, храброе растение будто вытесняют пески в море. Где-то мелькнули старинные силуэты островерхих крыш. Они хоть и чужаки, но как рада я им, что напомнили мне о старушке Европе.
Вот и мыс Скаген – самая северная точка Ютландии. Осторожно, чтобы не очутиться на мели, мы обходим гигантский песчаный мыс, и жадный водоворот сам захватывает нас в пролив Каттегат.
Мы плывём дальше. Вот и сама рыбацкая деревушка Скаген. Аккуратные игрушечные домики рыбаков, казалось выстроенные из конструктора Лего, уютно жмутся возле небольшого мыса. До чего же тут хорошо и уютно. С этого места кончаются необжитые пустоши - приют рыбаков и фермеров, и начинается настоящая цивилизация старой Европы с её городами и дорогами. Но нам некогда изучать её побережье; не теряя времени, мы храбро врезаясь в синеву пролива Каттегат, плывем прямо к поливу Орезунд, разделяющим два великих моря Европы. Нас ждёт Копенгаген – сказочный город Ганса Христиана Андерсона!
Но, увы, мы опоздали, беспощадное солнце заходило за горизонт, окрашивая серые облака в кроваво красный цвет. Ещё немного, и оно совсем зайдёт. Вот уже последние лучи тонут за черным горизонтом земли. И мрак сгустившихся туч затягивает их в серую бездну воды. Наступает короткая летняя ночь, и прибрежные огни зажигаются по обеим сторонам пролива. Но что это?! Словно призрак на фоне мрачного неба, освещенными скудными отблесками огней, вырисовывается черный силуэт страшного замка. Я протёрла глаза. Нет, это не мираж и не обман зрения!
Могучие пики крыш черной графикой врезались в сгустившиеся облака грозового неба. Неужели, это то, о чем я думаю? Огненная молния на долю секунду осветила замок. Сомнений не оставалось, да, это то был он, замок Кронборг – легендарный замок, место, где разворачивались безумные страсти шекспировские трагедии Гамлета!
Словно мрачный страж сторожит он узкий пролив между Северным и Балтийским морем, и никто не смеет пройти мимо него незамеченным. В ожидании прохода через узкий пролив Эрессунн, отделяющей Данию от Швеции, с десяток туристических паромов и кораблей разных государств, словно малые дети, толпятся возле его могучих бастионов, ощеренных рядом грозных пушек. И вот ход дан, на белоснежном маяке, возвышающемся на гранитном уступе бастиона, зажёгся красный свет. Послушной вереницей корабли проходят мимо его неприступных стен, надежно защищенных каменными навалами гигантских гранитных булыжников.
В надвигавшихся грозовых тучах этот замок казался ещё мрачнее. Впечатление было такое, будто вся мрачность средневековой Европы сосредоточено здесь, на стыке двух морей. Весь вид замка должен был внушать собой страх проезжающим. Даже тяжелые стены бастиона, нисходившие в море непробиваемыми кирпичными глыбами, были выполнены в виде носа гигантского корабля, так что со стороны моря казалось, что сам замок объединился со своими бастионами в единое целое, и вся эта груда камня и кирпича движется на тебя в виде гигантского корабля, который вот-вот накроет собой твоё утлоё суденышко.
О, могучий страж морей, меня совсем не испугал твой грозный вид. Крик радости вырывается из моей груди. Я знала, что за твоими могучими бастионами простирается моя родная Балтика.
Но, увы, более всего сейчас мы нуждались не в открыточных туристических видах, а в отдыхе. За непрерывный трёхсуточный переход через бурное Северное море Грэг вымотался так, что больше не может держать штурвал. Мы бросили якорь возле какого-то пустынного берега, и ждём рассвета.
Бессонная белая ночь проходит быстро. Вот солнце снова поднимается из-под суровых облаков. Становится светло. Но рассвет не приносит облегчения. Моросит несносный дождь. От ледяного западного ветра продрогнешь до кости. И нет приюта в этом сумрачном крае.
Корабли выходят и входят в узкий пролив, а до нас никому нет дела. О нас забыли. Забыл весь мир, кроме мамы, которая ждет меня домой. Но вот ветер разогнал облака широкими перьями, и по моему лицу скользнул луч солнца. От неясного солнечного тепла стало немного легче. Даже мрачные бастионы замка окрашиваются в ярко оранжевый цвет. Но что это там?!
Под мрачной тенью огромного замка приютился небольшой каменный мол, а вдоль него, словно белоснежные крылья капустниц, слетевшихся на болотную жижу, виднеются парусники круизных яхт.
-Грэг, смотри, что это там?! - Замерзший, измученный Грэг поднимает покрасневшие от усталости глаза. Лицо его опухло от холода и недосыпа. --Проснись, милый, проснись, я видела стоянку! Мы сможем оставить там яхту и выспаться!
-Неплохо бы, а то я не сплю уже вторую ночь, - прохрипел простуженный голос Грэга.
Вскоре наша яхта стояла среди белоснежных парусников. Этот остаток ночи мы провели в своей постели. Когда мы проснулись, было уже светло.
Я попыталась разбудить Грэга. Его лоб горел.
-Только этого не хватало, - всплеснула я руками. – Горячка! Ты простудился!
-Это ничего, я сейчас встану.
-Вот, что, лежи и не болтай ерунду, - успокоила я его. - Мы никуда не поедем, капитан Грэг, пока ты не поправишься.
-Мы потеряем время.
-Плевать, времени у нас и так предостаточно. Потом, это не конец, просто приедем к маме немного попозже. Мне не нужно напрасных смертей на яхте. Я хочу, чтобы мой отважный капитан Грэг довез меня на своей яхте до дома живой и здоровый, а не умер на дороге, вернув меня маме вдовой. Вдов в России и без того хватает. Вот что, ты оставайся здесь и отдыхай, а мы с Руби отправимся за лекарствами. Сейчас я заварю тебе хинину и для начала попробую сбить температуру.
-Только не хинин, лучше убей меня так! - взмолился Грэг. – Я не стану пить эту гадость!
Лицо Грэга исказило от горечи, но он выпил. Через несколько секунд капли пота проступили на его измученном лице.
Растерев Грэга остатками дорогого шотландского виски, я потеплее накрыла его бараньей шкурой «белого медведя».
-Можно глоток внутрь, горло болит? – прохрипел Грэг. Я заметила, что горло Грэга тоже припухло.
Я растёрла виски и горло, Обложив проспиртованной ватой уши и горло, я натянула на Грэга вязанную шапочку.
-На вот, завяжи ещё голову шерстяным платком, так горло будет меньше болеть.
-Ты с ума сошла! - засмеялся Грэг, отталкивая платок. – Хочешь сделать из меня посмешище?!
-Кто тебя здесь видит?! Здесь все свои! Так спирт лучше впитается в кожу и согреет тебя. Давай, Грэг, а то не получишь виски внутрь! – Моя «угроза» подействовала. Скрипя зубами, Грэг позволил завязать себе голову платком. Его мохнатая, небритая рожа природного Тикос забавно торчала из-под женского платка, но я старалась не засмеяться.
-Ладно уж, смейся раз смешно, но нечего скалить зубы от меня! – разрешил мне Грэг, отхлебнув добрых два глотка превосходного шотландского виски. Но вместо меня смехом залилась Руби, выдавив многозначительную фразу по-русски:
-Папа- баба!
В этот момент я не пожалела, что Грэг не знал русского языка.
-Возвращайся быстрей, мне не спокойно, когда вы одни!
-ОК, капитан Грэг, как скажете, - беря под козырёк, отрапортовала я, уже выходя за дверь.
Вскоре я уже шла по узенькой тропинке, проходящей среди огромных поросших мхом булыжников набережной. А на том берегу в утренней дымке виднелась Швеция.
«Какое удивительное место», - думала я. – «Здесь сходятся два великих моря. Позади меня Северное море, а впереди Балтийское. Даже можно видеть, как в одном месте две волны двух морей нахлёстывают друг на друга, словно два моря спорят, кто из них главнее. И неразрешимый их спор этот вечен. Интересно, а есть ли граница разделения морей? А вон там Швеция. Кажется рукой подать, но это уже другое государство. Две веками враждующие страны смотрят друг на друга с берегов узенького пролива. Стоит сесть на паром –и ты уже в Швеции».
Однако, взгляд мой притягивало к этому берегу, где огромной каменной массой возвышается замок. В другое время я не преминула бы осмотреть чудесный замок, но сейчас мне некогда. Выйдя на асфальтированную дорогу, я спешу к центральному рынку. В этот ранний час на улицах было пустынно, только пронзительный крик чаек время от времени нарушал спящую тишину ещё не проснувшегося города. Руби, склонив белокурую детскую головку кудрявого ангела, спит у меня на плече, только гулкий звук моих тяжелых шагов раздаётся на узких каменных улочках. От этой безлюдности становится жутко. В воспоминании всплывает таинственный остров Вьекес. -«Нет, хватит, надо взять себя в руки».
Наверное, ещё слишком рано. Проходя по узким каменным улочкам, я боюсь заблудиться, но, поднимая голову, вижу знакомые очертания замка. Замок – мой путеводитель. С замком мне ничего не страшно. Глаза ищут круглосуточную аптечную лавку, но аптеки нигде нет. Спросить случайного прохожего – я не знаю языка. Начинаю чувствовать себя беспомощно.
Вот и рынок. Собственно вся центральная часть городка представляет собой нечто подобное стихийного рынка. Повсюду расставлены палатки, но торговли ещё нет. Слишком рано. Заспанные торговки лениво раскладывают свой товар. Рыба, рыба, рыба. Свежевыловленная наисвежайшая рыба. Чего тут только нет: плоская камбала глупо таращится перевёрнутой мордой, огромный палтус упруго бьётся в садках, море сушёной трески в огромных связках вывешиваются над головами прохожих, розовые семечки балтийской креветки, для веса пересыпанные кубиками льда, лежат в сетчатых ящиках, алеет безобразно лупастый мурманский окунь, расползается почти живая змеевидная минога, тут же бочки норвежской сельди, с грохотом катятся по каменным мостовым. До боли знакомый запах щекочет мои ноздри. Да, это же корюшка! Здравствуй, моя родная рыбка! Как давно я по тебе соскучилась!
Прохладный огуречный запах воскресает во мне воспоминания весны, детства и безбрежного счастья. «Вот обрадуется Грэг, когда я поджарю ему эту душистую рыбку!» Не задумываясь, я покупаю три килограмма корюшки, благо сумка-холодильник всегда при мне. Больше ничего не надо. Разве вот что тех лимонов. При простуде лимоны – первое дело.
Я спешу обратно в «Форт Гамлета», как уже успела окрестить я замок Кронборг. Аптек нигде нет. Кажется, что в этом городе люди никогда не болеют, зато на каждом шагу попадаются пивные бары, которые я принимаю за аптеки. Зайдя в один из них, я пытаюсь купить водки, чтобы растереть Грэга, но на меня смотрят настороженно и не продают. Оказывается, в утренние часы спиртное здесь не продают – это закон. Вот почему здесь нет аптек.
Начинается день, и солнце припекает. Я присела на небольшом пригорке, чтобы отдохнуть. Белёсая голова Руби мелькала между мрачных серых валунов. Руби срывала какие-то жёлтенькие цветочки, неизвестно зачем носила ко мне по одному. В конце концов, ей надоело это занятие, она уселась на прибрежном песке, и, сгребая к себе побольше мокрого песка, принялась лепить свой «замок» из куличиков. Глядя на безмятежную картину детства, мне больше ни о чём не хотелось думать. Только бы сидеть здесь и смотреть на проходящие мимо корабли. Единственное, что беспокоило меня, это то, что я так и не достала лекарств для Грэга.
«Что ж, рассиживаться некогда! Пора на яхту! Ведь больной Грэг там один!» Поднимаясь с песка, я взглянула на букетик, который Руби положила мне на подол платья. Желтенькие цветочки оказались ни чем иным, как календулой. Вот тебе и лекарство, Грэг! Помнится, что Грэг жаловался на горло, а отвар календулы – лучшее средство от ангины. Осталось собрать побольше этих цветков и в путь.
-Руби, - позвала я дочь, но Руби не отрывалась от своего песочного замка. –Руби!!!
Я подошла к ней и взяла её за руку. О, ужас ЭТО НЕ МОЯ ДОЧЬ! Передо мной сидела такая же белокурая девочка, точно в таком же джинсовом платье, белом бадлончике и в белых колготках, но я видела, что это была НЕ МОЯ ДОЧЬ. В эту страшную секунду мне показалось, что я теряю рассудок.
Бросив все вещи, я кинулась искать Руби. О, лучше бы я в этот момент разбилась об эти валуны, как Офелия! Что, что я скажу Грэгу?!
-Руби!!! Руби!!! Руби!!!
Я бегала взад и вперёд. Задевая прохожих, я хватала людей за грудки, и спрашивала по-русски, будто те должны были понимать меня:
-Вы не видели маленькую девочку, мою дочку?! - когда те не понимали, я поднимала ладонь на вершка два и показывала. – Маленькую девочку, понимаете меня?!
Заслышав русскую речь от меня шарахались, принимая за русскую уличную проститутку, пристающую к прохожим. Обессиленная, я упала на траву и, закрыв лицо руками, горько зарыдала. Тут моё внимание привлекло непонятное скопление народа. Задрав головы вверх, люди что-то оживлённо обсуждали. Инстинктивно я подняла голову. И что же я там увидела?! По одному из бастионов расхаживала моя Руби и осматривала окрестности! Её кудрявая белобрысая головка была хорошо видна на фоне серых камней мрачного замка. Моё бедное материнское сердце ушло в пятки. Как она могла туда забраться?! Голос застыл в моей груди. Мне казалось, что, если я позову Руби, она побежит на мой голос, оступится и разобьётся об валуны.
Где-то послышался гуд пожарной машины. Это приехали спасатели, чтобы снять мою Руби. На бастионе показалась фигура пожарника. Но Руби, испугавшись «незнакомого дядю», побежала от него прочь. В эту страшную минуту мои ноги сами понесли меня к бастиону, растопырив руки в стороны, я бежала внизу, будто надеялась поймать Руби, если та упадёт. Толпа в ужасе затаила дыхание в ожидании развязки погони. Такой нелепой трагедии не мог бы придумать и сам Шекспир. Глупое дитя, мчавшееся к краю пропасти, и несчастная мать, которая ничего не может предотвратить и только в беспомощности машет руками.
Но в самый последний момент, когда девочка уже на краю пропасти, ловкий пожарный подхватил беглянку под мышки и прижал к себе. Ноги Руби в белых колготках заболтались в высоте, словно она ещё бежала! В эту страшную секунду, когда ноги Руби взмыли вверх, мне показалось, что оранжевый пожарник пошатнулся и стал падать! Пики замка завертелись передо мной со страшной скоростью, и, потеряв равновесие, я упала на острый камень! Больше я ничего не помню! Я потеряла сознание!
Когда я очнулась, то первое, что увидела – это лицо Руби. У меня был такой шок, что я не могла разговаривать. Я просто обняла свою дочурку и крепко-накрепко прижала её к себе. Меня больше не считали русской шлюхой. Со мной обращались вежливо. Женщина с ребёнком – это мать. Мать не может быть проституткой.
Кто –то принёс сумку. Меня подняли. Голова моя была разбита. Из затылка текла кровь, но я не замечала этого. Мне предложили помощь, но жестами я отказалась, и, взяв, сумку просто отправилась на пирс, где стояла наша яхта.
Грэг лежал в своём потном коконе из одеял и меха. Правда, мой платок с головы он всё-таки снял. Ни говоря ни слова, я легла рядом с Грэгом и просто смотрела в потолок. Чувствуя себя виноватой за переделку, в которую она попала, притихшая Руби уселась папе на ноги и потихоньку со всей своей упертой младенческой старательностью пухлыми ручонками выдирала шерстинки из бараньего покрывала.
-А это вы, - прохрипел Грэг, - и снова уснул.
Но я ничего не ответила, а продолжала лежать, время от времени прислушиваясь к тяжелому кашлю Грэга. Так пришёл вечер. Ночная сырость пробирала до кости. Я уложила сонную Руби, которая, свернувшись калачиком, пригрелась у ног отца, в её тесную колыбель, и, прижавшись к Грэгу, попыталась уснуть. Меня все ещё трясло изнутри не то от озноба, не то от страха.
Увы, шок от пережитых событий никак не отпускал меня. Мрачный замок вновь и вновь вставал перед глазами, а на самой вершине –Руби. Вот она бежит, я бегу за ней и кричу, развернувшись на бегу, она откликается: «Мамми!», и, вдруг, оступившись, падает в пропасть. Кажется, что кукла летит вниз, но я знаю –это мой ребёнок! Живой ребёнок! Я пытаюсь поймать, но тщетно – окровавленный трупик разбившейся дочери лежал между камней! О, нет, это всего лишь пустая кукла! Простая фарфоровая кукла…пупс! Мертвый ребенок похож на куклу! И тем страшнее картинка, потому что ты знаешь, что эта кукла когда-то была живым ребенком. ТВОИМ РЕБЕНКОМ. ПЛОТЬ ОТ ПЛОТИ ТВОЕЙ. А теперь, неестественно разметав сломанные ножки и ручки, разбитый фарфоровый пупс неподвижно лежит на земле. Лишь кровь, говорит, что когда-то в его фарфоровом теле была жизнь.
Одна и та же картинка возникает передо мной, как вспышка фотокамеры! Кровь течёт по камням! А-а-а-а-а-а-а!!!
Только тогда, когда я открывала глаза и видела спящую дочь возле себя, живую и невредимую, я успокаивалась, а когда закрывала, - страшная картинка «разбитой куклы» вновь вставала с мучительной явственностью. Шок был слишком глубок, и я никак не могла выйти из этого состояния. Холодная дрожь пробирала моё тело.
-А-а-а-а!!!
-Что с тобой, детка?! – испугался Грэг. –Тебе приснился дурной сон?!
Не в силах вымолвить и слова, я закивала головой.
-Тебя трясёт, детка, ты не заболела?! О, да ты вся ледяная! Ну-ка ныряй ко мне под одеяло, я согрею тебя! – видя что мне тоже не по себе, предложил добрый Грэг.
Я поднырнула к Грэгу в его тёплый, пропахший потом, кокон. Вскоре сон свинцовой тяжестью навалился на мои веки, и, забыв обо всём, я уснула.
К утру Грэгу сделалось лучше. Температура спала, и он смог выйти на верхнюю палубу, чтобы подышать свежим воздухом.
Запах жареной корюшки разбудил меня рано утром. Страшные события, как будто стёрлись из моей памяти. Только сейчас я поняла, что лежу в одежде и туфлях. Из-за приоткрытой двери слышались голоса Грэга и Руби, они о чём-то оживлённо «разговаривали» на своём агушечном младенческом языке и смеялись. Будто ничего не произошло… Чтобы не расстраивать Грэга новыми «похождениями» Руби, я решила ничего ему не рассказывать.
-Ты слышала, что было вчера? –переворачивая скворчащую на сковороде корюшку, начал Грэг. – Говорят, что в замке был пожар. Даже вызывали пожарную машину, но, оказалось, что это ложная тревога. Какая-то сумасбродная туристка залезла на бастион, и пыталась покончить с собой. – При этих словах моё сердце вздрогнуло. – Только не чего у ней не вышло, её сняли с бастиона. Ха-ха-ха! Вот дура-то!… Что с тобой?! – закричал Грэг, подняв на меня взгляд. – Господь всемогущий, да ты вся белая!
Восклицание Грэга было похоже на первоапрельскую шутку.
-Как белая?! – испуганно спросила я.
-Волосы. Они того… белые.
Я бросилась к зеркалу, волосы и впрямь были белыми, как снег. От вида столь ужасной и столь внезапной метаморфозы старости хотелось отчаянно закричать, но я спокойно соврала:
-Вчера неудачно прокрасилась в платиновую блондинку. Сейчас это последний писк моды.
-Мне не нравится, - недовольно буркнул Грэг. Больше речь о волосах не заходила. Бедный Грэг даже не догадывался, что та, которая в одночасье перекрасила мне волосы в белоснежный цвет сидела прямо перед ним, и, беззаботно болтая ногами, спокойно уплетала поджаренную корюшку.
Хотя Грэгу смертельно надоела всякого рода рыба, он тоже высоко оценил нежный вкус моей Питерской рыбки, как я её называла, и вскоре все втроём мы принялись уписывать корюшку за обе щеки, так что от трех килограммов корюшки не осталось и следа.
Послышался знакомый визг. Это Фунтик, как мы окрестили нашего шотландского поросёнка (в честь Британско валюты – фунта-стерлинга), требовал свою порцию рыбы. Собрав остатки со стола, я предоставила их Фунтику, который, довольно похрюкивая, принялся чавкать рыбьими головами.
Спустя ещё один день, Грэг поправился совсем, и мы покинули пределы форта Гамлета, где чуть было не погибла моя единственная дочь Руби. Единственное о чём я сожалела, это то, что, находясь в шоке, я так и не смогла отблагодарить того пожарного, который спас моей дочери жизнь.
Глава сто тридцать четвёртая
Копенгаген – город с двойным лицом
Чтобы избежать стоянки в длинной очереди кораблей, мы вынуждены были встать до рассвета, чтобы успеть миновать узкий пролив Зунд. Не прошло и часа, как мы достигли столицы Дании – Копенгагена. Город ещё спал, когда наша яхта входила в городскую гавань.
У входа в гавань на большом гранитном камне грустит одинокая Русалочка. Лишь крики чаек, похожие на плачь, вторят печали её несчастной любви. Руки тянутся к фотоаппарату, и я запечатлеваю её девственную красоту в розовых лучах утреннего солнца.
Проплывая по городской гавани, я рассматриваю спящие дома. Они разноцветные и кажутся одинаковыми. Создается впечатление, что все эти дома строил один архитектор. Широкие каналы протянулись от гавани прямо в центр города и манят совершить экскурсию. Но, увы, наша белоснежная красавица-яхта слишком велика для городских каналов, а как бы хотелось проехаться на яхте по городу, чтобы осмотреть достопримечательности прямо с борта.
В поисках удобной гавани для нашей «Паллады» мы огибаем город с юга. Старинные дома перемежаются с современными небоскрёбами, и это портит исторический облик, внося в него хаос. Но вот и это исчезает, и вместо домов тянутся громоздкие здания заводов и фабрик с дымящими трубами. Здесь мрачно и грязно, и только кричащие стаи чаек шастают в надежде поживиться добычей с разгружаемых рыбацких шхун.
Пейзаж промышленного района скучен и однообразен. Печальной вереницей потянулись пустыри и заводские застройки, напоминающие мне насыпные территории близ Канонерского острова. Жилых домов здесь практически нет, только шоссе и дороги.
Вдалеке я вижу белоснежные парусники. Нам туда. Вот и стоянка для яхт. Прочные железобетонные молы полукругом ограждают с моря стоящие в небольшой бухточке яхты. «Частный клуб Зид-Вест», - читаю я на вывеске. Найдя свободный причал, мы пришвартовываем «Палладу», и идем искать в домик коммадора, чтобы оплатить стоянку. Но никого нет. …Слишком рано. Какой-то старик копошиться на берегу. Должно быть, он и есть смотритель стоянки. Мы вежливо здороваемся с ним и спрашиваем, где найти начальника стоянки. Я не ошиблась, старик действительно оказался смотрителем стоянки, но когда я попыталась выяснить у него, сколько будет стоить день стоянки, старик затряс головой, и на ломаннейшем английском произнёс:
-Нет, деньги, нет.
-У меня их тоже немного, - на всякий случай произнесла я, чтобы старик не подумал, что с меня можно содрать больше денег. – Я спрашиваю, сколько будет стоить день стоянки в вашем клубе? Но старик заладил одно:
-Нет, деньги, нет.
-Меня не интересуют ВАШИ финансовые проблемы, есть ли у вас сейчас деньги или нет, я хочу оставить яхту на вашем причале, и спрашиваю сколько будет стоить день стоянки? – почти по слогам произнесла я по-английски. – Но старик не понял меня, и только твердил своё.
-Нет, деньги нет. Willkommen*.
-Gutenmorgen*, дедуля, -ёрно поклонилась я непонятливому старику. –Что дальше-то? – раздражённо спросила я по-русски.
-Уж не хотите ли вы сказать, что стоянка бесплатна? – видя мои мучения со стариком, вмешался Грэг, который, вдруг, заговорил на чистом немецком языке*.
-Да, да, бесплатна. Все стоянки в городе бесплатны. Вы можете оставить здесь яхту на сколько угодно долго, и никто не возьмёт с вас платы.
-Тогда позвольте, кто же оплачивает расходы на содержание стоянки?
- Всё оплачивает бюджет города. Добро пожаловать в Копенгаген, молодые люди!
Я стояла и ошалевшим взглядом смотрела на Грэга, который свободно общался на немецком. Такого я от Грэга не ожидала.
-Грэг, откуда ты знаешь немецкий? – спросила я, когда тот окончил разговор со стариком.
-Не забывай, я всё-таки амманит, долбанный сектант, как ты это называешь, а каждый амманит должен знать немецкий язык, как свой родной, потому что религия амманитов родом из Германии. В детстве, если мы не пели псалмов, то непременно занимались немецким. Ну а датский немногим отличается от немецкого.
-Потрясающе, так почему же ты скрывал это от меня?!
-У амманитов не принято выставлять свои знания. Это считается грехом гордыни.
-Так ты понял, что говорил этот старик?!
-Он говорит, что стоянка бесплатна. Мы можем оставить тут яхту на сколько угодно, и никто не возьмёт с нас денег.
-Ура, какой потрясающий народ эти датчане! – обрадовалась я. –Да, здравствует датский король!
-Слушай, Грэг, а ты, случайно, не знаешь русского? – спросила его я, когда мы садились в метро. – Может, ты и это скрываешь от меня?
-Нет, но я обязательно выучу его, - пообещал мне Грэг, скрестив пальцы за спиной.
Перед тем, как затариться продуктами, мы решили немного прогуляться по центральной части города, тем более, что погода стояла прекрасная – светило солнце, и дул лёгкий солёный ветерок с моря. Запах моря и нагретых солнцем улиц напоминал мне запах родного Питера.
Мы прошли по нескольким торговым улицам Новой Гавани, кишащим магазинчиками с модным товаром. О, какое обилие товаров со всей Европы встречало нас тут! Азартный дух заядлой шопоманки восстал во мне с прежней силой. Все было таким прекрасным, что не купить этого было просто нельзя! А цены – цены были намного ниже, чем в моём родном Питере! Поверьте мне, Копенгаген – лучшее место для шоппинга! Недаром же Копенгаген переводится с датского как Торговая Гавань.
Наличие денег пьянило меня, как крепкое игристое вино. Шоппинг захватил меня с головой. Я понимала, что если я не куплю этого сейчас, то в моём родном Питере мне придётся покупать это же втридорога, да притом ещё и выбирать лучшее из худшего. Недаром же Россию называют великой свалкой Европы. К нам привозят то, что не удалось продать в Евросоюзе. На хмурое замечание «жадного сектанта» Грэга, что, я, дескать, трачу слишком много денег, я ответила тремя доводами в своё оправдание:
1. Живём один раз;
2. Деньги – это бумага, которая и существует для того, чтобы её тратить;
3. Скупой платит дважды, и что в России всего этого будет не купить.
Скрипя зубами, Грэг вынужден был согласиться с моими «разумными» доводами страстной шопоманки, хотя я видела, как жалко было ему этой самой «бумаги».
Особенно поразили меня обувные магазины. Какое разнообразие фасонов! Здесь нет такой проблемы, как размер. Улыбчивая продавщица всегда преподнесет вам нужный размер, какой бы вы комплекцией не обладали. Здесь, выбирая одежду, вы никогда не почувствуете себя уродом, не вписывающимся в 90-60-90 и никогда не уйдёте без покупки.
Груженные пакетами и коробками до самого верха, мы искали место, где бы могли отдохнуть наши измученные ноги после столь бурного шоппинга. Увидев зелень листвы, мы инстинктивно направились туда, чтобы посидеть на скамейке и немного передохнуть. Духовым оркестром встречал нас у входа городской парк. «Парк Тиволи», - прочла я у входа горящую разноцветными огнями надпись.
Парк Тиволи – центр веселья и развлечений Копенгагена. Горожане приходят сюда, чтобы хорошо провести время. Самый знаменитый парк Европы, Тиволи, расположенный на несколько гектарах земли, представлял нечто среднее между волшебным Дисней Лэндом образца восьмидесятых годов и ландшафтным парком Петергофа с разнообразными фонтанами меж тенистых деревьев и озерами с водоплавающими птицами, самыми прекрасными из которых конечно же являются белые лебеди – белоснежный символ Копенгагена. Кажется, будто Дисней Ленд случайно перенесли в дворцово-парковый ансамбль Петергоф. Здесь есть и свой одноимённый дворец, красивейшая летняя резиденция датских королей, от которого и произошло само название парка. Некоторая консервативность простеньких аттракционов, никак не умаляет той добродушно-демократичной атмосферы веселья, которая царит в парке круглые сутки.
Центральный парк Тиволи встречал нас безудержным летним весельем. О, как хорошо здесь было! Этот парк будто специально создан для прогулки с семьёй. Под вековыми липами, дающими живительную тень, играл духовой оркестр, и городские старички, кружась в Венском вальсе, трогательно танцевали прямо у входа. Повсюду благопристойно расхаживали добропорядочные горожане, решившие в этот пятничный вечер прогуляться с семьями. Дети кормили лебедей у широкого пруда сладкими марципанами, но проворные, крикливые чайки отбирали хлеб у отъевшихся птиц. В общем, типичная картина для любого европейского парка.
Как только мы прибыли в это волшебное место, мне сразу же захотелось снова стать ребёнком и опробовать все аттракционы, имевшиеся в парке. Но, увы, маленькая Руби постоянно напоминала мне, что я уже сама мать и пора бы оставить эти детские чудачества. И, потом, я знала, что с таким маленьким ребёнком нас не пустят не на один аттракцион. Всё равно, в этом парке вам никогда не придётся скучать, потому что, попадая сюда, вы сами становитесь ребёнком, а это уже прекрасно.
Несмотря на жаркий летний вечер, под сенью могучих лип царила прохлада. Мы расположились на скамейке, возле небольшого фонтана, чтобы немного подкрепиться.
Колесо обозрения заманчиво поднимало посетителей вверх над городом. Круговорот разноцветных кабинок, то восходил, то нисходил вниз. Как бы мне хотелось подняться высоко-высоко над этим прекрасным городом, вознестись в небо и на миг забыть обо всем, и только кружиться, кружиться на этой волшебной карусели!
-Хочешь покататься? – прервал мои размышления Грэг.
Я печально кивнула головой и покраснела. Мне почему –то стало, вдруг, стыдно, что я – мать семейства, хочу кататься на карусели, как ребёнок.
-Нас не пустят с Руби? – грустно сказала я, подбирая ответ в оправдание моего детского желания.
-Ерунда, - отрезал Грэг. – Кабинки закрытые, так что нам нечего бояться.
-А если Рублик испугается?
-Руби у нас храбрая малышка и не боится высоты, ведь правда же Руби? – Грэг подбросил дочку в воздух и тут же поймал под мышки, Руби весело расхохоталась.
«Да уж храбрая, пожалуй, что слишком», - решила я про себя, с содроганием вспомнив историю в «Замке Гамлета».
Волшебное колесо поднимало нас над деревьями. Моё сердце радостно билось от торжественного восторга. Вот уже зелень листвы оказывается под нашими ногами, и мы парим, парим над суетным миром людей. Весь Копенгаген, как на ладони! Весь Копенгаген наш!
Руби сидит не шелохнувшись, кажется, что весь этот вид заворожил и её. Грэгу же всё это безразлично, погруженный в себя, он думает о чем-то своём.
С высоты птичьего полёта Копенгаген казался ещё более величественным, чем с земли. Пики соборов и церквей, купала и дворцы уносили меня в мир сказок Андерсена. Только железобетонные остовы стеклянных небоскрёбов возвращали меня в реальность жестокого современного мира. Старина и современность соседствовали друг с другом в непримиримой борьбе, и старое сдавало позиции новому миру, в котором нет места тихой красоте старинных улиц, а лишь практичной архитектуре всемогущего бизнеса.
Вот вдалеке я вижу какой-то купол. Как забавно, ощущение такое, что с Казанского собора срезали купол, приставили портик, напоминавший портик Исаковского собора, только игрушечно – крошечный, и, не зная зачем, воткнули сюда. Это Круглая Башня церкви Святой Троицы. Вот и площадь Четырёх Дворцов. Роскошные барочные игрушки выстроены в аккуратный квадрат, а посреди них бьёт причудливый фонтан – такой же изысканный и помпезный, как и сами дворцы. Слишком много красоты на одной маленькой площади, и от этого нарушается восприятие каждого из дворцов.
Мы катаемся уже довольно долго. Солнце садиться за горизонт, и город окрашивается в предзакатный пастельный цвет. Непоседливая Руби, начинает беспокойно ёрзать на коленях отца, и Грэгу надоело подниматься и опускаться в бесконечном водовороте обзора. Только, когда зажглись городские огни, я понимаю, что уже поздно и пора домой, вернее, на нашу яхту, которая служила теперь нам временным домом.
Вот мы делаем последний круг, и смотритель карусели прогоняет припозднившихся клиентов. Спустившись «с небес» на грешную землю, понимаем, что перекатались. Земля ходит ходуном, как при штормовой качке. Пошатываясь, мы идем к ближайшему метро. Даже удовольствий бывает слишком много.
Но что это? Вместо городского духового оркестра ухо режут ударяющие звуки дискотеки. Там, где днём трогательные старички танцевали танец маленьких утят, в едином рейве сумасшедшей музыки бесновалась подвыпившая гот - молодёжь. Повсюду между цветов и фонтанов валялись недопитые бутылки и грязь. Отупелые лица обкуренных гашишем наркоманов, отвязные девки в немыслимых шмотках, запах пива, конопли, полиция, танцующие фонтаны, лазерные лучи, мечущиеся по пруду перепуганные лебеди – всё смешалось в необузданном веселье разгула. Атмосфера разгульности и разврата царили в парке Тиволи, ещё несколько часов назад представлявшим собой образец буржуазного благополучия Европы.
Словно двуликий Янус, Копенгаген внезапно развернулся к нам своей изнанкой. С наступлением ночи Копенгаген моментально преобразился. Теперь это был не тот благополучный городок магазинчиков и кафе, каким он нам представился днём. Словно помановению волшебной палочки невидимого Гарри Поттера, кафе и магазинчики закрылись, а вместо них город заполонили бары и рестораны, предлагающие полный спектр увеселительных услуг. В широко освещённых витринах, разнузданно раздвинув ноги, восседали проститутки, рекламируя свои услуги.
Такого я не видела, даже в развесёлой Флориде! В моей голове не укладывалось, как все молоденькие женщины могли ежедневно заниматься ЭТИМ с уродами, которые покупали живого человека, как товар! Как могли они обречь себя на такое?! По-моему, лучше смерть, чем такое существование! Но в этом городе было всё так свободно, что падшая женщина была уже в порядке вещей, и никто не обращал на её внимания. «Хочешь гнить на панели – подыхай, а нам до вас нет никакого дела, мы хотим веселиться», - словно говорил город красных фонарей. Мне почему-то стало не по себе здесь. Захотелось поскорее покинуть этот страшный город, где позволено всё, и никому нет ни до кого дела.
Всё это мнимое благополучие прекрасной старинной архитектуры, зеленеющих парков, золотых фонтанов с лебедями, приветливых людей, оказалось лишь маской, прикрывающей трагедию живого человека. Нет, я никогда я не признаю цивилизованным город, где узаконена наркомания и проституция. Город, где власти открыто позволяют продавать женщин, как товар с лотков, а собственной молодёжи свободно употреблять «легкие» наркотики, в моём понятии сей Содом не может называться европейским городом. О, Копенгаген, сегодня ночью ты открыл мне истинное лицо! Я больше не поверю в твой буржуазный лоск! Прочь, прочь из этого урочища разврата, я не желаю оставаться здесь! В шоке от увиденного я закрыла глаза малютке ладонью, чтобы Руби не увидела всего ЭТОГО.
Ежесекундно рискуя быть ограбленными промышлявшими здесь карманниками –цыганами -выходцами из Восточной Европы, мы чуть ли не бегом мы бросились к метро. К счастью, всё обошлось. Не прошло и пятнадцати минут, как мы были на побережье тихого Хвидовре, и мерно покачивались на волнах в своей яхте, анализируя впечатления прошедшего дня. А завтра мы отплывали. Прощай, Копенгаген! Прощай, город с двойным лицом!
Глава сто тридцать пятая
Рюген –фабрика здоровья Третьего Рейха
или Повесть о том, как Рюгенцы, решив жить по-своему, наказались собственной гордыней
Дальнейшее наше путешествие по Балтике проходило без приключений. Попутный западный ветер и тихая летняя погода благоприятствовала нам. Не прошло и суток, как мы достигли немецких земель Северной Померании.
«Мимо острова Буяна в царство славного Салтана», - говорится в известной сказке Пушкина. Не многие знают, что прототипом того самого острова Буяна, что описывал когда-то Пушкин в своей сказке, является немецкий остров Рюген, лежащий в Балтийском море. Впрочем, всё это красивые сказки – не более, а теперь я расскажу вам подлинную историю легендарного острова Рюген, страшную его курортную сказку.
Когда-то давным-давно, в начале времён Третьего Рейха, великий подонок Гитлер, посетив эти благословенные берега, со свойственной своей шизоидной натуре размахом, решил превратить Рюген в гигантскую «Фабрику здоровья», где каждый гражданин Германии мог поправить своё здоровье на морском побережье. Эта утопичная идея обезумевшего вождя нацистов должна была вылиться в самый большой курорт мира, который Гитлер так и собирался назвать «Величайший морской курорт мира».
Для этих целей одной фашистской полувоенной организацией поклонников здорового образа жизни с многозначительно-идиотским названием «Сила через Радость» были построены корпуса «роскошных» санаториев казарменного типа, похожих на нечто среднее между тюремными корпусами и хрущёвскими пятиэтажками. Крохотный номер камер-комнаты на одного человека, в которой отдыхающий бедолага, имевший несчастье провести свой единственный отпуск в этом так называемом «санатории», едва ли мог вместить спящего человека «с вытянутыми ногами». Но и эта, мягко говоря, спартанская обстановка номеров, где, всего-навсего, предполагалась одна узкая кровать, да, пардон, отхожее место, уж очень напоминавшее тюремную парашу, - было все, что, по-мнению Гитлера, достаточно для скромных потребностей нового гражданина Третьего Рейха на отдыхе.
Жизнь «отдыхающих» в таком санаторном «рае» должна была подчиняться строгому спартанскому расписанию. Несчастные отдыхающие поднимались затемно, легкий завтрак, а потом с утра до ночи они занимались «гимнастикой», мало чем отличавшейся от обыкновенной солдатской муштры. Так под предлогом спортивного «отдыха», Третий Рейх продолжал готовить своих военных для переброски их на Восточный Фронт.
Не знаю, чем дальше закончилась бы эта идиотская затея с массовым «оздоровлением» немецкой нации в курортном гетто, если бы война не помешала осуществлению утопии о «Величайшем морском курорте мира» на отдельно взятом острове.
Как только немцам основательно поддали в Сталинграде, им было уже не до строительства «всемирного» курорта. Строительство было заброшено, но до сих пор эти памятники мирового маразма, с которыми немцы до сих пор не знают, что делать, ровными рядами «красуются» со стороны моря.
В остальном, Рюген вполне нормальный туристический центр, куда на лето немцы съезжаются всей страной на отдых. Так что утопия «Величайшего морского курорта» получила своё частичное перевоплощение, по крайней мере, для самих же немцев, но, увы, не для коренных Рюгенцев, наивно мечтавших о лёгком обогащении за счет туристического бизнеса. Об этой истории я тоже хочу поведать тебе, мой уважаемый читатель. Отправимся же скорей туда.
Наша история начнется с рассказа о том, как Рюгенцы почти спустя век от описанных нами выше событий хотели реанимировать утопию Гитлера и превратить Рюген в всемирно –мировой курорт, и чем это закончилось для них же самих.
Надобно сказать, что население острова Рюген, состоящее из гремучей смеси потомков славян, викингов и собственно германцев, наиболее демократичное из всего населения Германии. Рюгенцы так же мало отождествляют себя с коренным населением Германии, как скажем Швейцарцы отождествляют себя с этническими немцами.
Еще с тридцать лет тому назад, местное население, выбравшись за счёт небогатых, но стабильных доходов от местного туризма из непроходимой нищеты, доставшейся этому острову в наследство от бывшего ГДР, решило, что этого им будет мало. Им захотелось независимости, чтобы самостоятельно распоряжаться своими доходами. Рюгенцы решили получить от Евросоюза статус нейтральной курортной зоны Европы, чтобы получать специальные льготы на развитие туризма.
Туризм, как известно, - лёгкие деньги. Эту простую аксиому хорошо усвоили предприимчивые и сметливые жители Рюгена. Получить такой статус – означало, что деньги потекут сюда рукой, а счастливые островитяне наконец-то получат работу.
Единственной помехой для этого являлся…мост, соединявший остров Рюген с материковой Германией. Вот из-за этого моста, ставшим камнем преткновения с материковой Померанией, и разгорелась настоящая полемика. Дело в том, что из-за дурацких юридических проволок Евросоюза, соединение мостом с материковой Германией, означало, что, по закону, Евросоюз не может признать Рюген отдельно от Померании, а, следовательно, придать ей статус свободной зоны Европы.
Подобно нищим, готовым сковываться тяжёлыми цепями, лишь бы не работать, а получать дармовое воздаяние от сердобольных прохожих, в один «прекрасный» день, жители Рюгена разрушили ненавистный мост, соединяющий их с материком, чтобы получать пособие от Евросоюза, как для особой туристической зоны. Что ж, они получили то, что хотели-Евросоюз признал их свободной туристической зоной, но это не помогло жителям Рюгена устроить «всемирный» курорт на отдельно взятом острове. Мало кто захотел вкладывать деньги в «Утопию Гитлера», как уже называли этот проект. Зато Германия жестоко отплатила островитянам за их выходку с мостом. «Хотите свободы – так получите её!» – решили несговорчивые материковые немцы.
Германия просто экономически изолировала непокорный остров, и жители острова остались без денег Евросоюза и без работы в родной материковой Германии, куда сотни «пендлеров»* ежедневно уезжали за заработком. Пособие Евросоюза ничего не решило. Сотни семей Рюгена оказались на грани выживания и вынуждены были жить на крошечные пособия Евросоюза.
А, что же сама утопичная идея о «всемирном» курорте на берегу Балтики? Что ж, в конце концов, получилось так, что она нашла своё воплощение в масштабах одной страны, только не по тому сценарию, о котором так мечтали островитяне.
Люди оказались как всегда не нужны. Население Рюгена и поныне страдает от безработицы и нищеты, в то время как туристические магнаты во главе с губернатором «Острова Свободы» набивают кошельки за счет среднего класса бюргеров, приезжающих сюда со всей Германии на собственных яхтах и катерах.
Для богатых туристов здесь существуют специальные санатории с шикарными отелями и километрами лучших песочных пляжей, подобно некогда знаменитому побережью миллионеров Палм-Бич, напоминающие закрытую военную зону, огороженную толстой железобетонной изгородью с колючей проволокой. Здесь территория только для избранных, и вход простым островитянам сюда запрещён.
Вскоре вся власть на острове сосредоточилась в кучке зажиточных горожан, владеющих сетью отелей, а те, кто работал на них, приезжали на остров из материковой Германии и проживали в служебных корпусах бывшей Фабрики Здоровья.
Островитяне в результате остались не у дел. Неудивительно, что среди остальных островитян процветает безработица, и, как следствие, повальное пьянство, наркомания и деградация. Единственным источником дохода для островитян –ловля балтийской кильки и сельди, которые употребляется здесь в преогромном количестве, да сдача в наём жилья, таким же бедным туристам, как и они сами. Типичная картина для маленьких прибрежных курортных городков Германии. Вот вкратце история Рюгена. И судить о ней вам, а мы же остановимся в другом небольшом немецком городке со славянским названием Засниц.
Глава сто тридцать шестая
Засниц – сонный городок
Маленький городок Засниц, в который мы прибыли по пути из Копенгагена, лежит на самой северо-восточной оконечности острова Рюген. Эти пустынные безлюдные берега показались мне наиболее тихими, чтобы пришвартовать нашу мятежную яхту. К тому же, погода снова начала портиться, и мы были вынуждены искать тихое убежище.
Сам городок Засниц скорее напоминал большую рыбацкую деревню, чем собственно город. С первого взгляда всё поражало аккуратной немецкой бедностью. Было такое ощущение, что всё здесь осталось со времён советского ГДР. Убогие причалы с рыбацкими судёнышками допотопных моделей, блочные пятиэтажки домов, деревянные хатки рыбаков, магазинчики, достойные своим ассортиментом сельпо в какой - нибудь богом заброшенной польской деревни – всё это Засниц –географический форпост Германии в Балтийском море.
Казалось, время навсегда остановилось здесь ещё с советских времен ГДР. Этот городок настолько недостопримечателен, что главной достопримечательностью в нём является школа – огромное прямоугольное здание с квадратными окнами, оставшееся со времён «Всемирной Фабрики Здоровья».
Здесь всё дышало пустотой и заброшенностью. Когда мы прибыли в Засниц, то не встретили ни одного человека. Город как будто вымер. Лишь ленивые от сытости чайки кричали над нашими головами.
-Приехали, - отрапортовал ещё не выспавшийся после вчерашней штормовой волнопляски Грэг, почесывая лохматую голову. – Интересно, в какую дыру мы попали?
-Не знаю. Только это уж точно не цивилизованная Европа, - усмехнулась я, завидев до боли знакомые пятиэтажки домов. – Смотри Грэг, вот и вывеска, - я указала на ржавую вывеску под крышей деревянного причала. – «Засниц», - громко прочла я. – Засниц- уж никак не немецкое, а славянское название. Стало быть, мы в Польше, Грэг, поздравляю!
«Да, как иногда точно отображает название характер города», - подумала я про себя. – «Этот «Засниц», и в правду, какой-то сонный городок. «Засниц», «Заспец», «Дрыхнец», «Засрец» - любое название для этой дыры вполне подходящее».
-А на счёт Европы ты не права; мы находимся в вполне цивилизованной Германии, детка, -поправил мои размышления Грэг.
-С чего ты взял, дорогой?
- Смотри, тут по-немецки написано «Причал».
-Врежь мне в лоб, если это Германия! - загорячилась я. - Взгляни туда! Видишь вон те пятиэтажки! Эти дома в Европе так и называются «Больше никогда», а по-русски «Хрущёвки», или «Хрущебы». Я всю жизнь прожила в таком долбанной лачуге с огромными дырками-окнами, мне ли не знать, что проект домов для рабочих, как называли эти «Хрущёвки», был родом из Польши. Что б руки отвалились у тех архитекторов, кто придумал эти дома! - послала я проклятие по-русски.
-Почему «Больше никогда»?
-Что «Больше никогда»? – не поняла я Грэга.
-Про то, что твой дом построили ещё во времена Хрущёва, ты мне рассказывала. Я хотел спросить, почему эти пятиэтажные дома прозвали «Больше никогда»?
-Потому что, когда ты съезжаешь из такого дома, то «больше никогда» тебе не захочется снова жить там.
-Но мы же возвращаемся в твою «Больше Никогда»-квартиру, - не понял меня Грэг.
-Возвращаемся, чтобы больше никогда не жить там. Вот что я решила: как только мы приедем, мы купим большой участок под Петербургом и будем строить настоящий большой и просторный дом. У нас будет такой огромный широкий дом, он будет стоять возле леса, далеко-далеко от людей и, просыпаясь, мы будем дышать свежим лесным воздухом. Когда мы всё устроим в нашем новом доме, мы перевезём маму и «больше никогда» не будем жить в этой жалкой трущобе. Теперь ты понял меня, Грэг?
-А-а-а, - кивнул головой не выспавшийся Грэг. –Однако, я был прав, это всё же Германия, смотри тут тоже написано по-немецки.
-Вон там рабочие, давай подойдём и спросим их.
-Господа, скажите, это Польша? –начал по-немецки Грэг.
Хмурые рыбаки в водонепроницаемых штормовках, перебиравшие улов, ничего не ответили, только удивленно покосившись на Грэга, продолжили монотонную работу. На вид эти люди были славянской внешности, так что я не сомневалась, что мы находимся на одном из пустынных берегов Польши. Грэг подумал, что рыбаки не расслышали его вопроса, и прокричал во весь голос:
-Господа, эта Польша?!
-Польша там, - по-немецки проворчал один из неразговорчивых рыбаков, указывая в сторону моря рукой.
-Это Германия, - радостно хлопнул по колену Грэг.
-Слава создателю, по крайней мере, мы сможем спокойно перекусить здесь в каком-нибудь приличном кафе, и не волноваться, что нашу яхту обчистят.
-Почему ты думаешь, что нас не обчистят здесь? – горько усмехнулся Грэг.
-Потому что немцы очень честные люди. Они никогда не воруют…в отличие от поляков, - добавила я.
-Ха-ха-ха, ну ты и даешь, детка! – засмеялся Грэг. – Как можно так ненавидеть своих братцев- славян?
-Они не славяне. Они – предатели, - буркнув, отрезала я, - и ненавидят русских хуже, чем немцы.
-В одном могу поклясться, что немцы такие же воры, как и все остальные. Всё зависит не от людей, а от условия их жизни. А тут, судя по всему, они точно такие, как и в Польше.
-Ладно, верю, вон та парочка Фрицев, что пялят на нас глаза, мне совсем не нравится. ОК, Грэг, ты прав, мы с Руби останемся на яхте, а ты раздобудь чего –нибудь на обед, а то после вчерашней болтанки желудок совсем сводит. Как только погода наладится, мы отправимся дальше.
-Похоже, здесь нет даже людей. Где мне раздобыть еду? Давай лучше дождёмся следующего утра, и, если будет погода, отвалим отсюда поскорей. Мне здесь не нравится.
-Как скажешь, капитан Грэг, мне тут тоже как –то не по душе. Чего доброго, эти Фрицы припомнят нам с тобой Вторую Мировую Войну, да и устроят нам какую-нибудь неприятность.
К утру небо распогодилось. Маленький порт Засниц уже не представлял мрачного зрелища, каким он виделся вечером. Серое Балтийское море подёрнулось золотистым сиянием утреннего солнца. И даже крик чаек, от которого звенело в ушах, внушал необъяснимую радость в мою измученную скитанием по чужбинам душу.
Пока Грэг отправился за едой в город, я , сидя на берегу, наслаждалась одиночеством пустынного берега и смотрела, как в Руби играет с прибрежными волнами. Крепкий солёный ветер обдувал мою голову. Сняв трущие сандалии, я решила пройти по мокрому песку пляжа. Но что это тут, под ногами? Нет, этого может быть! Неужели это то, о чем я подумала?!
Всё ещё не веря своим глазам, я подняла желтый камень и протянула его к солнцу – это был чистейший янтарь! Настоящий янтарь, похожий на капли застывшего мёда! Я оглянулась – солнечный камень был повсюду! Он лежал, словно галька на песке. Шторм вынес целые фунты янтаря! И никто не собирал его. Впрочем, я ошиблась…
Звук приближавшихся женских голосов говорил о том, что сюда идут. Я оглянулась. Целые толпы немецких женщин, вооруженные длинными резиновыми сапогами и объемистыми корзинами шли прямо к побережью. У меня не оставалось сомнения, за чем они идут. Кажется, что все женщины города от мала до велика шли сюда.
Чтобы опередить «конкуренток» я лихорадочно принялась собирать солнечный камень и складывать его в подол платья. Минут через пять я собрала целое «богатство», и, схватив Руби за руку, бросилась к яхте. По правде говоря, я опасалась, что если немки застукают меня здесь за сбором ИХ янтаря, а хуже того, узнают, что я, русская «партизанка», уже промышляла здесь, они устроят мне такую Вторую Мировую Войну, что мало мне уже не покажется. Если не убьют сразу, то, наверняка, отняв собранный янтарь, изобьют до полусмерти.
Мне стыдно говорить, но какое –то нехорошее предубеждение против немцев у меня было. В лучшем случае, было бы благоразумнее не рисковать и отойти со сцены действия, пока тебя никто не заметил. Тем более, что я отвечала не только за себя, но и за маленькую дочку.
Но как только я приблизилась к яхте. О, ужас, что же я увидела! На пирсе стояла огромная толпа местных аборигенов и с удивлением рассматривала нашу яхту, словно легендарную «Аврору» на Свердловской набережной. Кажется, весь Засниц сбежался на пирс, чтобы только поглазеть на белоснежную «Палладу», бывшую когда-то «Жемчужиной Флориды!»
Люди забыли, зачем они шли, и пустые корзины свисали с рук женщин, мужчины оставили свои рыбацкие сети, а дети с криками носились по пирсу, тыча пальцами на нашу яхту. Судя по удивлённым жестам, такого судна здесь не видел никогда. «Попалась», - подумала я. В надежде, что толпа рассосётся, я спряталась за камни, но людей становилось только всё больше и больше. «Чёрт побери, этих аборигенов», - подумала я про себя, - «они что, собрались всем городом, чтобы специально любоваться нашим корытом?! Где бродит этот Грэг?! Скорее бы он уже пришёл».
Люди всё прибывали и прибывали. Вскоре, я поняла, что спрятаться здесь мне не удатся. «В конце концов, это МОЯ ЯХТА», - со злостью подумала я. – «Чего мне бояться?». Взяв Руби на руки, я смело выступив вперёд и горделиво прошла сквозь толпу. Я почувствовала, как волна восторженного шёпота пробежала за моей спиной. Моё сердце ликовало. «Пусть эти жадные Фрицы завидуют мне! Пусть лопнут от зависти! Пускай знают, как надо жить красиво в России! Вот так!»
Моё положение становилось всё более невыносимым. Под прицельным огнём тысяч глаз, я ощущала себя, как на большой сцене. «Грэг, где же ты?! Почему ты не идёшь?!» Я села на верхнюю палубу и стала со страхом смотреть на всё собиравшуюся толпу. Люди махали мне руками и что-то кричали, корча рожи и, смеясь, подшучивали надо мной на своем непонятном немецком языке. Не зная зачем, я поцеловала ладонь и послала толпе воздушный поцелуй. В ответ послышался восторженный крик и новый взрыв смеха.
Вдруг я заметила, как сквозь толпу пробирается какой-то маленький, тщедушный человечек, до верху нагруженный сумками. Да, это был мой Грэг! (Как же я сразу не узнала его?) Моё сердце подскочило от радости!
-Пропустите, меня, пропустите! – орал он, яростно прочищая себе путь локтями.
-Где ты пропадал, Грэг, черт бы тебя побрал?!
-Что за представление ты здесь устроила? - зло проворчал Грэг.
-Я не устраивала, они сами сюда пришли, - начала оправдываться я.
- Я видел, видел, как ты посылала воздушные поцелуи всем этим мужикам!
-Это вышло случайно, Грэг, - ошеломленная внезапной вспышкой ревности, попыталась оправдаться я перед мужем, но было это бесполезно
-Сучка! - взвизгнул Грэг, и ударил меня по щеке.
Боль обиды пронзила моё сердце. Захотелось плакать, но, повесив голову, я тихо ушла в свою каюту.
-Может, хочешь есть? – всячески старался реабилитироваться передо мной Грэг. – Я принёс твоей любимой сушёной корюшки. Я сам завялил.
-Мне ничего не надо от тебя, - словно колющийся ёжик, обиженно дернула я плечом.
-Я не хотел распускать руки, - начал свою исповедь Грэг. – Пойми, я просто не могу нормально смотреть, как все эти озабоченные мужики пускают слюни, глядя на тебя. Когда я вижу, что на тебя кто-то вожделенно смотрит, я теряю контроль над собой. Прости меня, детка, я не хотел этого.
-Знаешь, Грэг, ты псих, очень опасный и ревнивый псих! Когда-нибудь ты обязательно зарежешь меня или пристрелишь со своей ревностью! Я знаю это!- весело рассмеялась я, сжав пальцами Грэгу его мохнатые губы в трогательный утиный ротик. – А ревнуешь ты меня, потому что для тебя я всего лишь собственность, не более того. Живая вещь. Вещь, которую ты боишься потерять.
-Это неправда! Я люблю тебя, и у меня нет никого ближе, кроме Руби!
-Тогда почему ты ударил меня?!
-Этого больше никогда не повториться, - прокрякал сжатыми губами разыгрывающий из себя Ваньку-дурачка Грэг, желая развеселить меня.
-Какое же у тебя глупое лицо, Грэг! – засмеялась я. - Видел бы ты себя! Но полно, - очнулась я. - Нам надо отправляться. Отдать концы, капитан Грэг! Курс на Польшу!
-Есть отдать концы! – поняв, что он прощён, весело взял под козырёк Грэг.
-Да, Грегги, и не забудь принести мне рыбки. Тогда я прощу тебя окончательно.
-ОК, Лили, -хитро подмигнул мне Грэг, скрестив пальцы за спиной. – А это что ещё за хлам?!- воскликнул он, наткнувшись на мои «драгоценные» камни в своём рюкзаке. И, прежде чем я успела остановить его, одним махом ухнул весь мой янтарь в воду. Слезы так прыснули из моих глаз
-Негодяй, что ты наделал?! Ты убил меня! Это же был мой янтарь!
-Какой янтарь? –растерянно спросил Грэг. – Здесь были какие-то булыжники, я и выбросил их.
-Эти «булыжники» стоят целое состояние! - захлебываясь от плача, простонала я. –Неужели, было не спросить меня, прежде чем что-то выбрасывать. Это же настоящий янтарь, только необработанный. Я собрала сегодня утром, чтобы сделать тебе сюрприз.
-А я то думал, что этот мусор натаскала Руби. Ну, довольно, детка, кончай мокнуть из-за пустяков! Обещаю тебе, .когда мы приедем в Гданьск я куплю тебе настоящую янтарную шкатулку.
-Не надо мне ничего! - всхлипывая, проворчала я, отталкивая Грэга плечом.
-Смотри, тут остался ещё один камень. – Грэг вытащил тот самый прозрачный, как слеза камень, который я нашла первым. – Как только мы приедем к тебе, я специально для тебя вырежу из него твою фигурку в память о нашем путешествии по Балтике, и в знак нашей любви повешу её себе на шею. Идёт?
-Идёт, - вздохнула я и натянула Грэгу до подбородка его лыжную шапочку.
-Должно быть из новых нефтяных наваришей, а на вид не скажешь, - чистый засранец, - зло проворчал первый рыбак…
-А девка у него ничего, -довольно ответил другой, - симпатичная.
-Только странная какая-то. Да, неплохо бы было бы прогуляться с этой девочкой на такой роскошной яхте, - похотливо облизнул губы третий.
-Как же размечтался, - грустно ухмыльнулся первый. –Не по тебе сей сладкий кусочек пирога.
-Видел, как он её по морде, - рассмеялся четвёртый. –Поделом этой сучке.
-Знал бы я, что он миллионер, надрал бы морду этому засранцу! Так не догадаешься. Косит под обыкновенного морячка.
-Совсем обнаглели эти мерзавцы! Мало им своих пляжей, так они ещё оккупируют наши причалы и ставят сюда свои яхты, - заругалась пожилая женщина.
-Наверное, какой-нибудь сыночек местного депутата, раз разъезжает на такой яхте. Им всё позволено.
-Больно черномаз для немца, - зло заметил какой-то старик.
-Смотри, смотри, отъезжают, - послышались восторженные голоса.
Издав гудок, наша «Паллада» и под восторженные крики очарованной толпы островитян тронулась в путь; через несколько минут удивительный городок Засниц, где янтарь лежит, как галька, а люди страдают от нищеты и забвения, навсегда скрылся из наших глаз в пылающем сиянии солнечных волн Балтики.
Глава сто тридцать седьмая
Гданьск
На второй день нашего плавания мы прибыли в Гданьск - морскую столицу Польского Государства. Гданьск вместе с Сопотом и Гдыней словно три жемчужины, нанизанные на голубую нить побережья Гданьского залива, образуют Золотое Троеградие. В этом месте сосредоточена вся западно-европейская жизнь Восточной Европы. По истине, если Варшава –столица Польши, то Гданьск - её культурная столица. Это была наша последняя остановка на пути домой.
Такого красивого города я не видела за всю свою жизнь! Странно, но этот Польский город, выстроенный по всем правилам западной архитектуры мрачного средневековья, не вызывал во мне уныния вековых камней, каким показался мне Эдинбург. Наоборот, этот город поражал какой-то праздничной нарядностью своих оживленных улиц и площадей, вызывая в моем сердце непонятную радость.
В этот солнечный день здесь было как никогда хорошо. По улицам гуляли люди. Меня окружали простые славянские лица, повсюду слышалась почти родная речь, и, хотя я почти ничего ни понимала по-польски, речь братьев-славян вызывала в моей душе необъяснимое отдохновение.
А как же шовинизм поляков против русских, спросите вы? Хотя общеизвестно, что наши польские братья-славяне недолюбливают русских братьев, как, впрочем, и все граничащие друг с другом народы, но в Гданьске, даже если вы русская, вы не почувствуете никакого привычного русофобского предубеждения против себя. Гданьск – самый демократичный город не только Польши, но и, пожалуй, всего Прибалтийского побережья Европы. Здесь рады всем, кто приезжает сюда, лишь бы у вас в карманах водилось вдоволь «злотых», как теперь вшутку поляки называют Евро, чтобы оставить их в многочисленных сувенирных лавках, которых здесь-то предостаточное количество.
Не знаю, кто выдумал эту чушь с польской русофобией, но за всё время пребывания в Гданьске, я не встретила ни одного предубежденного против русских поляка. Наоборот, в этом городе все жители настолько приветливы и участливы, что никогда не отказывали в помощи показать дорогу или объяснить что-либо, лишь только заслышав мою русскую речь.
Я с охотой поддалась атмосфере вечного праздника, царившего в этом беззаботном солнечном городе, хотя в душе я знала, что вся видимость лёгкого счастья всего лишь ложь, обманчивая иллюзия, и что и здесь люди живут так же тяжело, как и в России. Но как хотелось верить в этот обман беспечности сытой городской жизни! И сегодня, глядя на по-летнему веселые гуляющие толпы веселых людей, так не хотелось думать о её тяготах.
Полдень. Переливчатый звон карильонов с величественных костёлов и ратуш, окружавших центральную площадь Гданьска, наполнял моё сердце торжествующей радостью. Слушая ликующий звон колоколов, я думала о том, что совсем скоро я вернусь домой, и как обрадуется мама, впервые увидев свою внучку, о которой она даже ничего не знала. Теперь уже осталось совсем немного. Сегодня утром с берегов залива я видела Калининград! Как хорошо, как радостно было внутри от осознания близости моей Родины.
«Подумать только, всего через несколько дней я буду дома, и снова увижу маму, снова услышу её голос». В моём воображении вставали картины безбрежного счастья встречи после столь долгого расставания. «Нет, первым делом я повалюсь в свою кровать и буду спать долго-долго. Осталась всего лишь одна ночь, и мы отправляемся в последнее плаванье!» Мне хотелось прыгать от счастья, как девочке успешно сдавшей свой самый сложный экзамен.
Но, увы, настроение праздника мгновенно улетучилось, когда мы узнали о ценах в гостиницах. Это был сущий грабёж! Дело в том, что гостинец в Гданьске совсем немного, а те, что есть, предлагают свои услуги по астрономическим ценам. Чтобы не тратить понапрасну денег, нам снова пришлось вернуться в Сопот, где мы оставили свою яхту и ночевать там. Но это последнее испытание неудобством было ничтожно, по сравнению с тем, что ждало меня там, на Родине!
Нет, веселый город, не проси, я не брошу монетку в твой фонтан Дружбы, потому что никогда не вернусь сюда больше. Я возвращаюсь домой, навсегда!
Словно прощаясь, обратно город провожал нас маршем задорного шоу марширующих барабанщиков, напомнившим мне весёлый гей-парад в Солнечном Городе Флориды, откуда начала своё кругосветное путешествие, длиной в несколько лет.
Прощай Гданьск! Прощай. Не надо напоминаний о былом…
Солнечный Полуостров Флориды навсегда останется в моих воспоминаниях солнечным, но таким чуждым для меня раем, тропическим раем, где когда-то мне суждено было обрести свое счастье и встретить тяжелейшие испытания в своей жизни, и где я едва не погибла вместе с ним от великого цунами, едва не погубившего единственную в мире тропическую цивилизацию человечества. Хватит, теперь всё это в прошлом и не имеет никакого значения, потому что я еду домой! Того, Солнечного Петербурга больше нет, и его не вернёшь. Впереди меня ждёт сумрачный и холодный, но родной город – МОЙ Петербург, о котором грезился мне в течение всех этих мучительных долгих лет странствий…таких счастливых и таких окоянных Но разве все эти испытания не стоили того, чтобы снова возвращаться к тебе МОЙ ГОРОД?! Так не будем же сожалеть о прошлом!
В путь! Едва забрезжил рассвет хмурого дня, как наша яхта покинула гостеприимные берега Гданьского залива и взяла путь на восток.
Глава сто тридцать восьмая
Домой!
Домой – как сладко звучит это слово для каждого человека. Ведь у каждого, даже самого заядлого путешественника должен быть свой дом, куда он смог бы вернуться, и где его обязательно ждут.
Утром тридцатого июня наша яхта, после многомесячного плавания по хлябям Атлантики и Европы, отправилась в свой последний переход по Балтике.
Как нарочно, непредсказуемая балтийская погода снова испортилась. За толстыми линзами иллюминатора завывал ледяной ветер, серые цинковые волны поднимались на метр, швыряя нашу яхту из стороны в сторону. Но на пути домой нас уже ничто не могло остановить. Рассекая килем жестокие волны, мы плыли прямо на восток. Теперь я жаждала только одного – поскорее вернуться домой, и увидеть родные берега Северной Столицы России.
Однако, к вечеру поднялась настоящая гроза! Шторм разыгрался не на шутку. В целях безопасности мы вынуждены были сделать привал возле какого-то пустынного острова, неподалеку от Финского полуострова Ханко. Ветер и течения здесь крайне не стабильны, и нам пришлось что называется «ждать у моря погоды», чтобы снова отправиться в путь. Спустя сутки погода успокоилась, и спустившийся густой туман свидетельствовал о перемене погоды к лучшему. Запоздалое северное лето наконец-то вступило в свои права.
Воспользовавшись плотным туманом, мы полагали незаметно пересечь российскую границу. Но, увы, мы просчитались: случилось то, что я боялась больше всего. Мы пересекли границу территориальных вод России и уже подходили к Кронштадту, когда пространство разорвал громкий звук громкоговорителя:
- Немедленно остановите судно! Вы нарушили границу России! Немедленно остановите судно! Это приказ!
Радар пограничных патрулей засёк нас, когда мы пересекали границу с Финляндией. Прямо на нас шли пограничные катера!
Вдруг, я услышала какой-то хлопок, и в эту же секунду со страшным визгом мимо пронеслась горящая торпеда и громким хлопком разорвалась в нескольких метрах от нашего борта. От страшного взрыва яхта чуть было не перевернулась, но, покачнувшись, устояла.
-А-а-а-а!!! Мама!!! – завизжала Руби и бросилась мне на грудь.
Я поняла – это был предупредительный выстрел. Следующая ракета будет боевой.
-Что это?! – заикаясь произнёс побелевший Грэг.
-Россия-матушка! Вот что!!! –заорала я. -Добро пожаловать в Россию, Грэг! Приехали!
-Господь всемогущий, спаси наши души! - взмолился Грэг. - Кто это? Русские пираты?! Они хотят напасть на нашу яхту?!
-Нет, хуже, это русские пограничники! Мы напоролись на пограничный патруль!
-Кто?! – всё ещё не понял Грэг.
- Разворачивай назад, назад, капитан, мы возвращаемся! Ради всего святого, Грэг, не останавливайся, не останавливайся, мы сумеем прорваться к финской границе, их старые моторы слишком слабые, они не смогут догнать нас!
- Нет, слишком поздно, смотри, они перекрыли путь к отступлению! Господь всемогущий, они пытаются окружить нас!
-Немедленно остановите судно, в противном случае мы открываем огонь на поражение!
-Что они говорят?!
-Они приказывают нам остановиться – в противном случае они продырявят наше корыто боевой торпедой!
-Они будут стрелять в нас?! Они убьют нас! Мы погибли, погибли!!! Я не хочу умирать! – в панике заметался капитан Грэг.
-Что ты хочешь делать?!
-Останавливаю яхту!
-Нет, Грэг, не смей!!! У меня для них есть ещё один сюрприз.
- Какой к чёрту сюрприз?! – заорал Грэг. –Сейчас мы подохнем!!!
Вместо ответа я схватила громкоговоритель.
-Не стрелять, мы сдаемся! Не стрелять!
-Что будем делать, сдаваться? – спросил побледневший Грэг.
-Никогда!!! Полный вперёд! – приказала я.
-Что?
- Они все равно убьют нас! Эти ребята серьезные, они не станут шутить!... У меня есть одна идея, как оторваться от них, помнишь, как тогда во Флориде….Эх, мать твою, говори Москва - разговаривай Россия! Подыхать так с музыкой!
В последнем отчаянии я схватила кухонный топорик и занесла над бортовым компьютером. Но капитан Грэг сразу же понял мои намерения и, стремясь предупредить непоправимое, перехватил мою руку.
-Нет! У меня есть идея получше. Ультразвук эхолокатора, мы оглушим их, как китов!!!
Услышав эти слова, я подумала, что Грэг внезапно спятил от страха.
-Что ты несешь, Грэг, каких китов?!!
-Ловушки для китов!!! Ультразвук заблокирует системы навигации!!!
-Ты с ума сошёл?! – вытаращила я глаза. – К нам идут пограничные катера, через минуту они будут здесь, а ты болтаешь о каких-то долбанных китах! Подумай о Руби, что будет с нашей малышкой, когда на нас оденут наручники! О, боже!
- Здесь я капитан, я знаю, что делаю! Закрой уши Руби! – закричал мне Грэг.
-Зачем?!
-Закрой голову ребёнку, тебе говорят!
Нарастающий писк ультразвука всё больнее и невыносимей пронзал голову. Я обхватила голову дочки руками и открыла рот, чтобы стабилизировать внутриголовное давление. Но отвратительный непрерывный писк все сильнее и сильнее закладывал уши. Послышалось шипение приборов. Грэгу удалось вырубить навигацию. Теперь мы были невидимы для них!
Последнее, что я услышала – это шум двигателя. Больше ничего. Я поняла - мы двигались. Грэгу удалось! Яхта набирала скорость. Мы вырвались из окружения! Больше я ничего не помню. Прикрыв малышку своим телом, я упала на пол каюты.
Я очнулась оттого, что Грэг хлопал меня по щекам. Он что-то кричал мне, но я не слышала. Грэг только открывал рот и толкал меня за плечи. Сморщенная мордочка Руби говорила о том, что она кричит, но и её визгливого рёва я не слышала. Всё кончено – ультразвук контузил меня. Я не понимала, что происходит. Всё , казалась, происходило не со мной, а в каком-то немом кино, которое я только смотрела сквозь глаза. Только ощутимые толчки Грэга заставляли поверит, что всё это реальность. Грэг показал на уши. Я поняла, что он то же оглох.
-Грэг! Грэг! – пыталась я докричаться до него, как в сломанный телефон, но Грэг ничего не слышал и только махал мне руками.
Постепенно слух стал возвращаться к нам. Навязчивый писк превращался в шум из которого стали появляться отдельные звуки. Первое, что я услышала – это плач Руби.
-Мы оторвались от них, Грэг?! – было моими первыми словами, когда слух вернулся ко мне.
-Да, да, всё в порядке! Мы ушли! Ну, как ты?!
-Меня контузило, Грэг. Я ничего не соображаю! Где мы?!
-Пока не знаю! Должно быть, мы у берегов Финляндии, раз они так быстро отстали от нас! Господь всемогущий, за что же они с так нами! Мы же явно не натовский корабль!
-Привыкай Грэг, это Россия! Россия! Здесь твоя жизнь не стоит и цента! - горько рассмеялась я.
-Подонки, они чуть было не отправили нас на воздух! О, Руби, Руби, мой маленький зверёк, не плачь! – Грэг схватил Руби в объятия и стал целовать в её кудрявую белёсую головку.
-Не надо расстраиваться, Грэг, сегодня нам просто не повезло, но мы прорвёмся, верь мне, обязательно прорвёмся! Мы обязательно придумаем, как обойти законы! А пока останемся в стране Суоми на некоторое время.
-О, да, детка, да, как скажешь, - чуть не плача, прошептал Грэг, - а теперь уходи, я не хочу, чтобы ты меня видела в таком состоянии.
Всё ещё пошатываясь от контузии, я вышла на верхнюю палубу, чтобы хотя бы немного осмотреться.
Поначалу я ничего не могла разглядеть. Из-за пасмурной погоды и плотного тумана видимость была крайне плохой. Вдоль всего побережья тянулся пустынный каменистый мол, покрытый жиденькими соснами, который не говорил мне ни о чем. «Оторвались», - со вздохом облегчения подумала я, а ведь могло быть и хуже. – «Что ж, видно такова судьба, теперь некоторое время нам придётся пожить в Финляндии, пока всё уляжется, тогда то мы и предпримем новую попытку. Обязательно предпримем!»
Но что это там?! Сквозь густой туман просматривается какая-то знакомая насыпь. Нет, этого не может быть! Должно быть, я брежу, я схожу с ума! Ультразвук повредил мой рассудок!
Схватив бинокль, я повернула фокус на самое большое увеличение. Но нет, вот же он, знакомый бруствер, обсаженный шарообразно выстриженными деревцами, ещё секунда – и, паря над вершиной огромного холма, выплыл Большой Дворец Петергофа! До боли знакомые силуэты Большого Каскада ударили в мою детскую память. От неожиданности я выкрикнула и выронила бинокль в воду.
-Что ты наделала?! Это же мой бинокль! – рассердился на меня как всегда жадный Грэг.
-Плевать на бинокль! Смотри туда! – заорала я в радостном исступлении. – Это Петродворец! Мы в России Грэг, мы дома! Дома!!!
-Как? – в недоумении спросил Грэг.
-Это Петербург, Грэг! Мы сделали это! Сделали!
-Господь всемогущий, этого не может быть! – воскликнул Грэг, радостно хватаясь за голову. –Мы прорвались, мы прорвались! У нас получилось!!! Ха-ха-ха-ха!
-Да, да, да, Грэг! Мы сделали это, Грэг, мы сделали это! Я же говорила – ты лучший капитан в мире! Дома!!! Мы дома!!! Ха-ха-ха! Дома!!! – Я бросилась на шею Грэгу и стала в исступлении целовать его заросшие колючие губы. Губы моего славного капитана!
Слезы радости брызнули из растрогавшегося Грэга. Обессиленный, он упал на колени, и, обхватив голову руками, зарыдал, словно мальчишка. Наше многомесячное плавание было закончено!
Сквозь свинцовые облака торжественно поднималось восходившее солнце. Теперь дворец и вся окружающая его обстановка просматривались как на ладони.
В этот ранний час Петергоф ещё в мертвенном оцепенении белой ночи. Фонтаны не работают, и гора Большого Каскада застыла в томительном ожидании ежедневного торжества сияющих струй воды. Только белоснежный мрамор парапета, да яркое сияние золотых статуй отливают ярким блеском роскоши, контрастируя с серой мрачностью Петербургского неба. Огненный Самсон, переливаясь в красных отблесках восходящего солнца, всё так же раздирает пасть чудовищу - льву. Вот Шахматная гора с притаившимися на ней ощерившимися живыми драконами. Ещё не проснувшийся Монплезир, возвышающийся средь мрачной насыпи скал, словно торжественный караул, встречает меня у самого берега.
Здесь все родное, знакомое. Я выросла здесь. Сколько раз гуляла я с мамой средь этих чудес. Ну, здравствуйте мои родные, здравствуйте мои давно знакомые друзья! Как давно я не виделась с вами! Вот и голубые ели, обрамляющие Морской канал, словно приветствуя, машут мне пушистыми лапами. Но не это интересует меня сейчас более всего.
Мой взгляд был прикован к другому берегу, где из рассеявшегося тумана открывалась величественная панорама города. Вот он ты, Санкт-Петербург - МОЙ РОДНОЙ ПИТЕР! Как долго я шла к тебе! Как долго я ждала тебя! И вот он, ты, совсем рядом, ЛЕЖИШЬ, КАК НА ЛАДОНИ! Мой Санкт-Петербург! Мой РОДНОЙ ГОРОД!
Будто пленительный мираж, прямо из безбрежной синевы воды, белоснежными небоскребами Васильевского вырастал Морской Фасад. Тяжеловесностью сусального золота выделяется гигантский купол Исакия, а шпиль Адмиралтейства отразился на фоне темного неба, словно незримым воздушным призраком, парящим в вышине корабликом.
Господи, как хорошо. И твой ледяной ветер, обдувающий моё мокрое от слез лицо, и эти низкие облака – здесь всё моё. Моё!!!
Радость перехлестывала меня через край, больше я не смогла сдержать эмоций, нахлынувших на меня.
Поднявшись на носовую корму, я смело подставила грудь навстречу пронизывающему ветру, и, широко раскинув руки, в упоительном восторге заревела, что было сил:
-А-а-а-а-а-а!!! Я дома-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! А-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!
Небо, купала, крыши, трубы заводов – всё завертелось в безумной пляске головокружения. В глазах потемнело, меня повело, и я чуть было не упала на спину.
-Что с тобой, милая, тебе нехорошо?! –хватая меня за руку, испугался за мой рассудок Грэг.
-Нет, Грэг, мне хорошо. Мы дома. Теперь у нас всё будет замечательно,– улыбнулась я сквозь слёзы. - Впрочем, довольно сантиментов, капитан Грэг. Сегодня я хочу быть дома! Полный вперёд! Курс на родную квартиру!– радостно приказала я.
-Есть курс на Старый Пит! – засмеялся Грэг. Так он называл МОЙ Санкт-Петербург.
Но, увы, как только мы подошли к пристаням, оказалось, что все они были закрыты. В этот ранний час в городе ничего не работало. Что ж, мы, решили провести это время с пользой и прогуляться по Неве. Тем более, что Грэг никогда не видел Петербурга.
Вечно загруженный и грязный пассажирский порт Невы остался позади, и, набирая ход, мы вырвались в широкую акваторию Невы.
Вот мы и в Центре. Распахнутый пролет Дворцового моста величественно проплывает над нашими головами. Стрелка Васильевского острова красуется во всей своей величественной мощи. Вот тяжеловесная Биржа, будто сходит в синеву воды ростральными колоннами цвета тяжелой церковной киновари. Утренний свет неясного солнца рассвета белой ночи в которой раз окрашивает могучие ростры в кроваво-красный цвет. Украшенные носами кораблей и мертвенно могучими статуями из пудостского камня, сторожащими их подножье, эти маяки кажутся чем-то зловещим, словно предвещают какую-то катастрофу. А на другом берегу, над мрачными бастионами Заячьего острова, парит золотая игла собора Петропавловки. Золотой шпиль с венчающим его воздушным ангелом ярко вырисовывается на фоне хмурого питерского утра, и розовое солнце окрашивает его в непередаваемые оттенки золота. Могучий Зимний встречает нас своей тяжёлой имперской роскошью. Вереница причудливых домов и дворцов, освещенных солнцем, выстроилась вдоль Невы.
Для меня все это не ново и давно знакомо, но Грэга, никогда в жизни не видевшего Северной Столицы России, город шокировал своей неописуемой архитектурной красотой. Это было видно по тому, как он удивленно таращил свои по-детски голубые глаза по сторонам.
-Почему ты все время ты молчишь? – обратилась я к Грэгу.
-Не мешай любоваться. Господь всемогущий, как же здесь красиво! –воскликнул Грэг..
-Смотри, не влети в пролет моста! - видя восторг Грэга, засмеялась я.
-Детка, ты была права, твой Старый Пит – действительно самый красивый город на земле! Его не сравнить с моим. Но, увы, только это всё равно не мой Солнечный Пит. Здесь всё другое. Здесь так мало солнца и холодно.
-Он станет, твоим, поверь мне, Грэг. Обязательно станет, как стал для меня твой Солнечный Пит второй родиной. Не пройдёт и пару лет, как ты привыкнешь местному климату, ты полюбишь его дожди и ненастья.
-Если до этого не околею от простуды, - всхлипнув заложенным носом, сердито проворчал про себя Грэг, кутаясь в теплый свитер. – Опять дождь. Разве это лето? Это какая-то вечная вялотекущая зима. Мне, кажется, ещё немного – и вывалит снег.
На слова Грэга я весело расхохоталась.
-А ты думаешь, мне легко было в твоей Флориде, когда я приехала туда в первый раз? Жара стояла такая, что я чуть было, не испеклась заживо, как яйцо в мешочек.
-Конечно, помню, я всё помню, как ты ввалилась в Майами в своей зимней шубе. Ха-ха-ха! Я думал, что ты и вправду сумасшедшая. Я тогда тебя так испугался, что не мог сказать и слова.
-Так что считай, что тебе повезло больше. У тебя за время нашего плавания, по крайней мере, было время на привыкание. Ладно, Грэг, погоди ныть, вот сейчас выглянет солнышко и станет теплее
И точно, через минуту выглянуло солнце, и сделалось совсем жарко. Свежий ветер раздувал набухшие от влаги облака, превращая их в белоснежно -причудливые перья, растекавшиеся по чистому голубому небу.
-Нам пора, Грэг, скоро пять, мосты снова сведут, я боюсь, что наша яхта не пройдёт под мостом, - пошутила я.
- Давай пройдёмся ещё раз. Здесь очень красиво.
Я не стала препятствовать Грэгу в его невинном желании, хотя мои мысли были уже далеко. Мысль о доме, о встречи с мамой после целой вечности разлуки заставляла меня нервничать, но я не хотела показывать своё смятение перед Грэгом. И всё-таки на душе было как-то неспокойно.
Удивленные гуляки, оставив свои бутылочные соски с пивом, таращили на нас глаза. Влюблённые оставляли губы друг друга и тоже наблюдали за нами, как будто, мы были людьми с другой планеты. Компания революционно настроенной молодёжи в голубых шарфах «Зенита», ответила нам громким гиканьем и свистом. В ответ Грэг показывал им средний палец. С моста на на наши головы полетели пустые пивные бутылки. БАНДЕРлоги! Другого названия этим человекоподобным людообезьянам и придумать нельзя!
-Хорошо живут олигархи. У, сволочи! –- услышала я вслед раздраженную реплику одного из таких пивососущих БАНДЕРлогов.
Хотя эти бутылки с остатками пива, кинутые мне в след, были неприятным происшествием, но, даже эти грязные слова, прозвучали для меня как настоящая музыка. Насколько я отвыкла от русской речи, от этих родных мне лиц. Чего обижаться - в стране, где почти каждая семья живет за чертой бедности, не любят богатых.
После стольких лет разлуки всё здесь казалось мне новым. Сама же себе я теперь казалась чужой в этом городе. Чем-то инородным. Той маленькой испуганной девчонки, которая покинула Петербург много лет назад, больше не было. Была другая, незнакомая мне Лиля, которую я до сих пор не могла понять. Страшное ощущение сиротства в родном городе.
Я попыталась выкинуть это из головы, но, думая о предстоящей встрече с матерью, мои нервы все более начинали сдавать. Люди смотрели нам в след и улыбались. Меня начала доставать эта публичность. Весь город, казалось, вышел на мосты, чтобы глазеть на нас. Нет, это просто невозможно терпеть! «Скорее бы уж домой, к маме».
-Грэг, умоляю тебя, давай найдем стоянку и скорее вернёмся домой! - почти закричала я в нервном срыве.
-Что с тобой?
-Я не хочу здесь, не хочу! Они все смотрят на нас! Все эти пьяные, тупые рожи! Скорее, вернемся домой!
-Ты чего, Лили?! Кто смотрит?!
-Крайды, они повсюду, они наблюдают за нами из окон, чтобы донести на нас! Россия - страна предателей! - прошептала я, с опаской оглядываясь по сторонам.
-Почему ты так плохо думаешь о своей родине? – испуганно спросил меня Грэг.
-Я не то что «плохо думаю» о своей родине, я ненавижу её! –сжав зубы «в кулаки», выдавила я. – Она предала меня! Она бросила меня!… Ненавижу, потому что все честные в ней подыхают. Ха-ха-ха! Естественный отбор старика Дарвина, не слышал о таком? – чтобы получше доказать Грэгу свою «теорию», прямо ему в глаза горько засмеялась я.
Грэга испугал мой внезапный приступ непонятной ненависти к родине. Испуганно косясь на меня, словно на международную террористку, он развернул яхту, и мы направились к порту. Больше желания задавать вопросов о моей «любимой» родине «мачушке»-России у Грэга отпало как-то само собой. Своими стандартизированными американосскими мозгами он никак не мог постичь одного: как это родина, твой родной край может предать…Нет, он кончно слышал, что, по крайнему случаю, можно предать родину и даже сбежать из неё, что он и проделал со своим любимым полуостровом Флорида, но как САМА РОДИНА может предать и бросить человека – он не понимал…
Даже за деньги найти стоянку оказалось довольно сложным делом. Все стоянки яхт оказались занятыми представительскими яхтами.
-Проклятие, неужели нам придётся опять ночевать на яхте.
-Нет, - я скорее сама сожгу эту долбанную посудину, чем проведу ещё одну ночь на ней! – решительно заявила я.
-Что будем делать?
-Потрясающе, капитан Грэг, ты только день, как в России, а уже задаёшь извечный российский вопрос «Что делать?» Осталось только спросить, кто виноват…
-Так что будем делать? – не понял меня Грэг.
-Есть у менятолько один вариант. Попробуем дать побольше денег.
-Но они не возьмут. Всё равно же, говорят тебе, мест нет.
-Грэги, какой же ты у меня глупый. Запомни, В РОССИИ, в этой проклятой стране, ВСЁ И ВСЕГДА РЕШАЮТ ДЕНЬГИ!
Моё предположение оказалось верным, стоило только мне предложить тройную цену за стоянку, как место для нашей «Паллады» сразу же нашлось.
Я оформила стоянку на свою девичью фамилию «Арсентьева». Никаких документов на угнанную у самих себя яхту у нас то же, естественно, не было, но никтоиз служащих стоянки даже не обратил на это внимание. Деньги, деньги, деньги.
Тяжелая якорная цепь ударилась в илистое дно невского причала. Так белоснежная круизная яхта, когда-то рожденная на берегах далекой солнечной Флориды, пройдя через все испытания, завершила свое грандиозное плаванье через Атлантический Океан в водах далёкой Невы, лишь для того, чтобы навсегда обрести свой приют в её холодных водах.
Мог ли помыслить создатель сего роскошного судна, что его «Жемчужине Флориды», его роскошной игрушки для богатых, волею судеб предстоит обменять солнечное Мексиканское побережье Петербурга на невское побережье суровой Северной Столицы, той самой столицы далёкой Российской Империи, в честь которой русским дворянином-авантюристом Дементьевым и был когда-то назван Солнечный Город Флориды. Наверное, нет. Кто знает? Может быть, эта глупая ирония судьбы, а, может, совпадение. Некоторые говорят, что в судьбе нет никакой системы, но я не верю. Во всём есть скрытый смысл.
Глава сто тридцать девятая
Кое –что о камасутре Питерского метро
Пока мы пришвартовывали яхту, собирали вещи – прошла целая вечность. Внезапно раздался оглушительный хлопок, разразившийся какофонией машинных сигнализаций. Грэг вздрогнул и боязливо забегал глазами. Неприятное происшествие с русскими пограничниками было слишком свежо в его памяти.
-Не бойся, Грэг, - поспешила я успокоить мужа. –Это пушки на бастионах Петропавловского собора пробили полдень.
Наконец, все вещи были собраны и упакованы в плотные чемоданы. Вещей и подарков оказалось настолько много, что их не смог бы поднять даже верблюд … плюс живой и визжащий поросёнок в придачу, которого совершенно некуда было девать. Кличка поросёнка теперь вполне оправдывала его. Славно отъевшись за время нашего затянувшегося европейского «турне», он весил целый фунт, не меньше.
-Придётся некоторые вещи оставить на яхте, - логично заключил Грэг.
-А как же Фунтик?
-Фунтик? Есть мне время думать о какой-то свинье, - недовольно проворчал Грэг.
-Он живой, его нельзя оставлять на яхте. Возьмём его с собой, - решительно заявила я.
-С поросёнком нас не пустят в такси.
-Пустяки, были бы деньги, а такси найдётся.
Но, увы, как я ошибалась, говоря эти замечательные слова.
-Я не повезу вас, - огрызнулся первый таксист.
-Это из-за поросенка? Мы купили его на выставке «Российский фермер». Он всю дорогу будет сидеть в мешке…тихо, прям как мышка, - (словно в опровержение моих уверительных слов сомневающемуся таксисту вредный свинтус, видимо, доказывая свое существование, начал брыкаться, и, вдруг, истошно завизжал).
-Причём тут поросенок! Я говорю о ребёнке! Я не повезу маленького ребёнка!
-Это почему же?!- начала раздражаться я. - Мы и так заплатили немаленькие деньги за один ваш вызов.
-Вы не предупредили о ребенка, а у меня нет детского кресла. Без детского кресла меня оштрафуют.
-Ничего страшного, если надо я заплачу двойную сумму….за беспокойство.
-Нет, вы что, в самом деле: хотите, чтобы у меня отобрали права?! Всё, разговор окончен, до свидания, милая дама!
Я вызвала другое такси, но и с этим повторилось то же самое.
-Мы не перевозим маленьких детей.
-Нет детского кресла.
-Кресла нет.
-Не перевозим детей, и потом со свиньями нельзя, - в конце концов, честно призналась женщина- таксистка.
-Ну и вали отсюда, дура! – пнув ногой её ржавый бампер, заорала я ей в след.
-Какие-то проблемы? – осторожно осведомился у меня Грэг.
-Не видишь, нас не пускают.
-Долбанный поросёнок, сейчас я его разделаю на порционные кусочки!
Грэг взял топорик и угрожающе пошёл на Фунтика.
-Причём тут поросенок! - схватила я Грэга за руку. – Нас не пускают из-за Руби! У них нет детского кресла, вот что!
-Так давай купим это гребанное кресло! В чём дело?!
-Где?! Нужно идти на Невский, а это далеко, да и детских кресел там может не оказатся. Проще доехать на метро, тем более проезд для Руби бесплатен.
-На метро?! - испуганно произнёс Грэг, вытаращив глаза.- Да в метро нас могут ограбить. Представляешь, что с нами сделают, когда узнают, что в твоём сундучке почти три миллиона долларов!
-Погоди, у меня есть ещё одна идея, если это не сработает, то тогда и поедем на метро.
Я взяла трубку и набрала номер «инвалидного» такси.
-А среди вас есть инвалиды? – послышался из трубки противный женский голос.
Последний , мягко говоря, «некорректный» вопрос тупой диспетчерши вывел меня из себя.
-Среди нас есть маленькие дети и живые поросята, а это почти инвалиды, потому что с ними не пускают в такси, и всё из-за того, что ни у кого в машине нет детского кресла. А так, если не считать вышесказанного, все, слава богу, здоровы.
-Тогда вы ошиблись адресом, - приняв мой сумасшедший сумбур за пьяный розыгрыш, отрезал противный женский голос и тут же повесил трубку.
-Придется ехать на метро, - сурово произнесла я. – Деньги вместе с сундучком лучше переложить в спортивную сумку.
-Зачем?
-Чтобы никто не догадался, что здесь три миллиона долларов – вот зачем! – после всей этой дребедени с такси, уже начав раздражаться на непонятливость Грэга, крикнула я.
-Мне всё это не дотащить, - заскулил Грэг.
-А как же мне было тащить все это одной во Флориду, но я же дотащила. Помнишь, это те самые чемоданы.
Снова нагрузив Грэга доверху, как хорошего мула, мы отправились в сторону метро.
Июльское солнце припекало все сильнее, и с Грэга крупными каплями выступила испарина.
-Что за ерунда, сегодня утром был калатун, а теперь жара.
-Привыкай, погода в Питере меняется по нескольку раз в день. Вот увидишь, сегодня вечером будет дождь.
-Почему, ты так думаешь? – спросил измученный Грэг, садясь на чемоданы напротив Александровской колонны.
-Сегодня слишком жарко. Когда солнце так зверски печёт, то вечером непременно будет гроза.
Но Грэг не слушал меня, сняв жаркий душный свитер, он обтёр им лоб и поднял голову. От шума и суматохи проснувшегося города в глазах Грэга расплывались черные круги. Огромный колосс, казалось, пошатнулся, и ангел принялся угрожающе раскачиваться. Грэг зажмурил глаза и крепко схватился за голову.
-Что с тобой, Грэг? Тебе нехорошо?
-Всё в порядке. Мне показалось, что она раскачивается.
-Я называю его Черным Ангелом. Говорят, когда он упадёт со своего пьедестала городу придет конец.
-Мне показалось, что она уже… того…шатается.
-А это…- подняла я голову. -Так всегда кажется, когда смотришь снизу. А ты не смотри, не смотри. Пойдём, Грэг, нам надо идти. До метро совсем недалеко.
Грэг снова усадил Руби на плечи, впрягся в чемоданы и с мученическим видом поплелся вслед за мной.
-Хоть ты не дери меня за уши, - закричал Грэг на Руби, - а то у твоего папочки уши вырастут, как у осла.
В ответ я весело прыснула со смеху.
Проказливая Руби оставила уши Грэга и принялась играть «в жмурки», закрыв пухленькими ладошками папе глаза.
-Руби!!! – замотал головой ослеплённый Грэг.
-Будешь баловаться придёт тётя Медуза и заберет тебя!
Услышав страшное слово «медуза», девочка сразу же притихла.
-Кто такая? Почему не знаю? – спросил Грэг.
- Это у нас такая тётенька со змеиными волосами, которая приходит к непослушным детям и превращает их в камень. Когда Руби совсем расшалиться, только «Медуза» и действует на неё.
Услышав второй раз слово «медуза», Руби совсем притихла и стала озираться по сторонам. Ей казалось, что если она будет шуметь, то из толпы непременно выскочит раздражённая тётя -медуза и до смерти зажалит её своими волосами- змеями, ещё до того, как она успеет «закаменеть».
Миновав шумный Невский, мы подошли к метро. В вестибюле метро «Невского проспект» нас ждал полный крах. Вредный Фунтик, сидящий в спортивной сумке, как нарочно закатил такой визг, что нас попросту не пустили с ним в метро. Потерпев фиаско на «Невском», мы решили штурмовать метро со стороны «Гостиного Двора».
Наученные горьким опытом, мы заклеили поросёнку рот скотчем, точь-в- точь, как это делают с аллигаторами трапперы, и разложили нашу неподъемную поклажу на две части. Мне досталась Руби и поросёнок в спортивной сумке, а Грэгу всё остальное.
-Действовать будем так, - наущала я Грэга перед входом в метро, - ты возьмешь багаж и, опусти жетон, попытаешься пройти через первый турникет. Когда тебя остановят и потребуют багажную карту, ты будешь делать вид, что она затерялась у тебя в карманах. В это время я проскочу с Руби и Фунтиком через последний турникет. Ты всё понял?!
-Господь всемогущий, я же не знаю русского, что я буду говорить, когда меня остановят?!
-Ничего, просто отвечай «Да, да», а сам ройся в одежде. Главное, отвлечь охрану, а я то уж сумею проскочить мимо. Запомни, я буду ждать тебя внизу экскаватора.
-Мне не нравится эта идея, - прошептал побледневший Грэг.
-Другой-то нет. Если мы не попадём в метро, то не совсем попадем сегодня домой, и я заставлю тащить тебя вещи обратно до яхты. Такой вариант тебе нравится больше?
-Нет, - огрызнулся Грэг.
-Тогда ты сделаешь всё, как я сказала. Грузовой талон при тебе?
-Да.
-Вперёд! – решительно скомандовала я.
Грэг пошёл в атаку, а я стала внимательно наблюдать за ним. Всё произошло, как по писанному. Едва Грэг опустил жетон и попытался рвануть вместе с чемоданами сквозь грузовой турникет, яйцедавка, так в Питере называются захлопывающиеся створки турникета, тут же захлопнула перед ним свои железные клешни.
-Позвольте, молодой человек, вы не оплатили багаж!
Услышав русскую речь, обращенную к нему, Грэг вовсе растерялся. Он стоял, открыв рот, и глупо разглядывал контролершу.
-Вы собираетесь платить за багаж?!
-Да, да, – закивал головой Грэг и, открыв рот, с тем же тупым выражением уставился на контролершу. От и испуга он не понимал ни слова из того, что ему говорили. Тем временем другие подошедшие пассажиры, большей частью льготная братия пенсионеров, которые являлись наиболее раздражительной публикой, начали подталкивать его в спину.
-Послушайте, молодой человек, вы идёте или будете стоять?! – закричали ему в спину рассерженные голоса стариков.
Испугавшись напора сзади, Грэг снова рванул через турникет, но створки «яйцерезки» снова больно ударили его по бедру.
-У вас есть грузовая карта?! Я спрашиваю грузовая карта, карта есть?! – заорала на него контролерша. Затор людей привлёк внимание охранника. Он подошёл к Грэгу и подозрительно уставился на него.
-Карта есть?!
-Карта? Да, да, - Грэг, едва заметно мигнув мне глазом, стал копаться в карманах. Я поняла – сейчас или никогда! Схватив Руби и спортивную сумку с поросёнком, и нечеловеческими усилиями подняв их одной рукой над турникетом обоих, словно вихрь проскочила мимо.
-Э, девушка, девушка! Куда?! Стой! - услышала я вслед противный голос контролёрши, но было слишком поздно: одной ногой я уже вскочила на экскаватор и была такова.
-Да, карт, - коряво произнёс Грэг «по-русски», протягивая ей проездную грузовую карточку, и как бы невзначай преградив дорогу охраннику, когда тот уже собирался погнаться за мной.
-Да иди ты…! - крепко выругался охранник, махнув на Грэга рукой. –Видела, а?! Что делают?! Сумасшедший дом!
-Да, да, - произнёс Грэг, кивая головой. –Дом.
-Проходите, же, молодой человек!
-Да, да, -все так же кивал Грэг головой.
-Вам говорят, идите, не задерживайте движение! – снова заорала контролерша, но испугавшийся и растерявшийся вконец Грэг только смотрел на неё огромными испуганными глазами. Наконец, один вредный старичок, стоявший как раз позади Грэга, не выдержал и со всего маху ткнул в его спину двумя пальцами. Это подействовало на Грэга, как электрический шок: он схватил чемоданы и сломя голову бросился к экскаватору.
Теперь следует поподробнее рассказать о движении быдла в российском метро. Об этом можно составить целую новеллу Гюго и назвать её: «Подземелия большого города», но я расскажу только некоторые питерские особенности поведения в метро. О «яйцедавках», или, как их ещё называют, «яйцерезках», я уже упомянула. Вы уже знаете, что так в нашем метро называются передние захлопывающиеся турникеты, предназначенные для пассажиров с багажом, а так же для людей ограниченными возможностями как-то: инвалидов, пенсионеров-льготников, детей, а так же депутатов Городской думы, которым, по моему личному мнению, сия льгота положена правомерно, поскольку все они являются инвалидами по совести. Здесь вход бесплатен. Сквозь этот , так называемый «льготный», турникет все проходят по грузовым карточкам или по льготным удостоверениям, но стоит кому-нибудь попытаться проскочить мимо бдительных глаз контролерши без документов, как она тут же включает красную кнопку и крепкие металлические щипцы «яйцедавки» с силой ударят нарушителя…ну, вы уже догадались по чему. Не знаю, испытал ли кто-нибудь удар именно по этому сокровенному месту; должно быть, да, раз этим «замечательным» турникетам дали такое название.
Если передний турникет у нас «предназначен для мужчин», то семь остальных будто созданы «специально для женщин». Эти турникеты у нас называют «юбкоподнимателями». Это настоящий подарок для вуалейристов, особенно в летние месяцы, когда легкие шифоновые юбки у нас в самом ходу. Они представляют собой железную вертушку. Стоит только дамочке в юбке опустить передний конец вертушки и сделать шаг вперёд, как её приподнимающийся «шлагбаум» тут же приподнимает ей юбку сзади, обнажая трусики её прекрасной обладательницы. Прямо как в «Зудении седьмого года» с Мерлин Монроу. Одним словом, - ветерок в туннеле.
Но я вам рассказала только о самих турникетах, ни словом не обмолвившись о тысячи и одном способе преодоления этих турникетов, причем совершенно бесплатно. Самый распространённый способ проскочить турникет в Питерском метро – это «сигануть паркуром». Нарушитель-мужчина, а таким способом в основном действуют молодые длинноногие парни, опирается двумя руками на соседние турникеты и одним могучим прыжком перемахивает обеими ногами через вертушку. Этот способ наиболее эффективный и, кроме того, зрелищный. Таких людей называют «пранкерами», от английского «prank», что значит «прыжок, шалость». Таких шалунов-попрыгунчиков работники метро ненавидят более всего, потому что они практически неуловимы. Есть и ещё один вид нарушителей – ломбадочники. Партнеры, если они имеют достаточно стройную комплектацию, крепко прижимаются друг другу сзади и таким образом проходят сквозь турникет на один жетон. Есть ещё и другие способы, о которых я не упомянула, но именно эти два из них кажутся мне наиболее «сексуальными».
Теперь о движении по экскаватору. Именно здесь, как нигде в другом месте, проявляет себя загадочная русская душа -весь её лень и бесшабашный размах её широт. Я говорю так, потому что познала это по собственному опыту. Вспомните знаменитую фразу «не бегите по экскаватору», но ведь бегут, и бегут, сломя голову, будто торопятся не успеть на какую-то важнейшую в своей жизни встречу. Бегут, перепрыгивая через две ступеньки, рискуя сломить себе шею. Наверное, ни в одной стране мира, кроме нашей, никому и в голову ни придет бежать по экскаватору вниз. Даже сводка о том, какое количество «козлов» сорвались с экскаваторов в этом месяце, не останавливает наших отчаянных паркурщиков от безрассудного поступка. Но русская молодецская удаль проявляется только на вход в метро. На выход же неизменно действует русская лень. Видели ли вы когда-нибудь, чтобы кто-нибудь в питерском метро бежал бегом вверх по экскаватору. Никто не потрудится сделать шаг вверх, чтобы побыстрее донести свой толстый ленивый зад до верха – пускай экскаватор сам везёт вверх, словно Емелина печка.
Вот из-за таких лихих ребят, которые очертя голову бегают вниз по экскаватору, в Питерском метро приняты негласные правила на спуске держаться правой стороны, упершись в поручень своей левой ведущей рукой. Но Грэг – то не знал наших правил. К тому же, Грэг был левшой, и, как вы сами догадались, он встал с левой стороны.
Бегущее быдло с размаху натыкалось на стоящего в левой стороне Грэга. Но Грэг был непоколебим. Словно непримиримый монолит стоял он посреди экскаватора, и как только кто-нибудь налетал на него с разбегу, грозясь низвергнуть с экскаватора, разражался единственным английским ругательством на букву «F». Английская «речь» производила на бегуна должное впечатление. Ошалевший от неожиданности, очередной экскаваторный спринтер шарахался на правую сторону и почтительно обегал Грэга, даже не задев плечом, как это обычно бывает с нашими пассажирами.
Я стояла внизу экскаватора и ждала Грэга. А его все не было и не было. Я начинала уже волноваться – не случилось ли чего с ним. К моему ужасу, поросёнок вновь начал проявлять признаки свинячей активности. Хотя пасть у него была заклеена, он умудрялся визжать изнутри, всем телом, прямо как чревовещатель. Сдавленный визг из сумки начал привлекать внимание бегущей толпы. Наверное, все подумали, что у меня в сумке припрятан ещё один грудной ребёнок.
А вот и Грэг! Слава богу, а то уже тётенька-кондуктор, сидящая внизу, стала проявлять своё внимание к моей сумке! Ещё секунда - она бы вызвала наряд милиции, и меня арестовали прямо у экскаватора вместе с Руби и нашим неугомонным свиненком.
-Ненормальные у вас люди! - заругался Грэг, лишь только сошел с экскаватора.- Эти долбанные чуваки чуть было не опрокинули меня вместе с чемоданами. Разве можно носиться по экскаватору?!
-Привыкай, Грэг, это матушка - Россия, у нас всё можно. Я забыла тебе сказать, что на спуске нужно держаться правой стороны, по правой у нас предусмотрена беговая дорожка, - рассмеялась я.
Я не рискнула делать пересадку на Техноложке, где мы запросто могли быть быть затертыми в толпе, и, потому, доехав до Маяковской, мы спокойно сели в первый вагон прямо на первую линию.
Настроение было прекрасным! Мы стояли лицом друг против друга и, обнимаясь, весело смеялись, как два студента-первокурсника. Руби сидела у отца на плечах и теперь норовила схватить Грэга за его длинный нос. Мы были наивны и счастливы как никогда. Ведь мы ехали домой! Станции менялись одна за другой. Я узнавала их по сортам гранита, которым были облицованы стены станций.
-Сейчас будет «свинина с горошком», - предупредила я Грэга, когда мы подъезжали к Технологическому институту.
-Что значит «свинина с горошком»? - удивился Грэг.
-Мы подъезжаем к Техноложке.
-Ну и что?
-Это значит, что и из нас сделают отбивную! Сейчас нас придавит толпой, держи крепче Руби с поросёнком, а я наши чемоданы!
Не успела я сказать эти слова, как в открытую дверь ввалилась толпа и буквально впечатала нас в противоположную дверь лицом прямо в табличку «не прислоняться». Я прикрыла чемоданы и сумки ногами. Фунтик стал пронзительно визжать.
-Ой, что это у вас там?! – заголосила перепуганная старушка, глядя под ноги. Из-под расстегнувшейся молнии показался розовый пятачок.
-Поросёнок, не затопчите поросёнка! – закричала я.
-Господи боже мой! - рассмеялась растроганная старушка. –Это куда же везёте, на дачу?
-Нет, это подарок мой маме, - довольно ответила я.
-Какая прелесть? – Но настроение старушки мгновенно улетучилась, когда она почувствовала тёплую вонючую лужицу, растекавшуюся у неё под сандалией. То ли от страха, то ли оттого, что его хорошенько пнули в давке, поросёнок описался. Отвратительный запах свиной урины разнесся по всему вагону. Всё закрутили носами. Мне хотелось провалиться сквозь землю, но я делала вид, что ничего не происходит. Грэг сразу же понял, что произошло.
-Господь всемогущий, скоро уже?!
-Погоди, на следующей остановке все выйдут, и станет немного полегче.
Точно, на Балтийской вагон будто схлынул. Расправив затекшие лёгкие, мы смогли вздохнуть свободней. Вагон оказался полупустым, и мы спокойно продолжили свой путь. Чтобы прикрыть зловонную лужицу, Грэг предусмотрительно поставил на неё чемоданы.
Глава сто сороковая
Чёрная лента
В начале июля в Петербурге лето вступает в свою вторую фазу. Первая, шальная волна цветущего безумия уже отхлынула, и, ознаменовав себя пылью тополиного пуха, устанавливается жаркое летнее затишье. В городе никого. В это время в Петербурге начинается дачная жизнь. Чтобы не упустить это благословенное время, все горожане разъезжаются по своим дачам. Город пустеет, чтобы с началом первых же сентябрьских деньков со свежими силами начать новый сезон трудовой жизни. Недаром же июль называют «мертвым» месяцем.
Душная жара наполняет улицы сладковатым запахом цветущих лип и жасмина-чубушника. Тополиные хлопья, словно снежинки на ярко голубом летнем небе, летают повсюду и, падая, пыльными кублами стелятся по асфальту.
В воздухе чувствуется приближение грозы. Небо затягивало чёрными облаками, и глухие раскаты угрожающего грома подгоняли нас к дому. Подувший ледяной ветер поднял пыль с земли. Словно на крыльях летела я к родному дому, так что Грэг со своей поклажей едва поспевал за мной.
Родные места! Они почти не изменились! В этом маленьком мирке под названием Родина всё осталось почти так же, как тогда, когда я покидала его!
Первые тяжелые капли дождя упали на сухую землю. Стало совсем темно. Я прибавила шагу. Грэг, по своей флоридской привычке, предположил, что сейчас начнётся ураган, но я успокоила его, сказав, что в этих широтах таких ураганов не бывает. Голубая молния пронзила черное грозовое небо, и мы чуть ли не бегом бросились к дому. Упругие капли теплого летнего дождя уже барабанили меня по лицу.
Вот и мой дом! Здесь все осталось так же, только берёзки на клумбах, посаженные мамой, разрослись до безобразия, а вместо веселых дворовых цветов возвышался неряшливый бурьян из лопухов и крапивы. Неужели, мама забросила наш маленький садик? Как странно, ведь это не свойственно её упорной крестьянской натуре.
Ливень сплошной стеной обрушился на наши головы. Но он нас уже не достанет. Чиркнув кнопкой домофона, мы входим в парадную. Моё сердце захлебывается от радости! Мой ноги будто сами несли меня вверх!
Со всех сил надавив на звонок, я жду знакомый щелчок двери. Но никто не открывает. «Странно, сегодня суббота, мама в любом случае должна была бы быть дома. Может быть, она пошла в магазин, а ливень застал её там? Ха-ха-ха! Как же я забыла: больше всего в жизни она боится грозы! Ничего,сейчас живо прибежит! Вот будет то для неё сюрприз, когда она откроет двери!»
Ключи сами вставляются в замочную скважину. Слышен до боли знакомый лязг отворяющегося затвора. С противным визгом дверь будто сама отворилась…квартира совершенно пуста, а на видном месте пыльной полки меня встречала фотография, плотно обвязанная черной траурной лентой. Крик ужаса вырвался из меня, я схватилась за голову и тут же без чувств упала на пол.
Вбежавший Грэг сразу всё понял. Черная траурная лента объяснила всё без слов.
… Квартира была пуста. Всё, вплоть до мало-мальски годной мебели было вынесено. Осталось только непотребное старьё: моя старая детская тахта, полуразвалившаяся стенка, да ржавая плита. Даже унитаз эти гады сумели демонтировать и вывести, потому что он стоил денег. Я села на пыльный пол и громко зарыдала.
-Приехали, - горько вздохнул Грэг.
-Сейчас я пойду к соседям и расспрошу, как умерла мама, - утирая слезы, ответила я Грэгу, а вы пока устраивайтесь. Шум грозы бушевал за окнами, и эта внезапная летняя гроза, так внезапно прервавшая духоту раскаленного городского дня, с первым в этом году громом, градом и ураганным ветром, сметающим листву с деревьев, вполне соответсвовала моему настроению. Если бы сейчас светило солнце, то я, должно быть, сошла б с ума. В такую погоду дом кажется самым уютным местом на земле, но для меня моя маленькая квартирка казалась совсем чужой.
Металлический лязг соседского звонка противно отозвался в моих ушах.
-Кто?! – послышался испуганно-прокуренный голос соседки.
-Это я. - Женщина испуганно отпрянула от двери. Мой голос, как две капли похожий на голос матери, перепугал её до смерти. За соседской перегородкой воцарилось мучительное молчание. Должно быть, соседка ещё некоторое время раздумывала впускать этого внезапно воскресшего призрака или нет.
-Это я, Лиля, Зинаида Витальевна, откройте!- чуть было не закричала я в дверь.
В этот момент я почувствовала, что в глазок на меня пристально смотрят. Ещё секунда, и дверь отворилась. На пороге показалась изрядно постаревшая Зинаида Витальевна, а на её ушах красовались рубиновые серёжки моей матери. Она с ужасом и удивлением осматривала меня, словно я была ожившей покойницей.
-Как? – был мой первый вопрос к ней.
Соседка сразу поняла, что я говорю о матери.
-Как только она узнала о цунами, что накрыл Флориду… ей стало плохо прямо на работе: её отвезли в больницу, и через два дня, не приходя в сознание, она умерла. Вот и все, что я слышала. Она думала, что вы погибли в той страшной катастрофе. Материнское сердце не выдержало… Но как, как тебе удалось выжить?! – вытаращила она на меня свои удивленные глаза.
-Можно сказать, что мы вовремя эвакуировались, - раздраженно ответила я слишком уж любопытной соседке, недовольно поглядывая на «её» серьги.
-Ну, проходи, чего теперь стоять, - невнятно буркнула она, прикрывая волосами серьги.
Краем глаза я сразу же заметила в её квартире многие предметы своей обстановки.
Чтобы совсем не привлекать мое внимание, незаметным движением соседка торопливо сняла с себя серьги и спрятала их в карман халата.
-Денег у ней почти не было, а те, что были, ушли на похороны. Пришлось даже продать кое-что из ваших вещей, - начала оправдываться моя чересчур ушлая соседка. – Да вот, матушка оставила на ваше имя сберегательную книжку. - Соседка протянула мне зелёную корочку. Дрожащими руками я открыла засаленную сберегательную книжку. Ровными рядами красовались все суммы, переведенные мной. Из присланных мною денег было не тронуто ни цента!
«Господи, зачем все это?! Что за мерзейшая привычка русских все время что-то копить, всю жизнь откладывая на черный день, когда сама твоя НАСТОЯЩАЯ жизнь проходит как одно мгновение! И надо жить сейчас. ТЕПЕРЬ. Зачем было коротать свои дни в нищете, работая за нищенский заработок, когда можно было прекрасно прожить на те деньги, что я ей присылала?! Зачем было врать, что всё хорошо, когда её бедное материнское сердце разрывалось от одиночества и горя?! Жалеть такую неблагодарную дочь, как я?! Не стоит. Не надо. Таких монстров не стоит щадить, даже любя! За-че-м?! Глупо, глупо. Да, конечно, она это делала для меня! Всё это время она ждала. Ждала и надеялась, что её блудная дочь когда-нибудь возвратиться, и тогда-то ей понадобится эти деньги. Известие о моей мнимой смерти стало для неё последним ударом. Бедная мама!» От этой мысли мне становилось ещё тяжелее, и я ненавидела себя ещё больше. «Не надо! Не стоило! Такая неблагодарная тварь, как я, не заслуживает твоей заботы! Лучше бы ты истратила все положенные тебе деньги, по крайней мере, тогда на моей совести было бы сейчас не так скверно».
-Сумма небольшая, но на первое время этого вам хватит, а вещи я вам верну.
-Оставьте всё себе! - брезгливо ответила я и, гордо подняв голову, вышла из её квартиры. Не увидеть ей моих слез…
Грэг деловито прибирал квартиру, вытирая пыль. Весело смеясь, Руби бегала за шваброй, катаясь на тряпке и мешая Грэгу. Мои вели себя так, будто ничего особенного не случилось, как будто всё так и должно быть…Эта страшная пустая квартира с оборванными обоями и мама…в траурной рамке.
Я взяла фотографию и, крепко обняв, разразилась безутешным рыданием. Только теперь я вспомнила, что, даже забыла спросить соседку, где находится могила моей матери. Я хотело было, вернуться спросить, но рыдания душили меня.
-Не надо, Лили, не надо,- этим не вернёшь твою матушку, - стал утешать меня Грэг.
-Тебе легко говорить, ведь она не твоя мать! – заорала я на него.
-Зачем ты так, я тоже потерял свою маму! Мне было так же больно! Теперь мы оба сироты!
-Да, да, прости Грэг, я не должна была кричать на тебя. Мы потеряли своих матерей почти одновременно. Понимаешь, она ждала меня всё это время! Она надеялась, что я вернусь, она не сняла с книжки, даже цента! Цунами убило её! Она не смогла пережить мою мнимую гибель! Господи, зачем, зачем, лучше бы я погибла тогда по-настоящему! – зарыдала я.
-Если бы ты погибла, на свет не появилось столь милое создание, - Грэг указал на играющую со шваброй Руби. – Вот видишь даже в этой долбанной жизни всё имеет значение.
-Я пойду к соседке и всё-таки узнаю, где похоронена мама.
-В таком состоянии тебе лучше сейчас никуда не ходить. К тому же, уже поздно. Надо ложиться спать. А завтра я все сам выясню.
-Выясню, да! Выясню, когда ты и слова по-русски сказать не можешь!
-Хорошо, но сегодня ты никуда не пойдёшь! Руби хочет спать. На сегодняшний день с нас троих достаточно приключений. Всё, спать, и без разговоров на палубе! – приказал капитан Грэг.
К счастью, постель для своей малышки предусмотрительный капитан тоже захватил с собой. После дождя ночь была довольно сырой. Мы положили Руби на мою тахту, но, поскольку она была узкой, мы не смогли уместиться все втроём, и нам с Грэгом пришлось расположиться прямо на голом полу. Подушками и одеялами нам служили тела друг друга.
Холод и сырость разбудила меня посреди ночи. Фотография матери всё так же смотрела с полки. Слезы едкой сыростью нахлынули на мои глаза. От холода и сырости меня начало трясти. Лицо матери будто живое смотрело на меня с фотографии. Я поцеловала её и тут же горько зарыдала..
Плачь матери напугал Руби. Руби никогда не видела, чтобы мать плакала по- настоящему. Плакать было исключительно её монополией, и она не привыкла, чтобы кто-то ещё плакал при ней. Притихшая и не по-детски серьёзная, Руби сидела, свесив ножки с кровати. Девочка могла наблюдать, как отец держал маму на коленях и утешал, гладя по голове, как он это делал с ней, когда она плакала.
-Тебя знобит, детка? На, натяни мой свитер.
Всхлипывая от душащих меня рыданий, я через силу натянула пропахший потом свитер Грэга, который верой и правдой прослужил ему всё путешествие. Стало немного теплей.
-Ну, все, детка, всё, тише, тише, - успокаивал меня Грэг, похлопывая по спине.
Из-под овечьего одеяльца показалась забавная мордочка Руби. Она решила, что в силу таких обстоятельств спатьможно было бы и необязательно. Выскочив из-под одеяльца, она решила присоединиться к нам, чтобы поплакать и покапризничать за женскую компанию, но Грэг, которому эта девчачья «сырость» начинала надоедать, предотвратил её намерения:
-А ну-ка, марш в постель!
Растерявшаяся Руби, не привыкшая к такому обращению всегда покладистого отца, попятилась назад и испуганно спряталась под одеяло. Сделав маленький глазок в складках одеяла, она принялась внимательно наблюдать за нами, при этом, делая вид, что спит.
-Я всё вижу! - прикрикнул на неё Грэг, погрозив пальцем. Глазок спрятался, а из-под одеяла послышалось весёлое хихиканье. – Спи, а то придёт «Медуза»! - грозно зашептал на неё Грэг. При слове «медуза» девочка закаменела от ужаса и больше не решалась пошевелиться. Она думала, что мать плачет, потому что тоже смертельно боится тети-медузы, которая приходит по ночам к непослушным детям.
Всхлипывания матери становились все тише и тише и, наконец, совсем прекратились… В комнате воцарилась тишина и темнота. Усталость пересилила Руби. Закрыв глазки, она уснула. В этот прожитый детский день Руби в новом доме, в её первом настоящем доме на суше, маленькая девочка так и не могла понять из-за чего так долго плакала её мать. Она думала, что чем-то обидела мать, раз отец был так резок и строг с ней, но никак не могла взять в толк, чем же. Все последующие дни Руби твёрдо решила для себя, что будет самой послушной девочкой в мире.
Руби проснулась затемно, когда родители ещё спали. Поёжившись от утреннего холода, она взглянула на голые ноги матери в уродливо длинных шерстяных чулках, которые она никогда не снимала. Мама с папой лежали без одеяла, от холода прижавшись друг к другу и скрестив худые ноги, чтобы было хоть немного теплее. Глаза матери всё ещё были красными от плача. Руби плотно обхватила обеими ручонками конец покрывала и одним рывком стащила постель на пол. Деловито накрыв нам ноги своим крошечным одеяльцем, топая босыми ножками, она отправилась исследовать новую квартиру.
На кухне послышалось какая-то возня. Руби побежала туда. В огромной корзине сидел поросенок, только что проснувшись, он уже деловито чавкал чем-то, поедая только одному ему известный завтрак. Руби подошла к корзинке и, просунув свой пухленький детский пальчик сквозь прутья, стала тыкать им в розовый свинячий пятачок. Поросенок недовольно зафыркал и угрожающе хрюкнул. Руби упала на попку. Голодный поросенок завизжал. Руби достала из кармана леденец Чупа-чупс и дала поросёнку. Тот, чавкая, стал сосать. Руби дрожала от восторга, думая что делает полезное «взрослое» дело, кормя «питомца», как называла его я. В конце концов, ей это надоело, она бросила весь леденец поросёнку и пошла искать туалет.
Открыв двери ванной, Руби заметила дырку в поле, где была вода. Руби вспомнила, что отец делает это стоя, и ей тоже захотелось писать, как мальчики. Она спустила трусики, но ничего не получалось, она только обмочила штанишки. В конце концов, ей пришлось делать это, как девочке. Обследовав ванную комнату, она вернулась в нашу спальню. Родители всё ещё спали. Руби примостилась возле плеча отца, и, крепко обняв его за шею, уснула.
Глава сто сорок первая
Импровизированный пикник
Ранним утром Грэга разбудил противный визг поросёнка. Грэг открыл глаза и увидел, что накрыт одеяльцем Руби. Любовно положив спящую дочку обратно на тахту и накрыв её одеяльцем, мой вечно голодный дикарь Грэг направился на кухню в надежде чем-нибудь перекусить.
Требующий визг повторился. Этот пронзительный визг напомнил Грэгу, что с момента прибытия в Петербург он ничего не ел. Голод давал о себе знать противным сосанием под ложечкой.
Дальше Грэг не стал раздумывать. Он схватил топорик и угрожающе пошёл на поросёнка. Раздался душераздирающий визг, а потом всё стихло. Свинячьи нежности закончились! Не теряя времени на сантименты, Грэг принялся разделывать тушку на порционные куски. Кулёк с морской солью, добытой специальным способом из Атлантического океана близ побережья Коста-Рики, он носил всегда при себе, как самую дорогую экзотическую приправу на случай приготовления скоропортящихся продуктов. Этой редкой заокеанской солью он тщательно натёр мясо, и поставил на несколько минут пропитаться, таким образом посмертно обратив Фунтика в морскую свинку, точнее заморскую…. Единственное о чем жалел Грэг – это то что под рукой не оказалось вина или уксуса, чтобы «расслабить» свинину, как он называл этот кулинарно бальзамировочный процесс. Но настоящие шотландские виски всегда были у Грэга под рукой. Немного спрыснув мясо Английским Спиртом*, Грэг остался вполне доволен своей заменой. Затем, покопавшись в своём чемодане, он вытащил несколько металлических пластин и собрал из них небольшой походный мангал, который последний из семинол использовал для приготовления мяса в походных условиях диких болот Флориды, и, захватив то и другое, отправился на улицу.
Только тогда, когда Грэг аппетитно разложил мясо молодого кабанчика на решётки, он вспомнил, что забыл о самом главном, что необходимо для настоящего Американского барбекю – дрова. Грэг мучительно оглянулся. Вокруг росли молоденькие берёзки. «То, что надо», - подумал Грэг. Срубив топориком несколько белоснежных деревец, растущих неподалеку, он
расщепил тоненькие березовые стволы надвое и сложил всё в чашку мангала. Сырое после дождя дерево упорно не желало загораться, но предприимчивый, как все американцы, Грэг с блеском решил и эту проблему. Он полил дорогим виски берёзовые поленья, и вскоре они весело затрещали. Мясо покрывалось аппетитной золотистой корочкой. Щелкая огненными искрами, аппетитный дымок шёл прямо в окна соседям.
Вооружившись длинным шампуром, Грэг ловко переворачивал поджаривающееся мясо, тут же поливая его растопленным жиром который стекал на сборочный противень. Испуганные соседи, почуяв запах «палёного», думая, что горит дом, высовывались из своих окон и с удивлением обнаруживали импровизированный шашлык Грэга под своими окнами.
Люди, которые в этот ранний час спешили на работу, с ослиным удивлением смотрели на сидящего посреди двора человека, который, как ни в чем ни бывало, жарил барбекю, отгоняя назойливый мух. Некоторые искоса с испугом поглядывали на Грэга, принимая его за умалишенного.
Вскоре из окон, куда чадил дым послышались недовольные выкрики, дескать, ты спалишь нам дом, но Грэг, не понимавший ни слова по-русски, не обращал на них никакого внимания. Несколько гопников, случайно проходивших мимо, уже деловито пристроились рядом и с аппетитом голодной собаки поглядывали на шипящее на решётках дымящееся мясо.
Меня разбудил звонок в дверь. Нехотя, я поднялась с постели. Грэга рядом не было. Я пошла открывать дверь, но дверь была открыта настеж, а на пороге стояла моя вчерашняя соседка - та самая тетя Зина (серёжек мамы на ней уже не было).
-Посмотрите, что вытворяет ваш муж, там, внизу?! – фыркая ноздрями, сердито заговорила старуха. (Откуда она узнала, что Грэг мой муж?)
С лестницы доносился запах, будто что-то горело. Предчувствуя беду, я выглянула в окно. Посреди двора спокойно восседал Грэг и жарил барбекю. Дикие привычки Флориды готовить жаркое на улице не изменили ему.
-Мы говорили ему, что он спалит дом, но он нас как будто не слышит и только делает своё.
Я позвала Грэга из окна, но он только приветственно помахал мне рукой. Запах мяса подтвердил мою догадку. Вместо поросёнка на кухне я нашла свежую лужицу крови. Поспешно одевшись и схватив Руби в охапку, я выскочила на улицу.
Вокруг Грэга уже собралась толпа «протестующих». Люди громко возмущались и размахивали руками. Срубленные белоснежные пеньки ясно свидетельствовали, откуда «дровишки вестимы». Ситуация становилась неприятной. Натянув улыбку на лицо, я как можно любезнее представила всем нового соседа:
-Познакомьтесь, это ваш новый сосед - Грэг Гарт, он беженец из Флориды. Грэг мой муж, а эта моя дочурка Руби.
-Руби? –на лицах появились недоуменные выражения.
-Вообще то её полное имя Рубия, но сокращенно мы называем её просто Руби или Рублик – так мы ласково зовем её.
-Бедные, говорят, вас там затопило? – посыпались на нас вопросы «сочувствующих».
-К счастью, мы жили в Центральной Флориде, поэтому нам удалось спастись, бежав в горы, но наш дом затопило, и все имущество мы потеряли, - тяжело вздохнув, соврала я, чтобы никто не подумал, что у нас что-нибудь есть. – Вот теперь переехали в Петербург, чтобы начать новую жизнь.
-Господи милосердный, какой ужас! И как же вы собираетесь жить здесь?!
-Главное, квартира у нас есть, остальное уляжется, - грустно улыбнулась я.
-Лили, что хотят все эти люди? Присоединиться к нам?
-Да, Грэг. Эти дикие русские хотят сожрать наше мясо.
-Тогда тащи вилки и бумажные тарелки, - весело отрапортовал Грэг.
-Господа, Грэг любезно приглашает присоединиться к нам на праздничный завтрак.
Кто-то вынес из дома стол. Откуда ни возьмись, появилась бутылка «Советского».Пробка с громким хлопком взмыла вверх. И импровизированный пикник закипел.
То ли от того, что я была так голодна, то ли и в самом деле, свинина, поджаренная на родных березках, оказалась как никогда вкусной. Мясо «морского» поросенка, вскормленного на рыбе, хоть и немного отдавало рыбным запашком, но оно прямо таяло во рту и было потрясающе вкусным. В честь нашего прибытия, всем соседям досталось по маленькому кусочку свинины и глотку «Советского». Даже два бомжика, пристроившихся к нам за компанию, получили свою долю. Как и положено, сперва мы помянули маму.
-Почему поросёнок не состоит из одних окорочков? – с философской грустью заметил Грэг, доедая свою порцию, которая для него оказалась слишком мала.
Вот так мы начали свою новую жизнь в Санкт-Петербурге. Знали бы тогда, пировавшие с нами соседи, что у этих «бедных» беженцев из Флориды в их огромных чемоданах лежит целых три миллиона долларов. Узнай об этом соседи, эти «душевные» люди разорвали бы нас на кусочки и поджарили бы вместо поросенка на раскалённых прутьях.
Глава сто сорок вторая
Первая зима Грэга
Рассиживаться было некогда. Летние деньки в Питере слишком коротки, чтобы тратить их даром. С первого же дня приезда, ознаменовавшегося невиданным доселе пикником в нашем дворе, закипела рьяная работа по осуществлению нашей самой большой мечты – постройки дома. Мы были на подъёме. Мы были в ударе, и ничто не могло остановить нас.
Первым делом мы приобрели небольшой участок недалеко от города и сразу же занялись постройкой дома. Но, увы, это оказалось гораздо сложнее, чем мы думали. Наступила осенняя распутица, а из всего, что мы успело появиться на нашем участке – это забор, да маленькая банька, ютившаяся на берегу лесной речушки. Однако, мы не отчаивались и на следующий год планировали приступить к строительству с новыми силами.
В этом году зима обещала быть как никогда суровой. Уже в начале октября выпал снег. До наступления ледостоя нам удалось арендовать огромный ангар в грузовом терминале, куда мы поместили нашу белоснежную малютку на зиму. Уладив дела с яхтой, мы принялись за мою старую квартиру. Наняв профессиональных ремонтников, мы недели через две превратили непрезентабельную Хрущёвскую двушку в вполне цивилизованное жилище, хотя Грэг не верил, что из этого голубиного садка, как он сразу же окрестил мою хрущевскую двушку, можно сделать что-либо путного. Однако, обставившись роскошной испанской мебелью, наша квартирка вновь засияла «образцовым содержанием и высокой культурой быта», как было написано на старинной табличке, прибитой к нашим дверям. Разве что теснота осталась прежней, но в предвкушении постройки настоящего дома, мы оба знали, что это ненадолго. Слушая, как ревёт зимняя вьюга, мы оба мечтали, каким будет наш новый дом, и строили грандиозные планы на будущее. Так уж свойственно человеку.
Прогноз не ошибся. Зима выдалась лютой. В декабре ударили сорокоградусные морозы. Для теплолюбивого Грэга эта была настоящая катастрофа! Неудивительно, что в первую же зиму Грэг тяжело заболел. Упорное и тупое нежелание носить теплую шапку, которую он ненавидел, дало свои плоды – он застудил уши и подхватил воспаление лёгких.
Несколько месяцев Грэг провёл, не вставая с постели. Мне пришлось буквально выхаживать беднягу. От недостатка солнца и витаминов вся поясница Грэга покрылась нарывами. Простуда выходила, но Грэг ещё тяжело кашлял по ночам. Я начала опасаться, что Грэг заболеет туберкулёзом и умрёт в петербургском климате. Мне даже не хотелось думать об этом.
Что я только не перепробовала, чтобы вылечить Грэга! Каждый вечер мы с Руби натирала его согревающими мазями и закутывали в тёплые шерстяные платки, так что ложась спать Грэг чувствовал себя полноценно забальзамированной египетской мумией. Каждое утро, когда кашель душил его особенно сильно, мы ставили банки. Руби «помогала» мне в этом. Едва я отворачивалась, чтобы наполнить банку горящим спиртом, как Руби хватала банку и с размаху приштамповывала отцу в самое неподходящее место, один раз, прямо в лоб, так что мне приходилось с силой отдирать банки чуть ли не с кожей, оставляя на теле Грэга круглые смачные синяки, чтобы потом поставить их на правильное место.
Но тяжелее всего Грэг переносил зимние полярные сумерки, что царят в Питере с ноября по февраль. Выросший на Солнечном Полуострове, он никак не мог свыкнуться с отсутствием солнечного света. Когда мутное зимнее солнце, так толком и не обозначив своим присутствием день, заходило за дома, он всякий раз печально восклицал:
-Вот и сегодня не было дня!
Я видела, как тяжело он переносил жестокий питерский климат. Грэгу было холодно. Его знобило, и целый день бедняга Грэг, облачившись в баранью телогрейку, не отходил от искусственного камина, злобно сквозь зубы проклиная русскую зиму и весь этот долбанный снег, а больше всего себя за своё вынужденное безделье. Ух, и суровой же выдалась в этом году зима!
Только к вечеру, когда я плотно укутывала беднягу тяжелым верблюжьем одеялом, он потихоньку согревался, успокаивался и только тогда засыпал. Во сне он снова и снова видел свой маленький домик в Маше, окруженный цветущими розовыми кустами, вечнозелёный виргинский дуб, обвешенный испанским мхом, и пальмы, пальмы, пальмы. Он снова ощущал непередаваемый аромат тропического леса после дождя, эту теплую душистую сырость туманных испарений. А потом взошло солнце. Оно светило и его было много. Грэг захлёбывался от радости и восторга, подставляя измученное, бледное лицо его горячим лучам. Хорошо бы пойти сегодня на пляж. Лили? Где же Лили?! Сновидения начали принимать кошмарный характер. Он открыл дверь в домик. …Они занимались любовью. Широко раздвинув ноги и выгнув спину, его жена громко стонала, укачиваемая в беспощадных любовных объятиях…Криса. Его отвратительное наглое лицо смеётся ему в ответ. «Убить, убить обоих!» - дал команду мозг. Пистолет под рукой. Грэг сделал два выстрела. Они упали в той же позе, в которой застала их смерть. Кровь брызнула ему в лицо. Грэг выскочил на улицу. Но что же это?! Вместо солнца он видел всё тот же непроглядный белый снег, бесконечный, как сама Россия, белый снег. На снегу кровь. Красное на белом. Вьюга заметает его с головой. Грэгу холодно, он замерзает в глубоком снегу. Грэг кричит, но понимает, что помощи ждать неоткуда. Он – убийца! Грэг пытается вырваться, но все сильнее вязнет в снегу. Он заживо замерзает, его пальцы примерзли к пистолету, их не отнять. Теперь уже всё равно погибать. Что есть сил, Грэг зовёт на помощь:
-Помогите, кто –нибудь помогите!!! Ли-ли-и-и-и-и-и-и-и!!!
Громкий крик разрывает пространство тихой комнаты. Я и Руби вскакиваем от страха…
Но вот позади он слышит скрипучие шаги. Это спасатели, они идут на помощь. Грэг оборачивается … вместо спасателей прямо на него движется огромный мохнатый русский медведь.
-А-а-а-а!!!
-Грэг, Грэг, проснись. Грэг, что с тобой?! – дергая его за руку, кричу я сонному Грэгу.
Спросонья Грэг размахивает кулаками, и - весь в поту вскакивает. Морозная вьюга всё так же воет за окнами, а здесь тепло, мерно тикают его ходики, те самые которые когда-то висели в его маленькой хижине на болотах. Теперь они напоминают ему о доме в далекой теплой Флориде, которую он теперь окончательно потерял. Единственное, что утешает Грэга в этом ледяном аду – это то, что его любимые люди сейчас рядом с ним - иначе он сошёл бы с ума от завывающей вьюги и бесконечного белоснежного марева снега, летящего за окном.
В уютной фланелевой рубашке его маленькая Лили. В мягком свете искусственного камина, похожая на ангела-хранителя, его любящая жена заботливо поит его чаем с малиной и мёдом, отчего по всему телу разливается приятная теплая истома. Растроганный Грэг гладит пальцами мою ладонь.
-Тебе приснился дурной сон, милый? – спрашиваю я. Грэг только кивает головой. - …это всего лишь сон, - начинаю успокаивать его я, – дурной сон.
Грэг ложиться, но заснуть он больше не может. И снова полусон. И снова ревность к уже мертвому Крису терзает его сердце с новой силой. Он знает, что Крис мертв. Но тут, в его мучительном экстазе это уже не важно. Он ревнует её даже во сне, как маньяк наслаждаясь своей ревностью и её падением.
Кашель снова бьёт его, не давая уснуть. Заварив сушёной малины с мёдом, я снова отпаиваю Грэга тёплым чаем. Кашель потихоньку успокаивается. Грэг держит мою ладонь в своей потной и горячей руке. Его блестящие глаза устремлены в заледенелое окно. Грэг оттаивает маленькую дырочку и безнадежно смотрит в окно.
Сквозь глубокие сугробы пробираются черные закутанные люди. Столбик термометра за окном показывает минус сорок. Такая суровая зима была в блокаду. Люди замерзали прямо на улицах, а умирающие перешагивали через мёртвых. Страшно.
Широко открытые глаза Грэга тупо смотрят в потолок. Он о чём-то думает. О своём. Я хочу задать вопрос, но не решаюсь. Положив голову на грудь Грэга, я начинаю засыпать.
Грэг ласково перебирает мои волосы, тихонько накручивая локон на указательный палец.
-Знаешь, с тех пор, как я приехал в Старый Пит, мне снятся одни кошмары. Представляешь, мне приснилось, что тебя трахали в моём собственном доме во Флориде.
-Кто губернатор? – испуганно спросила я, забегав глазами по углам.
-Почему губернатор? Крис! Мне приснилось, что вы с Крисом занимаетесь любовью в нашем домике на болоте.
-С Крисом?! Во Флориде?! – засмеялась я.
-Признайся, ты бы стала трахаться с Крисом, если бы он тогда пристрелил меня?
Размахнувшись, я тихонько ударила ладонью Грэга по тому месту, куда Руби обычно залепяла отцу банкой. В лоб.
-За что?!
-Будешь знать, что говорить.
-Но это всего лишь сон!
-Давай, спи и не болтай чепухи.
-Хорошо. Я только хотел тебя спросить ещё кое о чём?
-О чём же? Снова об этом ублюдке Крисе?
-Нет ,о другом…- Грэг хотел было добавить «твоем любовнике», но тут же осекся. Вместо этого он набрал побольше воздуха в свою тощенькую грудку и вырыгнул: -На этой постели Алекс лишил тебя девственности?
Вопрос Грэга ударил меня обухом по голове. Я растерялась, но соврать почему-то не решилась.
-Да, это та самая тахта, - спокойно ответила я.
-Ты говорила, что он живет в Старом Пите, где именно?! – строго спросил меня Грэг, чье нездоровое ревнивое любопытство начинало напоминать допрос.
-Не знаю, он мне не говорил где, - раздраженно ответила я.
Разнервничавшийся Грэг плотно намотал на палец локон и рванул со всей силы.
-А-а-а-й! Ты что, обалдел, больно!
-Ты трахалась с ним, и даже не знаешь, где живёт твой Алекс?!
-Он не мой Алекс! У нас это было всего лишь один раз, да и то, это вышло случайно! Да, что на тебя нашло, Грэг, ты опять начинаешь ревновать?! Мы вместе уже долгие годы, у нас есть общий ребёнок, и все эти шесть лет засыпаю в твоих объятиях, а ты всё ещё терзаешь меня своей ревностью! В отличие от тебя, Грэги, я никогда не предавала … хотя бы добровольно, – грустно добавила я про себя. Отвратительная улыбка сенатора Барио вновь всплыла в моей памяти. - Это ты спал с другой женщиной! Вспомни Синтию!
-В том-то и дело, что Синтия мертва, а твой Апекс жив, и он где-то здесь!
Грэг начал раздражать. Хотелось вцепиться ему в лицо ногтями и разодрать его глупую ревнивую рожу..
-Он не мой Алекс, ясно тебе! – взвившись от раздражения, «пояснила» я. – Сколько можно говорить об этом!
-Тихо, разбудишь Руби.
-Разбудишь Руби! Сколько можно терзать меня меня прошлым! Да, это правда – девственности лишил меня не ты.Я сожалею об этом, больше всего на свете мне хотелось, чтобы ты, мой сладкий, сделал это! Но прошлое есть прошлое -его всё равно не изменишь. Не стану же я восстанавливать девственность специально для тебя, чтобы только лишиться её по второму разу. Это просто глупо. К тому же, после родов там слишком много работы…
-…прости, Лили, я начинаю сходить с ума от зимнего безделья, - поняв мою шутку, засмеялся Грэг.
-Скорее от ревности. Опомнись, Грэг, я здесь, я с тобой, я твоя жена, и никто другой мне не нужен! Вспомни, сколько нам пришлось пережить вместе!
-Давай спать, крошка, а завтра я возьму газовую горелку и пойду очищать яхту от наледи. Полно бездельничать и прозябать в этой дыре! Труд – лучшее лекарство от зимней депрессии.
-Что ты, милый, ты ещё слаб, я не хотела бы, чтобы ты мерз на таком морозе. Твоё здоровье мне дороже какого-то корыта.
-Ничего, я хорошо оденусь.
-Мы пойдём вместе. Я не хочу, чтобы ты замёрз где-нибудь по дороге.
-А Руби?
- Возьмём дочку с собой. Я закутаю её в тёплый платок. А теперь спать.
На следующий день немного потеплело. Вооружившись лопатами для снега и газовыми горелками, мы отправились в порт.
Несмотря на то, что мороз немного смягчился, все равно было очень холодно. Мы старались двигаться, чтобы не окоченеть на морозе. Закутанная в белоснежный кокон платков, Руби торжественно восседала на финских санях. Полозья скрипели на морозном снегу. Легкие пушинки снега сияли в крепком морозном воздухе. Белоснежные клубы дыма поднимались над замершим городом. Мы шли пешком, потому что ни метро, ни общественный транспорт в этот ранний час ещё не работали. Я уже начала сожалеть, что взяла Руби с собой. Мороз немного отступил, но, как это бывает в Питере, сырость и ледяной Балтийский ветер продирали до кости. Мороз дал нам только одно преимущество: на Финском заливе образовался метровый слой льда, и мы без всякой опаски могли пройти по его поверхности. Вскоре знакомые лодочные ангары замаячили на горизонте. Лодки, никому не нужные заброшенные катера и отслужившие свой срок на Неве речные трамвайчики, вмёрзшие в лёд, представляли собой печальное зрелище разрухи.
Расчистив завалы снега вокруг нашего ангара, мы добрались до двери. Грэг взял горелку и разогрел замок, только тогда он смог открыть его. В ангаре было полно снегу. Откуда он тут взялся – было неизвестно. Нам пришлось добрых четыре часа выгребать снег из ангара, пока не показался знакомый остов нашей яхты. От работы нам сразу стало тепло. Ловко орудуя горелкой, Грэг легко счистил налипшую на корпус наледь. От вырывавшегося из жерла огня газовой горелки, в ангаре стало тепло. Щечки Руби зарумянились, а в наши руки и ноги вновь вернулась подвижность. Однако, медлить было нельзя. Через несколько часов темнота вновь стала спускаться на замерзший город. Температура вновь стремительно опускалась. Закончив с яхтой, мы поспешили домой, пока солнце не зашло за горизонт залива, и сонный город не скует морозный панцирь льда.
Огненный закат вновь предвещал мороз. Уставшие и вымотавшиеся от многочасовой работы, мы вынуждены были бежать, чтобы не замёрзнуть. Из наших ртов валил пар, но мы торопились, чтобы ледяной космос открытого звездного неба не превратил нас в живые сосульки. Один раз Грэг чуть было не провалился в ледяную ловушку*, но, к счастью, мне удалось вовремя схватить его за руку. Как только последний луч солнца зашёл за горизонт, мы находились в безопасном тепле дома и, греясь у искусственного камина, с наслаждением пили малиновый чай.
Вечером того же дня случилось страшное – вырубили электричество. Снова подстанция не выдержала морозов. Представьте на минутку, что это такое сидеть в разваливающейся хрущевской пятиэтажке, в дырявые стены которой дует из всех углов в сорокоградусные морозы, без отопления и электричества.
Началась отчаянная борьба за жизнь…за тепло в доме. Все предметы обстановки покрылись ледяной изморозью. Чтобы как-то сохранить оставшиеся тепло, я завесила окна (а именно из полусгнивших рам особенно дует) старыми ватными одеялами, но и это мало помогало. Единственный способ согреться – это держаться всем вместе.
Грэг больше не гнал Руби из нашей постели, и мы лежали под тяжёлым, пыльным, но таким теплом верблюжьем одеялом, прижавшись друг к другу, словно семейка зимующих сурков в своей норе. Так удавалось хоть немного согреться. Так мы встретили наш первый новый год на земле Старого Пита. До сих пор не могу забыть этот самый холодный, но самый счастливый Новый Год в моей жизни. Как и следовало – всё началось с ёлки.
- Да, в этом году у нас не будет, даже елки, – тяжело вздохнул Грэг. –Погодка такая, что и дурной хозяин свою собаку не выпустит.
-Почему не будет? – встрепенулась я. –На дворе растёт прекрасная ёлка, стоит только выкопать её из снега и праздник будет готов! Эту голубую ель я сама сажала, так что она моя, и я имею на неё полное имущественное право.
-Ты куда?!
-Одеваться!
-Ты обалдела?! На улице сорок пять градусов мороза!
-Могу же я хоть раз доставить ребёнку удовольствие, - засмеялась я. – Я добуду эту долбанную ель, даже если сама превращусь в снежную бабу!
Одевшись, как космонавт, выходящий в открытый космос, я завязала рот и нос тёплым шарфом, чтобы не обжечь морозом лёгкие, и, не спеша, вышла на улицу. Мороз обжёг мне кожу лица, но я не собиралась отказываться от своих намерений. Установив по обрубкам берёз примерное местонахождение елочки, я принялась откапывать её лопатой. Вскоре из снега появились драгоценные еловые лапы. Я ускорила работу, потому что, несмотря на тяжелые рукавицы, мои руки потеряли всякую чувствительность. Пальцы перестали сгибаться. Хрупкая от мороза древесина подалась легко. Я просто сломала стебель и поспешила домой, победно неся свой добытый трофей в вытянутой руке.
-Ой, паппи, смотри, к нам пожаловал Санта-Клаус! - закричала по-английски Руби. (С отцом она всегда говорила на его родном языке, в общении же со мной я жестко пресекала «латынь», как грубо называла я английский). –Прямо с рождественским деревом.
-Что за «рождественское дерево», «Санта – Клаус»?! В России нет ни «рождественских деревьев», ни «Санта-Клаусов»! Здесь правят Деды Морозы и Ёлки! Оставь свои латинские выкрутасы своему расчудесному паппи, - рассердилась я. – Говори, наконец, по-русски– «ёлка»!
- Здравствуй, Дедушка Мороз! – по-русски поклонилась мне в пояс Руби, и тут же побежала к паппи... жаловаться
-Паппи, мамми говорит, что в России нет Рождества?!
-Почему?
-Потому, что в России нет рождественских деревьев, а только какая-то ёлка… Так что Рождество отменяется, ы-ы-ы!- желая развести папочку на жалость, противно заревела Руби, при этом явно играя «на публику». Но для гиперотца Грэга этот «спектакль» был самым настоящим. «Верю!» - как сказал бы Станиславский! Кроме того, он не выносил, когда его единственное «дитё» плакало.
-Что ты наговорила ребёнку?! Почему Рождество отменяется?! – рассердился Грэг. – Сегодня как раз рождественский сочельник!
-Господь твой всемогущий, а я и забыла. Прости, Грэги, я совсем забыла о ТВОЁМ РОЖДЕСТВЕ! Руби, малыш, идём скорее наряжать «рождественское дерево»!
-Шарики. Нет, - поняв, что победила меня, застучала ногами Руби.
-Не плачь, малыш, у твоей мамми всё есть. Сейчас мы нарядим ёлку, и устроим для папы самое настоящее Рождество, а потом мы встретим Новый Год, и у нас будет ещё одно рождество, для меня! Ну-ка, подержите лестницу, я полезу на антресоль.
-Ура! У меня будет целых два Рождества! – весело закричала Руби.
-Рождеств много не бывает, - заключила я.
-Можно ещё один Новый Год?! Завтра.
-Завтра Рождество.
-Тогда после завтра?!
-Не выдумывай Руби.
-Тогда послепослезавтра?!
-Руби! Хватит с тебя и трех праздников! У других ребят их всего два, и они довольствуются этим!
-Я получу три подарка? – игриво завертелась передо мной Руби.
-Зачем тебе три?
-За каждый праздник. –Малышка выставила три пухлых детских пальчика, как это делала, когда показывала сколько ей годиков. - Два Рождества и один Новый Год - равно три праздника. - Это был первый счёт Руби.
-Хорошо малыш.
-Ура!!! А можно в кредит?!
-Это как?
-Сразу все и сейчас!
-Да, как только потеплеет, мы отправимся в магазин, и ты выберешь себе всё, что пожелаешь, а сейчас давай наряжать ёлку.
Мы вытащили пыльный ящик и стали раскладывать наши «сокровища», как сразу же окрестила их Руби. (К счастью, до пыльных антресолей соседке не хватило ума добраться, и весь старый хлам там остался цел и невредим). Грэг, словно ещё один ребенок, с не меньшим удовольствием участвовал в процессии.
Многие елочные игрушки – раритеты. Вот маленький домик, грибок, рыбка. Подумать только, возле этих игрушек дети водили хоровод ещё в позапрошлом веке. И теперь их нет. Нет, потому что вся семья тех детей умерла в Блокаду. Тогда то же была точно такая же суровая зима с сорокоградусными морозами. А потом эти игрушки купила моя прапрабабка, для своей маленькой дочки –моей прабабки. Купила оптом, за бесценок, как покупают вещи покойников. И теперь эти игрушки всё так же красуются на еловых ветвях и радуют глаз, как и сто тридцать лет назад. Разве что тонкое стекло в некоторых местах почернело от времени. Вещи остались, а тех людей уже нет. Вот космонавт, кукуруза, малинка, лимончик – это уже шестидесятые. Эти игрушки покупала моя бабушка. Каждый год по одной игрушке. Тут надпись 1982, ещё задолго до моего рождения. Когда всё это было? Целую вечность назад! Кто знает, может в масштабах вечности наша жизнь не стоит, даже мгновения; и вот уже пятое поколение детей наряжает ёлку все той же мишурой!
Мы сидели напротив ёлки и любовались нашей нарядной красавицей, таинственно переливающейся при свете свечей. Грэг держал спящую Руби в своей телогрейке, словно беспомощного маленького котенка. Нам не хотелось разговаривать. Мы просто сидели и, тесно прижавшись друг к другу в нашем тесном семейном кружке, словно дети любовались на переливающуюся всеми цветами радуги ёлку.
-Каждый год, как трудно нам не было, мама обязательно покупала по одной новой игрушке. Жаль, что в этот год, я прервала традицию и не купила Руби елочную игрушку.
-У меня для тебя есть сюрприз, проверь под ёлкой, - загадочно прошептал Грэг.
Я пошарила под ёлкой и нашла небольшую коробочку и обнаружила внутри янтарное сердце. Внутри него был причудливо заключен «счастливый» четырехлистный листок клевера – символ Ирландии. При виде янтарного сердца моё сердце подпрыгнула от радости и умиления.
-Какая прелесть!
-Это тебе на счастье. Я сам выточил его из твоего камня, а счастливый листок нашел рядом тут, на газоне рядом с твоим домом, когда жарил барбекю.
-Я повешу его на ёлку вместо Рождественской звезды! Пусть оно будет символом нашего счастья!
Неожиданно включили свет, и стало светло. Гирлянды переливались мнгожеством огней! Ёлочка зажглась!
-Давай оставим всё как есть. У нас будет Рождество при свечах, - попросил меня Грэг.
-Конечно. Так романтичнее.
Мы просто сидели и смотрели, как разлетаются огненные язычки искусственного пламени и наслаждались теплом и покоем родного дома. Так в теплом семейном кругу мы отмечали почти каждый день, вплоть до Старого Нового Года.
Глава сто сорок третья
Как упоительны в России вечера…
Группа «Белый Орёл»
Дом
После суровой зимы весна наступила поздно. Только в мае сошёл снег. Первая зима выдалась для Грэга очень трудно. Он постоянно простужался и болел. Только к весне, худой и изможденный, словно крепыш Освенцима, он вышел победителем в схватке с болезнью. Питерский климат словно переламывал его на свой лад. От загорелого и смуглого Коста-Риканского парня тикос не осталось и следа, вместо него на свет появился выцветший питерец, с огромными синяками под глазами и бледной прыщавой кожей.
Как только погода позволила, мы рьяно принялись за постройку дома. Исцеляющая сила оживающей природы, вселяла в Грэга новые силы. Он работал без устали, укладывая кирпич и размешивая цемент.
Когда теплая погода установилась совсем, мы переехали «на дачу» и жили прямо в маленькой баньке у самого берега реки. Больше всего на свете я боялась, что шустрая Руби упадёт в быструю извилистую реку и утонет. Привязывать её теперь было бесполезно -выросла, а шустрости с возрастом у ней не убавилось, а, наоборот, даже прибавилось. Нельзя было оставить её ни на секунду, чтобы она попала в какое-нибудь приключение.
Поэтому приходилось постоянно держать её в поле зрения, а это выматывало как никогда. Только, когда «пиратка» Руби спала в своём гамаке, растянутом между двух берёз, я могла, хоть немного заняться запущенным домашним хозяйством.
В противовес зиме, лето выдалось жарким. Как и во Флориде, я готовила прямо на улице, и мы ели среди яблонь старого сада, доставшегося от бывших владельцев, отгоняя назойливых мух от тарелок с дымящимся борщом.
Как было хорошо на природе, в дали от города! Особенно тёплыми летними вечерами! После тяжелой работы мы собирались возле баньки и ужинали. Маленькие комарики толклись в жарком воздухе, снова предвещая хорошую погоду. И было тихо. Только шелест берёзовых листочков ласкал наш слух.
Перелом лета ознаменовался страшной грозой с ливнем, которая, чуть было, не спалила нашу баньку до тла. А потом, вдруг, резко похолодало. Уже с первых дней августа на ссохшихся от летней жары берёзах появились желтые листочки, и, предательски загубив огурцы, на траву легла холодная роса.
В середине сентября зарядили нудные дожди, и нам снова пришлось переселиться в город. Благодаря ударному труду Грэга «коробка» дома была закончена, оставалась покрыть её крышей – и дом готов. До наступления холодов работа шла ударными темпами. Не желая больше экономить, мы наняли профессиональных рабочих, и вскоре дом был почти готов.
Настало время отделочников. И вот только в конце года мы могли въехать в наш новенький с иголочки домик. Это был небольшой с наружи, но довольно просторный внутри одноэтажный дом, состоящий из одной большой комнаты, встроенной кухни и ванной, точь-в-точь повторяющий планировку «хакале» Грэга, лишь в несколько больших размерах. (Так хотел Грэг). Обилие воздуха, света в комнатах искусно имитировалось при помощи окон, расположенных друг против друга, а высокие потолки создавали впечатление пространства. В одном из углов, прилегающих к кухонному помещению, располагалась русская печь, служившая как для обогрева дома в качестве камина, а так же и для приготовления пищи. Культурно обложенная изразцовой плиткой, наподобие печей в старинных Питерских домах, эта печь, встроенная прямо в стену, не занимала много пространства. Разделяя собой внутреннее помещение дома на две зоны – жилую и хозяйственную, со стороны жилой комнаты она открывалась, как камин, с другой – как русская печь, что вполне соответствовало нашим запросом. Грэг называл её просто –«очаг».
Так с ноября месяца мы зажили в своем первом новом собственном доме. Наши мечты о тихой гавани, наконец, сбылись…
Несмотря на то, что дом находился в деревне, он был выстроен по городскому типу, как говориться, со всеми коммунальными удобствами. И, хотя, чтобы подключиться к городскому водопроводу и газопроводу, нам пришлось заодно газифицировать и провести водопровод всему посёлку, причём за свой счёт, что обошлись нам Грэгом в крепкую копеечку, мы твёрдо решили, что будем жить «по-европейски». Тем более, что я не собиралась таскать воду на своём горбу и писать в заледеневшей на улице кабинке, в то время, когда на дворе стоял двадцать первый век. Об этом я решительно заявила Грэгу. Что касается печи-камина и пристроенной русской бани - они скорее были нашим с Грэгом капризом, чем острой необходимостью.
Да, это был наш дом, дом нашей мечты. Он выделялся среди ветхих строений местных жителей, словно говорил «вот так надо жить». Несмотря на то, что мы провели воду и газ в каждый дом поселка, многие местные почему-то ненавидели нас, за глаза называя нас «буржуями» и плевали нам на дорогие кованные ворота. Наверное, потому что завидовали нашему богатству. Только одна семья священника, жившая неподалёку, относилась к нам с душевной человеческой теплотой. Остальные глядели на нас скоса, будто мы жили за их счёт. Впрочем, мне не было никакого дела до мнения этих алкашей, которые за всю свою жизнь и палец о палец не ударили, чтобы хоть как-то сделать своё жалкое существование хотя бы немного сносней. С губернаторскими деньгами мы могли зажить так, как когда-то давно мечтали с Грэгом, лежа на допотопной кровати в маленьком домике во Флориде. Впервые за всю мою жизнь я чувствовала себя обеспеченной женщиной.
Глава сто сорок четвёртая
Зависть – едкая подруга
Это случилось весной. Была средина апреля. Снег только что сошёл, и природа готовилась, чтобы снова ожить. Однако, из-за, как всегда, затянувшейся весны зелени ещё не было. Природа была, будто в нерешительности – возвращаться к зиме или расцветать летом. Несмотря на нависшие тяжелые облака, дождя все никак не родило. Апрельский суховей нёс песок прямо в лицо.
Это утро не предвещало ничего особенного. Грэг ушёл на работу восстанавливать яхту после зимы.
Чтобы начать наш бизнес, мы планировали превратить нашу круизную яхту в туристический пассажирский морской трамвайчик. Вот уже два года Грэг каждый день ездил в порт, чтобы заниматься «Палладой». Мы планировали в будущем заняться пассажирскими перевозками в Петергоф, а это требовало полного перевооружения судна.
Да, и это утро не предвещало ничего особенного. Закрыв за Грэгом дверь, я как всегда улеглась досматривать утренние сны. Вдруг, сквозь сон я почувствовала запах горящей травы. Сначала я не придала этому никакого значения. Весной люди часто сжигают траву на своих участках, но запах становился всё назойливее. Пересилив себя, я прервала свой сон и вышла на улицу.
Деревянные части ворот уже полыхали, словно огромный факел! По-видимому, их облили бензином и подожгли. Кусты малины, росшие вдоль ограды, горели, издавая треск лопающихся сучьев. А по сухой траве газона пламя подбиралось прямо к дому, растекаясь черной рекой выжженной травы. Ещё секунда и займётся дом!
Рассчитывать мне было не на кого! Грэг уже далеко. Вызвать пожарных?! Мобильный был в доме. Пока я буду бегать за ним, огонь подберётся к дому, и тогда его будет не остановить! Позади меня был дом, и, кроме меня между огнём и домом, где спала моя девочка, никого не было! Отступать уже было некуда – позади Москва! Я приняла бой.
Нужно перехватить огонь, пока он не подобрался вплотную к дому! К счастью, на мне был халат. Мне хватило ума выскочить не голой в одной тонкой бумажной ночнушке. Правда, это был очень дорогой махровый халат, но сейчас я даже не думала об этом. Скинув с себя халат, я бросилась сбивать пламя. Борьба была отчаянной, не на жизнь, а на смерть, но как только мне удавалось сбить пламя в одном месте, оно тут же возникало в другом. Горячий дым ел глаза, я задыхалась, но ни на секунду не прекращала борьбы. Я почувствовала, что захлебываюсь дымом. В глазах потемнело. В какой-то момент я поняла, что так у меня ничего не выйдет. Пламя неотвратимо подбиралось к дому.
Вдруг, в мои глаза бросилась бочка. По своей старой флоридской привычке в эту бочку Грэг собирал дождевую воду, несмотря на то, что её было полным - полно в ближайшей реке.
Я вспомнила: ещё недавно лежал глубокий снег, и в бочке обязательно должно остаться хотя бы немного талой воды. Я кинулась к бочке, стоявшей в углу летней кухни. Вода была, но на самом ржавом дне. Время на раздумия не было. Перегнувшись, я намочила халат в ржавой воде и бросилась к огню, который уже подбирался к дикому винограду, росшему у самой стены. С водой дело пошло быстрей. Я сразу же отбила огню пути к наступлению. То что могло сгореть – сгорело, но главное – дом остался цел! Уткнувши голову в колени, я горько зарыдала не то по погибшим юным саженцам вишни, которые посадила в прошлом году «под осень», не то от осознания собственной беспомощной уязвимости и уязвимости моей семьи в этом жестоком, тупом мире российского быдларабов, озлобленных нищих готовых уничтожить того, кто гордо поднял голову.
Грэг приехал, как только узнал о пожарище.
-Я не понимаю, зачем местным жителям понадобилось поджигать наш дом? – Грэг с болью осматривал обугленные ворота с явными признаками поджога.
-Затем, что эти скоты завидуют нам! Вот что! Я же говорила, тебе Грэг, это Россия! Здесь ненавидят богатых, потому большинство в ней нищие! Богатый сосед воспринимается, как враг, живущий за твой счёт!
-Но мы провели воду, газопровод! Зачем им было жечь наш дом?! Мы же столько сделали для них, не взяв с них ни копейки денег!
-Потому что все они уроды, засранцы, алкоголики которые сами ни на что не способны, кроме как хлестать водку! Всё, Грэг, баста, завтра мы поставим огромный кирпичный забор и заведём злющего-призлющего пса! В этой бандитской стране нужно иметь зубы,чтобы тебя не закусали! Нет же, нет! Первым, кто сунется сюда, я размозжу башку! Всё слышали!!! Попробуйте только сунуться - вмиг раскалю башку топором!!! – закричала я на весь поселок. Смерть только что распускавшихся молоденьких вишенок разбудила во мне зверя.
-Погоди, Лили, не горячись. Может, это сделали не местные.
-Кто же тогда, кто?! Кто эта сволочь?!
-Не знаю. Пойдём, спросим у соседей.
-Дурак, да соседи ничего не скажут тебе, даже если бы тут лежали два обгоревших трупа твой жены и дочери!!! В этой рабской стране правит страх! Каждый дорожит своей шкурой! – уже не в силах остановить себя от бьющего меня изнутри страха, ревела я в истерике.
-Кажется, наш сосед-священник, а священникам всегда полагается говорить правду. Пойдём, спросим у него, кто пытался поджечь наш дом.
-Я бы не хотела подставлять этого святого человека, - уже немного успокоившись, горько вздохнула я. –У него и без того маленькие дети. К чему подставлять их. Пусть лучше всё останется, как есть. Тем более, что ущерб не так уж велик. Завтра мы построим глухой забор, и больше никто не сунется сюда. А что касается пса, признаюсь тебе честно, – я ненавижу собак. Эти грязные, прожорливые, шумные тупые твари вечно портят сад. Ненавижу собачье дерьмо! Лучше, вместо пса, мы повесим на новые ворота предупреждающую табличку «Осторожно, злая собака» , или нет, лучше завести электронную собаку: есть не просит, дерьма нет, а лая сколько хочешь- это отпугнёт нежданных «посетителей».
-ОК, табличку, так табличку, - вздохнул Грэг. –Только боюсь, этот случай не будет последним. Только не расстраивайся, детка. В этом пожаре есть и польза. Зато будет легче выкорчёвывать эту долбанную малину, которая заполонила весь участок,- пытаясь быть веселым, рассмеялся Грэг.
Этот случай вскоре забылся. Жизнь потекла своим руслом. Мы поставили плотный кирпичный забор и повесили предупреждающую табличку «Осторожно злая собака». Теперь никто не мог видеть, что происходит за глухим забором. Никто не мог видеть нашей личной жизни, и никто не рискнул сунуться к нам, потому что по посёлку прошёл слух, что мы американские гангстеры, и что в доме у нас полно оружия, привезённого Грэгом из Америки. Недаром же говорят, дыма без огня…
Взамен сгоревших вишенок, я посадила яблоньки, но крошечные деревца приживались с трудом. Однако, желание иметь свой сад дало свои плоды. И благодаря моим поливам и уходу, даже такие слабые деревца прижились. Теперь мы могли получать всё необходимое с нашего огородика, и нам больше не приходилось ходить в гипермаркеты и покупать напичканные химикатами и стероидами овощи.
Как и все дети, в три года Руби пошла в детский сад. Правда и с детским садом у Руби вышла неприятность. В первый же день девочка вернулась с исцарапанным лицом и огромным синяком под глазом. Я схватила Руби за руку и побежала к воспитательнице за объяснениями.
-Над ней смеются, - спокойно объяснила воспитательница, – дети избили её за то, что она не так говорит.
-А вы то здесь зачем? Зачем?! Вы должны следить за детьми, а не допускать, чтобы они избивали друг друга!– При этих словах я чуть было, сама не набросилась на нерадивую воспитательницу и не вырвала ей волосы. Я не могла видеть своего ребёнка избитым.
-Какова мать - такова и дочь! – закричала мне вслед воспитательница.
Естественно на следующий же день воспитательница написала на меня докладную, и в тот же день Руби с треском вылетела из садика. В другом садике повторилось почти тот же сценарий, с той лишь разницей, что на этот раз Руби сама избила какого-то ребёнка, за то, что тот утверждал, что такого имени , как Руби, не существует, и что всё это враки. Воспитательнице, даже пришлось изолировать разъяренную Руби, а вечером мне вернули «хулиганку» с «повинной».
Мы решили больше не травмировать ребёнка. В конце концов, мы отдали её в частный садик с углубленным изучением английского. Там Руби чувствовала себя, как рыбка в воде. Грэг был тоже доволен, что Руби не забудет своего родного языка.
Глава сто сорок пятая
«Коктейль» Молотова
Грэг как в воду глядел. Это пожарище не было последним. Те, кто пытались поджечь наш дом, не были местными жителями, – это были наши конкуренты. А поджог был первым предупреждением, чтобы мы не совались в большой и жестокий бизнес под милым названием «Морской трамвайчик». Позже от батюшки мы узнали, что наш дом хотели поджечь какие-то неизвестные подростки. Должно быть, шестёрки, обычно обслуживающие всякий криминальный бизнес, дающий быстрый и относительно незатратный доход, не страдающие болезнью совести хлопчики-молодчики, всегда готовые продавать свою душу за несколько десятков долларов.
Яхта была готова у своему первому рейду… когда произошло нападение…. Даже не хочу вспоминать об этом. Это случилось седьмого ноября, когда вся страна праздновала день «Согласия и Примирения», точнее «Революции и Неповиновения».
В городе в тот день, как обычно проходили демонстрации оппозиции, были и беспорядки. Но, несмотря на это, мы, отведя Руби в детский сад, отправились в порт, для того, чтобы заложить уже готовую яхту в зимнее укрытие. Было холодно и сыро. Пронизывающий ветер продувал, даже моё любимое каракулевое пальто, которое служило мне больше декорацией, чем защитой от пронизывающего ледяного ветра.
Когда мы пришли в порт, всё было спокойно. Специальными крючьями мы закрепили яхту и принялись готовить судно к зимовке. Нужно было обработать корпус антифризом и закрыть всё тщательно полиэтиленом, чтобы зимой нам снова не пришлось оттаивать налипший на корпус лёд, который, замерзнув, буквально раздирал обшивку.
В этот день мы не выспались. Работа шла чудовищно медленно. Поначалу мы даже не заметили, как на берегу стала собираться толпа агрессивно настроенных молодчиков.
Вдруг, раздался хлопок, а потом что –то зашипело и, загремев, покатилось. Сначала мне почему-то подумалось, что эта какая-то подгулявшая подвыпившая свадьба в шутку бросила на палубу бутылку с шампанским. Я даже сначала не поняла, что произошло, пока не увидела, как под ногами завертелась огненная карусель. Ещё секунда – и крутившаяся с бешенной скоростью граната с зажигательной смесью разольется пламенем по всей палубе – и тогда яхту не спасти! Времени на раздумье не было! Рискуя потерять руки, я схватила зажигалку и бросила её в воду!
Когда я обернулась, то увидела, что на пирсе стояла толпа разгульных молодчиков в черных капюшонах и свитерах с огромными воротниками, прикрывающими их лица. На некоторых из них красовались ехидные Сальвадоры* – символ антиглоболистов, хотя ни к каким антиглоболистам эти молодчики не имели отношения, а пугающие маски служили им просто удобным прикрытием. Как говорится: «Смерть мировому капиталу» … Естественно, «Капитал» должны были олицетворять мы.
Я поняла – это Черная Сотня. Так в Питере называют массовых погромщиков-анархистов. Агрессивные жесты и крики не оставляли сомнений в их намерениях. В руках некоторых я заметила занесённые зажигательные бутылки с «коктейлем Молотова» и бейсбольные биты. «Вот они, бесы! Сейчас мы умрем! Они спалят нас заживо!» Крик ужаса застыл в моём горле.
Воспользовавшись всеобщим хаосом и безвластием в городе, эти накаченные наркотой ребята пришли сюда, чтобы грабить яхты богатеев.
Я сразу поняла - нужно было немедленно уводить «Палладу» в залив. Это был единственный нас шанс спасти свои жизни и яхту от погромщиков.
-Грэг!!! –изо всей силы закричала я. – Банда! – Но Грэг сразу же понял всё, как только первая бутылка с зажигательной смесью полетела на палубу.
-Сворачивай трап, я прикрою тебя!
Он выхватил пистолет из заднего кармана и, как в заправском ковбойском вестерне, двумя руками наставил на пьяную толпу погромщиков. Решительная поза и безумные, широко открытые глаза Грэга говорили о том, что он не намерен шутить. Увидев вскинутое на них дуло пистолета, подонки застыли в изумлении.
–Назад, первый, кто сделает шаг, получит пулю!!! – заорал Грэг, так что его зычный мальчишечий голос эхом разнесся над всей акваторией порта.
Английская речь разъярила нападающих.
-Что ты там гонишь, падла американская! Нас не испугаешь твоей игрушкой, там нет пуль! – Озверевшая толпа подалась вперёд, но Грэг решительно вскрикнул:
-Назад, не то стреляю!
Щелчок затвора произвёл своё действие. Наступила мучительная пауза. Никто не решался проверить словам и проверить на себе подлинность пистолета, чтобы получить свинцовую пилюлю в живот, если тот окажется настоящим. Воспользовавшись замешательством, я бросилась к трапу и поспешно скинула его в воду.
- Он блефует, это пугач! Айда, ребята, мочи этого клоуна! - выкрикнул чей-то громкий голос за спиной толпы.
Размахивая дубинками, толпа снова подалась вперёд. Один из подонков, по-видимому, он был заводилой, почувствовав свою безнаказанность, одним прыжком перемахнул через борт и замахнулся на Грэга битой. Раздался выстрел. Когда дым рассеялся, то я увидела, как нападавший схватился за кисть и упал в воду. Из руки хлынула кровь, в ту же секунду окрасив воду кровью. Он тонул, лихорадочно взбивая воду одной рукой и отчаянно взывая о помощи своих подельников, но его дружки и не думали его выручать. Они с интересом смотрели, как их бывший дружок тонет в своей дутой зимней куртке, отчаянно цепляясь за бетонный пирс окровавленной рукой. На яхту полетела ещё одна бутылка.
Один из подонков, по-видимому, он был заводилой, почувствовав свою безнаказанность, одним прыжком перемахнул через борт и замахнулся на Грэга битой. Раздался выстрел.
-Грэг!!! - крикнула я, Грэг обернулся на меня, и в ту же секунду к ногам Грэга упала бутылка с зажигательной смесью, буквально обдав ноги Грэга горючей смесью.
-А-а-а-а!!! –Ноги Грэга охватило пламя. Испугавшись, Грэг в панике побежал, но силой я повалила его на палубу и накрыла горящие ноги тяжёлым пальто, чтобы сбить пламя. С берега раздался ликующий крик и дьявольский смех подонков:
-Глядите, американос жарится!
Грэг кричал от боли вертясь в пламени словно волчок. Наконец, мне кое-как удалось сбить пламя. Грэг лежал без движения. «Неужели это конец?!» - подумала я.
Ненависть переполняла меня. От злости и отчаяния я готова была выпрыгнуть на берег и драться с ними врукопашную. Окончательно потеряв голову от ярости, я схватила пожарный топор, и уже хотела выполнить своё безумное решение, как прямо передо мной завертелась ещё одна зажигалка.
-Гады!!! Отморозки!!! На, получай!!! – размахнувшись, я со всей силы зашвырнула бутылку обратно в толпу. Граната упала как раз посреди толпы. Это вызвало смятение. Некоторые отморозки тут же бросились прочь, некоторые, остолбенев от неожиданного поворота, остались на месте, недоумевая, что всё- таки делать. Но вскоре вой приближавшихся милицейских сирен заставил броситься их всех врассыпную.
-Скорее, Грэг, отчаливаем!!! – закричала я стонущему от боли Грэгу.
Тот, что упал в воду всё ещё отчаянно барахтался возле пирса, цепляясь за скользкие камни.
-Мы должны дождаться полиции, чтобы рассказать, что произошло! – прохрипел Грэг.
-Полиции, - засмеялась я. – Скажи лучше ментам. Это не Америка, Грэг, здесь нет полиции – здесь действуют менты! Тебя арестуют, как только увидят ствол! Здесь не станут разбирать, кто прав, а кто виноват! Посадят тех, кто попался! А в участке, когда выяснят, что ты нелегальный иммигрант, тебя даже не будут спрашивать напали ли на нас эти ублюдки, а просто отделают так, что и родная мама не признает! У нас не любят нелегалов! Ты ещё не понял, Грэг, мы в России – здесь нет закона, нет прав – есть только сила, ты здесь – никто! Нам надо сматываться!
-А как же он?! Он тонет! Мы должны помочь ему!
-Помочь?!! – загремела я. – Кому мы должны помогать?! Ему?!! Этому обкуренному наркоману, который с минуту тому назад готов был сжечь нашу яхту за свою долбанную дозу?! С чего это мне жалеть этого преступника. Пусть менты с ним сами разбираются. Мы не звали сюда этих молодчиков. Или ты всё ещё хочешь «исповедоваться» перед нашими ментами?! Эти сволочи не будут защищать тебя, Грэг, поверь мне!!!
-Хорошо, хорошо, хорошо, - простонал Грэг. –Руби канат!
Превозмогая страшную боль от ожогов, Грэг завёл мотор, и яхта отчалила от пирса. На моей совести было прескверно. Вдруг тот парень действительно утонул? Но я была твердо уверена, что поступила правильно, и приказала себе больше не думать об этом. Кипевшая во мне злость будоражила мою психику. Я все ещё никак не могла прийти в себя.
Вдруг, я обратила внимание, что яхту всё время швыряет из стороны в сторону. Я подняла глаза и увидела, что Грэг как-то странно присел возле штурвала, скорчившись и вытянув ноги. Он не двигался. Я потрогала его за плечо – Грэг упал – он был без сознания! Его левая рука всё ещё сжимала штурвал, а из обожжённых огнем ног текла кровь.
Грэгу нужно было срочно в больницу! С трудом разжав его худые пальцы, я перехватила штурвал и приняла командование судном на себя. Только теперь я с ужасом поняла, что совершенно не умею водить яхту. Впереди виднелся огромный мол дамбы! Ещё секунда – и мы влетим на мель и разобьемся! Чтобы не врезаться в бетонный мол дамбы я инстинктивно развернула руль и стала водить судно кругами в надежде, что топливо закончиться, и яхта рано или поздно остановится сама.
-Ну же, Грэг, милый, вставай, нашёл, где падать в обморок! Сейчас не время! – отчаянно закричала я, но Грэг не шевелился. Его лицо было мертвенно бледным. Оно до смерти испугало меня. Я поняла, если я что-нибудь не предприму сейчас же, Грэг погибнет от шока, но я не могла оторвать руки от штурвала, чтобы хоть как то помочь бедному Грэгу.
Оставалось одно – остановить яхту! Но как же это делается? Грэг никогда не подпускал меня к штурвалу, утверждая, что техника и я –понятия не совместимые. К тому же в его глазах я всегда была «блондинкой»*. Да я и особенно не старалась постичь управление яхтой, потому что думала, что мне это никогда не пригодится.
Как зря! Вот мой совет, всегда учитесь всему и всегда, как только предоставляется такая возможность, ведь никогда не знаешь что может пригодится! Как говорит великий наш дедушка Ленин: «Учитесь, учитесь и ещё раз учитесь». Теперь все зависело от меня!
И вот теперь «пригодилось». «ПРИГОДИЛОСЬ» - ЭТО СКАЗАНО МЯГКО! Теперь, от того, смогу ли я повести яхту, зависели наши жизни. А я НЕ УМЕЛА ВОДИТЬ ЯХТУ. А жить хотелось всем – мне и раненому Грэгу. Никто не хотел умирать.
Оставалось одно – остановить яхту. Но как это сделать? Для начала я попыталась уменьшить скорость вращения. Я нажала на рычаг переключения скоростей, но вместо этого яхта пошла «танцевать» ещё быстрей! Я была в шоке. Вот уж, верно сказано, если «блондинка» берётся за дело, происходит дерьмо. Наконец, я догадалась, что нужно повернуть тот же рычаг, но в другую сторону. Я резко дернула вниз. От резкой остановки, яхту тряхнуло, так что она едва не перекувырнулась через нос. Лежащий Грэг пулей отлетел в противоположный угол и ударился головой о борт. Это вернуло ему сознание. Он пришёл в себя и тут же громко застонал от боли.
-Грэг, Грэг, милый, что с тобой?!
-Ноги, ноги, - только и мог простонать Грэг, закатывая от боли глаза.
Походным ножом я аккуратно разрезала штанины брюк. Ноги Грэга страшно обгорели. Они представляли собой иссиня кровавое месиво, источающее вонь паленого человеческого мяса. Я отвернула взгляд. Но старалась не выдавать перед Грэгом своего испуга.
-Что там?
-Ничего, просто небольшие ожоги. Держись, Грэги, держись! Нам надо довести яхту в порт, а там я вызову скорую! - «Только бы довести», - мелькнула у меня в мозгу страшная мысль.
-Я не могу!
-Потерпи, малыш, сейчас я вколю тебе обезболивающего, а там станет легче. Нам надо привести яхту в порт! Нам надо сделать это!
-Яхту поведёшь ты.
-Ты что, - я никогда не водила яхту! – беспомощно запричитала я.
-Ты поведешь яхту! – решительный тон капитана Грэга не допускал возражения.
-Хорошо, что я должна делать, - моё лицо наполнилось суровой решительностью.
-Держи руль ровнее. Ровнее я сказал! Вот так. Снижай скорость, мы врежемся, снижай скорость, чёрт тебя подери!
-Я снижаю!
-Тормоз!
-Где?!
-Обессиленный Грэг подполз к тормозу и нажал на педаль рукой. – Он снова потерял сознание. Мне удалось затормозить яхту всего в нескольких дюймах от пристани. Толчок. Ударившись буксовочным колесом о бетонную пристань, яхта остановилась. Я тут же набрала номер скорой.
Едкий дым всё ещё ел глаза. Я подняла глаза. В порту горел сухогруз, вёзший в Финляндию лес. Целый расчет пожарных машин взбивали пламя пеной. Вой сирен пожарных машин оглушал местность.
В порту уже полыхало несколько яхт и парусников. Их уже не пытались спасти, потому что суда выгорели до остова, и пожарные только перекрывали путь огню, чтобы тот не перекинулся на нефтеналивные танкеры. Такая же судьба ждала и нашу яхту, если бы мы не увели её в залив.
Скорая приехала нескоро. Время ожидания показалось мне вечностью. Только спустя сорок минут раздался знакомый проблеск маячков. Бледного и почти полумёртвого Грэга погрузили в машину. Я села рядом с ним, и мы отправились прямиком в Городской Ожоговый Центр.
Когда Грэга привезли в больницу, его ноги начали уже отекать, распухнув до состояния пивных бочонков.. Температура поднялась. Время было упущено.
Помню, мы ещё долго ждали врача в какой-то палате, возле регистратуры, пока медсёстры срезали с Грэга обгоревшие брюки. Стон обожженного Грэга до сих пор стоит у меня в ушах. На обгоревшие ноги было страшно смотреть. Мне казалось, что я свихнусь от горя.
Сёстры о чём- то переговаривались между собой: о чем – я не понимала; меня о чём- то спрашивали, толкали в плечо, но я слышала только лишь этот стон – душераздирающий стон раненого Грэга. Он словно сам превратился в этот стон. О-о-о-о-о-о-о-о!
-…У него есть страховой полис? – наконец, расслышала я первые слова, когда стон прекратился. Из неясного тумана сияющих мушек показалось лицо незнакомой женщины. Эта была медсестра регистратуры. Я открыла рот, и хотела сказать что-то, но тут поняла, что полиса на Грэга у меня нет.
-Как зовут вашего мужа?
-Грегори Гарт.
-Он что иностранец?
-Почему иностранец? – растерянно спросила я, совсем обалдев от происходящего.
-Он не говорит ни слова по-русски?
-Ах, да…
-Он иммигрант?
При слове «иммигрант» меня передёрнуло. Я вздрогнула. Однако этот грубый провакационный вопрос вывел меня из ступора и заставил думать: «Иммигранта лечить не будут. Иностранца – да. Иностранцы у нас ценятся больше, чем собственные люди, а жизнь иммигранта-нелегала – ничто».
Нет, я должна держать себя в руках. Теперь жизнь Грэга зависела от меня одной. «Что я скажу? Что я ДОЛЖНА сказать, чтобы помочь, а не навредить Грэгу?» От напряжения я схватилась за голову и крепко сдавила виски.
-Нет, он иностранец. Грэг приехал из Америки, - почти автоматически пробубнила я первое, что пришло мне в голову. –«Господи, зачем я это сказала? Как глупо»
-Я не поняла, ваш муж гражданин США?
-Да, но он живет в России, - пространно ответила я. В этот момента я уже ничего не соображала, что говорить, потому что из дверей появился врач.
-Умаляю вас, скажите, что с ним?! – накинулась я на выходившего из бокса врача.
-Ну, что, плохи у вашего парня дела, - с привычным циничным спокойствием начал врач. - Сильный ожог голеней и бедер. Ожоги третьей и четвертой степени. Из-за химического ожога поражены глубокие мышечные ткани. Может начаться гангрена… ампутировать ноги.
Мне показалось, что при этих его словах я снова начинаю терять сознание. Моя голова закружилась. Затошнило. Меня, чуть было, тут же не вырвало на пол больничного линолиума.
-Вам плохо? –врач весело похлопал меня по лицу.
-Я хочу видеть заведующего отделением, - решительно произнесла я. Я больше не доверяла этому врачу, который с привычной веселой циничностью говорил мне о страшных вещах.
-Его сейчас нет, - залепетала сестра. – Зачем вам заведующий отделением?! У нас прекрасные врачи!
-Я хотела бы с ним поговорить…видеть! Понимаете, Грэг – гражданин Америки. У него нет страхового полиса, я хочу, чтобы его принял сам заведующий отделением, понимаете я хочу, чтобы для Грэга было сделано все возможное и невозможное! Вы не думаете, у меня есть деньги, я заплачу сколько нужно! Я не хочу, чтобы мой муж остался …. нет, лучше смерть! - моя бессвязная речь перешла в рыдание. Я больше не могла говорить.
-Подождите минутку, сейчас я свяжусь с Петром Анатольевичем. – Почуяв запах денег, регистраторша стала куда сговорчивее. Она сняла трубку. Я видела, как она кивает головой, и понимала, что в этот момент решается судьба моего мужа.
-Через двадцать минут он примет Грэга. Медсестра усадила меня на диван и дала нашатыря. Резкий запах снова ударил в голову. В глазах окончательно прояснилось.
-Чем были облиты его ноги? – спросил меня врач уже серьёзно.
-Молотова! Коктейль Молотова! Эти подонки бросили ему под ноги бутылку с какой-то зажигательной ДРЯНЬЮ! Больше я ничего не знаю!
-У вашего мужа, помимо огневого ещё и химический ожог, – бездушно отрапортовал заведующий отделением. - Сейчас ему промыли раны. Об остальном говорить пока рано, но повторяю, ваш муж в тяжёлом состоянии. У него болевой шок. Пока шок не пройдёт, он пробудет побудет у нас в реанимации в искусственной коме. Чтобы остановить гангрену мы введём ему пенициллин. Кстати, у вашего мужа нет аллергии на пенициллин?
-Я не знаю! – почти в истерике выкрикнула я.
-…Возможно, потребуется плазма, - словно читая манас, продолжал безразличный, как у робота, голос заведущего. - Он потерял слишком много крови. Какая у него группа крови?
-Я не знаю, не знаю!
-Как, вы не знаете, какая группа у вашего мужа?! – удивился заведущий. – Вы хоть видели его паспортную карту?*
- Не видела! Ничего не знаю!– я стыдливо закрыла глаза ладонями и разрыдалась.
-Ну, не надо плакать. Своей истерикой вы не поможете мужу. Лучше скажите, у вашего мужа есть прямые родственники? Их кровь тоже может подойти.
-Да. Есть дочка, четырех лет! - оживилась я. –Если это поможет, то…!
-Вряд ли такой маленький ребёнок может подойти в доноры…
-Это не важно! Я хочу, чтобы Грэг поправился! - в лихорадке я схватила этого Петра Анатольевича за лацкана халата. - Я готова на всё, слышите на все! Вот деньги! Здесь десять тысяч, если Грэг выйдет отсюда на ногах - вы получите в пять раз больше.
-Заберите ваши деньги! - врач брезгливо отодвинул пачку купюр. – Совесть не позволяет мне брать эти деньги, пока я ничего не смогу вам гарантировать определенного. Сейчас мы только сделали то, что должны были сделать. Первые несколько суток будут критическими. А потом посмотрим, как будут развиваться события.
Я подняла на доктора обезумевшие от горя глаза.
-Я не хочу, чтобы Грэг жил калекой, если придётся ампутировать ноги, то пусть лучше он умрёт с ногами… - и тут же потеряла сознание.
Меня снова привели в чувство.
-Мы сделаем всё возможное, чтобы спасти ноги вашему мужу, но, как вы сами понимаете, мы врачи, а не боги. В том случае, если уже ничего нельзя будет сделать, то он должен будет сам решать… В любом случае, мы с вами не имеем право принимать решение за пациента.
В этот момент раздался звонок. Доктор снял трубку. Я видела, как его брови тревожно нахмурились.
-Плохие новости, поступили результаты анализов крови - у вашего мужа вторая отрицательная. В нашем банке нет такой крови..
-У-у-у-у, - я закрыла глаза ладонями, меня снова повело.
-Что ж, если кровь отца и дочери совпадет, то придётся использовать малышку в качестве донора. Другого выхода нет.
-Конвенция донорства строго запрещает использовать детскую кровь, пока тем не исполнится двенадцать.
-Плевать, что запрещает ваша конвенция, я хочу, чтобы мой муж выкарабкался!
-В любом случае придётся искать донора. Если у вас есть деньги, - доктор покосился на мою сумочку, - есть ещё одинг выход: можно дать объявление, и тогда платный донор, возможно, найдётся сам.
-Через сколько?! А кровь Грэгу нужна уже сегодня! Для своего возраста Руби слишком крепкая малышка, она выдержит, должна выдержать! – не в силах сдержать эмоций, я снова расплакалась.
-Хорошо ведите вашу девочку, мы посмотрим, что можно будет сделать. Если кровь действительно совпадёт, этого хватит пока мы не отыщем платного донора. А сейчас поздно, идите домой. Нет, лучше я довезу вас сам, на своей машине.
-Спасибо, не надо, - застопорилась я. – Я доеду сама. И потом мне нужно забрать дочь из детского сада. Завтра утром мы придём вместе.
Я шла по пустынным улицам, освещенным яркими светом. Было холодно и сыро. Мелкая морозь из смеси снега и дождя била мне в лицо, но от горя я даже не чувствовала холода. С каждым шагом мне становилось всё мучительно ясней. Завеса тайны преждевременного рождения Руби постепенно приоткрывалась. Все те восемь с половиной месяцев, что я носила Руби под сердцем, я полномерно убивала мою любимую малышку, и все из-за этого маленького белка, который называется резус-фактор. У Руби тоже не было резус-фактора, как и у её отца. Значит, всё время моей беременности, изобилующей токсикозами и постоянным недомоганием, малышка отчаянно боролась за свою жизнь. Всё это время малышка отчаянно оборонялась, выстроив защиту из антител. Вот почему ребёнок так торопился покинуть негостеприимное чрево, до срока закончив своё развитие. Хотя в рождении Руби по-прежнему оставалось много загадок, но я решила остановиться на этом объяснении.
Покинутая всеми, Руби сидела в темном дворе детсада одна одинешенька и ждала отца, который обычно забирал её из садика. А он никак не приходил. Её знобило и трясло, но Руби настойчиво вглядывалась в темноту в надеже увидеть такую знакомую и такую родную сутулую походку отца, но его все не было и не было. Руби думала, что родители бросили её. Оставили здесь навсегда. Но надежда не покидала её: ведь до этого они всегда возвращались.
Увидев меня, Руби подскочила и, побежав, бросилась мне на шею.
-Руби, малыш, ты тут одна?
-Все ушли. Мне сказали ждать здесь, пока мама с папой не придут за мной, - грустно ответила продрогшая Руби. – «Как можно оставлять маленького ребёнка одного, посреди темного двора?» Я хотела было разобраться с воспитателями, но садик был уже закрыт. Из всех служащих в нем был только один сторож, который даже не пустил меня на порог, посоветовав выяснить все с заведущей.
-Мамми, а где паппи?! – громко спросила Руби, когда я, понуро повесив голову, повела её сквозь ночные дворы.
Я не выдержала и снова расплакалась.
- Папа не придёт, с ним случилась беда. Ты у меня взрослая девочка и должна выслушать все спокойно. Какие-то подонки бросили в папу гранату и подожгли ноги. Он страшно обгорел. Сейчас папа в больнице.
-Он умер? – с каким-то недетским спокойствием спросила Руби. Вздрогнув, я повернулась к малышке. – Мой папа умер? – тоненьким голоском повторила Руби. Вопрошая ответа, на меня смотрели два огромных голубых глаза, готовых расплакаться в любую минуту. Тут мои нервы уже не выдерживали.
-Не болтай ерунды! – раздраженно закричала я на дочку. – Папа будет жить, он останется жить, и вернётся к нам живой и здоровый!
-Но так всегда говорят маленьким детям, когда кто-нибудь из родителей умирает, что его отец в больнице.
-Руби! Прекрати! Отец жив! Завтра мы пойдём к нему! Слышишь! Пойдём вместе, а сейчас домой и спать! Нам нужно хорошенько выспаться, не то сонных нас просто не пропустят к папе.
В эту тёмную осеннюю ночь я долго не могла уснуть. Я всё время думала о Грэге, глядя на пустующую подушку. На ней всё ещё оставался запах его пота, его крошечный, жесткий волосок. Не в силах справится с обой, я схватила подушку в охапку и громко разревелась.
Ещё вчера все было нормально, ещё вчера Грэг был жив и здоров, и мы были счастливы и полны планов, а теперь из-за каких-то ублюдков он истерзанный, одинокий и беспомощный лежит там, и я почти не в силах ему помочь. «За что?!» - этот вопрос буквально разрывал мне сердце.
Без капитана Грэга этот дом казался холодным и пустым … и каким-то чужим. Грэг наполнял этот дом жизнью, а теперь её не было. Мы с Руби были одиноки в этом заброшенном доме. Хотя было очень холодно, я, даже не стала топить печь, потому что было не до этого. Ветер завывал за окном, а лес угрожающе шумел. Так всегда бывает, когда начинается наводнение. Но я не думала сейчас о яхте, оставленной в порту. Я думала о нем. Что с нами будет, если Грэг умрет.
Скорчившись от холода и поджав ноги, измученная, я вскоре уснула. Сон, как успокоительный наркотик, который приходит к тебе, хочешь ты того или нет.
Я спала недолго. Пару часов – не больше. Ночью меня разбудили горькие всхлипывания. Оказывается, в этой комнате я плакала не одна. Руби тоже очень переживала за отца и тихонько плакала в своей кроватке. Малышку трясло от холода, и она дрожала как осиновый лист.
-Мамми, где паппи?! – Руби зарыдала, навзрыд когда я тронула её за плечо.
-Я же сказала, что папа в больнице!
-Он умрёт?!
-Ложись спать! Завтра рано вставать!
-А папа всегда целовал меня на ночь, - грустно сказала Руби и горько заплакала. Её худенькие плечики сотрясались от плача. Мне почему-то стало жаль Руби.
-Ну, маленький, не плачь, иди ко мне. Я положила её хрупкое тельце к себе под одеяло - так мы могли немного согреться в эту страшную ночь. Обнявшись с дочкой, мы крепко уснули.
Утро принесло облегчение моим измученным нервам. Так всегда бывает утром. Мы позавтракали и, едва рассвело, отправились в Ожоговый Центр. В любой момент мог появиться донор. Я никак не решалась сказать Руби о страшном испытании, которое ей предстояло. Однако, сделать это было необходимо.
Собравшись с мыслями, я решила приступить к трудному разговору. Я встала перед ней на колени и взяла Руби за плечи:
-Послушай, Руби, ты у меня уже взрослая девочка, и я хочу поговорить с тобой серьёзно. Ситуация такая, что теперь только ты можешь спасти своего папу. Ты же хочешь спасти своего папу? - (не знаю, понимала ли Руби, о чём я говорила ей, но она только с детской внимательностью пристально смотрела мне в глаза).
-Да, - испуганно ответила Руби, почуяв неладное.
-Ты должна будешь сдать кровь для своего папы.
-Из пальца?
-Нет, из вены. – Услышав слово «вена» Руби побледнела, как лист бумаги, но не подала вид, что боится.
-Ты же у нас храбрая девочка, ты не боишься сдавать кровь из вены?
-Не боюсь, - чуть не плача ответила Руби.
-Я всегда знала, что ты храбрая малышка, а теперь нам надо идти, время не ждёт.
Я не ошиблась в своих предположениях. У дочери оказалась та же кровь, что и у отца –вторая отрицательная. Кровь Руби подходила Грэгу по всем параметрам. Если свою внешность она взяла от меня, то содержание было полностью Грэгово. Руби была генной копией своего отца, своеобразным его женским биологическим клоном. Поразительно, как иногда бывает достаточно одной клетки сперматозоида, чтобы создать свою генетическую копию.
Увы, доноров с такой кровью не нашлось даже за большое вознаграждение, которое я предлагала. Пришлось, в нарушении всех «конвенций доноров», использовать кровь Руби.
Маленькая Руби мужественно выдержала все испытания, даже ни разу не заплакав во время болезненной процедуры забора крови. Моё сердце разрывалось, когда я видела, как врачи не могли попасть в её тонюсенькую венку. Всё это время я держала Руби за другую ручку, хотя при виде дочерниной крови сама готова была бухнуться в обморок.
Правда, этого было совсем не много, но на первое время должно было хватить, чтобы вывести Грэга из токсического шока, пока в банке крови не нашелся подходящий донор. Все понимали, если донор не появится – Грэг погиб. Дальше оставалось только ждать и надеяться. Я верила в судьбу, которая не раз спасала нас из, казалось бы, критических ситуаций, и не позволяя себе предположить худшего.
В наших больницах я никому не доверяла, и решила сама проследить, чтобы драгоценная кровь досталась именно Грэгу. Оставив измученную Руби на диване в коридоре больницы, я переоделась в халат медсестры и, пройдя кислородную дезинфекцию, вошла в палату Грэга.
В воздухонепроницаемом стеклянном боксе, похожим на аквариум, сиреневом свете ультрафиолетовых ламп лежал белоснежный Грэг. Его обезображенные ожогом ноги, выделялись на контрастном фоне кипельно-белых простыней. Мерное бурление пузырьковых простыней наполняло палату сонным спокойствием. Эти простыни используются для уменьшения боли от соприкосновения с поверхностями.
Я увидела взглянула на ноги Грэга, покоящихся в бурлящих пузырьках воздушной простыни, и увидела, что они были черными. Невольный вскрик ужаса вырвался из моего горла. Ноги Грэга оказались обожженными по самые бедра. «И ещё он пожалел этого подонка, который тонул там». От вида обгоревших ног Грэга мне снова стало плохо, но доктор подбодрил меня:
-Не бойтесь это всего лишь специальная мазь. Она делает кожу черной.
Пошатываясь, я подошла к Грэгу. Он спал. Так, по крайней мере, мне казалось. Если бы он не дышал, я подумала что передо мной мертвец. На исхудавшем лице проступили скулы, плотно обросшие трехдневной щетиной. По его лицу было видно, какую страшную боль выстрадал Грэг за эти дни. Но вот брови его дрогнули, и глаза немного приоткрылись.
-Грэг, это я, - прошептала я ему на ухо.
Но, похоже, он даже не узнавал меня. Всё это время они держали его «под кайфом». Кого он мог узнать теперь? Мой бедный, бедный капитан Грэг!
-Где Руби? – простонал Грэг. Кислородная маска немного затуманилась.
-Она здесь, в коридоре, - поспешила успокоить я Грэга.
-Жемчужина, -задыхаясь произнёс Грэг. - .. в надежное место. Наводнение…
-Пропади она пропадом твоё дурацкое корыто! Оно приносит нам одни несчастья! Сейчас меня больше волнует твоё здоровье, дорогой.
-Нет! Яхта! Она для меня всё! Ты обещаешь?! Больно!
-Кончайте разговор, - предупредил меня врач.
-Хорошо, Грэг, я всё сделаю, – закивала я головой. Я погладила Грэга по горячей голове. Он поймал мою руку и скрестил пальцы – ладонь в ладонь. Он всегда так делал после секса. Глядя на его ноги, я думала: «Какую чудовищную боль, должно быть, испытывает Грэг». Грэг снова вырубился. Сестра вывела меня из палаты.
В коридоре, поджав ноги под себя, сидела Руби. Врачи и медсестры, то и дело пробегавшие мимо мелькали перед глазами Руби в бесконечной карусели суеты. Туда-сюда, туда-сюда, из дверей - в двери. Девочке казалось, что все они бегают ради её отца, что отец умирает, а весь персонал больницы реанимирует его. Это она видела в каком-то слезливом латиноамериканском сериале. Человек умирает, и все бегут спасать его. Она так и представляла: посреди палаты лежит её отец, а врачи всей бригадой откачивают его электрошоком. Руби было страшно.
Она до посинения сжимала правую ручку, боясь что из неё снова хлынет кровь. Иногда, ей казалось, что её бросили здесь навсегда, и ей хотелось кричать, но она стыдилась. Руби смотрела на дверь, куда скрылась мать и прикидывала своей головёнкой, нет ли там второго выхода. Когда очередная медсестра завозила туда инструменты, Руби успела подскочить и подсмотреть. Глухой коридор – значит мать все ещё здесь. Руби попыталась проскочить, но сердитая медсестра закрыла дверь перед её носом.
Наконец, вышла мать. Руби пыталась прочесть по её лицу о состоянии отца, но её лицо ровным счетом ничего не выражало. Оно было просто усталым.
Когда я увидела малышку Руби, растерянную, одинокую и беспомощную, мне стало почему –то очень жаль её. «Моя маленькая храбрая девочка».
-Как паппи? – сразу спросила меня Руби.
-Хорошо, с ним всё будет хорошо. Руби, Руби, мой маленький Рублик! Ну что ты хочешь, что?!
-Я хочу есть! - решительно заявила Руби.
-Конечно, конечно, - сейчас мы пойдём в самый лучший ресторан и закажем всего, чего ты захочешь!
Мысль о ресторане взбодрила Руби. Раз мать думает о едё – значит не всё так уж плохо.
Глава сто сорок шестая
Выздоровление
Во все последующие дни я буквально разрывалась между садиком, больницей и причалом, где стояла наша яхта. Эти три места стали для меня замкнутым кругом, из которого я не в силах была вырваться. Дома я бывала только для того, чтобы поспать несколько часов. Но мне плевать было на всё это. Я готова была выносить эти танталовы муки, лишь бы знать, что мой Грэг идёт на поправку.
Объявление дало свои плоды. Через два дня в Ожоговый Центр явилось сразу три донора для Грэга. Двоих пришлось отвергнуть сразу – ими оказались бомж и какой-то девяностолетний старик, со множеством возрастных болячек и к тому же совершенно выживший из ума. К моему удивлению, третьим оказался бедный студент-индеец из Латинской Америки, приехавший в Петербург учиться русскому языку. После необходимых анализов на ВИЧ и другие инфекции, он стал постоянным донором Грэга. (Неужели, он и в правду «последний из семинол»?* В преданье верилось с трудом, но факт оставался фактом.)
Эксцесс уже позади. Врачам удалось сохранить Грэгу ноги. Кровообращение восстановилось. Я знала –Грэг будет ходить. Оставалась только серия пластических операций по пересадке кожи. Врачи уже нарастили достаточное количество искусственной кожи, чтобы закрыть пораженные участки.
Яхту мне удалось таки «пристроить» в губернаторском доке, рядом с представительскими яхтами олигархов. Здесь была самая надежная охрана, так что я была уверена, что впредь больше никакая дрянь не подожжёт нашу яхту.
Расследование показало, что поджог в порту – дело рук конкурирующей фирмы «Петерстар», которая стремилась монополизировать рынок пассажирских перевозок в Финском заливе. Но дела против их директора заведено не было, потому, как это обычно бывает в России, где зачастую правоохраниельные органы и криминалитет сращиваются словно сиамские близнецы (причем настолько, что их потом так трудно разделить не убив этого двухголового урода), никаких доказательств его преступных деяний в организации поджога в порту найдено не было, а тот факт, что только их яхты остались целы, когда от других остались лишь обгорелые головешки – отнесли к простому совпадению. По-видимому, они отчисляли неплохой барыш в губернаторскую кассу. В конце концов, всё дело о поджоге в порту, как всегда, списали на мифические банды национал-патриотов, свирепствующих в городе. Не было счастья, да несчастье помогло. Зато теперь я знала врага в лицо.
Я не хотела, чтобы оружие оставалось на нашей яхте, и чтобы менты нашли его там. На всякий случай я запрятала его подальше, в наш тайник, о котором знали только я и Грэг. Этот импровизированный «тайник» находился в нише духового отверстия погреба, вырытого в земле. Я уже сложила туда свои злосчастные бриллианты и сберегательную книжку – всё то, что тяготило мне душу, напоминая о пережитом. Кто догадается, что там, среди картошки и домашних консервов, громоздившихся до потолка, находится тайник «отверженных сокровищ», которые я ненавидела, но от которых в связи их ценностью не могла избавиться.
Грэг отходил от наркоза после очередной пластической операции на ногах. Сегодня я пришла, чтобы подстричь его.
-Ну, как ты тут? Ну, как ты себя чувствуешь, капитан Грэг? – стараясь быть весёлой, спросила я Грэга.
-Мерзкое ощущение. Все время хочется пошевелить ногой, а даже дернуть пальцем больно. Это почти невыносимо. От обездвиживания ноги сводит. Иногда ночью шевельнешь ногой – и вскакиваешь от боли. Эта долбанная кожа стягивает мне ноги, как тесный резиновый гондом. По-моему, твои русские врачи ошиблись с размерами. Они так затянули мне ноги, что я не знаю, как я буду вообще ходить.
-Ты будешь ходить, Грегги! Ладно, капитан, не горюй, главное цело (я многозначительно погладила Грэга по ширинке), зато теперь у тебя теперь есть одно преимущество.
-Какое? – захлопал глазами удивленный Грэг.
-…тебе больше никогда не придётся брить ноги, - засмеялась я.
-Ну, ты и… - Грэг уловчился и схватил меня пальцами за нос.
-Ладно, ладно, я пошутила, отпусти мой нос, - прогундосила я. –Больше не буду смеяться, а теперь разреши мне тебя немного подстричь.
-Я не хочу.
-Что значит не хочу! Ты хочешь завести вшу?!
-И так сойдет.
-Грэг!
-Ладно, брей, - махнул рукой уставший сопротивлятся мне Грэг. - Он знал, что в вопросах гигиены спорить со мной было бесполезно.
-Яхта, яхта! - засуетился Грэг, завертев головой. –Ветер дул всю ночь. Наводнение…
-Не волнуйся, капитан Грэг, я оставила нашу «Палладу» в надёжном месте. Теперь никто не посягнёт сжечь её. Наша белоснежная малютка стоит в президентском доке рядом с губернаторской яхтой.
-Хорошо, - было успокоился Грэг. – Как рядом с губернаторской?! – вдруг, подскочил Грэг, так что я едва не порезала его бритвой. – Опять?!
-Не волнуйся, мой ревнивый малыш, с нашим губернатором у меня точно ничего не выйдет – она женщина. Женщины меня не привлекают, - успокоила я своего ревнивца.
-Всё равно, будь осторожна с этими губернаторами, детка. Кто знает, что от них ждать.
-Хорошо, капитан Грэг, -я буду осторожна,-улыбаясь, пообещала я. –Смотри, я принесла твоих любимых консервированных бобов, и сама выжила сок из апельсин.
-Убери сок!
-Почему, ты разве разлюбил его?
-Нет, как раз наоборот. Я очень люблю апельсиновый сок, только я не хочу пить, потому что потом мне придется делать обратное слову «пить». А я не хочу делать это в ту штуку, -Грэг указал на мужской писсуар, - в присутствии этих извращенок, ваших русских медсестричек. Я пытался объяснить им это, но эти тупые дуры либо действительно не понимают по-английски, либо не хотят понимать. Поговори с ними! Объясни им, что я стыжусь!
-Хорошо, я поговорю. Но ты всё равно должен есть. Смотри, какой ты худой. Ну вот и готово, -деловито сказала я, отряхивая кисточкой волосы с подушки.
-И какую прическу ты мне выстригла?
-Угадай.
Грэг нервно схватился за голову. И обнаружив там гладкую кожу, и, чуть не плача, громко завопил.
-Что за дерьмо ты намолотила на моей башке?! Теперь я совсем урод!
-Я тебе не парикмахер! По-моему, самая оптимальная прическа для данной ситуации!
Рассерженный Грэг показал мне палец.
-Ладно, капитан Грэг, не переживай, когда ты выйдешь отсюда волосы отрастут так, что мне снова придется их стричь.
-Ага! – Грэг снова показал мне средний палец. – Теперь до конца жизни я не позволю тебе даже прикасаться к моим волосам!
-Прикроем наши раны, - я достала из кармана любимую красную косынку пирата, с которой мой капитан Грэг не расставался все путешествие..
-Моя любимая бандана! Где ты нашла её?!- обрадовался Грэг.
-В твоих чемоданах, которые ты не разбирал, с тех пор как мы приехали в Старый Пит.
-Ха-ха-ха! Спасибо, детка, теперь то с ней я чувствую себя не таким уродом. Будет чем пофартить перед вашими русскими медсестричками! - грустно рассмеялся Грэг, явно подтрунивая надо мной.
-По крайней мере, в ней твоя голова не простудится, - довольно заключила я.
-Да иди ты, Лили! - Грэг снова показал мне палец. – …Если честно, я хочу домой. Я очень соскучился по тебе.
-Это последняя операция. Погоди, скоро ты я и Руби – мы все вместе отправимся домой и устроим грандиозный праздник в честь возвращения нашего капитана.
-Мне плохо без тебя тут. Такое ощущение, что я лежу здесь, как глупое бревно и жду, когда меня в очередной раз будут перекраивать.
-Мне тоже, Грэг! – я взяла Грэга за руку и сжала его холодные потные пальцы. Грэг наклонил меня за волосы и поймал мои губы ртом.
-Ты не поняла, я скучаю без секса.
-Прямо здесь?! Ты ненормальный, Грэг! – захихикала я.
-Если ты не дашь мне свой язычок, я сделаю это с твоими русскими медсестричками, - зло пошутил Грэг.
Со игривой злостью я шлёпнула Грэга по лбу. И не в угрозу показала кулак.
Я выходила от мужа с лёгким сердцем. Грэг шутил – значит, он выздоравливал.
Спустя месяц Грэг поправился. Подвижная функция ног восстановилась. Грэг мог ходить. Раны затянулись, но на ногах осталось несколько глубоких рубцов от ожогов.
После всего случившегося, это было уже не важно. Грэг мог ходить, как и обещали врачи; он покидал больницу на своих ногах. Правда, это мне обошлось в целое состояние, но какая речь могла идти о деньгах, когда нужно было спасать моего любимого человека. И я спасла его, как и обещала Руби.
Глава сто сорок седьмая
Яхт-парад
-Теперь мы оба хромые, - рассмеялась я. – На, возьми мою палку – так будет легче идти.
-Нет, оставь её себе, я не хочу чтобы дочка увидела меня на костылях. Я не хочу, чтобы Руби и меня считала инвалидом. Хватит с нас и твоей хромоты.
-Идем же, или ты хочешь проторчать здесь до вечера? - почему-то не обидевшись, засмеялась я.
-Паппи! - Руби с разбегу бросилась отцу на шею, едва не опорокинув его всем своим уже немаленьким весом.
-Осторожно, ты, стрекоза, у паппи больные ноги! – попыталась осадить я дочь, но Руби, повиснув на папиной шее и яростно целуя его в нос, как всегда не слушала меня. (Ну, что с ней будешь делать!)
-Это ерунда, ерунда! У папы здоровые ноги! – радостно закричал Грэг. – Как же ты выросла, дочка!
Был двадцать второе декабря – это был самый темный день в году, но для нас он был самым светлым днём, потому что мой любимый Грэг был дома, и он был почти здоров.
В тот самый длинный вечер в году мы накрыли большой стол и до одурения пили чай со сладостями.
А вечером, когда мы с Грэгом легли в постель, я крепко обвила его забинтованные ноги своими ногами и стала нежно ласкать его губы поцелуями.
-Полегче ты, ведь я раненый! – засмеялся Грэг, когда я уж лишком расходилась в своих безудержных ласках любви изголодавшейся женщины.
В этот вечер у нас не было секса. Бедняга не мог заниматься сексом – он был ещё слишком слаб. В тишине пасмурной ночи трепетавшая от волнения Руби могла слышать лишь наши поцелуи, перемежавшиеся с нежными словами любви, которые мы шептали друг другу всю ночь. Перенесенное горе и разлука сделали нас с мужем ещё ближе.
А время шло своим чередом. Из-за жестокой травмы Грэга год был потерян, как его и не было. Но мы не отчаивались. В следующую весну мы точно планировали начать свой бизнес по перевозке пассажиров из Центра в Петергоф. Это был наиболее выгодный маршрут. Презентация нашей яхты должна была состояться в День Города. Мы готовили яхту и наводили последние штрихи лоска на нашу белоснежную красавицу, украшая её бесчисленными яркими флажками, даже не зная, что они обозначают.
У меня было какое-то дурное предчувствие на этот счёт, но Грэг не захотел меня слушаться, говоря, что всё это мои бредни, и настаивал, чтобы наша «Паллада» участвовала в этом параде в качестве рекламы нашей новой семейной фирмы, тем более, что на этом параде в честь юбилея города должны были демонстрироваться лучшие яхты страны.
И вот открытием торжественного оркестра «Дефиле яхт» началось. Стояла пасмурная погода, грозившаяся разразиться серым Питерским дожём, но на душе у нас был праздник. Парад открывал боевой эсминец. Мы шли как раз позади губернаторской яхты. Это была большая честь для нас. В качестве платы за участие в параде мы обязаны были нести рекламу ненавистного мне «Сбербанка» - этой узаконенной правительством воровской организации, которая «законным» образом в одночасье ограбила нашу семью прямо посреди белого дня, после чего мой прадед преждевременно получил инфаркт и умер от переживаний по поводу потери потом и кровью заработанных денег. Теперь же мы несли рекламу этого финансового спрута, опутавшего всю экономику страны и всевозможным обманом выкачивающую деньги из наших малограмотных в законах граждан (быдла). Но какая нам была до того разница, чью рекламу мы несли на своих парусах! Какое нам теперь было дела до какой-то корпорации воров, убившей моего прадедушку! Главное, что наша мечта сбылась - мы были богаты, независимы, у нас был свой бизнес!
Когда –то о таком я могла грезить лишь в своих самых смелых снах. А теперь, как в сказке, у меня было все – и муж-миллионер из Флориды, самая настоящая роскошная яхта, прехорошенькая дочка и собственный дом моей мечты с яблоневым садом. Большего я и желать не могла! Это был мой день!
Белоснежные столпы фонтанов, бьющих прямо из воды, окрашивались в разнообразные цвета праздничной люминесценции. Лазерные лучи прямо в небе рисовали причудливые картины, которые переходили одна в другую: вот летящие птицы превращались в шары, над шарами возникали львы, катящие их мощными лапами, но вот они расплываются в обесформленную массу, и из них возникает небо, оно расходится, а из-под воздушных облаков вырисовывается черный силуэт «Сумеречного Ангела», освещённого яркой луной. Словно добавляя торжественности зрелищу, звучит гимн Глиэра.
Восторженный быдлолюд криками приветствовал залпы салютов, озарявших небо разноцветными брызгами. Я гордо махала рукой Петербуржцам, стоящим на набережной. Мне отвечали взаимностью.
«Господи, сколько людей! Сколько ещё людей в этом вымирающем городе! Сколько семей в этом прекрасном городе живут за чертой бедности? Семьдесят? Восемьдесят процентов? Даже невооружённым глазом видно, что люди плохо одеты. Их лица измучены. Почему так не справедливо?! Как можно жить бедно в таком прекрасном городе? Неужели, если бы я тогда не рискнула поехать во Флориду, я была такая же, как они? Я не была бы здесь, на этой прекрасной яхте, я толкалась бы там, в этой толпе быдла, с бутылкой дешёвого пива, и восторженно орала при каждой вспышке салюта, словно мне за это отваливали денег. Толкалась и орала бы от радости и истерики, потому что это была единственная отдушина в этом бесконечном полунищем существовании! А какая-нибудь другая, и более удачливая и красивая, плыла бы на этой прекрасной яхте вместе с моим Грэгом и махала мне рукой».
США, Флорида, Таллахасси
Коди Барио, губернатору штата Флориды, не спалось. Несмотря на то, что рабочая неделя закончилась, настроения не было. Сегодня его снова вызывал президент, и этот визит отдавался привычной тягучей болью в прямой кишке. Его тошнило…Тошнило от собственной ничтожности и унижений, которым подвергал его старый дряхлый извращенец, пользуясь тем, что он даже не мог ответить ему. Они с президентом в одной связке и выход из неё только один – смерть.
«Так больше не может продолжаться, не может». Коди схватился за голову и, словно раненый зверь, заметался по комнате. Наконец, он остановился, будто размышляя над чем-то. Он достал из верхнего ящика пистолет и с наслаждением приставил его к виску.
«Проститутка», - проговорил он сам себе, и, улыбаясь своему омерзительно привычному отражению в зеркале, спустил курок. Раздался противный треск. Осечка! Коди скинул магазин пистолета - он был пуст! Губернатор громко расхохотался.
-Ха-ха-ха! Подонок, ты позаботился и об этом!
Услышав, что губернатор разговаривает с кем-то, в комнату вбежала охрана.
-Всё в порядке, господин губернатор?
-Да! Убирайтесь отсюда, я хочу спать! Впрочем, постойте, у вас есть какое –нибудь снотворное? Голова раскалывается.
-Сэр, может быть, позвать вам врача? – услужливо залепетал охранник, у которого на этот счет были специальные инструкции от президента.
-Не надо врача! К черту врача! Я же сказал – никаких врачей! Я просто хочу снотворного! Обыкновенного снотворного!Я хочу вырубиться, вам понятно! – его злобный крик перешёл в истерику. –Дайте немедленно какого-нибудь снотворного!
-Извините, сэр, но без предписания врача нельзя, это приказ.
-Чей приказ?! – заревел Коди, набросившись на охранника.–Впрочем, не надо говорить, я догадываюсь чей, - добавил он про себя. Убирайтесь! – Взгляд Коди упал на кобуру пистолета, висевшего на поясе у охранника. - «Этот то уж точно заряжен», - внезапно промелькнула у него мысль. – «А что если взять пистолет у него? Просто остановить и взять у него пистолет», - Стой! – скомандовал Коди. Охранник остановился.
-Угодно ещё чего-нибудь, сэр?
Наступила мучительная пауза. Коди тупо смотрел на кобуру, где лежал заряженный пистолет, и мучительно понимал, что ТЕПЕРЬ он не сможет сделать этого.
-Ничего, оставьте меня одного.
-Есть, сэр, - облегчённо выдохнул охранник.
-Сегодня, наш нежный Малютка, совсем не в духе, - испуганно прошептал первый охранник, как только вышел из дверей губернаторской спальни. – Прямо какой-то ненормальный.
-Наверное, напудил себе в штаны после встречи с президентом, когда тот заставил отчитаться за бабло вбуханное в восстановление Флориды.
-Должно быть, сегодня Большой Сэм хорошенько отодрал его задницу, -с многонамекающей усмешкой поддакнул третий. Вот уже все трое не выдержали, и в коридоре раздался дружный гогот.
Интимные отношения губернатора Флориды и президента были притчей во языцех, своеобразным секретом Полишинеля*.
«Монроу стрит. Монроу стрит. Какое забавное совпадение. Мерлин Монроу тоже была любовницей президента».
- С днём рождения, мистер президент, с днём рождения, - запел Коди тоненьким женским голоском. –Ха-ха-ха! – «Генерал Монро не мог бы даже подумать, что на улице, названной в его честь будет жить Коди Барио –губернатор Флориды и личный любовник президента. Ха-ха-ха! Тоже мне Мерлин Монро! Интересно, как он избавится от меня, когда я ему надоем. Тоже всунет мне в задницу барбитурат? Нет, для губернатора Флориды придумают что-нибудь особенное! Этакое!...Современное», - губернатор многозначительно повертел руками. –Э-в-та-на-зи-я, - произнёс он по слогам. Коди достал ноутбук, автоматом набрал слово - «Э-в-та-на-зи-я». – «Ага. Назия-тошнота. Эвта - без. Эвтаназия –добровольный уход из жизни. Обычно применяется к смертельно больным людям, чтобы прекратить их страдания…Без тошноты. Как здорово. Эвтоназия – это всё равно, как самоубийство, но только без приставки «само». И никто не догадается. Сегодня от инсульта скоропостижно скончался губернатор Флориды, Коди Барио…Мы все скорбим…Арлингтонское кладбище…Флаг на гробе… Фальшивые слёзы лицемеров…Бедная моя матушка – единственная, кто будет искренне плакать на моих похоронах», – растрогавшийся Коди отставил ноутбук, чтобы приготовить себе кофе с коньяком. Отхлебнув глоток оживляющего напитка, он снова продолжил, свои изыскания в Интернете.
Когда Всемогущего Повелителя Флориды одолевала бессонница, а это обычно бывало, если у него случались неприятности, он просиживал задницу в Интернете ночи напролёт, чтобы хоть как-то успокоить себя. - «Новости. В Санкт-Петербурге проходят празднование Дня Города», - это новость немного обескуражила Коди. –«Что за х…нь! Какой еще День Города?» - Коди не мог ничего понять, ведь он сам родился и вырос в Петербурге, и никак не мог взять в толк, с чего это его жителям вздумалось праздновать День Города в конце мая, когда днем основания Пита является одиннадцатое июня. Ах, да, как же он мог забыть- есть ещё и тот, русский Петербург. «Та русская сучка тоже была из Петербурга», – вдруг, явственно вспомнил он. О, лучше бы он убил эту подлую тварь, тогда, в её постели!
Коди явственно представил, как он перерезает её хрупкую белую шейку, и как она, захлебываясь кровью, молит о пощаде. «Молилась ли ты на ночь Дездемона?!!!» - Умри, сука, умри! –собственный крик возвращает его в сознание. Он снова в своей усадьбе на Монро Стрит, в своей огромной темной спальне, а перед ним мерцающий экран. –«Что ж, посмотрим, как эти русские веселятся».
Полупьяный от бессонницы, Коди жмёт на стрелку видео и, водрузив ноги на письменный стол, начинает тупо созерцать экран, потягивая терпкий напиток через соломину.
Вдруг, он поперхнулся, и, вскочив со стула, с размаху опрокинул кружку с горячим кофе себе на брюки.
- Этого не может быть! – воскликнул он…
Коди просматривал ролик раз за разом, ещё и ещё. Ошибки не было – это «Жемчужина Флориды». Он мог узнать эту яхту из тысячи! Пусть несколько видоизменённая, но эта была она – его роковая яхта, его украденная «Жемчужина». Но как могла она очутиться там, в России?! Это было необъяснимо! Ведь все суда погибли в той катастрофе! Они не могли выжить тогда, потому что у них попросту не было ни единого шанса остаться в живых при ударе гигантской волны. Ещё более необъяснимым казалось, что они могли пересечь океан. Но это была она – «Жемчужина Флориды»! Он узнал бы теперь её из тысячи. Отрицать это – значило не верить своим глазам. И хотя на экране она промелькнула лишь какую-то секунду, но и сотой секунды ему хватило, чтобы признать эту яхту.
«Черт побери, если эти преступники хотят скрыться в жопе у самого дьявола (так он называл Россию), то я достану их и оттуда, не будь я сенатор Коди Барио». Размахнувшись, он с силой ударил кулаком по столу и захлопнул ноутбук.
Глава сто сорок восьмая
Призрак белой ночи
Наши дела пошли хорошо. Как и всякое новое дело, ведшееся с должной аккуратностью, оно вскоре начало приносить доход. В первый же день мы заработали столько, сколько я не зарабатывала за полгода честных трудов на самом высокооплачиваемом месте, где мне доводилось работать «на дядю». Деньги вскружили мне голову, как молодое вино. Я забыла обо всём на свете. Хотелось только зарабатывать и зарабатывать, больше и больше. Общеизвестно, чем больше ешь, тем больше тебе хочется….
В белые ночи туристов было как никогда много. Грэг водил яхту, а я вела экскурсии, рассказывая иностранным туристам о достопримечательности нашего города.
Это было потрясающее ощущение – работать на себя и зарабатывать! Мы были настоящими звёздами на Неве. Многие знаменитости стремились прокатиться на нашей яхте. На ней устраивались самые шикарные банкетные вечеринки на воде, так неизъяснимо любимые нашей депутатской Питерской знатью.. Как говорится, было бы корыто…
Почему бы и нет, раз за это хорошо платили. Но больше всего мне нравилось водить экскурсии, это не давало моему мозгу застояться. Кроме того, я имела возможность знакомиться с интересными людьми города. Как заядлые трудоголики мы работали на износ, думали о будущем, даже не представляя, что над нами уже нависла страшная беда.
В мой день рождения, мы решили не работать, а провести всей семьёй «на фонтанах», тем более что в этом году День Петергофа как раз совпал с моим днём рождения.
В эту волшебную летнюю ночь фонтаны открыты круглые сутки, а ожидавшаяся к вечеру кульминация праздника обещала разразиться безумными фейерверками Большого Каскада. О, как хотелось мне увидеть это великолепие огненных брызг, золота и воды. Ведь, когда я была бедна, я ни разу не смогла позволить себе это «роскошество».
- Да, Грэг, когда-то для меня, этот парк был чем-то вроде Диснея. Мы с мамой брали абонемент на целое лето и ходили сюда каждое воскресенье. А теперь здесь гуляет моя дочь. Правда здорово?!
-О, это куда лучше, чем Дисней, только вот здесь ничего не понятно. Вот, к примеру, что значит эта тётка, что льёт воду из кувшина?
-Это знаменитая чёрная вдова - царица Данаида, которая в наказание за убийство своих мужей, обречена вечно наполнять бездонную бочку кувшином.
-Страсти господни! – воскликнул Грэг, соскочив с мраморной скамьи, будто опасаясь, что «страшная тётя» огреет его ненароком своим кувшином сверху. Как говориться, «семь бед – один ответ». –А по виду не скажешь, вполне приличная дама и даже очень ничего, - заключил Грэг, недоверчиво косясь на голоногую статую…
-Ой, добрый лёва! - закричала Руби, и полезла на спину льву, сидящему напротив Египетского павильона.
-Ну, и глупая же морда у этого льва, - рассмеялся Грэг. – Руби сделай такую же мордочку, как у льва. - Лицо Руби расплылось в улыбке, - …снимаю.
-Теперь слезай, а то простудишь попку, - поторопила я дочь.
-Не хочу, я хочу, чтобы лев меня покатал! - заныла Руби.
-Он же каменный. Он не поедет.
-Нет, он поедет, если дать ему много денег!
-Руби! – С боем и криками мне пришлось стягивать Руби со льва. – Вот, несносная девчонка!
-Ой, там, там! – Руби спрыгнула со льва и побежала к Музыкальному фонтану, где пудель Фаворитка, больше похожая на мопса, чем на пуделя, вот уже более трехсот лет безуспешно гоняется за утками. Это «ав-ав», и «кря – кря», можно было слушать бесконечно. Руб и Грэг так увлеклись, бросая монетки в фонтан, что совершенно забыли о времени. А я не мешала им. Я просто сидела в сторонке на скамеечки и с удовольствием наблюдала их трогательную детскую наивность в попытке забросить «счастливую» монетку на спину уточке. «Как же всё-таки хорошо снова стать ребёнком», - подумала я про себя.
-Есть! – Грэг сжал кулак и запрыгал от радости. – Смотри, смотри, монетка на утке! – закричал Грэг. – Ай-ай, нет, опять падает! Скорее, скорее, иди сюда! Ну, вот упала, - огорчился Грэг, а я рассмеялась его детской непосредственности.
-Грэг, ты что решил перекидать все наши деньги в этот фонтан? – смеясь, спросила я, и, взяв обоих заигравшихся детей за руки, еле оттянула их от навязчивого фонтана. Впереди у нас было ещё множество чудес, которые зачем-то непременно нужно было осмотреть.
Грэг и я уже валились с ног, когда мы дошли до «Волшебных камней». Мы присели на прямо на траву и, вытянув свои больные, изуродованные шрамами и рубцами ноги, наблюдали за неугомонной Руби, у которой хватало сил отчаянно веселиться, отыскивая «волшебный» камень, нажав на который можно разбудить фонтан. Глупышка и не подозревала, что всеми «волшебными камнями» заправляет «дядька», сидящий в будке напротив, который жмёт кнопку и из камней появляются струи. «Кто не спрятался - я не виноват». По-видимому смышленая девочка таки разгадала «секрет» «волшебных камней», потому что как только вода вырывалась из земли, ловкая Руби с визгом и воплем выскакивала из фонтана, с ловкостью ручной обезьянки уворачиваясь от холодных струй.
Вот и стемнело. Парк окрасился разноцветными огнями подсвеченных брызг фонтанов. Скоро начнётся Огненное Шоу, и публика уже спешила к Большому Каскаду. Мы же никак не могли оторваться от шутих.
К Большому Каскаду мы шли по Фонтанной Дорожке, каждую минуту рискуя быть облитыми с ног до головы. Риск вымокнуть прибавлял веселого задора. Мы весело смеялись, когда в очередной раз, поддавшим нервам, кто-нибудь из нас бросался бежать из-за «ложной тревоги». Фишка этой шутихи заключалось в том, что никто не знал, когда фонтанам вздумается заработать.
Вдруг, моё сердце сжалось от неприятного ощущения. Мне показалось, что из-за спины на нас кто-то пристально смотрит. Инстинктивно я оглянулась через плечо и увидела …губернатора. Я вскрикнула от ужаса, и в ту же секунду целый столп брызг накрыл меня с головой. Толпа с криком бросилась врассыпную. А когда струи спали – я увидела, что больше никого рядом не было.
-Ну, что приняла душик? – послышался насмешливый голос Грэга. –Что с тобой, Лили?! Очнись! - Грэг толкал меня в плечо, а я продолжала стоять, как истукан на том же месте.
-Я видела его.
-Кого?!
-Губернатора.
-Этого не может быть! Губернатор мёртв, мы сами убили его!
-Барио был здесь. Он стоял здесь и смотрел на меня, - еле шевеля губами от страха произнесла я.
-Погоди, может, ты с кем-нибудь перепутала?! Здесь такая толпа, ты наверняка приняла за Барио кого-нибудь похожего. Вот и всё.
-Нет, это был он, говорю же это он! Эти глаза я никогда не забуду! Один глаз у него мёртвый!
-А рука? У него была рука? – растерянно спросил Грэг.
-Я не разглядела. Он был в какой-то черной куртке. Кажется, была рука. Я не знаю, он был в перчатках и в бороде!
-В бороде?! Но вот видишь, это не он.
-Глаза, я узнаю их из миллиона! Это были ЕГО глаза!
-Руби! Где Руби?! – вдруг спохватился Грэг.
-Я думала, она побежала с тобой, - испуганно пролепетала я.
-Нет, она осталась с тобой!
-О, боже! - меня осенила страшная догадка. Я бросилась бежать по парку и кричать, что было сил:
-Руби!!! Руби!!! – но её нигде не было. Мы метались между деревьев, набрасывались на прохожих.
-Девочка, вы не видели девочку?! – все с ужасом отскакивали от нас, принимая за сумасшедших, которые призывают кого-то зарубить их. Дочери нигде не было. От отчаяния я закрыла лицо ладонями и громко зарыдала прямо посреди толпы.
-Это вы ищете девочку? - раздался грубый голос над моим ухом. Я подняла глаза, это был старик. Его лицо показалось мне знакомым, но я никак не могла вспомнить, где я видела его. – Она у «ёлочек».
-У ёлочек? Каких ёлочек?- не расслышала я, как старик скрылся из вида, будто его и не было.
«Ёлочки», что значит «ёлочки», фонтан «ёлочки», - вдруг, мелькнуло у меня в мозгу. – «Конечно, она у фонтана». Я бросилась туда, и точно, Руби была там и играла с маленькими струйками, выходившими из каждой иголки деревца.
-Руби!!! – я бросилась к дочке и крепко обняла её. В руках Руби была какая-то чужая кукла.
-Что это?!
-Кукла, мне подарил её один дядя, - тоненьким голоском спокойно ответила Руби.
-Какой дядя?! - побледнев, спросила я, нагнувшись к дочери и взяв её за плечи.
-Он не сказал, как его зовут. Дядя просто спросил сколько мне лет. А потом подарил куклу.
-Брось её, брось! –закричала я на дочь.
-Н-е-е-е-т!- захныкала Руби. – М-о-я-я-я! – Со злости я рванула эту дорогую и нарядно расфуфыренную куклу и выбросила в кусты, как простую тряпку. У Руби началась настоящая истерика.
-Я куплю тебе другую куклу, - начала успокаивать я Руби. –А сейчас нам надо обратно на яхту.
-А как же феерическое шоу? Мы что, не будем смотреть салюты? – скорчив обиженную мордашку, совсем как ребенок залепетал Грэг.
-Какое шоу?! Ты не понял, Грэг, мы должны сматываться из России!
-Куда?! – глаза Грэга испуганно смотрели на меня, словно я внезапно спятила с ума.
-В Финляндию!
-В Финляндию, ты с ума сошла! Здесь у нас дом, бизнес, а что там?!…Хватит, я не желаю больше бегать, как трусливый заяц из-за твоих бредней насчет ожившего губернатора!
-Это не бредни! Я видела его глаза! И потом, кто подарил ей эту куклу?!
-Мало ли какой придурок! Просто ему понравилась наша девочка, и он подарил ей Барби. Разве кому может не понравится наша дочурка?
-Но это коллекционная Барби! Таких дорогих кукол не дарят маленьким девочкам на улицах!
-Черт тебя подери, Лили, мы выбросили её, и прекрати заливать об этой долбаной кукле!
-…ладно, забудь обо всём. Завтра мы выходим на работу. Но мы все равно должны проверить эту версию…
…проверяй если, кроме этого, тебе нечем заняться…
Звуки наших спорящих голосов исчезали в дали. К валявшейся в кустах сирени кукле, тут же подбежала какая-то прыткая девочка и, подобрав её, хотела бежать к родителям, как вдруг, перед ней возник черный силуэт бородатого господина.
-А ну, отдай куклу! Это не твое! – грубо прикрикнул он.
Девочка не поняла, что говорил мужчина, потому что он говорил «не по-нашему», но, подняв голову на незнакомца и увидев его мертвенный невидящий глаз, смотрящий будто сквозь неё, со страху выронила куклу и бросилась бежать прочь от странного господина.
Я старалась успокоиться, но спокойствие никак не шло мне в голову. Я не могла забыть этого взгляда. Возможно, всё это мне померещилось. Сказалось напряжение последних дней, да и усталость дала о себе знать. Хватит, Грэг прав, надо выкинуть всю эту ерунду из головы! Оттуда никто не возвращается. Когда мы сбрасывали его в воду, он был мертвее мёртвых и даже уже начал окоченивать…Труп он и есть труп. Проклятие, почему у нас нет Интернета, а то бы я проверила эту информацию. А всё это капитан Грэг: «Мы должны жить в реальности, а не в виртуальном мире». По-видимому, Интернет, в котором он провел свою одинокую холостую юность, достал его до печенок. Вот почему у нас в доме не было даже телевизора. Дом был нашим храмом покоя, и мы не желали оскорблять его вторжением извне какой бы то ни было негативной информацией, которой словно канализационный отстойник изобилуют наши СМИ….Я не могла заснуть и долго ворочалась в постели.
-Почему ты не спишь? – прошептал Грэг.
-У меня из головы никак не выходит тот случай на «фонтанной дорожке»…
- Прекрати!
-Я должна буду сама пойти в Интернет - кафе и проверить…
-Завтра утром у нас экскурсия, мы должны подготовить яхту. Живи настоящим и не думай об ерунде.
-Грэг, я видела его, я не сумасшедшая!
-Расслабься, детка, ты очень напряжена. – Грэг стал массировать мне шею. Сильные и настойчивые движения его худых пальцев приводили меня в приятный транс. – О, Грегги, ты волшебник, – радостно застонала я. Головные боли мгновенно прошли, уступая томному теплу его потных шершавых рук. Больше ни о чём думать не хотелось. – Ниже ещё ниже, - молила я Грэга. Мне хотелось, чтобы он сделал минет пальцами.
-Я не могу, тут Руби, - словно понял мои мысли Грэг.
Тепло сладострастия уже разливалось внизу моего живота. Я не могла остановить свою страсть и принялась целовать Грэга.
-Здесь Руби, - повторил Грэг. – При ребенке нельзя.
-Пустяки, она спит. Давай закроемся одеялом, и она ничего не увидит…
-Довольно, грубо оттолкнул мою руку Грэг, - я не хочу заниматься этим при Руби!
-Руби, Руби, везде между нами встревает она! Милый, ты что издеваешься, мы не занимались сексом почти целых два года! И всё из-за Руби! Из-за неё… Я скоро сойду с ума из-за неё. Мало кто из нормальных людей, сможет вытерпеть столько!
-Тише, разбудишь Руби, - Грэг положил палец мне на губы, а я стала сосать его.
- Жалкий импотент, - прошептала я на ухо, лаская его мочку языком.
-Не зли меня, детка, а то у меня мозги поедут! – рассерженный Грэг навалился на меня и прижал к подушке. Я стала ласкать губами его лицо. – Нет, не здесь.. Идём лучше в ванную, там то Руби точно не засечёт нас.
Грэг подхватил меня под колени и отнёс в ванную. Здесь было тихо, тепло и сыро. Мы включили теплый душ, и теплые струи стекали по нашим разгоряченным телам. Это мне напомнило тогда, когда я в первый раз испытала оргазм в нашу последнюю ночь в маленьком домике на болотах Флориды.
-Ты что, хочешь расчленить меня здесь, маньяк? – засмеявшись, спросила я.
-О, да! – воскликнул возбужденный Грэг.
–И как ты собираешься проделать со мной это здесь?
-Сейчас увидишь, иди же ко мне, детка. Ближе! - задыхаясь от возбуждения, Грэг резким движением раздвинул мне ноги и приподнял на руках. Резкая боль в ногах, заставила его тот час же опустить меня на пол. – Не получится, - вздохнул он. Ты слишком тяжелая.
-У меня есть идея получше, - улыбаясь, сказала я. – Я села на край ванны и обхватила талию Грэга ногами.
Мы снова занимались любовью! Сначала медленно, а потом всё быстрей и быстрей. Грэг с силой сжимал мои ягодицы своими шероховатыми, колючими пальцами и укачивал меня на жилистых руках. После двухлетнего перерыва мы были ненасытны друг в друге, как два изголодавшихся пустынных скорпиона, и жаждали наслаждений. Вдруг, крик Руби прервал наши наслаждения в самом разгаре.
-Мамми, паппи, откройте мне страшно одной в темноте!
-Нет, Грэг, не останавливайся, умаляю тебя, не останавливайся! Не слушай её! Ей нужна причина! Она уйдёт! Уйдет, как только поймет, что мы не обращаем на неё внимания! - задыхаясь от экстаза, шепнула я на ухо мужу.
-Мамми , паппи, мне приснился медведь, он хотел сесть меня!
-Нет, я так не могу. - Прервав ласки, Грэг небрежно оттолкнул меня и, поспешно натянув брюки, бросился спасать свою дочку от вымышленного ею же медведя. В этот момент, мне хотелось разорвать Руби на мелкие кусочки. «Импотент», - только вздохнув, добавила я про себя.
Налив полную ванну теплой воды, я со злости всыпала целый пакет соляной пены и блаженно погрузилась с головой в образовавшуюся содо- мыльную пену. «Интересно, если я вот так не буду дышать, я умру?» - задала я себе вопрос на досуге. Я попыталась задержать дыхание, но воля к жизни заставила меня всплыть, чтобы глотнуть воздуха. Смыв с себя пену, я отправилась в спальню. Руби и Грэг уже спали и уже видели десятые сны. От Грэга все еще несло кисловатым запахом спермы и пота.
-Ну-ка, Рублик, подвинься, - я нежно придвинула Руби к себе и потеплее накрыла маленькую соперницу одеялом. «Что ж, в белые ночи можно встретиться с призраком. Мало ли похожих людей по обе стороны Атлантики. Говорят, в Петербурге дни белых ночей можно встретить, даже самого себя. И тот, кто встречает призрак самого себя – умирает, потому что твоя смерть выглядит точно так же, как ты. Так что мне повезло, я встретила не саму себя, а всего лишь призрак убиенного мною Губернатора. Что мне сделает призрак Барио, когда он мёртв?» Больше мне не о чём не хотелось думать, я закрыла глаза и тут же уснула. Часы все так же отбивали время тик-так, тик-так. Кто ж мог знать, что эта ночь - наша последняя ночь…
Глава сто сорок девятая
Арест
Утро выдалось тёплым и солнечным. В такое утро забываешь про все случившееся вчера. Капитан Грэг прав…Как всегда. Прочь тревоги – нужно жить дальше. Каитан, капитан улыбнитесь, ведь улыбка – это флаг корабля…нашего семейного корабля, в котором мы дрейфуем по жизни.
Утро -мой маленький наркотик, который помогает забываться. Утро - маленькое начало новой жизни, и каждый раз с утра я начинаю новую жизнь.
Мы как обычно пили сладкий молочный кофе. Этот день не предвещал ничего трагического.
Отправив Руби в детский сад, мы поехали в порт, чтобы приготовить нашу белоснежную малышку к предстоящим выходным. Всё шло как обычно –мы спустили трап и уже собирались подняться на яхту, как вдруг, из-под припаркованных рядом машин, которых я поначалу даже не заметила, выскочили несколько человек в спецформе. Всё случилось в момент молнии, так что в первую секунду я даже не смогла понять, что произошло. Скрутив руки, нас уложили лицом в асфальт. На Грэга одели наручники.
Мы не сопротивлялись. Всё случилось слишком неожиданно.
Мы даже не спрашивали, за что нас арестовали. Мы знали за что. Появление губернатора всё объясняло. Теперь оба поняли, что губернатор жив, но было уже слишком поздно.
Майор милиции отдела по борьбе с экстремизмом по Центральному Округу (так он себя представил) защелкнул наручник и, приковав мою руку к своей, повел меня к служебному ВМВ. За Грэгом подъехал милицейский Газик. Я поняла: нас собирались вести отдельно.
Когда побледневшего от страха Грэга сажали в машину, он повернулся и посмотрел на меня испуганными, как у ребёнка глазами. В эту секунду в мою голову ударило ясное осознание, что я вижу лицо Грэга в последний раз. Нечеловеческими усилиями я рванула из машины, и, вцепившись в дверцу, заорала:
-Грэ-э-э-г!!! –в ту же секунду лицо Грэга навсегда скрылось в дверях арестантского возка.
Моя голова была словно в тумане. Я не понимала, что происходит со мной в данный момент, куда меня везут, и кто эти люди. Я думала только о Грэге. В голову бил только один вопрос: «Что теперь будет с Грэгом?» (О Руби я почему-то уже не думала).
Чтобы не произошло, я решила молчать. Молчать до конца, даже если меня станут убивать. Так было лучше всего…
Сразу же после моего ареста меня отвели в комнату для допросов. Я плохо помню, что происходило потом, когда меня привезли на место. Помню только, что мне задавали какие-то вопросы, потом начали уговаривать, угрожать, упрекать в чём-то– но на каждый их выпад или уловку я отвечала неизменным молчанием. Железная боль в голове блокировало моё сознание. Ничего не соображая от боли, я просто смотрела, как двигаются губы допрашивающего меня прокурора и молчала. Молчала, потому что так решила я. И ничто не смогло сломить меня в моём решении чтить сей незыблимый кодекс мафии до конца*.
Погрузив себя в искусственную прострацию отсутствия, я будто не слышала о чём он говорил, его речь превратилась в бессмысленный гул человеческих звуков, из которых я не могла выделить ни единого внятного слова. Не желая отвечать, я тупо смотрела в одну точку между зубов говорящего и думала только о Грэге. «Наверное, его там сейчас избивают».
Словно навязчивая муха в голове крутилась одна и та же мысль: «Больше я никогда не увижу его». От звука голосов в голове нарастал все сильней и сильней, превращаясь в невыносимую боль. Кто-то выключил свет в глазах. Лица и предметы – все слилось в потухающую серую массу. Меня больше не было здесь, я была далеко в своём внутреннем мире, имя которому смерть.
Крепкий запах нашатыря ударил меня в нос. Люди в белых халатах за чем-то вернули мне сознание. Вернули за тем, чтобы я снова могла дышать и видеть. Зачем? Ведь я всё равно больше не смогу видеть его.
Поняв, что добиться показаний от меня не возможно, меня, наконец –то, оставили в покое. Я выиграла эту моральную битву. Больше меня не допрашивали…
Глава сто пятидесятая
Неформальный лидер
После двух суток почти непрерывного допроса задержанного втолкнули в переполненную камеру следственного изолятора. В крошечной, душной камере, до потолка запруженной в три яруса грязными нарами, «набилось» двадцать человек. Сорок глаз одновременно уставились на вновь прибывшего новичка.
У него не было никаких шансов выжить. Стоило ему произнести хоть слово по-английски, и сокамерники растерзают его в клочья. Грэг понимал это. Он выбрал наиболее верную тактику… Он молчал.
Несколько человек дюжих парней, синих от наколок, встали с своих нар и угрожающе пошли на Грэга. Грэгу всё равно было, как умирать - стоя, сидя, лёжа. Он предпочёл сделать это наиболее удобным способом, если учесть, что предыдущие двое суток он почти не спал.
Грэг спокойно расстелил матрац возле дверей камеры и, закрыв глаза, лёг спать, вытянувшись во фронт. Единственное о чем он просил своего «Господа Всемогущего», чтобы это поскорей закончилось. Он не хотел умирать долгой и унизительной смертью. Его выходка произвела должное впечатление на русских сокамерников, озадачив все двадцать голов иррациональностью поведения новичка.
-Изготовился, - пояснил кто-то смеясь.
-Знает падла - лежачего не бьют.
-Может, спеть ему колыбельную, - рассмеялся кто-то.
-Эй, парень, как тебя зовут?!
Грэг не отвечал, ПОТОМУ ЧТО НЕ МОГ НИЧЕГО ОТВЕТИТЬ. Ему не оставалось ничего другого, как изображать из себя спящего.
-Ты что, глухой! Отвечай, когда с тобой разговаривают порядочные люди!
- Ничего, сейчас мы его поднимем, – увесистый кулак навис над лицом Грэга.
-Стой!
-Но, папа, этот тип явно нарывается… - здоровенный детина заскулил, словно щенок перед маленьким сухим старичком.
-Я сказал не трогать его! - сурово произнёс небольшой лысый человечек, похожий на Ленина. – Грэг Гарт?
Удивлённый Грэг, поднял голову с лежанки.
-Меня зовут Грэг Гарт, - едва произнёс он, удивляясь.
-Ты, придурок, чё, совсем забыл, свой родной русский язык?! – Здоровенный детина взял Грэга за подбородок, но тот резко отдёрнул его руку. –Смотри-ка ты…ещё рыпается, гад.
-Я сказал, не трогать его! – закричал лысый человечек и спрыгнул с нар. (По-видимому, он был здесь главным авторитетом (дедом)), - он свой чувак.
-Извини, папа, но я просто не выношу, когда начинают выпендриваться и говорить по-английски.
-Лопни мои яйца, это тот парень из Флориды, что вздрючил тамошнего губернатора! – воскликнул худой очкастый парень, похожий на Гарри Поттера, разве что, немного лысеющего. Его здесь так и звали Гарри Поттер, потому что и имя у этого парня было подходящее –Гаврик. (Среди матерых уголовников он славился, как интеллектуал-интеллигент, потому что грабил банки через домашний компьютер).
-Но какого х..на он делает здесь?
-Послушай, Программист, кажется, это ты разбираешься у нас в компьютерах – стало быть, варишь у нас латынь?
-Ну, типа да, немного – почёсывая лысину, замялся тот.
-Спроси его, какого х…на этот американский петух делает у нас.
-Типа…,- сплюнув из себя сей новомодно-новорусский артикль, очкастый паренёк, стал усиленно теребить переносицу очков.
-Не зли меня, Гарри, - не добро проворчал папа, видя умственные метания Программиста.
-Что за х…нь? Что ты здесь делаешь? – наконец, выдавил из себя Гарри на жутком английском.
-Сижу, - просто ответил Грэг.
-Сидит, - выдохнул Гарри Поттер, протирая вспотевшие от напряжения очки.
-Вы, оба, кончайте делать из меня лоха! - начал разражаться маленький человечек. – Я и так вижу, что он сидит! Ты спроси его, за что сидит.
Гарри снова напряг свой лоб, на котором выступили две капли пота, но Грэг прервал его мучения и ответил по-русски:
-Я - пират.
Внезапное признание Грэга заставило всех девятнадцать человек грохнуться со смеху. Беззубые рты некоторых зеков растянулись в страшных улыбках, другие, молодые ребята, лишь грустно улыбались. Хохотал кто только, как мог. Серьёзными оставались только двое – сам Грэг и папа-пахан.
-Нет, он точно ненормальный! – послышались восклицания.
-Случай, придурок, уж не хочешь ли ты сказать, что ты у нас пират Балтийского моря. Ну, сундук мертвеца, бутылка виски…и всё в таком роде…
-Грэг Воробей…! - ревя от смеха, неожиданно пошутил кто-то.
-Точно, мы будем звать этого педика Грэг Воробей.
-Добро пожаловать к нам на нары, Грэг Воробей, - сделав притворный реверанс в сторону Грэга, начал выпендриваться какой-то шут (по-видимому, один из старавшихся угодить «папе» тюремных «шестерок»).
-Не бойся, малый, иди к нам, у нас тут пидеров нет, если ты только сам не захочешь, – послышался грубый смех из-за угла.
Но на Грэга эти слова не произвели никакого впечатления. Он продолжал смотреть, не понимая, что могло вызвать столь бурное веселье среди его сокамерников.
Лысый человечек, похожий на Ленина, звонко ударил по столу лохматой хомячьей лапкой, и смех тут же прекратился.
-А ну, захлопните свои варежки! Грэг говорит правду! Сами вы лохи!
-Папа прав, -поддакнул в защиту Грэга Гарри. - Газеты читать надо!
-Мы здесь не в избе-читальне, а в тюрьме. Здесь не тебе Интернет-клуб, очкарик. Рассказывай, что знаешь об этом деле, а не то мы запихнём твои стекляшки тебе в задницу!
-В Интернете писали, что этот парень замочил пять человек в одном месте, за то, что они хотели отобрать его яхту, а потом побросал трупы в воду! Губернатор, гад, выжил.
-Ни х..на себе!
-Говорят, будто бы губернатор ихнего Штата стал ухлёстывать за его бабой, а когда та отказала ему, отобрал у них дом и яхту, выбросив его с женой на улицу. Я читал в Интернете, - довольно подтвердил Гарри Поттер.
-Вот мудак этот их губернатор!
-А вы не замечали такую закономерную дрянь: мудаки всегда выживают! - философски заметил кто-то.
-Дерьмо не тонет, -поддакнул ещё один грустный философский голос из-за угла.
-Но парень не стал терпеть, - продолжил Гарри. - Когда его отчим хотел продать его бывшую яхту губернатору, он замочил всех, кто находился на яхте во время сделки, включая губернаторшу, которую потом вылавливали из моря по кускам, и смылся с кругленькой суммой на своей бывшей яхте вместе со своей бабой. Теперь он здесь, если это он. Вот и всё, что я знаю.
-Но этот парень иностранец. А для долбанных американосов у нас специальные тюрьмы повышенной комфортности. Какого х..на этот парень делает вместе с нами?
-Спроси его сам, если сможешь.
-А может он выпендривается, никакой он не Грэг Гарт. Врезать ему по его американской морде, так враз вспомнит русский.
-Почему вы в русской тюрьме, а не в специализированной тюрьме для иностранцев? – выдавил, наконец, из себя Гарри.
-Сам не знаю. Менты настойчиво рекомендовали мне эту тюрьму, а я не смог отказаться от их предложения, - мрачно пошутил Грэг, трогая разбитую скулу. – Придётся погостить тут у вас, пока меня не экстрадируют во Флориду.
-Что за базар он там несёт?!
-Грэг говорит, что менты направили его сюда, пока его не отправят на родину.
-И что тебя ждет в Америке, парень?
-Электрический стул, - спокойно ответил Грэг, и, растянувшись на самодельной кровати, закрыл глаза и тут же уснул.
Предстоящая смертная казнь Грэга снискала у всех сочувствие к этому тщедушному пареньку, осмелевшему бросить вызов против всемогущего сенатора Флориды. Над ним будто навис священный ареол неприкосновенности. Больше Грэга никто не трогал. Более того, уважение авторитетов снискала ему славу неформального лидера, души компании, с которым все хотели общаться, хотя не знали и слова по-английски.
Глава сто пятьдесят первая
Сирота
Когда Руби объявили, что её родители разбились в машине, она не поверила. И с детским упорством продолжала твердить, что у папы и мамы нет никакой машины, а есть только яхта и, с детских слов Руби, «на ней можно только утонуть».
С момента, как её привезли в детский дом, Руби тверда решила бежать, хотя не толком не представляла, как добраться до дома. Но умная девочка твердо помнила адрес наизусть и надеялась спросить дорогу в первой же справочной службе. Где находится эта справочная служба, она тоже не знала, но это было не важно. Главное – любыми способами вырваться отсюда.
Вот уже несколько дней она обдумывала план побега. «Для начала нужно запастись продуктами». Так всегда говорила её мать, когда они собирались в очередное плавание. Руби стала прятать кусочки хлеба под матрас. Ночью сухие крошки елозили по её телу, но Руби мученически терпела, радостно глядя, как на глазах прибавляют её «запасы». С каждым завтраком, обедом и ужином хлеба становилось ещё больше. Наконец, сухих корок накопилось столько, что они едва умещались в рюкзачок Руби, доставшийся ей от отца.
В эту летнюю ночь Руби твердо решила не спать. План побега был придуман ею уже давно. Она сбежит через окно спальни, когда все будут спать. Как спуститься - тоже не было вопроса. Руби спустится по креплениям трубы, как по лестнице, держась за жестяную трубу. Благо спускаться низко – всего второй этаж. Руби вспоминала, что когда то таким образом ей удалось забраться на вершину башни. Как там было здорово! Она могла видеть всё-всё вокруг! Теперь оставалось только спуститься! О внешнем периметре толстого кирпичного забора Руби как-то не подумала. Главное – выбраться наружу!
Ночью шёл дождь. Руби с трудом боролась со сном, который слеплял ей глаза. Другие дети уже данным давно спали. Руби тихонько приподнялась с скрипучей койки и достала из наволочки рюкзак с сухарями. Что-то скрипнуло. Руби вздрогнула и обернулась. Если кто-нибудь застанет её – тут же выдаст воспитателям.
Детдомовские ненавидели Руби за то, что считали её «богатой». К ней часто приходил «богатый дядя» и передавал ей умопомрачительно дорогие подарки и разные деликатесные вкусности, которыми она никак не хотела делиться ни с кем. Несколько раз ей уже устраивали «тёмную», но это только ещё больше озлобило Руби, которая вела войну против всех. Она ненавидела детдом, воспитателей, детей, считая их идиотами, общаться с которыми было просто ниже её достоинства.
К счастью, Руби не была такой мямлей, как я. Это был не тот маленький затравленный зверёк, над которым издевались все, кому было не лень. Это был совсем другой зверек – злой, отчаянный и мстительный. Зверёк который ненавидел и презирал всех, кроме себя.
Эта черта досталось ей от бабки Фриды. Своенравная от природы, маленькая американка Руби не давала никому спуску. Стоило какому-нибудь ребёнку обозвать её, как Руби отчаянно кидалась в бой и дралась. Она кусалась, рвала волосы, царапалась ногтями, пока её с силой не отнимали от обидчика. Избитую до крови, её часто запирали в тёмном чулане. А на следующий день начиналась всё заново. Быть в постоянном напряжении было для неё настоящей пыткой. Вот почему она твердо решила бежать отсюда. Лучше жить одной в пустом доме, чем терпеть все эти унижения от этих тупых и жирных тёток.
Сегодня была её ночь. Для побега всё было готово. Руби откинула одеяло, под которым обнаружилась верхняя одежда и кроссовки (те самые, что подарил ей «богатый дядя»). Крадучись, она на цыпочках подошла к раме и забралась на подоконник. От предгрозовой духоты окно было открыто. Тяжёлый мешок с сухарями смачно хлюпнулся в лужу – это Руби выбросила его в окно . Держась за рамы оконного стекла, Руби нащупала ногой крепления водостока. Оставалась схватиться за трубу. Пыхтя от напряжения, Руби протянула руку, пытаясь дотянуться до водостока. Дождь заливал глаза, она ничего не видела. В эту секунду она почувствовала, что нога теряет опору…. Кроссовок соскользнул с мокрого подоконника. Раздался жуткий грохот, а затем душераздирающий детский вопль.
Руби упала прямо на колючий куст шиповника. Изрядно изодравшись при падении, она сохранила все свои кости целыми и теперь лежала на медицинской кушетке, жалобно скуля от боли, когда спиртовой тампон касался её разбитых коленок.
-Это же надо было выдумать, лезть в окно, - ворчала сонная нянечка. – Вот так девка –удаль. Пыталась сбежать через окно. Даже сухари навострила. А я то думала, чего она таскается везде с этим рюкзаком, как странница убогая. Ну, как я покажу тебя завтра отцу?!
При слове отец Руби перестала плакать и подняла голову.
-Папа приедет?! – радостно подскочила Руби.
-Да, папа приедет, лежи! - раздражённо проворчала женщина, почувствовав, что она сболтнула лишнего.- Что я ему скажу?! Ну, вот, конечно, теперь под глазом будет синяк. Девочка называется. Коленки разбиты, под глазом синяк, ладони разодраны. Чего доброго, подумают, что мы тут издеваемся над детишками.
Но Руби было наплевать, о чём ворчала эта старая вредная тётка. Она знала главное – завтра приедет её отец и заберёт из этого проклятого места домой.
А завтра случилось всё не так, как думала Руби. Вместо отца опять пришёл тот же «дядя», который приносил ей подарки. Радостно вбежав в комнату свиданий, Руби оторопела от неприятной неожиданности.
Этот человек лишь напоминал ей отца лицом, но это был не её отец. Ей даже показалось, что вместо отца вырядили другого человека, чтобы нарочно надсмеяться над ней. И этот мертвый глаз, который смотрел в пустоту, он пугал Руби больше всего, заставляя трястись всем телом. Были и ещё какие-то странности в этом человеке в чёрном, которые она упорно никак не могла уловить. Он тоже, как и отец, говорил с ней по –английски, и голос его был похож на голос отца, это больше всего сбивало Руби с толку. Он что-то говорил ей, присев перед ней на колени, о чем то уговаривал, говоря, что всё будет в порядке, но Руби не верила ни одному его слову.
-Ты не мой папа! Я хочу видеть своего папу Грэга! – устав слушать слушать враньё солидного взрослого человека, закричала она в лицо господина.
-Я и есть твой родной папа. Грэг - твой приемный отец. Я, твой настоящий папа!
-Дядя – вруль, - резко по-детски отрезала Руби, и, размахнувшись, со всей детской злобой плюнула ему в лицо.
-Руби!!! – заорала директриса, но бунтарка только громко хлопнула дверью и кинулась прочь из директорского кабинета. -Господин губернатор не обращайте внимания, она немного ненормальная. Ребёнок очень избалован, она не слушается никого.
-Руби просто очень чувствительный ребёнок. Поймите, кроме неё у меня больше никого нет. Я хотел бы поговорить с вами по поводу удочерения Руби. Экспертиза ДНК подтвердила, что она моя биологическая дочь. Если вы поможете оформить мне все необходимые документы на ребёнка, ваш детский дом получит гранд в два миллиона долларов от Международного Благотворительного Фонда. Всё что вам нужно – это помочь мне вывести девочку из России. Естественно, я не хочу, чтобы это дело получило огласку. Вы меня понимаете?!
Едва Карбински перевёл слова губернатора, как директриса нервно закусила губу, и, вскочив, стала нервно бегать по кабинету. Два миллиона долларов – дело не шуточное. Даже будучи директрисой детского дома, она никогда не держала таких денег в руках. Тех жалких подачек, получаемых от государства, едва хватало на содержание детей и выплаты персоналу. Даже её зарплата директрисы могла обеспечить лишь сносное существование её семьи, дешёвенький отдых в Турции, да личного шофера из социального такси, не не более. Разве могли её удовлетворить сии жалкие привилегии, за столь нервную, изо дня в день изматывающую психику ответственную работу, работу, где за всех и за вся приходится отвечать, отчитываться перед государством за каждую выделенную копейку, за несчастных, никому не нужных детей, за выходки персонала, из-за безысходности нищенской зарплаты ворующего у этих самых детей последнюю корку хлеба… Как и всякой женщине, ей хотелось настоящей роскошной жизни. Жизни для себя. С такими деньгами можно никогда не работать. Да, за такие деньги в России идут на убийство, а тут ей их предлагают сами. Всё и сразу. Такие деньги не каждый день предлагают, быть может, это её единственный шанс, наконец, построить собственный дом, завести свое дело, и больше унизительно не отсчитываться за каждую выделенную копейку, шанс, который дается всего лишь раз в жизни но, как известно, за всё нужно платить. Риск был слишком велик, но и награда велика… И как всякий русский, занимающий руководящую должность и в ленном полупрозябании привыкший «кормиться» на теплом месте, платя своим работникам гроши, женщина была на мучительном перепутье…Как и все российские директора не слишком терзаемые себя моралью, она охотно бы продала и душу за эти деньги, но слишком уж опасное дело предлагал ей этот сенатор. Слишком серьезными последствиями для неё могло обернутся оно, если все раскроется. Провести несколько ближайших лет в тюрьме ей тоже не улыбалось.
Наконец, быстро все обдумав, директриса заговорила:
-Господин Барио, мне бы тоже очень хотелось бы вам помочь, особенно после того, что вы уже сделали для нас и нашего приюта, но, поймите, у меня тоже связаны руки. Если выплывет наружу, что я незаконно передала ребёнка на усыновлению иностранцу, мне грозит реальный срок. Поймите у нас в России запрещено усыновлять детей иностранцами.
-Но это моя родная дочь! – заревел Коди. –По-вашему, я должен оставить родную дочь в приюте, по-вашему, получается так?!
-Погодите, вы не выслушали меня до конца, господин губернатор, у нас есть ещё один вариант. Да, у нас в России запрещено усыновлять детей из детских домов, но только здоровых детей, однако наш закон не запрещает усыновить ребёнка, если тот тяжёлый инвалид, и ему срочно требуется операция за рубежом…
-Что вы несётё?! - Коди испуганно вытаращил глаза на директрису . – Моя дочь – здоровый ребёнок!- Но директриса вновь прервала его.
-Вы не выслушали меня до конца, сенатор. Со своей стороны я могу сделать так, что в ближайшее время вашей дочери может понадобиться срочная операция…
При этих словах сенатор от штата Флориды Коди Барио вскочил, как ошпаренный и схватился за стол.
-Что?! –(Его единственный глаз сделался невероятно большим).
-Конечно же, на бумаге, господин губернатор, - нервно засмеялась женщина.
-Но как это можно сделать?!
-Для начала мы положим её в больницу. В детском онкологическом отделении врачом работает мой брат. Я объясню ему всю ситуацию, и он оформит все нужные медицинские документы. Я уже всё продумала -лейкемия – вполне подходящая болезнь для нашего случая. Мы обреем малышке голову и подержим её в закрытом боксе недели две, пока мой брат оформит заявку на трансплантацию костного мозга.
-Кажется, я начинаю понимать. Но зачем всё это? Не проще ли признать моё отцовство здесь и вывести девочку законным образом…
Директриса отрицательно замотала головой:
-Нет, нет, господин губернатор, нельзя, тогда это дело приобретёт всеобщую огласку. Эти журналисты пронюхают всё, как только вы появитесь в нашем ЗАГСе. И потом, если властям станет известно, что вы вывозите свою дочь в Америку, у которой есть родная мать в России, может начаться международный скандал. Представляете, что тогда будет?! Нет, господин губернатор, для вас же лучше будет это сделать в Америке. Так Руби получит американское гражданство, и уже ничто не будет угрожать вам. Как только вы пересечёте границу – девочка будет вашей.
-Но если найдётся донор?! Что будет, если выяснится, что девочка здорова?! – засуетился Коди.
-Вы что смеётесь, господин сенатор? – простонала женщина. – В нашей стране органы ждут годами. Ждут и умирают, и всё потому, что у нас законом запрещена детская транспонтология. Не волнуйтесь, господин губернатор, мы то уж позаботимся, чтобы донор не нашёлся.
-Сколько это займёт времени?
-Недели две, как минимум. Когда всё будет готово, мы сами свяжемся с вами. Поверьте, господин губернатор, в этом деле не стоит спешить.
-Что ж, я уезжаю во Флориду. Мой адвокат Карпински будет держать вас на связи. Как только малютка будет у меня, вы получите обещанные деньги.
-Да, но как я могу удостоверится, что гранд будет переведён?
-Вы мне не доверяете?
-Извините, господин губернатор, но в наше время всё нужно уточнять, тем более, что речь идёт о таких деньгах, - бледня от страха, произнесла директриса, руководствуясь, видимо, соображением о том, что в их Америке, так же, как и в нашей России, «обещанного три года ждут».
- Если вы ещё плохо поняли, мэм, то речь идёт о моей дочери! Мы в одной упряжке. Я доверил вам самое ценное, что у меня есть, и пути назад у нас просто нет.
-Но…
-Как только я пересеку погранконтроль, на счёт вашего детского дома будет переведена сумма. Прямо в аэропорту Мистер Карпински передаст вам электронный чек, с реквизитами вашего детского дома. Ваше молчание станет вашей гарантией, но предупреждаю вас, если вы посмеете распустить свой язык, до того, как самолёт оторвётся от земли, вы поставите себя в очень, повторяю, очень трудное положение…И я искренне посоветовал бы вам не делать этого. Если вы мне всё же не доверяете, то в качестве залога нашей сделки я оставляю на вас мою единственную родную дочь. У вас есть ещё ко мне вопросы?
-О чем, вы мистер Барио, мы же партнёры, - весело произнесла директриса на ломанном английском, от которого у Коди защипало в ушах.
-«Продажная сука», - произнёс он про себя.
Директор детского дома не врала, она оказалась исполнительным партнёром. На следующий день карета скорой помощи везла совершенно здоровую девочку в Детский Онкологический центр.
Перепуганная неожиданным приездом скорой помощи, Руби решила что она действительно тяжело больна. В своей детской головки она связала приезд в больницу с позавчерашним падением со второго этажа, а поскольку все дети, особенно маленькие, в большинстве своем мнительны, ей казалось, что раз уж её отвозят больницу, то она умирает.
Бледня от испуга, Руби ощупывала поврежденные места. Всё казалась бы на месте. Только царапины немного саднило, да ныл синяк под глазом. Руби твёрдо решила, как только они приедёт к врачу, она прямо объявит, что у ней ничего не болит и тут же выскочит проч. Но навязчивая мысли о железном чемоданчике с позвякивающими внутри хирургическими инструментами никак не давала ей покоя. «Что если врач не просясь её сразу приступит к операции?». От этой мысли становилось ещё страшней. Оставалась одно – бежать, как только представится такая возможность. Руби боялась операций больше всего на свете!
В онкологическом центре перепуганную Руби, не объяснив ничего толком, поместили с тяжелобольными детьми. В самом деле, как можно было объяснить ребёнку всю чудовищность затеи по отправке маленького, совершенно здорового ребёнка в чужую страну под предлогом лечения, объяснить то немыслимое по человеческой подлости преступление, что задумали директриса детского дома и губернатор Флориды. В двух словах ей сказали, что она ложится на обследование. На какое обследование и что будут у ней лечить, для Руби так и осталось загадкой, и от этого ей становилось ещё страшней. Бедняжка даже не предполагала, что ей в скором времени предстояло пересечь океан, чтобы навсегда забыть свою несчастную мать, которая томилась в одиночной камере самой страшной петербургской тюрьмы…имя которой К Р Е С Т Ы.
В заключении
Глава сто пятьдесят вторая
Рахиль плачет о детях своих, и не хочет утешиться, ибо их нет…
(Иер 31:15)
Наедине с собой
В тесной камере следственного изолятора «Кресты» стояло четыре чёрные койки. Четыре койки – четыре зечки. Изолятор был переполнен, но для меня предусматривалось самое страшное наказание, которое можно только придумать для женщины, – одиночная камера.
Вот уже почти полтора года я находилась в заключении. Вот восемнадцать месяцев я ничего не знала о судьбе Руби и Грэга. Неизвестность убивала. Одиночества и тишина серых тюремных стен сводили с ума.
Общеизвестно, что женщина гораздо хуже переносит заключение, чем мужчина. К примеру, в одиночной камере мужчина сходит с ума спустя семь лет заключения, психически же здоровая женщина теряет рассудок меньше чем через год!
Самое страшное в одиночке – это бессонная ночь, когда ты остаешься один на один со своими мыслями. Время тянется бесконечно, и ты погружаешься в бездонный мрак. Ощущение такое, как будто ты заживо умерла и похоронена, но только для чего-то продолжаешь жить и дышать. Дышать и смотреть в темноту. Иногда в такие ночи мне казалось, что я ослепла, и, издавая дикий крик животного, я с ужасом хваталась за глаза, чтобы убедиться, что это вовсе не так.
Увы, я не была сильным человеком. Чтобы свихнуться в одиночке мне вполне хватило первых месяцев заключения, которые я провела в молчаливом одиночестве маленькой камеры. Впрочем, когда это случилось, я точно сказать не могу, потому что я потеряла всякий счёт времени.
В первое время я старалась хоть как-то общаться короткими фразами с надзирателями, которые приносили мне еду. Но те, словно сговорились не разговаривать со мной. Попытка заговорить с кем-либо заканчивалась грубым окликом, после чего раздавался грохот задвигаемого засова дверного окошка, но чаще всего они, вообще, молчали и просто, опустив еду, как клеточному животному в зоопарке, захлопывали дверцу перед моим носом. За время моего пребывания в тюрьме в мою камеру никто не заходил. Меня тоже не выпускали оттуда, даже для того, чтобы принять душ.
Было ощущение, что им до меня не было никакого дела. Словно меня посадили сюда и забыли, зачем сделали это. Постепенно я совершенно замкнулась в себе. Я перестала разговаривать и забыла собственный голос. Бесцельно я перемещалась из одной точки пространства в другую, либо тупо смотрела в одну точку стены, пока из неё не начинали вырисовываться причудливые рожицы.
Один день шел за другим, и все они сливались в один единственный бесконечный день, который никак не заканчивался. Постепенно чувство времени совсем оставило меня. Я не знала, сколько уже тут нахожусь. О том, какое сейчас время года, я могла судить по тому, как за решётками крошечного оконца дождь сменяется снегом, а снег весенней капелью и жарким солнцем, как меняется продолжительность дня. В моей же камере, находящейся под самой крышей тюрьмы, было одинаково холодно и сыро круглый год.
В конце пятнадцатого месяца одиночной камеры я деградировала окончательно. Теперь мне было все равно, как я выгляжу, и как от меня пахло. Ни специальной одежды, ни средств гигиены мне не выдали. Я ходила всё в том же платье, в котором меня привезли сюда. Трусов я не одевала, даже когда у меня были критические дни. Менструальные выделения, стекали по ногам прямо на пол, наполняя камеру омерзительным зловонием, а я тупо смотрела, как на сером бетоне расплываются безобразные кровавые пятна и громко, тупо хохотала неизвестно чему. По менструациям я могла судить о том, что ещё один месяц пребывания в изоляторе позади, но как я не старалась, я никак не могла определить, какой сегодня день. А потом, словно придя в себя, я, вдруг, кидалась до блеска мыть камеру обрывком с подола моего шерстяного платья, который служил мне половой тряпкой. Подобная «уборка» камеры – было моим излюбленным занятием. Чтобы хоть чем – то занять себя я целыми днями мыла, чистила, скребла – и ужасы тюрьмы будто отступали перед сей рукотворно-ноготворной«чистотой». Иногда отчаяние доводило меня до исступления, и я начинала успокаивать саму себя вслух, беседуя с собой, словно с лучшей подругой:
-Не будут же они держать тебя тут вечно. Никого не будут держать вечно. Нет, это, в конце концов, глупо держать человека взаперти вот так, без суда. Когда – нибудь всё равно всему приходит конец, и тебя выпустят отсюда, - но, ловя себя на мысли, что я разговариваю, сама с собой и слушаю собственный голос, становилось ещё страшней.
Иногда меня, даже забавляло мое отчаянное положение одинокой узницы. Воображая себя узницей совести, я чувствовала себя настоящей революционеркой и начинала нравится самой себе. Я начинала петь. Иногда я танцевала. Нужный ритм музыки воспроизводился у меня в голове, как магнитофонная лента, и я танцевала, воображая себя в самом крутом клубе Майами, где я была ди-джеем для самой себя. Танцы помогали мне расслабиться, и на минутку забыться, где я нахожусь.
В сумасшествии одиночной камеры есть и своё преимущество – в конце концов, потеряв рассудок, ты забываешься и перестаешь страдать.
Но однажды всё поменялось. В камеру зашёл адвокат, или тот человек, который называл себя моим адвокатом. Я не знала его. Его грубый еврейский нос и наигранно сочувственное выражение глаз никак не внушали мне доверия. «Шнабель» - подумала я про себя и тут же громко расхохоталась прямо ему в лицо. Вдруг, тупая отчаянность моего положения всей тяжестью навалилась на меня, и мое лицо в мгновение ока сделалось серьёзным:
-Где Руби? – спросила я сдавленным голосом.
-Её забрали в приют, - однозначно ответил адвокат.
-Боже, бедная моя девочка она не вынесет приюта, – тихо сказала я сама себе. Словно не замечая адвоката, я забегала по камере, срывая с себя волосы. Наконец, остановившись, я заставила взять себя в руки.
-Я хочу знать конкретно, в какой приют её забрали?! - почти по слогам произнесла я.
-Сейчас это неважно, у меня мало времени, я пришел сюда, чтобы поговорить о вашем деле...
-Я хочу знать, где находится моя девочка!!! - заорала я в истерике. Испугавшись моего крика адвокат вскочил со стула. Но было поздно, чёрными от грязи руками я вцепилась ему в воротничок его белоснежно накрахмаленной рубашки и придвинула его лицо к себе.
-Где моя девочка?! - с зловещим шипением в голосе произнесла я, словно хотела разорвать его живьём.
-Детский дом Адмиралтейского района № 26 на Писарева 12, - отрывая мои руки от воротничка, ответил адвокат. На шум сбежалась охрана. – Всё в порядке, - успокоил их адвокат, едва заметно кивнув глазами.
-Писарева, Писарева. Что-то я не помню такой улицы в Питер.
-В центре. Недалеко от Фонтанки.
-Не важно, я найду её. Боже, да это же совсем рядом! Надо сходить и забрать Руби. Бедная моя маленькая доченька, она ждёт меня там, бедная крошка, моя маленькая деточка… - При этих словах адвокат как-то странно посмотрел на меня. Но ничего не ответил.
-Да, я совсем забыла, мы так и не познакомились, как ваша фамилия?
-Карпински.
-Я так и знала, - «мистер Шнабель», - добавила я про себя. – Мне представляться уже не нужно, - глядя в пустоту, произнесла я. – Можете называть меня, просто -миссис Гарт, если так вам будет удобнее. Только не рассказывайте мне сказки, что вы вытащите меня отсюда. Давать показаний я всё равно не буду. А теперь делайте, что должны были делать, только уходите отсюда. Мне не нужны никакие адвокаты, потому что мне всё равно, что будет со мной. Прочь! – Я указала на дверь камеры. Карпински
стоял, перемалываясь с ноги на ногу, и молчал. Затянувшаяся пауза начинала угнетать.
-Грэг сознался во всём, - вдруг, сказал он, уже направляясь к двери, я подняла глаза. - Боюсь, у меня для вас плохие вести, миссис Гарт. Вы должны мужественно выслушать меня до конца. Вашего мужа депортировали в США. Его будут судить во Флориде по обвинению в убийстве семи человек, включая Синтию Барио и чету Мартини, а так же покушении на сенатора Флориды. Если суд штата признает его виновным в убийстве первой степени - ему грозит сметная казнь.
Я почувствовала, как мою грудь сдавила страшная сила, так что я больше не могла дышать. Ноги сделались ватными, я беспомощно сползла на пол, закрыв голову руками.
-Может, вам нужна помощь пси…
-Его казнили? – спокойно спросила я, глядя Карпинскому прямо в глаза.
-Да, сегодня в восемь утра приговор был приведён в исполнение. Ему ввели в вену смертельную дозу яда. Я хотел только…ус…Хотя какое тут, к черту, спокойствие, - добавил он как бы про себя.
-У-м-м-м, - в голове заиграла странная музыка, будто кто-то играл на клавесине из хрустальных бокалов. Я снова почувствовала, как свет уходит от меня. – «Нет, не хочу!» - Как же все несправедливо. Несправедливо...как..
-Может…помощь врача, - только и могла расслышать я.
-Не надо, ничего не надо! - закричала я, в порыве истерики скручивая грязные волосы в кулак. –Оставьте меня одну!!!
Едва захлопнулась тяжёлая дверь, как нечеловеческий крик разорвал пространство тюремной тишины.
-Всё в порядке, - успокоил охранницу адвокат. – Сейчас ей лучше побыть одной.
В тюремном дворе его уже ждал… человек с искусственным глазом.
-Ну что?
-Сэр, я сделал всё так, как вы велели. Я думаю, до полного сумасшествия ей осталось совсем немного, - вид моего непрошенного адвоката был немного растерян, как у каждого терзаемого червячком совести человека, продавшего свою душу за звонкий барыш. Однако, как всякий еврей, вскоре он заставил себя успокоится, убедив себя, что делает это не для себя, а, как говорится, токмо ради своей семьи и коллегии адвокатов, пославших его сюда. И в самом деле, был ли у молодого адвоката Карбински выбор? Ведь это было самое его первое дело.
Я не помню сколько часов я плакала. Слезы сами бежали одна за другой, падая на бетонный пол. Горькие рыдания разрывали мою грудь. Вот уже мокрая лужица слёз образовалась подо мной, а всё плакала и плакала и не могла остановиться..
Я никак не могла представить, что моего Грэга больше нет. Было ощущение, что мне отрезали половину моего сердца и выбросили в мусорное ведро. Образ Грэга вставал перед моими глазами, словно он был жив. И его испуганно-бледное лицо. Тогда, когда его сажали в машину. И тогда ОН ТОЖЕ ЗНАЛ, ЧТО БОЛЬШЕ НЕ УВИДИТ МЕНЯ. Я так и не смогла тогда с ним попрощаться. Неужели, мне так суждено терять близких, так и не попрощавшись с ними. Мама тоже умерла из-за меня и вот теперь мой Грэг. Господи, за что мне всё это?!
Бедный Грэг, он понимал, что в Америке его ничто не сможет спасти. Обвинение губернатора - слишком веские доказательства. Он взял всю вину на себя, потому что не мог поступить иначе. Благородный шаг обречённого человека. Зачем?!!!
Глава сто пятьдесят третья
Выстрел Петропавловки
Рыдания перешли в тихие всхлипывания. Вскоре моя голова наполнилась тяжелым металлом, и, уткнувшись в грязную подушку, я наконец-то забылась тяжёлым сном. Глухой толчок снова разбудил меня. Какофония машинных сирен, припаркованных вдоль набережной, огласила округу отвратительным визгом, которые вскоре затихли.
«Полдень. Бастионы Петропавловки побили полдень. Грэгу так нравилось, когда в полдень выстреливают из пушек. Бедный Грэг, больше он не услышит, как стреляют из пушки. Он, вообще, больше ничего не услышит, кроме могильной тишины». Слёзы снова начали душить меня за горло.
«Восемь часов. Всего каких-нибудь пять часов назад Грэг был жив. Он дышал, смотрел, а теперь его нет. Ему было, наверное, страшно умирать. Интересно, что чувствует приговоренный к смерти, когда его ведут на казнь? Это страшно, когда ты знаешь, что умрешь, и что через несколько минут тебя не станет, и в то же время не понимаешь, как. Человек всегда живет только одной надеждой, что будет жить, а когда тебя казнят, у тебя отнимают эту последнюю надежду. Трудно представить себя мёртвым. Трудно представить своё состояние, когда тебя нет. Вот почему любая форма жизни боится смерти. Инфузория – туфелька, к примеру, убегает на своей единственной ноге-жгутике от хищной амёбы, потому что у неё ещё есть глупая надежда выжить, чтобы хотя бы на пол-минуты продолжить свою глупую жизнь, на крохотные пол-минуты отсрочки, в которые она успела бы спариться сама с собой, разделиться надвое, и тем самым, размножившись, прекратить свое жалкое существование, дав повторение в бесчисленных своих копиях.
Что чувствовал умирающий Грэг в ту секунду, когда ему в вену вели первую порцию яду? Он ещё жив, но осознает, что умирает, и ничто не сможет его спасти. И всё из-за меня! Это я погубила Грэга! Проклятый Интернет! Как иногда простая компьютерная мышка может убить человека. Если б он не встретил меня, он остался бы жить. Жить!
Восемь часов утра. Утро приносит облегчение. Вот почему казнят утром. Чтобы было не так страшно. После бессонной ночи в ожидании смерти ещё хочется спать. Чувства притуплены, и человек словно находится под наркозом. От лени и усталости ему всё равно, лишь бы поскорее всё это закончилось. Поскорее перестать бояться».
Восемь часов – эта роковая цифра промелькнула в моем мозгу быстрее молнии. Вдруг что-то страшное ударило в мою голову и сжало грудь. Я поняла – Грэг жив. был ОН ВСЁ ЕЩЁ ЖИВ! Восемь часов! Как же я могла забыть об этих восьми часах разницы во времени! Полдень – значит там только четыре часа утра. Грэга казнят сегодня, в восемь утра по Флоридскому времени – значит, только через четыре часа! Сердце болезненно кольнуло.
Он ТЕПЕРЬ ждёт свое смерти. Он уже готов и не надеется на пощаду. Ему остается жить только четыре часа, нет, уже три часа и сорок пять минут. Вместе с ним мозг отсчитывал каждую секунду оставшегося времени…
« Всё кончено, Грэг, без тебя мне нет смысла жить! Я не хочу пережить тебя. Если я и виновата в твоей смерти, то наказанием для меня тоже должна быть смерть! Истинная преступница должна понести наказание за свои преступления».
Не в силах пережить момент казни Грэга, я приняла решение уйти раньше. Я умру в три, когда в Крестах пересменок, и никто не сможет остановить меня. Умру ровно на час раньше, чтобы не знать, что в эту секунду ЕГО ТАМ казнят.
Когда принесут ужин, я буду уже мертва, и вряд ли кто-нибудь здесь станет сожалеть о моей смерти. Никто, кроме дочери. Бедная моя маленькая девочка, когда-нибудь ты сможешь простить меня в том, чего простить нельзя».
Единственное, в чём я сомневалась – хватит ли у меня сил, чтобы сделать это. Нет, я не трусила. Моё решение было твёрдо. Я боялась другого - хватит ли у меня физических сил, чтобы убить себя?
Вскрыть вены. Этот способ ухода из жизни почему-то показался мне менее болезненным из всех. Стоило только распарить руки в горячей воде – и ты не почувствуешь боли. Всему этому меня научила какая-то девочка, когда я отдыхала в пионерлагере. Тогда это казалось чудовищным. Теперь слишком простым… И в самом деле, как просто… Но чем сделать это. У меня не было ни единого режущего предмета. Обессиленная, я упала на железную кровать и уставилась на пятно тусклого света, пробивающегося сквозь крохотное оконце.
В последнее время от скудного тюремного пайка я так ослабла, что порой не могла стоять на ногах без головокружения. Могла выйти осечка, и тогда я только искалечу себя и останусь доживать жалким инвалидом. Не хочу доживать в таком состоянии. Уйти надо достойно. Наверняка!
Чтобы не видеть навязчивого света, я повернулась на бок к стене. Вдруг, я почувствовала, что мне что-то мешает и рвёт мои волосы. Эта была заколка. Такая плоская металлическая заколка. Странно, за все время пребывания в одиночной камере изолятора я почти ни разу не замечала собственных волос.. .Пока я сидела в тюрьме, мои непослушные густые локоны, которые всегда жили какой-то отдельной от их хозяйки своей жизнью, вырвавшись на свободу, отросли до безобразия, покрывшись пузырчатыми гирляндами тюремных вшей, но больше не мучили меня, как это было раньше, когда я была на свободе, и мне приходилось мыть их чуть ли не каждый день. Теперь в связи с предстоящей казнью Грэга моё нервное напряжение было таковым, что даже путающаяся в волосах заколка причиняла мне невыносимые страдания… Решение пришло моментально. Я перережу вены заколкой! Стоит только заточить её края, и она будет острая, как бритва. У меня ещё было время сделать эту работу.
Крепко зажав крошечный кусочек металла пальцами, я принялась затачивать её об край железной нары. Упрямый металл поддавался с трудом. От трения металл нагрелся и жёг мои пальцы. Сколько я ни старалась, края по-прежнему оставались тупыми, но я всё равно тёрла, тёрла, как одержимая. В этот момент я была одержимой, одержимой одной идеей – поскорее умереть.
Я ненавидела этот маленький кусочек металла, который никак не хотел становиться острым и доставлял мне столько хлопот в последние мгновения моей несчастной жизни. Солёный пот капал со лба на окровавленные от работы пальцы, заставляя их противно саднить, но какая в том теперь была разница.
Наконец, все было готово. Я придирчиво осмотрела свою работу…последнюю работу в своей жизни и осталось довольна. Лезвие получилось совсем маленькое, но довольно острое, напоминавшее крохотный ланцет.
Смертельно бледная, я подошла к раковине и забила слив уже приготовленной тряпкой (ею мне служил обрывок подола с моего платья, тот самый которым я наводила чистоту в камере). Я остановилась на секунду и подумала, не написать чего-нибудь на прощание, как это обычно делается у порядочных самоубийц. Слишком поздно! До казни Грэга оставалось всего пять минут…Да и глупо… Зачем?...Что писать?... Где?...Кому?...
Словно зомби я открыла горячую воду. Но вместо воды, кран ответил протяжным шипением. Всё сразу пошло не так. Видно решив, что уже май, и зекам будет и без того «тепло», отключили горячую воду! Я вынула тряпку из слива и, упершись руками в стену, низко опустила голову к раковине. От слабости и головокружения меня шатало. Хрипение воды прекратилось. Наступила тишина. Такая неестественно мёртвая тишина, которая бывает только в заброшенном склепе. Камера – склеп. Я – покойница. Больше я ни о чём не думала.
Включив холодную воду, я бессмысленно запустила пальцы под ледяные струи, и тупо наблюдала, как вода течёт сквозь ладони. Вскоре пальцы онемели от холода и перестали сгибаться. «Как же я могла забыть. Ледяная вода – лучший наркоз. Если рука заледенеет – я тоже ничего не почувствую, как и в горячей. Только бы наверняка». Ноющая боль пронзала руку, но я не вынимала её из-под крана. Вскоре рука утратила чувствительность. Она словно закаменела. «Только бы наверняка!»
Резать запястья было глупо. Слишком много шансов остановить кровь. Слишком долго умирать. Меня обнаружат до того, как я умру и наверняка спасут. Спасут для постыдной жизни. Выше по руке – вены толще. Я стала разглядывать руку, изучая её, словно видела в первый раз. Темно синяя венка на внутреннем сгибе локтя привлекла моё внимание. «Здесь!» Схватив заколку, я со всей силы воткнула острие в длинную морщину изгиба и рванула в сторону.
В первую секунду я ничего не почувствовала. Ничего! Даже крови не было. Только красная полоска осталась на месте разреза. «Как глупо. Я всё ещё жива. Даже кровь не хочет течь». Мне почему-то казалось, что я умру в ту же секунду, когда разрежу себе вены. Но я была жива, жива. Я смотрела, дышала. И ничего не происходило, ничего.
Я ошиблась. Вскоре холод отступил,… и тут же страшная боль ударила в руку. Окровавленная заколка со звоном упала в раковину. Появившаяся кровь моментально заполнила разрез и, струйками полившись по руке, закапала на пол противными вязкими каплями. Через секунду она уже хлестала струей, повинуясь пульсации сердца. Вместо вен, я случайно перерезала артерию.
Инстинктивно, пытаясь остановить кровь, я зажала рану ладонью, но кровь стекала между пальцами. Её ничто не могло остановить.
Мне было страшно! Я не хотела умирать! Мне хотелось жить!….
- Помогите! Откройте! Кто-нибудь, помогите! – закричала я сдавленным голосом. Но меня никто не слышал, потому что мой хриплый крик о помощи был не громче мышиного писка. Скорчившись от боли, я сделала несколько шагов в сторону двери, и тут же, обмякнув, рухнула на пол. Теряя сознание, я из последних сил стала бить ногой в дверь в надежде, что кто-нибудь услышит меня.
-Помогите, помогите, – губы автоматически шептали последние слова, когда в глазах уже гас последний свет…
Меня нашли только спустя тридцать минут. И то только благодаря случаю. Новенькая надзирательница, ещё не утратившая человеческой порядочности и сострадания в этом аду, уже собираясь сдавать смену, вдруг, вспомнила о пакете с продуктами и одеждой, которые ей велел передать мне мой адвокат, и решила вернуться наверх, чтобы исполнить своё обещание.
Меня нашли лежащей в луже крови недалеко от двери. Я была без сознания. Моя нога дергалась в последних конвульсиях, всё ещё судорожно выбивая последний призыв о помощи. Весь пол и раковина были залиты кровью, словно на бойне.
Меня нашли лежащей в луже крови недалеко от двери
Подоспевший тюремный врач, больше всего на свете боявшийся испачкать свой новенький с иголочки халат, осторожно подошел ко мне и потрогал пульс на шее. Покачав головой, он приподнялся. Надзирательница поспешила прикрыть моё лицо простыней, когда доктор отвёл её руку:
-Ещё рано, она жива! Несите носилки! Хотя шансов мало, - заключил он про себя. Достав жгут, он крепко стянул повыше раны и прикрыл порез марлевым мешочком. Это первая помощь. Больше здесь ничего сделать нельзя, нужно немедленно вести в больницу.
Сенатор от штата Флориды Коди Барио уже спал в своём просторном люксе гостиницы «Империал», когда раздался звонок с его ноутбука. Он нехотя продрал, глаза, и всё ещё не понимая, кто мог звонить ему здесь по Питерскому номеру, включил кнопку связи.
-Сэр, извините, что я прервал ваш отдых, но вас беспокоит адвокат Карпински! - послышался знакомый испуганный голос. – Мы перестарались! Она пыталась покончить с собой!
Коди словно ударило током, он вскочил с постели и уставился в экран дисплее, где мелькало знакомое лицо нанятого им «русского» адвоката.
-Как?!
-Сэр, мне позвонили из следственного изолятора и сообщили, что она вскрыла себе вены! Сейчас её везут в пятнадцатую городскую! Больше я ничего не знаю!
-Я еду туда немедленно! - отрывисто буркнул Коди и бросился одеваться. - «Черт, где у них находится эта пятнадцатая городская больница?» - уже задним числом подумал Коди, на ходу натягивая пальто.
Словно шальной Коди метался между зданиями больничного городка, отчаянно ища приемный покой. Его презентабельный вид и уверенная начальственная походка наводили ужас на медперсонал, который по началу принял его за инспектора из Москвы.
-Гляди-ка, ещё один шиш к нам пожаловал, -отворачиваясь, шептались многие, но завидев двух огромных амбалов -негров, едва поспевавшим за ним, их лица мгновенно озадачивались в удивленных гримасах.
-Сюда, сэр, сюда! – Из-за дверей приемного покоя показался длинный нос адвоката Карпински.
В приемном покое царила неразбериха, характерная для петербуржских больниц. Как всегда, все покои были переполнены несчастными стариками, которые долгими часами ожидали помощи в длинных очередях…Ворвавшийся с двумя дюжими неграми - охранниками, Коди перепугал несчастных страждующих старичков, которые с испугу чуть было не отдали богу душу прямо в очереди.
-Где она?! – заорал Коди.
-Я сам не знаю, я только что приехал. Попробую выяснить в регистратуре, а вы ищите её в хирургическом. Это пятый этаж. Лифт не работает, так что вам придётся бежать пешком. Я буду держать связь.
-Чёрт бы побрал эти русские больницы! - заревел Коди и бросился к лестнице. В неосвещенном пролёте лестницы, он чуть было, не наткнулся на каталку, на которой лежал труп, накрытый одеялом. Белый, как бумага лоб не оставлял сомнение, что перед ним труп. – «Черт бы побрал это русское разгильдяйство. Разве можно оставлять трупы прямо в коридоре?!»
Вдруг, он заметил, что под носилками натекла маленькая лужица крови и продолжала капать из-под одеяла. Труп всё ещё дышал. Он был жив. До боли знакомые светлые волосы выглядывали из-под одеяла. Дрожащими от возбуждения руками, Коди приподнял одеяло. … Трудно было признать в этом заострившимся мертвенно бледном лице знакомые черты, но что это была она - Коди понял сразу.
-Что вы здесь делаете?! – прикрикнула на него медсестра, но презентабельный вид американского сенатора тот час же отпугнул её, инстинктивно заставив относиться с уважением к этому человеку в дорогом пальто.
-…и всё-таки, ничем не могу помочь, в первую очередь мы обслуживаем тех, кто хочет жить, - отрезал Главврач больницы. – Таковы наши правила, господа.
-Вы что, ещё не поняли, с кем разговаривайте?! - закричал на него Карпински. Перед вами действующий сенатор штата Флориды Коди Барио! Если вы не примите эту больную, я обещаю, не только у вашей «богадельни», но и у вас будут крупные неприятности!
-Мне очень жаль, но я не знаю никакого сенатора Коди Барио, до свидания господа, у меня МНОГО РАБОТЫ, потрудитесь оставить кабинет, не то я позову охрану! – все ещё не поняв с кем имеет дело, огрызнулся этот до мозгов забронзовевший на должности человек.
Видя, что бездушного главврача русской больницы не пронять ни угрозами, ни уговорами, не говоря ни слова, Барио выложил на стол электронный чек и, набрав сумму, протянул её доктору. От обилия нулей глаза доктора округлились, и сделались похожими на нули в чеке. Деньги произвели должное впечатление, моментально изменив мнение о странном иностранце, который называл себя, немного-немало, сенатором штата.
-Надеюсь, этого хватит? – брезгливо произнёс губернатор.
-Да, да, конечно, простите, господин губернатор, что сразу не признал вас! За день столько больных про…, - руки доктора автоматически потянулись к заветному кусочку пластика, но губернатор прижал его ладонью к столу.
-Я хочу, чтобы вы занялись ею немедленно!
-Да, да, конечно, мы сделаем всё возможное, чтобы спасти несчастную де…- рука доктора предприняла вторую атаку на карточку, намереваясь вытащить из-под пальцев губернатора, но тут же была схвачена второй рукой Коди, которая с нечеловеческой силой сжала его запястье. С нечеловеческой… потому что это была не рука, а её имитация. Точнее электронный робот руки. Холодное сжатие руки заставило доктора потянуть руку назад, пытаясь высвободиться из каменных тисков со страшной силой сдавивших его запястье.
-В чем дело, мистер сенатор?! Мне больно! Вы сломаете мне кость! Я не смогу делать орпераций! – жалобно заскулил он.
-Простите, док, я не рассчитал силы протеза. – Коди разжал искусственную руку. – Вы сделаете, как говорите? Я хочу, чтобы вы сделали всё возможное и невозможное, чтобы эта женщина тоже не потеряла свою руку! Вы поняли меня, док?!
-Да, да, её уже везут в операционную! Не беспокойтесь, господин губернатор, у нас лучшие врачи…лучшие врачи в городе! Я могу взять чек? – наконец прямо поинтересовался главврач.
-У меня пока нет причин доверять вам. Деньги получите, после того, как её прооперируют, а до тех пор я останусь ждать в вашем кабинете, - решительно отрезал Барио.
-Хорошо, как скажете, господин губернатор, - обиженно произнес врач. – А теперь, господа, извините, мне нужно готовиться к операции. Анюта, налей ка пока господам кофе, они подождут здесь, пока я буду оперировать, - крикнул доктор своей секретарше, - да запри двери, пока я не вернусь, - тихонько прошептал он. -«Кто знает, чего ждать от этих американских «сенаторов»», - сердито подумал он про себя. – «Во всяком случае без оплаты они отсюда не сбегут».
Кивок медсестрички «Анюты» означал, что она выполнит, всё в точности так, как приказал её шеф.
Операция длилась несколько часов. Мою руку собирали буквально по частям, зашивая разорванную артерию, соединяя перерезанные нервы и сухожилия. Работа была ювелирной, но руку, в конце концов, спасти удалось.
Хотя никто не верил, что мне удастся выжить при такой потере крови, но я выжила. Выжила, чтобы снова жить дальше…уже без Грэга.
Я очнулась сразу же после наркоза. Сквозь заслезившиеся глаза проник играющий свет. Боль в руке напомнила о себе. «Мне больно - значит я жива», - подумала я, а потом поймала себя на мысли, что, если я думаю, то я точно не умерла. Я попыталась открыть глаза, но веки слиплись от гноя и засохших слёз. Заставив себя напрячься, я приоткрыла слипшиеся веки. Из потока света на меня смотрело детское лицо.
-Руби, - обрадовавшись, прошептала я и уже хотела взять её за руку. Но, вместо того, чтобы кинуться ко мне и расцеловать любимую маму, как это обычно бывало, когда я забирала её из садика, Руби как-то странно пренебрежительно одёрнула руку, будто я была заразной.
-Мама, а тётя смотрит, - послышался незнакомый детский голос.
-А ну отойди от неё! - злобно прошипел рассерженный женский голос.
Только теперь я увидела, что это не моя белокурая Руби, а совсем другая девочка с тёмными волосами. Правда, она была того же возраста, что и Руби, но эта девочка ничем не напоминала мою Руби.
Только теперь я начинала понимать, что нахожусь в больничной палате, а не в тюремной камере. На окнах не было решёток, только белоснежные полоски жалюзи отгораживали огромное окно. Скучные квадраты кафеля не оставляли в этом сомнения. Ужасы темной одиночной тюремной камеры словно растворялись далеко-далеко. Здесь было чисто, много света, живых человеческих голосов. Здесь были люди!
«Зачем я здесь лежу?» Повинуясь инстинкту, я хотела приподняться, чтобы идти, но что-то удерживало меня. Ремни стягивали мою грудь, бедра, и ноги. Я была привязана к узкой больничной кушетке! Я пыталась поднять руки, но здоровая рука с воткнутой в ней капельницей тоже оказалась привязана ремнём, а другая, забинтованная, поднята над головой. Я пыталась пошевелить перерезанной рукой, но резкая металлическая боль пронеслась по всей руке. Я застонала, но и стонать было больно. Обливаясь потом, я пыталась не шевелить рукой. Боль уходила с трудом.
Я плакала немым плачем, потому что из-за кислородной трубки, глубоко вставленной в моё горло, я не могла даже кричать, только едкие слезы стекали мне в уши. Никто не замечал этого. Будто меня и не было.
Тот, молодой мужчина, который лежал на соседней койке оказался оперативником. Из разговоров я поняла, что его ранили в грудь, когда он выполнял операцию по задержанию какого-то опасного преступника. Он был герой, которого все любили и все сочувствовали. Я – ничтожество, до которого никому ровным счетом нет никакого дела, сдохнет оно или нет.
Вот и сегодня к нему пришла его семья – молодая женщина – его жена и маленькая дочурка. Ко мне никто не придёт. Они оставят подыхать меня здесь, без еды, привязанной к кровати с этой мучительной трубкой в глотке, от которой хочется рвать. Вкусный, почти забытый запах спелой клубники разнёсся по всей палате. Я чувствовала его даже через кислородную маску! Господи, как же хочется есть!
-Всё, пошли, папе надо поспать! - приказным тоном отрезала мать.
Уже собираясь уходить, маленькая девочка снова подошла ко мне и незаметно для всех сунула леденцовую конфету мне в ладонь.
-Кушай тётя.
Я крепко зажала конфету в кулаке и спрятала под одеяло. «Спасибо тебе, малыш. Я съем это, когда смогу» - про себя поблагодарила я добрую девочку.. На моих глазах появились трогательные слёзы.
Вскоре палата опустела, и мы остались только двое. Бессмысленно смотря друг другу в глаза, каждый из нас думал о своём, о своих детях. Восхитительный аромат спелых клубник призывно благоухал по палате, но мы не могли ни есть, ни разговаривать.
Как это не кощунственно звучит, но после казни Грэга, мне стало даже легче, как становится легче после смерти тяжело больного человека. Теперь я знала, что уже ничем не могу помочь и ничто не могу изменить. Он на небесах, он не чувствует боли и, должно быть, счастлив и смотрит на меня оттуда. Все казнённые попадают в рай…даже если они убийцы. Грэг стал убийцей поневоле, защищая свою семью… «Нет, хватит думать об этом», - приказала я себе.
Я просто лежала и радовалась, что я была жива, что могла дышать и видеть солнечный свет, падавший из окна. Никогда не замечала, что простой солнечный свет может быть так красив.
Собственная судьба меня мало волновала. После того, как я побывала на грани смерти, меня уже ничего не пугало. Я больше размышляла о судьбе Руби. «Где она сейчас моя девочка? Что делает?»
Глава сто пятьдесят четвёртая
Здоровая среди больных
Вот уже три дня Руби в бесцельном отчаянии одиноко бродила по длинному коридору больницы. Поначалу больничная обстановка онкологического центра, наполненная аурой ужаса и смерти, угнетала маленькую узницу, но постепенно она привыкла и стала более решительной. Оказалось, что здесь не так уж страшно, а даже весело. Особенно, когда тебя не трогают.
Как и всякому здоровому ребёнку Руби постоянно хотелось две вещи –играть и сладкого. Она никак не могла отказать ни в одном из этих невинных детскихудовольствий. Началось с того, что она стала воровать конфеты у больных детей, которые им приносили их родители.
Её поймали, отодрали за ухо и поставили в угол. После этого она твёрдо решила бежать. Её застукали в каталке с больничными пищевыми отходами, когда нянечка уже собиралась было сбросить их в мусоропровод, и с криками вытащили оттуда. Но это не остановило бойкую девочку в её проказах. Сама не зная зачем, она стащила ножницы из стола ночной сиделки.
Как – то болтаясь по коридору, она решила поиграть с одним толстым лысым мальчиком, который ходил, возя за собой капельницу.
-Ты вода! - весело сказала Руби и с самыми лучшими побуждениями перерезала шнур капельницы. Несчастный только и мог прошептать:
-Помогите.
-Руби!!! – загремел громогласный голос доктора, но Руби уже пряталась в стол регистраторши, где хранились документы. Через минуту послышался душераздирающий визг. Это Руби тянули из-под стола за ноги в белых колготках. Двумя руками она отчаянно вцепилась в ножки стола.
-Но я только хотела отвязать его, чтобы он мог поиграть со мной! - -оправдывалась она, когда регистраторша волокла её по коридору к кабинету врача.
-Всё, маленькая прорва, ты доигралась, придётся мне тебя, подруга, прооперировать. – Доктор схватил Руби за руку и решительно потащил её в свой кабинет.
- А-а-а-а!!! – завизжала Руби. - Дядечка, не надо, пожалуйста! Я больше так не буду! Пожалуйста, не надо! Честное слово! - Руби отчаянно кричала и выворачивалась из цепких рук хирурга. Но неумолимый доктор тащил её волоком.
-Сестра, останьтесь, вы будете мне ассистировать операцию.
-Дядечка, миленький, не надо! Прошу вас! А-а-а-а!!! – в последнем отчаянии взмолилась перепуганная Руби, упав на пол, но доктор взял её под мышку. Ноги Руби в белых колготках беспомощно болтались в воздухе.
-Теперь поздно, я предупреждал, если будешь плохо вести, я прооперирую. Нужно было раньше думать, когда ты затевала свои проказы. Сестра, ножницы, пену и бритву! Живо!
-Не надо!!! – закричала в истерике Руби.
-Держите её голову! Начинаю! А ты не шевелись, юла, не то я сделаю тебе ещё больней. - Врач начал стричь волосы. Дрожащая от страха Руби только плакала, видя, как её золотистые волосы спадают на пол. – Вот и всё. А теперь несите сверло, - весело подмигнул он медсестре, - будем сверлить у девочки дырку в голове, чтобы удалить оттуда глупости.
-Нет сверла, - растерянно пожав плечами, подыграла сестричка.
-Как нет?
-Потерялось..
-Ладно, маленькая проказница, считай, что тебе сегодня крупно повезло, но если будешь продолжать баловаться, в следующий раз я точно найду сверло и уже по-настоящему просверлю в твоей голове дырку, – совершенно серьезно пообещал врач. Руби с ужасом пощупала «прооперированную» голову. Вместо волос была натянутая голая кожа, по которой ходил холодный ветер. Разрыдавшись, она бросилась вон из кабинета.
-Не слишком ли это жестоко? – спросила медсестра.
-Эта девчонка превратила больницу чёрт знает во что! Только страхом её и можно удержать! Скорей бы этот губернатор Флориды забрал свою несносную дочурку, - тяжко вздохнул доктор. – Да, кстати, а вы позаботьтесь, чтобы нашу золотую рыбку заперли в аквариуме, пока она окончательно не разнесла нам всю больницу.
Сидя в стеклянном боксе, Руби страшно скучала. Розовенькие щечки Руби и горящие голубые глаза явно контрастировали с мертвенно бледными лицами больных детей. Пышущая здоровьем Руби явно не вписывалась в атмосферу онкологического отделения.
Но и этим положением Руби научилась пользоваться. Как только кто-нибудь из посетителей проходил мимо её бокса, Руби сделав домиком бровки, печально произносила:
-А меня уже прооперировали, – и гордо указывала маленьким пальчиком на свою бритую головку. Это действовало безотказно. Многие жалели несчастную малышку и угощали её конфетами и разными вкусностями, а как только посетитель уходил Руби мнимая больная радостно уписывала сладости за обе щёки.
Вскоре за ней пришли. Это был опять тот господин, который назвался её отцом. На этот раз Руби была почти рада, что он пришёл забрать её из этого проклятого места, где много больных, и где врач пообещал просверлить ей в голове дырку.
Поначалу Руби подумала, что он везёт её в детдом, потому что этот же господин вместе с директрисой привезли её сюда. Но на этот раз господин был один, если не считать двух его страшных спутников-негров, расположившихся на заднем сиденье лимузина, которые пугали её до ужаса. Ей казалось, что эти громилы-негры вот-вот набросятся на неё, если она будет плохо себя вести. А у таких черных, страшных «дядей» насчет дырки в голове можно было и не сомневаться.
- Я хочу к маме, - решительно заявила, Руби, как только лимузин выехал за больничную ограду. –Я хочу к маме! К маме! Мы едем к маме, домой?!
-Нет, девочка моя, мы едем не к маме. Послушай меня, ты уже большая девочка, - Коди ласково взял девочку за обритую головку и притянул её лицо к себе. – Теперь я не стану скрывать, я должен рассказать тебе правду о том, что случилось с твоими родителями. Дело в том, что твои родители сильно поссорились, и папа застрелил маму. Это вышло случайно. Он хотел только испугать её пистолетом, но тот оказался заряжен. Его посадили в тюрьму в Америке. А твоя мама на небесах. - По мере страшного рассказа небесно голубые глаза Руби, наливаясь слезами, становились все больше и больше. Она не верила ни одному слову серьезного господина, который упорно называл себя её родным отцом.
-Это неправда! - заплакала Руби.
-Нет, это правда, - не моргнув и глазом, решительным тоном соврал Коди, но потом, как и увсякого убеждающего в заведомой лжи человека, голос его смягчился. - Детка, иногда случаются такие страшные вещи, о которых мы даже не могли подумать, что они когда-нибудь случатся с нами. Видать, Господь распорядился взять твою маму на небеса. Увы, так вышло, и теперь ни ты, ни я ничего не можем вернуть маму обратно. Мама мертва, а папа в тюрьме. Но у тебя есть настоящий папа, Коди Бирио, и он позаботится о тебе.
-Куда мы едем? – захлебываясь от плача, спросила Руби.
-В аэропорт. Сегодня мы вылетаем домой, в Америку.
-Авиакомпания Флорида Эйрланс объявляет посадку на рейс 722 Санкт –Петербург – Майами. Просим пассажиров пройти в пункт таможенного досмотра.
-Наш. Ну вот и всё, Руби, через несколько часов мы будем уже в Америке. – Коди подхватил девочку на плечо и понёс, но не тут-то было: едва он это сделал, как Руби разразилась настоящей истерикой:
- Нет! Нет! Я не хочу, не хочу жить Америке! Я хочу домой! К маме,.. маме! Я хочу домой к мамочке и папочке! А-а-а-а!! – Руби начала кричать по-русски и вырываться. Завязалась настоящая борьба. Визжа, как резаный поросёнок, Руби выворачивалась, царапалась, била по голове, рвала волосы Губернатора. Отчаянно сопротивлявшаяся девочка стала привлекать всеобщее внимание. Коди пытался успокоить её, погладив по бритой головке, но та изо всей силы укусила его ладонь. От неожиданности губернатор опешил и выронил девочку на землю.
Она хотела проделать это и с другой рукой, как вдруг, к своему ужасу Руби, увидела, как та, «другая» рука её преследователя отделяется и падает на пол. Девочка заорала от ужаса и бросилась бежать, как сумасшедшая.
-Ах, ты, маленькая стерва, вся в мать! Ну, погоди ж у меня! – Коди бросился вдогонку.Завязалась отчаянная погоня.
По залу аэропорта бежали двое – взрослый мужчина и маленькая, смертельно перепуганная девочка с вытаращенными глазами, которая отчаянно визжала и звала на помощь. Погоня была неравная, но как только мужчина вот-вот настигал кричащую девочку, та в последний момент уворачивалась от его руки, как маленький ловкий бельчонок.
Руки, потому что у господина был одноруким. Вместо руки у него болтался пустой рукав. Инстинктивно Руби бежала к выходу. Но на самом выходе путь ей преградили два огромных негра, сопровождавшие их в машине. Те самые ребята, у которых Руби попыталась отскочить в сторону, но тут же поскользнулась на мытом гранитном полу и упала. Из разбитого носа потекла кровь.
-Готча! – Коди подхватил Руби под грудки, как котенка. – Я же сказал, от меня не убежишь, маленькая проказница! Посмотрите какая дурочка, разве можно бежать от своего счастья! - рассмеялся Коди. –Детка, во Флориде у тебя будет всё, что захочешь! Я обещаю тебе!
-Там не будет мамы! - зарыдала Руби.
-Ну, малышка, ну не плач, не надо. За то у тебя будет твой родной папа. Я буду для тебя самым лучшим папой на свете!
-Я хочу к своему папе Грэгу!
-Хорошо, ты увидишь, его, я обещаю. Только для этого нам нужно уехать во Флориду, понимаешь?! Он сейчас в Американской тюрьме и будет ждать тебя там.
Поддавшись уговорам солидного господина (который умел уговаривать), несчастная Руби кивнула головой. Вот и хорошо, а теперь на, попей. Бедняжка, совсем запыхалась. Шутка ли пробежать такой кросс!
-У-у, смотри-ка, что у тебя тут, - Коди достал платок и стал вытирать кровь с разбитого лица Руби.
Запыхавшись от бега, Руби жадно набросилась на бутылку с холодным апельсиновым соком и стала всасывать вкусную кисло-сладкую жидкость.
-Вот и умница. Видит бог, я не хотел прибегать к этому, но другого выхода нет – иначе мы сегодня никуда не уедем. – И точно, через секунду глаза Руби заморгали и затянулись поволокой. Вскоре её голова безжизненно упала на плечо властителя Флориды, и она крепко уснула.
-Вот и всё, теперь пора, а то посадка уже заканчивается.
-Сэр, кажется, это ваше? – побледневшая, готовая рухнуть в обморок стюардесса протянула Коди искусственную руку.
-Да, спасибо. – Губернатор деловито запихнул руку в карман пальто. – Теперь пора.
По внезапно опустевшему залу аэропорта шел мужчина. В руке он нёс спящую девочку. Другая – оторванная, торчала у него прямо из кармана ладонью кверху, словно просила что-то.
Девочка больше не сопротивлялась. Виргинская мята сделала своё дело. Глубокий сон скрутил её по рукам и ногам. Она ничего не чувствовала.
Весь полёт Руби спала на коленях у губернатора, мирно опустив голову на его грудь. Только теперь, вслушиваясь в теплое дыхание ребёнка, он понимал всё счастье долгожданного отцовства, которое буквально свалилось на него.
Глава сто пятьдесят пятая
Неудавшийся любовник «леди» Гарт
Сон – мой спаситель, который раз избавил меня от страданий. На этот раз мне не снилось плохих снов. Я видела Грэга и снова переживала счастливые моменты нашей жизни. Мы снова были в своём маленьком домике во Флориде, мы занимались любовью, ласкали друг друга до изнеможения. Снова было жарко, и скользкие от пота тела соприкасались друг с другом в упоительном любовном экстазе. И снова душная ночь светит сияющим оком луны... Только цикады почему-то молчали, так что я могла слышать тяжелое дыхание возбуждённого Грэга.
-Можно, мне потрогать твою грудь? – снова спрашивает Грэг, но уже почему-то по-русски. Почему по-русски? Грэг не говорит по-русски. И зачем спрашивать - моё тело давно уже принадлежит ему…ему и никакому другому мужчине.
Я протягиваю ему руки для поцелуя, но он исчезает в темноте. Глупый маленький Грэг, куда ты уходишь? Иди же ко мне! Иди, ко мне, любимый!
-Иди ко мне, - шепчу я.
Из темноты я слышу тяжелые шаги Грэга. Его рука касается моих грудей. Каждой клеточкой свой кожи я чувствую его шершавые пальцы, и это доводит до блаженства.
-Да, Грегги, ещё, ещё, не останавливайся, - молю я его, как в ночь нашей последней близости. Его лицо нависает над моим, и в лунном свете я вижу его лицо. Господи, это же не его лицо! Это не Грэг! Это лицо Губернатора!…Его белоснежно-змеиная улыбка…
-О, нет, только не это!
Вскакивая, я мечусь в белоснежных силках из бинтов и боли.
-Не надо, не трогай меня! Пожалуйста, оставь меня! Мне и так плохо – я в тюрьме!
Я снова открыла глаза и увидела перед собой темноту. Рукой, с пронзённой иглой капельницы я стала судорожно ощупывать глаза. Это просто ночь, ночь. Нужно посмотреть в окно, там всегда есть свет. Но что-то загораживает тусклый цвет
Над своими губами я чувствую чье-то тяжелое дыхание из табачного перегара и запаха клубничного йогурта. Запаха Губернатора и Грэга. Кто же из них тут? Из темноты надо мной нависло лицо. Я протягиваю руку в надежде, что это лицо моего любимого, но это совсем другое лицо. Нет, это не лицо Барио! Это лицо совсем другого мужчины, но я не могу его признать, не могу, и это сильно мучает меня. Я открываю глаза…надо мной стоял мой сосед по палате.
- Можно потрогать вашу грудь? – услышала я робкий шёпот из темноты. –Я никогда не видел таких больших грудей у женщин… Они просто огромные.
-Да, пожалуйста, - спокойно ответила я, словно одалживала стакан воды. – Как можно отказать раненому герою России, тем более, что он начальник РУВД. Только не слишком сильно. Левая грудь у меня ещё болит.
-Я буду осторожен, - снова послышался голос из темноты.
-Скажите, а жена вам не даёт? - осведомилась я, перехватив его руку на своей груди.
-У ней нет таких роскошных грудей, - грустно заявил всё тот же робкий голос из темноты.
-А, тогда понятно. – Незнакомец хотел было оторвать ладонь, но я подбодрила его в его безумном желании: -Не стыдитесь, продолжайте. Здесь нечего стыдиться, -грустно вздохнула я. – Раз вы считаете меня шлюхой, почему бы и не доставить вам удовольствие хотя бы в этом, раз мои груди, вдруг, понадобились такому знатному менту. Тем более, за два года тюрьмы я соскучилась по мужским ласкам. Только, умаляю вас, осторожней…я ещё не совсем здорова. – Вконец сбитый моей дурацкой тирадой, незнакомец стоял в нерешительности, он тяжело дышал над моим ухом, не зная, как реагировать на мои слова. Моё терпение лопнуло. Я взяла его ладонь и сама приложила её к вздувшемуся от возбуждению соску. Твердые как дерево пальцы сжали мою нежную плоть до боли. Через секунду я почувствовала его слюнявый рот. Странно, наверное, я действительно извращенка, но мне это, даже нравилось. Его боязливые, неумело грубые ласки напомнили мне ласки нескладного мальчугана Грэга, когда мы в первый раз заночевали в жутком тропическом лесу во Флориде. Я закрыла глаза и отдалась ощущениям. Мне представлялось, что это Грэг ласкает меня своими грубыми шершавыми ладонями. Вот он спускается всё ниже и ниже к моему животу. Моё тело изгибается от сладострастия. Даже в кислородной маске становится трудно дышать. Внезапно его пальцы вторгаются в мои трусы. Я уже готова отдаться ему, как вспоминаю, чтот ЭТОТ ДРУГОЙ – НЕ МОЙ ГРЭГ.ЧТО Я ДЕДАЮ?!
-Ну, хватит! – грубо оборвала я своего «героя». Я резко отбрасываю прочь его руку. – Ты что, в самом деле, вознамерился изнасиловать меня прямо здесь?!
-Но мне показалось, что тебе понравилось, – удивился мой неожиданный любовник. Ну же, не строй из себя недотрогу, - заговорил он уже уверенно-развязным тоном полицейского, - я же видел, как тебе понравилось … - его пальцы снова потянулись к моему лобку.
-Предупреждаю, ещё движение, майор, и я буду кричать! – с полной решимостью произнесла я.
-Лейтенант, - видя, что ему ничего «не светит», сердито поправил меня раненый «герой».
Затем он крепко выругался и поплёлся в свою постель.
-Кстати, а за что тебя привязали к койке? – после мучительной паузы молчания с циничной небрежностью как бы «поинтересовался» мой неудавшийся любовник.
-Ни за что! – раздраженно рыкнула я. –Не твоё дело!
-Как хоть тебя зовут, нимфа с читстыми венами?
-Никак! Теперь у меня нет имени. Для тебя я лучше останусь незнакомкой с большими сиськами. - Мой неудавшийся любовник, по-видимому, обиделся, потому что в палате снова воцарилась мертвая тишина. Ночной холод пробирал меня до кости. После произошедшего я никак не могла уснуть. Мысли путались в неразрешимый клубок. Тишина угнетала.
-Ладно, парень, не обижайся. Просто меня достало, что все считают меня шлюхой. Ты даже не представляешь насколько я серьёзный человек. Наверное, из-за моей внешности – белые волосы, большие сиськи и всё такое – в наше время этого достаточно, чтобы все считали тебя девкой. Это я просто выгляжу, как девка, но, к сожалению, я – приличная женщина.
-Почему «к сожалению»? – не понял лейтенант.
-Потому что, если бы я была шлюхой всё было бы гораздо легче. По крайней мере, для меня – это точно.
-Я не понимаю.
-Тебе этого и не понять. Потому что у таких, как ты всегда все хорошо. Таких мужичков, как ты женщины всегда любят, даже когда вы презираете их. Вот и со мной тебе всё казалось просто. Ан, нет. Не вышло… Ха-ха-ха! Видишь, со мной всё не так уж просто, лейтенант. Не вышла задачка-то. Не сошлось! Ха-ха-ха!
-Дура!
- Ха-ха-ха! Вот ты и открыл свою сущность! Наверное, дома женушка ждёт, такая вся правильная и преданная, как собака, а ты тут заигрываешь с какой-то белой сисястой дурой, да ещё к тому же с зечкой. Ты не замечал, что все жёны похожи на верных собак, которые смертельно боятся потерять своего хозяина? Чем больше презираешь свою жену, тем сильнее она тебя любит. Ты предаешь её, а она, как собака смотрит тебе в рот, потому что другого выхода у неё нет, и никому кроме тебя она не нужна. Жена -она как старая, но добротная половая тряпка, о которую ты ежедневно вытираешь ноги – поизносилась, а выбросить жалко – привык. Ты никогда не замечал, как брак превращает женщину в ничтожество? Через год она отказывается думать своими мозгами, через два – деградирует, через три – она ничем не отличается от скотины, в которую ты как мужик справляешь свои потребности два раза в неделю, и она делает вид, что любит тебя и орет, притворяясь, что ты со своими жалкими обезьяньими ужимками довел её до оргазма. Мы, бабы, всегда имитируем оргазм. Так что лучше быть шлюхой - общей женой для всех. Это куда честней. Ты предъявляешь свою задницу – тебе платят. Платят за то, что даешь. Не более того. Зато у тебя нет хозяина…зато…
-Погоди, стой! Я не понял, подруга, какая муха тебя укусила?!
-Никакая! Здесь вообще нет мух - стерильно.
-Тогда что с тобой, соседка? Маточная горячка? Погоди, я, кажется, догадался, – у тебя месячные?
-Ну, скажи, почему вы, мужики, если видите, что женщине плохо, чуть что, всегда привязываетесь к месячным?!
-Тогда что? Что случилось? Объясни, соседка!
-Ничего! Лучше поищи ответ у себя между ног, небось до сих пор никак не застегнуть штаны.
-Отвали, дура!
Мы оба понимаем, что наговорили друг другу много лишнего и замолкаем. За окном смеркается. Тишина снова угнетает. Два раненых – спасший чужие жизни герой и самоубийца, словно заживо погребены в склепе. Но все-таки это лучше, чем одиночка…. Мужчина не вытерпел первым…
-…погоди, я одного не понял, а ты тогда кто? – разрывает мучительную темноту голос лейтенанта.
-Кто значит кто?
-Мать или шлюха? Ведь все женщины делятся на две категории – матери и шлюхи. Так, кажется, говорил доктор Фрейд.
-Не знаю, - честно призналась я. –Теперь, пожалуй, никто. Кстати, а за что тебя подстрелили? - спросила я на последок.
-А пустяки, сам подлез по глупости. Хорошо, что ещё легкое не задело. А ты это, себя порешить хотела, из-за любви? Твой расчудесный Грэг, что, бросил тебя? – тая усмешку, спросил он. Я вздрогнула. «Откуда этот лейтенант всё знает?» - Не удивляйся, я все-таки следователь, - не дожидаясь моего вопроса, пояснил он.
-Нет, -замотала я головой. Он погиб. Его казнили…Я, я тоже…умерла.
-Надо же, как ты его называешь не по-нашему– Грэг, прям, как в романе Анна Каренина. Так это из-за него…того.
-Теперь, это не важно. Давай лучше спать, сосед. Ладно, парень, прости меня, если я наговорила грубостей! Это в сердцах! Только ты меня тоже вывел.
-Так ты это про мою жену говорила?
-Нет, причем тут твоя жена, - вздохнула я. – Это я так, с глупой бабьей злости. Забей на дуру. Лучше накрой меня, а то одеяло упало –холодно. Вот так. Прощай, может, сегодня ночью, бог даст, и я умру…по настоящему. – «И вправду, уснуть и не проснуться. Уснуть, не видя снов. Как было бы хорошо. Просто уснуть»…-Но сон предательски не шёл. Полнолуние. Луна, как мертвое око. Словно нарочно не даёт спать. Скоро уже утро. В Белые Ночи всё слишком быстро. Утренний небосклон становится голубым. Ещё не родившееся майское утро приносит успокоение моим расстроенным нервам.
-Ну, что не спится? - спрашивает меня вошедшая в палату медсестра. Я отворачиваю лицо к стене. - Сейчас я помогу. – Ловким движением она вкалывает иглу шприца в капельницу.
-Эй, что вы де..,- но докончить фразу я не успеваю, потому что замертво свалилась на подушку. Больше я ничего не помнила…
Кто ж знал, что с этого момента вместо одиночной камеры тюрьмы, мне будет уготовлена ещё более страшная судьба… в палате психиатрической больницы.
Глава сто пятьдесят шестая
Миссис Робинсон и Приют невинных душ
Отдаленный гул становился все ближе и ближе, заполняя мой спящий мозг. Я поняла -меня куда-то везли. Я попробовала открыть глаза, но не могла даже пошевелить пальцем. Меня словно парализовало заживо. Мне стало страшно. Неужели, Медуза и в правду существует? Вот она парализовала меня, и я окаменела. А, может, это смерть? Я умерла, и меня везут на кладбище, чтобы похоронить. Боже, они похоронят меня заживо!
Собрав все усилия, я попыталась открыть глаза. Сверкающий поток света проник в заслезившиеся щелки. Сначала я ничего не могла разобрать. Это был просто свет. Вдруг я увидела, что надо мной склонилось лицо человека, который смотрел прямо на меня.
О, если это ад, то он не может быть хуже! Прямо перед собой я увидела Коди Барио! Всё та же циничная белозубая улыбка, только лицо холодное, как сталь и…немного бледное. Всё тот же глаз смотрит сквозь тебя. Запах сандалового дерева ударил в нос. Это его запах! Запах врага!
Моё сердце сжалось в комок, а потом пустилось вскачь. Я пыталась избавится от мучительного видения, но не могла пошевелить даже рукой.
Так бывает в страшных снах. Когда ты бежишь от кого-то и вдруг понимаешь, что стоишь на одном месте. Вот уж тебя нагоняют страшные зубастые чудовища, надо бежать, но ты парализован и ничего не можешь с этим поделать.
Я заметалась в кошмарном видении и закричала, но не услышала крика, только жалкий стон вырвался из моей груди. Его теплые губы склонились над моим ухом.
Прямо в ухо я чувствовала горячее влажное дыхание моего заклятого врага. Оно пахнет сандалом. Господи, когда кончится это страшное наваждение?! Над своим ухом я слышу его тихий шёпот:
-Ну, что, сучка, хотела сбежать? От меня не сбежишь. Готча! – Он хватает меня за лицо всей пятернёй. Сжимаясь, его ледяная ладонь сдавливает мне глаза всё сильней и сильней. Мне страшно и больно, но я не могу вырваться, потому что парализована. Издалека вторгаются ещё какие-то голоса. Но эти говорят по-русски.
-Кажется, просыпается?
-Ещё рано. Не довезли.
-Закройте ей глаза. – Какая-то несвежая тряпка, пропахшая прогорклым подсолнечным маслом, опускается на мои глаза. Запах эфира ударяет в нос. Хочется спать. Я ЗАСЫПАЮ. Я почти рада этому избавлению. И снова провал.
Но это сновидение не без снов. Меня снова мучает всё тот же кошмар. Губернатора нет, но вместо него опять этот идиотский серый котёнок. На этот раз он забрался мне на лицо и царапает когтями глаза. Ещё немного – и он разорвёт мне веки. Я пытаюсь отогнать мерзкую тварь, но не могу поднять даже руки. Наконец, собрав последние силы, мне удается схватить его за тонюсенькую мохнатую шейку. Его морда расплывается в премерзкую мину, он начинает истошно вопить. Крик умирающего котёнка переходит в истошный плач ребёнка. Да это же Руби! Она убегает от меня между камнями. Я срываюсь за ней в вдогонку, но никак не могу поймать её, потому что мои ноги приросли, и сколько я не бегу, я все на одном и том же месте, как на беговой дорожке.
Боже, Руби на бастионе башни! Сейчас она упадёт! «Помогите, кто-нибудь. Люди! Помогите! Ребёнок! Он упадёт! А-а-а-а!» Я вижу, как Руби спотыкается, и падает…как кукла. Она сорвалась! Моё сердце перестаёт биться. Но вот всё тот же пожарник. Поздно! Не поймал! Ах, нет, поймал! «Готча!» - раздается победный клик. Нет, он всё же поймал её, поймал. Как?! Я видела, что она падала вниз, а теперь уже в его руках. Это не важно - главное моя девочка спасена! Руби в его руках! Её белые колготки сияют в воздухе, как белый флаг. «Неси её сюда скорее, к мамочке!» Но пожарник и не думает возвращать мою дочь. Он уносит её все дальше и дальше. «Как же?! Куда?! Стой! Остановись! Это мой ребёнок! Отдай, гад!» Он обернулся, знакомая змеиная улыбка сверкнула рядом белоснежных зубов. О, ужас, в «пожарнике» я узнаю губернатора. «Готча!» - слышу я в самое ухо. И, вдруг, он исчезает, вместе с Руби. «Стой!» - ору я, но вместо моего крика я слышу визг котенка, всё того же несносного котенка…Я посмотрела вниз – в руках у меня был всё тот же котенок. Он был жив и сосал мою грудь.
Звенящий крик разбудил меня. Не поймешь, то ли женщина, то ли кошка. Почти неестественный, нечеловеческий визг, но это точно кричит женщина – можно разобрать отдельные слова. Кошки не говорят. Горький запах лекарств – так пахнет смерть. Голова тяжелая, как камень. Я снова открываю глаза. Всё та же больница. Белые стены, кафель. Но откуда же этот мучительно пронзительный женский визг? Какая теперь разница.
Тело затекло. Я пытаюсь встать, но я по-прежнему намертво прикручена ремнями к койке. Только теперь я замечаю, что это совсем другая палата. Все стены обиты мягким паралоном «под кожу». И двери другие. Люстр тоже нет.
В своем мозгу я начинаю мучительно восстанавливать картину произошедшего. «Меня куда-то везли – это я точно помню. Значит, я в другой больнице. Господи, да что ж так кричит эта женщина! Этот крик начинает действовать мне на нервы. Так, с чего всё началось? Сестра сделала мне укол, и я вырубилась. Больше я ничего не помню. Неужели, это был он?! Нет, этого не может быть! Это ерунда! Как там мог оказаться губернатор Флориды?! И всё-таки это было его лицо! Я не могла ошибиться. Бред, бред, бред! Что мог делать губернатор Флориды в кузове скорой помощи? Я находилась под действием транквилизатора. Мне всё это показалось. Подожди, но он говорил по-английски. Этот голос, похожий на визгливый голос Грэга, его ни с чем нельзя перепутать, а главное –запах! Горьковато резкий запах сандалового дерева! Такой парфюмерии не делают у нас в России. Этот въедчивый запах восточного базара ещё со мной. Он повсюду – на губах, в моих волосах, на подушке. Мне не избавится от его навязчивого запаха! Какое неприятное ощущение. Кажется, что этот придурок снова изнасиловал меня, пока я спала.
И всё-таки, куда меня привезли? Я точно помню, что мы куда-то ехали. Неужели, всё та же больница? Нет, это другое помещение – значит, меня перевезли в другое место. Снова тюрьма? – не похоже. Тогда зачем на окнах решётки? Тюрьма? Одиночка? Больница? О, боже, как же я сразу не догадалась, эти жутковатые крики! Это может быть только одно место…точнее то, что называется больницей и тюрьмой одновременно …О, нет! Только не то, о чем я подумала! Только НЕ это!»
Сумасшедший дом или Психоневрологический интернат – в простонародье психушка или пенек, как любовно-ласково её называют сами «постояльцы». Страшная картина моего будущего вставала с непримиримой ясностью. «Так вот, что задумал Барио. Этот монстр вырвал меня из тишины одиночной камеры, лишь только затем, чтобы ввергнуть в ещё более страшное наказание. Почему я не умерла?! Почему не умерла достойно?!» Едкие слёзы капали в уши.
А в это самое время, пока я приходила в себя от укола снотворного, в кабинете главврача Психоневрологического диспансера, в этом «Приюте невинных душ», куда меня «определил» сенатор Барио, шёл довольно оживлённый диспут, в котором решалась моя дальнейшая судьба:
-…что ж, как скажете, господин губернатор, но мне кажется, что теперешнее состояние нашей пациентки следует рассматривать, как тяжёлую депрессию, не более того. Симптомы вполне закономерны, учитывая то, что она несколько месяцев провела в одиночке. Да и казнь мужа… Я думаю, что её попытка суицида – это всего лишь ответ на обострение депрессивного психоза, вызванного гибелью её любимого человека. Так что депрессия вполне мотивированная. Я буду с вами откровенен сенатор: депрессивный психоз не предполагает принудительной госпитализации. И потом, господин губернатор, у нас тут Психоневрологический диспансер, а не гостиница или тюрьма для ожидающих департации.
-Так, по-вашему, док, попытка суицида не является достаточным поводом для заключения человека в сумасшедший дом?
-Пока определенного сказать ничего нельзя. Пока мы понаблюдаем за ней некоторое время. Пик кризиса прошел - второй раз перерезать себе вены она не решится – это я вам гарантирую как доктор, но в любом случае заключение о её невменяемости может решить только судебно-психиатрическая комиссия.
-Которую возглавите вы. Со своей стороны мой адвокат уже подготовил все необходимые бумаги. Поймите, док, я не пожалею никаких денег, чтобы эта тварь оказалась там, где ей и следует быть.
-Но я не понимаю, почему вы так желаете заключения этой женщины, ведь она не представляет никакой опасности для общества, кроме, как для себя самой.
-О, вы слишком плохо знаете эту женщину. К сожалению, мне довелось познакомиться с ней поближе…
За всё время рассказа человека в очках, доктор сидел нахмурившись. В его врачебной практике ещё не было подобного случая. Он был склонен скорее не доверять человеку в темных очках, чем верить ему на слово. Слишком уж не вязалась эта маленькая белокурая женщина, похожая на подростка, с образом безжалостной преступницы, какой описывал её губернатор. Однако, это было слишком высокопоставленное лицо, чтобы иметь возможность открыто высказать свое недоверие ему в лицо (простите, за маленький каламбур слов).
Доктор недоумевал. Он метался в предположениях, что могло связывать эту маленькую девушку с могучим сенатором США. Из запутанного рассказа губернатора он не находил никаких связей, разве что факты. Однако, доктор понимал, что у этой истории должна была быть какая-то подоплёка, о которой так упорно умалчивал сенатор. Ведь по своему опыту доктор знал,что всё на свете случается не просто так. Доктора пугала возможность своей связи с таким высокопоставленным лицом другого государства, но он даже боялся признаться себе в этом. И потом, деньги…деньги, как всегда решали всё.
-Погодите, господин губернатор, но должна же быть в этом какая-то причина? – умно сложив пальцы домиком «Наш дом России», вдруг, неожиданно для себя прервал рассказ губернатора доктор. - Она не похожа на маньячку. Неужели эта хрупкая на вид женщина могла решиться на такое жестокое и дерзкое преступление только из-за яхты и денег, заранее зная, что у ней нет почти никаких шансов уйти от американского правосудия? Не понимаю, эта хрупкая девочка…террористка. Нет, этого нельзя представить! Она не похожа на обезумевшую фанатку или террористку -смертницу, которые захватывают яхты и самолёты.
-Вы многое что себе не можете представить, однако в этом мире возможно всё!– чтобы получше доказать доктору правоту своих слов, Барио демонстративно снял очки и протез, чтобы продемонстрировать доктору искусственный глаз и культю. – Смотрите, смотрите хорошенько, док, это сделала она, ваша «хрупкая» девочка. Если вам недостаточно моих слов, можете просмотреть фотографии. – Он разложил на столе фотографии убитой Синтии. – А вот, что эта «хрупкая» девочка сделала с моей женой. Теперь видите, на что она способна! Ради трех миллионов и яхты, она самолично зарубила топором мою беременную жену, даже не моргнув глазом! Повторяю, - это очень опасная женщина! Она отравила пять человек, включая меня. Она настоящий маньяк! От неё никогда не знаешь, чего ждать. К сожалению, доказать вину преступницы здесь, в России, невозможно, тем более что её напарник уже взял всю вину на себя и получил за это смертный приговор. Я последний оставшийся свидетель, выживший после отравления, но здесь мои слова не имеют никакой силы. Единственное, что ей грозит тут - это восемь лет за пособничество её террористу-мужу, тем более, что она не дала никаких показаний…С тех пор, как её взяли, она не произнесла не единого слова. Поверьте, эта женщина - крепкий орешек! Её должны были судить в Америке, но ваша страна упорно не выдаёт её, поскольку по Российским законам экстрадиция преступников, имеющих Российское гражданство, в вашей стране запрещена. Так что, доктор, многое представляет собой не то, что нам кажется с первого взгляда. Не поддавайтесь на её милую внешность. Прежде всего вы должны уяснить, что эта женщина –опасная и жестокая преступница! У неё случаются приступы немотивированной жестокости.
- Извините, господин губернатор, на своём веку я видел многих серийных убийц и маньяков, которые попадали сюда, но личности, подобные ей, никогда не решаться на подобные преступления, если конечно её не вывели крайние обстоятельства, которые загнали её в угол…
-Большего вам знать не нужно, док! Каждый месяц вы будете получать по десять тысяч долларов на её содержание, - желая завершить разговор, брезгливо бросил Коди. (он не любил разговоры о деньгах). Единственное, чего я хочу -это чтобы с ней всё же обращались гуманно.
-Но, вы же сами настаиваете, что эта женщина опасна как для себя, так и для окружающих?…
- Считайте это моим долгом христианина, а христианский долг велит нам обращаться гуманно даже с нашими самыми заклятыми врагами,- Коди сделал жалостливую гримасу и молитвенно сложил руки. - Я не хочу, чтобы в результате лечения ей причинили какой-либо вред её здоровью. Я не жалаю, чтобы в вашем заведении её пичкали психотропными пилюлями и превращали в растение. Пусть она осознает свое жалкое положение… Но обращайтесь с ней как с больной, а не преступницей. Считайте это моим условием. – Торжественно произнеся благодетельные слова, губернатор решительным шагом направился к двери. – Раз в полгода я буду навещать ваше учреждение и проверять свою больную. Что касается вас, за госпитализацию моей больной каждые полгода на счет заведения вы будете получать благотворительный грант из моего личного губернаторского фонда. Я думаю для начала двухсот тысяч долларов будет достаточно. В остальном поступайте с ней, как считаете нужным. Да, ещё, я хочу, чтобы её все время держали на привязи.
-Что?! На привязи?! – я вас правильно понял, господин губернатор, противно улыбнулся доктор. – Но вы только что сами сказали…
-Да, в клетке, на привязи, как дикое животное. Ну, в этой вашей рубашке с длинными рукавами, как это у вас правильно называется? – Коди вопросительно замотал руками, обращаясь к Карбински.
-Смирительная рубашка, -разродился, наконец, адвокат Карбински, которого поначалу смутили трудности перевода.
-Да, я хочу, чтобы её всё время держали в смирительной рубашке. - «Пусть сидит на привязи, как собака. Это будет ей хорошим уроком», - добавил про себя Коди. Он торжествовал при мысли, представив меня в таком жалком состоянии.
-Хорошо, господин губернатор, как пожелаете, - растерянно произнёс доктор, ещё не зная, выполнит ли он нелепую просьбу сенатора.
«Всё, это конец. Сомнений больше не оставалось – это губернатор вместе с со своим приспешником Карпински запрятали меня сюда. Они заодно – это ясно, как день. Кто смеет нанимать такого дорогого адвоката для преступницы, которая осталась совсем одна. Конечно же он! Чертов мультимиллионер Барио! Этот подонок решил, что смерть для меня будет слишком мягким наказанием. Ты прав, чертов ублюдок, жизнь в русской психушке – это в тысячу раз хуже самой страшной казни! Моё неудавшееся самоубийство пришлось как нельзя кстати, чтобы поставить точку.
Это конец. Такая жизнь, хуже, чем смерть. Бедная Руби – она больше никогда не увидит мать, но будет знать, что её несчастная мать немногим отличается от мертвой, потому что она сумасшедшая, психичка, которую до конца жизни будут держать в психиатрическом интернате. Да и лучше бы она умерла, чем знать, что где-то у тебя есть ТАКАЯ мать, которая немногим отличается от растения. Бедная Руби, бедная моя сиротка, забудь обо мне навсегда, потому что больше ты меня никогда не увидишь!
Нет, я не буду продолжать такую жизнь! Я не хочу стать тягостным позором для своей дочери, которая осталась сиротой при живой матери!» Я твердо приняла решение, что пока я нахожусь в здравом уме я уйду из жизни сама. Как? Очень просто – я перестану принимать пищу и умру от истощения. Мне не надо накладывать на себя руки. Я умру сама собой, потому что просто перестану есть. Пусть это будет трудная смерть, но это будет лучше, чем провести остаток дней в «приюте для потерянных душ».
-Ты будешь есть, зараза?! – кричала на меня медсестра, пытаясь запихнуть в рот ложку манной каши. Я резко отвернулась, каша полилась по лицу и подбородку.
-Ну, как тут у нас дела? – спросил входивший доктор.
-Ничего не ест.
-Продолжает упорствовать?
-Да.
-Ну и грязища тут у вас, - пренебрежительно фыркнул доктор, подбирая остатки манной каши у меня с подбородка. - Пожалуй, ей нужно принять освежающий душ, не то эта чумичка запедикулёзит нам всё заведение. Только вы там не переусердствуете с девчонками. Я лично за неё отвечаю.
-Вставай, чучело, идём на процедуры, – громко приказала сестра. Двоё дюжих мужичек-медсестёр подняли меня на ноги и потащили по коридору. Меня втолкнули в какое-то холодное сырое помещение, так что я чуть было, не упала носом в кирпичные плитки, которым был устлан пол. Меня проворно обрили наголо, срезав гирлянды пузырящихся вшей, и вымазали голову едким щелоком, от чего кожа головы буквально начала гореть. Потом меня раздели до нога. Стоять перед этими женщинами голой было отвратительно. «Только бы эта гадось не попала в глаза», - молила я про себя. В помещении я заметила две перекладины.
Похоже на пыточную с настоящей средневековой дыбой. У одной из медсестёр сверкнули наручники. «Боже, что они собираются со мной делать?! О, нет, я не дам одеть на себя наручники! Я не дам пытать себя!» Я рванула в сторону. И в ту же секунду четыре крепких женских руки впились в меня острыми пальцами.
-Куда?! – Я свернулась в клубок, зажав руки между бедрами, и стала отчаянно вырываться. Пусть лучше они забьют меня до смерти сейчас, чем пытают. Но силы слишком не равны. От недельного голодания я слишком ослабла, чтобы оказать сопротивление. Выламывая руки, они тащат к перекладинам и силой приковывают наручниками. Распятая между двумя перекладинами я не могу двигаться ни назад, ни вперед. От борьбы в глазах темнеет.
Прежде, чем я успеваю что-нибудь заметить, меня окатывает ледяной поток воды. Миллион иголок впиваются в мое тело! Я не могу дышать! Вода, бьющая из шланга заливает мне лицо! Я захлебываюсь! Отчаянно вырываясь от ледяной струи, я прыгаю в разные стороны, но мне некуда деется – руки прикованы наручниками. Поскальзываясь на мокром полу я падаю на колени, но и тут меня застает безжалостная струя. Больше я не сопротивляюсь. Вода забила уши и нос. Я захлебываюсь и начинаю терять сознание.
-Кажется, с неё хватит, - слышу я голос медсестры сквозь заложенные водой уши.
-Переодевайте и в палату. Только не хватало, чтобы она простудилась, - слышу я голос доктора.
Почти без чувств меня до боли растирают суровым махровым полотенцем и надевают отвратительную голубую рубаху, почти до пят, с завязывающимися сзади рукавами. Я сразу же понимаю, что это смирительная рубашка. «Но зачем?! Я же не буйная. Зачем они это делают со мной?»
Заледеневшее тело отказывалась двигаться. Посиневшие от ноги делали крошечные шажки. Едва я падаю в постель, как тут же отключаюсь, несмотря на неудобство положения.
Фланелевая смирительная рубашка – мой теплый кокон, мой гроб, готовящийся принять свою предстоящую покойницу. Больше я ничего не помню. Я спала или металась в горячке. Сон переходил в явь, а явь в сон.
К вечеру у меня поднялась температура. Всё что я могла – это лежать с закрытыми глазами и не двигаться. Мозг был в огне. Я даже ни о чём не могла думать.
-Ну, и что вы наделали, я же сказал – теплый душ! Это бывалым психичкам ничего не делается от ледяной воды, а эта сразу…готова! – ворчал главврач Приюта невинных душ господин Ханко.
-Но воды не было. Плановое отключение, - послышались оправдывающиеся голоса медсестёр.
-Я так и знал, воспаление лёгких. Вызовете врача. А пока разотрите её спиртом и накройте. При её истощении воспаление лёгких очень опасно. Вот наказание, что я скажу губернатору, если она умрёт? Если станет продолжать упорствовать и не будет есть, поставьте капельницу. Ай, что теперь! – махнул он рукой. – Единственное, денег жаль. А так.
Несколько дней я лежала словно в огне. Я не видела и не слышала, что происходило вокруг меня, кто приходил ко мне, и что со мной делали. Мне было все равно выживу я или умру. На четвёртый день я очнулась и снова целый день пролежала с открытыми глазами, рассматривая всю ту же дырку в потолке.
Находясь в полузабытье, я больше ни о чём не думала. Мне не хотелось думать. Бессильная апатия сковала мою душу. Вдруг, сквозь сон, мне показалось, что я слышу голос Грэга. Я открыла глаза. В палате было множество людей. Но мне было ровным счетом наплевать на них. Из гула голосов я слышала только один – голос МОЕГО ГРЭГА. Он стоял рядом с врачом и о чем-то говорил с ним, указывая на меня.
-Грэг! – крикнула я ему из последних сил.
-А это что за лежачая? – презрительно спросил новенький заведующий отделением, совсем молоденький паренёк, только что с отличием окончивший Бехтеревку*, глядя в глазок моей палаты. – Вы ничего не напутали Константин Иванович? Это психоневрологический диспансер, а не приёмное больничное отделение.
-Это особая больная. Я тебе уже рассказывал о ней, - словно таясь от окружения коллег, шепнул на ушко новенькому заведущему главврач. –Маникальный - депрессивный психоз. Дело обычное: пыталась вскрыть себе вены из-за мужика. С момента поступления ничего не ест и не с кем не разговаривает. Переведена на искусственное питание. Если будет продолжать в том же духе, я думаю, что протянет недолго. Пройдемте к следующей?
-Погодите, раз я собираюсь быть здесь заведующим отделением я должен знать всех больных в лицо. Откройте палату.
-Этой больной занимаюсь лично я сам, - возразил главврач.
-Неужели, та самая?
-Да. А, впрочем, какая теперь разница, деньги нам с неё всё равно не светят, открывайте, - махнул рукой властитель Приюта невинных душ.
Тяжелые двери с грохотом отворились, впустив струю свежего воздуха из коридора.
-Грэг!!!
-Ну, вот видите, а вы говорили, что она молчит. Попробую поговорить с ней. Терять нам всё равно нечего.
Да, это был мой Грэг. Он подошел ко мне своей развалистой походкой и, протянув руку, погладил по моей выбритой голове, очевидно ощупывая температуру.
-Ничего, не плачь, отрастут, - тихо прошептал он мне, трогая шершавую, как наждак от начинающих проклевываться пеньков волос кожу головы.
-Грегги, это ты, забери меня отсюда! Мне было очень плохо без тебя!
-Хм, - услышала я в ответ странное недоуменное восклицание. Вдруг, я взглянула на его лицо. О, нет, это НЕ МОЙ ГРЭГ, на меня смотрел совершенно незнакомый парень, лишь в общих чертах худосочной фигуры, немного напоминавший моего Грэга.
-Простите, я опозналась. Вы не Грэг, – отрывисто сказала я и отвернулась к стене.
-Погодите, не уходите от меня. Мне было так приятно слышать ваш голос, - начал незнакомец, - незаметно отмахиваясь рукой в сторону, показывая, чтобы все присутствующие удалились.
-Вы врач?
-Я новый заведующий женским отделением…
-Тогда мне с вами не о чем разговаривать, поскольку всё равно вы считаете меня психичкой. Давайте, колите мне свою дуру и убирайтесь отсюда. Кстати, молодой человек, пока я в своём уме, хочу искренне поздравить вас с новым назначением. Место хлебное.
-Мне донесли, что кое-кто решил уморить себя голодом. По-моему, это глупо! –вдруг выпалил незнакомец.
-Не глупее, чем провести остаток дней в смирительной рубашке, - буркнула я.
Незнакомец не знал, что и ответить.
-Что, мальчик, боишься, что я испорчу тебе статистику? Если узнают, что я подохла под вашим чутким опекунством, то губернатор Флориды может лишить ваше замечательное учреждение премии или гранта –что он там вам назначил?.... Да, кстати, сколько он отвалил вам за моё содержание здесь? Хм, интересно всё-таки узнать, во сколько он оценил меня. Впрочем, это теперь не важно. Так что передай своему губернатору и его жидовскому адвокату Карпински заодно, что плевать я хотела на них на всех, потому что я всё равно скоро подохну! А теперь убирайся, мне всё равно, что будет со мной!
-Глупо. Всё рано ты не умрёшь. Смерть от голода самая мучительная из всех. А умереть от добровольного голода при еде практически невозможно. Во всяком случае, это ещё никому в мире не удавалось. Так, что у нас сегодня на обед? Греча. Хорошо. Моя любимая кашка.
-Ну, вот и ешь свою кислятину! – злобно воскликнула я.
-Почему кислятину?
-А ты не замечал, что вареная гречневая каша без молока всегда отдает кислятиной?
Заведующий отделением зачерпнул целую ложку и проворно сунул её в рот. Я стала пристально следить, как он разжевывает гречу во рту.
-Угу, гу - гу, во всяком случае, - начал он, деловито чавкая, - лично я не чувствую никакой кислоты. По-моему, даже сладко. Это какая-то особенная греча. Я ещё никогда не ел такой вкусной каши.
-Не может быть, любая греча отдает кислотой, даже с сахаром. Развяжи-ка меня, я сама попробую.
-На.
Первую ложку я проглотила почти автоматически, даже не чувствуя вкуса, словно каша была из пенопласта. Вторую, третью, четвертую, - я буквально заталкивала в рот, как голодный ребенок. Опомнилась, только тогда, когда миска оказалась вычищена до последней крупинки.
-Ну, что есть кисловатый привкус? Я же сказал, - засмеялся доктор, - ещё никому не удалось добровольно покончить с собой голодом. В следующий раз я привезу тебе оладий, моя жена великолепно печёт. – При слове «жена» у меня почему-то неприятно похолодало под ложечкой.
-А, так ты у нас, оказывается, женат, док?
-Есть такой грех. А что, нужно, чтобы я был холост? – намекнул мой юный док.
-Почему? Это даже хорошо, что жена… Вот что, док, лучше оставьте свои оладьи себе, я не привыкла есть из чужих рук. Пусть оладьи дойдут до места назначения. – Я небрежно похлопала его по тощему животу. – Тем более, что тебе, мальчик, надо поправляться.
-Обиделась?
-Нет, чему тут обижаться. Просто я не хочу, чтобы мне делали здесь одолжений только потому, что я пациентка сенатора Флориды. Рубашку!– Я протянула ему руки, чтобы он снова связал меня.
-Этого не больше не надо, - махнул он рукой.
-Рубашку! Предупреждаю, док, я буйная, могу сделать всё, что угодно, разве губернатор вас не предупреждал? – Он нехотя завязал руки спереди. – Нет, док, так не пойдет: слишком слабо, я могу вырваться, - с самомазахическим упорством настаивала я.
-Иди ты! – сквозь зубы сердито процедил мой юный доктор, с которым мы как-то незаметно для себя перешли на «ты».
-Ладно парень, не обижайся, мало ли что выкинет буйно помешанная, да ещё с маниакально-депрессивным психозом. Просто я то же когда-то была женой, - заплакала я,- я знаю, что это такое мучаться от ревности. Третий – лишний. Но в моём положении глупо отказываться от еды, тем более, здесь кормят куда лучше, чем в «Крестах». Ты мне сразу понравился, потому что чем-то похож на моего Грэга. Вы такие разные, но чем-то похожи с ним характером, своей искромётной выдумкой что ли. Мой Грэг то же был выдумщиком, мог заставить меня делать, что угодно. А, как ты заставил меня есть! Забыла спросить, как тебя зовут, мой юный док?
-Николай Константинович…
-Достаточно, фамилии не надо! Я ненавижу фамилии!
-Можно Коля.
-Этого то же не надо. В моем жалком положении пациентки психдиспансера мне ни к чему с ходу заводить корпоратив с чужими людьми, тем более с докторами, даже если те младше меня лет на десять. Просто – Николай Константинович. Надеюсь, мне сосвоей стороны представляться не надо. Зовите меня просто - миссис Гарт. – Николай Константинович так странно посмотрел на меня, что теперь я не сомневалась, что он считает меня шизофреничкой.
-Что поделать, но моя фамилия действительно Гарт, - неизвестно зачем стала объяснять ему я. - Моего мужа звали Грегори Гарт, а я миссис Гарт. По правилам, если твой муж умирает, за его вдовой всё равно остается титул миссис, но только если твой муж умирает, если женщина разводится, она снова становится мисс. Разве не понятно, док? Знаю, при наших обстоятельствах, «миссис», звучит сейчас бредом шизофренички, но что поделаешь, не могу же я приписать своё русское отчество к фамилии Гарт. Когда в моём американском паспорте записано просто - Лили Гарт. Впрочем, плевать на корпоративы, если вам будет удобно, называйте меня просто – Лиля - это мое настоящее имя.
-Я буду звать вас, как вы хотите, - миссис Гарт.
-Тогда до завтра, Николай Константинович? Теперь у меня тут будет много времени…пожалуй, слишком много.
-Теперь я буду навещать вас каждый день, миссис Гарт. Он повернулся, пошел к двери, и я услышала, как он тихонько насвистывал знаменитый куплет Биттлз про миссис Робинсон:
and here’ s to you Mrs. Robinson
jesus loves you more than you will know wuwuwu
god bless you please Mrs. Robinson
heaven hold a place for those who pray
hey hey hey.
«Молодой дурак», - заключила я про себя. – «А ещё психиатр».
У дверей его встречал целый консилиум из медсестёр во главе с главврачом.
-Ну, что?
- В общем, всё в порядке, я уговорил её, она будет есть.
-И что ты об этом думаешь, Ники? – задушевно спросил главврач, когда они с заведующим уединились в кабинете.
-Да эта больная нормальнее нас с вами! – чуть было не закричал заведующий в запале впечатлений. – Честно сказать, я даже не знаю, пап;, - заговорил он чуть тише, - («Ники» делал ударение на последнем слоге на французский манер), что она делает у тебя в камере для буйных, но, по-моему, там ей не место.
-Это не твоё дело, сынок, если губернатор сказал держать её в мягкой комнате, мы будем держать. Поверь мне, для этой девушки будет куда лучше наша палата с полным пансионом, чем одиночка в Крестах. Другого выбора у неё всё равно нет. Хотя, по здравому смыслу медицины, держать здорового человека среди душевно больных – это преступление. Но ничего, как только наша птичка окрепнет, мы приспособим её для нужд больницы. Нечего ей там сидеть без дела и протирать зад, а то наша золотая девочка совсем зачахнет и в правду сойдет с ума. Труд –вот лучшее средство от всякой депрессии. Пусть трудится на благо больницы. Ты первый, с кем она вступила в контакт. Ты сделал то, что не удавалось всему персоналу больницы. Теперь ты будешь заниматься только ею. Я вручаю её под твою опёку.
-Да, но как же остальные больные? Моя практика? Моя диссертация? Аспирантура?
-Как же ты ещё не понял, мой мальчик, все складывается для тебя как нельзя лучше. Это же прекрасный живой материал для твоей диссертации! Депрессия – самая актуальная тема современности. В наши дни это заболевание приобрело разряд настоящей эпидемии. Твоя диссертация превзойдет все ожидания, поверь мне, сынок. А она послужит прекрасным наглядным пособием. Только не робей, Ники! Двести тысяч премиальных – не такие уж маленькие деньги, чтобы отказываться от такой непыльной работы. Я стар и болен. Я не смогу вечно поддреживать тебя. Подумай, что будет с тобой, если я умру…
-Папа, не надо об этом!
-Надо, сынок! Надо! А если ты сделаешь всё так, как я тебе предлагаю, уже через год ты станешь состоятельным человеком и сможешь купить собственный дом, открыть собственную практику. Пойми, эта психушка – болото, здесь у тебя всё равно нет будущего. Я здесь не по призванию, а треплю свои нервы с психами, только из-за твоего будущего, чтобы поддержать тебя на первое время, а так, пропади оно все пропадом, давно бы смотался отсюда каким-нибудь заштатным психологом в средней школе.
-А, пожалуй, ты прав, папа. Это хорошая идея. Нечего рвать понапрасну жопу, когда денежки сами идут к нам в руки. Хорошо, я сделаю все так, как ты хочешь.
-Только смотри, сын, осторожно, не втюрись в эту дуру, - засмеялся отец. – Вдовушка ещё даже очень ничего
-Если честно, меня тошнит от неё. И потом, на кой сдалась мне эта недорезанная хромая самоубийца, которая к тому же на десять лет старше меня, когда дома меня ждет моя молодая и красивая Юлька.
-Тогда, сынок, тебе и карты в руки. Я даю тебе полный карт-бланш. Остальное зависит только от тебя.
«Молодой дурак» сдержал свое обещание. Он навещал меня каждый день. Мы разговаривали с ним помногу часов о разных вещах.
Больше он не считал меня сумасшедшей. Точнее, мы оба знали, что я не сумасшедшая. Я была для него той отдушиной в его адской работе, ради которой он и ходил на работу. С каждым днем я ощущала все большее привязанность к моему молодому доктору, потому, что где-то глубоко, в недрах подсознания, ассоциировала его с юным Грэгом. Эта непосредственная подростковость очаровывала меня в нём.
До сих пор не могу без смеха вспомнить, как мы гуляли с ним под ручку по близлежащему парку, словно сросшиеся сиамские близнецы, прикованные друг к другу наручниками. Это было так глупо! Глядя на нас, прохожие только дивились и отскакивали в стороны. Никто из проходящих мимо, так и не мог понять, кто из нас двоих всё-таки псих, и чего ждать от этой странной парочки. В конце концов, все сходились на мысли, что мы оба того, и что от нас надо держаться подальше. Но нам было ровным счётом плевать, что думают окружающие о нас. Мы просто наслаждались прогулкой, великолепной природой леса, озера, и цветением весны. Он покупал мне мороженое и прочие сладости, чтобы хоть немного подкормить меня. Нигде так сильно не хочется сладостей, как в сумасшедшем доме. С ним я чувствовала себя так легко, как ребёнок, словно мне снова было шестнадцать лет.
Конечно, я никогда не забывала о Грэге. Ночью он приходил ко мне, и мы с ним снова занимались любовью…во сне. Во сне все возможно. Грэг был тем же молодым нескладным пареньком, каким я его увидела первый раз. Я обнимала и целовала моего мертвого Грэга, как не обнимала и не целовала при жизни. Я отдавалась ему, как ни отдавалась в наши самые бурные ночи. Желая доставить ему большее наслаждение, я изгибалась всем телом, как сильная и гибкая кошка, и стонала от наслаждения, приближая оргазм. Но очередной крик не вовремя проснувшегося сумасшедшего безжалостно прерывал мой сладостный эротический сон, и, просыпаясь, я плакала. Противные слезы, обжигая лицо едкой солью, катились в уши. В такие моменты мне снова хотелось умереть. Умереть, чтобы забыться в своём горе.
Ночи в сумасшедшем доме – самое страшное время суток. Здесь, как ни где в другом месте тебе снятся кошмары, особенно если тебе не удаётся заснуть до отбоя, когда во всем «заведении» безжалостно вырубают свет. На то он и сумасшедший дом. Ночью ты одинок и беспомощен, как брошенный в приюте ребёнок. Вслушиваясь в страшные крики больных, ты воображаешь себя запертой в преисподней среди демонов. Страшные тени ходят по стенам, сейчас они набросятся на тебя и растерзают, но ты связана по рукам и ногам смирительной рубашкой и не сможешь включить свет, чтобы разогнать свои страхи. Только ты и темнота.
Сжимаясь в комок от страха, я вся превращаюсь в слух. Вот над головой кто-то забился в безумной пляске. Бьют ногами так, что штукатурка с потолка летит мне прямо в лицо. Я задыхаюсь и кашляю от пыли. «Надо будет попросить Николая Константиновича передвинуть мою кровать в другой угол. Хотя это невозможно, она привинчена к полу, прибита гвоздями, приварена. Придётся все разворачивать. Нет, не стану просить. Не люблю просить. Пусть все остается, как есть. Не то, чего доброго, меня выкинут из моего номера «люкса», как говорится, вместе с постелью да в общую палату», - ассоциация с «гостиницей» и «постояльцами» так рассмешила меня, что я, не удержавшись, разрываюсь таким громким смехом, что моя кровать начинает трястись вместе с половицами. Наверху больше не стучат. Крики умолкли. Кажется, что все «постояльцы» теперь прислушались к моему громкому смеху. - «Наверное, я и в правду начинаю сходить с ума в этой психушке». – Я пытаюсь заставить себя умолкнуть, но какой-то идиотский смех словно бьёт изнутри меня. Я не могу остановиться… Вдруг, неестественный крик разрывает пространство прямо у меня под боком. Только не это! - проснулась безумная Валерия – самая «веселая» наша постоялица. Мой громкий смех разбудил её. Теперь она не угомонится до самого утра.
-Тише, Валенька, тише. Прошу тебя! – молю её сквозь стену. Поздно. По коридору слышны тяжелые шаги. Это за ней. Бедная Валерия! Лязг открываемого замка в соседней камере. Нечеловеческий визг, похожий на вопль раздираемой собаками кошки. Шарканье тяжелого тела об пол. Её тащат в холодный душ. За любую провинность полагается ледяной душ. При воспоминании о душе, моё сердце сжимается от страха. «Только бы никто не узнал, что это я разбудила соседку своим смехом, иначе я тут же последую за ней. Больше я не выдержу такого купания. Господи, сделай так, чтобы она молчала!».
Но бесполезно. У безумной Валерии язык не держится за зубами. Она выдала меня с потрохами. Слышен звук шагов. Лязг открываемого замка. Не говоря ни слова, меня хватают под мышки и тащат в душ. Я не сопротивляюсь. Сопротивляться – бесполезно. Это только унизит меня. С невозмутимым спокойствием я следую в камеру пыток.
Почти сдирая одежду, меня раздевают. Руки приковывают к перекладинам и подтягивают их вверх.
-Ну, что, миссис немая принцесса Флориды, тебе было смешно, сейчас ты у нас заплачешь, - слышу я отвратительный, почти мужской голос медсестры над своим ухом.
-Бесполезно, Ларис, она не хочет с нами разговаривать, она гордая, - засмеялась другая.
– Будешь знать, как ржать ночью. Давай воду! Погоди, что это у неё? – Она провела ладонью между моих бёдер. – Гляди-ка, эта сучка хочет мужика! У неё там мокренько, как в масленке! Что, сладенькая, любви захотелось? Сейчас мы тебе устроим ЛЮБОВЬ!
-Недаром же она хохотала всю ночь как бешенная!
-Бедная миссис Робинсон, даже не может заняться «рукоделием»*, потому что руки заняты смирительной рубашкой. Давай, миссис Америки, я помогу тебе. – Её омерзительные пальцы легли на мой клитор. Я крепко зажала бедрами её ладонь. – Ну, же, не ломайся, киска. С американской шлюхи не убудет. Что, у тебя ещё никогда не было с девочками? – вызывающе спросила она, целую меня в губы. Набрав слюны, я сплюнула ей в лицо. – Вот сука! Воду! Живо!
Первые удары ледяной воды я выдержала стоически. Дальше я уже ничего не чувствовала. Единственное, что я не хотела, это упасть под ударом струи и доставить удовольствие этим садисткам в белых халатах. Они хотели, чтобы я кричала, но я молчала. Не издав ни единого звука от боли, я стояла с опущенной головой, чтобы струя не била мне в лицо.
-Крепкая сучка. Не ломается.
-С неё хватит. Бесполезно. Пакуй в ляльку нашу миссис и в номер.
Ноги казались каменными. Меня било изнутри. «Только бы не упасть, господи, только бы не упасть, пока мы не дошли». Я знала, что, если я упаду, меня начнут поднимать электрошокером. Я не помню, как меня положили в постель. Не помню, как провела остаток ночи. Меня знобило так, что я тряслась, как осиновый лист.
Когда утром пришёл доктор и застал меня в таком состоянии, он сразу понял, что произошло.
-За что?
-Я громко смеялась и разбудила безумную Валерию. Она всё рассказала.
-Вот суки, я же сказал….! - не выдержал доктор Ханко.
-Стой! – схватила я своего защитника за рукав. - Не надо! Я ненавижу заступничество. Только, пожалуйста, я не хочу, чтобы меня снова пытали! - расплакалась я.
-Никто, слышишь, никто больше не тронет тебя здесь! – Он решительно выставил указательный палец перед моим лицом. - Я обещаю! Я сам разберусь с ними!
-Нет! Прошу тебя! Ники!
-Оставь! - он резко рванул руку, - с этим надо покончить!
Он ворвался в ординаторскую как разъяренный петух в курятник. За стеной послышались крики. Мне было стыдно, стыдно, стыдно…Лучше бы я подохла под этим душем.
-Что?
-Я уволил этих сучек, - деловито отряхивая руки, констатировал мой молодой доктор.
-Не надо!
-Что не надо?!
-Ругаться. Здесь не положено ругаться. Вы же всё-таки доктор, что-то вроде интеллигента, - грустно засмеялась я.
-Ну, вот ты уже смеёшься, это хорошо.
-Наверное, если так пойдет, в вашем Приюте потерянных душ не останется больше персонала.
-А, пустяки, я найду других. Ну, как ты?
-Ничего, просто немного знобит.
-Да тебя всю колотит! Давай, я разотру тебя спиртом! Только не болей.
Он обмакнул вату в спирт и начал лихорадочно растирать моё дрожащее тело. Я перехватила его руку и положила себе на грудь. «Пить. Как хочется пить. Все бы отдала за глоток отвара Виргинсокй мяты. А, Грегги, спасибо, ты всегда знаешь, что мне помогает». Грэг несет стакан с благоухающей мятой. «Как вкусно пахнет. Спасибо, мой милый. Ты всегда, зна…». Вдруг, Грэг, роняет стакан на пол, и он разлетается на тысячи звенящих осколков. «Ничего, страшного, принеси другой». Грэг снова несет стакан, но только я хочу взять его, мой стакан тут же падает. «Что же ты, растяпа? Я хочу посмотреть Грэгу в лицо, но он отворачивается и уходит. В последнем отчаянии я ловлю его за руку. Его острые шероховатые пальцы касаются моей груди.
-Грэг, не уходи, пожалуйста, - простонала я по-английски.
-Я не Грэг, - как-то испуганно произнес доктор, брезгливо одёрнув руку от груди.
-Прости, Ник, я забылась. Ты знаешь, только что я видела Грэга. У тебя такие же пальцы, как у него. Маленькие и немного шершавые. Он приносил мне попить. Кажется, я начинаю, по-настоящему сходить с ума в твоей психушке. Говорят, когда сходишь с ума, перестаешь страдать. Это привилегия сумасшедших. Господи, как хорошо, когда сходишь с ума. Безумие намного сладостней жестокой реальности.
-У тебя температура. Горячечный бред. Давай-ка накроемся, а я позову врача.
- Не надо, ты мой единственный врач. Свяжи меня «в куколку». Так будет теплей. Вот так.
-На выпей, не бойся – это не транквилизатор. Обыкновенная мята.
-Спасибо, Грэг.
-Я не Грэг.
-Это не важно. Я хочу называть тебя так.
-Давай договоримся, ты никогда не будешь называть меня Грэгом.
- Почему, ведь здесь у каждого есть клички? Меня ты назвал миссис Робинсон, почему я не могу придумать тебе дать имя моего любимого человека?
-Тебе надо забыть его. Забыть его в интересах нашего с тобой лечения. – (Он произнёс это так, будто МЫ ОБА были сумасшедшими и лечились в дурдоме).
-Для меня он всегда живой! Он живет в моем сердце.
-Он умер, его нет.
-Он умрёт вместе со мной, когда моё сердце остановится.
«Да, случай её маниакальной депрессии гораздо серьёзней, чем я думал. Что ж, тем интереснее диссертация. Надо не забыть пометить это в блокноте», - подумал про себя доктор.
-Теперь надо думать о живых…
-Да, да, надо думать о дочке. Послушай, - схватила его за рукав, - ты должен навестить мою доченьку, кроме неё у меня больше никого нет! Детский дом номер двадцать шесть на улице…на улице… Как же это?… Какая-то знаменитая фамилия. Не важно, найдешь по справочнику. Запомни, детский дом номер двадцать шесть. Спросишь Руби Гарт, семь лет, волосы светлые… Ты понял меня?
-Да, да. Руби? Я не ошибся?
-Руби.
-Почему твою дочь так странно зовут – Руби?
-Эта длинная история, я расскажу тебе…сейчас не до неё. Скажешь ей, что мама жива, что она заберёт. Только не смей говорить, что её мать в психушке! Я не хочу, чтобы над ней издевались и говорили, что её мать сумасшедшая. Не надо. Скажи, что мама просто тяжело больна и не может навестить её, потому что лежит в больнице, в больнице. Понял, в больнице! - задыхаясь от кашля, простонала я.
-Да, да, да. Лежи, лежи, у тебя температура.
-Да, совсем забыла, у моей доченьки завтра день рождения, ей исполняется семь лет. Передай ей вон тот свёрток. Я всё приготовила. Там твои пирожки и японский журавлик - оригами. Когда Руби была совсем маленькой, она очень любила японских журавликов, только не умела их делать … она так и не научилась. Помню, как Руби приставала: « Мама, сделай журавлика, ещё одного, ещё одного…» Я делала, пока не изводила все листы. Ха-ха-ха! Пусть разберёт и, наконец, научится. Теперь она большая девочка. Она научится. Обязательно. Она толковая девочка. Запомни, детский дом номер двадцать шесть! Это важно…Двадцать шесть…
-Запомнил? А теперь мне надо поспать. – Он накрыл меня теплым одеялом и вышел за дверь. «Черт побери, что я скажу отцу, если эта американская сучка и в правду отбросит концы?» - добавил он про себя.
За окном шумел августовский дождь. В этот день в Приюте для «невинных» душ было необычно тихо. Он прошёл в кабинет отца и, развалившись в скрипучем кожаном кресле, принялся уписывать женины пироги, тупо смотря как за окном льет дождь. Журавлик лежал на столе, покрытым стеклом.
-Ну, что, приятель, уставился на меня? Я не могу, понимаешь, не могу выполнить просьбу твоей хозяйки. Потому что такой девочки нет, её, попросту, не существует. Это всё бредни сумасшедший, возомнивший, что она мать. Впрочем, это нужно проверить».
Он доел пирожок, стряхнул крошки с рук и, взяв журавлика за хвост, стал смотреть, как тот машет крыльями.
-Тупо, -заключил он и отбросил журавлика. Вдруг, он заметил карандашный след на выступе клюва. - Погоди, дружище, что это там у тебя? Ну-ка. – Он развернул журавлика. Перед ним предстало письмо, представляющее собой рисунок во всю страницу, изображающий мать, держащую на коленях своего ребёнка, наискось исписанный знакомым крупным подчерком. –Матерь, божья! – присвистнул он от удивления, - «Вот это открыточка.. А я не знал, что она художник. Здорово! А это и есть её воображаемая дочка Руби?! Хм. Однако, как убедителен сей призрак».
Включив лампу, он положил ноги на полированный стол, и, закурив кубинскую сигару (подарок губернатора), разобрав мятый лист бумаги, стал читать:
Милая моя доченька. Руби, Рублик, моё золотко. В то время, когда ты сможешь прочесть это, ты будешь совсем-совсем взрослой, поэтому я обращаюсь тебе как к взрослой девочке. Я не могу быть с тобой, потому что так решила жестокая судьба. Не обвиняй свою маму, она ни в чем не виновата. Больше всего на свете я хотела бы быть с моей доченькой. Но это невозможно, потому что остаток жизни я проведу в заключении, и, если я меня когда-либо выпустят отсюда, я буду уже сумасшедшей, никому не нужной, больной старухой, которая станет тебе тяжелой обузой. Я не хочу быть тебе в тягость, я не хочу возвратиться к тебе такой. В твоей памяти я хочу остаться молодой и красивой мамой, какой ты запомнила меня в последний раз. Ты не сможешь гордиться такой матерью, как я, поэтому ты должна забыть меня, но, помни одно, мама очень любила тебя, как и твой покойный папа Грэг, который обожал свою маленькую Руби.
Помни, у тебя есть дом. Он записан на твоё имя. Мы строили его с папой для тебя. Как только ты выйдешь из приюта, у тебя будет свой угол. Обо мне не думай. Моя жизнь кончена. Мне всё равно, что будет со мной, главное для меня знать, что ты, моя девочка, здорова и счастлива, тогда буду счастлива и я. Остальное – для меня не существует. А сейчас хорошо учись. Знания откроют тебе дорогу в будущее. Я желаю вырасти тебе умницей и красавицей.
Я посылаю тебе мой рисунок в память о твоей маме. Пусть в твоей памяти я останусь такой. Я люблю тебя, моя доченька.…
Твоя мама
Он очнулся, только тогда, когда едкий табачный дым наполнил весь кабинет. Растерев сигару в руках, он свернул письмо в кулёк, и, сметя туда жирные крошки пирога и пепла, выбросил все в мусорное ведро.
-Дура! – отрывисто выругался он и задумчиво погрузился в глубокое кресло.
США, Флорида, Орландо, тюрьма Коулман
Глава сто пятьдесят седьмая
Смертник
В самой мрачной тюрьме США для особо опасных преступников Коулман, по иронии судьбы находящейся в столице детства Дисней -Лэнд, вот уже третий год приговоренный к смерти Грегори Гарт ждал исполнения своего приговора.
Несмотря на добросердечное признание в убийстве пяти человек, у несчастного не было никаких шансов спасти свою жизнь. Он не мог подать прошение о помиловании губернатору, поскольку его обвинителем был сам губернатор. И сам осужденный на смертную казнь знал, что ему не на что надеяться, и потому со стоическим спокойствием ожидал своей смерти.
Грэг, даже не пытался спасти себя. Он не собирался просить пощады у подонка, изнасиловавшего его жену, потому что знал, что это все равно бесполезно, это только бы унизило его. Отсутствие всякой надежды придавало ему сил и мужества достойно встретить свои последние дни.
Он знал, что умрёт, знал, как его будут казнить – автоматическая винтовка выпустит в него дюжину пуль, но осужденный не о чём не жалел. Он почти с наслаждением ждал этого дня, когда он сможет сам гордо бросить своим палачам в лицо «огонь», и умереть под грудой горячих пуль, рвущих его грудь.
Его содержали в одиночной камере для смертников. Крошечное зарешеченное окошко и аккуратно устланная кровать – были единственным предметом остановки. Однако, заключенный ни в чем не нуждался - в его камере был, даже кондиционер и небольшой душ с теплой водой, который располагался прямо над отхожим местом.
Сенатор от штата Флориды Коди Барио не скупился на содержание заключенного номер один. Всё, что просил Грэг (разумеется, кроме того, что не было запрещено администрацией тюрьмы), ему предоставлялось в тот же день. Каждый день по его просьбе ему приносили бумагу и карандаши, и Грэг мог вволю наслаждаться рисованием. Рисование – было его единственной отдушиной приговоренного, скрашивающей его страшное ожидание.
У дверей камеры Грэга круглосуточно дежурил полицейский, который наблюдал за Грэгом в глазок, чтобы заключённый не покончил с собой до казни. Поначалу это ежесекундное наблюдение выводило Грэга из себя. Он корчил рожи, швырял предметы, показывал средний палец, следящему за ним. Он даже испражнялся, повернувшись задом к двери, и выставив вперёд большой палец руки, выражая, таким образом, презрение к своим соглядателям. Грэг знал, что все равно, камера просвечивалась со всех сторон, и что ни одно его движение не оставалось не замеченным, даже если он сидел на параше. Его никогда не наказывали, будто те, кто стояли за дверью были равнодушны к его проделкам, даже когда он, взобравшись на табуретку, и, обхватив пальцами свой маленький член, и пытался попасть струёй в глазок двери. Это развлекало Грэга и он с остервенением хохотал.
Несколько раз он публично имитировал самоубийство, скручивая простынь вокруг шеи, и дрожал от восторга, когда в его камеру вбегал перепуганный полицейский и, выкручивая руки, укладывал вниз лицом в грязный от испражнений пол. Ему почти хотелось, чтобы этот незнакомый полицейский избивал его до смерти своей дубинкой, насиловал в задницу, рвал и уродовал его тело, чтобы можно было наслаждаться физической болью, которая заглушила его страдания, но тот довольствовался только парой ударов резиновой дубинки в спину.
Постепенно Грэг начал привыкать к постоянному слежению и перестал обращать на это внимание. Его охватила мертвая апатия. Он погрузился в себя и больше не реагировал на внешние раздражители. Он словно умер, только его физическая оболочка продолжала жить своей, никому неведанной жизнью. Он больше не страшился смерти, она не пугала его, потому что жизнь сама начинала угасать в истощенном теле, только Грэг этого не замечал. Дни напролёт водя угольным мелком по белоснежному листу бумаги, он пытался поймать черты…её черты…
Рисование было его наслаждением, страстью, которая превратилась в исступление. Его рисунки напоминали рисунки умалишённого, но он, распластавшись на полу, словно краб, лихорадочно пытался воспроизвести лицо своей жены и дочери, которые он никак не мог «поймать». Он старался изо всех сил, но неизменно выходили какие-то уродцы, ничем не напоминавшие его милых людей. В конце концов, в порыве ярости он разрывал затёртый рисунок на тысячи мелких клочков и начинал всё заново на чистом листе. Он извел уже целые кипы листов, но результата все никак не было, а время заканчивалось.
Утром Грэг просыпался в поту. Ночью опять приходила Лили. Они занимались любовью. Это было почти осязаемо, и Грэг не знал, где сон, а где реальность, потому что, проснувшись после такого сна, всякий раз обнаруживал у себя неконтролируемую эрекцию. Он стыдился этого больше всего. Не желая выдавать тюремщикам свои самые сокровенные переживания, он пытался замаскировать эрекцию, согнув ногу в колене и глубоко дыша носом, как когда-то учила его Лили, но всякий раз слышал раскат грубого смеха за дверьми, вслед за которым неизменно следовало издевательское замечание надзирателя:
-Гляди-ка, Джимми, наш «Слим Фрик» опять хочет свою русскую сучку! – В ответ в глазок летел плевок, после чего Грэг получал положенные две палки по спине, после которых утреннюю эрекцию снимало, как рукой.
Иногда, вместо Лили к нему приходила его любовница Синтия. Из приятного эротического переживания сновидение становилось кошмаром. Грэгу снилось, что Синтия делая ему минет ртом, вдруг, в порыве бешеной страсти, откусывает ему член своими мощными белыми зубами и, держа в зубах, словно увесистую кубинскую сигару, показывает им на огромную кровавую рану от топора, из который сплошным потоком сползает на лицо кровь. Странно, Грэг понимал, что это был всего лишь ночной кошмар, но режущая боль в отрезанном члене была совсем настоящей. После такого кошмара он часто пробуждался от собственного крика.
Приход Синтии всегда предвещал для узника номер один «черные» дни, когда у Грэга бывали неприятности. Дух «Чёрной пантеры» будто мстил ему за свое предательство. Грэг никак не мог понять почему. Ведь он не убивал свою любовницу.
Это знали все, включая следователя, ведущего дело о покушении века, и самого обвинителя Барио, который проходил единственным свидетелем по этому громкому делу. На следственном эксперименте Грэг по привычке ударил манекен левой рукой, когда было точно доказано, что удар в висок нанёс правша. Это занесли в протокол, но никого решающего значения на судей заявление адвоката Грэга по этому факту не произвело, поскольку Грэг сам признался в жестоком убийстве беременной женщины и отравлении ещё четырёх человек, бывших на яхте в ту роковую вечеринку. Каким ядом? – тут показания обвиняемого то же разнились с фактами. Сначала Грэг утверждал, что это ционид. Это первое, что пришло в голову Грэгу, совершенно не разбиравшемуся в химических названиях ядов, а потом, он сам запутался во всех названиях, и начал заявлять, что это был, якобы не цианид, а синильная кислота, которую он использовал для травления ржавчины на яхте. Когда ему сказали, что, дескать, синильная кислота это и есть цианид, он очень удивился этому алхимическому «открытию». Серьёзно задумавшись, Грэг почесал голову, и, вдруг, удивленно выпалил глупую фразу: «Надо же, а я не знал». Несмотря на серьезность дела, это вызвало грохот смеха и взрыв аплодисментов в зале. Не смеялся только один человек – действующий губернатор Флориды Коди Барио. Карандаш художника запечатлел его каменное лицо. Губернатор боялся, что Грэг разыграет трюк со своим сумасшествием. В конце концов, Грэг заявил, что сам не помнит, чем конкретно отравил водку (то, что это была русская водка, он помнил хорошо), кажется, что это был какой-то растительный яд, а какой, и где он его взял –не помнит. Этого было вполне достаточно для вынесения смертного приговора.
Итак, Грэг приговорен за пять убийств первой степени. Приговорён окончательно и бесповоротно по показаниям единственного свидетеля, оставшегося в живых …благодаря убийце. Вот она жестокая ирония судьбы! Вот он парадокс жизни… Если бы убийца не покушался на губернатора Флориды, и если бы раненого сенатора не доставили спецрейсом в Вашингтон, через несколько часов он все равно бы погиб в цунами вместе со всеми жителями прибрежной Флориды. Но, увы, американский закон бесстрастен. В нём нет сослагательного наклонения «бы». Грэг должен понести наказание за свои преступления. И наказание это – смертная казнь.
Удивительно, но многие (очевидно повинуясь Стокгольмскому инстинкту сочувствия Робин Гудам*) почему-то сочувствовали преступнику, до конца не веря, что этот маленький жалкий паренёк мог быть способен на такое страшное преступления. Некоторые противники тоталитористской политики Барио утверждали, что несчастного вынудили признаться в покушении на губернатора под пыткой ведром с водой *, ещё кое-где применявшейся в тюрьмах южных Штатов. Грегори Гарта даже сравнивали со вторым Ли Харви Освальдом, неудавшимся психопатом и коммунистом, связанным с «плохими» русскими, в своё время послужившим жертвенным «козлом отпущения» в деле об убийстве президента Кеннеди. Во Флориде по этому случаю даже образовалась антиправительственная неформальная политическая партия, поддерживающая Грэга и тем самым обвиняющая во всех смертных грехах тиранию Барио. Однако, казнь должна была состояться меньше чем через месяц. Барио торопил события. Он не хотел, чтобы возня возле этого дела приняла политический оборот и дала козыри в руки его политических злопыхателей, желающих выбить из-под него лидирующее сенаторское кресло губернатора Флориды*.
На душе было скверно. Порою по утрам после очередной бессонной ночи его охватывал приступ тошноты, и он вынужден был оставаться дома. Ком неразрешённых дел нарастал, как снежная лавина. Время принятия бюджета Штата подходило, а он никак не мог толком приступить к делу, пока терзавший его процесс над Грегори Гартом не была поставлена последняя точка. Хуже всего, что после вынесения смертного приговора дело Грегори Гарта набирало всё больший оборот и уже грозилось выплеснуться в широкую общественность, дискредитировав его репутацию честного политика и демократа, выступавшего за защиту прав человека по всему миру. Несмотря на то, что процесс над террористом номер один Грегори Гартом был закрытым, с каждым днём Коди всё труднее удавалось сдерживать средства массовой информации. У здания тюрьмы Коулман уже дежурили топы голодных журналистов, готовых наброситься на малейший слух по этому делу.
Коди Барио уже готов был просить помилования для Грэга у президента – это дало бы хороший козырь в его пользу, но только если сам приговоренный обратится к нему с такой просьбой. Но Грэг упорно молчал. Его молчание было трудно объяснить, тем более, что его адвокат настаивал на такой подаче. Что заставляло Грэга отказаться от последней надежды? Гордость? Отчаяние? Желание покончить с собой и избавиться от несчастной жизни в застенке одиночной камеры? Нет, ничего не подходило. Может, он и вправду сумасшедший? Но судебно-психиатрическая комиссия признала его вменяемым, более того, подсудимый сам настаивал на своей полной вменяемости, утверждая, что признание его сумасшедшим было бы для него позором… Что? Что? Коди ломал голову над этим вопросом долгими бессонными ночами. Должно же быть какое-то объяснение. Этот вопрос никак не давал покоя Коди, но он знал – это что-то другое, что не поддается здравому объяснению с позиции человеческих законов жизни, но что - он никак не мог понять.
Он должен поговорить с Грэгом и постараться сам убедить его подать прошение о помиловании! Он должен не допустить этой казни, которая может навсегда дискредитировать его политический имидж! Что ж, если другого выхода нет, завтра они с Руби вылетают в Орландо. Тем более, что он давно обещал Руби показать Дисней Лэнд. Как раз через неделю состоится открытие парка Диснея после почти семилетнего перерыва. Это долгожданное для всего маленького народа Америки открытие должно состояться в воскресенье, в день Пасхи. На открытии будет присутствовать сам президент со своей семьёй. Губернатор в числе первых почетных гостей приглашён на этот волшебный бал.
Потрясающе, он впервые поведёт свою дочь в Дисней. При мысли, что он сможет представить свою дочь президенту и его пятилетнему внуку, с которым добрый дедушка собирался перерезать ленточку Волшебного Мира Диснея, он трепетал от счастья, как мальчишка. Это долгожданное и радостное для всех детей планеты событие будет освящать весь мир, и они будут в числе первых!
В Орландо всё сходится в как нельзя удачно: Волшебный Мир Диснея, Пасхальное воскресенье, Грэг, президент. Интересно, узнает ли Руби того, которого когда-то считала своим отцом, ведь прошло почти четыре года, и за эти четыре года многое поменялось? Защитная психика ребенка устроена так, что ему свойственно забывать тяжелые переживания. У Коди не было сомнений, что Руби уже считала его своим отцом. Сколько любви, нежности и терпения нужно было вложить в этого трудного ребёнка, чтобы, наконец, услышать долгожданное слово «папа». И Коди добился своего. Как добивался всего и всегда в своей жизни. Своим маленьким детским чутьем зверька Руби сразу почувствовала в этом человеке власть, и, словно беспомощный осиротевший детеныш обезьянки-шимпанзе, инстинктивно потянулась к вожаку, ища у того защиты и утешения. В новом отце она сразу же обрела и то и другое и, даже большее, что могли ей дать только родители, - беззаветную любовь.
А что если Грэг сам откажется от помилования? Это не важно. Хочет того Грэг или нет, он все равно будет просить президента помиловать преступника, мотивируя свою пользу христианским долгом. Ведь известно, что даже самых заклятых преступников миловали на Пасху. Варавву …- увы, не Христа, который один невинно принял смерть на кресте. Сравнение Грэга с Христом заставило его вздрогнуть. Получалось, что ему досталось роль Понтия Пилата. Ну, уж нет! Такое сравнение было уже совсем не к чему…Грэг мало был походил на Христа. Он шел на смерть сознательно, почти как самоубийца, но не за грехи человечества, а желая выгородить её…её…эту..
Он мог простить Грэгу все что угодно, только не ЕЁ любовь! Коди ненавидел Грэга и искренне жаждал свершения приговора, только за то, что он был её мужем. Нет, это была даже не ненависть, это была скорее необъяснимая и необоснованная ревность к женщине, никогда не принадлежащей ему, которую он так любил и ненавидел одновременно.
Ели бы не все эти условности и устои, он собственными руками привел приговор в исполнение, но общество, зараженное сопливым демократическим либерализмом, требовало от него другого – милосердия. И он должен будет продемонстрировать свое фальшивое милосердие к преступнику, причинившему ему столько страданий, даже если это лежало вопреки его желанию! Он должен удовлетворить общество, иначе оно потеряет к нему доверие, объявив кровавым диктатором!
«Умывая руки», он не мог отказать приговоренному в последней надежде. В день светлого праздника Пасхи Коди вознамерился публично просить президента о помиловании преступника, в тайне надеясь, что президент всё-таки откажет подписать такое помилование. Теперь это ничего не значило для него. Преступник понесёт наказание. Даже если президент подпишет бумагу, его домом до конца дней станет одиночная камера Коулмана - самой страшной тюрьмы Флориды.
США, Флорида, Таллахасси, Монроу стрит, резиденция губернатора особняк Ринбоу
Глава сто пятьдесят восьмая
Он твой брат!
Документ о помиловании лежал на его столе. Губернатор поднял голову - перед ним сидела худенькая белокурая девочка, которая что-то раскрашивала фломастером, прикусив спереди язычок двумя последними оставшимися молочными зубами. Увидев, что отец смотрит на неё, она, хихикнула, и, стыдливо прикрыла рот ладонью. Нет, он не мог поступить иначе, с тем, которого его единственная дочь считала отцом, он не мог лишить своего заклятого врага его последнего шанса жить, даже если тот будет напрасным! Взяв ручку, он, размахнувшись, стремительно подписал помилование и злобно отшвырнул его в сторону.
Оставалось поставить штамп. Рука потянулась к привычной конторке, но штампа не оказалось Это внезапно вывело его из себя. Коди привык, чтобы все вещи лежали на своих местах. Он стал злобно шарить вокруг руками, приподнимая стопки и листы, будто надеялся найти под ними массивный государственный штамп. Из дальнего угла, где сидела дочка доносился какой-то мерный стук. Это Руби штамповала «орлов» на каждой странице своего рисовального альбома.
-Руби! Отдай, это не игрушка, сломаешь!
Но на Руби грозные слова сенатора не произвели никакого впечатления.
-Руби! – резко окрикнул её Коди, – прекрати баловаться, это государственная печать!
-Но, пап, я раскрашиваю орлов. Смотри, был орёл, а стал зелёный попугайчик Лори. Смотри, правда, похоже?!
-Отдай, попугайчик, пока тебе не влетело по заднице, - предупредил губернатор. – Руби!
-Не отдам! Не отдам! –словно упрямая обезьянка, запрыгала вокруг стола Руби.
-Руби, если я встану – тебе будет хуже. Не ставьте себя в глупое положение, юная мисс!
- А! – Руби высунула язык.
-Встаю!
–На, забирай свой грёбанный штамп! - Рассерженная Руби подбежала к отцу со «слепой стороны» и с упрямой детской злости влепила печать в лоб Барио. – Запятнала! Запятнала! Догоняй!
-Руби!!! Боже милостивый, что за слова из уст маленькой леди! Ну, держись, у меня, дрянная девчонка, сейчас я тебя поймаю! – Коди вскочил на ноги, и они стали бегать вокруг стола, «играя» в догонялки.
-Вам помочь, сэр? – вбежавшая гувернантка испуганно таращилась на завязавшуюся потасовку между отцом и дочерью.
- Вам давно пора уже спать, мисс Руби!
-Всё в порядке, мисс Кендл, сегодня я сам уложу Руби в постель. На сегодня можете идти домой, потом я позвоню вам, когда вы понадобитесь.
-Хорошо, сэр. Ой, сэр, у вас на лбу…, -едва сдерживая улыбку, гувернантка указала пальцем на лоб.
-Ничего страшного, мы просто играли в пятнашки с государственной печатью, принесите ацетон и вату и можете быть свободной.
-Ненавижу эту тётку, - честно призналась Руби, сморщив капризную мордочку. – Её надо уволить. ( Это была уже шестая гувернантка, пять предыдущих Руби с треском удалось выжить из дома).
-Ишь ты, раскомандовалась! Послушай, Руби, тебя не устраивает никто! Может, всё дело в тебе?!
-Ненавижу воспитателей. Они меня достают и все время командуют, что я должна делать, а что нет.
-На то они и гувернантки.
-Мне не нужны твои наемные сучки! Я хочу быть только с тобой, папочка!
-Зайчик мой, я тоже хочу этого, но ты же знаешь, как папа занят. Он не может все время проводить с тобой. –Руби насупилась и уставилась в пол. – А хочешь, мы поедем завтра в Дисней-Лэнд?! Мы сорвемся прямо из дома и полетим туда, как чумовой дедуля из мультика «Вверх»*!
-На воздушных шариках?! – обрадовалась Руби.
-Нет, завтра утром, за нами прилетит мой частный вертолёт. И мы отправимся прямо с нашей крыши.
-В Дисней –Лэнд?! На вертолёте?! Это правда, папочка?!
-Да, Мы полетим в втроем: только ты я и пилот.
-Е-й-ё-хо! Я еду в Дисней! Веселого дня, паппи!
-А теперь спать! Иначе я всё тот час же отменю.
-А ты мне споешь колыбельную песню на ночь?
-Руби, я так устал сегодня. Ты уже большая девочка, чтобы петь тебе колыбельные.
-Ну, тогда хотя бы поцелуй.
-Поцелуй можно, – устало вздохнув, нехотя согласился Коди. Он нагнулся и поцеловал девочку в тёплую щеку. –А теперь спать.
-Я не засну без тебя, паппи.
-Я буду спать рядом, в соседней комнате.
-Не выключай свет.
-Почему?
-Я боюсь. Там в шкафу призрак. Днём он живет в шкафу, а ночью вылезает и пугает меня. Он боится света.
-Прекрати выдумывать, Ру. Это не заставит меня сидеть тут с тобой. Всё, спокойной ночи, детка! - губернатор вырубил свет.
-Но я боюсь! - Руби схватила отца за рубашку, - там в шкафу медвежонок, - упрямо и тихо прошептала она.
-В каком? В этом?! – наугад указал Коди на одну из бесчисленных створок огромного шкафа.
-Нет.
-В этом?! – Руби утвердительно кивнула головой. –Коди достал пистолет и выпустил всю обойму в плетенный шкаф.
-А-а-а! – Руби зажала уши и визжа бросилась под кровать.
-Вот и все, я расстрелял твоего призрака.
Услышав стрельбу и крики, в комнату вбежала охрана.
-Что случилось?
-Мы только что расстреляли призрака медвежонка, который жил в шкафу и пугал Руби по ночам, - спокойно ответил губернатор, по-ковбойски сдувая дымку с пистолета. – А теперь спать. Теперь тебе ничего не угрожает. Спокойной ночи, детка!
-Спокойной ночи, паппи.
Губернатор прошёл в свой кабинет. Прошение о помиловании всё ещё лежало на столе. Размахнувшись, он поставил штамп на свою витьеватую подпись. «Вот и все, сучёнок, это всё, что я могу для тебя сделать». Остальное будет зависеть от президента.
Он отложил прошение и занялся международным договором с Мексикой о поставке продовольствия во Флориду. Закурив сигару, он долго раздумывал над каждым словом договора. Нужны были деньги…деньги…деньги… Эти грязные мексиканцы заломили слишком высокую цену за кукурузу. Проклятая кукуруза, и здесь она не дает ему покоя! Коди брезгливо отбросил договор и погрузился в воспоминания своего детства на маленькой ферме центральной Флориды.
Там тоже было море кукурузы. Коди вспомнил, как он любил прятаться в высоких стеблях от отца, когда тот спускал ремень, чтобы выпороть его за очередной промах в учёбе. Он убегал надолго в это огромное безбрежное поле исполинской травы, и никто не мог найти его. Мать долго звала, но он не откликался. Один раз в поисках потерявшегося ребенка даже пришлось вызывать полицейских, чтобы они прочесали всю кукурузу, и только тогда его нашли. Он до сих пор ненавидел своего отца, который с детства заставлял его учиться, унижая его при каждом провале, и, держа мальчика в постоянном напряжении. Да, постепенно он хорошо усвоил эту игру, если ты не хочешь быть неудачником, нужно работать, работать до изнеможения, пока не добьёшься своего. Он перестал быть неудачником и научился держать отпор. Но игра по правилам сделала его марионеткой самого себя. Он всю жизнь подчинялся каким-то правилам и устоям, которые делали его рабом, он всё время старался казаться лучше, чем он есть, и, сжав зубы, он терпел унижения, если это было нужно для достижения его высшей цели.
«Слышишь, отец, я добился всего, чего ты хотел! Теперь ты не сможешь называть меня недоумком!» -выкрикнул Коди на широко горящий месяц -. «А ты никогда не верил в меня. Смотри, болван, я и есть твой сын Коди! Я – повелитель мира!» Но в ответ на сии громогласные пафосные фразы, сотрясшие воздух, ему вторили только цикады. Не выдержав, Коди рассмеялся над самим собой.
Увы, в чем то он был прав, теперь он ничего не мог доказать своему отцу, потому что тот был мёртв. Мертв, но его мать была жива, и он любил её.
Коди вспомнил, что давно не видел свою матушку, которая упорно жила на своём затерянном ранчо в лесах Окичоби и до сих пор занималась выращиванием кукурузы и лошадей – лошади были её второй страстью. Упрямая женщина ни под каким предлогом не желала переезжать в роскошный особняк Ринбоу на полное довольствие, как ни уговаривал упрямую женщину её сын, заявляя, что не привыкла быть обузой и жить за чужой счёт, пусть даже это деньги её горячо любимого малютки Коди. С детства привыкшая жить только своим трудом, познавшая унижение жены-содержанки от жестокого и мелочного мужа, она трудилась на ферме, теперь полностью принадлежавшей ей, как простая батрачка, лишь бы не от кого не зависеть. И, несмотря на то, что фермерский дом был оборудован по последнему слову современности, что в нём были и слуги, каждый день миссис Барио, мать сенатора Штата, можно было видеть со скребком и ведром, идущую в конюшню, или с мотыгой в кукурузном поле. Некоторые считали старуху полусумасшедшей, но никто, естественно, не решался высказать эту мысль вслух.
Коди нервно сжал сигару в ладони и растер табак между пальцами. Тяжелые воспоминания об унизительном детстве расстроили его. Коди закурил новую сигару и долго сидел, смотря в пустоту. «Как иногда просто мы забываем о своих матерях», -с грустью подумал Коди. – «Вот и Руби…слишком уж быстро забыла свою мать. Как только мы приехали сюда, она даже не говорит о ней. А что если завтра пригласить матушку на открытие? Вот было бы здорово поехать всем втроем! Пусть бабушка, наконец, познакомиться со своей внучкой. Я уверен, они понравятся друг другу». Коди открыл блокнот и стал набирать номер матери. «Стоп!» - он захлопнул крышку, - «У меня есть идея получше. Завтра утром я сам полечу домой и сяду на лужайку рядом с домом. Вот обрадуется моя матушка! Это будет для неё настоящим сюрпризом».
За окном мерно шуршали листья деревьев, а из-под земли поднимался огромный круглый месяц, выделяя черным силуэтом листья на своём огненно-оранжевом фоне. Коди открыл окно и впустил поток свежего воздуха, пропитанного терпкими ароматами тропических цветов. «Какая красота! А я ничего этого не видел из-за бумажного дерьма». Он сделал два глубоких вдоха и отправился в постель. В эту ночь он впервые спал крепко.
Утром чуть свет Руби разбудил шум вертолётных лопастей, садящегося на крышу вертолёта.
-Карета готова, принцесса, можете ехать в Дисней - Лэнд, - услужливо предложил губернатор Флориды Коди Барио, бодро входя к дочери в комнату.
Через несколько минут легкий спортивный вертолёт оторвался от крыши и стал подниматься все выше и выше. Руби визжала от восторга, видя как огромный особняк Ринбоу, превращаясь в маленький игрушечный домик, исчезает вдали. В этот тихий и солнечный день с высоты птичьего полета Флорида лежала, как на ладони. Под ними проносились дома, линии электропередач, величественные и мрачные леса, гигантские болота со стеклышками озёр, зеленеющие поля хлопка и маиса, белоснежными треугольниками над ними летели бесчисленные перелётные птицы, возвращающиеся домой на север, а там, вдалеке, виднелись белоснежные клубящиеся облака, словно возникавшие из земли. О, как была прекрасна Флорида в лучах утреннего солнца! В этот самый момент, когда Руби с открытым ртом любовалась на всю эту неземную красоту, в маленькой Руби начиналось зарождаться упоительное чувство, что вся эта прекрасная земля, что проносилась под ними, всецело принадлежала ей с отцом.
Внезапно, что-то оборвалось внутри маленького сердечка, потому что картинка, проносящаяся под ними, вдруг, резко изменилась. Везде, где только мог окинуть взгляд, виднелись следы бедствия и разрушения, оставленные гигантской волной. Пейзаж напоминал пустыню. Здесь не было ни клочка зелени, только полуразрушенные, посеревшие остова домов торчали прямо из песка, зияя пустынными глазницами окон, да валялись опрокинутые стропила искореженных мостов, вросших в песок. Повсюду был песок, песок, песок…миллионы тонн песка, принесенного водой. А где-то там плескалось голубая полоска безмятежного моря, поглотившего то, что когда-то было частью города. Руби с ужасом смотрела, как из воды поднимаются разрушенные остовы небоскрёбов. Она, конечно, слышала рассказ о библейского масштаба катастрофе, поглотившей почти все побережье Флориды, но не могла даже представить такое наяву! Но вот вертолёт огибает побережье и вновь врывается в центральную Флориду. Здесь все так же, как и было до катастрофы. Будто ничего и не случилось. Только ряды скучных одинаковых домиков, похожих на пятиэтажку, в которой они когда-то обитали с матерью, свидетельствовали о катастрофе. А рядом уже шла гигантская стройка нового, невиданного доселе города! Подъемные краны возвышались, словно лес из деревьев. Кажется, что вся мощь Америки всей её несокрушимой волей американского народа сосредоточилась здесь, чтоб заново возродить Солнечный Полуостров.
-Здесь будет Новый Город, мы так и назовём его Новый Петербург, - доходчиво пояснял отец. А Руби всё смотрела и смотрела в линзы огромного бинокля на гигантскую стройку. Вскоре снова потянулись заболоченные леса с зеркалами - просветами озёр, больно режущих в отражении солнца глаза. Руби надоело смотреть, и она опустила бинокль. Вдруг, вертолёт стал резко снижаться. У Руби перехватило дыхание, она с ужасом посмотрела на отца, думая, что самолёт падает, и они разобьются, непременно для начала задев вышку высоковольтки…для правила.
-Не бойся, Принцесса, мы должны заехать домой, - подбодрил испуганную девочку Коди, видя, как у Руби дико забегали её большие голубые глаза.
-Домой?! – удивилась Руби. - Но мы только что из дома!
-Я говорю домой, потому что эта ферма - мой настоящий дом. Когда-то я жил здесь с мамой и папой, когда был маленьким, как ты. Сейчас я познакомлю тебя с твоей бабушкой.
-С бабушкой?! У меня никогда не было бабушки!
-Давай, Джон, спускайся, -небрежно бросил Коди пилоту.
-Сэр, мне некуда посадить вертолёт. Здесь кругом загоны для лошадей. Смотрите, какой переполох. Табун затопчет нас, как только полозья вертолета коснутся травы.
-Ничего, сажай прямо на посевы кукурузы. Мама поймёт, - довольно засмеялся Коди.
-Вы уверены, сэр?!
-Да, да, не сомневайся, сажай прямо на посевы!
Вертолёт мягко приземлился. Но едва полозья коснулись земли, и заглох винт, как над головой пассажиров раздались два оглушительных выстрела из винтовки. Руби вздрогнула и инстинктивно повернулась туда, откуда раздались выстрелы. Прямо на них верхом на лошади мчался самый настоящий …ковбой в широкополой шляпе и широких мокасинах, злобно размахивая винтовкой. В его намерениях сомневаться не приходилась – он будет стрелять.
Побледнев от страха, Руби зажала руками голову и пригнула к сидению, но отец, вместо того, чтобы прятаться, весело засмеявшись, открыл дверцу вертолета, и спокойно вышел навстречу разъяренному всаднику.
-Эй ты, придурок, а ну, убери свой грёбанный вертолет с моих посевов, а то тебе придётся штопать свою башку!
-Мама, ты, что не узнала меня?! Это же я, твой Коди!
-Коди! Мой малыш!! А-а-а-а!!! - Ковбой спрыгнул с лошади и бросился в подставленные объятия. Удивленная Руби вытаращила глаза от удивления, ещё не зная, как реагировать на столь неожиданную развязку. Широкополая шляпа слетела в безумной карусели объятий, и Руби увидела, что «ковбой» оказался седовласой сухопарой «бабулей», одетой в костюм ковбоя. –Коди, сынок, ну разве так можно! Я чуть было не пристрелила тебя, вместо вора!
-Мама, мамочка! –ревел Коди.
-Коди, мальчик мой!!! Сладкий мой!!! Маленький мой мальчик!!! – обезумевшая от внезапного счастья, старуха кинулась к сыну и стала яростно лобызать уже начинающую седеть голову «мальчика».
-Мамочка, смотри, кого я тебе привёз. Познакомся, мама, это твоя внучка Руби. – Еще бледная от страха, Руби с ложной приветливостью сделала книксен, не в силах вымолвить даже слова. – Испугалась, - извинительно пояснил Коди испуг дочери.
-Так это и есть та девочка, которую ты удочерил из российского детдома? – с интересом спросила мать, разглядывая Руби, которая ещё с испугом выглядывала из вертолёта..
-Мама, прошу тебя, не нужно говорить так. Я не хочу, чтобы девочка слышала такое.
-Но это же не твой ребёнок, - презрительно ответила мать. –Надеюсь, ты не сделал из этого тайны.
-Руби моя настоящая дочь!
-Как?! – уже ничего не понимая, воскликнула пожилая женщина.
-Анализ ДНК подтвердил, что я биологический отец Руби.
-Ты - отец этой девочки?! Тогда кто её мать? Отвечай, маленький греховодник! – (Слово «маленький» было уж совсем не уместно ни в том, ни в другом смысле).
-Это ЕЁ дочь, мама, – выделив местоимение ЕЁ, Коди и зачем-то протянул матери искалеченную руку.
Женщина растерянно положила руку на лицо, ещё до конца не веря тому, что она сейчас услышала. Только теперь она начинала понимать всё.
-Так значит ты…
-Да, мам, я был её любовником. Точнее сказать, я принудил её стать моей любовницей. В результате родилась Руби. Её муж, этот маленький недоумок Грэг, решил жестоко отомстить мне за свою жену. Он хотел убить меня, как и тех, кто был на яхте, но я выжил. Что случилось дальше - ты знаешь. Только спустя несколько лет я разыскал их в России. С ней была уже девочка, я сразу понял, что это моя дочь, как только увидел её. Я хотел уничтожить их обоих, но не мог тронуть ту, которая родила мне дочь.
Во все время рассказа сына мать повелителя Флориды стояла ошарашенная, глупо моргая глазами на сына.
-Где её мать? – наконец, немного опомнившись, тихо спросила она после продолжительной паузы.
-Несчастная сама выбрала свою судьбу. Не дождавшись суда, она вскрыла себе вены в тюремной камере. Её признали невменяемой. Задним числом… Теперь остаток дней она проведёт в психиатрической лечебнице.
-Бедная женщина.
- И ты ещё жалеешь её, мам?! – удивился Коди.
-Я слишком хорошо знаю состояние матери, когда у неё отбирают единственного ребёнка.
-Но я то, твой сын, с тобой, здесь, - словно за что-то обидевшись на мать, возразил Коди.
-Это сейчас, а тогда, когда после развода отец отобрал тебя от меня, я тоже готова была вскрыть себе вены, как та русская. Если бы не он оставил тебя мне, ты не вырос бы таким чудовищем.
-Если бы не он, я не стал тем, кто я есть сейчас! - зло огрызнулся обидевшийся за отца Коди.
-И кто ты есть?
-Я – губернатор Флориды! – гордо воскликнул сын.
-Нет, ты всё такой же мой маленький малютка Коди, который просто слишком много возомнил о себе, -женщина ласково прижала его к себе и, взяв за оттопыренные уши, словно ребенка поцеловала его в лицо.
- Прости, мама, – растроганный Коди поцеловал её пахнущую лошадью руку. – Я не должен был грубить тебе, но, по-моему, не стоит жалеть её. Взгляни хорошенько, ты слишком быстро забыла об этом.– Словно для того, чтобы вернуть мать в реальность, Коди снова вытянул искалеченную руку перед матерью.
-Но ведь ты знаешь, что сам во всём виноват…
-Нет, мама! Прекрати!
-Вот что, Коди, лучшее, что ты можешь сделать для меня – это вернуть девочку её матери!
-Никогда!!! –громко воскликнул Коди. – Руби – единственное, что у меня есть. Без неё все это не имело бы никакого значения. Она моя дочь, и других детей у меня всё равно не будет, ты понимаешь мама, не бу –де –т! Моя дочь останется при мне! Всё, я больше не желаю говорить об этом! Лучше пойди и познакомься с маленькой мисс Барио.
-Ну, здравствуй, детка, - полоумная старуха в залихватском костюме ковбоя заговорила притворно ласковым голосом. -Надо же, какие хорошенькие золотые волосы, - женщина потянула руку, чтобы погладить Руби, но Руби брезгливо повела плечом и презрительно надула губки. Руби ненавидела, когда касались её волос, а от костлявой руки старухи дурно пахнуло лошадиным навозом.
-Гляди-ка настоящая русская дикарка. Горда! Не хочет даже разговаривать с бабкой.
-Просто Руби с трудом привыкает к новым людям, -улыбаясь, заступился за дочь Коди. –Руби, детка, поздоровайся с бабушкой.
-Здравствуйте, миссис Барио, – Руби нехотя протянула руку. То, что эта женщина назвала её «русской дикаркой» крепко задело её, но она не хотела показывать этого при отце и соорудила притворную улыбку любезности на своём маленьком личике. За время проживания в доме на Монроу Стрит, она хорошо научилась притворяться.
-Зови меня просто бабушкой. – Её смуглая костлявая рука дружески покачала тоненькую белую ручку Руби в своих объятиях. От бабушки сладко несло лошадиным потом, так что Руби, едва смогла вытерпеть, чтобы в нарушении этикета не поморщиться.
-Матерь Мария, чего же мы здесь делаем, пройдёмте в дом! Я как раз приготовила твои любимые Эмпанадас с курицей и тунцом*.
-Погоди, мам, не спеши, мы как раз приехали, чтобы забрать тебя на открытие Диснея. Мы едем в Орландо.
-Иисус Мария, так вы специально заехали ко мне, чтобы забрать старуху?
-Да, мам. Я очень прошу, едем с нами, тебе понравиться, на открытии будет сам президент.
-Коди, малыш, я уже слишком стара для таких поездок,- засмеялась женщина, обнажив стройный ряд белоснежных зубов, – и не гожусь для светских развлечений.
-Мама, ради меня. Когда мы ещё сможем выбраться все в месте, ты же знаешь, я так занят.
-Но как же, папочка! Ты же обещал! Только ты и я! – внезапно и грубо запротестовала Руби.
-Боюсь, старая карга испортит своим видом праздник, - проглотив сии толстые намеки «внучки», на сии тонкие обстоятельства, грустно усмехнувшись, произнесла женщина. – Да и Руби я, по-моему, не нравлюсь. Зачем обременять веселье молодым?
-Ты говоришь ерунду, мам, ты очень красива. Это ради меня, пожалуйста, мам. Это нужно мне! Если это из-за неё…то я живо прикушу язычек этой маленькой болтунье. Я никому не позволю оскорблять свою мать! Пожалуйста, мама, когда у нас ещё будет такая возможность.
-ОК, я только отдам распоряжение управляющему насчёт фермы, - наконец снизойдя, неохотно согласилась женщина, все ещё недобро косясь на дующуюся Руби.
Спустя полчаса из ворот дома вышла уже совсем другая женщина. На ней уже не было затёртого ковбойского костюма, а красовалось шикарное вечернее платье ярко лилового цвета, немного по-Американски вульгарное, но которое своей показушной помпезностью принудительно делало её намного моложе, чем она есть. Длинные каблуки и громадное жемчужное ожерелье со стопудовыми жемчужинами, стеснявшее тощую старушечью шею, словно в тисках, дополняло картину голливудской безвкусицы.
-Я готова! – торжественно заявила она, в результате чего Руби презрительно фыркнула и отвернулась к стеклу иллюминатора. –Ну, как?! – женщина умоляюще посмотрела на сына, ожидая приговора.
-Мама! –воскликнул Коди в восхищении и присвистнул. –Ты сегодня, как Одри Хепберн! Это потрясающе! - не желая расстраивать выжившую из ума мать, с натянутой лукавостью похвалил её Коди.
Несмотря на сладкий аромат духов, наполнивший маленькую кабинку вертолёта, как только бабушка взошла на борт, от неё всё ещё несло едким конским потом, и эти два противоположных по приятности запаха, сойдясь вместе, образовывали невыносимую вонь, от которой Руби начинало мутить. Натянув бейсболку по самый нос, рассерженная Руби приблизила теплые пухлые губки к самому уху отцу и брезгливо произнесла:
-От бабушки воняет.
-Руби! –резко одёрнул её Коди.
-Горда! – заявила обиженная старуха, косясь на Руби и замолкла.
Губернатор посадил Руби на колени, и через секунду частный вертолёт губернатора взмыл в воздух.
США, Флорида, Орландо
На открытии парка Диснея собрался весь Голливудский бомонд. Все ждали президента. Наконец, по гулу аплодисментов стало понятно, что президент прибыл. С ним был маленький мальчик, в противоестественность своего нежного детского возраста одетый в строгий черный фрак с бабочкой, – его внук. Торжествующий губернатор вручил ему ножницы, но президент, заулыбавшись, выставил ладонь:
-Пусть ленточку перережет эта прелестная юная леди. – Президент обратился к Руби. Побледневшая от страха Руби взяла огромные ножницы в тоненькие дрожащие ручки.
-Смелее, малыш! - подбодрил её губернатор, и взял девочку на руки. Президент тоже взял своего внука на руки. – В руках Руби ножницы – настоящее оружие. – Давай! – желая угодить президенту, подбодрил свою дочь Руби. Осмелевшая Руби со всего маху отхватила ленту, чуть было заодно не прихватив пальцы внуку президента. Между детьми завязалась настоящая борьба за кусок алой материи, но губернатор моментально разрешил этот «гордиев узел», перерезав ленту посредине. Таким образом, открытие состоялось. Громкие крики «Гип-гип ура!», провозгласили новое рождение Диснея.
В этот день Руби чувствовала себя принцессой. Как бывает важно почувствовать себя принцессой! О, о таком можно было только мечтать! Дисней – воплощенная мечта детства ребятни со всего мира, и сегодня он принадлежал только ей с отцом. Она могла делать все, что захочется. В тот первый день, в день открытия нового Диснея, они обошли почти все аттракционы, и Руби сама могла выбирать. Руби выбирала самые опасные. Ведь с отцом ей было ничего не страшно! И, несмотря на её маленький возраст, Коди не препятствовал ей в этом желании, хотя его внутренний мир всячески сопротивлялся острым ощущениям.
Восторженный визг ужаса и восторга вырвался из маленькой глотки Руби, когда вагончик «американской горки делала мертвую петлю», а у несчастного Коди лез на лоб его единственный глаз. А потом они были в комнате ужасов, и Руби хохотала до упаду от предложенных ей ужасов, чем очень обескураживала тугого до шуток Барио. Сегодня она могла быть такой, как ей хотелось, без нотаций и ограничений нянек, учителей, воспитателей, и Руби это ужасно нравилось. Только она и отец, который позволял ей всё.
Кульминацией праздника стал гигантский фейерверк, устроенный в честь открытия парка Диснея. Таких салютов ещё не видел мир! Гигантская голова Микки Мауса- этого гипертрофированного мультяшного урода веселой мыши – символа Диснея, взмывала в воздух растворяясь в черном тропическом небе Флориды мириадами огненных брызг. Говорят, этот знаменитый на вись мир трехкольцовый силуэт «Американскорго ушастика» можно было разглядеть даже из космоса. А потом последовала настоящая вакханалия огня! От вспыхивающих разноцветных огней, небо было освещено как днём, и все жители выбегали на улицу, чтобы увидеть это невероятное зрелище под названием – Дисней! Руби задрав от голову, вместе со всеми визжала от радости и хлопала в ладоши, как сумасшедшая. О, с каким упоительным восторгом билось её маленькое сердечко при виде расцветающих в небе хризантем! Ведь отец был рядом и держал её на плечах, как самое дорогое сокровище.
Да, это была незабываемая Пасха! Сегодня был единственный день, когда отец не пошёл на работу и весь день был с ней, и это пасхальное воскресенье стало самым счастливым днём её маленькой жизни! Увы, бедняжка и предположить не могла, чем окончится этот день. В тюрьме Коулман её ждал ещё один «аттракцион». Только вот сказка Диснея уже закончилась, и наступила реальность…
Ещё ничего не подозревая, опьянённая от веселья Руби, болтая без умолку о полученных ею впечатлений, садилась в лимузин губернаторского кортежа.
-В Коулман, - отрывисто произнес губернатор.
-Мы едем домой? – спросил усталый голосок девочки.
-Нет, детка, перед отъездом мы должны навестить одного моего приятеля, который сидит здесь в тюрьме.
-Разве у тебя есть такие приятели, которые сидят в тюрьме? – безразлично зевая, спросила Руби, но губернатор молчал. Руби одолевал сон. Её больше не интересовали дела отца, и этот неизвестный приятель отца, к которому зачем-то нужно было ехать посреди ночи в тюрьму. Зная эксцентричность своего отца, Руби ничему уже не удивлялась. Взяв подушку, она положила под голову и, свернувшись калачиком на заднем сиденье автомобиля, спокойно уснула.
В камере для свиданий центральной тюрьмы штата было как никогда тихо. По выходным все свидания были запрещены. Даже это пасхальное воскресенье не стало исключением. В этот поздний час в зале для свиданий никого не было, было слышно, как минутная стрелка настенных часов скрипнув, передвинулась к двенадцати.
Вдруг, зажегся свет, и в камеру вошли двое. Точнее посетителем был один человек, который нёс спящую девочку на руках.
-Подождите тут, господин губернатор, сейчас его приведут, - торопливо ответил заспанный охранник.
Грэга разбудили, когда он уже спал и видел седьмой сон. Ничего не понимающий, Грэг, тупо смотрел, как на него надевают цепи.
-На выход! - прозвучала команда, и маленький, сгорбленный Грэг в сопровождении двух верзил -охранников тюремного конвоя, один из которых всё время зачем-то подталкивал резиновой дубинкой в спину, засеменил в неизвестность. В тёмном коридоре спящей тюрьмы было лишь слышно легкое позвякивание кандалов идущего узника. Полусонный Грэг не соображал, куда его ведут. Даже если бы его вели на казнь, ТЕПЕРЬ ему было бы всё равно. Грэг находился в некой прострации сна, и все чувства были притуплены. Он даже не осведомился, куда его могли вести в столь поздний час. Он просто хотел спать.
В тюрьме время течёт по иному. Здесь его просто не ощущаешь. Кажется, что время сжимается в один единственный ком, который давит на тебя своей неотвратимой силой. А для поврежденного рассудка Грэга время не существовало. Всё происходившее виделось ему, как дурной сон, который он смотрел через объектив кинокамеры.
Грэг думал, что его ведут на казнь, но вместо этого его привели в узкую кабинку для свиданий и плюхнули на крошечный табурет. Грэг посмотрел на надзирателя непонимающим взглядом.
-К вам посетитель, - сухо пояснил тот. Грэг тупо моргал опухшими ото сна глазами, всё ещё не веря в только что услышанное. За всё время нахождения в тюрьме Коулман его никто не навещал. Да и кто мог прийти к нему в такое время. Грэг не терялся в догадках, потому что просто не знал, что и думать.
Грэг поднял голову - перед ним сидел человек, который держал на коленях какого-то долговязого белокурого мальчика в шортах и кроссовках. Глаза с трудом привыкали к свету. Скоро он различил отдельные черты…О, боже! От неожиданности Грэг вздрогнул и вытаращил глаза, словно увидел приведение. На руках у сенатора сидела Руби.
-Ну, что не узнаешь? – засмеялся Коди.
Трубка с грохотом выпала у него из рук. В чертах белокурого мальчика, сидевшего у него на коленях, Грэг узнал свою дочь Руби. Это было как удар ледяного душа посреди ночи. В первый момент Грэгу показалось, что он сходит с ума. Видеть собственного ребёнка на коленях заклятого врага, приговорившего его к смерти, было дико и неестественно. Этого не могло быть правдой, потому что быть этого не могло. Но самое страшное, ЧТО ЭТО БЫЛО РЕАЛЬНОСТЬЮ. Да, это была его Руби, только немного похудевшая и вытянувшаяся, как все только-только начинающие оформляться девочки-подростки, непривычно коротко выстриженная под мальчика.
Заспанная девочка проснулась и лениво повернулась к Грэгу. Вдруг её глаза округлились и сделались большими, как у Грэга. В сутулом узнике, смотревшим на неё из-за стекла, она узнала отца.
-Паппи!!! –Руби бросилась к Грэгу и, зарыдав, прижалась к стеклу. Несчастный не мог говорить, он только протянул дрожащую руку к стеклу, словно желая ощутить через него прикосновение её теплой детской ладошки.
-Милая моя, девочка моя! – поглаживая стекло, только и смог произнести Грэг, которого переполняли самые нежные чувства. Вдруг, Грэг увидел, как «милое» личико исказилось от злости. Ротик девочки открылся в немом крике, и Руби стала отчаянно молотить ладошкой по стеклу. Через толстое стекло комнаты свидания Грэг не слышал того, что кричала ему Руби, но понимал, что с девочкой, что-то случилось. Он никогда не видел её такой разозлённой. Руби была словно маленький дикий зверёк, попавший в капкан. Грэг показал ладонью, что ничего не слышит, но Руби продолжала кричать, в наивной детской надежде докричаться через толстое стекло.
–Зачем ты убил маму?! Папа, зачем ты убил мою маму?!!! А-ха-ха-ха!
-Ну, что ты доченька, почему ты плачешь, детка? – из глаз Грэга потекли слёзы. – Он никак не мог понять, о чём кричит ему дочь, и только любовно смотрел на неё, поглаживая стекло худыми пальцами. Грэг видел, как один из телохранителей губернатора схватил бьющуюся в истерике девочку за руку и потащил к выходу. –Эй вы, твари, не трогайте её, не трогайте мою дочку! - прохрипел Грэг сдавленным от волнения голосом. Приговорённый к смерти понимал, что видит свою дочь в последний раз. -Эй мерзавец, что ты сделал с ней?! Почему она плачет?! Я хочу говорить с дочерью! Дай ей трубку! Я хочу говорить с дочерью! –задыхаясь от слёз, закричал Грэг, но белая головка дочери уже скрылась за дверью.
-Руби больше не твоя дочь. Я удочерил её. Видишь, Грэг, теперь твоя малышка Руби принадлежит мне, и я могу сделать с ней все, что захочу. Ты спрашиваешь, что я сделал с твоей малышкой? Ничего, я просто сказал Руби, что её придурок-папа убил маму, и его посадили за это в тюрьму. Что я мог ещё придумать, когда папа малютки в тюрьме, а мама сидит в психиатрической лечебнице и теперь, я думаю, больше похожа на растение? Что, по-твоему, я должен был придумать? –засмеялся Коди. - Ты – неудачник, Грэг, а неудачники обречены проигрывать. А проигравший выбывает из игры. Таков закон природы.
-Коди, зачем тебе моя дочь, зачем?! Отвечай!!! –заорал Грэг.
-Какой же ты идиот, Грэг. Неужели, ты до сих пор не понял, что я никогда не удочерил бы Руби, если бы она не была моей биологической дочерью.
-Ты лжешь, мерзавец!
-Нет, Грэг. Это правда. Разве твоя русская женушка не сказала правду, от кого она родила тебе ребёночка? Ах ,да, понимаю, она не могла сделать этого. Обычно жены не рассказывают о таком. Что ж, тогда мне самому придётся это сделать. Теперь настало время раскрыть карты. Хочешь, малыш, я расскажу тебе одну сказку. Давным давно, ещё в допотопные времена Флориды, на лесной дороге, ведущей к пляжу, я встретил девушку, прекрасную, как сама любовь. Бедняжка так заблудилась, что никак не могла найти дорогу в Клин Воте. Вот тогда-то мы и познакомились с ней. Точнее, это случилось не сразу. Это произошло как раз в день моего тридцатилетия. Я праздновал свой юбилей, и поэтому поводу собрал своих друзей на побережье. Эта была классная вечеринка! Я давно бы забыл об этой незначительной встрече на дороге, если бы она сама не пришла тогда ко мне. Она хотела пить, очень хотела. Она подошла к столу и схватила графин с соком. Я хотел познакомиться, но твоя чокнутая русская рванула от меня и бросилась в море. Я тогда подумал, что девушка утонула, но оказалось, что это не так. Она сбежала. С этих пор её белокурая головка не давала мне покоя. Я поклялся во что бы то ни стало разыскать своего белокурого ангела. Её золотые волосы сводили меня с ума. Я никогда не видел таких девушек, эта белокурая сучка была настолько красива, что я никого не хотел так трахнуть, как её. Даже ночью, во сне, мне снилось, как я трахаю её, как она кричит от боли и восторга, -Коди не замечал, как по мере рассказа кулаки Грэга сжимались все сильней и сильней. –Это было какое-то наваждение. Теперь я жаждал только одного –разыскать её. Я ухлопал на поиски кучу денег, но всё было тщетно. Как это часто бывает, все решилось само собой: как-то раз птичка сама залетела ко мне в клетку. Я встретил её в Пите, в собственном ночном клубе, владельцем которого я на тот момент являлся. Мне позвонил мой охранник, который узнал её мопед, и я пришёл. Это была она! Она жаловалась, что поссорилась с мужем и больше не вернётся к нему. Я понял, что это прекрасная возможность для меня. Тогда-то я и узнал, что мою белокурую нимфу зовут Лили Гарт. О, в тот вечер она вела себя как шлюха, настоящая шлюха! Мы танцевали, как ненормальные, пили Текилу со льдом… Блондиночка уже сидела у меня на коленях, готовая отдаться мне как последняя уличная девка, мы лизались, как сумасшедшие. Мне казалось, что она хотела этого не меньше моего, но в последний момент она внезапно передумала и заявила, что, дескать, возвращается к своему благоверному муженьку, и будет ему верна и предана до конца дней своих. Я не мог допустить этого. Я пытался удержать её, но она ударила меня прямо в пах. Представляешь, эта сучка при всех чуть было не сломала мой член! Я орал и корчился от боли, когда сотня придурков смеялись надо мной, как над мальчишкой! Только на этот раз ей не удалось сбежать. Камера зафиксировала номер её мопеда. Вот через него я и вышел на Бинкерса. Дальше найти вашу жалкую халупу в Маше не составило никакого труда. Представляешь, каково было моё удивление, когда я встретил её на следующий день спокойно едущей по дороге домой. Я хотел просто поговорить с ней, но она заорала, как бешенная и стала бить меня. Я не мог не наказать её, эта девка тогда просто вывела меня из себя. Я уже раздвинул ей ноги, чтобы проучить как следует, но в последний момент эта сука вывернулась и ударила меня в глаз иглой для броши. Сначала я даже не почувствовал боли. Я понял, что потерял глаз только тогда, когда увидел кровь, капающую на ладонь. Представляешь, каково это трогать собственный вытекший глаз, лежащий у тебя на ладони! … Тогда я ничего не сделал ей. Она сама бросилась под машину. Это вышло случайно. Я слышал только удар. Что я мог сделать тогда? Я истекал кровью. Мне нужно было срочно в больницу. Дальше ты знаешь. Только в больнице я узнал, что она жива. Её привезли без сознания. Несмотря на боль и жестокую обиду, я сам настоял, чтобы её приняли первой, это я дал денег на её лечение. Я не хотел, чтобы она умерла. Смерть –тоже бегство. Это было бы слишком просто для всех, а я не люблю простых решений, особенно когда дело касается моего личного унижения. Понимаешь, я должен был сам поставить точку в этом деле! Это было несправедливо, что какая-то белокурая сучка лишила меня глаза, и ей все это сойдет с рук. Мне нужно было унизить её, иначе я перестал бы уважать себя. Только ради этого я поклялся поставить её на ноги, хотя бы с помощью денег. В одном ты можешь быть уверен, твоя чокнутая женушка была тебе верной до конца. Это я пришёл в ваш дом ночью, когда она спала. Я знал, что тебя там не будет, потому что сам настоял, чтобы ваша «Жемчужина» была на той вечеринке президента. Я вижу, ты удивлён, маленький засранец, - засмеялся Коди. – Но у меня действительно были ключи. Мне их любезно предоставил твой отчим Бинкерс. К её чести надо сказать, она сопротивлялась до последнего, дралась, как разъярённая кошка. Мне даже пришлось применить наручники, чтобы приковать твою ненормальную русскую к постели. Я трахал её, как никого не трахал до этого! Поначалу она изворачивалась и кричала, а потом ей это даже понравилось, - при этих словах сенатора безумные глаза узника расширились до предела, лицо исказилось от злости. Не помня себя, он вскочил с сиденья и бросился на губернатора. Пытаясь защититься от удара, Коди инстинктивно отпрянул, но толстое стекло защитило его. Кровь из разбитых фаланг пальцев Грэга брызнула на треснутое стекло, но узник, не чувствуя боли, изо всех сил продолжал бить кулаками по стеклу. Ярость лишила его боли. Грэг больше не соображал. Единственным его желанием было убить, того, кто так презрительно смеялся своей белозубой улыбкой, всего в каких-нибудь нескольких сантиметрах от его лица. Один из конвоиров бросился к Грэгу, но тут же был отброшен в сторону. Второго конвоира, схватившего его сзади, он, перебросил через плечо. Завязалась отчаянная борьба. Силы были слишком не равны. Однако, ярость вселила в маленького Грэга небывалые, почти нечеловеческие силы, он продолжал драться, хотя это было невероятно! Улыбавшийся губернатор с довольным интересом наблюдал, как за разбитым пуленепробиваемом стеклом скованный Грэг отбивался от дюжины надзирателей, поспешивших на помощь своим товарищам. Наконец, кто-то из конвоиров догадался потянуть узника за ножную цепь. Грэг упал. На него тут же набросились несколько человек подоспевшей охраны и начали избивать резиновыми дубинками. Уже окровавленного, Грэга подняли и снова плюхнули на скамью, насильно приплюснув трубку к его разбитому уху. Вид избитого Грэга вызывал у Коди неописуемый восторг. Словно ненасытный вампир Коди буквально упивался жалким видом своего соперника.
-Ну, что, маленький придурок, хотел убить меня?! –засмеялся он. –Ну, как, получилось?! Разве ты не понял, что правда всегда будет на моей стороне! Ты - неудачник, Грэг и потому подохнешь, как неудачник! Прощай, Грэг, надеюсь встретиться с тобой в следующей жизни. - Не спуская презрительной насмешки, губернатор поднялся со своего места и с невозмутимым спокойствием истого английского джентельмена вышел.
В машине его уже ждала заплаканная девочка. Сегодня он не стал ничего объяснять малышке. Слишком много впечатлений на один день. Коди посадил всхлипывающую девочку на колени и нежно прижал к себе. Усталость взяла свое. Не прошло и несколько минут, как заплаканные глаза Руби закрылись, и она уснула, уткнувшись носиком в его грудь.
-Прости, малышка, что подвергнул тебя такому суровому испытанию, -Коди погладил ладонью её пушистые волосы, - но я должен, должен был сделать это.
Губернатор намеревался провести в Орландо неделю пасхального отпуска перед тем, как снова приступить к своим обязанностям. Он, наконец, должен был поставить точку в этом затянувшемся деле.
До казни Грэга оставались считанные дни. Приехав в гостиницу, Коди уложил спящую девочку в постель, и сев за стол, открыл ноутбук и вошёл в Интернет. Его интересовало, что писала пресса по поводу предстоящей казни. Писали многое. Больше ерунды, как всегда рассчитывая на яркий спецэффект перед незадачливой публикой. В общем мнения «народа» разделились на два противоположных лагеря. Красными от утомления глазами, Коди просматривал страницу за страницей.
В комнату вошла мать. Женщина принесла мятного чая, который помогал её сыну заснуть. Как только в комнату вошла мать, Коди по привычке захлопнул ноутбук. Сделав несколько затяжных глотков мятного отвара, Коди расслабился и, бесцеремонно водрузив ноги на стол, затянул сигару. Мать нервно замахала руками, и, пытаясь разогнать дым, открыла окно. Несколько газет упали на пол.
Женщина собралась, было поднять газеты, чтобы положить их обратно, как вдруг, громко вскрикнула и упала без сознания. Испуганный Коди вскочил и бросился к матери.
-Что с тобой мама?!
Побледневшая женщина подняла голову. Широко открытые глаза смотрели в пустоту. Она словно увидела приведение. Женщина не могла говорить, а только указывала на передовицу Флорида Ньюз, где крупным планом была напечатана фотография Грэга. Да, если бы престарелая Мари в этот момент действительно увидела настоящее приведение, она испугалась бы куда меньше, чем при виде этой фотографии в свежей газете. Ей казалось, что ад воскресил его, и теперь нарочно потешается над ней, чтобы напомнить ей о совершенном убийстве. Он был в точности таким, каким она видела в последний раз, когда он стоял напротив дула её пистолета, готовый броситься на неё. Это выражение широко открытых безумных глаз нельзя было забыть. Заикаясь, женщина пыталась что-то сказать, но не смогла.
Коди поднес горячую чашку мяты к её губам. Сделав несколько глотков, женщина как будто немного пришла в себя, указывая на фотографию, она произнесла:
-Это он, ТВОЙ ОТЕЦ! – Коди не поверил своим ушам. Хоть его мать и считали чудаковатой, он знал, что она ещё не выжила из ума. Однако, в какой-то момент, ему показалось, что мать, внезапно спятила, так были бессмысленны её слова, обращенные к фото преступника. Коди был удивлён, он не мог понять, что происходит. Он с брезгливым испугом посмотрел на мать, но та казалась совершенно нормальной, только испуганной…
-Мам ты что-то путаешь, причем здесь мой отец? –осторожно спросил Коди, всё ещё недоверчиво косясь на мать. - Если хочешь знать, это и есть тот самый парень, что покушался на меня и приговорён к смертной казни. Моего отца звали Энтони Барио. Мам, я не понимаю о чём ты, вообще, говоришь?
-Нет, Коди, твоего настоящего отца звали Гарт.
-Гарт?! -вздрогнул Коди. -Этого парня тоже зовут Гарт.
-Дэвид Гарт? –бледня, произнесла мать, всё ещё сомневаясь в смерти Дэвида.
-Нет, слава Создателю, этого зовут Грегори, но причем он здесь вообще…Не понимаю. Ничего не понимаю.
-Грегори Гарт. Значит, это тот самый малыш Грегори, - словно повторяя про себя заклинание произнесла женщина.
-Ты пугаешь меня, мам, - Коди заботливо приложил ладонь ко лбу старухи, желая удостовериться, что у матери нет лихорадки, но мать только раздраженно оттолкнула его руку. – Да что с тобой сегодня, мам?! Ты несешь какую-то чушь.
- Больше я не буду скрывать от тебя ничего! Если судьба сама решила раскрыть карты, я должна рассказать тебе всю правду! Энтони Барио не твой настоящий отец, от него ты унаследовал только фамилию. Твоим настоящим отцом был Гарт! Вот его фотография, я всегда ношу её в медальоне с тех пор, как твой непутёвый папаша сбежал от меня той самой ночью, когда заделал тебя… - Слова матери показались для Коди оскорбительными.
-Что ты говоришь, мам, я никогда не был ублю…!
Женщина полезла за ворот халата и достала небольшой медальон.
-Смотри, сынок, если ты ещё не веришь мне.
-Чёрт побери…- дрожащими от волнения руками Коди приставил фотографию предполагаемого отца к фото Грэга. Сходство было почти полным. Только на старой фотографии лоб парня венчал безобразный шрам. –Так вот почему я всю жизнь ненавидел своего отца! Если предположить, что старик Барио не мой отец, то…
-Он твой брат, - докончила фразу мать. –Я давно знала о его существовании. Он родился как раз в тот день, когда твоему отцу было суждено погибнуть от руки неизвестного убийцы. Грегори Гарт – единственное, что связывает тебя с отцом.
Коди охватил ужас! Он ничего не мог понять. Всё казалось ему дурной шуткой, неизвестно зачем разыгранной с ним, но ведь это говорила его мать, а она не могла врать, тем более при таких обстоятельствах, когда на волоске висела его карьера, его честь! Подумать только, если то, что говорила мать является правдой, через несколько дней он казнит собственного брата! Озноб пробежал по лопаткам Коди.
-Вот чёрт! - Коди схватился за голову и беспомощно опустился в глубокое кресло. Его тошнило. Он готов был вырвать прямо на ковёр, но стыдился матери.
-Грэг ни в чем не виноват. Это всё она, она! Эта подлая русская сучка! Она устроила всё это! – убитым голосом начал оправдываться Коди.
-Послушай, Коди, - побледневшая женщина отложила газету, - ты не должен допустить, чтобы твоего брата казнили!
– Теперь всё будет зависеть от президента, - помертвевшим голосом добавил Коди. -Завтра я должен идти к нему с помилованием.
В душной темноте бетонных стен карцера избитый до полусмерти Грэг медленно приходил в сознание. Надзиратели постарались на славу. Они не оставили на Грэге ни одного живого места. Кровь от нескольких выбитых зубов заливала рот, и, чтобы не захлебнутся, Грэгу всё время приходилось глотать солёную жижу, то и дело наполнявшую его рот. Сломанная рука болела невыносимо, но несчастный не мог даже стонать, потому что от этого делалось ещё больнее. Дышать было больно, но все время хотелось сделать глубокий вздох. Мучительно хотелось, потому что он задыхался в этой сырой душной темноте. Грэг попытался сесть и ощупать свое разбитое лицо рукой, чтобы убедиться, что оно было всё ещё на месте. Левая половина лица опухла и превратилась в обесформленный шар. Он не чувствовал прикосновения своих пальцев. Глаз заплыл так, что он мог с трудом отыскать его даже пальцами. «Вот чёрт, кажется, они не оставили на мне целого места».
Яркий поток света ворвался в камеру. Грэг закрыл глаза рукой.
-На выход!
Грэг не мог встать. Его снова стали избивать ногами.
-Стой, стой, стой, с него хватит и вчерашнего, иначе нам нечего будет казнить! - рассмеялся противный голос над его ухом. - Ребята, тащи его в санчасть! Надо привести нашего Слимфрика в порядок, иначе губернатор его не узнает.
- Нет, нет, я хочу умереть, умереть! Дайте мне умереть! – закричал Грэг.
-Заткнись, сучёнок и иди!
Ещё не отошедшего от наркоза, Грэга, прямо из медсанчасти снова тащили в комнату свиданий. В ту самую, в которой он был вчера. Меньше всего на свете Грэг хотел бы видеть ЕГО.
Коди был ошеломлён, какие перемены произошли с Грэгом за одну ночь. Коди с трудом узнал его лицо, насколько оно было изуродовано побоями. Под глазом багровел огромный синяк, а распухшая голова сделалась два раза больше.
Это был уже совсем другой человек, совсем не похожий на вчерашнего безумца, пытавшегося пробить стекло кулаком. Подавленный и несчастный, он сидел ссутулившись, низко опустив голову и зажав сломанную руку на животе, словно желая укачать свою боль, как маленького ребёнка. Безумный взгляд потух и тупо смотрел в пол. Это был взгляд затравленного зверька, больше не надеющегося вырваться из капкана.
-Привет, Грэг, - губернатор с жалостью посмотрел сквозь стекло на маленького избитого человечка.
Грэг поднял распухшую от генотом голову. Мутным взглядом несчастный посмотрел в глаза губернатора и снова опустил голову. По болезненной бледности некогда смуглого здорового лица можно было понять, что губернатор был подавлен и озабочен, и пришел сюда не ради того, чтобы в последний раз унизить своего врага, у него было другое намерение, которое он обязан был выполнить даже против своей воли.
-Впрочем, ближе к делу: я подписал ваше помилование, - деловито начал Коди. - Сегодня вечером у меня будет приём у президента, я буду просить о вашем помиловании.
-Зачем? –тихо прохрипел Грэг, глядя в пустоту.
-Так велит мой христианский долг.
- Хотите умыть руки?
- Вам остаётся подписать здесь, - словно не слушая Грэга, продолжал сенатор. - Передайте, пожалуйста заключенному, бумаги.
-А если я не подпишу. Если я не…
-Подпишите,- вздохнул Коди, - у вас нет другого выхода. Если у вас есть последнее желание, то скажите его мне. Клянусь, я исполню его, как предписывает мне долг совести.
-Я хочу поговорить с моей дочерью, - не задумываясь, ответил Грэг.
-Нет, вы больше никогда не увидите Руби. Я сожалею, что привел её вчера и подверг психику ребёнка таким тяжелым испытаниям. Самое лучшее для девочки будет забыть вас поскорее.
-Тогда хотя бы обещайте мне, сенатор…я…я не хочу, чтобы Руби считала меня убийцей её матери. Я не убивал свою жену…
-Пойми, Гарт, тут от тебя уже ничего не зависит. Так будет лучше всего для Руби: лучше не иметь никакой матери, чем знать, что где-то у тебя есть такая мать. Пойми, я не хочу травмировать Руби и заставлять её переживать из-за того, что её мать сумасшедшая. Лучше ударить один раз, чем заставлять страдать ребенка всю оставшуюся жизнь. Я ударил. Руби уже пережила смерть матери, и я не хочу, чтобы она теперь пережила её воскресение. Пусть лучше всё останется так, как есть, тем более, что девочка уже привыкла ко мне и любит меня. Я сам позабочусь о своей дочери не хуже всякой матери. Она будет напоминать мне её. Я буду любить мою дочь до безумия, как когда-то в детстве любил свою мать, только это будет уже другая любовь, чистая и светлая, какой бывает любовь отца к своему ребёнку. Пойми, я делаю это только ради собственной дочери. Если ты не согласен, то я отвечу, что мне плевать на тебя и на то, что с тобой будет!
-Тогда принесите мне фотографию жены и дочери. Я буду держать её нё на груди, когда меня будут казнить.
-Что ж, это возможно. Вам передадут фото. Это всё?
Грэг поднял глаза и растерянно посмотрел в пустоту. Он был сломлен. Из его глаз текли крупные слёзы.
-Скажите им… я не хочу, чтобы меня снова били, - тихо произнёс он.
-Я даю вам слово, - презрительным тоном произнёс губернатор. - Подписывайте, Гарт, мне некогда с вами возиться. Через несколько часов я должен встречаться с президентом.
Коди был прав. Грэг цеплялся за последний, пусть и призрачный шанс, потому что Воля к Жизни была сильнее его. Чтобы не утверждал Грэг, он боялся смерти, как боится её любое живое существо. Зажав ручку в дрожащей руке Грэг с трудом вывел две кривые буквы G G. Он не хотел умирать…
США, Вашингтон, Белый Дом
Глава сто пятьдесят девятая
Реалити шоу губернатора
- Я не понимаю вас, сенатор, почему вы хотите помиловать этого преступника, ведь несколько дней назад, мне помнится, вы сами торопили привести приговор в исполнение? – президент вертел помилование в руке, разглядывая сквозь толстые очки две корявенькие буквы G, словно тощих глистов в микроскоп.
-Совесть, господин президент, пресловутая совесть. Господь велел прощать нам своих врагов, и я простил. Казнь преступника все равно не вернёт мне мою жену. Кроме того, эта казнь не добавит мне популярности среди моих избирателей. И так возле этого дела слишком много газетной шумихи. Гораздо выгодней миловать того, кто сделал тебе зло. Завтра у стен тюрьмы соберутся все журналисты, и я в самый последний момент оглашу помилование. Это будет эффектное шоу. Меня станут сравнивать с вторым понтификом Иоанном Павлом Вторым…
-Так это нужно вам?! – прервал его президент, вопросительно подняв глаза на сенатора.
-Да, мистер президент, - побледнев, ответил Коди.
-А если я не подпишу помилование?
-Вы погубите сразу двух человек.
Президент лениво взял ручку и отмахнул громадную подпись возле двух несчастных «G» Грэга. Сегодня президент был не в духе и не склонен подолгу рассматривать подобные «мелочные» вопросы. (Обычно президент не рассматривал дела о казни особо опасных преступников и сразу ставил запятую после слова «нельзя»*. Он тоже любил «умывать руки»).
Вертолёт спешил по направлению к центральной тюрьме Орландо. Шоу губернатора началось.
Флорида, Орландо, центральная тюрьма Коулман
Этим утром его разбудили до восхода солнца. Этим утром террориста номер один должны были казнить. Он отказался от последнего завтрака. Он не мог есть, не мог говорить, не мог думать. Все мысли и чувства приговорённого были парализованы отчасти страхом, отчасти изрядной дозой снотворного валиума, которую он добровольно принял накануне. Его лицо было бледным.
Казалось, несчастный даже не понимал, куда его сейчас ведут. Лязг кандалов сопровождался грохотом тяжелых ботинок конвоя. В этот предрассветный час тюрьма не спала. Все заключенные вышли посмотреть, как его ведут. Вдруг откуда-то донёсся невнятные хлопки аплодисментов, ещё и ещё. Они нарастали как лавина, и вскоре вся тюрьма аплодировала в едином порыве! Гул аплодисментов отдавались железным треском в ушах Грэга. Он словно оглох от них. Вдруг, он всё понял. Это смерть! Больше, чем жизнь ему терять нечего. Грэг попытался рвануться и повис на чьих-то сильных руках.
-Ведите себя достойно, Гарт, - его подняли и поволокли силой. Грэг пытался попасть ногами в ритм, но его ноги запутались в кандалах. Его усадили за маленький столик в крошечной грязной камере и дали ручку с бумагой.
-Вы можете написать последние послание. Мы передадим его.
Грэг взял ручку и тупо уставился в бумагу. Его шатало от лекарств. Приступ тошноты подкатил к горлу. Грэг зажал рот руками, но его тут же вырвало прямо на чистый лист бумаги.
- Написал, – насмешливо пояснил кто-то. В камере раздался дружный гогот его палачей. Однако, испачканный лист убрали и на его место положили чистый. Грэг снова взял ручку и задумчиво уставился в бумагу, словно искал там ответа. Наконец, собравшись с силами, он начал писать бесчисленное число раз одну и ту же фразу «Я люблю тебя, Лили». Он писал и писал, пока у него с силой не вырвали листок.
Его снова потащили по длинному коридору. Грэг был почти без сознания. Его усадили на маленький железный стул, прибитый к кирпичной стене, и стали стягивать руки и ноги сыромятными ремнями. Грэг сидел полусогнувшись. Его ломало. Булавкой к его оранжевому комбинезону прикрепили небольшую бумажную мишень. Все вышли. Наступила мучительная тишина.
Грэг понял – это смерть! Он не хотел умереть трусом. Превознемогая боль от побоев, Грэг выпрямился и посмотрел в затянутой черной тканью экран, откуда должны вылететь пули. Если и умирать, он умрет, глядя смерти прямо в лицо.
-Огонь! – скомандовал Грэг. Он ожидал, что умрет в следующую же секунду, но выстрела не последовало. Было тихо, как в морге. Грэг мог слышать, как бьётся его сердце. Нараставший шум в голове всё сильнее и сильнее давил на голову…
- …Федеральным судом штата Флориды и постановлением президента, - услышал он голос над собой, - …вы… смертная казнь Грегори Гарту заменена пожизненным заключением… тюрьме города Орландо.
Грэг не верил своим ушам! Он ещё толком не осознавал, что смертный приговор был отменен. Он ждал смерти, но получил жизнь. Он понял это только тогда, когда в камеру вошли двое охранников и стали поспешно снимать с несостоявшегося смертника ремни. Черный занавес перед его лицом поднялся. Вспышки фотокамер слепили его глаза. Репортёры душили вопросами. Грэг смотрел перед собой ничего не видящим взглядом. Он не мог говорить, он был в шоке.
Когда его подняли, стул под ним оказался мокрым, как и его оранжевый комбинезон под ним.
-Не выдержал радости, – пояснил чей-то смеющийся голос. Грэг не мог идти. С него сняли кандалы. Его снова потащили по длинному тёмному коридору в неизвестность. Грэг до сих пор никак не мог осознать, что избежал смерти. Он не чувствовал своих ног, которые шли независимо от него. В ушах гудело. Он видел только чёрный занавес перед собой, из которого должна была появиться смерть.
Реалити шоу губернатора удалось на слову! Коди Барио был героем Америки!
-Всё кончено, парень, давай, очнись! – кто –то упорно дёргал его за руку. Только теперь Грэг понял, что находится в камере. Он сидел у входа, прямо на бетонном полу, там где его, словно куль муки, сбросили надзиратели.
Черная рука негра дергала его за рукав комбинезона.
-Ты кто? – еле слышно произнёс Грэг.
-Я Томми Мэрки номер 678.
-Грегори Гарт номер 1, - словно во сне произнес Грэг.
-Черт, 678, я же говорил, что это тот самый Гарт, - послышался голос из другой камеры.
-Ну и везёт тебе, парень, теперь ты у нас настоящая звезда номер один.
Грэг ничего не отвечал. Потрясение было слишком сильным. Он всё так же сидел, уставившись в темноту ночи, всё ещё не веря в то, что он был жив…А завтра был другой день. Завтра была целая жизнь…в тюрьме.
Россия, Санкт-Петербург, Психоневрологический интернат №…
Глава сто шестидесятая
Дело было в «Пенькове»*
-Вы отнесли то, что я просила? - Доктор как-то странно посмотрел на меня. Он был явно в нетрезвом виде, так что невозможно было понять, кто из нас более сумасшедший на данный момент. -Что случилось, док? – спросила я, совершенно забыв, о своём деле.
Он повернул ко мне бледное лицо:
-Моя жена рожает, -тихо пояснил он.
-Тогда, что вы делаете здесь, с идиоткой! Возвращайтесь скорее домой. Сегодня вам лучше побыть дома. Главное, папочка, – держите себя в руках и верьте, что всё обойдется благополучно.
Пьяный док подошёл ко мне и презрительно взъерошил мою начинающую обрастать голову пальцами. От него несло кислым запахом перегара и немытого тела.
-Кто здесь из нас, док, а, миссис Робинсон?
-Вы, я – сумасшедшая! - сердито подтвердила я, глядя в его по-детски голубые, невинные глаза (совсем, как у Грэга).
-Это хорошо, - словно домашнего зверька погладил он меня по голове (меня начинало это бесить). Вот, что, миссис Робинсон, это не причина, чтобы отвертеться от работы. Сегодня вы вымоете коридоры в женском и мужском отделении, и можете отдыхать. Я готова была убить его, но неприятные воспоминания о ледяном душе мешали сделать это.
-Есть, док! - я взяла руку под козырёк.
-Только без глупостей! Я сам лично проверю! Ключи от туалета потом занесёте дежурной сестре. Она запрёт вас.- Едва док повернулся ко мне спиной, чтобы идти, я выставила средний палец ему в след.
Что ж, миссис Робинсон, день обещал быть « интересным». С тех пор, как я стала поправляться от депрессии, меня не оставляли без работы. У «мозговертов»* это называлось «трудотерапией». Обычно мне давали самую простую и грязную работу, какая могла только отыскаться в больнице из-за нехватки персонала, как-то: мытьё полов и чистка картошки. Сегодня я должна была вымыть два коридора.
В этот пасмурный зимний день в отделении для буйных стоит идеальная тишина. За маленьким зарешеченным окошечком – единственным источником света, идет снег. Белый пушистый снег. Эта зима выдалась как никогда снежной. Снег лежал на улице метровыми сугробами. И сегодня снова идёт снег. И приспичило же кому-то рождаться в такой снег…
Надев длинные резиновые перчатки, я, как всегда, набираю ведро горячей воды, и, бросив щепотку едкой извести (только так тут можно отмыть хоть что-то), начинаю водить тряпкой по полу. Странно, здесь почти никто не ходит, но противная черная грязь, напоминающая землю с регулярной завидностью проявляется каждые три дня. И каждые три дня мне приходится мыть полы. Я знаю уже почти каждую клеточку линолеума. На какой из них трещина, а где отвалился кусочек. Я ненавижу эти полы за то, что мне приходится их мыть почти каждый день.
Начинаю со своих любимых мест возле дверей моего «люкса». Здесь наиболее чисто. За время своих «уборочных работ» я выдраила здесь пол до основания. Но не за это я люблю это место. Здесь, возле маленького зарешеченного окошка, находится маленький садик из горшечных растений – моя зеленая «Флорида», как я её называю. Видя мою привязанность к комнатным растениям, Николай Константинович подарил их мне, чтобы хоть как –то развлечь меня. Я могла подолгу стоять тут и разговаривать с ними, как с живыми людьми. Как хорошо бывает иметь друзей среди растений. Они никогда не предают. Прорыхлила вокруг корней, полила - и вот уже декабрист покрылся нежными свечами бутонов, амариллис выпустил стрелку, игривые фиалки подняли глазки цветов и забавно смотрят на меня. Как я люблю этих ребят. Они моё единственное утешения в этом страшном месте под названием трёх «П»: Психушка, Пенёк, Приют «невинных» душ.
-Ну что застыла, как статуя, давай работай!- слышу я грубый окрик медсестры. Как мне хочется разбить её толстую, тупую морду! Но, делать нечего, я начинаю работать. Медсестра уставилась в журнал «Лиза» и больше ей нет не до чего дела. Снова клетки, клетки полов, от которых кружится голова. Клетки, клетки, клетки. А между ними грязь, серая неистребимая пыль. Я гоню грязь из углов и, ловко завернув, собираю её в тряпку. Говорят, что мыть полы получается у меня лучше всего, хотя я всем сердцем ненавижу это занятие.
В соседней камере я слышу какое-то воркотание, будто кто-то читает молитву. Это снова чудит безумная Валерия –клоун и весельчак нашего отделения. Я люблю смотреть на её причуды. От них и впрямь сходишь с ума.
Раздираемая любопытством, я привстаю на цыпочки и смотрю в маленькое смотровое оконце. Безумная ползает по полу, как будто собирает невидимые бусины, что-то шепча себе под нос. В этот момент она напоминает Бабу –Ягу: седые волосы, большой крючковатый нос, достающий до самого подбородка, беззубый рот - дырка. Страшно. Ведь эта женщина всего на семь лет старше меня! Неужели…нет, об этом не хочется даже думать.
Раздираемая любопытством, я привстаю на цыпочки и смотрю в маленькое смотровое оконце
-Раз, два, три, четыре…. - Она заметила меня в окне и грозится пальцем. Мне жутко, но я не могу оторвать взгляда от страшного зрелища. Всё из ряда вон выходящее притягивает как магнит. Замечая меня, она показывает мне средний палец и, вдруг, начинает танцевать канкан, высоко подкидывая синие кривые ноги. Такое «представление» и впрямь увидишь не каждый день! Зрелище уморительное и в то же время страшное.
Она и впрямь, Баба-Яга, только не та, что пыталась запихнуть ЧУЖОГО Иванушку в печь. Валерия из глухой деревушки в Вологодской области. Её поместили сюда после того, как после пьяной ссоры с сожителем-алкоголиком из-за бутылки водки, она назло ему спалила в печи своего пятимесячного сына. Просто бросила его туда и закрыла заслонку. Другого ребёнка –своего среднего сына она заталкивала головой в печное отверстие, а он всё время кричал : «Мамочка, не убивай! Мамочка, я хочу жить». На крик сбежались соседи. Ребёнка едва удалось спасти. Огонь выжег ему глаза, и мальчик почти ослеп.
Трудно сказать, что заставило горе-мамашу пойти на это. Что заставило это чудовище убить собственных детей. Безысходность, нищета русской деревни? Нет, всё зависит от самого человека. Все в деревне знали, что Валерия Брынник– законченная алкоголичка, безобразно плодившая больных детей (двое её девочек от предыдущего брака уже нашли приют в детском доме), и что всё может закончится трагическим образом, но, как это часто бывает в России, никому не было дела до никому не нужных, несчастных детей, пока не случилась трагедия. Когда её арестовали, она в оправдание себе всё время повторяла, что ей было нечем кормить своих детей.
Громкое было дело. Жадная до «жаренного» пресса несколько дней подряд муссировала страшную новость. Брынник называли Вологодской Медеей. Потом, как все это у нас бывает, все забылось. Был суд. По решению суда мамашу-убийцу поместили в психоневрологический стационар для прохождения пожизненного принудительного лечения, её ослепшего сына – в специализированный детдом….
И теперь эта мразь, убившая ребёнка, танцует пере до мной, закидывая ноги и корча немыслимые рожи.
-Что ты здесь высматриваешь?! – раздался громогласный раскат голоса над моим ухом. Я вздрогнула и обернулась. Передо мной стоял наш Главк. - Это тебе не зоопарк. Ещё раз увижу – получишь наряд холодного душа вне очереди. - Я знала, что с главврачом не следует шутить и поспешно отскочила от двери, с показательной старательностью замусолив перед ним пол.
Пока я наважу блеск, яростно драя полы, словно кабель сучку, я таки дорасскажу вам историю моего «любимого» Пенька, где волею судеб мне суждено было поселиться. Дело в том, что наш Интернат не простой, а специализированный. В нашем интернате содержатся самые опасные преступники со всего Северо-Западного региона России. В самой преисподней не встретишь такой славной компании, как здесь…
Мою в мужском отделении. Я ненавижу убираться здесь! Здесь всегда какая-то особенная, едкая грязь. Эти плевки сумасшедших мне приходится отдирать чуть ли не руками. Даже из запертых камер несет отвратительным мужским запахом пота, смешанным с мочой и выделениями. Здесь сидят самые опасные маньяки, признанные невменяемыми и приговоренные судом к пожизненному принудительному лечению. Я чувствую кожей, как с несколько десятков глаз впились в меня. Ощущение отвратительное. Я мою пол, делая вид, что не замечаю.
-Киска, иди сюда, я надеру тебе киску! – В мутном заплеванном окошке я вижу отвратительную красную рожу. Резко поворачиваясь к нему, я показываю средний палец прямо ему в морду.
-О-о-о-о! – слышу я одновременное восклицание из двадцати девяти камер.
-Сука, сука! Я достану тебя! Как только я выйду отсюда! Клянусь тебе, я отрежу тебе твой палец и заставлю сожрать его!– слышится безумный вопль очумевшего от возбуждения маньяка. Но я знаю – он не выйдет отсюда…никогда. Меня разбирает смех, и я едва сдерживаю его, чтобы не получить наряд ледяного душа ещё и из-за этого подонка. Ледяной душ зимой – верная смерть. Подумать только, и каждый раз одно и то же, я посылаю его на…, он грозится достать меня из-под земли. Слава богу, что этот отморозок, изнасиловавший собственную шестнадцатилетнюю дочь, и закопавший её живьём на заднем дворе, никогда не выйдет отсюда. Мне нечего бояться этого монстра - он за стеклом, и всё равно, мне жутко стоять рядом с этим человеком. Средний палец, показанный ему, помогает мне немного расслабиться и почувствовать своё превосходство. Так учил меня Грэг. «Если кто-то достаёт тебя, просто покажи палец».
-Видал, какие у ней ноги! – слышится восклицание из противоположной камеры. -Нагнись, детка, я хочу ещё раз рассмотреть твою попку, чтобы знать куда потом пялить. Ха-ха-ха!
Меня больше не волнуют эти непотребные восклицания насильников и жуткий смех. Я заканчиваю отдирать полы и разгибаю затёкшую спину. Передо мной снова глаза. Карие глаза. Он совсем старик. Седые волосы топорщатся густым ежом, но впалые щёки и провалившиеся глаза, говорят о том, что ему лет шестьдесят, не меньше.
-Привет, майор, - здороваясь я с ним, беря руку под козырёк. Он отдает мне честь трясущееся от возраста рукой.
Этого человека все здесь зовут «майором». Он самый старший в нашем отделении и самый примерный больной. Когда –то он был начальником милиции, но после ссоры с женой, которая изменила ему с его подчинённым, у бедняги снесло крышу и он застрелил трех человек в универсаме. Прямо, как в американском боевике! Его признали невменяемым, и вот теперь он здесь. Этот заключённый нравится мне больше других отморозков, которых сколлекционировал здесь наш милосердный к разного рода душегубцам закон, отменивший смертную казнь. Он никогда не смеётся надо мной. Может, потому что он старик?
За работу следует награда – теплый душ. Я наслаждаюсь теплыми струями, бегущими по лопаткам и душистым клубничным мылом, щедро подаренным мне моим молодым доктором, в честь рождения его первенца.
Сон был тих и мягок. Я не думала больше не о чем. Даже о Руби. Я стала забывать мою девочку, как забываешь все, что не находится у тебя перед глазами. Я погружалась в безмятежную пустоту душевной болезни – без будущего, без прошлого. Депрессия отнимала смысл жизни, превращая течение времени в бессмысленный поток, несущий в никуда.
Глава сто шестьдесят первая
Сексотерапия доктора Фрейда
-Кто?
-Мальчик. Три шестьсот.
-Поздравляю, - сухо ответила я и отвернулась на другой бок. - Когда-то у меня родилась девочка. Две восемьсот. Я тоже думала о её будущем, а теперь её нет. Теперь у меня ничего нет.
-Э, больная дорогая, да ты опять провела целый день в постели!
-Что мне было делать? Танцевать стриптиз в коридоре вместе с Валерией?
-Вставай.
-Не хочу.
-Поднимайся! – упрямый доктор с силой дернул меня за руку.
-Что, док, снова отведёте меня в ледяной душ?- засмеялась я. – Учтите, я сдохну, и тогда пропали ваши денежки!
-В кабинет. Мне надо серьёзно с вами поговорить.
Здесь было светло и уютно. Никак не скажешь, что находишься в специализированной психушке для особо опасных преступников. Светлые обои. На стене добротные репродукции. Мягкие диваны располагают к отдыху. А главное тишина. То, от чего я почти отвыкла. «Старнно, откуда взялась эта оглушающая тищина? Может, из-за удачного расположения помещения, а, может из-за звуконепроницаемых дверей».
-Уютное гнёздышко, – неожиданно для себя заключила я в слух. На столе я заметила кубинские сигары. Док много курил, как и все доктора. Пепельница была полна окурками…кубинских сигар. Они валялись, словно обыкновенные сигареты.
-Подарок губернатора? – осведомилась я, весело кивнув глазами на стол.
Док искоса посмотрел на меня. Видимо, я попала в самую точку. В кабинете царило гробовое молчание. Никто из нас не решался начать разговор первым. Он казался подавленным и всё время курил. Я ненавидела запах табака, особенно, когда при мне курили. Я подошла к нему и тихонько вынула сигару прямо изо рта. Наши губы встретились и тут же (неожиданно для нас самих) слились в страстном поцелуе. До сих пор не понимаю, что толкнуло нас. Мы словно одновременно потеряли рассудок. Мы ласкали друг друга, как ошалелые любовники, впервые оказавшиеся в постели. Он посадил меня на стол и силой рванул с меня трусы. Поспешно расстегнув ширинку, я высвободила его член и сама ввела его в пылавшее от страсти влагалище.
Наш животный инстинкт, подавляемый долгое время, словно вулкан в одночасье врывался на свободу. Это был самый примитивный бешеный секс, но он доставлял нам огромное удовольствие.
В любой момент в дверь могли зайти и застать нас, но это только подзадоривало нас делать это всё быстрей и быстрей. Со стола крупным градом летели карандаши и бумага, но мы уже не обращали на этот «маленький» раскардаш никакого внимания, стремясь быстрее закончить. Наконец, издав громкий вопль, я, обессиленная, легла на стол. Несколько сильных толчков, и он закончил…облил себе брюки, словно отмастурбировавший подросток.
Тяжело дыша, мы испуганно смотрели друг на друга, не зная, что делать с этим фактом. В голове шумело, словно лился огромный водопад. Мы не ожидали такого, и для нас обоих только что содеянное в кабинете было настоящим шоком.
Он первый пришёл в себя. Застегнув брюки и, виновато подобрав мои трусы с пола, обескураженный док поспешно натянул их на мою мокрую от страсти киску. Затем он стал подбирать с пола бумаги, свалившиеся во время нашей внезапной страсти. Я сидела на столе и просто наблюдала, как он суетился внизу, подбирая рассыпавшиеся бумаги и карандаши.
-Вы за этим позвали меня сюда, док? – наконец, отдышавшись, смогла выдавить я из себя. Он словно не слышал меня и, не решаясь взглянуть мне в лицо, продолжал собирать свои бумажки. Наконец, собрав первую стопку, он поднял своё лицо.
-Вы испачкались, док, - я достала из своего кармана носовой платок и стала вытирать беловатую сперму с его черных брюк, но он перехватил мою руку посреди запястья.
-Я приду к тебе ночью, - тихо прошептал он, поглаживая разбухшие от возбуждения соски.
-Скажите, Доктор Фрейд, а вы всем назначаете сексотерапию всем пациенткам, или только хорошеньким?
Он растерялся и побледнел, словно в серьёз воспринял мой вопрос.
-Я приду к тебе сегодня ночью, - снова повторил он уже решительно, и грубо выставил меня за дверь.
Этой ночью я ждала его. Мерзкое ощущение своего падения не давало мне спать. «Я изменила тебе, Грэг. Я изменила тебе. Подлая, продажная тварь, шлюха, проститутка». О, как восторженно бьется сердце в ожидании близости. Я готова была и в самом деле сойти с ума, лишь бы снова испытать ЭТО. Я лежала голой, едва сдерживая естественное желание мастурбировать, чтобы не испортить вкус основного блюда.
Он пришел, как и обещал…ночью. Едва стрелки часов коснулись двух, как я услышала лязг отворяемой двери.
-А дежурная сестра? – сразу спросила я.
-Я отпустил её домой. Сегодня я сам дежурю в отделении, - послышался насмешливый голос из темноты, в котором я сразу же узнала моего молодого дока..
Он набросился на меня сразу, как только вошёл. Можно было подумать, что он вошёл уже голым. Мы занимались любовью до изнеможения. Когда он кончил, я не могла, даже встать, а только лениво лежала на его соленой от пота груди. Было слышно, как за окном метёт метель, а тут мы сгорали от запретного сладострастия. Он достал сигару и, хотел было, закурить, как я тут же смяла её в кулаке.
-Если сестра почует запах табака, она сразу всё поймёт. – Он отложил сигару. Вдруг, мне стало страшно, по-настоящему страшно. А что если я забеременею от него? И это нельзя будет скрыть? Что тогда? Я словно опомнилась, и только сейчас поняла, ЧТО ЭТО БЫЛ НЕ ГРЭГ, и что то, что я совершила с этим совсем для меня чужим мужчиной, который к тому же был на десять лет младше меня, было чудовищно. Невообразимо с точки зрения здравой человеческой морали. Мне стало страшно совсем как тогда, когда меня лишили девственности. Ком тошноты подступил к горлу. Я стала с омерзением сталкивать его с узкой больничной кушетки, хлеща ладонями по лицу.
-Что, что с тобой?
-А если я забеременею, ты подумал?! Подумал об этом, х…нов Фрейд?!
-Спокойствие, миссис Робинсон, только спокойствие, - словами Карлсона заговорил он, - я все предусмотрел. Безопасность здоровья моей больной – прежде всего! На мне презерватив.
-Какой презерватив?! Я не вижу никакого презерватива на тебе!
-То-то и дело, что это не простой презерватив, а нано-презерватив. Это супертонкий презерватив прочен, как паутина. Его практически не ощущаешь на теле, взгляни. – С этими «замечательными» словами он сел на колени и показал свой всё ещё возбужденный член. На самом кончике переливалась молочная капля спермы. – Вот, моя сперма вся здесь, а не в тебе. Так что за свою честь можешь быть спокойна, миссис Робинсон, - гадко загоготал он.
-Здорово! Я даже не почувствовала, что мы предохраняемся!
-Нано-технологии, как, впрочем, и клонирование, в нашей стране не стоят на месте! – с довольным видом заявил он. - Так что теперь и мы, мужчины, можем получать удовольствие, не опасаясь появления ненужных ублюдков.
-За безопасный секс! – предложила я тост в виде мятного настоя.
-За безопасный секс!
Услышив нашу возню, в застенке проснулась Валерия и, как всегда, начала выкаблучивать свой привычный ночной концерт – «краковяк в присядку», но доктора уже мало волновала моя буйная соседка – пусть хоть расшибет себе голову. Он занимался совсем другой пациэнткой….Слившись в сладострастном поцелуе, мы повторили только что пройденное…
С этого дня мы жили, как супруги. Такого у меня не было даже с Грэгом. Два раза в неделю, он приходил ко мне, и мы занимались любовью прямо на больничной кушетке. На мои крики никто не обращал внимания. Кто будет обращать внимание на крики в сумасшедшем доме. Но эти порочные отношения должно было закончится. И закончилось…гораздо быстрее, чем я думала. Однажды я поняла - дальше так продолжаться не могло. Я должна была сама покончить с этой связью. Я должна вырваться из этой психушки, чтобы снова увидеть мою дочь! Вырваться любым способом, и для этого я пойду на всё!
Глава сто шестьдесят вторая
Выписка боем
В этот пятничный вечер должно всё решиться. Если он не отпустит меня – я убью его.
-Ты не раздевалась?
-Нет, доктор Фрейд, больше этого не будет!
-Чего?
-Секса с нано-презервативами и без. Хватит с меня этой ерунды! Возвращайся к своей жене!
-Хорошо, миссис Робинсон, я знал, что наша любовная идиллия должна рано или поздно закончится.
-Вот и славно, что все разрешилось. Верните мне мою одежду, я ухожу отсюда!
-Куда?!
-К дочери. Я должна забрать её из детдома и вернуться домой.
-А вы не допускаете мысли, мэм, что я вас просто не выпущу отсюда? Наш интернат – спецобъект для особо опасных преступников. На моём веку отсюда ещё никто не «выписывался», - он схватил меня за запястье и потянул к себе.
-Тогда я буду первой! – смело бросила я ему прямо в лицо, вырывая из его тисков свою руку.
-Вы так полагаете? – противно оскалился он.
-Нет, меня вы всё-таки «выпишете»! Если вы не отпустите меня, Николай Константинович, я расскажу всем, чем мы здесь с вами занимались все эти две недели.
-Тебе же никто не поверит, психичка! - мерзко засмеялся он.
-Может быть и так. Но обратят внимание. Я расскажу той же безумной Валерии, и она будет кричать об этом на каждом углу.
-А, хочешь, я заткну тебе глотку. Знаешь, что такое «крест»? Это когда тебе делают горячий укол сульфадиола в голову, в пупок и под мышки. Ощущение, признаться, мерзкое. Сначала ты корчишься от боли, а потом превращаешься в растение и начинаешь ходить под себя. У нас имеются несколько таких пациенток, хочешь, я покажу тебе их? Или электрошокер. Тебя раздевают догола, привязывают к кровати и бьют электрическим током, пока изо рта не появляется пена. Некоторые при этом одновременно ссут. Поверь мне, по сравнению с этим холодный душ – приятное купание!
-Вы не запугаете меня, док, - глядя прямо ему в глаза, ответила я. – Я видела смерть несколько раз… надеюсь лишь, что бог поскорее избавит меня от унизительных страданий. Давай, веди меня на свои процедуры, док!
-Ты и в впрямь ненормальная! - испугался доктор.
-Одного вы не учли, мистер Фрейд, со всей своей психиатрией, мне нечего терять здесь, а когда человеку нечего терять, он уже ничего не боится. Ведите, но, сразу предупреждаю, я буду кричать на всё отделение или…убейте меня прямо здесь. Ведь это несложно. Просто затянуть простыню вокруг горла и объявить, что больная удавилась сама. Что не хватает смелости, док? Трус!
-Хорошо, я отпущу вас, только объясните мне, куда вы пойдёте?
-Я же сказала, я собираюсь, забрать свою дочь Руби из детского дома.
-А знаете ли вы, что никакой вашей дочки по имени Руби на свете не существует и не могло существовать, как и вашего невинно казненного по вашей вине мужа Грэга, потому что всё это вымысел вашего больного воображения?
-Что, что вы такое говорите, - заикаясь произнесла я, все ещё не веря своим ушам.
-Что слышали! Вы законченная шизофреничка с болезненной фантазией, которая сама придумала себе вымышленную жизнь! На самом деле никакой миссис Гарт не существует и никогда не существовало, как и вашего губернатора Флориды, направившего вас сюда. На самом деле вас зовут Арсентьева Лиля Викторовна. У вас никогда не было семьи. Вы всю жизнь прожили в своей двушке, пока не сдвинулись от одиночества и не попали к нам после попытки вскрыть себе вены Я был в том детском доме на улице Писарева. Мне ответили, что никакой Руби там нет и никогда не было. Уж, извините, на всякий случай скажу сразу, что никакой губернатор ни одного из пятидесяти Соединенных Штатов Америки не передавал нам баснословных сумм на ваше содержание. Так что, мэм, буду с вами честен - положение ваше тут весьма незавидно.
-Вы, вы всё лжёте…вы хотите свести с ума! – заорала я, зажав уши руками.
-Нет, это правда! - не моргнув глазом ответил док.
-Тогда что это? – я подняла рубашку.
-Обыкнновенный перелом ноги. Вы попали в аварию и...
-Нет, я говорю про это, - я указала на родовые рубцы. – Если я никогда, по-вашему, не рожала, тогда откуда эти рубцы?
-Я не вижу никаких рубцов, - доктор любовно поводил руками по животу.
-Зачем вы прикидываетесь, док?! Хотите свести меня с ума?!
-Я? Прикидываюсь?! Да вы и так сумасшедшая! В противном случае чего бы вас держали в сумасшедшем доме!
-Может, вы скажете, что никакого траха между нами не было?
-И вы после этого хотите казаться нормальной и просите выписать вас из больницы! Помилуйте, матушка, как может доктор трахать свою пациентку! У вас обостренная шизофрения на почве маниакально-депрессивного…- «всихоза» он уже не договорил, как я подскочила к нему и, выхватив дорогой Паркер из кармана, приставила его к глазу доктора.
-Хватит! Ключи, док, или я выкалю вам глаз вот этой ручкой!
-Спокойно, я понял.
-Предупреждаю, одно неверное движение -и вам конец!
-В правом кармане брюк.
Забывшись, я рефлекторно я потянулась правой рукой, как вдруг почувствовала, что мои ноги летят вверх. Он схватил за руку и перебросил меня через плечо, прямо на постель.
-Больно! Всё, всё, док, ваша взяла! Вы сильней меня! Пустите руку!
-Проверенный приём. Ну, что, миссис Робинсон, я не ошибся в вас! – он больно заламывал мне руку, тыча лицом в постель, - вы –буйная девочка. Впрочем, других здесь не держим.
-Пусти руку! А-а-а-а! Придурок!
-Будешь знать, сука, как набрасываться на своего доктора! На, одевай рубашку! –Он отпустил руку и швырнул мне в лицо смирительную рубашку. – Руки! – Я безжизненно вытянула руки. –Вот так-то лучше. А теперь лежи! Завтра я выпишу вам наряд на душ.
-За что?!
-Разве, сударыня, не вы только что хотели заколоть меня?!
-Я, вас?! Помилуйте, батенька, что может сделать хрупкая женщина в смирительной рубашке, привязанная ремнями к постели? Все знают, что на ночь меня упаковывают «в куколку», так что не то чтобы набросится на кого-нибудь, но и пальцем пошевелить не могу.
-Ха-ха-ха! Черт бы вас побрал, миссис Робинсон, я не ошибся в вас…вы хорошо освоили мой метод «отрицания действительного».
-Так это у вас называется «методом отрицания действительного»? Вы проводите на мне опыты, как на кролике?
-Да, как и все два с половиной года, что вы здесь находитесь. Я писал диссертацию на тему «Маниакальная депрессия и психологические методы её лечения». Вы послужили отличным материалом.
-Но почему вы сразу не сказали мне? По правилам врачебной этики объект исследования должен знать, что его исследуют.
-Это было бы слишком неинтересно. К тому же, это только бы испортило мои научные исследования.
-И как ваша диссертация, док? Вы включили туда нашу сексотерапию?
-И это то же, только от третьего лица.
-А про свою продажность губернатору? Сколько он заплатил вам, губернаторский прихвостень? Славная, должно быть, получилась диссертаточка. Эта на ней мы тогда трахались в твоём кабинете?
-Заткнись, дура! – он ударил меня в лицо.
-Продажная, мразь! Ты не чем не лучше губернатора! Давай, коли свои препараты, и будь ты проклят, долбанный Фрейд!
-Дура! Ты думаешь мне очень нужна, старая сумасшедшая баба? Я трахался с тобой, потому что уже шесть месяцев у меня не было бабы, а для этого дела сгодится и такая…была бы мокрая щель между ног.
-Мразь! - я со всего маху плюнула ему в лицо. Улыбаясь, он спокойно достал платок и вытер мои слюни с глаза.
- Впрочем, можешь проваливать куда хочешь, ты больше мне не нужна. Диссертацию я всё равно уже защитил. У меня достаточно денег, чтобы забрать семью и смотаться из этой нищей России в тихую Финляндию. Тем более, что визу я уже взял. Больше в эти игры с вашим губернатором я играть не намерен. Завтра, когда отец, уйдёт в отпуск, можете валить отсюда на все четыре стороны, МИССИС РОБИНСОН. Никто здесь не станет оплакивать твою печальную судьбу.
-Отец? Вы сказали отец? Погодите, наш главк ваш отец?
-Да. Константин Иванович Ханко – мой отец. А я Николай Константинович Ханко – его родной сын. За всё время пребывания в стационаре вы, даже не удосужились спросить фамилию собственного любовника. Как можно трахаться с человеком, даже не зная его фамилии. Так могут разве что шлюхи… Впрочем, как и сумасшедшие.
-У-у-у, я и впрямь дура, как я же могла не догадаться. Вы все – заодно. Погодите, Ханко – так, кажется, называется какой-то финский остров в Балтике. Вы что, финн?
-Да, мы этнические финны, но все наши поколения родились и выросли здесь, в Петербурге. Финский - мой родной язык, так что с языком в Финляндии у меня проблем не будет, - засмеялся он.
-А то я гадала откуда этот противный нерусский акцент. Теперь меня не удивляет, что вы такая сволочь.
-По-вашему финны сволочи?
-Это жестокие люди с холодными сердцами. Зарезать человека им ничего не стоит…особенно, когда они напьются. Финны, вообще, отличаются склонностью к садизму. Неудивительно, что вы выбрали работу здесь.
-Ха-ха-ха!
-Чего вы смеётесь? Вам смешно?
-Если бы ваша теория была верна, я давно раскромсал бы вас на кусочки, как финн, лечащий врач и любовник. Ладно, ненормальная, пока полежишь здесь, а я подготовлю документы и сбегаю за одеждой. Завтра утром я выписываю вас отсюда. Можете идти и искать свою Руби, только я сомневаюсь, что вы найдете её. - С этими словами он достал карманный шпириц-тюбик с успокоительным и проворно вколол мне в задницу прямо через смирительную рубашку.
-Садист, - прохрипела я.
-Спи, дура. Спокойной ночи.
-Я найду её, - глядя ему прямо в глаза, ответила я и тут же вырубилась в пустоту.
…В эту трагическую минуту я, вдруг, поняла, что меня больше никогда не выпустят отсюда. Но я ошиблась.
-Здесь всё приготовлено. Еда, одежда. Торопитесь, пока мой отец не вернулся.
-Спасибо, Ханко, - поспешно скидывая с себя опостылевшую рубаху и чепец, ответила я. – Кстати, забыла сказать, хоть вы и финн, а трахаетесь совсем, как русский мужик.
-А что, по вашему, мы, финны и трахаемся как-то по-особенному? – смеясь, произнёс он, разглядывая моё обнаженное тело.
-Я всегда думала, что финны в постели холодны, как снеговики.
-Ха-ха-ха! Ты ошибаешься, детка, в этом деле горячие финские парни не хуже твоих мексиканских «перцев» из Флориды. – Он схватил меня за груди и больно стиснул их в ладонях.
-Ну, хватит! – крикнула я, вырываясь из его объятий. –И потом, я для тебя слишком стара, док. Разве тебе приятно тискать струю, да ещё к тому же сумасшедшую бабу.
-Я сказал это в сердцах. Прости меня. Но и ты вчера была хороша, голубушка: чуть было реально не лишила меня глаза. Хорош же я был, одноглазый психиатр.
-Если есть одноглазый губернатор, то почему бы не быть одноглазому психиатору…-логично заключила я.
-Слушай, ТЫ, я ведь могу и передумать!
-Ладно, док, закончим с философией. Лучше помоги мне одеться. Что ты принёс здесь?
-Детка, тебя куда приятней раздевать, чем одевать, - насмешливо намекнул он.
-Пошёл ты! - я показала ему палец. – Что здесь у нас? О, моя старая знакомая - каракулевая шуба! Та самая, в которой я приехала во Флориду! Откуда ты взял её?! Впрочем, не говори, я знаю, кто передал её тебе. Мои ботинки. Финская шапка – с этим всё понятно. А это что за гадость? Такого у меня не было. Анучи? Вязанные рейтузы? Что это?
-Это финские гамаши. Их связала моя жена.
-Как их одевают?
-Прямо на ноги, как чулки.
-Я не одену эту гадость.
-Одевай! На улице мороз в тридцать градусов. – Он опрокинул меня на спину и силой натянул противные чулки.
-Колются, заразы.
-Ничего, главное – чтобы ты не застудила ноги. Теперь носки и ботинки. – Он завязывал мне шнурки, как маленькой. - Вот и готово. Теперь ты не застудишься. Рукавицы.
-Поуродливее ты ничего не мог выбрать?
-Это рукавицы моего покойного деда, - обиделся Ханко. – Он колол в них дрова на даче в сорокоградусный мороз.
-Дай перчатки. Я не собираюсь колоть дрова.
-В перчатках твои пальцы отвалятся. На улице тридцати градусный мороз! Ты что, детка, задумала шутить с морозом?! Рюкзак с едой. Там чипсы, немного твоей любимой вяленной рыбы, которую я «поймал» и засушил специально для тебя, и, наконец, сервелат.
-Сухой паёк, значит? – грустно засмеялась я.
-Что –то вроде того. Твои любимые прокладки я зашил в прокладку пальто. Ну что, миссис Робинсон, будем прощаться.
-Прощай.
-Помни, если тебе станет совсем плохо, ты в любой момент можешь вернутся сюда. Тебя всегда ждут здесь с уколами снотворного и смирительной рубашкой.
-Я не вернусь сюда! Для меня лучше какая ни есть свобода, пусть даже смерть, чем самая хорошая тюрьма, - любовно показала я доктору средний палец. – Прощай, садист!
-Вот ещё кое-что - это деньги. Немного, но на первое время должно хватить.
-Оставь их себе! - я зашвырнула пачку прямо ему в лицо.
Он ещё долго смотрел вслед удалявшейся хромой фигурки в чёрном пальто. Пока мороз не пробрал горячего финского парня до кости. В коридоре было тихо. Непривычно тихо. Дверь её уже бывашей палаты, которую она только что покинула, стаяла нараспашку. На полу всё так же валялись никем не тронутые деньги. Он подошёл и стал старательно собирать рассыпавшиеся купюры. Закончив, он поднял голову и посмотрел в окно. Цветы кивали головками, словно специально напоминая о ней.
«Понаставила тут!» - Размахнувшись рукой , мой уже бывший тюремщик со злости он ударил по горшкам, которые, упав на пол, тотчас же разлетелись во все стороны землёй, в мгновение ока нарушив мой выдраинный на «полах» сражений порядок. В следующие три минуты испуганные и изумленные пациенты могли наблюдать через свои окошки, как доктор крушил мою «Флориду». Сочная стрела амариллиса упала на пол. Грубый ботинок опустился на багряно- красный цветок.
«Погибнет!» - заключил он про себя и придавил цветок каблуком.
Глава сто шестьдесят третья
Я ищу свою дочь
Глоток морозного воздуха терпко уколол мои легкие. Свобода! Так пахнет свобода. Остро! Пьяняще! До боли! Я дышала обжигающим морозным воздухом и не могла надышаться. Было темно. Оледеневший парк стучал ветками заиндевевших деревьев. Всё было как в зимней сказке. Только фонари тускло освещали заброшенный лес, называемый парком.
Мне нужно в центр. Там на улице Писарева моя Руби. С трудом пробираясь сквозь глубокие сугробы по узкой вытоптанной дорожке, я иду до станции торопливым шагом. Надо спешить. Последний утренний поезд отходит скоро. На перроне черная масса людей. Слишком много людей. Они о чём-то оживлённо спорят. «Поезда не будет. Рельсы занесло снегом», - разносится по толпе. «Боже, только не это! Не сейчас!» Надо идти обратно, на автобусную остановку. В автобусе не протолкнутся от потных, озлобленных тел, закутанных в зимнюю одежду. Дышать трудно. Но я еду, еду.
Город словно застыл в ледяном плену. Белый пар поднимается вверх. Воздух звенит от мороза, и сияющие невесомые снежинки падают вниз. Красное солнце лениво поднимается из белоснежной дымки морозного пара. Надо спешить, спешить, если я хочу увидеть Руби сегодня!
Где же эта улица? Я уже устала идти. Холодно. Я подошла к карте и своей гигантской «варежкой», доставшейся мне в наследство от покойного деда Ханко, очистила ото льда заиндевевшее стекло. «Где же эта улица Писарева?» Ещё топать и топать!
Если бы не самонагревающиеся стельки практичного финна Ханко, мои пальцы давно бы отвалились. Как же я забыла сказать, что финны не только подлецы, но отличаются практичностью и предусмотрительностью. Нано-презервативы, само греющиеся стельки, даже финские гамаши пригодились. В финской экипировке мне тепло, как в одеяле. Но носа я уже не чувствую. Замотавшись в шарф с головой, я иду дальше.
Город сцеплен морозом. Блокадный город. Разве что замотанные в белые саваны простыней тела не валяются на улицах. Ещё немного и будет валятся…мой труп. Потому что мороз начинает пробирать до кости. Скоро, уже скоро я встречу свою малышку! Сердце начинает бешено биться от теплых чувств, которые я испытываю к дочери.
«А, вдруг, она меня не узнает?! Хуже того, если она меня не примет! О, об этом даже страшно подумать! Лучше теперь не думать о плохом. Будет, что будет».
Пытаясь согреется, я перебегаю из одного магазина в другой. Мороз крепчает. Через двадцать минут начинаешь задыхаться на морозе, хочется плакать, но слезы замерзают и превращаются в сосульки. Малейший оголенный участок кожи - мороз колет как нож.
Передо мной запертая калитка. Казалось, здесь никто не живёт. Только столбик белого пара, вырывающийся из неприметной трубы в крыше говорит, что здесь есть жизнь – здесь живут дети.
Я снимаю рукавицу и звоню в звонок. Никто не отзывается. Я звоню ещё и ещё.
Дверь открывает вахтёрша. Моя потрёпанная шуба и синяк под глазом не внушает ей доверия. Ещё одна приблудная мамаша.
-Вам чего?!
Я стою, переминаясь от холода с одной ноги на другую.
-Можно зайти? - я пытаюсь протиснутся сквозь толстую тетку.
-Вам чего нужно?! –толстая, тупая скотина останавливает меня за руку.
-Я пришла за своей дочерью! – бескомпромиссно отвечаю я. Не знаю откуда у меня взялось столько сил, но я толкнула рослую даму и бросилась к двери.
-Мамочка, куда же вы, куда?! Директора сейчас нет! – Но я, уже не слушая её, ворвалась внутрь. Тщетно ищу я Руби среди маленьких детей, всматриваясь в лицо каждой девочки. (Для меня Руби так и осталась пятилетней).
-Вам кого, дама?!
-Я ищу Руби Гарт.
-Руби Гарт?
-Вот она где! – тучная высокая женщина вбежала в дверь. – А ну, пошла отсюда, пьяница чертова! (Моё лицо действительно было красно от мороза).
-Я ищу свою дочь! – чуть не рыдая, закричала я. - Руби Гарт! Девять лет!
-Пока не придёт директор, я ни чем не могу помочь! Убирайтесь подобру-поздорову, не тоя вызову милицию!
-Завтра, завтра. В десять утра директор будет здесь, тогда и поговорите, - пытается успокоить меня какая-то молоденькая нянечка, при этом отталкивая грязной шваброй с тряпкой, словно приблудную собаку.
Меня грубо вытолкали на мороз. Ещё некоторое время я ходила вокруг решётки, мучительно всматриваясь в окна. Не промелькнёт ли там родное лицо, но ничего не увидела. Только пустые окна. Надо ехать домой.
Я сажусь в пустой автобус и еду домой. Тяжелые мысли вырывают из реальности. Кто-то толкает меня под руку. Это контроль.
-Вы собираетесь платить, дама?! – Автоматически я роюсь в кармане. Знаю, что там ничего нет и роюсь. Проездная карта! Ханко предусмотрел и это. Сквозь замёршее окно ничего не видно. Только причудливые ледяные листья и мох, похожий на колючие снежинки. Я прогреваю маленький глазок тёплым пальцем и смотрю в него. Ничего не видно. Только белая пелена. Постепенно глаза привыкают, и я начинаю различать дома и машины.
Кажется, что весь город строится. Леса, леса, леса. Старый город требует постоянного ремонта. Зимой Петербург будто съежился от мороза и похудел, утонув в тяжелых сугробах. В последние годы зимы, как никогда суровы. Такая зима была в блокаду. Морозная и снежная.
В снежно-ледяном убранстве родные улицы кажутся незнакомыми. За эти годы всё так изменилось. Боже, что это там! Огромная стройка! Ещё издалека слышен гром и скрип. Бьют сваи. На месте моего дома, где я родилась и выросла, где умерла моя мать, вырыт огромный котлован. Здесь будет очередной пент-хаус небоскрёб для богатых. Меня здесь не ждут…
Сердце сжалось от непонятной тоски. Будто кто-то умер. Когда смотришь, что твоего дома больше нет, ты словно теряешь родного человека. Картинки детства сплывали одна за другой. Вот те же тополя, будто вырваны из прошлой жизни. Магазинчик, куда мы ходили за продуктами. Всё, хватит, ностальгия только разрушает душу! Не буду оглядываться назад, как жена Лота, не то от слёз превращусь в соляной столб».
Больше сюда я не вернусь. Никогда! Снова сажусь на автобус и еду на дачу. Пробираясь сквозь сугробы, я протаптываю себе дорожку. «А как же ключи? Помнится в последний раз, я оставила их у Грэга. Точно, они у Грэга в кармане».Снова с трудом узнаю дома. Вот и он. Наш дом сразу узнаешь издалека. Он самый приметный в поселке. О, что же это?!
На месте дома только обгоревшие развалины. Здесь бушевал огонь. Балки обгорели и крыша провалилась. От дома осталась только кирпичная коробка, которую выкладывал сам Грэг. Окна смотрят пустыми глазницами обгоревших стёкол. Добро пожаловать домой, миссис Гарт! Ключей тебе точно не понадобится.
Я забираюсь внутрь сквозь пустое окно. Повсюду разбросаны обгоревшие вещи – остатки моей короткой счастливой жизни с Грэгом. Игрушки Руби. Я поднимаю безглазую изломанную куклу и плачу. Горячие слезы, застывая на моих щеках, превращаются в сосульки. Моя детская тахта. Странно, как она уцелела в этом пожаре? Я сажусь на неё и грустно рассматриваю куклу-инвалидку. Я такая же, как она: изломанная жизнью и покинутая в холодном одиночестве. Кристаллы снежинок падают сквозь сломанную огнём крышу прямо на черный мех каракуля.
Хочется выть и жалеть самою себя, но я знаю – это глупо.
Здесь немного теплее, но мороз пробирается и сюда. Надо согреться. Согреется и выжить, чтобы увидеть её завтра. Глупо будет, если я замерзну лёжа на этой тахте и любуясь безупречными гранями упавших на шубу снежинок.
Темнеет. Заставляю себя двигаться. Мороз пробирает до кости. Это помогает слабо. Надо разжечь костёр. Этому дому огонь уже не повредит. Собираю все, что может пригодится для костра. Собираю обгоревшие остатки своей жизни, чтобы продлить жизнь. Всё, всё, всё, что не успело догореть. Книги, мебель, тряпьё – всё в одну кучу. В потайном кармане у меня всегда зажигалка. Я роюсь и натыкаюсь на долгожданный предмет. Вздох облегчения. Она здесь!
Пламя костра мерно потрескивает, возвращая конечностям жизнь. Я снова живу. В рюкзачке нахожу пакет чипсов и одну сушеную рыбку – все что осталось от сухпайка доктора Ханко. Любуясь отблесками пламени, я бездумно поедаю из один за другим, словно жвачная корова.
Пламя костра мерно потрескивает, возвращая конечностям жизнь
Вкусно и тепло. Завтра я увижу свою дочь. Она обрадуется, я знаю, что она обрадуется – иначе быть не может. Остальное – для меня не важно. Главное – я на свободе.
Красные языки рисуют на стенах разбегающиеся тени. Зимой темнеет рано. Старый обгоревший матрас полон пепла и пыли. Но мне не до брезгливости. Я заворачиваюсь в него с головой и ложусь ногами к догорающему костру. Это нужно, чтобы проснутся живой. Завтра утром я должна быть живой.
В эту зимнюю холодную ночь в доме без крыши мне снились теплые сны о Флориде. Мы были такими же юными, как тогда, когда встретились с ним в первый раз. Он будто бы водил меня по кипарисовым джунглям, обвешенному испанским мхом и показывал чудесные растения и разнообразных бабочек. Прямо, как на экскурсии. А потом мы купались в теплых водах Мексиканского залива, и заходящее солнце отливало красноватыми отблесками, совсем как тогда, в наш медовый месяц. Мы целовались, стоя по колено в воде, и ласковые волны омывали наши возбуждённые от любви тела. Я почти чувствовала его запах, его прикосновения. Здесь было тепло и хорошо. А потом Грэг, вдруг, стал удалятся от меня, убегая в море, всё дальше и дальше.
-Грэг, куда же ты, милый?! Постой! - я пытаюсь догнать его, но он только смеётся в ответ. – Ты не умеешь плавать! Утонешь! – Вдруг, я вижу, как он падает.
-Помогите, помогите! – слышу я его мальчишечий голос. Почему Грэг кричит, будто сам не свой?! Он зовёт на помощь: я так и знала, - он тонет! Но нет, как же можно здесь утонуть, в самом деле? Тут же мелко. Вода еле доходит мне до колен. И, точно, Грэг, стоит на коленях на отмели и, вылупив глаза, указывает на берег. Я оборачиваюсь. Огромный свирепый аллигатор, задрав голову, доедает остатки Руби. Из его пасти свисают детские ножки в белых колготках. Её окровавленное джинсовое платье валяется тут же, на берегу.
Горло сдавливает невидимая рука, я не могу дышать, я умираю… «Спасите! Кто-нибудь, спасите мою дочь!» Но словно нарочно никого нет….
-А-а-а-а-а-а-а-а!!!
Груда тряпья, лежащего в углу, зашевелилась. Послышался хриплый кашель. Из-под груды тряпья и хлама, словно медведица из своей берлоги, вылезла взъерошенная, лохматая женщина.
Снаружи было светло, и оттого казалось теплее. Остатки пыли и снега падали с разваливавшегося потолка.
«Это всё сон, только дурной сон». Я схватилась за голову, пытаясь прийти в себя. За ночь я оцепенела от холода. Костёр погас, но разводить его заново не было времени. Сколько же сейчас время? Я подняла тяжелый рукав шубы и посмотрела на часы. «Боже, почти девять. Я опоздала!» Немного размявшись, я всунула в рот вчерашние остатки чипсов и бросилась к выходу.
Сегодня всё должно решится. В автобусе все шарахались от меня, как от бомжихи. Пахло, наверное, от меня тоже соответственно…Чумазое от пепла и пыли лицо, фингал под глазом и странная одежда не оставляли сомнений, что перед ними неадекватная женщина, которую лучше всего будет не трогать. Даже контролер на этот раз не решилась привязаться ко мне. Даже у бомжей есть свои привилегии. Когда ты опускаешься на самое дно - тебя никто не трогает. Впрочем, меня мало волновало, как я выгляжу после моей первой ночевки на улице. Я думала только о Руби.
-Вчерашняя мамаша, - сразу же узнав меня, указала на меня пальцем здоровенная вахтёрша. – Ищет какую то Руби Гарт. Какую Руби?
Директриса, молодая сытая баба, унизанная золотом, как новогодняя ёлка, пристально посмотрела на меня колючим взглядом.
-Здесь? – не церемонясь, спросила я.
-Проходите, - всё ещё не довольно косясь в мою сторону, махнула мне рукой та же самая жирная вахтерша.
Директриса уже садилась в служебный автомобиль.
-Я ищу Руби Гарт! – словно за что-то оправдываясь, закричала я.
-…я же русским языком объясняю вам, дамочка, ЧТО В НАШЕМ ДЕТСКОМ ДОМЕ НЕТ И НИКОГДА НЕ БЫЛО НИКАКОЙ РУБИ ГАРТ! - произнеся почти по слогам ответила унизанная дорогими перстнями женщина. Тут меня уже спрашивал один ваш человек, и я ответила ему то же самое.
-Она поступила к вам четыре года назад, Руби, светлые волосы!…
-Вы что издеваетесь надо мной, дамочка?! Постойте у вас самой то есть документы?! Кто вы, вообще, такая?! – Рассматривая меня будто под микроскопом, произнесла она, зло хлопая маленькими свинячьими глазами.
-Документы…? –растерялась я.
-Я Арсентьева Лиля, документы… или Гарт, Лили Гарт.
-Вы что не знаете, как вас зовут?! Да, в своем ли вы уме, дамочка?! – заорала на меня разъяренная директриса.
Её крик вывел меня из себя. Я ненавидела, когда со мной начинали разговаривать в подобном тоне.
-Я в своём уме! Четыре года назад к вам поступила пятилетняя девочка по имени Руби и по фамилии Гарт!
-Татьян, проводи нашу гостью до выхода. Она мешает проехать машине, - презрительно указав на меня большим пальцем из-за спины, приказала вахтерше директриса.
-Я хочу видеть мою дочь, слышите, я не отстану! Где моя доченька?! Руби! Руби, ты где, доченька?! Отзовись!
-Ты, слышишь…это… угомонись, или я позову милицию!- вахтерша-слон прижала меня к ограде, чтобы пропустить машину директора. – Чтоб я больше тебя здесь никогда не видела, пьянчужка!
-Я не уйду отсюда, пока не встречусь со своей дочкой!
-Это твоё дело, можешь хоть издохнуть под этим забором, но на территорию не лезь!
Грустно опустив голову, я пошла вдоль глухого забора. Куда – не знаю. Вдруг, мне показалось, что кто-то окликнул меня по имени. Я подняла голову. Эта была та самая воспитательница, к которой я влетела в первый раз. Откуда эта женщина может знать моё имя?
-Стойте.
Я остановилась, как вкопанная.
-Вы мать Руби? Лиля Гарт?
-Да, да я её мать, моя доченька у вас?! Говорите же! Я хочу увидеть её, мою девочку!
-К сожалению, вашей девочки сейчас здесь НЕТ, но такая девочка действительно была у нас. Четыре года тому назад…
-Умаляю вас, если вы что-нибудь знаете о моей дочурке, расскажите мне! Вы говорите, что её здесь нет, где же она сейчас?!
-К сожалению, ваша девочка тяжело заболела лейкимией, и ей понадобилась срочная операция по пересадке костного мозга. Её усыновил один богатый американец…
-Вы, что, издеваетесь?! … Какой лейкимией?! Моя Руби никогда не болела, даже простудой…! Не понимаю…Постойте, как зовут этого богатого удочерителя?
-О, у него такое дурацкое, смешное для мужика имя. Ха-ха! Как же это? Ах, вот, вспомнила, - Кодя! - Я почувствовала, что мои ноги подкосились, и я падаю. Только ухватившись за решётку, мне удалось удержаться. Теперь всё стало яснее ясного.
-Барио, - выдохнула я.
-Вы знаете его? – удивилась женщина. – Как только девочка поступила сюда, её стал навещать один очень богатый господин и забрасывать дорогими подарками…, - мои уши словно оглохли, и я уже не слышала, что так быстро лепетала эта женщина, только смотрела в одну точку. «Коди Барио, Коди Барио». –Вы не волнуйтесь -это очень хороший, добрый человек, он столько сделал для нашего приюта, а как он любил вашу малышку…! Вы не представляете, каждый день навещал девочку … мне он тоже дал десять тысяч…эти деньги мне помогли, очень помогли…
-Послушайте, - прервала я её. – Моя девочка действительно так тяжело болела?
-Нет, по ней сразу и не скажешь, - пожала плечами говорливая воспитательница. - Вполне здоровая милая девчушка, даже слишком шустрая. Но кто знает эту болезнь. Рак крови непредсказуем. Когда он узнал, что ей требуется дорогостоящая операция, мистер Кодя, не раздумывая, предложил свою помощь…
-У-у-у! – я схватилась за голову.
-Что с вами, женщина, вам плохо? Хотите, вызову скорую?
-Не надо. Ещё, скажите, у нас разве разрешено усыновлять детей иностранцами?
-Нет, только тяжело больных …И то в случае необходимости проведения экстренныой операции за границей.
Мне стало всё неотвратимо ясно. Вот какой финт провернул этот негодяй! Но зачем ему моя дочь, зачем?!
Схватившись за голову и шатаясь от горя, я пошла и пошла…сама не знаю куда.
-Погодите, может вам все таки вызвать скорую?! – В ответ я только закачала головой.
Я не знала, куда иду. Ноги сами несли меня, словно существовали помимо моего мозга.
«Руби у этого негодяя. Боже, за что?! Пусть лучше бы ты обрушил на меня все козни, но ребёнка. За что?! Она ни в чём не виновата! Она ребёнок! О, нет!» - Самое страшное предположение ударило мне в голову: « Она слишком похожа на меня. Он отыграется на ней за все то зло, которое я ему причинила! Этот подонок способен на всё! Моя дочь у насильника! Руби слишком развита для своего возраста. Лучше смерть, смерть, чем знать ЭТО!…»
Глава сто шестьдесят четвёртая
Без определённого места жительства
Я бесцельно шла по скованному льдом и снегом городу, не зная куда иду, не зная зачем. Очнулась на Невском. Начинало смеркаться, зажгли фонари. Был час пик. Я двигалась посреди идущей толпы, возвращавшейся с работы. Люди давили друг другу ноги, спеша побыстрей оказаться в такой мороз дома.
Толпа несла меня к метро. У меня не было денег на жетон, но, даже если бы деньги и были, - куда мне ехать? У меня нет дома.
Я вышла из потока и поплелась по Каналу Грибоедова в сторону Собора. Здесь убили царя. На месте убийства – роскошный храм. Храм на крови, кровь под храмом. В темноте огромный Храм сияет мириадами бриллиантовых брызг осевших на величественных мозаиках изморози, и от этого в тусклой подсветке фонарей кажется ещё таинственней.
Холодно, холодно, холодно. В морозном воздухе тяжело дышать. Я не чувствую моих ног, они идут сами. Шарф заиндевел от дыхания и стал белым. Вот бы умереть здесь, прижавшись к ограде. Просто сесть и замерзнуть. Говорят, это не больно. Но Сила Жизни сильней меня, она не дает сесть и гонит, гонит дальше. Кроме того, мои ноги распухли от мороза и больше не сгибаются. Я могу только стоять …или идти. Идти – мой единственный шанс, иначе я замерзну заживо.
В Гороховом переулке я слышу гулкий звук своих скрипучих на морозном снеге шагов. Моя огромная тень, словно гигантский зефирный человечек ползёт за мной. Здесь никого нет. Что, все вымерли? «А я не хочу, не хочу! Как же больно от мороза! Наверное, я обморозила лицо. Где-то здесь должен быть бесплатный медицинский пункт Красного Креста. Но где? Вот же он! О боже, он давно закрыт!» Неподъемные двери плотно сросшиеся с ледяной коркой не оставляли сомнения в этом. «Всё, не могу больше…Сейчас я упаду в снег, и всё будет кончено». Страшно умирать на улице.
На Марсовом поле всегда горит огонь –вечный огонь. Туда – там спасение! Это мой шанс не замерзнуть заживо! Подхожу… У огня уже греются несколько бомжей. Даже в такой мороз от них разит тем отвратительным запахом немытых тел, по которому сразу распознаешь бездомного. Как мне ни холодно, я не решаюсь подойти к ним. Мне противно.
-Ну, что, куколка, замёрзла, иди к нам, согреешься, - слышу я смеющийся голос из толпы.
Делать нечего - я подхожу к огню, и, с опаской глядя на дурно пахнущую компанию, протягиваю красные, опухшие пальцы к огню. Люди? Животные? Полулюди, полуживотные, утратившие всякое человеческое достоинство. Спитые лица, отупелые взгляды. Все они кажутся стариками, хотя среди них есть и совсем молодые люди. Бывшие уголовники, алкоголики, наркоманы, безногий инвалид чеченской войны(наверное, ноги у него не мёрзнут) –все те, кого жизнь, лишив жилья, выбросила на самое дно.
-А ты и впрямь, куколка, иди сюда, - здоровенный обросший мужик тянет меня за рукав. – Смотри, Нинка, какая цаца нам пожаловала на огонёк! Ну что, куколка, поработаешь соской? Знакомься, это Нинка, я уже её два года е…у. – Он выкатил маленькую женщину, почти карлицу, с ног до головы замотанную в грязный платок. Её дебильные лягушачьи глаза с тупым безразличием смотрели на меня, а беззубый рот, в котором торчало только два зуба растянулся в идиотской улыбке. В испуге я стала отстраняться от страшного бородача. – Погоди, а что у тебя там в рюкзачке?
-Пошёл ты! - я прячу рюкзачок на груди.
-Вот, сука жадная, отдай, отдай! Отдай, хуже будет!
-Вот тебе, видел! - я показываю средний палец.
-Ах, ты дрянь! Держи её, Нинка! – Карлица вцепилась мне в пальто, словно кошка, но я изо всей силы ударила её кулаком в платок. От неожиданности она упала прямо в сугроб. Но он всей тяжестью насел на меня сзади и стал снимать шубу. Я закричала, что было сил. Рюкзачок выпал из рук, и проворная «Нинка» выхватила его. Рядом никого не было, только инвалид в коляске начал истошно вопить:
-Оставь её, Павел, оставь её! – Инвалид – не надежная защита. Что может сделать колясочник? Мне конец! Если страшный мужик снимет с меня шубу - я погибла! Не давая ему снять рукава, я изо всех сил пригнулась к земле и сжала руки! Он ударил меня в лицо грязным кулаком. Железный запах крови пахнул в нос. На снег брызнули алые капли.
-Я-я-я-я! – заплясала маленькая дебилка, размахивая палкой колбасы. – Смотри, что я нашла! Смотри, что я нашла!
Послышался звон милицейской мигалки.
-Ребзя, тикаем!
-Оставь её, Павел, бежим!
Он отстал от меня. Я упала лицом в снег. Вытирая разбитый в кровь нос, я поднялась и стала отряхиваться. Шапки не было. Видно, противная карлица утащила и её. Мороз сковывал голову словно тиски. Шарф я обнаружила неподалёку, в сугробе. Плача, я отряхнула ледяной шарф от снега и повязала им голову.
Тех людей не было, они разбежались. Я подняла голову – передо мной стоял здоровенный милиционер.
-Вас отвести в ночлежку? – с сухим безразличием спросил он.
-Не надо, - буркнула я, отряхиваясь от снега.
-Вот, что, подруга, если вы собираетесь ночевать здесь, на скамейке, то я не советую. Этой ночью температура опустится ниже сорока. Замерзнете заживо.
-Не надо, ничего не надо! - закричала я почти в истерике и, не оглядываясь, бросилась прочь в бушующую метель. Больше я никому не доверяла. Лучше замерзнуть заживо на улице, чем над тобой надругаются с десяток ментов в узкой камере милицейского участка. Тем более, что с людьми без документов они особо не церемонятся.
Ноги увязали в сугробах, но бег согревал меня.
-Лиля! -Мне послышалось, что какой-то знакомый мужской голос окрикнул меня сзади. Тот милиционер? Нет, он уже далеко. Сзади никого. Только снегоуборочная машина, деловито шумя, расчищает завалы. Или это завывание бури у меня в ушах? Показалось.
Я бежала, пока хватило сил. Но вот ноги стали тяжелыми, я выдохлась и перешла на крупный шаг. Город словно вымер. Никого. Ледяные снежинки резали лицо, словно бритвы. Ноги так замерзли, что я больше не чувствую их. Рукавицы покойного деда Ханко я тоже потеряла в снегу. Руки сжимает истошная боль. Хочется выть от боли, но я молчу.
Куда я иду, зачем? Мне некуда идти. Некуда! Дома нет, все люди, которых я любила, погибли. Всё, больше не могу. Зачем жить? Кроме страданий впереди ничего. Смерть – освобождение. «Скорее бы», - мелькнула у меня в голове одна единственная мысль.
Глава сто шестьдесят пятая
Самоубийца
Мысль о самоубийстве пришла мгновенно. Я не сомневалась. Единственное, что хотелось – это поскорее умереть. Любым способом, только скорее, скорее.
Просто лечь и замёрзнуть. Слишком долго, меня найдут, поднимут и отвезут в больницу. В этой дурацкой жизни, даже издохнуть не так-то легко. А нужно сразу, сразу!
А что если спрыгнуть моста? Впереди меня – Троицкий мост. Его называют мостом самоубийц. Странно, с самого детства я всегда воображала себе, как героико-трагически погибну в центре города при огромном скоплении народа, спасая какого-то неизвестного ребенка, который непременно свалится в воду и будет тонуть. На глазах у тысяч людей (на миру и смерть красна), и все ахнут в едином порыве, увидев такую прекрасную смерть. Я хотела, чтобы когда я умру, все жалели меня, но никто не горевал… Моя мечта сбылась … ровно на половину. Никто не будет ни жалеть, ни горевать по самоубийце. Что ж, это к лучшему. Так даже легче уходить…когда терять уже нечего.
Река замерзла, образовав вокруг небольшой незамерзающей полыньи острые как бритвы ледяные глыбы. Прыжок – и всё кончено. А если я промахнусь мимо полыньи, упаду на острый лед, не разобьюсь, а буду лежать там, на острых глыбах, и медленно умирать от страшных увечий? Как тогда, когда меня сбила машина на дороге в Маш. Тем более, перед тем как замёрзнуть, Нева здорово поднялась, и расстояние до льда совсем маленькое. Нет, так ничего не выйдет. Нужно срочно придумать другой план.
А что если повеситься на кожаном ремне пальто? А когда утром обнаружат мой труп, висящий под мостом, город ужаснётся и напишет о моей трагической смерти в газетах. Так я оставлю хоть какой-то след о себе в истории. Распухшими пальцами, я пытаюсь развязать ремень, но и он не поддается. Пальцы окаменели и не слушаются.
Наконец готово. «Скорее бы». Больше я ни о чём не думаю. Делать петлю не умею. И не мудрено, раньше я никогда не вешалась. Не было практики. Резать вены –резала, но ВЗДЕРНУТЬ саму себя…даже в таком последнем деле требовался навык –палача. Как же это? Складываю и так и сяк. Вспоминаю подвязку огурцов. Складываю на два и продеваю. Слишком коротка. Какая теперь разница?
Вдруг, мне почему-то становится невыносимо смешно. Не ЗАБЫТЬ БЫ одеть на шею. Надо перелезть на другую сторону. Что сначала – одеть петлю на шею или перелезть? «От перемены мест слагаемых сумма не меняется», - с усмешкой вспоминаю я школьное правило по-арифметике.
И все же лучше сначала перелезть БЕЗ ПЕТЛИ. Не хочется запутаться в решетке и схватить позорный «собачий кайф». Обхватив перила переваливаю ногу, и вот я там. Руки прилипли к замерзшему металлу. Не могу отклеить. Как глупо. Я приклеилась к перилам руками! Никак не отодрать, но нужно - иначе меня найдут заледеневшей прямо в таком глупом положении. О, это будет смешно! Нет, надо довести до конца. Я не хочу такой глупой смерти. Надо отнять руки. Отдираю одну – приклеивается другая. Меня разбирает смех от своего дурацкого положения. «Что так и буду стоять задом до самого утра приклеенная ладонями к перилам?». Ошмётки кожи на перилах, но я не чувствую боли. Обмороженные ладони потеряли всякую чувствительность.
Наконец, кое-как мне удается развернуться. Ну вот и всё…Я одеваю петлю….
-Грэг, милый, я иду к тебе, - шепчу я растрескавшимися от мороза губами… терять больше нечего…
…терять больше нечего…
-Стой, остановись, не надо! – Я слышу бегущие шаги по скрипкому снегу. Какой-то мужчина бежит сюда… Кто же это там? Скорее из любопытства я повернула голову… Нога в тяжелом ботинке соскользнула с заледенелого парапета и вылетела вперёд. Я понимаю, что падаю. Это конец! Кто-то схватил меня за рукав пальто и тянет вверх… но поздно… я всё равно падаю…одним ударом петля стянула горло, не могу дышать, страшная боль ломающихся позвонков.…больше ничего… Меня нет…
«…Вот она смерть. Это когда тебя нет…тогда почему я думаю?»
Нечеловеческими усилиями одной руки он приподнял меня за трещащий по швам рукав и схватил под мышки. Теперь главное - не соскользнуть. Одно неверное движение и оба упадут в ледяной прорубь, откуда сильное течение тут же затянет под лед. «Спокойно, главное не смотреть вниз. На счет три. Раз… два …».
«Три!» -рывок - он выхватывает её из бездны! Она кажется мертвой. Лицо посинело и вывалился язык. Но нужно бороться до конца! Петля затянула шею и перекрыла дыхание. Не подобраться. Надо резать! Ключи! Они маленькие и плоские, как бритва. Ими можно поддеть! Есть! Сильные пальцы разрывают хрупкую от мороза кожу ремня, но она уже не дышит. Он наклоняется над ней и делает искусственное дыхание рот- в рот, как учили в школе на уроках ОБЖ.. Мощные легкие пытаются вернуть жизнь, несчастной. Ещё толчок, ещё. Кажется всё напрасно, но вот хриплый кашель разрывает её грудь. Она задыхается, но судорожно пытается поймать воздух ртом… Воля Жизни сильней её…
Судорожно глотаю морозный воздух. Не могу дышать. Хочется кашлять. Все время кашлять…!Я захлебываюсь судорогами бьющего кашля, от которого страшно больно в груди…
-Давай, давай, дыши! – Я чувствую, как чья-то огромная ладонь бьёт по лицу. Хватая морозный воздух, я чувствую, что дышу. Ледяной воздух проник в легкие. Я снова жива! Но зачем?! Перед собой я вижу бородатое лицо незнакомого мужчины, который трясёт меня за подбородок. Впрочем, его глаза кажутся мне знакомыми. И этот голос… О, нет, только не это!!! В бородоче я с ужасом узнаю … моего сокурсника Алексея Мишина. Если небеса решили покарать меня, то более постыдной кары нельзя и придумать
-М-м-м, зачем?! Зачем ты сделал это?!– плач разорвал мою грудь.
-Всё, всё! – Он обхватил мою растрёпанную голову руками и прижал себе. – Кому сказать, что надумала! – (Мне стыдно, стыдно. Лучше бы я и вправду умерла в этот момент). – Тебя отвести домой, Малыш? Наверное, дома твоя мама уже сходит с ума. Ишь, что удумала, дурная! Да, разве можно так! Чтобы там ни случилось, всё равно надо жить! Глупо! Глупо!
-Мамы нет, она умерла… Дома тоже…, - еле слышно прохрипела я и тут же потеряла сознание. Ноги больше не слушались меня. Я не могла двигаться – от мороза меня словно парализовало…Я чувствую, что умираю… «Вои и правильно», - подумала я. -«Наконец-то…»
-Сейчас, сейчас! Я не дам тебе умереть! –Обмороженную, он поднял меня из холодного сугроба и понёс в машину.
Гул мотора наполнял мой мозг, погружая в сон. Теплое море омывало мои ноги. Я шла в сторону заходящего солнца. Вода переливалась мириадами оранжевых бликов. Здесь было тепло, мы с Грэгом снова купались, весело барахтаясь на песчаной отмели. Я вижу его радостное мокрое лицо. На носу капля. Он подошёл ко мне, и, взяв за плечи, стал трясти меня, при этом как-то дурацки улыбаясь (что бывало с Грэгом крайне редко):
-Лиля, не спи! Не спи! – «Почему Лиля? – мой Грэг никогда не называл меня так. Почему по-русски? Ничего не понимаю». – Не спи, не спи, замерзнешь! – сквозь полусон кричит чей-то назойливый голос рядом, и я просыпаюсь. Всё та же зима. Темнота. Дорога. Холод. Машина. Алекс усиленно трясет меня за плечо, боясь, что я засну – навсегда….– Только бы не заглохнуть. Почему я не взял эту гребанную горелку?! Господи, только бы не заглохнуть в снегу сейчас!
-Куда мы едем? – стараясь не спать, спросила я сдавленным голосом.
-Ко мне домой.
-Зачем…домой? Ненадо домой….твоя семья - жена, дети, как я по…?
-Никого у меня нет, - как-то неприятно поморщившись, перебил он. – Я один. Мать умерла полгода тому назад… Живу всё там же, на моей хате в Ломоносове. - Больше я не решалась задавать ему вопросы, как и он мне. За окошком, место Флоридского солнца, бушевала морозная метель, так что дворники едва успевали счищать снег с лобового стекла. Мне становилось безразлично, куда, вообще, едем.
-Только не засыпай, Малыш, слышишь, не засыпай! – не отрываясь от руля, толкал меня в плечо Алекс.
Мы ехали и ехали через поднявшуюся пургу … Пока на глухой окраине города машина не остановилась.
Огромный деревянный дом, почерневший от старости, сиротски освещён одиноким фонарём, висевшим под ржавым, занесенным снегом козырьком. – Сейчас, сейчас, Малыш, потерпи. Главное теперь– доехали. Словно беспомощную куклу он вытащил меня из машины и понёс внутрь. Длинный и тёмный коридор бывшей коммуналки поражал своей ветхой обшарпанностью. Здесь пахло кошачьей мочёй, многовековой сыростью и грибком –сногшибательным амбре, которое обычно царит в старых Питерских домах, не видавших капитального ремонта со времен своей постройки..
-Раньше здесь была коммуналка, - заметив мое отвращение к столь заброшенному жилищу, больше напоминашему барак «туберкулезного санатория», грустно пояснил Алекс, - а теперь живу здесь один, как набоб*. Жильцов давно расселили, а я вот остался. - Послышался лязг отпираемой двери. Алекс зажёг свет, и мне открылась просторная светлая комната, оклеенная тусклыми, но чистенькими обоями. – Вот и все,- он свалил меня словно мешок с сахаром на широкую мягкую постель, занимавшую половину комнаты. – Сейчас затоплю печь и будем мыться.
Алекс засуетился над печкой. Через некоторое время в сырой комнате стало почти жарко. Он стал раздевать меня. С удивлением заметив чистую одежду под грязной оборванной шубой, Алекс был удивлен. Версия о бездомной сразу же сама собой отвалилась, когда под затрепанной одеждой он обнаружил добротное кружевное бельё (подарок Ханко). Белёсые родовые рубцы просвечивали сквозь тонкое кружево. «Значит, у ней был ребенок», - мимоходом заметил он, но не подал виду. Он стал стягивать меня бельё. Мне было чудовищно стыдно и неловко перед ним.
-Не надо, я не хочу мыться, - я робко пытаюсь натянуть бельё обратно, но хозяин халупы неумолим.
-Этого ещё не хватало! Хочешь занести мне педикулёз в постель?! Ну, же, Малыш, кончай, глупо стесняться, когда у нас уже всё было, - засмеялся он. – У-у-у-у, какая ты худенькая…Боже милостивый, кто это тебя так? – воскликнул он, обращаясь, по- видимому, больше к моему фингалу, чем к остальным шрамам и боевым рубцам.
-Попала в аварию, - коротко пояснила я, соврав лишь отчасти. Это простое, но довольно пространное объяснение, которое можно было соотнести ко всем моим «ранам», на время удовлетворило его любопытство, и Алекс больше о них не заговаривал.
Когда вода согрелась, словно ребёнка, он поднял меня на плечо и понёс в ванную. Горячая вода приятно обволакивала моё тело, возвращая заледеневшим конечностям подвижность. Мягкой мочалкой он аккуратно обмывал моё тело и голову. Я так замёрзла, что даже в горячей воде меня била дрожь, я упорно никак не могла согреться целиком. Тёплая вода стекала с волос, и, оттаивая, я тихо плакала от горя и собственной беспомощности, слезы одна за одной стекали из моих глаз.
-Малыш, ну не надо, я не выношу, когда при мне так долго и горько плачет женщина, - нехарактерным для сильного мужчины расстроенным голосом заговорил со мной Алекс, но я всё равно плакала и плакала и не могла остановиться. –Вот мы и вымылись. –Он заботливо, как ребенка завернул меня в огромное махровое полотенце, и, перебросив через плечо, отнес в постель.
После теплой ванны шея раздулась так, что я не могла говорить. Я лежала, закутанная в его широкий, тепло пахнущий мужским потом халат, и беззвучно плакала. Слезы скатывались по щекам, заливая уши. Несмотря на то, что в комнате было нечем дышать от жары, а на мне было два тяжелых ватных одеяла, меня всё равно трясло от холода. Алекс положил свою огромную пухлую ладонь мне на лоб.
-Э-э-э, малыш, да у тебя температура! Лежи, я вызову врача. – Больше я ничего толком не помню. Помню только, что кто-то заходил в комнату и осматривал мою шею холодными острыми пальцами. Должно быть, это был врач скорой, но даже лица я его не помню. Горячка словно затянула мой мозг непробиваемым маревом. Потом меня снова завернули в халат и уложили в постель. Тепло медленно, но снова начало возвращаться в моё тело. Приятно засыпая, я погружалась в теплый тяжелый кокон, который сдавливал меня со всех сторон. Мне казалось, что я умерла, и меня положили в белый саван…Но эта была уже приятная, безболезненная смерть…смерть, как сон.
-…ну, что вам сказать – необратимой асфиксии нет, основные сосуды головного мозга не повреждены, но в целом хорошего мало, - сухо констатировал врач скорой, осматривая шею неудавшейся висельницы. – Вы, можно сказать, вовремя вынули её из петли…ещё немного… Гематома и припухлость неизбежны. Скажу вам честно, молодой человек, к сожалению, в подобных случаях медицински практически ничего нельзя сделать. Травмы от асфиксии почти неизлечимы. Единственное, что остается – это ждать! Сейчас я дал ей противовоспалительного, пусть спокойно поспит. Когда опухоль немного спадёт – напоите её теплым чаем. Обморожения я закрыл. Пусть некоторое время походит «в рукавицах». Самое лучшее - это сейчас вообще не трогать больную. Если состояние ухудшится – немедленно звоните в скорую. Кстати, вы уже давали ей успокоительного?
-Какого успокоительного? – испугался Алекс.
-Перед тем, как покончить с собой ей вкололи снотворного транквилизатора – вот почему она все время спит.
-Клянусь вам, доктор, я ничего не знал…Возможно, это она сама…от страха…
-Странный же, однако, способ вкалывать себе наркоту в задницу – обычно колят себя в вену или, по крайности, в подмышку. Но ловить кайф через задницу? Хм…
-Доктор, я хочу, чтобы это осталось между нами, - буркнул Алекс, протягивая доктору последние сбережения.
-Мне, признаться, все равно, молодой человек, теперь дело только за временем. Её душевное и психическое состояние, насколько Я ПОНИМАЮ, будет зависеть только от вас, - доктор недоверчиво покосился на Алексея, думая что это он своими побоями довёл сожительницу до петли…
Этой темной, холодной ночью мне опять снился теплый белый песок Флориды. Мы с Грэгом отдыхали на волшебном побережье Клин Воте. Только Грэг и я. Только мы двое. Цепляясь за руки, мы целовались прямо в воде. Я чувствовала его соленые шершавые губы на своем лице и обнимала за его колючую голову. Мы наслаждались друг другом, обнимая и лаская мокрую кожу, и не могли насытиться своей любовью. Руби тоже была с нами. Она весело прыгала на одной ноге на рыхлом песке отмели. Мы нарушили запрет не заниматься любовью при Руби, но теперь нас это почему-то не волновало. Мы занимались любовью прямо в воде, как бродяги-хиппи! Рядом никого не было, ни полицейских, ни милиции, ни аллигаторов, ничего, что могло остановить нас в этом сладострастном безумии. Я видела только его глаза и чувствовала на себе его худое теплое тело, монотонно пульсирующее между моих бедер. О, если я умираю, то это, должно быть, рай!
Глава сто шестьдесят шестая
Всякий отвергаемый человеческим обществом индивид неизменным образом имеет привычку притягивать к себе подобного.
Шилова Л. В.
Отверженные
-Обана! – При этом восклицании, бесцеремонно ворвавшимся в мой сон, теплый песочек пляжа вместе с любимым Грэгом в мгновение ока куда-то испарились. Вместо этого я очнулась в душной темноте, лежащей в постели рядом с незнакомым мужчиной. То, что рядом со мной был мужчина, я не сомневалась – это ощущалось по тупому давлению характерного отростка, упиравшегося в мою спину, потому как этот противный потный «субъект» обхватил меня сзади ногами. Где я? С кем? Поначалу спросонья, задаваясь этими нехитрыми, но такими резонными вопросами, я ничего не могла понять.
Неужели, снова этот подлец Ханко? Меня поймали? Вернули? Я снова в сумасшедшем доме… В наказание мой врач хорошенько поразвлекся со мной, пока я спала под снотворным уколом, и теперь самым бесцеремонным образом спит рядом. Всё это: и стройка на месте моей бывшей квартиры, и моя обгоревшая дача без крыши, где я заночевала, и детдом, где я искала Руби, и толстая вахтерша-слон с госпожой-директрисой, унизанной дорогими перстнями, которые прогнали меня под зад, и та молоденькая, ещё наивная воспитательница, в которой шевельнулась совесть и которая поведала мне страшную судьбу дочери, бродяжничество, вечный огонь, укравшая колбасу безобразная беззубая карлица и страшный бородатый мужик-бомж, хотевший задушить меня из-за шубы, милиционер, холод, отчаяние, Троицкий мост, петля, смерть, спасение – казалось каким-то неописуемым кошмарным сном, приснившимся совсем не мне. Целый кусок памяти будто вырвали у меня из головы, и, обезобразив до неузнаваемости, вернули обратно. И в самом деле, все это слишком страшно и невероятно, чтобы быть правдой….
Но, нет, тот что лежал рядом совсем не похож на Ханко – тот, что лежал рядом возвышался под одеялом, как огромная, громоздящаяся гора мужского мяса – «муженины»; он был слишком большим, тяжелым, да к тому же храпел немилосердно, как медведь. Ханко никогда не храпел…Или, по крайней мере, я не слышала, чтобы мой горячий финский парень когда-нибудь храпел, потому что при мне он никогда не спал, а, едва закончив свои грязные дела, торопливо натягивал штаны и исчезал в темноте, словно нашкодивший шпион … Нет, это не может быть Ханко! Не может быть и Грэг, потому что моего Грэга казнили. А, может, я сплю, и весь этот страшный кошмар мне просто снится?
Инстинктивно я протянула ладонь к лицу незнакомца, и, вдруг, внезапно наткнулась на жесткую, густую бороду.
-А! – я подскочила, как ошпаренная. – Ты кто?!
-Ну ты даешь, Малыш! Неужели, ты меня не узнала?! – послышался в темноте уже знакомый мне грубый голос мужчины. – Это я, твой Алекс – Алексей Мишин…Тот, который спас тебя вчера…Что уже забыла своего «однокашника», что лишил тебя невинности?
-А, это ты, Лешка, - забинтованной рукой, я погладила его по окладистой бороде.
-Ну, вот, слава богу, узнала! - обрадовался голос в темноте.
-Где я?
-У меня дома.
-Как дома?!
-Да, дома, дома, в моей постели, со мной. Добро пожаловать в мой маленький мирок старого отшельника!
Из-за аварии на подстанции в старом доме не было света. Он встал, неохотно вылез из теплой постели, зажег спичку, чтобы разжечь печь, и маленькое пламя на секунду тускло осветило его лицо. Но даже в эту секунду я смогла рассмотреть его получше, чем на ощупь. Тучный, с большим животом и густой окладистой бородой, он теперь скорее напоминал архиерея в своей длинной до пят нелепой, фланелевой пижаме. – Сейчас, Малыш, потерпи, малиничный чай с мятой будет скоро готов. Он так забавно произнес своё «малиничный», что я невольно засмеялась, но смех бывшей висельницы отозвался жутким, неестественным хрипом, будто заскрипели несмазанные ставни.
Вскоре пламя печи весело затрещало, наполнив холодную, мрачную комнатушку живительным огнем, и у меня появилась возможность получше рассмотреть помещение комнаты. Собой крошечная комнатушка представляла собой вытянутый прямоугольник с одним-единственным небольшим зарешеченным окошком, завешенным прилипшим к морозному стеклу тюлю. Один угол занимала добротная встроенная печь, оставшаяся, по-видимому, ещё со времен промышленника-купца, построившего этот дом, в другом располагалась обширная двуспальная постель (собственно, на которой мы и спали), неумело стилизованная под деревенскую старину, но настолько вульгарная своей спинкой из двух позолоченных перекрещивающихся лебедей, что её можно было бы смело соотнести к так популярному среди необразованных буржуев-обывателей стилю «китч» - вот, пожалуй, и вся обстановка. Добавьте к ней засаленное старое кресло, самый примитивный раскладной кухонный стол, покрытый безобразной цветастой клеенкой, привычный грубо-пестрый совдеповский ковер на стене перед кроватью – и вы получите довершение унылой картины существования человеческого изгоя мужского пола. Несмотря на почти нищую обстановку, все поражало какой-то аккуратной опрятностью. Грязи нигде не было, а все предметы обстановки были зачехлены, что несколько смягчало тягостное впечатление грубоватого обиталища мужского одиночества.
-Вот тут я и жил все время с мамой…- видя мое расстройство скудной обстановкой, пояснил мне Алекс…- Ладно, не будем о грустном…Давай, маленький, пей, – он поднёс благоухающую травами, горячую чашку чая к моим губам. Я с опаской поглядела внутрь. Прошлый опыт с возбуждающим шампанским сразу же всплыл в моей памяти. – Ну что ты, глупенькая, - рассмеялся он, - это обыкновенная малина. Я сам выращиваю её на участке перед домом. Ну же, не бойся, никаких возбуждающих таблеток там нет. – Повинуясь ему, я сделала пару больших глотков. Передавленное горло сразу же отозвалось ноющей болью. Однако, мне сразу же стало тепло. Леденящий озноб прошел, и приятная жаркая истома сразу же наполнила моё тело так, что капли пота выступили на моем взмыленном лбу.
Алекс положил два последних полена в пылавшую печурку и снова всей своей необъятной тушей плюхнулся рядом со мной.
-Электричества ещё долго не будет, так что рассчитывать придется лишь на себя… Давай, Малыш, перебирайся ближе ко мне. Под одним одеялом мы куда быстрее согреемся. Сейчас поленья догорят, и будет полный дубак. Да, не бойся ты, дурочка, в конце концов, я не собираюсь тебя насиловать! – На этот раз я не стала сопротивляться. Да, и бежать мне было, собственно, некуда… Он придвинул меня спиной к своему твердому, как мяч животу, и, нежно обхватив своими тяжелыми, сильными руками, словно маленького ребенка, захрапел. Слушая его мерный храп, сквозь его густую окладистую бороду я смотрела то на пляшущие блики огня, то на белоснежное, в бриллиантовых искрах изморози окно, то на заиндевевшие инеем стены, оклеенные старенькими выцветшими обоями, и, даже в объятиях другого мужчины, все равно думала о Грэге. «Только бы мой милый приснился опять. Только бы снова увидеть его лицо». Но Грэг больше не снился…Обиделся.
За окном бушевал трескучий мороз. Температура упала ниже пятидесяти. Такой суровой зимы в России не знавали за всю историю человечества! Из-за мороза вышли из строя сразу несколько трансформаторных подстанций, и в городе было объявлено чрезвычайное положение. Но какое было дело до этого двум спящим в крошечной комнатке огромного пустого дома на окраине Петербурга. Нам было так тепло и хорошо вместе! И пусть весь мир превращается себе в одну большую «ледышку»….
Всякий отвергаемый человеческим обществом индивид неизменным образом имеет привычку притягивать к себе подобного. Так было и у нас. Двое никому не нужных изгоев с изуродованными судьбами, презираемые и забытые людьми, обрели друг друга, и тем самым были счастливы соединить вместе свои одинокие несчастья. И если то, что происходило между мной и Алексом нельзя было назвать ни любовью, какой я беззаветно любила моего Грэга, ни почти скотской, животной страстью, которую я испытывала к доктору Ханко, то то, что я чувствовала к моему спасителю можно было бы охарактеризовать, как благодарность сбитой собаки, которую милостивый собачий Самаритянин из ASPCA, выезжая поутру на работу, случайно подобрал на трассе.
Алекс проснулся первым. Печь давно остыла. Комнату наполнил белоснежный морозный туман, даже его собственное дыхание клубилось парной дымкой. Надо вставать. Но как не хотелось вылезать из тёплого одеяла! Он пощупал шею спящей. Как и обещал доктор, опухоль действительно спала; на месте ремня остался только зловещий чёрный синяк.
-Эх, Малыш, Малыш, что же с тобой такое случилось? – грустно вздохнул Алекс, целуя меня в вспотевшие волосы.
Я не отвечала…У меня была температура. Мне хотелось только одно – спать в тяжелых объятьях этого большого, теплого человека и больше ни о чём не думать.
Я пролежала в забытье несколько дней. Только спустя несколько дней температура спала до тридцати семи, и я смогла встать с постели.
Света так не дали. Надо идти за дровами. Преодолевая себя, Алекс встал с тёплой постели, нацепил тяжёлую телогрейку и нахлобучил баранью шапку. Дыхание захлебнуло от мороза. Чтобы защитить легкие, он завязал на лицо шарф и, кряхтя как старик от лишнего своего веса, стал поспешно набирать дрова.
-Уф, ещё немного, и мои пальцы отвалились бы на морозе, - весело объявил он мне, вбегая дом. К тому времени я уже проснулась. Холод разбудил меня. – Лежи, не вставай, лежи, сейчас будет тепло! – успокаивал меня Алекс.
Вскоре веселые огоньки заплясали за заслонкой, и картошки весело забулькали в маленьком котелке, предвещая вкусный завтрак. Алекс достал из погреба пару замороженных селёдок и, аккуратно разделав по хребту затвердевшую как камень рыбину, смачно посыпал тоненькими ломтиками лука.
– Завтрак Марка Шагала!* – громко объявил Алекс.
Я уже не помнила, когда в последний раз принимала нормальную горячую пищу. Финские пироги дорктора Ханко набили оскомину. Обрадованная, я набросилась на теплую картошку. Каждый глоток давался с болью, из моих глаз текли слёзы, но мне упорно хотелось есть, и я ела, ела с упоением, заталкивая пальцами в рот большие куски и тут же давясь ими, как может есть только очень голодный ребенок, вернувшийся с прогулки.
-Тоже любишь селёдку? – почувствовав, что мой желудок больше не вмещает еды, тихо спросила я, стряхивая крошки с рук.
-Ненавижу, - честно признавшись, буркнул Алекс. – Это моя диета. Видишь, какой я толстый. Вот взял себя в руки, купил бочонок оптом, и теперь всю зиму худею на селедках.
Признаться честно, раньше я никогда не думала, что можно реально похудеть «на селедках». Услышав столь наивную исповедь от взрослого мужика, я невольно, чуть было, не фыркнула со смеха, вывалив все содержимое рта прямо на замечательную пижаму толстячка, но тут же оправилась, попытавшись перевести разговор на другую, более серьёзную тему:
-Наверное, тебе надо на работу?
-Какая работа?! Ты что, Малыш?! На улице пятьдесят два градуса! Это верное самоубийство. Я был рад добраться до дома, а ты говоришь работа. В городе объявлено чрезвычайное положение, выход на улицу категорически запрещён. Зайка, это минимум на неделю.
-Ты здесь так и живешь, один? – спросила я его, ещё раз оглядывая убогое жилище.
-Да, после развода с женой я временно живу здесь, пока суд не решил вопрос о разделе квартиры. Эта сучка отняла у меня всё. Квартиру, работу, моего лучшего друга. Всё, что было у меня.
-Ты был женат? – чувствуя неловкость, спросила я.
-Лучше бы я никогда этого не делал, - печально заключил Алекс. - Эта сука разбила мне сердце и заставила возненавидеть женщин. Тогда, когда мы только попали под расселение, нам с матерью первыми дали квартиру. Эта была небольшая двушка в Купчино, но для нас это была настоящая манна небесная. Вот тогда-то я и познакомился с Юлькой. Точнее, она сама меня нашла. Эта девица из далекого Саранска. Ей нужно было как-то устроится в Петербурге, вот она и нашла меня. Потом всё пошло, как по писанному. Она сказала, что беременна, и, как честный «чеснок», я женился на ней. А потом она сделала аборт. Представляешь, аборт! Она убила моего ребёнка, а я даже ничего не знал об этом. Видите ли, она объяснила мне так, что мой ребёночек помешал ей окончить институт. Сука! Сука! Она убила живого человека, ради каких-то двух сраных корочек. Потом всё как-то уладилось. Она обещала мне родить другого, как только мы «встанем на ноги». Я тогда работал у своего богатого дружка на мусороперерабатывающем заводе. Он обещал, что поставит меня главным инженером с хорошим окладом. Все пошло вроде бы хорошо. Новая квартира- новая жизнь. Заработки. Только мать пила, но это как обычно. А общем, нормальная семья – жена- в институте, муж – на работе, мать в запое под забором – в общем все друг друга ненавидят, но никто никого не видит. В первое время устраивало… Детей больше не заводили. Я как –то с ужасом думал об этом. Одним словом, жили, что называется, для себя. Всё это как-то продолжалось, пока моя институтка- жена не кончила свой институт. Тогда –то и встал вопрос о её трудоустройстве. Кому нужна молодая баба с дипломом? Пришлось устроить её к нам, секретаршей. Препаскудная профессия, надо сказать, особенно для бабы. Вот тут –то и пошло дым коромыслом! Директор, мой дружок, втюрился в мою бабу по самые уши! О, том, что моя жена трахается с начальником знала вся работа, кроме меня, естественно. Мне смеялись в спину, а я, как болван, ничего не замечал. Короче говоря, я был первым идиом их мусоробойки, пока…я не застукал их прямо в кабинете. Открываю дверь –смотрю, сидят … прям как лягушки в брачный период. Короче, мой замечательный шеф трахал мою благоверную прямо на столе… - (При этих словах полное лицо Алекса заметно покраснело и сделалось пунцовым, как помидор, моё же сердце неприятно екнуло, когда я вспомнила о Ханко). - Что происходило дальше – я даже не помню. Я схватил первый попавшийся предмет (как потом выяснилось, им оказалась наградная ваза завода) и проломил ему голову. Как и положено, мне дали три года посления…за разбитую вазу. (Оказалось, что это был какой-то там спортивный кубок за достижения в парусном спорте). В общем дело пошло так, что пока я сидел, я узнал, что моя жена родила от него ребёночка. Наш славный директор сам повез её в роддом на шикарном Мерседесе, правда, обратно с ребёночком она шла уже, что называется, своим ходом. Он бросил её сразу после родов. Когда я вернулся, мальчику было уже два года. Как она тогда плакалась! Я снова как болван поддался на её бабьи слёзы и стал растить их ублюдка, пока моя благоверная гуляла направо и налево с моим уже бывшим директором. В общем, они решили продолжить свои отношения, пока я сидел дома с их Сашкой. Надо мной смеялся весь город, когда я поздно вечером шёл с коляской искать свою жену. В общем я был у ней, как быдло на поводу, и я ничего не мог с собой поделать. Если я пытался вставить слово, она затыкала меня тем, что я нищее ничтожество, которое не может принести в дом и копейки, а ей надо кормить ребёнка. Так оно и было. После тюрьмы я никак не мог устроиться работу, потому что её хахаль, которому я вмазал в лоб вазой, вписал мне в книжку «волчью» статью. С такой книжкой меня никто не брал. Единственным нашим источником существования стали деньги её любовника, которые он выплачивал на ребёнка. От безысходности и унижения я начал пить. Скоро мне стало всё равно в каком я состоянии, и что творится вокруг. У меня началась депрессуха, которую я обильно «лечил» спиртным. Однажды я так нализался, что забыл двухлетнего мальчика у магазина, а это было зимой в мороз. Мне тогда чуть было не дали новый срок…за ненадлежащее исполнение родительских обязанностей по воспитанию ЧУЖОГО ребёнка. Жена подала на развод. Теперь, когда мать умерла, она с ребенком и с ним живут в моём доме. Я больше не хочу видеть их, никого, и ничего о них знать. Пусть живёт со своим хахалем, как знает! Как это всегда бывает, дело о разделе квартиры затянулось. Она предлагала несколько вариантов, но я отказывался. Общака мне хватило на всю жизнь! Больше не желаю жить в коммунальной дыре! Вот так, Малыш. Ну а сейчас я живу в этой халупе один одинёшенек. Пить бросил. Ну, а теперь я есть, кто я есть. Ты сама видишь последствия. Большой, толстый, никому не нужный болван. Пол года назад устроился на работу на снегоуборщик. Платят гроши. Одну половину я отдаю на алименты, другую плачу за свою халупу, хорошо, что картошка ещё своя, а то бы я давно издох с голоду в этой халупе. Короче говоря, перспективный жених, -засмеялся он. – Живу на одной картошке со своего огорода, да вот прикупил бочонок селёдок. Теперь худею на селёдках. – Как ни грустно мне было, но фраза «худею на селёдках» вызвала во мне улыбку. Я ещё никогда не видела, чтобы кому –нибудь удавалось похудеть «на селёдках». –Вот и вся моя история, - грустно заключил он. Если к лету не протянут сюда дорогу – буду жить здесь. Если протянут – снесут этот чертов дом вместе со мной. Тогда придется снимать квартиру или бомжевать на худой конец.
-Зачем ты мне все это рассказал?
-Не знаю, - честно признался он. – Просто хочу, чтобы ты доверяла мне.
-Это твоя жена?- указала я на невнятную фотографию полной миловидной женщины, висевшую на стене.
-Ты что, Малыш, эта моя бабка в молодости! Царство ей небесное! – при этих словах он смачно и широко перекрестился. -Это она воспитала меня, пока мать пила. –Вот она. У, сука! – Он щелкнул толстыми пальцами по альбому, где была вставлена фотография жены. Признаться, я ожидала увидеть свирепую фурию, Медузу Горгону, но увидела совсем юную девушку с добрыми сострадательными глазами. Странно, признаться я не так представляла её себе, судя по описанием Алекса.
– На вид она совсем не дрянь. Вполне даже симпатичная, - осторожно заключила я.
-Не купись на её милую внешность. Это дрянная стерва, каких ещё свет не видывал!
-А это твой сын? - я указала на фотографию ребенка, сидящего на детском трехколесном велосипедике. - То есть их…
-Да это Сашка. Ребёнок тут ни в чем не виноват.
-Знаешь, Алекс, а мальчик-то похож на тебя, - разглядывая фотографию, заключила я.
-Малыш, ну, не надо, больно, очень больно! – Он застучал огромным кулаком по груди. Я поняла, что сказала лишне и замолчала. Воцарилась мучительная тишина. Мы оба смотрели на потрескавшееся за заслонкой дрова. –Ведь ты тоже рожала, Малыш? Не отрицай. Я видел родовые растяжки на твоём животе, - он произнёс это так, как будто сам когда-то рожал. Тяжелые воспоминания нахлынули, как волна. Из моих глаз покатились крупные слезы, когда я вспомнила о Руби. –Ну, что ты, Малыш! Не надо! Твой ребёнок что, умер? – догадавшись, сострадательно спросил он.
-О, лучше бы моя доченька умерла! Умерла! – схватившись за голову, заорала я. Меня затрясло, как паралитика.
-Ты что, что ты такое говоришь, дура! – почти закричал на меня Алекс. – Как можно желать своему ребёнку смерти!
Но я больше не слушала и не слышала его. Я громко рыдала, не в силах остановиться.
-…можно, Алекс, можно, когда твой ребёнок в руках насильника, - утирая сопли рукавом, наконец, смогла выдавить я из себя объяснения.
-Что?! Что ты такое говоришь?!
-Да, Алекс, мою дочь украл не кто иной, как известный извращенец, пидарас и насильник – сенатор Штата Флориды Коди Барио.
Пухлая тёплая рука опустилась на мой лоб. Алекс думал, что у меня снова началась горячка, так оно и было, только на этот раз я не бредила. О, господи, как бы мне хотелось, чтобы у меня действительно была шизофрения, чтобы я действительно сошла с ума и ничего не соображала!
Алекс не знал, что и думать. Мои слова казались ему совершенным бредом. Но моя попытка самоубийства не оставляла сомнений в правдивости моих слов, но причем здесь какой-то там американский сенатар? Он с молчаливой сосредоточенностью смотрел на мою истерику, не зная, что и думать.
-Всё, всё. Забудь. Давай, лучше успокойся, - не желая более продолжать ненужный допрос, он подал мне крепкий настой сонных трав, и вскоре я забылась спасительным сном.
-Черт знает что такое, - произнес про себя Алекс, нервно теребя свою бороду. Он знал, что я уехала в США и вышла там замуж. Но причём здесь губернатор? Алекс мало что знал о губернаторе Флориды, даже как его зовут.
«Неужели, она вышла за губернатора Штата, и он украл их ребёнка после развода? Сколько таких случае было с русскими женами, когда они сбегают на родину с детьми от мужей-садистов. Но сенатор Штата?! Не слишком ли? Нет, это пожалуй слишком. Тогда откуда эти синяки? Губернатор Флориды избил её, когда похищал ребёнка? Или его кунаки? Бред. Моя Лилька американская губернаторша?– это бред, полнейший бред. То же мне, губернаторша в драной шубе. Впрочем, в нашей долбанной жизни ничего нельзя исключать. С греху, как известно, и из палки выстрелишь. Но и с мостов просто так с петлями на шее не сигают».
«Ничего, ничего», - думал он. – «Когда Малыш окончательно придёт в себя, она сама расскажет, что с ней случилось. Если сама того захочет. В любом случае я не буду наставивать».
Несколько дней я прометалась в горячке. Всё это время Алекс заботливо ухаживал за мной, как за самым беспомощным ребенком. Он ставил согревающие компрессы, поил своими целебными настоями из трав, от которых было больше вреда, чем пользы, натирал огненным перцовым спиртом, укутывая в теплые овечьи пледы. На второй день мне сделалось немного лучше. Я смогла сидеть, и то лишь только потому, что кашель душил меня. Алекс тоже приболел, его ломало(по-видимому, он заразился от меня гриппом), но он мужественно переносил недомогание, потому что кому-то надо было топить печь, чтобы два полубездомных человеческих изгоя не замерзли в ветхом расселенном доме.
Во время болезни нужно как можно больше пить. Сколько я выпила горячей воды, я не пила за всю жизнь. И теперь, когда я, закутанная в теплый овечий плед, сидела на его широких мягких коленях, Алекс заботливо отпаивал меня большой кружкой отвара сухой малины. Пот приятно выступал на моём челе и напиток разливался по телу живительным теплом.
-Помнится, ты говорил, что никому не нужен. Это неправда! Ты нужен мне, Алекс! Если бы не ты - я погибла бы. Но у меня своя жизнь…Я должна идти…
-Я люблю тебя, Малыш, теперь ты моя девочка. И больше никуда-никуда я тебя не отпущу.
-Нет, Алекс. Я не хочу портить тебе жизнь. Зачем тебе нужна такая, как я?
-Что ты такое говоришь, Малыш? Я любил тебя и буду любить всегда. Скажи, что с тобой случилось, и я пойму.
-Боюсь, ты не поймешь меня.
-Тебя выгнали из Америки? Этот подонок, твой Грэг, избил тебя? Это он отобрал у тебя дочку?
-Откуда ты знаешь Грэга?
-Ты всю ночь твердила: «Грэг, Грэг, дарлинг -дорогуша», - и теребила мне бороду. Дарлинг…Тьфу, - сплюнул он на пол. – Это твой «дарлинг» тебя так изукрасил? За это ты называешь его губернатором Флориды?
-Нет, что ты! Мой Грэг самый лучший, самый мой любимый муж! Такого, как МОЙ ГРЭГ, больше нет и никогда не будет! - категорично заявила я. –Его казнили. Теперь я вдова… Вдова казненного террориста и несчастная мать, у которой отобрали её ребенка.
-Казнили?! Как? –растерялся Алекс.
-Не знаю. Кажется, ему ввели смертельную дозу яда, - спокойно пояснила я самый распространенный в мире способ казни преступника.
-За что казнили? Причем тут губернатор, твой этот Грэг, что, был губернатором Штата?! Проворовался на госдолгах?
-Алекс, я ничего не собираюсь скрывать от тебя. Я расскажу свою историю от начала до конца, а потом ты сам решишь стоит ли оставлять меня здесь или же будет лучше выставить за дверь. Не говори ничего, и, умоляю, не перебивай, пока я буду рассказывать!
Он не перебивал. А все слушал и слушал. Я рассказывала ему всех подробностях, не упуская ни малейшую деталь, даже самую отвратительное из моих личных интимных подробностей, что мне пришлось пережить. По мере моего откровенного повествования Алекс всё мрачнел. Опустив руки между колен, он слушал, уставившись в пол. Не знаю, что чувствовал Алекс в этот момент, но за всё протяжение моего рассказа я не разу не посмотрела ему в глаза. Так было легче рассказывать…глядя в пустоту…Я словно облегчала свою душу, в один момент вывалив на него всё дерьмо, что накопилось в ней. Теперь мне всё равно было к каким последствием могло это привести, пусть даже этот человек, который вытащил меня из петли в последний момент, выкинул бы меня за руку на мороз, изнасиловал, избил, убил…мне было всё равно. Только бы выговорится, только бы не держать ЭТО в себе.
…-вот так я выхлопотала себе свободу. Да, Алекс, я трахалась с Ханко, как последняя шлюха, чтобы только увидеть свою дочь. Но, когда я пришла в детдом, оказалось, что там её уже нет. Он бессовестно похитил мою маленькую Руби, сколотив ей липовый диагноз лейкемии. Сколько их, таких пропавших детей, в руках извращенцев. Сколько несчастных!…О, боже!…Поневоле пожелаешь своей доченьке легкой смерти…Это куда лучше, чем такая доля!…Он не пощадит её….тем более в этом смысле Руби очень развитая девочка для своих лет, - рыдания начали захлебывать мою грудь, и мой рассказ становился невнятным, но Алекс будто не обращал на все это внимание. Он сидел согнувшись в той же позе, тупо глядя в одну точку пола. – Больше я не хотела жить…Мне не куда больше было идти…Вот вся моя история. Видишь, Алекс, я худшая женщина из тех, что ты встречал. Быть может, хуже, чем твоя жена…
Закончив рассказывать, я, наконец взглянула на Алекса. Он сидел потупив суровый взгляд себе под ноги. Его нахмуренные брови и глаза, опущенные в пол, сказали мне все. Не говоря ни слова, я стала одеваться.
-Ты куда?
-В психиатрическую лечебницу. Там мой дом. Я закончу свои дни в Приюте «невинных» душ, моя полы и готовя еду для больных. – Он больно схватил за плечи и резко повернул к себе.
-Ты никуда не пойдёшь! Я нашёл тебя и больше не собираюсь терять!
-Алекс, Алекс, разве ты не понял, той девочки, которую ты лишил невинности больше нет, теперь я шлюха, Алекс, я трахалась со всеми, с кем меня вынуждала судьба! Ты хороший человек, я не хочу губить тебя, как погубила моего Грэга! Отпусти меня, Алекс, я не хочу ломать твою жизнь! Ради всего святого, отпусти меня сейчас, пока не стало слишком поздно!– почти в истерике зарыдала я.
-Ты не куда не пойдёшь, потому что я люблю тебя и собираюсь на тебе женится! Даже если бы ты была уличной проституткой, - это ничего бы не изменило.
-Ты врёшь, так не бывает, Алекс!
-Бывает, потому что я люблю тебя! – Он схватил за голову и стал яростно целовать меня в волосы.
-Так не бывает! -принимая его грубые ласки, начала сдаваться я.
Глава сто шестьдесят седьмая
Свора собак и одна маленькая обезьянка
Сустя несколько минут я уже сидела на коленях у Алекса и, завороженная полыхающим за печной заслонкой пламенем, тупо смотрела на огонь.
-Я только об одном сожалею, что здесь нет моей доченьки Руби. Ты бы ей, наверное, понравился, - не отрывая взгляда от огня, глотая слезы, тихо произнесла я. –Моя девочка была такая красивая. Такая …
- Не надо терзать себя, Малыш, этим ты всё равно не поможешь своему ребёнку, своими переживаниями ты только погубишь себя. Если на свете есть Бог, то он не допустит такого над невинным ребёнком. Нужно надеяться на лучшее.
-Ей плохо там, я чувствую, - сквозь слезы печально произнесла я, опуская голову на его широкую грудь.
США, Флорида, Таллахасси, Монроу стрит, особняк губернатора Ринбоу
Руби было не плохо…
Сегодня у Руби был праздник. Отец подарил ей живую обезьянку.
Как и все дети Руби любила животных, и в угоду маленькой принцессы особняк Ринбоу стал напоминать причудливый зверинец домашних животных. С появлением Руби в особняке Ринбоу уже завелись следущие питомцы: американский бульдог, тщедушный собачонок чихо, персидская кошка, редкий голубой ара, аквариум с живым дельфином, наконец, целая коллекция тропических рыбок и птиц.
И вот теперь обезьянка. Руби давно просила отца о смышленом шимпанзе или на худой конец пузатой, но не смышленой горилле, которая увенчала бы её коллекцию, но закон Флориды запрещал содержать дома человекообразных обезьян.
Однажды утром отец принёс маленькую коробочку. Руби поспешно открыла её и завизжала от восторга. В маленьком гнёздышке из ваты и хлопка спала крошечная обезьянка - капуцин. Ростом она была не больше ладошки Руби. Детеныш проснулся и испуганно вытаращил свои жалостливые глазёнки на новую хозяйку. «Не обидишь ли?», - словно застыл в них немой вопрос.
-Но мой день рождения ещё не скоро, -задыхаясь от радости, прошептала Руби.
-Но твоя обезьянка родилась уже сейчас. Что мне было с ней делать? Ждать пока она вырастет и станет неинтересной?
-Боже, какой хорошенький!
-Это то, что надо? – спросил её Коди.
-Да, папа, да, я мечтала о таком всю жизнь! Спасибо, паппи! Ой, он похож на младенца. Точь-в-точь как младенец! Я назову его Коди, как тебя, папочка. Коди! Коди! Мой малютка Коди - захохотала Руби и задорно закружилась в веселом танце, держа обезьянку в руках. Испуганный детёныш, вырванный из тёплого гнезда, отчаянно запищал.– Я сама буду нянчить тебя, мой милый малыш Коди.
За такие моменты губернатор Флориды Коди Барио готов был принести в жертву хоть с десяток детёнышей капуцинов. За улыбку Руби он готов был выпотрошить все джунгли Амазонии в поисках этих реликтовых обезьянок, он готов был на всё, лишь бы только его маленькая дочка была счастлива.
Россия, Санкт-Петербург
Снова наступала страшная январская ночь. Солнце давно зашло, и воцарилась полная темнота. Только языки гаснущего пламени, треща потухали в все время стынущей печке. Мы уже спали в своей теплой перине. Температура прошла. В эту ночь я впервые спала спокойно. Казалось, ничто не могло нарушить наш покой.
Среди ночи Алекса разбудил громкий собачий лай . Сначала он не придал этому никакого значения. В поселке было много собак. Но лай становился всё настойчивей, вскоре он перешел в зловещий вой. Лаяло уже несколько собак, словно они грызлись прямо под нашими окнами.
-Что, что случилось? Волки? На нас напали волки? – (спросонья я тоже услышала странный вой и с детской наивностью Красной Шапочки подумала, что это волки вышли из ближайшего леса, поскольку большой лес находился совсем рядом).
-Нет, хуже, одичавшие собаки! Они вышли на промысел! – побледнев от страха, ответил Алекс.
Теперь я хочу немного рассказать о Питерских бродячих собаках. Сколько людей, не желая брать на совесть усыпление своих бывших любимцев, просто выбрасывают их на улицы. Лишенные крова и пищи, эти несчастные зверобомжи, потеряв веру в человека, сбиваются в стаи и мстят человеку за его предательство.
Бесконтрольно плодясь, одичавшие псы стали настоящим бедствием для заброшенных пустырей и окраин больших городов! Они нападают на скот и людей. В нашем районе уже было несколько смертельных случаев, когда бродячие псы загрызали людей насмерть.
Зимой, когда «продовольствия» на свалках становится совсем мало, эти четвероногие бродяги особенно опасны. Словно волки, бездомные псы бродят по дворам и утаскивают все, что плохо лежит. Были случаи, когда одичавшие, обалдевшие от голода и мороза собаки разгребали погреба и сжирали всё до последней картошки.
Вообще, преданные людьми бывшие человеческие питомцы отличаются сообразительностью волка и бесстрашием собаки. Особенно, когда дело касается еды. Стая бродячих собак – поистине коллективный разум, присущий разве только крысам. Она предугадывает приближение отстрельщиков за несколько минут. Собаки разбегаются в разные стороны, как только санитарная машина приближается к месту их дислокации. Всё очень просто. Вы не поверите, но собаки выставляют своих сторожевых на дороге, ведущей к свалке. Как только машина с пищевыми отходами приближается к свалке, они оповещают специальным отрывистым лаем, и вся стая собирается на пиршество, но когда к свалке приближается санитарная машина, псы встают на задние лапы и начинают выть. Это сигнал к отступлению. Псы передают его от одного к другому, и стая, поднявшись, со своих мест, тут же разбегается в разные стороны, так, что их невозможно поймать.
-Я боюсь, Алекс, я боюсь! Собаки проберутся сюда?! Они растерзают нас?! – от ужасных звуков за дверью я сжалась в комок и спряталась за мощной спиной Алекса (как будто это могло помочь).
-Не бойся, Малыш, на всех окнах первого этажа остались решётки, а по пожарной лестнице они не смогут подняться. Собаки не умеют лазить.
-Тогда почему они не уходят?! Что им надо от нас?!
-Боюсь, я догадываюсь что. Оставайся здесь, я вниз. Их привлекает запах продуктов! - Когда Алекс схватил топор и направился к двери, мне стало по настоящему страшно.
-Не надо! Не ходи туда, Лёшка, не ходи! Они растерзают тебя!
-Не бойсь, Малыш! – послышался удаляющийся голос. Не раздумывая, я побежала вслед за ним. В морозном темном коридоре раздавалось глухое ворчание и возня. Ничего не было видно. Чиркнув маленькой зажигалкой, Алекс осветил пространство.
О ужас, в нижний проем двери просовывалась собачья челюсть! Хрипя и царапаясь, огромная рыжая собака догрызала последние гнилые доски дерева. Тут, в передних сенях, где было прохладно, стоял бочонок с селёдками, и настойчивый острый запах вкусной рыбы сводил голодных псов с ума.
Размахнувшись топором, Алекс ударил страшную собачью морду. Послышался душераздирающий крик. Собака была ранена. Пол-челюсти были разрублены надвое сильными руками Алекса, и кусок кости торчал из открывшейся надвое пасти. Густая черная кровь хлынула на снег. Запах крови подзадорил обезумевшую стаю, голодные собаки дружно накинулись на умирающую товарку и, видя, что минуты её жизни уже сочтены, стали рвать её на части.
-Гвозди, скорее неси сюда гвозди, там, под кроватью! –закричал Алекс, загораживая прогрызенное отверстие свежей доской с торчащими воздями. Я бросилась в комнату. По кроватью был тяжелый сундук. Я догадалась, что у Алекса там лежал инструмент. Никак не вытащить! Чёртов сундук словно прирос к пыльному полу! Это мог сделать только сам Алекс. Открыть тоже нельзя – мешала кровать. Хотелось кричать от отчаяния, но я знала, что кроме меня Алексу никто не мог помочь. Я уперлась ногами в стену и со всей силой рванула сундук на себя. От натуги тут же хлынули вездесущие месячные. Неподъемный ящик двинулся с места. Ещё, и ещё. Моё лицо посинело, но я продолжала тянуть и тянуть. Наконец-то схватив мешок с гвоздями и молоток, я бросилась в сени.
Алекс держал последнюю оборону. Отступать было некуда – позади селёдки. Если бродячие собаки ворвутся в дом, они сожрут весь запас продуктов (и нас заодно). Тогда – голодная смерть, потому что из-за отключения света магазины не работали уже вторую неделю.
-Давай, скорей! – заорал Алекс, уже едва сдерживая напирающую собачью толпу. Удар, ещё удар. Я уже несла другую доску, третью. Разъяренные голодом и отчаянием, псы остались за плотным слоем набитых досок. –Уф, пронесло, - усталый Алекс опустился на пол и вытер пот широкой ладонью. Увидев кровь на мне, он испугался.
-Ты, что ранена, Малыш? Тебя укусили?!
-Месячные. Так всегда бывает, когда я подниму что-нибудь тяжёлое. Это у меня после родов. А твой сундук…он тяжелый, - сгибаясь пополам, простонала я.
-Только этого сейчас не хватало.
-Прокладки в прокладке, - прохрипела я.
-Что?
- В пальто! Прокладки в пальто! Доктор Ханко зашил их в карман.
-Лежи, Малыш. Я посмотрю.
Температура свалила меня в постель, и я снова заснула. Алекс взял рваное каракулевую шубу и стал вертеть в руках. Вдруг, он заметил, что что-то выпало из кармана прокладки. Алекс поднял. Это был её паспорт.
- Арсентьева Лиля Викторовна, – прочел он на передней корочке. Паспорт был абсолютно «голым». Отметки о браке не было. Детей тоже... как и прописки… «Без определенного места жительства», - задумчиво проговорил про себя он, а потом добавил: –«БОМЖ». Алекс повернулся и, недоверчиво посмотрев на меня через плечо, припрятал паспорт в толстую книгу, стоявшую на полке. Это был «Капитал» Карла Маркса.
Собаки, поняв, что им тут ничего не светит, ушли. Лай постепенно утихал в дали. Алекс успокоился и лег рядом со мной. Вскоре я снова забылась горячечным потным сном.
Глава сто шестьдесят восьмая
Сокровища флибустьеров
Постепенно жизнь наша наладилась. Пролежав с высокой температурой три недели, я окончательно поправилась и смогла уже ходить, хотя чувствовала некую слабость, какую чувствуешь после тяжёлой болезни.
Словно опомнившись от ледяного безумия, зима отступила. Оттепель ударила резко. В одну ночь температура поднялась от минус пятидесяти до нежных пяти градусов мороза. Электричество было восстановлено, и чрезвычайное положение отменили. Алекс вышел на работу по расчистке улиц после снежной блокады.
Целый день я была предоставлена самой себе, бесстыже пролёживаясь в постели, пока Алекс вкалывал по две смены на расчистке города от снежных завалов. Вечером он приходил за ним усталый и голодный, но только теперь, вместо одиночества пустых стен, дома его ждал тёплый ужин, чистая постель и женский поцелуй на ночь – необходимый для каждого холостяка минимум.
Самое приятное начиналось после ужина, когда я, домыв последнюю тарелку, усаживалась к теплому и большому Медвежонку, как любовно называла я Алекса, на его широкие мягкие колени, и мы принимались смотреть телевизор. Он обычно смотрел новости, а я от делать нечего ласково теребила его длинную, окладистую бороду пальцами. Мне было так хорошо с ним в эти тихие зимние вечера!
Секса между нами не было и не могло быть. Из-за своей полноты у бедняги Алекса совсем не было эрекции, да и мне совсем не хотелось заниматься с ним сексом. Я скорее могла бы заняться этим с любым другим незнакомым мужчиной, только не с ним. Воспоминания о боли при дефлорации возводили между ним и мною невидимую, но непреодолимую психологическую стену. Это звучит странно и дико, но Алекса, несмотря на то, что он был всего двумя годами старше меня, я воспринимала скорее, как отца, чем, как любовника.
Мы больше не говорили о прошлом, потому что это было слишком тяжело для нас обоих. Мы не говорили о будущем, потому что толком не представляли каким оно будет, это будущее. Мы Говорили о чём угодно, только не о нас.
-Скажи, Алекс, ты что, архиерей?
-Почему архиерей? – раздраженно спросил Алекс, уже догадываясь о чем пойдёт речь.
-Зачем тебе борода?
-Это мое мужское самосознание, - гордо заявил он, довольно оглаживая ладонью свою густую, окладистую поповскую бороду.
-Сбрил бы ты свое мужское самосознание, - брезгливо заявила я, накручивая палец на жесткий локон, - а то прямо, как поп. В самом деле, Алекс, не обижайся, ты - молодой мужик. Зачем тебе это мочало, которое только старит тебя?
-Не проси -не сбрею, -решительно заявил он.
-Так вот, пока не сбреешь бороду, я не буду заниматься с тобой любовью, - не зная зачем, вдруг, в шутку ляпнула я.
-Это мы ещё посмотрим, - засмеялся Алекс и со всего маху опрокинул меня в постель. Через секунду я почувствовала страшную тяжесть, навалившуюся на меня. Я поняла, что не могу больше дышать, как будто мою грудь придавили огромным валуном.
-Алекс, не надо! Задушишь! Прекрати!– жалобно захрипела я в последнем усилии освободиться из его железных объятий, но он будто не слышал меня, и, поспешно задрав подол моей сорочки, уже безжалостно стягивал с меня свои изношенные мужские панталоны...
-Ну-ка, Малыш, давай, не балуйся, раздвинь ножки.
Когда только он упёрся в меня своим коротким толстым членом, из моей груди вырвался нечеловеческий вопль. Только это был не вопль страсти, а звериный крик боли. Страшная боль пронзила бедро. Алекс растерялся и бросил меня, так и не начав.
-Что случилось?!
- Больно!!!
-Только не говори мне, что ты девственница, уж я то знаю, что это не так! –усмехнулся он.
-Придурок, я не о том - ты сломал мне ногу!
-Как ногу?! – испугался Алекс.
Я не ответила, вместо этого я со злости и боли я вцепилась в его «мужское самосознание» и вырвала из него добрый клок.
-Что, что ты делаешь?! Больно!
-А мне не больно?! –плача от боли закричала я. - Идиот, у меня тяжелый перелом ноги, а ты плюхнулся на неё всем весом!
-Прости, Малыш, я не хотел. Я же просто хотел пошутить, чтобы ты иногда не забывала, кто из нас тут двоих мужик.
-Хороша шуточка, мать твою! Придурок! Кретин! Идиот!
- Всё, кончила?
-Всё
-Тогда, давай, покажи, что у тебя там.
-Ничего, сейчас пройдет. – Побледнев от боли, я опустилась в пухлые подушки. Надо было перетерпеть. Другого не оставалось. Такую боль мог унять только Грэг, но его здесь не было.
-Дохлый ты, Малыш. С тобой даже не интересно.
-Дохлый! Сколько в тебе килограмм, Алекс?! Восемьдесят?! Девяносто?!
-Сто восемь, - недовольно проворчал Алекс.
-Вот, а во мне всего сорок пять. Я вешу в два раза меньше тебя. Надо соображать, Алекс, ты чуть было не задушил меня насмерть!
-Я больше не буду, - словно ребенок буркнул он.
-Скажи, а ты правда хотел заняться со мной любовью? – тихо спросила я, когда боль в ноге стала утихать.
-Заняться любовью, - вздохнул Алекс. – Хорошо сказано, заняться любовью. Если бы я только смог заняться любовью, то не служил бы тебе в качестве грелки. С тех пор, как я перестал видеть свой член из-под пуза, я не занимался любовью, даже со своей разгульной женушкой. Я почти забыл, как это делается.
-Да, будет тебе врать, - засмеялась я.
-Честное слово,- скрестив жирные пальцы за спиной, поклялся он.
-Ладно, Алекс, забей, я не ханжа и прекрасно понимаю, зачем оказалась в твоей постели. Я ещё отдамся тебе, только не сейчас. Я ещё слишком слаба после болезни. Только давай сразу договоримся - девочки сверху. Ты слишком большой мальчик для меня. – Я видела, как Алекс застеснялся и покраснел до ушей. – Мой глупый большой Медвежонок стесняется, - я потрепала его по заросшему лицу.
Так неудачно прошла наша, если можно так сказать, вторая «брачная ночь».
Скоро в комнате стало тихо. Было слышно, как постукивают огромные часы на стене. Я снова лежала в тёплых тяжелых объятиях Алекса. Он уже храпел. Я тихонько повернулась к нему и поцеловала в его теплые заросшие губы. Храп прекратился. Алекс Открыл ничего не понимающие сонные глаза.
-А, это ты? Тебе не заснуть, маленький?
-Медвежонок, ты так храпел, что мне было не заснуть, - пожаловалась я, нарочно сделав глупую гримаску.
-Иди сюда, мой маленький глупыш, – он плотно прижал меня к своей груди. Мне показалось, что он снова хочет близости.
- Я умоляю тебя, девочки сверху, - испуганно предупредила я Алекса.
-Ха-ха-ха! Я не про то, Малыш. Я серьёзно. Возьмешь меня замуж? – в волнении пролепетал Алекс, краснея как вареный кальмар.
-Замуж, взять тебя? - растерялась я, приняв слова Алекса за издевательскую шутку.
-То есть женишься на мне? - уже заикаясь, повторил свою просьбу Алекс.
-Женится на тебе? – я ничего не понимала, серьёзно ли он или издевается надо мной.
-То есть выйдешь за меня замуж? - наконец, правильно сформулировал он. – Я серьёзно.
-Нет, Алекс. Я не люблю тебя. Моё сердце принадлежит другому, и оно умерло вместе с ним. Это было бы чудовищным преступлением выходить замуж, за человека которого не любишь. Я однолюбка, Алекс, я люблю только одного Грэга…и буду любить – не важно живого или мертвого. – Я почувствовала, как расстроился Алекс. Он выпустил меня из объятий и повернулся ко мне своей непробиваемой жирной спинищей. – Зачем тебе это, Алекс? Я и так принадлежу тебе. А брак… Брак – это слишком серьёзно.
-А я и хотел быть серьёзным с любимой женщиной, - пробурчал Алекс из-под одеяла. – Мне уже тридцать пять, и я так устал от бардака в своей жизни. Пойми, я хочу, чтобы в ней, наконец, было что-то серьезно…по-настоящему. Я не стану больше играть в любовь…как с Юлькой…
-Взамен я могу предложить только руку. На возьми, - я протянула руку и почему-то сунула ему под мышку. – Он совсем обиделся и замолчал. Воцарилась мучительная пауза. – Как –то наш любимый писатель Фёдор Михайлович Достоевский сказал, что если разум говорит тебе женится, а сердце нет, то не женись, если сердце говорит да, а разум нет – всё равно не женись.
-Это ты к чему теперь? – обиженно пробубнил он в подушку.
-К тому, что семья – это слишком большая ответственность. Здесь нужна настоящая любовь.
-А я, по-твоему, сейчас притворялся?
-Дело даже не в тебе, Медвежонок…а во мне… Я не могу лгать, как другие женщины. Я не могу, пристраиваться, устраиваться к удобному мне мужчине, потому что так нужно, только потому что мне некуда идти. Ой, что я говорю. То, что я испытываю к тебе – это совсем не то, что в книжках называют любовью. Ты добрый, хороший, Алекс, с тобой мне хорошо, защищённо, но я люблю тебя скорее, как отца, чем как мужа. С Грэгом всё было по-другому - проще. Несмотря на то, что мы были женаты, я не воспринимала его, как мужа, и, даже любовника. Грэг для меня был скорее другом. Мы были равны. С этим никогда не взрослеющим мальчишкой всё было до бесшабашности несерьёзно, а когда жизнь воспринимаешь с детской наивностью, то и жить становится легче. Грэг, он как подросток, который никогда не повзрослеет. Ты хороший, добрый, но слишком взрослый и серьезный человек. Не знаю, как тебе это объяснить, но с тобой я чувствую себя маленькой невоспитанной девочкой, которую постоянно надо воспитывать, и вести за руку. Ты лучше, добрей и умнее меня, Алекс. Ты серьёзный мужчина, воспитанный суровой реальностью жизни. А я нет. Я бестолкова, безалаберна, своенравна, как подросток. У меня тяжелый замкнутый характер. Вспыльчивый злой язык. Мне тяжело ладить, даже с самыми близкими людьми. Даже мой покойный муж Грэг, который любил меня до безумия, порой едва мог выносить меня. Несколько раз мы с ним так серьёзно ссорились, что Грэг чуть было не убил меня. Пойми, я говорю правду: меня очень тяжело выносить рядом с собой! Твоя любовь меня пугает, потому что я действительно не представляю, как мы оба сможем сосуществовать вместе. Ты нормальный человек. Ты предъявишь ко мне те же требования, как к нормальной жене, а я ненормальная, психичка из сумасшедшего дома, я не подойду под твои ожидания благопристойной матроны. Я испорчу тебе жизнь, Алекс.
-Не говори глупостей. Если бы я был таким нормальным серьёзным мужиком, который всегда знает, что делает, то не сидел бы в этой дыре без копейки в кармане. Я скорее просто дурак, который в этой жизни просрал всё, что только можно просрать. Мою жизнь уже нельзя испортить, Малыш. Нельзя испортить то, что уже и так вконец испорчено. Брось ты свои философии, мы нашли друг друга, нам хорошо рядом, чего же ещё? Если судьба предоставила нам возможность быть счастливыми, мы должны воспользоваться ей, потому что жизнь и так коротка. То, что я вытащил тебя из петли – не просто так. Это судьба, Малыш, она дает нам второй шанс быть вместе, и отказываться от него теперь просто глупо. Теперь в нашей жизни всё будет серьёзно, по - настоящему, понимаешь?
-Серьёзно, - засмеялась я. – Но у меня нет, даже паспорта. Я психичка, Алекс. А психов не женят.
-А это что? – Он вытащил из какой-то толстой книги знакомую книжку.
-Невероятно, мой Российский паспорт! Но откуда он у тебя?!
-Я нашёл его в подкладке твоей шубы.
-Ханко, черт бы побрал этого проклятого лопарёнка! Откуда он только выкопал его!
-Кстати, я был в твоём диспансере и хотел встретится с твоим финном, чтобы поговорить с ним серьезно, как мужик с мужиком, - (я почувствовала, как от ужаса меня повело в сторону). – Так мне ответили, что никаких заведущих по фамилии Ханко у них нет. Отец его умер, а вскоре после твоего ухода, он уволился, точнее смылся в свою Финляндию, при этом прихватив кругленькую сумму пожертвований интернату от какой-то там Американской благотворительной организации, - (я облегченно выдохнула).
-Так вот почему он отпустил меня…Я действительно ему стала не нужна.
-Может, ты и прав, Алекс. Что ж, если так решила сама судьба, я не стану ей противиться. Я выйду за тебя. Пусть хотя бы для двоих неудачников всё будет по-человечески…
- И ты родишь мне девочку. Помнишь наш уговор?
При этих словах я вздрогнула и побледнела.
-Нет, не проси, никогда! Не заставляй меня снова пройти через весь этот кошмар,! Я знаю, что такое ребёнок – это колоссальная ответственность.…Когда его теряешь… Это страшно! Ты даже не представляешь, как тяжело пережить утрату собственного ребёнка! Я больше не хочу этой ответственности! Я не хочу рожать ребёнка без будущего! Нет, никогда! Даже не проси –этого всё равно не будет!
-Ложись спать, - тяжело вздрхнув, спокойно ответил Алекс, - а то уже поздно. - «Это мы ещё посмотрим», - подумал про себя он, закутывая меня в одеяло, словно в смирительную рубашку.
Вскоре комнату огласил громкий храп, но я его больше уже не слышала, потому что заснула первой. Последний унолек в печурке рассыпался на маленькие огоньки и вскоре погас. В стынущей в зимнем оцепенении комнате воцарилась полная темнота.
Наутро зазвенел будильник, но даже он не мог разбудить меня, как крепко я спала.
-На заре ты её не буди, на заре она крепко спит, - пробубнил себе под нос сонный Алекс, привычно заваривая ароматный кофе. - «А ведь она права», -глядя на спящую в его постели женщину, подумал он про себя.- «Где мы будем жить с тобой, Малыш?» - он погладил её по разметавшимся по подушке волосам. Я недовольно повернулась на другой бок и снова заснула. -Спи, спи, Малыш, не стану тебе мешать, - весеннее утро было свежим, и он потеплее накрыл меня бараньим пледом. Захватив нехитрый завтрак из кофе и хлеба, он отправился на работу, … чтобы снова получить гроши.
Сегодня у меня генеральная уборка. Как и во Флориде, вооружившись тряпкой и веником, я целый день мыла, мела, скребла вековую грязь теперь уже другого мужчины. Поздно вечером, когда вернулся усталый Алекс, Медвежонок просто не узнал свою берлогу. Даже ветхая конура в старом доме кажется дворцом, когда в ней основательно приберёшься.
-Ё – моё, - присвистнул Алекс. – Лилёк, где ты? Но Лилёк был давно в чистой белоснежной постели и видел третий сон. Так начиналась моя новая семейная жизнь.
-Ты прав, Малыш, нам негде даже жить. Как я могу обеспечить будущее ребёнка, когда нас отсюда скоро выселят. Сегодня я был на стройке. Кольцевуху уже тянут сюда.
-Будем жить у меня.
-Шутишь?! Ты же сама говорила, что твой дом снесли.
-Ты забыл: у меня есть ещё один дом. Вернее, дача. Правда, она сгорела, остались одни лишь голые стены, но это лучше, чем ничего. Можно поставить крышу и жить снова, - с детсадовской наивностью «что нам стоит дом построить» весело отрапортовала я.
- Ты занешь, сколько это будет стоить?! За какие шиши? Раз вы с Грэгом были пиратами, может, у вас где-нибудь зарыты сокровища – жемчуга, изумруды, бриллианты? – грустно улыбнулся Алекс.
-Вот именно, бриллианты.
-Опять ты шутишь, Малыш, - грустно произнёс Алекс.
-Я не шучу, - совершенно серьезно ответила я. – Бриллианты зарыты в погребе, у меня на даче. Я была на даче – погреб цел, значит бриллианты ещё там.
-Погоди, ты серьезно?!
-Совершенно серьезно. Если мы достанем их, я стану самой богатой вдовой в Питере! Вернее, невестой…Вот что, Лешка, как только сойдёт снег, мы пойдём на дачу и заберём моё приданое. Нужна только пара сильных мужских рук.
-Глупости всё это!
-Ты мне не веришь?! Я знаю, ты все ещё считаешь меня сумасшедшей? Как того аббата Фариа…По-своему, ты, конечно, прав…
-Я не о том…Если они разорили твой дом, то до твоих «бриллиантов», наверняка, добрались.
-Не добрались, никому и в голову не придет искать бриллианты посреди картошки и огурцов. Я видела замок. Он поржавел, но висит всё так же, как висел. Никто туда и не заглядывал.
Поздним вечером первого дня апреля, когда День Дураков был уже на исходе, по пустынной полевой дороге, посреди пашни, ещё покрытой остатками прошлогоднего снега, шли две фигуры – большая и маленькая. Было видно, что за плечами большой фигуры вырисовывался силуэт лопаты и кирки, а маленькая фигурка, семенившая за ним хромала.
-Скажи, что это правда не первоапрельская шутка, - послышался густой мужской голос в тишине ночи.
-Нет, это не шутка, - чуть слышно ответил ему тоненький девичий голосок.
-Скоро уже? Какого дурака мы пошли через лес?
-Тише, Лёха, не ори! Я не хочу, чтобы кто-нибудь из местных встретил нас.
Моросил холодный противный дождик, какой может быть только после снегопада. В поселке лаяли собаки. Только они одни заметили приближение чужаков. Все люди уже спали.
-И вы жили в этой дыре? - расстроился Алекс, глядя на оставленные полуразвалившиеся дачные дома, вырисовывавшиеся черным силуэтом на сером пасмурном небе.
-Погоди, скоро ты увидишь наш дом. Даже в развалинах он прекрасен!
-Как поэтично, только тут так темно, что я не разгляжу собственного носа, - сердито возразил уставший после смены Алекс, гремя мокрыми ржавыми лопатами за спиной.
-Вот он! Мой дом, - со слезами на глазах торжественно объявила я, указывая на сгоревшие кирпичные руины. В эту дождливую серую апрельскую ночь разоренный пламенем дом выглядел ещё более жалким. Без скрывающего черную наготу снежного одеяла он как будто съежился и согнулся от горя. Густая поросль прошлогодней сухой травы безобразно торчала прямо перед окнами, придавая дому ещё большую заброшенность. Кто-то заколотил разбитое окно досками, чтобы никто не лазил. Видимо мой костёр приняли за стоянку бомжей, и заколотили окна досками.
-А ты права, Малыш, красотка –то ничего, только брови подправить, - рассмеялся Алекс, – то есть крышу поставить.
-А вот и наш погреб, - указала я на едва видневшийся из земли размокший холмик. - Правда он обвалился. Тебе придется попотеть, Медвежонок, чтобы раскопать его. Но, уверяю, награда ждет победителя.
-Ты уверена, что они там есть?
-Теперь я ни в чем не уверена, - ёжась от холодных струй воды, попадавших за воротник, ответила я. –Копай с крыши, они спрятаны в вентиляционном отверстии.
-Может, проще сломать замок и войти в дверь? Фомку я взял.
-Бесполезно. Дверь перекосило обвалом. Даже если мы сломаем замок, мы не откроем дверь. Копай сверху, Алекс.
Алекс начал копать, а я уселась на пригорок и стала наблюдать. За время моего отсутствия на погребе уже успела вырасти большая береза, и Алексу пришлось изрядно попотеть, чтобы выкорчевать непокорное дерево. Вдруг, кирка ударила во что-то звонкое. Я сразу догадалось, что это была металлическая труба выходного отверстия.
-Есть! Теперь моя очередь!
-Но как мы достанем сокровища?
-Моя рука, она тонкая, как палка, ипролезет повсюду. Ну - ка, посторонись, Медвежонок!
Я скинула шубу, и, глубоко засучив рукава, опустила руку вниз.
-А вдруг там гадюки? – внезапно предположил Алекс. Я вздрогнула и рванула руку обратно, чуть было не застряв внутри.
– Ты придурок, Алекс, какие гадюки?!
-Я подумал, они любят устраивать себе зимовочные гнезда в подобных тихих местах, - виновато пробубнил Алекс.
-Иди ты в жопу, Алекс! Какие на х…н гадюки в погребе! Не сбивай меня. Одно не ловкое движение – и всё пропало. – Несмотря на пронизывающий сырой холод, я разделась до пояса и снова опустила руку в отверстие. Всё было забито землёй. Я почувствовала, как укрывной песок ссыпается вниз из-под моих пальцев. Лицо уткнулась в мокрую землю. Тонкие корешки березы, невесть каким образом очутившиеся в закрытой железной трубке, были несносны. Казалось, все отверстие было забито ими, как оболочка мочалочной тыквы-люфты, потому, что пальцы постоянно натыкались на них и запутывались. Пришлось раздирать их чуть ли не ногтями. «Черт подери, неужели Алекс был прав, там ничего нет».
Я уже начала отчаиваться, когда мои пальцы наткнулись на влажный, противно скользкий, как человеческая сопля полиэтилен.
- Есть, это они!
-Тащи сюда! – радостно закричал Алекс.
-Господи, только бы не соскользнуло. Полиэтилен слишком мокрый. Тише, тише… Давай, маленькая-плохонькая, иди сюда, к маме.
Застывший с открытым ртом Алекс следил, как я, упершись щекою в грязную землю, медленно тащила пакет. От напряжения на моем лице выступили капельки пота. Одно неверное движение и…
-Есть! – громко закричала, держа пакет над головой. Алекс увидел, как в моих руках что-то блеснуло. –А-ха-ха-ха! А ты говорил, я шучу! Смотри, Лёха, это же бриллианты, настоящие бриллианты! Теперь мы богаты, дорогой Алекс! Богаты! Девушки предпочитают бриллианты, а?! – Глупое, чумазое, но такое счастливое лицо смотрело на Алекса.
-Тише ты, тише, дурочка! Услышат! – Алекс испуганно скомкал грязный пакет в карман джинс и проворно застегнул его на молнию. – Идём, идем же домой, пока нас не прибили из-за этих бриллиантов. Бросив лопаты, он схватил меня за руку, и мы побежали вдоль кладбищенской ограды той же потаенной лесной дорогой, что и пришли.
Занимался рассвет, а мы бежали сломя голову. В какой-то момент мне показалось, что Алекс хочет убежать от меня. Я стремилась попевать за ним изо всех сил, но тут же споткнулась на скользкой глине и упала в лужу.
-Алекс, стой, я не могу! У меня нога!
-Малыш!
-А я думала, что ты от меня сбежишь, - весело сказала я, когда Алекс подняв меня из лужи, стал старательно отряхивать с полушубка грязь, словно с мать с пятилетнего ребенка.
-Глупый, глупый Малыш. Как ты могла подумать, что я оставлю тебя! – Он подхватил меня и понёс на руках.
- Надо же, настоящие! – сам сияющий от счастья, как бриллиант, Алекс пристально рассматривал мои сокровища сквозь лупу.
-А ты, что думал, конечно настоящие. Я не ношу бижутерий.
-Откуда?
- Мне подарила их свекровь.
-Обалдеть! Это же целое состояние, Малыш! Твой Грэг, он что, миллионер?!
-Конечно, настоящий миллионер из Флориды, за нищих замуж не выходим, – с гордой насмешкой ответила я. Алекс сразу надулся. Я поняла, что мой язык снова стал моим врагом.
-Не волнуйся, Лёшка, если мой Грэг и был миллионером, то он как есть нищий миллионер, - грустно вздохнула я, памятуя наше бедное житьё-бытье в маленькой хижине на болотах.
-Нищий миллионер? – не поняв меня, переспросил Алекс. – Признаться, я вспервые слышу о таком…Как это?
-Очень просто, мой друг: когда-то его дед был миллионером и владел яхт-клубом, а потом разорился вдрызг. Это колье перешло моей свекрови, а поскольку она попадья, ей вроде это ни к чему, она передала его мне.
-Попадья?! – ещё больше удивился Алекс, заморгав непонимающими глазами.
-Вроде того, жена проповедника. Они амманиты.
-Это те, которые живут в прериях, и имеют там по несколько жён? Ты что, была одной из них?! - перепугался Алекс.
-Тьфу ты, Алекс! Ты перепутал амманитов с мормонами! Амманит, как и все, имеют одну жену.
-Ты что, в секту подалась?!
-Ни в какую секту я не подавалась! - начала раздражаться я.
-Но ты же сама только что сказала, что твой Грэг амманит! А амманиты – это секта!
-Да, он амманит, но, амманит, восставший против аммонитов. Никакой другой амманит, не был далек от амманитства, как мой маленький амманитик Грэг Гарт. Грэг хоть и был амманитом, но всю жизнь дрался с амманитами, которые пытались дрессировать его под себя: как говорится воевал, не на жизнь, а насмерть. Он, бедняга, что-то вроде нашего Толстого, только американского - тоже не хотел подчинятся уставам их церкви, эмиши предали его анафеме согласно амманитским же законам. А ты говоришь, аммонит. Никакой он не аммонит! Простой американский парень.
-Амманиты, проповедники, дедушки-миллионеры… В моей башке всё перепуталось.
-Плевать, Алекс, зато у нас есть это! Теперь мы можем продать эти цацы и починить крышу.
-Да тут, пожалуй, хватит на новый дом!
-Ой, смотри, моя сберкнижка. Это деньги, которые я переводила маме. Бедная мама, она умерла в нищете, но не взяла ни копейки. Бедная моя маленькая мамочка, такая добрая и беззащитная.
-Да, твоя мама что надо! – Алекс поднял кверху большой палец. – Я ещё хорошо помню, как твоя «беззащитная» мама чуть было не спустила меня с лестницы, да так, что я, чуть было, не пересчитал носом все ступени от пятого до первого этажа.
-Когда это было?! –испугалась я.
-Тогда, когда я вернулся из деревни. Там, ночуя в стогу сена, я много думал о тебе, о твоём отказе. В конце концов, я всё равно решил снова попытать счастье. Я вернулся в Питер и в первую очередь зашёл к тебе. Там встретила твоя мама. Я прямо так и вывалил всю правду-матку о нас, как я тебя это того…девственности лишил, и что у меня насчет тебя есть серьёзные намерения жениться... Ну, у твоей бедной мамы, от неожиданности, естественно, глаза по полтиннику. Не помню, что она тогда орала на меня… Кажется, что ты вышла замуж в Америке, и что такой, как я и нах…н теперь её дочери не нужен, чтобы я убирался и ещё что-то в этом роде. У тетеньки был прямо настоящий припадок истерики. За всю свою жизнь я не видел более разъяренной женщины. Тогда я подумал, что это шутка, чтобы спровадить меня. А теперь вижу, что нет. Мозгами я конечно же понимаю, что все, что ты мне рассказала – правда, но до сих пор до конца не могу поверить тебе – слишком уж невероятна твоя история.
-Это всё правда. Больше мне нечего скрывать. Завтра попробую обналичить книжку. Деньги нам сейчас очень пригодятся.
-Смеёшься, Малыш, она вся раскисла от воды. Теперь её не примет ни один банк. Скажут ещё, что ты мошенница…
-Попробую. Попытка- не пытка, -засмеялась я. – Во всяком случае, это лучше, чем ничего не делать. Почистим, посушим, разгладим – и будет как новая.
-Да с нашим Сбербанком не поспоришь. Это такие сволочи, помню, как я…, - Алекс обернулся на меня, но я уже крепко спала. Продрогнув от ночной прогулки и устав после ночного приключения, я крепко спала, зарывшись в его теплую пахучую подмышку. - Ну, спи, спи, Малыш, не буду тебе мешать – Алекс осторожно переложил мою голову на подушку, стараясь не разбудить спящую, встал с постели, зажег ночник, взял со стола «сокровища» и вновь стал рассматривать через лупу. На ободке тоненького колье он заметил полу стертую букву «F». «Что бы это могло значить?» - подумал Алекс и отложил брошь в сторону . Затем он снова взял брошь и серьги в руки и приложил их к спящей. - «Ни за что не продам такую красоту!» - окончательно решил он. – «Вот этого милого изумрудного перстня вполне хватит, чтобы поставить крышу».
Занимался теплый весенний день, предвещавший нечто новое. Оттаявшая после лютой зимы земля отдавала живительный пар, готовясь к новым родам буйной зелени. Алекс вырвал из окна былую серую от оконной пыли паралоновую паклю и с грохотом распахнул ветхие рамы. Глотнув полной грудью сладкий весенний воздух, пропахший талой землёй, он улыбнулся теплому весеннему лучу. Где-то там, за лесом, уже гремела стройка. Дорогу тянули прямо сюда. Он понимал – начиналась новая жизнь, но какой она будет эта новая жизнь – Алексу было неведомо.
«И всё-таки, что значит эта буква «F»? Эта «F» , крепко засела в небогатых кладовых его мужского подсознания, где -то он уже слышал про эту букву «F», но он никак не мог вспомнить, что же означает эта латинская буква «F, F, F», - то и дело повторял он про себя. Вдруг, в его мозг, словно молния. F - фаталь! Фаталь – значит, судьба. Такую букву ставили на лоб безнадежно раненому солдату, чтобы понапрасну не переводить на него бинты и медикаменты. При этой мысли Алекс поежился от ледяного весеннего ветра и закрыл окно.
-Я хотела бы закрыть вклад! – дрожащими руками я выложила испачканную книжку в маленькую щель окна. Операционист, молоденькая девушка, брезгливо поморщив на меня курносый носик, взяла книжку тоненькими белыми пальчиками, увешенными такими же тоненькими колечками из золота. Я застыла в ожидании. Мое сердце болезненно билось, предвкушая провал. Девушка покрутила книжку, и с презрительной злостью посмотрела на меня, будто я была мошенницей, явившейся сюда, чтобы обчистить банк.
-Вы откуда её вынули, из канализации?! – презрительно фыркунула она мне сквозь свои белые мышиные зубки.
Мне стало стыдно за грязь на книжке, но я молчала, пристально наблюдая за малейшим движением её маленьких, почти детских ручек. Она крутила так и сяк. «Сейчас она зашвырнёт обратно этот грязный кусок оборванной ветоши мне в лицо, и всё будет кончено. Пропали мои денежки». Но этого не произошло. Аккуратными розовыми ноготками девушка спешно набрала на клавиатуре счёт.
-Валютный вклад завещан? – спросила она меня, подозрительно вглядываясь в мои глаза из под тоненьких оправ круглых очков.
-Завещан на Арсентьеву Лилю Викторовну, - краснея от поступившего к лицу жара, произнесла я, будто и в самом деле была воровкой, у которой и «пятки горят».
-Арсентьева. Тут совсем не разборчиво, - недовольно заворчала она. – Значит, Викторовна? У вас десять тысяч долларов, -спокойно произнесла она. Моё сердце подпрыгнуло от радости. – Вы всё берете?
-Да, да всё, что есть! Я закрываю счёт. – Кассовая машинка заклохотала, печатая ордера, и моё сердце наполнилось неописуемой радостью. Какой сладкой музыкой казалось мне это куриное клохотание печатной машинки, печатающей ордера. Я готова была плясать и орать на всё отделение, лишь рамки приличия сдерживали меня.
«Представляю, как обрадуется Алекс. А он не верил. Спасибо, мама, спасибо, ты всегда нала что эти деньги когда-нибудь очень понадобятся мне! Из моих глаз появились две маленькие слезинки». Вдруг моё сердце наполнилось ужасом. Я испуганно огляделась по сторонам. Мне показалось, что все смотрят на меня в ослином изумлении. Ещё бы, такие большие деньги! В банке полно соглядателей, которые только и караулят тех, кто получил большую сумму, а потом их дружки грабят людей прямо на улице. «Господи, почему я не взяла Алекса с собой?! Почему?!» Трепеща от ужаса, я торопливо положила деньги в сумочку и, не оглядываясь на подозрительных людей, почти бегом выскочила из банка.
Я бежала и бежала, не чувствуя ног. Очнулась я, когда уже ехала в метро, причем в неизвестном направлении. От радости я не знала, что делаю и куда иду. «Надо взять себя в руки», - скомандовала я себе. Дверь открылась, и я вышла…на своей станции. По инерции я ехала к родному дому, которого уже давно не было…
Довольный Алекс пересчитывал зеленоватые купюры, поплевывая на толстые волосатые пальцы и забавно шепча под нос цифры, от волнения то и дело сбиваясь в счете. В этот момент он напоминал проповедника Бинкерса, разве что был примерно раз в десять больше тощего тщедушного старика….- десять тысяч сто пятьдесят один, наконец, произнёс он и хлопнул по белой скатерти стола. – Лиля, да ты гений! Как тебе это удалось?!
- Не знаю. Я думала, что не дадут. Ну как, хорошо знать, что женишься приданнице?! Я же сказала, что мне вернут матушкины деньги! У меня есть только одна просьба, Алекс.
-Какая?
-Я не хочу, чтобы ты судился со своей бывшей женой из-за имущества. Отдай всё ей. Ведь у неё всё-таки ребёнок.
-Хорошо, Малыш, будь по-твоему. Впрочем, теперь мне всё равно. Завтра же мы пойдем в ЗАГС и подадим заявление.
-ОК, дарлинг, - засмеялась я, подмигнув глазом.
-Не называй меня своим дарлингом. Я не твой американский хахаль Грэг.
-Хорошо, милый.
-Вот так-то лучше. Мы поженимся в мае, после Пасхи, идёт?
-Идёт милый, - вздохнула я, обречённо отпустив голову.
Почему так грустно.
-Я погублю тебя, Медвежонок, - с упадшей обречённостью прошептала я.
-Хватит! –вспылил Алекс, - все будет хорошо! Слышишь, хорошо! – Он взял мою голову в свои большие пухлые ладони и поднес к своему лицу для поцелуя. – Не сомневайся, все будет хорошо! Главное – не думать о плохом! –ласково добавил он.
-Как это верно, - грустно улыбнулась я, ещё не уверенная в своём решении.
Глава сто шестьдесят девятая
Странная свадьба в лиловых тонах печали
Яркое лиловое платье, переливающееся всеми цветами розовых оттенков, поражало своей безвкусицей. Огромный бант, приколотый к плечу, убивал. Но это было мое свадебное платье, которое, вопреки всем здравым свадебным обычаям, приобрел мне сам Алекс (очевидно, на одном из вещевых развалах, возле железнодорожной станции).
Почему не белое? Здесь было всё ясно, - молодая была уже не молода, точнее, невеста не в первый раз выходила замуж. И потом, я сама настояла, чтобы моё свадебное платье ни в коем случае не было белым. Но почему именно лиловый? Этот цвет я ненавидела больше всего на свете. Он напоминал мне куриный пупок. «Что ж, пусть будет так, как хочет Алекс. Раз этот ненавистный цвет преследует меня повсюду, так пусть будет лиловый. Какая теперь разница? О, мой лиловый! Идущая под венец приветствует тебя!»
В этом платье с огромным бантом я живо напоминала супругу Микки Мауса Минди. Я раздраженно сорвала огромный мешающий бант и пошла навстречу Алексу.
Я шла под венец, как обреченный в светлый Мусульманский праздник Ураза-байрам (урезай баран) баран, точнее овца, печально опустив голову, потому что уже знала, что с этим суровым человеком мне все равно не будет счастья – просто другого выхода у меня уже не было.
-Ну как?
-Просто куколка.
-Что ж, пусть будет это. На-ка, примерь. – Что-то холодное, словно змея, опустилось мне на шею.
-Нет, не проси, я не одену их! Эти бриллианты принесли нам с Грэгом только одни несчастья!
-Опять ты о нем, да ещё в такой день…Ну объясни, причем здесь бриллианты?!
-Они прокляты.
-Не выдумывай! Ты слишком суеверна!
-Я не одену их. Спрячь это дерьмо подальше с моих лаз и больше не доставай!
-Что ж, это твоё право. Идём же, машина ждёт нас! Церемония начинается через несколько часов, не то мы опоздаем на собственную свадьбу. – Помню, что я вздрогнула и как –то странно посмотрела на Алекса.
-Боишься?
-Да.
-Чего?
-Не знаю. Мне как-то не по себе. – От страха меня тошнило. Нет, пожалуй, «тошнило» - это мягко сказано. Меня готово было вырвать прямо на это дурацкое платье.
– Тебе нехорошо? – видя мою болезненную бледность, спросил Алекс.
-Тошнит.
-Это из-за волнения. Пока ещё рано для тошноты. У нас ещё ничего не было, - прямо намекая на толстые «обстоятельства» в его штанах, многозначаще усмехнулся Алекс.
-Иди ты! - я показала ему средний палец. – Как и всякая невеста я нервничаю перед свадьбой, а ты болтаешь всякую ерунду!
-Не надо нервничать, вернёшься живой, - засмеялся Алекс. – Ну же, идём, нас ждёт персональный лимузин!
-Какой лимузин?! Мы не заказывали никаких лимузинов
-А вот узнаешь… идем…- Он взял меня за руку и вывел на улицу. Никакого лимузина не было и в помине. Во дворе всё так же сиротливо стояла его снегоуборочная машина.
-А где лимузин? – спросила я, оглядывая двор.
-Вот он! - спокойно ответил Алекс, указывая на своего боевого друга.
-Мы поедем на этом?! – возмутилась я, указывая на совсем не подходящую для такого торжества машину.
-А ты думала на чем?
-Тогда лучше на Запорожце, - презрительно фыркунла я.
-Эй, ребята, ну что вы там?! – послышались веселые голоса из копейки. –Лешка?!
-Идём! Отозвался Алекс.
-Кто эти люди?
-Мои друзья по школе. Валька и Сашка. Они будут у нас свидетелями.
-Я же сказала – никаких свидетелей! Чисто формальная процедура: простая роспись и штамп в паспорте!
-Сашка, он - гинеколог, может пригодиться.
-Алекс! Бесстыжий!– едва сдерживая улыбку, грубо окликнула я его.
Мы подошли к ним. Как и все незнакомые люди, его друзья были мне болезненно неприятны. Я невнятно поздоровалась невнятным, но вежливым «з-се» и, страясь не глядеть этим двоим в глаза,словно на эшафот, обречённо поднялась в машину.
Что происходило потом напоминало кошмарный хаос. Помню, мы долго ехали по расхлябанной весенней распутицей дороге. Потом, в ЗАГСЕ мы долго ждали, пока мимо нас не пронеслась вереница блистательных свадебных поездов. Невесты в белых помпезных платьях, похожих на ночные пеньюары, женихи в строгом. Молодые, счастливые до глупости лица. Робкие невесты, испуганные женихи, с голыми лицами, покрасневшими до кончиков ушей. Вульгарная родня, похожая на табор цыганских странствующих циркачей в своих блестящих нарядах. Быдло, быдло, быдло…
-Мишины! – Я вздрогнула, словно на меня вылили ведро холодной воды. Женщина с любезной змеиной улыбкой, в безвкуснейшем зеленом плюшевом платье, перевязанная блестящей позолоченной лентой, словно подарочная бархатная коробочка, приглашала к выходу. Я почувствовала холодную потную ладонь Алекса и стала подниматься по лестнице. Моя голова кружилась. Зеленое платье «вожатой» удивительно совпадало с ковром зеленой лестницы. Лиловое на зеленом – наверное, смотрится отвратительно. «Поздно, слишком поздно что – либо менять. Не брошусь же я из-под венца, как та Красотка Джулия Робертс, вместо белой лошади оседлав снегоуборочный грейдер жениха».
Все произошло в мгновение ока. Зеленая бархатная «шкатулка», фальшиво улыбаясь, говорила какую-то торжественную заученную ею до дыр муть, но от волнения я не понимала ни слова и лишь беспомощно смотрела на произносящие слова губы. Кончилось всё тем, что Алекс больно сжал меня за палец, и я, неволно, ответила «да». Причем это «да» скорее прозвучало, как «а» - короткое восклицание боли, которое слетает с губ, когда кто-нибудь в транспорте случайно наступит вам на ногу. Это короткое, едва уловимое «да» прозвучала как-то так кисленько-слабо, что едва ли могло сойти за добровольное признание согласия. Но «проворливый» жених уже натягивал на палец невесте тонкое холодное кольцо – мои золотые оковы. В этот момент передо мной встали глаза Грэга. Он был, как живой. Всё побежало перед глазами в безумной пляске, но Алекс удержал меня за руку. Он протягивал мне большое, но тонкое кольцо, похожее на халохуп для Дюймовочки. Дрожащими как у инсультницы руками я одела кольцо на толстый, волосатый палец. Нас объявили мужем и женой. Следовал такой же невнятный поцелуй Алекса, и мы почти бросились вон под шутливые аплодисменты двух свидетелей. На сегодня наша свадьба была последней. Цирк закрылся – клоуны разбежались.
В старом доме Алекса уже был накрыт стол. Последнее застолье в старом доме. Мы сидели четверо – мы и двое свидетелей. Несмотря на скромность нашего застолья, вечеринка была весёлой и дружеской. Легкий, весенний ветерок обдувал наши разгоряченные от шампанского лица. Мы непринужденно беседовали, танцевали, словно это была обыкновенная пьяная вечеринка, а не свадебное застолье.
Поздно вечером, усталые, мы свалились в постель. И заснули мертвым сном. Так бесславно прошла наша уже третья « первая брачная ночь».
Наутро мы проснулись с кислой головой и расстроенными нервами, все ещё до конца не осознав произошедшее. После Великой Свадебной Попойки я мало что помнила. Взглянув на кольцо, я поняла всё и бессильно опустилась на подушки. В моей голове стоял лишь один немой вопрос: «ЗАЧЕМ?!» Но повернув голову, я вдруг дико расхохоталась. Лицо Алекса напоминало большую тыкву. Бороды не было. На его чисто выбритом лице виднелось несколько царапин от бритвы. Алекс стыдливо схватился за лицо, но я одернула руки.
-Не надо, Алекс, –засмеялась я, начав целовать его губы.
-Решил сбрить это поповское мочало к чертовой матери! – В комнате чувствовался отвратительный запах палёных волос. В печурки догорало то, что когда –то являлось «мужским самосознанием» Алекса.
Он был таким смешным, этот Алекс. С его полного лица свисал убористый подбородочек. Всем своим видом он напоминал большого кролика Банни*, только что пробудившегося после ночной спячки. В нем не было ничего сексуального, но он был таким милым и теплым, что его хотелось тискать и тискать, как большого плюшевого медвежонка, покорного и мягкого.
Он мученически терпел мои поцелуи на раздраженном от бритья лице. Меня начинала возбуждать его трогательная беспомощность. Вскочив на его пухлые теплые колени, одним движением я сама скинула широкую кружевную рубашку и стала дразнить сосками его волосатую грудь. Вот этого-то и не нужно было делать! О, как плохо я ещё знала своего нового мужа! Алекс был не так «беспомощен» в сексе, как себя описывал. Большими красными ладонями он стал крепко сжимать мои груди, мощно, до боли заглатывая соски в рот, словно гигантский младенец. Не помню, почему, но в тот момент, несмотря на боль, меня разобрал дурацкий смех. Таким глупым было его лицо моего неповоротливого сладострастника, что нельзя было не удержаться от смеха.
Брачная ночь грозилась перейти в брачное утро. Но какое было до этого дело двум молодожёнам. Мы были одни в доме, и никто не мог помешать нам заняться любовью. Его грузный, покрытый вздувшимися венами член, мощно упёрся мне в живот. Я поняла – пора. Широко раздвинув дрожащие от возбуждения бедра, одним движением руки я ввела его член внутрь. Вскочив в позу «наездницы», я стала мощно работать тазом, сжимая и разжимая вагину при помощи бедёр. Похоже, Алекс не ожидал от меня такой свалившейся, как внезапная лавина на голову (головку), бешенной скачки. Он даже растерялся, не зная что делать. Вдруг, он схватил меня за ягодицы и стал двигать верх вниз с бешенной скоростью, словно натягивая меня на член, как огромный живой и движущийся презерватив из плоти и крови. Издав бешенный вопль, я упала ему на грудь и больше не двигалась. Мне казалось, что я умерла. Но какой прекрасной была эта смерть!
-А ты горячая штучка, - прошептал Алекс, когда последние судороги любви пробежали по нашим блестящим от пота телам.
-Не даром же я жила во Флориде, - устало улыбнулась я, награждая нежным поцелуем его влажные губы. – Видишь, Алекс, я всегда выполняю свои обещания. Ты сбрил бороду, и я занялась с тобой сексом. Тебе понравилось, Медвежонок?
-О, да, это было классно! - целуя мою голову страстно прошептал Алекс.
-Я классная шлюха, правда же?
-Ты не шлюха, ты – моя жена.
Я обхватила ногами его широкие, как у женщины бедра.
-Нет, хватит, Малыш, я пас, - насмешливо произнес Алекс. – Ты напрасно переоцениваешь возможности моего малыша.
-Хорошо, дорогой, как знаешь. Тогда можно я просто полежу на твоей груди. О, как не хотелось нам вставать в это утро! Бешенная скачка любви вытянула из нас последние силы и мы спали, обхватив друг друга руками. Сегодня мы были не просто супруги, сегодня мы во второй раз были любовники, но словно заново открыли для себя друг друга, и мы были счастливы.
Засыпая на его широкой, мерно дышащей груди, я впервые в жизни почувствовала успокоение и надежность, чего никогда не было с Грэгом. Грэг всегда держал меня в нервном напряжении.
Теперь я не жалела, что вышла за него и ничего не боялась. Прошел день и наступал вечер. Выспавшись, мы проснулись. Лежа молча, мы просто смотрели в глаза друг другу. Был пасмурный, тихий день, шел мелкий дождик. Не нужно было никуда идти и, кроме нас самих, у нас никого не было. Большие часы мерно отбивали время. Вдруг, Алекс нарушил любовную идиллию:
-Через неделю дом сносят, - бессмысленно глядя в потолок, тихо произнес он. Эта новость ударила меня, как гром с ясного неба.
-Как сносят?!
-Уже пришло оповещение, чтобы мы собирали вещи. Вот так-то, Малыш!
-Где же мы будем жить?! – испугалась я.
-Пока не поставят крышу, будем жить в гостинице. Я уже снял недорогой номер в поселковой гостинице. Что сможем – унесём. Остальное барахло пусть сносят вместе с домом.
-А эта кровать с лебедями…она дорогая…
-Я отдал её жене. Она давно точила на неё зуб, так пусть забирает свою громилу, - расхохотался Алекс. – Ну, что ты, Маленький, губочки надула, у нас есть доллары, бриллианты. Мы богачи, а ты жалеешь какую-то дурацкую железную кровать.
-Верно, Алекс, пусть твоя бывшая забирает всё. Мы начнём жизнь с чистого листа, как два девственника, -засмеялась я.
-Девственника. Я помню, как я тебя лишил девственности. Если бы я знал тогда, что ты девственница. Сначала я даже ничего не понял, что произошло, но когда я увидел кровь на члене, то страшно испугался. Первой моей мыслью было, что твоя мать убьет меня за тебя, когда узнает.
-Алекс не надо, - поморщилась я, -мне это неприятно.
-Признайся честно, тебе было больно, Малыш? – участливо спросил он. Я покраснела до кончиков ушей и , вдруг, злобно выпалила:
-Больно?! А тебе не было больно, если бы здоровенный парень воткнул тебе точно такой, - я указала на член Алекса, - в твою задницу…
-Малыш! Прекарати!
-Откровенность за откровенность, – дико расхохоталась я.
Так началась наша совместная жизнь – невенчанная…
Глава сто семидесятая
Бывшая
Неожиданно, я услышала, как к дому подъехала машина. В дверь раздался звонок. Я вопросительно оглянулась на моего нового мужа. Кому понадобилось приходить в такую погоду?
-Кто это может быть?
-Моя бывшая, пришла забирать кровать.
-Твоя жена! Уже?!
-Ха-ха-ха! Да, моя бывшая времени не теряет! Боится, что передумаю, – непонятно-довольным смехам засмеялся Алекс. Я выругалась крепким матом и, накинув халат на свою измятую после любовных утех наготу, бросилась в ванную.
Когда я вышла после ванной, свежая и вкусно пахнущая шампунем, рабочие уже деловито разбирали кровать, на которой мы каких-то несколько часов назад так рьяно занимались любовью. Алекс с невозмутимо гордым видом стоял в халате и до боли напоминал «Свежего кавалера» из картины Перова* Перед ним стояла стройная и высокая женщина в модной футболке и джинсах, с темно-рыжими волосами и, презрительно улыбаясь, снисходительно смотрела на него. В ней я узнала ту самую женщину с сострадательным лицом, которую видела на фотографии. Только на этот раз её лицо не было так «сострадательно», скорее, оно было насмешливо наглым.
-Это и есть твоя американка? – её острые татарские глаза оценочно пробежали по мне. –Что-то не похоже. Вполне может сойти за нашу Машу. Говорят, ты откопал её в каком-то дурдоме. Хороша парочка, прямо как баран да ярочка. –Я хотела парировать, но от её наглости совершенно растерялась. Я никак не могла понять, откуда она уже всё знает про меня, про то, что я лечилась в психушке. –Здравствуйте! – нарочито по-шутовски наклонилась она ко мне. – Опешив, я молчала как партизан, только изредка кидая на неё из-под лобья недобрый взгляд затравленного «зверька». - Вообще-то, мэм, по правилам приличия надо здороваться, когда в дом входят люди. Или вас этому не учили? – Сжатые зубы мои заскрипели от злости. Не помня себя я сжала кулаки и пошла на неё.
-Лиля! – услышала я грозный оклик Алекса, но было поздно: не говоря ни слова, я бросилась на неё, и только то, что Алекс успел схватить меня под мышки, спасло её густую шевелюру от моих ногтей. Я болталась на весу словно, беспомощный, но обезумивший от злости котенок, размахивая кулаками и ногами перед самым носом соперницы. На беду пояс моего халата, словно живой, сполз с халата и открывшиеся полы распахнулись самым неприличным образом, обнажив голое тело прямо перед изумленным грузчиком, который от неожиданности уронил спинку кровати прямо на ногу другому. Увидав эту «картину маслом», нахалка засмеялась переливчатым смехом, болью обиды отразившемся в моих ушах.
- Надо же, карлица недоразвитая, а ту да же, драться. Психичка! Ну - ка, Лёшка, врежь своей молодой хорошенько по шее, может, это её успокоит!
-Слушай, ты! - закричал на неё Алекс, едва удерживая меня за руку, - забирай свою кровать и проваливай поскорее!
-Папа, папа! – послышалось вдруг в коридоре, и в комнату вбежал мальчик. С первого взгляда мне стало ясно, что это сын Алекса. Беленький, хорошенький мальчик, как две капли был похож на своего отца. Увы, теперь мне было ни к чему гадать, кто его отец. Вбежавший мальчик, не замечая никого вокруг, со всего разбегу прыгнул Алексу на руки. Торопливо задернув халат, я могла только растерянно наблюдать трогательную сценку любви отца к сыну. Мальчик был примерно одного возраста с моей Руби. О, если бы я хоть на мгновенье могла обнять мою дочь, как обнимал сейчас он своего сына! Я всё бы отдала за это мгновение!
Присутчствие маленького, невинного ребенка отбило у меня всякое желание скандалить с незваными гостями. Обессиленная, я опустилась в грязное кресло и тихо зарыла лицо в ладони. Я не в силах была протестовать против отцовской любви Алекса, потому что знала, что такое любить собственного ребёнка!
В надежде увидеть растрогавшееся лицо его бывшей жены, (ведь она была матерью для этого мальчика), я подняла на неё глаза. Но ничего подобного. Она всё так же смотрела на меня испепеляющим взглядом острых глаз, будто говорила: « Это ты во всём виновата, тварь, это ты разлучила отца с сыном». Хотя в чём я была виновата?
«Хватит», - подумала я, - «пусть эти люди убираются из моего дома. Мне глубоко плевать на его мальчика и на его бывшую».
Встав, я по-хозяйски, подпёрла кулаками пояс и вызывающе посмотрела на его жену. Я была готова к бою. Полы моего трогательно-розового домашнего халата воинственно развивались на сквозняке. Я набрала воздуха в грудь и… тут же выдохнула, раздув щёки. Я не знала, что сказать. Соперница презрительно посмотрела на меня, но отпрянула подальше, очевидно, сомневаясь в здравости моего рассудка.
Вдруг, в комнату вбежал маленький лысый человечек в круглых очках. Словно норная мышь он деловито-испуганно оглядел все кругом и тут же недовольно набросился на сожительницу:
-Зачем ты привела сюда ребёнка?!
-Я не приводила, он сам прибежал сюда, чтобы увидеть своего папашу-кабана. Смотри, Сашка, у папки теперь новая мамка. Теперь ты ему не нужен.
-Юля! – громко окрикнул человечек в круглых очках, поспешно уводя плачущего мальчика. Расстроенный Алекс стоял ни живой ни мертвый, широко и беспомощно расставив руки.
Нет, это уже слишком. Я не намерена была выносить издевательства этой женщины. В этой жизни надо мной и так слишком много издевались.
-Послушай, ты, не смей оскорблять моего мужа, - сжав кулаки злобно произнесла я.
-Хе, твоего мужа? - зло засмеялась она.- Какой он тебе муж!
-Да, моего мужа! - гордо произнесла я. –Вчера мы расписались. Был ТВОЙ, а стал МОЙ!
–Да, забирай ты своего пьяницу, он мне абсолютно не нужен, - уже демонстрируя, что не желает связываться со мной, презрительно бросила она мне в лицо. – Я всегда знала, Лёшка, что в итоге ты подцепишь себе какую-нибудь убогую. Поздравляю тебя с бракосочетанием. Мне только интересно, где вы будете жить, придурки? Вы же нищие, – засмеялась она.
-Ошибаешься, мы с Алексом богаты, как тебе и не снилось! Это вы нищие, раз позарились даже на нашу кровать. Что, твой мусорный магнат- Повелитель Помоек не в состоянии купить тебе новую кровать, или хотя бы найти выброшенную на свалке, если не желает тратиться на тебя деньгами?! Как же так? – покачала я головой. - Ведь он все-таки у тебя не кто-нибудь, а директор мусороперерабатывающего завода, шиш. Мог бы по крайности сколотить сам что-нибудь из отходов. –Очевидно мои слова попали в самую больную точку, потому что лицо её, вдруг, побледнело и исказилось злобой.
-Ах, ты, сука! – закричала она и замахнулась на меня рукой. Но я парировала удар, вредно боднув головой в её тощую грудь.
-Юля! Лиля! Девочки, прекратите! – Алекс вступился между нами как заправский боксерский судья и принялся разнимать нас.
-Пусти, Алекс, я убью эту алчную дрянь! За тебя!
-Прекратите! – Он взял обоих дерущихся кошек за шиворот и резко отбросил нас в стороны. –Уходи, Юлька!
-Хорошо, я уйду, но знай, что больше ты никогда не увидишь собственного сына!
-Это не тебе решать! Это решит суд!
-Мне, дорогой, мне! Суд, на который, между прочим, ты не явился, лишил тебя прав на ребёнка. Так что можешь кувыркаться со своей сумасшедшей девкой сколько угодно, только Сашку ты больше не увидишь. А если попытаешься ещё хоть раз приблизиться к моему ребёнку – сядешь в тюрьму, только уже по-настоящему – по строгачу, тебе понятно, толстый боров, - она предупредительно выставила перед ним острый наманикюренный палец. – Нервы большого человека не выдержали, он схватил нахалку за её рыжие волосы и для науки несколько раз обвел вокруг себя. От неожиданность она не сопротивлялась, только слегка поскуливала от боли, как собачонка. Тут вошел её любовник. Увидев сию сцену расправы над «беззащитной» женщиной, он бросился на выручку своей сожительницы, но все, что мог сделать этот маленький, похожий на Бинкерса, лысый и тщедушный человечек против великана-соперника – это вцепившись ему в руку зубами, повиснуть на Алексе.
Как вы сами понимаете, я не смогла оставаться безучастной в драке, когда незваные гости стали бить моего молодожена-мужа. Схватив что потяжелее, а это был Капитал Карла Маркса (тот самый, где Алекс хранил свой «капитал»), я со всего маху ударила директора мусоперерабатывающего завода по его лысой башке. Тот ахнул и, схватившись за голову, осел. Из разломанной книги зеленым дождем полетели бриллианты и стодолларовые купюры. Вид денег и рассыпанных по ковру украшений в мгновение ока отрезвил нас.
-Идем, Юля, - испуганно произнёс директор мусоперерабатывающего завода, беря мою ошеломленную соперницу за руку. – А ты, - грозно обратился он ко мне, - ещё мне за все ответишь!
-Не пугай, пуганые уже! – дерзко бросила я ему в лицо и для надежности плюнула ему на ботинок.
Они ушли, громко захлопнув дверью, оставив нас с Алексом сидеть посреди пыльного пола, покрытого купюрами. Алекс стал ползать, собирая купюры обратно в разбитую книгу. Я заметила кровь на его руке.
-Покажи,что у тебя там.
-Укусил в руку сука, - прошипел от боли Алекс, протягивая мне раненую руку, на которой кровавым следом четко отпечатались следы человеческих зубов.
-Вот гад. Теперь тебе придется сделать сорок уколов от бешенства. Вдруг этот Повелитель Помоек набрался где-нибудь бешенства от своих бродячих собак. – Своей шуткой мне хотелось хоть немного развеселить Алекса, разрядить тяжелую обстановку, но он как будто не замечал меня, будто меня и не было в комнате, а только ползал и собирал купюры. Я видела, как он расстроен. Из его глаз готовы были брызнуть слезы, но он едва сдерживал их
-Прости меня, Алекс, я не хотела, чтобы так вышло…- молчание…- Прости меня, Алекс, -снова повторила, но он грубо оттолкнул меня, чтобы забрать несколько купюр из –под моего зада. Меня взяла злость. Неужели, для Алекса я ничего не стою. –Вот что, я скажу тебе Алекс, думай что хочешь обо мне, но я больше не желаю видеть ни твою бывшую, ни твоего ублюдка! – Он поднял нахмуренное лицо и строго посмотрел на меня.
-Ты стерва, такая же, как и она, - тихо произнес он.
-Да, Алекс, я стерва! А ты разве не знал?! Мы, женщины, все эгоистичные алчные стервы, особенно, когда дело касается нашего счастья! Это вас, мужиков, все любят, а нам, девочкам, приходится быть жестокими в борьбе за любовь! Иначе нельзя. Я не потерплю игры на два фронта, либо ты мой муж и живешь со мной, либо мы сейчас же подаем на развод, и тогда валяй к своей бывшей вольным голубем, только, думаю, там тебя не очень то ждут! – Я поняла, что наговорила непоправимое, но было слишком поздно. Алекс ничего не ответил. Он сидел, понурив голову, бесцельно пересчитывая купюры, всякий раз начиная счёт заново. Мне хотелось бежать прочь, но бежать было некуда, и я ждала развязки, глядя ему в глаза. Наконец, он просчитал – все было на месте, положил деньги обратно в сломанную книгу и громко захлопнул «Капитал». Я видела, как тяжело было ему в этот момент, потому я решила переждать на кухне, пока всё уляжется.
Был поздний вечер, а из комнаты Алекса не доносилось ни единого звука. Я начала волноваться. «К черту ссору, я войду к Алексу и попытаюсь с ним поговорить». Он сидел все так же в своем кресле и усиленно читал «Капитал». Мне стало смешно и я улыбнулась. Он и сам напоминал Карла Маркса, только теперь без бороды. Такой же полный, с густыми, курчавыми волосами.
-Где будем спать, Алекс? – грустно спросила я. – Становится слишком холодно. – Он продолжал усиленно «читать» «Капитал». –Холодно, Алекс, - но он будто не замечал меня, а всё читал, читал. Но я видела, что он просто тупо уставился в одну страницу. – Прости, Алекс, я наговорила тебе всяких гадостей. Ребёнок ни в чем не виноват. Я сама знаю, как тяжело, когда у тебя отбирают ребёнка. Господи, если бы я знала, что с моей девочкой сейчас всё хорошо! Пусть у чужих людей, пусть за тысячи километров отсюда, но только все хорошо! Ты не обращай внимание на всю эту гадость, что я наговорила тебе. Это я в сердцах. Ну, пойми и меня, прибежала твоя бывшая и устроила такое после свадьбы! А тут ещё этот лысый хмырь, этот твой помойный директор, обещал расправится со мной. Мои нервы не выдержали, и я вспылила. Я не должна была говорить эту чушь. Алекс, да очнись же ты! Алекс!
-Давай спать, Малыш, - грустно произнёс он, откладывая книгу.
- Хе, у нас теперь нет даже кровати. Реквизировали за недоимки, - грустно рассмеялась я.
-Что ж, как говорится, в тесноте да не в обиде: ляжем спать на этом кресле, благо оно раскладное, а завтра утром переедем в гостиницу.
-Вдвоём на одном кресле? Смеёшься, мы тут не поместимся.
-Поместимся, куда денемся. Не будешь же ты спать на полу, - он холодный. –Алекс поспешно собрал разбросанные по пыльному полу покрывала и заботливо устлал ими кресло. –Чего стоишь?! Иди же сюда! – Я легла, словно птенец, забившись под крыло огромной квочки.
-Ты честно не сердишься на меня, дорогой?
-Чего сердиться? Ты ни в чём не виновата.
-Странно, тогда почему я заслужила «стервы» на второй день брака?
-Не бери в голову. Я тоже невоздержан на язык.
-Нет, Алекс, я говорила, что у нас ничего не получится. Мы слишком разные с тобой.
-Не говори глупостей, - вздохнул Алекс. –Давай лучше спать! – Он накрыл меня бараньим пледом, и вскоре мощный храп раздался в опустевшей без мебели комнате.
Глава сто семьдесят первая
Strahy.net
Мне снова снилась Флорида. Даже сквозь мощный храп моего нового мужа я слышала тихий шум прибоя. Грэг тоже был там, только я почему-то упрямо не видела его лица. Я стала забывать, как выглядит его лицо! Грэг, Грэг, где ты? Отзовись! Пляж полон народу. Зачем здесь столько народу? Солнце припекает все сильней и сильней. Становится душно. Невыносимо душно! Боже, я не могу дышать! Я умираю!
Я вырываюсь из сна. О, что это?! Комната полна едкого дыма! Я задыхаюсь! Горим!
-Алекс, Алекс, проснись! Мы горим! –Но Алекс будто не слышит меня, он спит.В отчаянии я начала бить кулаками по его лицу. –Алекс!!! –Едкий дым мгновенно заполняет легкие, я теряю сознание. –Алекс!!! – Откашливаясь, Алекс очнулся. –Бежим! бежим!
-Стой, Маркс, там доллары! Документы!
-Маркс у меня, бежим!
-Бриллианты! Твои бриллианты! Я должен забрать бриллианты! Они в шкатулке, в холодильнике!
-Не надо, Алекс, оставь их, погибнем!!! - уже задыхаясь прохрипела я, но Алекс не слушал меня, зажав нос простынёй он бросился на кухню, где уже все полыхало. Я поняла - ещё секунда - и газовый баллон взорвётся.
Неужели, я снова стану вдовой? Неужели, эти бриллианты созданы для того, чтобы убивать?! Да пропали всё пропадом!
-Алекс!!! – Я закрыла лицо руками и хотела было, бросится в огонь вслед за мужем, когда увидела, как Алекс, выскочил из огня с заветной шкатулкой.
-Бежим, сейчас все взорвётся! – Я была в пижаме, но Алекс успел набросить на меня каракулевое пальто. Мы бросились в коридор, но он весь уже был охвачен дымом, так что невозможно было ничего разглядеть. Входные двери заклинило перекосившимися от огня косяками. Оставалось бежать через окно. Одним мощным ударом ноги, Алекс выбил трухлые рамы, и мы бросились вон из окна.
По пожарной лестнице мы выскочили как раз вовремя, через секунду мощный взрыв подбросил нас вверх и со всего маху ударил об землю.
-О-ба-на! – Алекс поднял почерневшее от пепла лицо. Я беспомощно ползала по жухлой траве, все ещё не веря в то, что жива. Меня контузило.
-Малыш, Малыш, что с тобой? - Я ничего не слышала и не понимала, только с ужасом смотрела на алое пламя, растекавшееся в глазах. – Лиля, Лиля, очнись, скорей же, бежим, сейчас все рухнет! – Он схватил меня за руку, и мы бросились бежать сами не зная куда.
К пожарищу уже начал собираться любопытствующий народ. Я увидела, как к горящему дому подъехали две скорые. «Странно, откуда эти две скорые? Кто мог знать, что в заброшенном доме ещё оставались два человека!» Раздался оглушительный грохот, и крыша обрушилась вниз, горящие доски с треском полетели в разные стороны. Это, наконец, взорвался наш баллон! –Бежим лесом, нам нельзя оставаться! - услышала я голос Алекса.
-Ты думаешь это он? Директор свалки? Он решил мстить тебе?
-Да, если не он, то его дружки! В любом случае, нам лучше побыть пока мертвыми! Скорые, очевидно, тоже по наши души!
-Это не скорые, а катафалки! Бандиты собирались отвести нас прямо на кладбище, чтобы закопать живьем! Мне страшно, Алекс, мне страшно! Я погубила Грэга, теперь погублю тебя! Там был губернатор, а тут этот чертов директор городской свалки! Я притягиваю слишком влиятельных врагов, против которых не в силах бороться! Это моё проклятие!
-Прекрати, Малыш, ты тут ни причём! Это мои враги! И с ними я разделаюсь сам!
-Я не понимаю за что. Мы отдали им все, даже нашу неостывшую кровать. Зачем им мстить, только из-за того, что я вмазала ему по башке? Пойми, Алекс, я не могла видеть, как этот плешивый прыщ бьёт моего мужа!
- Я думаю, это из-за сына. Они боятся, что я отберу Сашку. Мальчик очень привязан ко мне.
-А ты?
-Что я?! Что я могу сделать, бедный человек?! – чуть было не закричал на меня Алекс. – Это их ребенок! Какой я ему отец?! – Я больше не решалась спрашивать и, устав от бессмысленного бега, села на молоденькую травку, пробивавшуюся сквозь прошлогодние листья. Алекс сел рядом и обхватил ноги руками. –А вокруг нас как ни в чем ни бывало расцветала весна! Пели птицы, и белоснежные венчики ветреницы поднимали нежные головки к теплому солнышку. Бежать больше никуда не хотелось. Нас охватила такая апатия, которая бывает у беглецов, которым больше некуда бежать. К тому же, мы оба были мертвы.
-Ничего, Малыш, Бог не выдаст – свинья не съест, прорвёмся! Они не знают, что мы живы. Они не видели, что мы выскочили, в противном случае, они бы погнались за нами.
-Куда мы бежим?
-Куда? К тебе домой, - засмеялся Алекс.
-Они тоже не дурачки. Когда бандиты не найдут наших трупов, они сразу поймут, где мы.
-Они не знают о твоей даче.
-Если твоя Юлька откуда-то узнала, что я сидела в психиатрической больнице, то она, наверняка, знает и о моей даче, - раздраженно порекнула я Алекса за его длинный язык.
-Ничего она не знает. Я сам рассказал ей о тебе.
-Какой же ты дурень, Алекс!
-Я не сказал в какой.
-Хоть за это спасибо, Алекс. Но если твоя Юлюшка с этим мужиком… , если они начнут расспрашивать все больницы. Что тогда?!
-Маловероятно. Они не найдут твоей девичьей фамилии. Они не знают тебя. Ладно, согласен, мы скроемся на некоторое время пока все не утихнет, но потом мы в любом случае должны заняться строительством. Мы не можем всю жизнь жить в бегах. Семье нужен дом.
-В бегах, в бегах, я всю жизнь от кого-то убегаю, кого-то боюсь! Мне надоело быть загнанным кроликом! Если хотят убить, пусть убивают, но меня больше не запугать никем, ни губернаторами, ни директорами, ни тюрьмами, ни психушками! Ты посмотри на всё это, Алекс! Как прекрасен наш мир! Только весной понимаешь, как хочется жить. – Уже не желая ни о чем думать, я растянулась среди цветущей ветреницы и смотрела вверх, где тонкие берёзки уже шелестели молодыми клейкими листочками. - Первый шум! Весенний шум!
Только сейчас я заметила, что Алекс был в пижаме и домашних «зайчиковых» тапках, в которой выскочил из пожарища. Его лицо было перемазано пеплом и грязью. Наверное, так же нелепо выглядела и я: в шубе, накинутой на ночную рубашку и с «Капиталом» по мышкой. Я вытащила скомканный носовой платок из кармана шубы и, поплевав, стала оттирать его большое, заросшее щетиной лицо мужа.
Алекс снисходительно улыбнулся и привлёк меня к себе. Я легла головой на его толстый мягкий живот и посмотрело на чистое голубое небо. Обрамленное нежной зеленью распускавшихся берёзок. Птицы пели бесконечную песнь весны. «Как же хорошо, как хорошо!» - думала я.
В такие моменты ощущаешь, что на земле нет больше зла, а есть только добро и созидание. Нам открывалась новая жизнь, наполненная добром и созиданием … Вскоре, убаюканная легким ветерком, я уснула».
«Бедняга, измучилась», - подумал Алекс. Он не стал меня будить, а поплотнее накрыв взъерошенной каракулевой шубой, удобно устроился под березой и тоже уснул.
США, Флорида, Орландо, тюрьма Коулман
Глава сто семьдесят вторая
Против закона природы или Слабые выживают
Тюремный врач посветил небольшим фонариком в глаз Грэгу. Зрачок сузился. Реакция была.
-Сколько он уже в таком состоянии?
-Почти три недели. С самой казни. Этот маленький мудак, ничего не жрёт и не говорит, только сидит и смотрит перед собой, как слепой.
-Вы что-нибудь, хотите, Гарт?! – закричал доктор в ухо Грэгу, словно тот был ещё и глухой.
-Русский словарь, – вдруг, тихо простонал узник. Доктор удивился неожиданной просьбе. Просьба умирающего была настолько нелепа, что он поначалу не поверил своим ушам.
-Русский словарь?! Вы хотите, чтобы вам принесли русский словарь?!
-Да, русский словарь на шестьдесят тысяч слов, - подтвердил Грэг.
-Хорошо, вам принесут. А теперь вашу руку, с-э-э-э-р, - демонстративно произнёс доктор, отнимая от Грэга тощую, словно палка руку. - Мне надо вколоть вам кофеин. Вот, что, Гарт, предупреждаю, если вы не будете есть, у вас в организме начнется необратимый процесс. Через несколько дней ваши органы начнут отказывать, и вы умрёте. Даже я не смогу помочь. Вы будете есть?!
Грэг взял несколько кусков засохшего хлеба и, бессмысленно глядя в потолок, запихнул их в рот.
-Вот и хорошо, только не хлеб. Сейчас вам лучше пить бульон. Понемногу…маленькими глотками. Три недели на бульоне и никаких уколов. Договорились, Гарт?
-Договорились, док, - печально произнёс Гарт, отворачиваясь к стене.
-Погодите, док, вы хотите сказать, что я должен кормить его из ложечки, как грудного младенца?! – взорвался директор тюрьмы. – Может, ему и подгузники менять!
-Вы будете кормить! Если губернатор прикажет, вы будете вылизывать его дерьмо собственным языком! Что касается этого заключенного, вы станете делать всё, если вам ещё дорога работа начальника тюрьмы!
-Я ничего не понимаю!
-Вам незачем понимать. Гарт – не просто террорист, а первый государственный преступник США, и вы, как директор особого государственного исправительного учереждения, лично отвечаете за его сохранность. Это говорю вам я, Том Маковник, глава ФБР, под чьей прямой юрисдикцией находится и эта тюрьма.
-Вы забываетесь, сэр, здесь тюрьма, а не курортная зона, все заключенные живут по распорядку моего учреждения, и он – тоже не исключение. Здесь все преступники, независимо от тяжести их преступления, равны. Таков закон тюрьмы Коулман. Все заключенные должны работать – это принцип моего учреждения, а если кто отказывается по причине симуляции слабоумия отправляется в карцер. Я не намерен делать исключение для кого бы то ни было, пусть даже для преступника номер один.
-В таком случае президент лично предъявит вам санкции. Если вы откажете подчиниться нам, боюсь, в скором времени против вас найдутся неопровержимые улики по злоупотреблению служебным положении в плане неразрешенных пыток, применяемых к заключенным, и вы сами можете оказаться за решёткой вашего же заведения. Поймите правильно, Маунд, мы не имеем никакого дело лично против вас и тем более не хотим вас запугивать, но это дело политическое, и даже вам не следует соваться в него. Я не советовал бы вам ворошить осиное гнездо голыми руками. Просто делаете, что вам говорят. Так будет лучше для меня и для вас. К тому же вас просят сделать исключение только для одного заключенного.
-Вы не можете давить на меня! - резко сорвал расстроенный Маунд, нервно прикурив сигару. - Впрочем, какое мне дело до этого Гарта. Хорошо, я смогу сделать для него исключение, но не надолго. Пока этот Гарт не выйдет из шока, пока у него неполадки с головой, он в распоряжении ваших дипломированных мозговертов. Дальше, он будет подчиняться общему режиму. Я самолично прослежу, чтобы с ним ничего не случилось…со стороны других заключенных.
-Благодарю, вас, мистер Маунд, я рад, что нам с вами так легко удалось договориться. И последнее, обещайте, что наш с вами уговор останется в тайне. Никто по ту сторону забора не должен знать, что террорист номер один Грэг Гарт находится у вас.
-Вы могли бы об этом мне не говорить, мистер Маковник.
В тюрьме Коулман ещё не был дан отбой, а «террорист номер один» уже спал. Сон был единственным утешением для несчастного. Только во сне узник был свободен. Помешавшийся рассудок Грэга переставал воспринимать реальность. Он находился в замкнутом мире слов и значений, поселившихся в его мозгу. Каждый день Грэг поклялся изучать по одной странице из толстенного словаря. И он свято выполнял свою клятву. День – страница. Страница - день. Каждый день он выписывал слова в небольшой блокнот, расписывал ими стены своей камеры, пока намертво не запоминал слова. Этот процесс назывался у него «ткать лингвогобелены». День на пролет Грэг «ткал» свои лингвогобелены, ползая с карандашом по стенам и полу, отчего его оранжевая футболка была покрыта грязной коркой пыли. Все считали его чокнутым. С того времени, как Грэг стал заниматься русским языком, за ним прочно закрепилась кличка «Чокнутый Профессор». Никто не знал, для чего это ему было нужно, потому что люди не могут понять, что человек может заниматься языком, только для того чтобы заниматься, чтобы придать своему жалкому существованию в четырех стенах одиночной камеры хоть какой-то смысл. Каждую ночь Грэг засыпал, кладя вкусно пахнущий бумагой и текстом словарь себе под голову. Как с самым дорогим человеком – единственным своим собеседником в невыносимой тюремной тишине, с этим словарём он не расставался ни на минуту, словно от него зависла его жизнь.
Несмотря на свои занятия языками, Чокнутый Профессор почти не говорил. Он довольствовался двумя словами в день: еда и спасибо. И ни с кем не общался. Наоборот, остальные заключённые проявляли к нему повышенный интерес. Как проявляешь интерес к всему тому, что выходит за рамки твоего понимания. Грэг был таким человеком. Он был настоящей звездой Коулмана.
Иногда ночью слышали, как он разговаривает сам с собой на понятном только ему языке, бубня себе под нос. По утрам, в предрассветный час, он неистово молился, сидя на коленях и мерно раскачиваясь в такт Отче Наш, словно раввин над книгой, разбуженные его монотонным бубнением; сонные заключенные швыряли в него грязные объедки и орали, чтобы он, наконец, заткнулся со своим богом. Так начиналось утро в тюрьме Коулман. А потом наступал день и заключенных выводили на работы, а Грэг оставался в своей одиночке, один одинешёнек на всю тюрьму и продолжал с упорством маньяка-трудоголика «ткать» свои лингвогобелены. Никто не понимал, почему Грэга не водили на работы, многие считали это из-за того, что Чокнутый Профессор действительно был сумасшедшим.
Но сегодня Грэг спал. Ему не здоровилось. Он не «ткал» лингвогобелены, а только, свернувшись в хлипкое тюремное одеяло, лежал уткнувшись носом в глухую стену. Как известно, во время болезни снятся самые реалистичные сны. Сегодня во сне он видел свою дочь. Она была все такой же маленькой в белых колготках и детском джинсовом платьице и бегала по пляжу. Грэг был там, он сидел на белом песочном пляже, почему-то наполовину зарытый в горячий мокрый песок, и внимательно следил за Руби, чтобы она не бросилась в воду купаться.
Вдруг, внезапно начался прилив, море начало прибывать и прибывать. Сладкие лазурные воды накатывали на него своей нежной теплотой. Сначала это было даже приятно, но океан все прибывал и прибывал. Вот он уже по пояс в воде. Грэг попытался встать, но что-то непреодолимое держит его. Боже, это песок! Он засасывает его всё глубже и глубже! Грэг тонет в зыбучем песке пляжа и ничего не может с этим поделать! Вот уже и его голова погружается в песок. Боже, как он мог упустить момент! Как он мог не заметить, так легкомысленно поддавшись ленивой неги приливных волн, что все это время погружался в песок! И вот теперь он тонет!
-Руби, на помощь! На помощь! – Руби бежит выручать отца. Теперь она уже долговязая десятилетняя девочка Что может сделать десятилетняя девочка? –«О, нет, что я наделал!» - Грэг понимает, что ещё шаг, и Руби завязнет вместе с ним. –Нет, Руби назад, назад!!! Не надо! - Лицо Грэга погружается в жидкую грязь прибоя, он умирает…он просыпается.
Его ноги коснулись мягкой теплой жижи. Грэг понимает, что его постель мокрая. Но откуда вода? Что-то живое копошится у его ног. Грэг в ужасе вскакивает. Мысль о призраках не оставляет его. Внезапно Грэг слышит отвратительный писк. В его ногах копошится целый выводок новорожденных котят! Слепые и мокрые, они беспомощно тыкаются в складки его одеяла.
Пока Грэг спал, пушистый дружище Минч, большой полосатый кот, родил шесть новорожденных котят прямо в его постель. Повсюду на пододеяльнике валялись кровавые последыши и разлиты околоплодные воды. Минч яростно защищала свое потомство, выставив острые когти прямо в лицо Грэгу. Удивлению Грэга не было предела, даже его температура мгновенно прошла.
Грэг сразу заметил, что один из новорожденных был беленьким. Было сразу видно, что из помета он самый маленький и слабый и производил впечатление недоношенного зверька. Грэг осторожно взял его и поднёс к лицу. Открыв крошечный беззубый ротик, котёнок запищал. Этот беспомощный пищащий котёнок до боли напоминал ему новорожденную Руби. За его белый пушок Грэг сразу же окрестил котёнка Лили, хотя, как и в случае с его мамашей Минч, не знал кто есть этот новорожденный маленький розовый комочек – мальчик или девочка. В сущности, ему было наплевать какого он пола. Главное – он захотел назвать и назвал.
Довольный Грэг отложил котёнка обратно на покрывало и принялся за других, но в эту же секунду получил больный удар когтистой лапой. Это разозлило Грэга, он сразу же вспомнил о кошке, которая расцарапала Руби лицо. Он раскрыл ладонь и изо всех сил схватил Минча за морду. Внезапно в голову Грэга пришла другая идея. Он собрал всех оставшихся котят и, плотно завязав их в покрывало узлом, сунул пищащую братию в парашу с водой. Всех, кроме одно, того самого слабенького белого котёнка, которого он заприметил первым. Это была его Лили.
-Вот видишь, матушка-природа, не всегда самые СЛАБЫЕ ПОДЫХАЮТ. – Безо всякой брезгливости Грэг вытащил мокрую вонючую руку и внимательно оглядел её при свете огромной луны. И, вдруг, бешено расхохотался.
Каково же было удивление надзирателей, когда спустя неделю в ходе планового осмотра, они обнаружили в параше пять полуразложившихся трупиков новорожденных котят, которые мокрыми комками плавали на поверхности.
Сначала охранники приняли их за кал несчастного узника, но потом догадались, что шерстистого кала не бывает, даже у террористов. Допрос виновника «преступления» ничего не дал. Грэг упорно молчал, пряча новорожденного котёнка в подоле широкой футболки, того самого, кто оказался слабее других.
С этого же дня одиночного заключения, вернее, с этого конкретного случая, заключенный номер один Грэг Гарт был признан полностью вменяемым и его было решено перевести на обязательные работы…
Россия, Санкт-Петербург
Глава сто семьдесят третья
Как Алекс стал отцом
Всё лето мы с Алексом строили крышу. Точнее не мы, мы наняли узбекских рабочих, которые строили крышу, в доме который построил Грэг.
Жили мы неподалеку, в деревянной времянке, которую приобрели сразу же, как только начали строить крышу. Эта времянка до боли напоминала мне домик Грэга во Флориде. Там не было ни воды, ни электричества. Мыться приходилось в ледяной воде близлежащей речки, даже в самую холодную погоду, стирать там же, но я была счастлива той простй, но новой жизни, которая открывалась передо мной. Измученные стройкой, мы валились в пушистую, пропахшую трудовым потом перину, и тут же засыпали как убитые.
А жаркое лето цвело, осыпая пушистыми хлопьями тополей и запахами трав. Вскоре крыша была готова, и мы с Алексом приступили к внутренней отделке дома. Этот процесс мы никому не доверяли, потому что мы хотели сделать наш новый старый дом таким, как мы задумали.
Целый день напролёт, почти без пищи и отдыха двое несчастных «молодоженов» метались между цементом и белилами. Всё было против нас. Особенно в вопросе побелки потолков. Я ненавидела белить потолки! Это нехитрое занятие доставляло мне наибольшие физические и моральные страдания. Алекс конечно же не мог белить потолки, он был слишком грузный для «восхождений» даже на стремянку. Роль Медвежонка заключалась в том, что он держал лестницу, чтобы та не свалилась вместе со мной. А я мазала потолки огромной мохнатой кистью и ревела от омерзения, когда краска густыми каплями спадала на моё лицо.
-Вперёд, назад, влево, вправо, - командовал Алекс. Мне хотелось убить моего Медвежонка той же кистью, и я едва сдерживала свой порыв. Наконец, от постоянного держания головы вверх у меня начиналась кружится голова, и я сваливалась в объятия Алекса. Мы занимались любовью прямо на замеленном полу, пока не превращались в двух статуй. Это было так забавно и весело!
Приближалась осень, а сделать предстояла ещё многое. Дом был холодный. Разобрав старый камин, Алекс соорудил надежную печь, которая занимала добрых полкомнаты. Водопровод тоже удалось починить и подключиться, и это было самое лучшее. Наконец-то я смогла помыться в теплой воде! О, какое это было блаженство! Я хотела, чтобы Алекс сел со мной в ванну, но Алекс отверг подобные «американские глупости», и почему-то обозвал меня дурой. А Грэг никогда не отказывал мне в этом. Помню, как мы с моим маленьким Грэгом играли с сладкой банановой пеной, сооружая причудливые шапки. Со своими сильными руками, которые собьют и телка, Алекс же мог годиться только на роль жестокого банщика, до боли дерущего спину своим вонючим дегтярным мылом.
-А-а-а-а! Прекрати, дурак, больно! Ты что, хочешь содрать с меня всю шкуру?!
-Терпи, Малыш – будешь чист, как ангел.
-Как ангел… Я давно уже не ангел, - грустно вздохнула я. Он поднял меня на руки и понёс в постель. Я занималась любовью с Алексом, положив ноги ему на плечо. Алексу нравилось, когда мои полные груди подрагивали от его частых толчков, играя сочными коралловыми бусами, красиво оттенявшими мою белоснежную кожу. Эти бусы он специально подарил мне на день рождения! С тех пор я никогда с ними не расставалась. Эти сочные капли ягод будто символизировали мою женскую зрелость.
Я не любила заниматься сексом с Алексом. Честно говоря, заниматься сексом с Алексом – это все равно, что гнать ралли на тракторе. Алекс был тяжел и неповоротлив. Мои ласки были ему безразличны, как спящему в берлоге медведю тайский массаж. Схватив меня за руки, он сразу же приступал к делу и потому был невыносим. После того, как он делал свое «дело», он засыпал, отвернувшись к стене и храпя на всю комнату. После его грубого солдатского секса в моей душе и теле наступало полное омерзительное опустошение. Зарывшись поглубже в мягкие подушки, я тихонько плакала, вспоминая моего маленького нежного Грегги. Неужели, мне придется прожить всю жизнь с этим бесчувственным медведем, который не понимает меня, даже в постели?
Иногда мне казалось, что я люблю его, иногда, что нет. Признаться честно, порой я просто ненавидела его – ненавидела до гадливости, до физического отвращения. Но иногда, наоборот, мне даже нравилось его мужицкая простоватая грубость. Это было похоже, как после посещения французского кафе-буше с его паштетами, соусами и круассанами тебе вдруг непомерно захочется простого ржаного русского хлеба! Во время секса я представляла себя разнузданной портовой шлюхой, с которой можно делать всё что угодно, и это возбуждало во мне звериную страсть. Иногда меня охватывало такое омерзение от этого волосатого и потного чудовища, что несколько раз я чуть было не заехала ему кулаком в нос.
Скорее всего, я не испытывала никакой любви к Алексу. Это была лишь сила животной привычки притяжения одинокой самки к самце –если жить вместе и спать в одной постели, даже если тебе того не хочется.
Несмотря на то, что я противилась, с наступлением осени Алекс снова вышел на работу снегоочистителем. Те десять тысяч пролетели, как сон. Нам снова мучительно нужны были деньги, а Алекс с тупой мужицкой упёртостью, упорно отказывался предавать мои украшения. В конце концов, я плюнула на его и «ЕГО» украшения. Пусть делает, как знает, и погрузилась в собственный мир.
День напролёт я проводила дома, придумывая разные планы на свою дальнейшую жизнь, но так и ничего не могла придумать. Дом убивал меня. Омерзительное чувство депрессии вновь охватывало меня. Я начала тупеть, поглядывая в тусклый свет маленького окошка своей комнаты. Самые безумные идеи лезли в мою голову. Мне хотелось сбежать в сумасшедший дом. Я представляла, как Алекс вернётся домой, а меня нет. Эта безумная мысль веселила меня, как только я думала какое будет у Медведя глупое лицо, когда после своего позднего прихода он как обычно не застанет свою куклу в постели. Но потом я ужасалась ей. Я сходила с ума, потому что просто не знала, куда себя деть. Насколько все было тупо.
Поздно вечером Алекс возвращался уставший и злой. Ему было не до чего. Как обычно, плотно наевшись (вернее, нажравшись, как свинья), он валился спать, как потный боров в чистые простыни.
Вот уже который месяц ему не платили зарплату. Всё это время мы существовали на мои десять тысяч долларов из тех денег, что Алекс выручил в ломбарде за заложенные серёжки, но и эти немалые деньги после перестройки и ремонта дома подходили к концу. Это очень ущемляло его мужское самолюбие, отчего Алекс становился злым и раздражительным, несмотря на то, что я никогда не упрекала его в отсутствии денег. Я прошла через слишком многое, чтобы нищета могла запугать меня. Моё состояние было близко к апатии.
Однажды, погода была особенно омерзительной. Шел тот гадкий холодный снегодождь и дул западный пронизывающий ледяной ветер, которые бывают только в ноябрьском Петербурге.
Серо. Уныло. Тошно. Трудно было понять где воздух, а где вода. Воздух так пропитан сырой водой, что порой кажется, что будто ты находишься в аквариуме. Небо, словно огромная серая жаба, повисло над домами. В такие дни кажется, что весь мир состоит из различных оттенков серого. В такие дни меньше всего хочется выходить на улицу. В такие дни депрессия бывшей душевнобольной возвращается и обостряется с особой силой. К тому же, я подхватила простуду. Делать ничего не хотелось. Ничего не соображавшая голова была как огромный, тяжелый чугун. Только добрый друг – горячка свалил меня в теплую удобную постель.
Алекс вернулся поздно. Замерзший и усталый, он сразу же потребовал что-нибудь поесть. А я, как назло, ничего не приготовила. Голод и злость возбудили в нем желание. В темноте послышался лязг подтяжек. Так он наказывал меня за малейшую нерасторопность. Сначала, в качестве прелюдии, он (правда безо всякой злобы) стегал меня пару-тройку раз по ягодицам, а потом самым унизительным способом овладевал мною сзади, в своей животной мужицкой страсти стараясь как можно более глубже проникнуть в меня…Это был самый простой и надежный способ зачать ребенка.
-Не надо, Алекс, у тебя всё равно ничего не получится. Я предохраняюсь, - устало ответила я, отвернувшись к стене. Алекс резко придвинул меня к себе и задрал ночную рубашку, но потом передумал. Мой слова душевной болью засели у него в голове.
От него несло перегаром. По-видимому, мой новый муженек уже успел пропустить несколько бутылок пива, перед тем, как прийти домой, и потому был туповато ленив, даже в постели. Запечатав несколько грязных поцелуев прогоркшим ртом, он оставил меня в покое. Как мне хотелось заехать в морду этому грязному мужику, но он плотно зажал меня в своих здоровенных руках, словно беспомощную канарейку.
Только теперь начинала понимать, какую непоправимую ошибку я совершила, выйдя замуж за Алекса. Неужели, его «БЫВШАЯ» права? Он – обыкновенный мужик. Меня ждет незавидное будущее с пьющим, опускающимся мужиком. «И ещё этот болван хочет детей. Как здорово, что я установила эспераль. Теперь у меня хотя бы не будет ненужных выродков от него». С этой «приятной» мыслью я заснула, прижатая необъятной потной тушей в прикроватный пыльный ковёр.
Как чудовищно ошибалась я в Алексе! С присущей ему русской упёртостью, Алекс всегда доводил желаемое до конца. Если он что-нибудь захочет, то обязательно добьется своего. Алекс хотел ребёнка.
А завтра у Алекса был выходной. Обычно в свой выходной Алекс валялся в постели до полудня, но в это утро он, вопреки своим привычкам, проснулся слишком рано. Ему надо было выяснить один вопрос. Пощупав мой лоб, он обнаружил, что он горячий. «Опять подстыла», - заключил про себя Алекс. Зачерпнув полную ладонь водки, он растёр мою потную грудь и, закутав в тёплый овечий плед, плотно накрыл одеялом.
Теперь можно приступать к делу, которое он давно хотел проверить. Искоса поглядывая боковым зрением «сплю ли я», он взял ключ из часов и тихо открыл шкаф, где хранились документы.
Заветный «Капитал» пылился всё там же. Алекс взял книгу и стал нервно перекидывать листы, ища сам не зная что. Все документы были на месте; на пол упало две стодолларовые купюры. Алекс поднял их и грустно посмотрел в лица «президентов», словно стараясь уловить малейшее различие в выражениях лиц. Вдруг, ему показалось, что Франклин как то странно улыбнулся ему и подмигнул глазом. Алекс поболтал головой и снова посмотрел на купюру. Ничего не было. Алекс взял бутылку и опрокинул остатки водки себе в рот. Головная боль мгновенно прошла, в глазах прояснилось. Наконец, он вспомнил, что искал. Алекс подскочил к тумбочке и стал выворачивать полки. Никаких противозачаточных таблеток или свечей не было. «Черт знает, что такое: мы занимаемся этим почти каждый день, а она до сих пор не беременна», - подумал Алекс и плюхнулся в кресло. –«Возможно, она блефует, но тогда почему…?» Внезапно в его голову пришла другая, но ещё более ужасающая мысль. Он вспомнил, что в Психоневрологических интернатах бытует практика, когда молодым пациенткам после аборта иногда сразу проводят кастрацию, чтобы , в свою очередь, предотвратить пополнение детских интернатов. «Конечно же, и этот мерзкий доктор Ханко, с которым она спала… Всё сходится! Вот почему у них до сих пор нет детей!» Алекс тяжело задумался, погрузив толстые пальцы в лохматую голову. Вдруг, его внимание привлекла небольшая розовая бумажка – медицинский полис. В опохмелившийся мозг Алекса ударила блестящая мысль. Он схватил мою медицинскую книжку и с каким-то самомазахистским наслаждением принялся читать, желая раскрыть все тайны своей жены.
Эта была старая, до мерзости потрепанная тетрадь, представлявшая собой склейку из нескольких общих тетрадей. Главу открывала запись о рахите, сделанная незадачливым педиатром. И хотя я в детстве я никогда не болела рахитом, эта надпись прочно портила начало моей биографии. «Что за х…нь? Малыш болел рахитом?», - удивился Алекс, посматривая на мою голову. Никого «рахита» он, естественно, не заметил. - «Пошли дальше», - Алекс сразу же отбросил кипу страниц, повествующих о бесконечных ОРЗ, прививках и прочей чуши, дальше тетрадь внезапно прерывалась, как внезапно прервалось моё детство. Потом следовала толстая тетрадь, сплошь исписанная плотными карябулами доктора Ханко, из которых ровным счетом ничего нельзя разобрать, кроме штампа психиатрической больницы и диагноза на нём – «острый маниакально-депрессивный психоз». Как и всякого нормального человека, его пугали маньяки, в особенности женского пола. «Неужели, его жена и в правду маньячка, и от неё можно ожидать всего, чего угодно?!» - подумал про себя он. Алекс с горечью прочел эти слова, но потом, вдруг, увидел внизу крохотную приписку той же рукой – «недееспособность не подтверждена». Это немного успокоило Алекса. Впрочем, теперь это мало его интересовало, то, что он искал нигде не было. Вдруг его внимание привлек маленький голубой листок, вклеенный в карту. Правда, буковки там были крохотульные, но Алекс всё же мог прочесть главные слова «Центр планирования семьи». - « Да, это то , что надо». - Худшие догадки Алекса подтвердились – нет, её не подвергали кастрации в дурдоме, как думал он раньше, но у нее стояла противозачаточная спираль, что было ненамного лучше. Противозачаточная спираль – почти приговор. У них не будет детей. Алекс взял листок и со злостью отодрал его вместе с тетрадным мясом. - «Вот оно что. Что ж, Малыш, я покажу тебе, как вставлять спирали в задницу и не хотеть рожать мне деток!». - Алекс злобно подошёл ко мне, но я уже спала. По лбу стекали крупные капли пота. Меня парило в теплом бараньем пледе. Сердитость мгновенно прошла, и ему почему-то даже стало жалко собственной жены- «Ладно, спи, Малыш, поговорим потом, когда поправишься». - Сегодня он не стал меня трогать.
Подойдя к зеркалу, он взъерошил густые еврейские локоны и опустил их на глаза.
-Ну что, Алексей Анатольевич, - обратился он сам к себе, - поздравляю, бабы снова обложили со всех сторон. Ты в полной жопе!
У него были причины так говорить. Алекс напился не просто так. Сегодня он снова встречался со своей Бывшей. Она снова требовала алименты. Уже по новому месту жительства - его собственной квартиры, из которой она же и выжила его. Грозилась судом. Когда Алекс спросил её о пожаре, она клялась, что ничего не знала ни о каком пожаре, и что ни она, ни её муж (как она называла своего любовника-директора) не имеют к этому никакого отношения. Возможно, это было и так. Просто городские власти таким образом «расчищали» территорию под строительство новой окружной дороги, потому что это был наиболее эффективный и дешёвый способ расчистки территорий от старых домов вместе с хозяевами. Как говорится: «На нет и суда нет». Что касается милиции – она давно вся куплена. И никто не станет плакать по поводу обнаружения в обгоревших развалинах пару-лишних обуглившихся трупиков бомжей.
Уже потом в газетах мы прочли, что точно так же «самовозгорелся» не один наш дом, а также несколько ветхих соседских строений, в которых ютилось с десяток эмигрантских семей из Таджикистана (кстати, строивших же эту дорогу). Официальной причиной было, якобы, то, что строительные бульдозеры случайно задели ветку газопровода, отчего и произошли серии самопроизвольных взрывов, якобы, «нежилых» домов. Однако, отговорка была хлипкой. В нашем доме, к примеру, вообще не было газопровода, а только газовые баллоны. Естественно, мы не получили и рубля компенсации, потому как старый дом Алекса считался расселённым.
Но все всё равно, несмотря на выяснившиеся обстоятельства пожара, встреча с бывшей женой произвела на Алекса тягостное впечатление. Эта алчная женщина, ловко игравшая на его отцовских чувствах к сыну, преследовала его, как кошмарный сон, который никак не мог закончиться. И эти последние двести долларов, что оставались у нас с Алексом должны были пойти на уплату алиментов.
Бедный Алекс, он не решался сказать мне об этом. А на службе деньги всё задерживали.
В этом году, в противовес прошлого, зима выдалась, как никогда бесснежной. Убирать было практически нечего. И Алекс трудился всего три дня в неделю, расчищая Троицкий мост. Вот почему он возвращался домой таким злым и раздражительным. Алекс любил поговаривать, что мужик без работы – это не мужик. И вот сама природа лишала его работы.
Я умоляла его продать диадему. Не умирать же с голоду, сидя на бриллиантах. Но Алекс с козлистой упёртостью говорил, что он, подобно русскому Сцеволе, скорее отрубит себе руку топором, чем за бесценок продаст такую бесценную вещицу.
-Эти брошка достанется нашей дочери, - любил поговаривать он, поглаживая свои толстый живот. Я понимала, что никакой дочери они не достанутся, потому что второй дочери у меня больше никогда не будет, однако боялась даже возражать моему суровому мужу.
Бедность и неустроенность начинали меня выводить. Мысль о собственном деле становилось все навязчивей. Я хотела, чтобы Алекс купил собственный автомобиль и занялся частным извозом. Однажды, не помню из-за чего, я сорвала. И, оскалив зубы, вывалила прямо в глаза Алексу:
-Не будет у нас никакой дочки, ПОТОМУ ЧТО У НАС СОВСЕМ НЕ БУДЕТ ДЕТЕЙ.
На что Алекс со злостью ответил:
-Это мы ещё посмотрим! – Что означали его слова – тогда в запале злости я не могла понять. Но, увы, через пять месяцев мне стал ясен их смысл.
Ссора вскоре забылась, как забывается буря в стакане воды. Не прошло и пяти минут, как Алекс стал мирным и ласковым, как большой лохматый медвежонок. По его блестящим глазам было ясно, что он что-то задумал.
Поздним вечером мы с Алексом, как ни в чем не бывало пили ароматный чай с малиной. Я не могла, даже предположить того, что задумал мой новый муж.
Вдруг, мне сильно захотелось спать. От горячих паров малины меня разморило так, что я, едва добравшись до постели, не раздеваясь, рухнула в постель, тут же забывшись крепким сном. Алекс как будто ждал этого. Взяв мобильный телефон, он набрал несколько цифр и произнёс одну единственную фразу:
-Готова!
Я уже не слышала, как в дверь тихо вошёл другой человек. Словно беспомощную тряпичную куклу Алекс бережно завернул меня в теплый овечий плед и поднял на руки.
-Нужно торопится, - сказал тот, другой человек. –Снотворное будет действовать не больше часа. – У дверей дома их уже ждала машина. В тягучем свете тусклого фонаря, болтавшегося на ветру, можно было разглядеть лицо того человека – это был он, тот самый дружок Алекса, который был свидетелем на нашей свадьбе…
Они ехали, сквозь снежную бурю, заметавшую следы их машины. Вскоре они подъехали к небольшому двухэтажному дому, на вывеске которой было ясно написано: «Женская консультация №7».
-Приехали, - сказал тот, другой человек. – У нас ещё сорок пять минут. Посмотри, нет ли во дворе кого –нибудь. Я не хочу, чтобы нас заметили со спящей женщиной на руках. Алекс поспешно выскочил из автомобиля и воровато огляделся. Было одиннадцать часов. Шел плотный мокрый снег. В такую погоду хороший хозяин не выпустит и собаку.
-Всё чисто. Можно идти. Только я вот сомневаюсь… ты уверен, что кто-нибудь случайно не остался в консультации?
-Брось, Лёшка, сегодня воскресенье, а по воскресеньям консультация не работает, даже вахтерша запирает ключами все двери и отдает их мне. Да не волнуйся ты так, я думаю всё пройдёт хорошо. – В глубине черной ненастной ночи загремели ключи, и тяжелая дверь спящего учереждения со скрипом отворилась. – Главное - не терять время. – Алекс поспешно вытащил закутанный сверток из машины и бросился с ним сквозь льющий снег в черный проем двери. Несколько струй талой воды, стекавших с крыши, попали на моё лицо, но Алекс даже не заметил этого.
В смотровом кабинете, огражденного со всех сторон глухими жалюзи, включился свет. Тусклый экран томографа нагревался медленно. Спящую усадили в страшное гинекологическое кресло, где глупым женщинам обычно делают аборты. Только теперь цель была совершенно другой. Доктор поспешно стал стягивать колготки.
-Она ничего не ела вечером? – спросил доктор.
-Нет, я проследил за этим. Целый день мы гуляли, а вечером я дал снотворное, и она сразу вырубилась, - чуствуя, что совершает преступление, бледнея ответил Алекс.
-Лёшка ты что, боишься?! - смеясь, произнёс доктор. – Это совершенно безболезненно. Это не операция, эспераль удаляют без наркоза. Ну, тебя, Лёшка, ты хочешь детей или нет в самом то деле?!
-Хочу, - вздохнув, тихо признался Алекс.
-Тогда оставь нас вдвоем.
-Прошу тебя, будь поаккуратнее с моей женой, я доверяю тебе самое ценное, что у меня есть. «Тогда ты действительно нищий», - усмехнулся про себя доктор, но не подал виду.
-Хорошо, я буду осторожен, - послышался голос моющего руки доктора. –Сколько их прошло через меня.
Побледневший Алекс вышел в коридор. Он чувствовал себя так, как будто его собирались дефлорировать в зад прямо в гинекологическом кресле, сразу после меня. Однако не прошло и десяти минут, как в дверях показался его приятель, который нёс спящую. Алекс чувствовал себя скверно, как чувствует себя человек, совершающий какое-то тайное преступление.
-И это все?
-Все. Я вытащил эту штуку. В первый день у неё может поболеть живот, как при менструации, но потом она даже забудет об этом, приняв за обыкновенный предменструальный синдром; через два дня начнутся менструации, и всё пройдёт. В первое время я бы рекомендовал воздержаться от секса на месяц, даже если она будет просить об этом,-это в интересах её же здоровья. А вот и эспираль. – Доктор протянул Алексу небольшой пакет в котором в плотном коконе кровавой слизи находилось что-то невнятное, похожее на ржавую булавку. Алекс принял и с омерзением положил в карман куртки склизкий предмет в замкнутом целлофановом пакетике. « И из-за этой глупости у нас не было детей», - с отвращением подумал Алекс. Я зашевелилась.
-Кажется, она просыпается, -прошептал доктор.
-Что делать?!
-Закрой ей глаза. –Алекс набросил полотенце на глаза. - Вот так. – Доктор взял несколько сонных капель и закапал мне их в уши. Моё тело вновь беспомощно обмякло в мускулистых руках Алекса.
Скрипучая дверь громко захлопнулась. Послышался хлоп машинных дверей, и старенькая Копейка с визгом рванула от ворот консультации.
Пробуждение было гаденьким. Мне снился какой- то странный невнятный сон, будто к нам не то приходил какой-то мужчина, не то, что Алекс выносил меня на улицу на руках. И снова больница во Флориде, где я лежала закованная в гипс и не могла пошевелится, а Грэг рассказывал мне русскую народную сказку. От всей этой чуши мутило и страшно раскалывалась голова. Алекс, как ни в чем ни бывало, сидел на кухне и пил малиновый чай. Почесывая взъерошенную голову, я вышла в своем махровом халате. Я попыталась было отхлебнуть немного варенья, но мне сразу же обрыдло от его сладковатого вкуса. Зажав рот руками, я бросилась в ванну, где меня тут же вытошнило над дурно пахнущим мужской мочой унитазом.
Только сейчас я заметила, что моя голова была почему-то мокрой, будто я попала под дождь. «Хм, что это за…?» - подумала я про себя, ощупывая пальцами слипшиеся волосы.
-Что с тобой, Малыш? – испуганно залепетал Алекс, поддерживая меня за подмышки.
-Ничего, сейчас пройдет, - успокоила я его. – Наверное, эти дела. Меня всегда тошнит в критические дни.
Взъерошенная, как мартовский воробей, я поплелась обратно в постель и, закрыв глаза, уснула под боком у «заботливого» Алекса, лечившего меня своими замысловатыми снадобьями и притираниями. Сегодня было воскресенье. Сегодня можно было поспать, но на завтра у меня была назначена громадина планов, осуществиться которым уже никогда не будет суждено.
Нищета убивала. То, что зарабатывал Алекс едва хватало, чтобы не умереть от голоду и хоть как-то свести концы с концами. Мы жили очень небогато. Я не желала быть мужу вечным ярмом на шее, и потому приняла твердое решение искать работу. Естественно, со «стажем» в Психоневрологическом интернате, в простонародье «пеньке», где я такое долгое время столь успешно осваивала «пристижную» профессию «Уборщик внутренних помещений», без трудовой книжки меня, естественно, никуда не брали. Сколько мук и унижений мне пришлось пройти, прежде, чем я смогла кое-как прибиться на грошовую должность технического переводчика в какой-то захудалой частной конторе под названием «ООО ТРИ ДЫРКИ», как фигурально называла я подобного рода частные фирмочки, словно мелкие вши, повсюду расплодившиеся в России.
Техперевод –пожалуй, слишком громко сказано. На самом же деле в мои обязанности входило перевод этикеток бесчисленных китайских товаров с малопонятного «китайского» английского на русский русский язык. Такая работа причиняла мне одни лишь моральные страдания, но за неё платили, а нам нужна была каждая копейка.
С момента моего замужества прошёл уже целый год. Я чувствовала, что с каждым днём рутина всё больше затягивает меня, как болото.
Алекса я по-прежнему не любила, как ни пыталась себе внушить обратное. Скорее, это была сила привычки. Я свыклась с ним, как быстро свыкаешься с вынужденным положением. Почему-то Алекс меня мало заботил. Я видела его только утром, когда он отправлялся расчищать улицы с метлой ( летом Алекс подрабатывал дворником), и когда возвращалась с работы, сожрав кастрюлю борща и основательно насосавшись пива у телевизора, мой благоверный уже вовсю храпел, отвернувшись к стене. Мы почти не видели друг друга.
…и когда возвращалась с работы, сожрав кастрюлю борща и основательно насосавшись пива у телевизора, мой благоверный уже вовсю храпел, отвернувшись к стене.
Не знаю, как при таком раскладе дел, у нас вообще мог получится ребёнок. Но, вопреки законам природы, он получился. Только я не знала об этом, уверенная в всемогуществе противозачаточной спирали, которой во мне уже не было.
Не знаю, как это случилось. Скорее всего, в один из нудных ноябрьских выходных, когда делать особенно нечего. В этот Всероссийский День Благодарения, точнее в День Согласия и Примирения, введенный в качестве альтернативы дню Революции и Неповиновения, делать, как всегда, было особенно нечего. Этот вынужденный выходной выводил нас из себя. Погода была как всегда отвратительная. Нельзя было отличить наступил день или всё ещё ночь, потому что день слился в одну тягучую непроглядную темноту. В такой мутный день легкий утренний секс является единственным утешением бессмысленности существования.
Это случилось утром, когда мы валялись в теплых подушках, не желая подниматься в холодную сырость нетопленного дома. Всё произошло экспромтом, так что я даже не придала этому нехитрому действу никого значения, разве что маленькой физической разминки, обычно заменяющюю лентяям утреннюю гимнастику. А между тем, с этого утра, для меня начиналась совсем другая жизнь. Точнее другая жизнь снова вторглась в мою жизнь. Пока мы мирно пыли чай, смотря в серую пустоту низких облаков, во мне снова зарождалась новая жизнь, о которой я даже не подозревала.
Я узнала о беременности спустя три месяца, когда начала бессовестно толстеть. Я была так уверена в своей спирали, что не могла допустить мысли о ребёнке. Что касается задержек, то они случались у меня и раньше ещё когда я жила с Грэгом во Флориде, тогда ещё по первой девчачьей глупости я несколько раз думала, что забеременела от Грэга, но всякий раз это оказывалось «ложной тревогой».
Так я думала и на этот раз. Никакой тошноты по утрам и прочих признаков беременности не было. Я просто наблюдала в большое зеркало, подвешенное у входа в прихожей, как день ото дня я все более дурнела собой, превращаясь в жирного Вини Пуха. Только тогда, когда месячные не наступили ТРИ РАЗА ПОДРЯД, я заподозрила неладное и тем же днем отправилась в гинекологическую клинику.
-Что ж, могу только поздравить вас. Вы беременны, - скучно объявил мне доктор сногсшибательную весть. Эти слова прозвучали, как гром средь ясного неба. У меня тут же чуть было не случился удар.
-Как же…?
-Ну, это вам яснее, как, - насмешливо намекнул доктор.
-Нет, вы не поняли меня, этого не может быть! Я не могу забеременеть, понимаете, у меня спираль! Противозачаточная спираль!
Я увидела, что медсестра и доктор, посмотрели на меня, как на умалишенную.
-О чем вы говорите, дама, какая спираль? У вас четвертый месяц, а вы говорите о какой-то там спирали.
-Но спираль. Она там…, - заикаясь, произнесла я.
-Нет там никакой спирали, - устало вздохнул доктор. Если вы хотите сделать аборт, то лучше так и скажите, я запишу вас. Пока не поздно, - он говорил это так банально, как будто речь шла об удалении испорченного зуба, А НЕ ОБ УБИЙСТВЕ ЖИВОГО МЛАДЕНЦА.
Услышав страшное слово «аборт», холод ужаса пробежал по моим лопаткам.
-Ирод, - почти автоматически сорвалось с моих губ.
-Что вы сказали?
-Как вы смели подумать, что я смогу убить своего ребёнка?!
-Послушайте, Мишина, это ваше дело. Хотите оставлять – оставляйте.
-Можно снимок?
-Чего?!
-Снимок моей доченьки. Я хочу забрать фотографию домой, чтобы сделать сюрприз мужу.
-Пожалуйста, только боюсь вас разочаровать, у вас будет мальчик.
-Мальчик? О это ещё лучше…- растерянно произнесла я, при этом чуть не плача не то от горя, не то от радости.
Получив снимки, я поспешила домой. Подальше от этого страшного заведения, где женщинам так запросто предлагают убивать своих нерожденных детей. Волна противоречивых чувств захватывала меня. Я ничего не могла понять. Произошедшее казалось невероятным. Какой-то злой и нелепой шуткой. Мне просто хотелось крепко зажмурится, а потом резко открыть глаза, чтобы убедиться, что эта больница, экран эндоскопа, маленькое бьющееся тельце ребёнка - всего лишь абстрактная иллюзия, снова повторяющийся ночной кошмар, но нет, я держала фотографию своего малыша, чьё крохотное сердечко билось у меня под грудью. Как могла исчезнуть пластмассовая спираль сама по себе? Не могла же она рассосаться сама по себе? Значит, её оттуда удалили. Но как?! Когда?! Одно я знала наверняка – косвенно или напрямую к этому точно был причастен мой Алекс.
Я была подавлена. Я ничего не соображала. Нужно было отнести переводы в контору, но мне было совсем не до этого. Естественно, в таком состоянии ни о какой работе я не могло идти и речи. Сев на мокрую от талого снега скамейку, я обхватила шумящую голову руками. Немного придя, я снова посмотрела на снимки. Да, точно, мальчик, голова, ручки, ножки, плечик – получился человечек. Устав разглядывать, я хотела положить снимки в медицинскую карту, когда вдруг заметила, что на месте вклеенного листка об установки противозачаточной спирали зияет дырка. Я сразу поняла, что Алекс прочел мою карту. «Негодяй! Мерзавец!»
«Стоп, хватит психовать, что вышло, то вышло. Видно такова моя судьба. Значит, буду рожать второго ребёнка. Сегодня я устрою мужу судный день и выясню всё». Я поднялась со скамьи и поплелась домой. Сегодня вечером я собиралась дождаться Алекса.
Он пришёл как всегда поздно. На этот раз я не спала, а ждала его на кухне. Алекса преизрядно это удивило, когда включив свет, он обнаружил меня сидящей за кухонном столом. Я сразу решила перейти к делу. Выложив на стол снимки, я вручила их мужу.
-На, полюбуйся!
-Что это? – уставший Алекс никак не мог понять, что было изображено на фотографии.
-Не что, а кто! Знакомься, Алекс, это наш сын. Можешь радоваться – я беременна. Что, молчишь, ты не хочешь сказать мне кое-что?
-Боже мой!- Алекс радостно схватился за лоб. –У меня будет мальчик!
-Признайся, это твоих рук дело? - прервала я его восторг.
-Ну, скажем так, не совсем чтобы рук…но…
-Прекрати смеяться, Алекс, мне совсем не до шуток. Это ты вытащил противозачаточную спираль?
-Какую спираль? – строя из себя дурачка, недоуменно спросил Алекс. Этот ответ я и ожидала услышать. В этот момент мой бородатый врун до боли напомнил мне доктора Ханко со своим «методом отрицания действительного». Мне хотелось вцепиться в его щетинистое лицо и разорвать его ногтями до крови.
-Послушай, Алекс, не дури, говори честно! Это ты вынул спираль, чтобы я забеременела?! – я уже начинала терять терпение.
-Хорошо, я скажу. Да, это сделал я! –наконец, словно сделав мне одолжение, неохотно признался он.
-Как?!
-Точнее не я, а мой друг -гинеколог. Помнишь, я говорил, что нам может понадобиться гинеколог, вот он и понадобился.
-Но почему я не…Когда?!
-Ты крепко спала, Малыш. Да, в тот вечер, когда мы вернулись с лыжной прогулки, я подсыпал тебе снотворного в чай и отвёз в клинику, чтобы тебе вынули эту проклятую штуку, которая мешала нашему счастью. Я сделал это против твоей воли, чтобы снова иметь детей. Я хочу иметь своих детей, понимашь?! Я хочу иметь настоящую семью!
-Но почему ты нормально не поговорил со мной об этом?! Почему, Алекс?! Зачем надо было лгать?! Подсовывать какую-то дуру, как тогда, когда ты лишил меня девственности! – чуть не плача, закричала я.
-Я знаю, после всего, что тебе пришлось пережить, ты бы никогда не согласилась снова заиметь детей. Понимаешь, Малыш, нам обоим уже за тридцать, мы уже не так молоды, чтобы так, впустую, расходовать время! Нам нужен этот ребёнок, сейчас, иначе завтра уже будет поздно!
-О, как это чудовищно! Я не ожидала от тебя такого, а ты не изменился с тех пор Алекс!
-Ладно, Малыш, не горюй все будет хорошо.
-Хорошо?! Не горюй, говоришь?!- чуть не плача, заорала я. – Как ты можешь говорить «хорошо», подлый бесстыжец. А знаешь ли ты, болван, как я рожала Руби, тогда, в том в тропическом аду Коста-Рики?! Я чуть было реально не отдала концы! Знаешь ли ты, как это больно рожать?! Многие женщины забывают, но я до сих пор помню этот кошмар под названием роды!… - от злости меня затрясло изнутри, а руки сжались в кулаки.
-Тише, Малыш, тебе нельзя сейчас волноваться.
-Нельзя волноваться! Верно, Алекс, теперь слишком поздно волноваться! Это нужно было делать, когда я только выходила за тебя замуж! – не выдержав эмоций, я громко разревелась.
-Хватит, довольно истерик! Кончай мокнуть, как дура! Радоваться надо!У меня будет сын, мой сын! Это же чудесно!
-А ты в этом уверен?! -оскалив зубы в наглой усмешке, выпалила я. – Ты не когда не думал, что я не зря установила эспераль. Может быть, я – сука, Алекс, грязная вседоступная проститутка. Пока ты мел свои грёбанные улицы, я трахалась с кем не попадя. Не даром же у меня было два любовника –Губернатор и Ханко. - После таких слов я ожидала, что Алекс размахнётся и ударит меня в лицо. Отчаяние и злость охватили меня, мне хотелось, чтобы Алекс убил меня вместе с этим проклятым маленьким паразитиком, что поселился у меня внутри и сосал мои силы и здоровье. Одного удара его руки было бы достаточно, чтобы убить меня, но Алекс только повернулся и спокойно произнёс:
-Не болтай ерунды. Давай спать, - безразлично ответил он, отвернувшись носом в ковёр.
Отчаяние и злоба оставили меня. Уставшая, я опустилась на кровать и обхватила голову руками, уставившись в единственную точку пола, где из трещины тщетно пытался протиснуться усатой головой таракан. Это отчаянное притискивание напоминало мне роды. Одним ударом тапка я прекратила его страдания.
Глава сто семьдесят четвёртая
Утро
Утром я как ни в чем не бывало встала до рассвета. На кухне горел свет. Алекс был дома, он сидел за кухонным столом и внимательно рассматривал снимки нашего сына.
-Мальчик?
-Да, мальчик, - устало отхлебывая кофе, ответила я.
-А это его…
-Нет, Алекс, это его рука, – улыбаясь пояснила я, отбирая снимки.
-Жаль, что теперь придётся всё отменить, а у меня для тебя был сюрприз на день рождения.
-Какой сюрприз? – уже начала бояться я.
-Вот это. – Он выложил передо мной две глянцевые бумажки. Это были путёвки в Сочинский санаторий. Я взвизгнула от восторга:
-Едем!
-А как же твоя беременность?
-Одно не отменяет другое. Мне рожать в начале августа, а путёвка на июнь. Мне все равно где волочить свое пузо: там или тут. И потом, я думаю, нашуму мальчику будет куда полезнее дышать морским воздухом, чем Питерской вонью. Но, Алекс, откуда у тебя де…?
-Я продал изумрудный перстень губернатора. Мне он совсем ни к чему, да и тебе, я вижу, тоже никогда не нравился. Я же там не какой-нибудь мафиози, чтобы носить перстни на руках. А тебе нужна разрядка, Малыш. Ты очень устала от всего.
-Ты всё правильно сделал, Алекс, после родов мне вряд ли удастся отдохнуть. Мой заботливый Медвежонок, какой же ты молодчина! –обрадовавшись, я прыгнула, и повисла я у мужа на шее.
-Осторожнее, ты, егоза, тебе сейчас нельзя прыгать.
-Пустяки, я никогда не чувствовала себя лучше. Что ж, Алекс придётся нам принять все, как данность. Месяца через два у меня начнёт выпирать пузо, через три, как только заметят животик, меня выпрут с работы, как последнюю Савраску…
- Я думаю, что тебе лучше уйти самой и не унижаться перед этими ублюдками. Я в состоянии обеспечить, чтобы моя беременная жена не работала. И потом, в марте в городе полно заразы, я не хочу, чтобы ты рисковала своим здоровьем и здоровьем нашего будущего ребёнка.
-Ты уверен, Алекс?
-Возьму вторую работу, а ты пока отдыхай, гуляй по парку…Дыши воздухом, наконец!
-О, я буду считать дни до твоего отпуска, когда мы поедем к морю! Я не купалась целую вечность!
-Но ты уверена в своём здоровье, Малыш?
-О чём ты говоришь, Алекс. Я поднималась на вулкан Ирасу вместе с Руби под сердцем. Правда сказать, толку в этом было не особенно много: я проблевала всю дорогу от подножия до вершины, но это стоило того! Чтобы увидеть всю эту красоту, я сделала бы это ещё раз, пусть бы даже меня выворачивало наизнанку от токсикоза! Алекс, не дрейфь! – засмеялась я, вороша пышную шевелюру Алекса. - Со мной ничего не случится. Я скорее подохну здесь от этой грёбанной вечноменяющейся питерской погоды, чем там, под нежным Сочинским солнышком. Я так долго жарилась в тропиках, что теперь легко могу снова привыкнуть к ним.
-Эх, ты, тропиканочка ты моя, - улыбнулся Алекс, поглаживая мой уже увеличившийся живот теплой широкой ладонью.
Так началась новая жизнь. Едва мальчик услышал о своём обнаружении, он стал расти с удвоенной силой, жадно захватывая пространство внутри меня Вскоре на меня уже ничего не налезало. Пришлось отправится в специализированный магазин для беременных, чтобы купить себе подходящую одежду. Беременность протекала нормально, без токсикозов и психических срывов, которыми в изобилии снабжала меня когда-то Руби. Мне просто всё время хотелось есть, есть и есть. Чтобы не превратиться в шар, мне приходилось сдерживать аппетит нагуливая километры по весеннему парку, так что к концу беременности я почти превратилась в профессионала, если не по спортивному плаванию, как это было с Руби, то по спортивной ходьбе и могла за день выдуть несколько километров кряду. Но это бесполезное, на первый взгляд, занятие, было единственным способом держать себя хоть в какой-то форме.
К лету у меня уже был довольно увесистый животик. Однако, это не остановило меня от поездки.
Россия, Сочи
О, каким прекрасным казалось мне море, после стольких лет беспросветного ада! Больно ломая ступни об твердую каменную гальку, я зашла в море, набрала горсть душистой соленой воды и тихо вылила себе на голову. Больше мне ничего не надо! Я сразу вспомнила Флориду. Как была я счастлива тогда! Как не дорожила я тогда своим счастьем!
И теперь, погружаясь в леденящие воды утреннего моря, я думала о теплом Мексиканском заливе, где мы с Грэгом, взявшись за руки, весело гуляли босые по нежному белому песку бесконечной отмели, омываемые теплыми волнами. Эта картина вновь и вновь вставала передо мной. «Грэг! Грэг! Где ты?!» - Я погрузила лицо в крепкую соленую воду. Шум моря бурлящими брызгами отдавался в моих ушах. Его лицо словно живое смотрело на меня. «Лили…», - отозвалось из моря. Я слышу голос Грэга!-«Сейчас я подниму голову из воды и, как в той песне, милый будет рядом. Мой Грэг!» Я почувствовала, как чьи то крепкие пальцы больно вцепились в ключицу. -«Это он, мой Грэг!».
-Ты чего обалдела?! – закричал на меня Алекс. От его грубого голоса над ухом я вздрогнула. Упоительная иллюзия мгновенно рассеялась, сменившись неприглядной реальностью. – Теперь задумала утопиться, да?! – он с силой тряхнул меня за плечи и поставил перед собой, словно куклу.
Я стояла, потупившись, глупо смотрела на Алекса, ничего не отвечая. Мои глаза заволокли горькие слёзы. Теперь, когда я поняла, что Грэга нет со мной, мне было всё равно топиться или нет. Мокрые волосы висели сосульками, а глаза противно ела солёная морская вода. Наверное, в этот момент у меня был жалкий вид, так что, даже мой строгий муж Алекс, сжалился надо мной.
-Идём в номер, горе моё, - ласково ответил он, поглаживая огромной лапой по моей мокрой голове.
Вскоре шум дождя упруго забарабанил по немытым стёклам дешёвенького гостиничного номера. «Стоило ехать на юг, чтобы снова попасть в дождь?» - грустно подумала я, глядя на стекавшие по пыльному стеклу капли. В такую погоду всегда хочется спать, а в моём положении тем более. Нежно обхватив тугой живот руками, я легла на бок и вскоре уснула, убаюканная мерным постукиванием дождя.
Мне снился всё тот же невнятный тягучий сон. Все тот же нудный пищащий москит бьется в мокрое от дождя стекло. Мы с Грегги снова в Коста-Рике. Душные банановые джунгли обволакивают душистым теплом. Грэг снова со мной. Он жив. Он не умер. Уставший от опасной дороги, опустив голову на руль, он всего лишь спит. На заднем сиденье Руби. Я вижу её улыбающеюся детскую мордашку. Я снова беременна. «Что, опять тот же кошмар с котенком?! Сколько уже раз во сне меня подставляли с этим проклятым котенком! Нет, мне совсем не страшно! Ведь рядом со мной мой Грэг! И не важно, что он умер, и я почти забыла его лицо. Главное, что он опять со мной».
-Вот видишь, Руби, скоро у тебя будет маленький братик, - улыбаясь, говорю я то ли дочери, то ли Грэгу. – Как ты и хотела. - Я чувствую, как «братик» толкает меня изнутри, и просыпаюсь…
США, Флорида, Орландо, Государственная Исправительная Тюрьма Коулман
Глава сто семьдесят пятая
«За стеклом» Коулмана
Заключённый номер один уже крепко спал. После работы мышцы противно ныли. Перед глазами стояла трава, трава, трава, бесконечная трава, расплывающаяся в причудливые сизовато-лиловые шары.
Вот уже который год узников Коулмана вывозили на каторжные работы по прополке картофеля. Душная сорокоградусная жара, невыносимо жалящие мухи, не дающие ни секунды покоя, тяжелый железный радиоошейник, нагревающийся почти до раскаленного состояния, и это ещё не все пытки, которым подвергались заключенные.
Но только тех, кого брали на прополку картофеля, считались … счастливчиками. Такую привилегированную работу давали не каждому «пожизненнику», её нужно было ещё заслужить примерным поведением. Была и другая, поистине каторжная работа, – рытье ирригационных каналов. Каждую зиму миллионы заключенных сгонялись во Флориду на каторжные работы со всех тюрем Штатов, чтобы заново возродить ту единственную существовавшую в истории человечества Тропическую Цивилизацию из топи болот, поглотивших её после катастрофы.
Как известно, после сокрушительного землетрясения, всколыхнувшего хлипкое костровое основание Солнечного Полуострова и вызвавшего разрушительную волну Цунами, ирригационная система Флориды, некогда представляющая собой целую сеть рукотворных осушающих каналов и дамб, была непоправимо нарушена, точнее смыта волной в Мексиканский залив, образовав великие и непроходимые илистые отмели. И великий Властитель Вод – могучее озеро Окичоби*, не преминув воспользоваться обрушившимися дамбами, затопил добрую половину центральной части полуострова непроходимыми болотами, которые нужно было срочно осушить, чтобы, восстановив кровеносную систему Флориды, на Солнечном Полуострове вновь возродилась жизнь.
Рытье ирригационных каналов –адская работа. Стоя по колено в жидкой холодной грязи, несчастные каторжники должны были вручную, лопатами вгрызаться в едкую, дышащую ядовитыми испарениями почву. Едкий щёлок ржавой болотной почвы немилосердно разъедал ноги, даже сквозь толстые резиновые сапоги, так что на коже ног заключенных образовывались незаживающие саднящие язвы. Скрипучая, неподъемная тачка с землёй, до боли выворачивающая плечо… Прибавьте к этому нечеловеческую пятидесятиградусную жару, царящую в гнилых внутренностях строящегося канала, и вы поймете в каких нечеловеческих условиях трудились Флоридские каторжники, почти вручную рывшие в непроходимых для техники болотах бесчисленные ирригационные каналы. Миллионы и миллионы копошащихся в земле заключенных, сосланных сюда со всей Америки, миллионы человеко-муравьев, въедавшуюся в болотную плоть полузатопленной Флориды,… -всё было точно так же, как на строительстве Беломор-Канала в «лучшие» времена «Архипелага - ГУЛага», с той лишь разницей, что этот человеческий рукотворный ад, в отличие от холодных просторов России, был действительно жарким…Многие заключенные не выдерживали этого ада и умирали от измождения и болезней. Но что стоили жалкие жизни каких-нибудь тысячи других заключенных, по сравнению с возрождением великой Флориды –любимого всеамериканского курорта, когда весь народ Америки( - эти вечно страдающие гиперамбициями невзрослеющие дети), любой ценой хотел вернуть себе свою любимую игрушку!
Чтобы обеспечить чистой пресной водой весь полуостров, нужно было в кратчайшие сроки восстановить ту водоносную систему бесчисленных ирригационных каналов, что создавалось многими поколениями жителей Флориды за несколько сот лет её колонизации цивилизованными предприимчивыми американцами …. И Коди Барио не жалел для этой цели ничего и никого…
По сравнением с рытьем ирригационных каналов, прополка картофеля показалась бы вам приятной прогулкой на природе. Эти «счастливчики» могли выезжать из тюрьмы «на природу», видеть идущие по небу облака, траву и деревья, дышать свежим воздухом. Прополку картофеля препоручали только привилегированным заключенным, которые отмечались особым примерным поведением в тюрьме, и Грэг, несмотря на «неприятный» инцидент с невинно утопл;нными в тюремной параше кошачьеми младенцами, как брат губернатора, был среди них.
И не только…Он действительно заслужил эту работу. За шесть лет, что Грэг провёл в тюрьме, он выучил русский язык и теперь мог свободно переводить сложные тексты. Он уже перевёл пару толстенных аптечных сборников по лекарственным травам Америки. Уже готовился третий. Его переводы оценили в университете Лос-Анджелеса и назначили Грэга заштатным переводчиком. Но, всё равно, - это был труд заключенного, а не свободного человека. Пусть даже интеллектуальным… Грэг был рабом.
Перед глазами несчастного проплывали самые счастливые моменты его жизни, которых уже не вернуть. Во сне он видел свою маленькую дочку, свою жену, которая была прекрасна, как в первый день встречи. Днём он был заключённым. Ночь же принадлежала ему.
Лишь во сне он был по-прежнему свободен. Во сне он предавался самым дерзким фантазиям, и эти фантазии сводились только к одному – к свободе. Ночью он был свободен и жил своей жизнью рядом со своей семьёй.
Грэг снова ощутил её легкое дыхание рядом с собой. Её мягкие, словно пух, золотые волосы приятно ласкали его лицо и обнаженную грудь.
-Лили, малютка Лили, - он с наслаждением гладил волосы и целовал её нежную, как лотос кожу. В этот момент Грэг почувствовал, как его член напрягся, отдавая приятным щекочущим теплом внизу живота. – О, детка, иди же ко мне! Скорее!– Повинуясь ему, она присела своим мягким широким задом на его колени, Грэг готов уже был войти в её теплое влажное лоно, как вдруг она повернула к нему голову. Вместо лица на него смотрела большая кошачья морда, которая мяукнула насколько раз. Грэг с ужасом отпрянул и…проснулся. Но кошмар не прекратился. Он слышал душераздирающее мяуканье. Это кричала его Лили – беленькая кошечка, чьих братьев и сестёр он так безжалостно утопил в параше. Это был неистовый душераздирающий крик умирающего животного. Она взывала о помощи!
-Лили, моя Лили! - Грэг вскочил и с размаху ударился головой об дверной косяк – в темноте ничего не было видно. Грэг зажёг лампочку и вдруг с ужасом увидел, что его белая кошечка Лили –единственное близкое ему существо за все эти страшные семь тюремных лет, была повешена за решётки его камеры. Шея была свернута набок, а из раскрытой пасти между зубов беспомощно торчал лиловый язык. Грэг бросился спасать кошку, но поздно, он увидел, что глаза животного застекленели . Она уже не подавала признаков жизни. Пушистое тельце беспомощно обмякло в его руках. Она была мертва!
-О-о-о-о, н-е-е-ет, моя Лили! - зарыдал Грэг, погружая лицо в ещё тёплый комок меха.
- Лили, о, детка, иди ко мне. Ты извращенец Гарт, ты знаешь это?! - послышался отвратительный смех в соседней камере. –Всё, сдохла твоя, Лили. Там та-та- там!
-Подонок! Мерзавец! Ублюдок! - чуть не плача закричал Грэг, бросаясь на стену соседней камеры.
-Да, Чокнутый Профессор, это я убил твою Лили. Мне просто надоело слушать, как ты трахаешься там со своей драной киской.
Из камеры заключенного номер один донёсся нечеловеческий вопль, от которого сотряслись стены тюрьмы. Все заключённые как один проснулись, и тихо перешептывались, не успев ничего толком сообразить.
-Эй вы там, ублюдки, что там у вас происходит?! – вдалеке послышались тяжёлые шаги надзирателя, позвякивающего связкой ключей.
-Ничего, просто у нашего Профессора издохла его любимая белая кошечка, - пояснил чей-то насмешливый голос.
- Да упокоится она с миром, - передразнивая сектантство Грэга, с ёрной печалью произнёс Мэрки, тот самый 678 номер, что вопреки всяких здравых арифметических счётов граничил с заключенным номер один, и тот самый малый, что приманил кошечку вкусными объедками, а потом затянул на её пушистой шейке тугую петлю.
Загремели замки. Надзиратель вошёл в камеру и застал Грэга в полусогнувшемся положении, словно у него болел живот. Он молился, тыркаясь лицом в мертвый комок шерсти.
Надзиратель знал об особом статусе заключенного Гарта (любому другому за такую внеплановую побудку полагалось бы неделя карцера), и потому не стал раздувать скандал, а просто взял дохлую кошку за хвост, и, болтая ей как тряпкой, спокойно вышел из камеры, оставив убитого горем безумца лежать на холодном каменном полу его камеры.
Уткнувшись в грязный холодный пол, Грэг до боли сжал кулаки. Он ненавидел Мэрки больше всего на свете, как будто в нём сосредоточилось все зло мира, он готов был перегрызть его черную толстую шею зубами…если бы он только мог добраться до неё.
-Я убью тебя, Мэрки, слышишь, я убью тебя, - тихо прошептал безумец, обливая грязный бетонный пол горячими слезами. В ответ в его ушах раздавался лишь грубый негритянский смех, хотя Мэрки давным-давно уже сладко спал, довольный собой и кровавой шуткой, которую ему удалось провернуть с Профессором.
Грэг не прощал обид. Месть Чокнутого Профессора не заставила себя долго ждать, не даром же его за непредсказуемость называли чокнутым. На следующее утро, как только заключенные спустились в столовую, Грэг, внезапно выхватив с раздаточного подноса кухонный нож, бросился на сидящего за столом Мерки и со всей силой ударил его в пах. Грэг промазал. Удар пришёлся противнику в бедро. Мэрки взвыл, словно раненный зверь. К счастью, нож оказался тупым и только слегка полоснул Мерки по бедру. Боль вселила в Мерки ярость, он приподнялся и со всего маху ударил Грэга в лицо. Грэг упал, но тут же вскочив, с новой яростью набросился на Мерки. И, хотя силы были не равны –маленький Грэг в несколько раз уступал в силе хоть и не рослому, но довольно полному Мерки, поединок было нельзя предугадать, с какой яростью атаковал его Грэг. Противники, вцепившись в друг друга, покатились в отчаянной схватке по полу. Драка была не на жизнь а на смерть.
Послышались восторженные крики и возгласы. Вокруг дерущихся тут же образовался круг. Население тюрьмы сразу же разбилось на два лагеря– белых – тех кто «болел» за Грэга Гарта и «черных», тех, кто «болел» за Томаса Мерки. Каждый болел за своего, и отчаянно хотел победы своего кандидата, как будто исход их поединка мог в одночасье разрешить все расовые противоречия тюрьмы Коулмана.
-Давай, давай, Мерки, надери его белую задницу!
-Грэг, Грэг, давай, врежь этому нигеру по его вонючему черному члену!
Послышались свистки. Это надзиратели, расталкивая возбужденное скопище ударами резиновых дубинок, протискивались к дерущимся. Каково же было удивление, когда они обнаружили среди дерущихся Гарта и Мерки – эти два заключенных считались в тюрьме одними из самых примерных.
Увы, они успели лишь в самый последний момент. Как ни отчаянно дрался Грэг, Мерки все равно оказался сильнее. Одним ударом в челюсть он повалил Грэга на спину. Грэг увидел, как над ним сверкнул нож. Инстинктивно Грэг попытался как-то увернутся от удара, но сильная рука крепко пригвоздила его к полу. Грэг понял – это конец. Его последней мыслью была мысль о жене. Он больше никогда не увидит свою Лили. «Как глупо умирать», -подумал он.
Вдруг к изумлению Грэга он увидел, как нож выскользнул из рук Мерки. Он схватился за шею и, катаясь по полу, затрясся в диких конвульсиях. Грэг понял – Мерки ударили экванайзером – маленьким электрическим прибором, вмонтированным в тяжелый железный ошейник каждого заключённого. Дикая боль пронзала всё его тело. Изо рта выступила пена, а глаза готовы были выскочить наружу. От непроизвольных сокращений мышц под ним образовалась небольшая лужица мочи.
Грэг тоже ждал удара, но удара не последовало. Вместо этого два рослых охранника подхватили его под плечи и потащили в карцер. Больше его никто не трогал.
В темном холодном безмолвии карцера безумец начал приходить в себя. Он до сих пор не мог понять, за что напал на Мерки. Только теперь Грэг с ужасом начал вспоминать, что это он сам задушил свою Лили. Преступление всплывало в малейших подробностях, словно перед ним прокручивали кошмарный диафильм. Да, да, когда мерзкая кошачья морда повернулась к нему, он схватил её за горло и стал душить ладонью! Он вдруг явственно ощутил мерзкий визг умирающей кошки и хруст ломаемой тонкой и теплой кошачьей шейки. Тогда кто разговаривал с ним голосом Мерки? Кто назвал его извращенцем? В последнее время Грэг часто слышал голоса, которые приказывали ему, наставляли его, утешали его…унижали его. Эти голоса, звучавшие в его голове, приходили так внезапно и всегда разговаривали с ним голосами знакомых людей, так что Грэг иногда не мог различить разговаривает он с кем-то или же с сам собой, и где реальность.
И в этот раз голос Мерки приказал ему повесить кошку, как это делалось в средневековье с ведьмами и колдунами…Он так и сказал – «в средневековье». Почему, «в средневековье» – Грэг никак не мог понять.
-Эй, это ты там, Профессор? – Грэг услышал голос Мерки, доносившийся из темноты. Грэг сел на колени и изо всех сил зажал уши ладонями.
-Нет, я не хочу слышать тебя, тебя нет!
-Я то как раз есть! – возразил голос из темноты. В следующую секунду Грэг почувствовал как кто-то больно схватил его за голову, и начал отчаянно трясти.–Что на тебя нашло, белый придурок, мать твою?! Ты понимаешь что ты наделал?! Из-за –тебя меня чуть не убили Большие Джоны*! Я не убивал твою грёбанную кошку, ты можешь понять это?! Ты сам убил её, сам! Я проснулся, когда ты уже душил бедную скотину. А потом чуть было не зарезал меня, обвиняя в убийстве своей долбанной Лили! Что с тобой, Профессор?! Ты же всегда был нормальным парнем, хоть и необщительным..
-Убей меня, Мерке, - спокойно ответил Грэг. –Я перестаю быть человеком. Я схожу с ума. Я – безумец!
-Убить?! Да, иди ты на х..н, Гарт! – раздражённо вскричал Мерке, отталкивая от себя Грэга, - они только этого и ждут, чтобы я убил тебя, и мне набавили новый срок. Для этого они нас сюда и посадили в качестве тюремного мяса. Чтобы мы перерезали друг другу глотки…
-Прости меня, Мерке, я не знаю что нашло на меня! Я не хотел причинить тебе вред, ведь ты единственный, кого я тут знаю тут! Я схожу с ума, Томми! Эти голоса в моей башке, это они заставляют делать все эти жуткие вещи. Я теряю контроль над собой, я сумасшедший. Мерке, дружище, прошу, убей меня, не оставляй меня жить в таком состоянии! Убей, пожалуйста! – в камере послышались горькие рыдания безумца.
-Т-с-с-с, тише ты, Гарт, они всё слышат, - Мерке нежно придвинул всхлипывающую от плача голову Грэга, к себе, - тише, я знаю, они следят за нами, и поэтому мы должны говорить шёпотом.
-Кто?
- Большие Джоны…Разве ты ещё не понял? Они всё слышат. Это шоу у них называется «за стеклом». Я что-то слыхал об этом. Двое чуваков, которые готовы были перегрызть друг другу горло, сажаются в одну тёмную камеру карцера, и надзиратели ждут, пока один из них не убьет другого.
-Прямо, как гладиаторов?
-Что-то вроде того, - вздохнул Мерке. – Но мы же не доставим этим ублюдкам такого удовольствия? Правда, Гарти? Вот они, что у нас получат! -смеющийся безумным смехом Мерки показал средний палец в тёмную пустоту.
-Послушай, Томми, а ты, кажется, не менее сумасшедший, чем я.
-Пятнадцать лет Коулмана сведут кого угодно с ума, - насмешливо прошептал Мерке.- Когда-то я был конченным наркоманом. Я сидел на героине. Однажды, когда мне была нужна доза, я решил обчистить бензоколонку и расстрелял шесть человек за какие то две тысячи долларов, что я нашёл в кассе. Меня осудили на восемьдесят лет, так что я навряд ли когда либо выйду отсюда живым, правда если реально не допру до ста, -снова захохотал Мерке.
-Надо же, а я убил всего двух подонков, но меня осудили на двести лет тюрьмы – э-э-э, это выходит в два с половиной раза больше, чем у тебя. Мать твою, Мерке, где справедливость, чувак? – грустно вздохнул Грэг, толкая Мерке в плечо.
- Стало быть тебе дали сто лет за каждого убитого, а мне всего …, - Мерки, как и все негры, был не очень то силён в математике.
-Тринадцать и три десятых лет, - задыхаясь от смеха дополнил Грэг. –Видишь, Мерке, по сравнению со мной ты счастливчик, за одного ты уже точно отсидел. – От отчаянного веселья оба неистово расхохотались диким смехом.
Между тем Мерке оказался прав. В тесной видеорубке тюрьмы Коулман собралась целая компания надзирателей. Ставки были сделаны, и все с нетерпением ждали развязки. Однако, поведение заключенных перекроило все их планы.
-Ну, что там?
-Поверить не могу, несколько минут назад эти ребята готовы были перерезать друг другу глотки, а теперь сидят, обнявшись, словно педики у Горбатой Горы*.
-Дай посмотреть; точно, мать твою, похоже они сговорились.
-Вау! Мать вашу в задницу! – послышалось грубое Американское восклицание. – Ребята, смотрите, Мэрки раскусил нас, он показывает нам палец!
-Всё, шоу не будет, - довольно сказал тот, кто поставил на «зеро».
-О чём они говорят? – главный надзиратель тюрьмы усилил звук, и вдруг тишину рубки ворвался истерический хохот Гарта и Мерке.
-Невероятно, они ржут! Им там весело!
-Да, эти парни, похоже, издеваются над нами!
-Давайте, запустим туда щекочущий газ, посмотрим, как они захохочут тогда!
В дверь неожиданно вошел начальник тюрьмы Маунд, все мгновенно вскочили и вытянулись во фронт.
-Что здесь происходит? – суровым голосом спросил он. Увидев на экране двух заключенных, сидящих в «бутылке», как называлась стеклянная камера пыток, он сразу же узнал в одном из них Грэга. Его лицо побледнело, как полотно, а круглые очки сползли на острый нос.
-Немедленно, освободить!!! – бледнея и задыхаясь от злобы заорал он, так что стены тюрьмы Коулман затряслись.
В этот день все надзиратели, участвующие в споре проиграли свою работу, а два заключенных так весело проведших время в пыточной камере вернулись на свои места. С тех пор Гарт и Маунд из врагов превратились в неразлучных друзей. Их так и называли «Белый и Черный» брат, даже, несмотря на то, что Грэг был цветным.
Глава сто семьдесят шестая
Побег или На свободу крокодильем брасом
Да, вот так бывает в нашей жизни. Иногда, чтобы вот так взять и подружиться с человеком, нужно сначала хорошенько, по-настоящему возненавидеть его, только для того, чтобы потом открыть в нем верного друга и товарища, каким стал для Грэга «миролюбивый» толстячок Мерки. С этого дня белый и черный брат были неразлучны, как сиамские близнецы. Казалось, что даже в этой страшной тюрьме ничто не могло разлучить этот союз двух столь разных людей. Каждый должен иметь друга, даже в таком месте, как тюрьма…Их так и называли белый и черный брат…навсегда!
Начальник тюрьмы сквозь пальцы смотрел на этот слишком уж тесный дуумвират Гарта и Мерке. Маунд не хотел иметь лишний раз дело с ребятами из ФБР.
Вот уже третий год несчастных заключенных посылали на полевые работы в Центральную Флориду, в район Великих Болот, как с горькой иронией называли это место сами заключенные.
Этот, когда-то богом забытый район Флориды, до великой катастрофы представляющий собой пейзаж из непроходимых лесов и болот, кишащих аллигаторами и змеями, зажатый между двумя озерами с самоговорящими названиями «Озеро Аллигаторов» и «Озеро Живых дубов», теперь представлял бесконечную вереницу обработанных сельскохозяйственных полей.
Каторжным трудом тысяч заключенных, сгоняемых сюда со всех тюрем США когда-то бесплодные болота были превращены в плодородную житницу, где выращивали различные культуры – всё то, что хоть как-то могло обеспечить голодающее население разоренного побережья. Здесь, в этой непроглядной глуши некогда заповедной Флориды, располагались обширные поля кукурузы и картофеля, на обработку которых ежедневно сгонялись сотни тысяч заключенных Тропического Архипелага –ГУЛага. Заключенных пригоняли сюда изо всех уголков Могучей Америки - всё для того, чтобы уникальная тропическая цивилизация Флориды снова могла жить.
Только никто не догадывался в каких условиях приходилось работать этим несчастным, чтобы у каждого разоренного стихией жителя Флориды каждый день на столе была бесплатная социальная булка, свежепрожаренный стейк и стакан ароматного апельсинового сока – всё то, к чему так привыкла когда –то сытая прибрежная Флорида.
Увы, трагические судьбы сотни тысяч несчастных заключенных, чьим каторжным трудом воссоздавался разрушенный рай, мало кого интересовала в те времена. Все чаяния американцев были направлены на восстановление любимого курорта, каким когда-то был Солнечный Полуостров, и страна не жалела для этого ни денег, ни людей. Новая Флорида строилась на костях сотен тысяч каторжных рабочих, бродяг и батраков, сгоняемых сюда со всей страны! Из когда-то прекрасного курорта Солнечный Полуостров превратился в самую страшную каторгу, в малярийных болотах которой многие заключенные нашли свой последний приют. Когда то Райский полуостров превратился во настоящий Сталинский Архипелаг - ГУЛАГ, только в Американском исполнении фальшивого гуманизма к заключенным..
Возрождение Флориды было единственной целью губернатора Коди Барио, на которую он положил всю свою жизнь. Он не жалел на это средств, привлекая невиданные с начала времён Америки капиталы правительственных займов. Флорида должна была стать ещё величественнее, чем была раньше! О, это был поистине грандиозный проект, на который самая передовая в мире страна бросила все силы и средства!
Но вернёмся к нашим заключенным. Каждое утро, ещё только занимался жаркий тропический рассвет, из ворот тюрьмы Коулман выезжал длинный бронированный автобус, в котором, прикованные друг к другу цепями, сидели шестьдесят оранжевых подштаников. (Так в шутку называли себя заключенные за полукороткие хлопчатобумажные брюки, напоминавшие бермуды, которые одевались прямо на голое тело). Среди них был Грэг – он как всегда занимал свое «почетное место»* в самом конце автобуса, поскольку ростом был меньше других (заключенных выводили по росту).
Вот уже вторую неделю они были задействованы в прополке картофеля на обширном поле, окруженного со всех сторон непроходимыми болотистыми озерами. О, как напоминал этот дикий пейзаж его родной Маш, куда он однажды сбежал от невыносимого гнёта своего отчима –проповедника, где он впервые вдохнул воздух свободы, куда в маленький домик он привез свою будущую жену. Грэг с упоением вдохнул душистый воздух кипарисов, так напоминавший ему о доме.
-Эй ты, чего ворон ловишь, а ну выходи! – услышал Грэг грубый оклик. Длинная цепь рванула его за руку и Грэг печально поплелся вслед за остальными заключенными.
Трава, трава и снова трава. Он видел её днём, а ночью она снилась ему во сне, когда ноющие суставы отдыхали от непомерного напряжения. Испепеляющее солнце жгло его голову, а мухи обедали лицо, так что приходилось туго заматывать лицо и голову косынкой, чтобы мухи не забивались в нос и глаза.
Но сегодня, когда Грэг, особенно явственно вспомнил свою Лили, он твердо принял решение бежать. Другого ему не оставалось. Сегодня был последний день, когда их отряд вывезли на это поле. Это был лучший шанс для побега, и Грэг не мог его упустить! Он вот уже несколько лет готовил этот побег. Там, в ночной темноте мертвенной тиши ождиночной камеры Коулмана он шаг за шагам продумывал план побега, словно в диафильме прокручивая в мозгу план местности. Он помнил здесь каждое дерево, каждый кустарник и досконально мог произвести их в памяти. И сегодня, когда он, выйдя из душного тюремного автобуса, в который раз глотнул теплый воздух, настоянный на испарениях трав и деревьев, он напомнил ему о том, что он так данным- давно потерял – свободе.
Каждому заключенному, независимо от их физических возможностей, давалась норма – одна борозда картофеля. Кто выполнял эту норму – получал воду и еду, а главное, долгожданный отдых в тени огромного дуба, кто не выполнял – ничего не получал, пока не доделывал свою полосу.
Только не подумайте, что это какая-то маленькая полоска картошки, которую мы привыкли видеть на своем приусадебном огороде. «Кровавый мозоль», как называли её сами заключенные, за то, что после прополки, даже в защитных перчатках, на руках оставались кровавые мозоли, тянулась на пятьдесят метров, а то и более. После окончания прополкикаждый каторжанин сдавал свою полосу фермеру, который придирчиво осматривал работу несчастного и только потом, если работа его устраивала, подписывал норму.
Зачастую фермер придирался к заключенному за оставленную траву, или же за нечаянно срезанную ботву, что бывало довольно часто. Так фермеры поступали, чтобы не платить за работу, и тогда заключенный оставался без положенной еды. Боже упаси было перечить фермеру! Тогда такой «несговорец» вынужден был сутками оставаться без еды и воды, пока он не падал от изнеможения прямо носом в картофельную борозду.
К слову сказать, и землевладельцы, на которых работали заключенные, тоже были разными людьми. Некоторые относились к заключенным гуманно. Они даже подкармливали их из своих запасов и разрешали пить в течение работы. Другие же относились к бесправным зекам, как к говорящей скотине. Они заставляли работать их до изнеможения под палящим солнцем, не разрешая даже выйти в туалет, отчего штаны у тех каторжан, которые хотели напиться «в прок», то есть ещё в тюрьме, становились мокрыми от мочи и их облеплял рой кусачих мух, который заживо объедал их половые органы до крови, а те, кто предпочел воздержаться от питья, чтобы не «оконфузиться», падали в обмороки от обезвоживания. После нескольких лет такой каторги даже здоровый мужчина превращался в дряхлого старика.
Асиенда, на которой работал Грэг, принадлежали не к кому иному, как к уже известной нам миссис Мэри Барио – матери самого губернатора Флориды. Это было самое богатое хозяйство во Флориде. Оно состояло из нескольких акров земли, плотно засаженных самыми разнообразными культурами и болотистых пастбищ, на которых паслись его бесчисленные стада. Можно сказать, что в те времена возрождались самые «лучшие» традиции плантаторского Юга, разве что только вместо негров-рабов выступали заключенные, словно двуногоий рабочий скот сгоняемые со всех Штатов Америки.
Только Грэг ничего не знал об этом, наивно полагая, что его отправили на прополку картофеля «за хорошее поведение». Чаще всего они имели дело с управляющим миссис Барио, неким Натаном Шекером. На удивление Грэгу, как и его нескольким «подельникам» из самой закрытой тюрьмы Коулман, что работали на полях асиенды миссис Барио, ещё повезло. К ним относились не так жестоко, как к остальным заключенным. Как и все евреи, поставленные на теплые доходные места, надсмотрщик Шейкер не отличался садистской жестокостью, которой изобиловали янки с севера, наоборот, он, казалось, симпатизировал им, и, даже подкармливал от остатков хозяйского обеда, чтобы им было легче выполнять план. Это был вполне цивилизованный человек, меланхоличный малый, которому было плевать «на всю эту муть», как он сам выражался в адрес своей презренной должности надсмотрщика за крепостными. Главное, к чему он стремился – это чтобы заключенные выполняли свой план, и чтобы «вся эта муть» ни в коей мере не затрагивала его самого, в плане замечаний к его работе со стороны хозяйки. В общем, заключенные у него работали спокойно, выполняли каждый свой «кровавый мозоль», Шекер подписывал бумаги, получал свой положенный оклад, - в общем, всё было, что называется, шито-крыто.
Этот день не предвещал ничего особенного. Заключенные, лениво разобрав мотыги, как обычно принялись за дело. Невезучему Грэгу, как всегда, досталась крайняя, самая травянистая полоса, пролегавшая вдоль колючей изгороди под напряжением, отделявшей поле, где работали заключенные, от небольшого крааля, с пасущимися там козлобаранами – удивительного гибрида между козой и бараном, специально выведенных для получения теплой шерсти и вкусного молока.
Как я уже упомянула, поскольку Грэг всегда оказывался крайним из за своего маленького роста, его ставили на последнюю полосу, прилегавшую к изгороди, так что несчастный Грэг вынужден был день напролёт выгребать острую, как бритва и вредную мечь-траву (аналог нашего огородного пырея) , ползущую с пастбища, так что к концу смены его руки покрывались зудящими царапинами и порезами. Вот эта несправедливость и навела Грэга мысль о побеге.
План Грэга был прост, как всё гениальное. Он обесточит изгородь, и перемахнув, бросится в лес. Были только несколько проблем– изгородь была под высокимнапряжением, она сама была довольно высокой и обнесена колючей проволокой, кроме того, в его тюремный ошейник был вмонтирован небольшой прибор GPS, фиксирующий малейшее его передвижение, так что побег с плантаций был почти невозможен…почти. Грэг знал, что если он попытается выскочить за огражденную территорию , на пульт охранника тут же поступит тревожное сообщение, и удар шокера не заставит себя долго ждать. Поэтому он продумал все до мельчайших подробностей.
Да, в это утро все начиналось как обычно. Только никто и не заметил решительного безумного блеска в широко раскрытых глазах Грэга, никто не заметил, как под широкой засаленной футболкой Грэга покоится присохшая корка черствого тюремного хлеба, крепко посоленная крупной солью и маленькая батарейка, плотно обмотанная железной леской. Зачем были ему нужны столь непонятные, несвязанные между собой предметы – мы узнаем позже, а теперь понаблюдаем, что же собирается делать наш герой.
Работа началась. По затвердевшей от засухи земле зазвенели железные заступы мотыг. В это летнее пасмурное утро был не так сложно работать, потому что солнце, скрывшееся за облаками, предвещало скорый дождь, а, значит, облегчение. Правда, вездесущие мухи, поднимавшиеся с земли, ещё досаждали невыносимо, но все знали, что это ненадолго. Предчувствие грозы немного взбадривало каторжников, и потому работа шла довольно весело. Это был последний тихий день сухого сезона, и солнце, словно предчувствуя свое забвение, уже не палило, а только согревало своими теплыми лучами, едва пробивающимися сквозь пелену молочных облаков.
Грэг, как всегда, отставал. Он был физически слабее других, да и «кровавый мозоль» ему, как назло, попадался самый трудный, так что он почти всегда заканчивал работу позднее других, едва дотягивая до конца, когда другие заключенные уже успевали пообедать и отдохнуть. Обычно, когда несчастный Грэг уже ползая на коленях от изнеможения, доканчивал борозду, другие заключенные, смеясь и потешаясь над ним, говорили так: «Ну, вот, опять наш Профессор мается» или «Смотрите, ребята, дохлец приполз, - значит нам скоро домой». Домом заключенные называли свою тюрьму Коулман. Только его друг Мерки предусмотрительно откладывал для него порцию, чтобы Грэг мог хоть немного поесть «на дорожку».
Зато свою работу Грэг выполнял на отлично, после него не оставалось ни травинки, и к нему никогда не было претензий.
И в этот раз Грэг далеко отстал. Позвякивание тяпок ушло далеко вперёд. Пыль, поднятая с пересохшей земли, щипала глаза, но Грэгу она была только на руку. Тихонько присев, и, делая вид, что он выбирает траву, Грэг достал из – под футболки небольшой кусок хлеба, который ему удалось припрятать ещё с завтрака. За проволочной изгородью, в краале, паслось небольшое стадо козлобаранов.
Этих неприхотливых и малотребовательных к качеству травы животных местные жители разводили ради тонкой шерсти, мяса и молока, ставшего поистине манной небесной, выручавшей в самые голодные годы. Эти тощие, безрогие козы местной породы паслись повсюду, где только была трава. Вот и сейчас стадо подошло слишком близко к изгороди. Эти козлобараны были той самой мишенью, на которую рассчитывал Грэг. Воровато оглянувшись по сторонам и, убедившись, что другие заключенные ушли далеко вперёд, Грэг, полусогнувшись, подполз к изгороди, и, протянув хлеб к козам поманил:
-Пс! Пс!
Животные подняли головы и удивленно уставились на человека, стоявшего на карачках, который протягивал им хлеб.
-Пс! Пс! Давай же! Давай, детка!
Грэг заметил, как один бородатый черный козёл, неприятного вида, по - видимому, он был среди них «главный», а, следовательно, и самый бесстрашный, отделился от стада и, угрожающе наставив убогие завитые рожки ( у самцов коз этой породы рога были, правда купированные и напоминали рога молодого барашка), пошёл прямо на Грэга.
Это было не совсем то, что планировал Грэг, однако он не мог выбирать. Любопытный козел угрожающе подскочил к Грэгу и тут же оторопел. Он не знал – то ли нападать на этого странного неприятеля, то ли принять его благосклонность в виде подачки ароматного хлеба.
Несколько секунд животное раздумывало, недоверчиво косясь на Грэга зелёным глазом, но потом вдруг решило, что руку, протягивающую хлеб, было бы слишком глупо бодать. Козел сладострастно заблеял, и весь вытянувшись в струнку, протянул к хлебу длинные губы. Грэг только этого и ждал, он схватил козла за длинную бороду и с силой рванул к себе. Раздался оглушительный треск, и искры полетели в разные стороны.
-Что это?! Что там?! – послышались удивленные крики заключенных, когда проволока, зашипев, заискрилась во все стороны, словно фейерверк.
-Не понимаю.
-Смотрите, кажется, коза запуталась в проволоке!
-Да это же козёл! - послышалось радостное восклицание какого-то «зоолога».
-Он запутался рогами в проволоке!
-Бедный дурень!
Последние судороги пробежали по телу козла, и козёл, дрыгнув ногами, застыл
-Ну, всё готов.
-В сторону, в сторону! - заметивший переполо среди заключенных, надзиратель, проталкивая ружьём себе дорогу, уже спешил к месту происшествия. – Что там?!
-Да, вот козел запутался в проволоке, - пояснил кто-то из заключенных.
-А ну, живо за роботу, ленивые ублюдки! Что там, Перкенс?! – подбежал другой надзиратель.
-Какой-то грёбанный козлобаран налетел на проволоку, и его убило током. Надо оттащить животное, пока пастухи не заметили пропажу.
-Погоди, Перкенс, надо вырубить ограду, не то нас тоже прихлопнет током, и мы сами будем висеть рядом, как два козла, - весело рассмеялся другой.
Перкенс опустил рубильник пульта охраны, и через секунду красные огоньки на вершине изгороди погасли. Шум тока погас. Шипение тока затихло. Ограда, отделявшая заключенных от свободы, была обесточена.
-Ну – ка, Перкенс, давай, тащи! Не пропадать же мясу!
Кряхтя и отплёвываясь, двое надзирателей принялись тащить несчастного животного из-под ограды. Заключенные бросили работу, и с интересом наблюдали за действием своих надзирателей.
-Интересно, что они собираются с ним делать?
-Конечно же, сделают из него жаркое. Зачем ещё нужна коза.
-Я же сказал козёл, - снова подтвердил незадачливый «зоолог», -у него нет нормальных рогов, зато у него есть яички, взгляните.
-Говорят, яички – это самое вкусное, причмокнул языком кто-то из заключенных.
-Ты пробовал когда –нибудь козлиные яички?
Незадачливый зоолог брезгливо поморщился и отвернулся.
-Нет, вкуснее всего, бараньи глаза. Если их хорошенько отварить, посолить, поперчить, и крепко поджарить с луком, то нет ничего вкуснее на этом белом свете!
-Говорят, сырые они вкуснее всего. Когда их разрезаешь, а оттуда ещё сочится кровь. Коктейль «Кровавая Мэри», слышал о таком?
Незадачливого зоолога начало мутить, он побледнел и зажал рот руками.
-Ха-ха-ха! Ну ты даешь, Дэни, ты прям, как наш Профессор Гарт. Тот то же блюёт по всякому поводу.
-Кстати, а где он сам? Что-то я давненько не видел нашего нежного малыша.
-Наверное, ползает, по своей борозде, как земляной червяк, - среди заключенных раздался громкий взрыв смеха.
В эту секунду, не помня себя, Грэг бежал через густые заросли затопленного леса. Ветки пальметт хлестали его по лицу, острая, как бритва, меч – трава больно резала лицо и плечи, кривые корни болотных кипарисов, словно пики, торчащие из-под земли, грозились насмерть проткнуть ему живот при первом же падении, но беглец не чувствовал боли и страха. Грэг знал одно – если ему удастся обогнуть озёро Аллигаторов, до того, как его хватятся, - он спасён. На юг, только на юг – там была свобода! Если он успеет выскочить из полукруглой западни озера, до того, как раздастся тревожная сирена, – он свободен! Если нет – ему конец! Беглец не рассчитывал на пощаду.
Но на что рассчитывал несчастный? Ведь известно, что на каждом из заключенном, который работал на полях, был специальный радиоошейник с датчиком, по которому могли с легкостью отследить его перемещение. Ему некуда было скрыться незамеченным, а удар встроенного шокера, парализовал бы его в одну секунду, прекратив бессмысленную погоню.
Может быть Грэгу каким-то образом удалось избавиться от ошейника. Но нет. Снять этот ошейник без головы не было никакой возможности. Этот ошейник был сделан из прочнейшего металлопластика и крепился на шее специальным электронным замком. На что же рассчитывал беглец, когда у него почти что не оставалось надежды сбежать? Может быть, на Господа Бога? Нет, Грэг больше не верил в Бога, он верил только в себя.
Как мы помним, помимо куска хлеба, который Грэг припрятал в подоле футболки, у него была батарейка. Да, это была самая обыкновенная батарейка из приёмника, точнее, их было две – другую Грэг припрятал во внутреннем кармане штанов, который он соорудил накануне с помощью рыбной кости, что заменяла ему иголку, и куска старой половой тряпки, которую он нашел в камере. Вот с помощью этих батареек он и рассчитывал, что никто не сможет обнаружить его.
В одном из русских журналов (кажется, он назывался «Наука и жизнь»), в котором Грэгу как-то довелось переводить техническую статью для журнала «Техникал Джорнал», Грэг прочел об одной теории, что индукционный ток способен изменять электромагнитные поля, вызывая помехи, или, как там было написано, «электрические завихрения». Грэг хорошо помнил это мудреное для него выражение – «электрические завихрения». Если соединить две батарейки катушками, говорилось в той статье, обтянутыми проволокой и заблокировать этой катушкой пеленгатор, то возникнут помехи. С тех пор Грэг хранил эту статью у самого сердца. Он знал её наизусть. И мог посреди ночи прочесть её в уме. И он делал это уже сотни раз, и только тогда, когда он, наконец, смог воспроизвести чертёж нехитрого приспособления у себя в мозгу до малейших подробностей, он разорвал статью на тысячу обрывков. С помощью этого приспособления он надеялся заблокировать электрический ошейник и бежать из тюрьмы.
Так думал Грэг. НО ЭТО БЫЛО НЕ ТАК. От его «изобретения» было не больше пользы, чем от обыкновенной пальчиковой батарейки, если бы Грэг просто привесил её к своему оттопыренному уху вместо серьги. Это было все равно, как полагать, что фиговая свинцовая пластинка, вставленная в штаны, сможет защитить твое будущее потомство от смертоносных радиоактивных лучей, или же, зажав в руке гнилушку, наивно думать, что, «заземлившись» таким нехитрым способом, ты обезопасился от удара молнии.
Но уверенный в своем «изобретении», Грэг думал, что охранники не смогут его обнаружить, пока на его шее это устройство. О, как он заблуждался!
-Что это, Перкенс? Хлеб?
Перкенс поднял едва заметную обгрызанную корку, валявшуюся в траве, возле морды козла, и тут же, увидел кучу сорняков, возвышавшуюся возле самой изгороди. Над кучей болталась окровавленная простыня. Как опытный надзиратель Перкенс сразу же всё понял.
-Это побег! Тревога! – ещё не веря в произошедшее, сдавленным голосом закричал Перкенс… в эту же секунду вой сирен огласил тишину болотистого леса.
Схватив ружья, охранники вскочили со своих мест и бросились сгонять заключенных в автобус.
-Что случилось?
-Да говорят, кто-то сбежал.
-Гарт! – заревел охранник.
В результате поверки, было выявлено, что среди заключенных не доставало только одного – это был Грэг Гарт – заключенный номер один тюрьмы Коулман. Никто не мог подумать, что тощий, забавный малыш Грэг, который был центром притяжения насмешек и издевательств, был способен решиться на побег.
-Вот, он, смотри! Бежит!
-Он бежит к озеру!
-Сейчас он получит! – один из охранников хотел нажать кнопку шокера.
-Нет, Джонни, не надо, если мы ударим его сейчас, он упадет в топь и утонет. Мы возьмем его живым. У него только один путь к отступлению – на юг. Другого выхода у него нет. Здесь кругом озеро и болота. Берите собак и гоните его к выходу, а я встречу нашего малыша с другой стороны. Вперёд!
-Есть, сэр!
- Мы затравим этого зверя живьем! - с радостно -яростным азартом закричали надзиратели.
Погоня началась. У несчастного беглеца не было никаких шансов сбежать, но, увы, он сам не знал об этом.
С радостным упоением Грэг бежал, увязая по колено в болотистой воде, не чувствуя собственных ног. Он ощущал свободу! Он был свободен!
До конца озера оставалось совсем немного, как вдруг вой сирены разорвал тишину диких болот. Грэг понял – его хватились. Несмотря на израненные колючей проволокой и осокой ноги, Грэг прибавил ходу. Вот уже свет прогалины показался из-за густых зарослей болотного кипариса. Грэг понял -там было шоссе. Ещё с десяток шагов - он выскочит на твердую землю и… он спасён.
Грэг рванул в сторону света. Как вдруг, перед ним выскочили две огромные овчарки, которые, злобно рыча, преградили ему путь. Грэг сразу же узнал в них злобных овчарок тюремного конвоя. Грэг стал медленно отходить назад в болотную топь.
Из-за кустов послышалось хлюпанье тяжелых ботинок и отблески фонарей. Грэг понял – его нагнали.
-Сдавайтесь, Гарт, вы окружены! – послышалось из-за деревьев знакомый голос ненавистного Перкенса.
Отступать было не куда – позади было озеро, кишащее аллигаторами. Куда бы он не повернул, его ждала смерть или неизбежная тюрьма. Он выбрал первое, и решил бороться до конца, какой бы ни была развязка. Беглец не собирался сдаваться. Он предпочел смерть в пасти чудовищ, чем провести остаток жизни в одиночной камере тюрьмы Коулман. Грэг твердо решил – он больше не сядет в тюрьму.
Не раздумывая ни на секунду, Грэг вскочил на поваленное дерево и прыгнул в воду. Две собаки с громким лаем тут же последовали за ним.
-Где он?!
-Я слышал всплеск! Он бросился в воду!
-Смотрите, и собаки за ним!
-Ненормальный, аллигаторы разорвут его!
- Смотрите, он плывет, плывёт!
-Никуда он не уплывёт. Аллигаторы сделают свое дело.
-Он нужен нам живым!
-Увы, это невозможно, не прыгать же нам за ним!
-Собаки, собаки в воде! Они плывут за ним! Чарри, Дрю назад! Назад! – но, поддавшись ражу, упрямые собаки в пылу погони уже не слушали зова. Специальные гончие, настроенные на ловлю двуногой дичи, они не останавливались ни перед чем, даже перед опасностью аллигатора.
Это и погубило их. Едва псы плюхнулись в воду и стали яростно взбивать ржавую пену черной болотной воды, как несколько крокодильих морд, довольно зажмурив глаза, тут же ушли под воду. Собачий лай и повизгивание притягивал аллигаторов, как магнит.
Собаки увидели опасность, но было слишком поздно. Они повернулись и поплыли назад, но подплывший аллигатор, резко дернувшись, схватил одну из собак поперёк хребта. Раздался душераздирающий собачий вопль, и черная вода озера сомкнулась кровавой пеной над погружавшейся пастью чудовища. Через секунду другой аллигатор схватил эту же собаку за голову и начал отрывать её.
С собакой все было кончено. Аллигаторы уже начали свое смертельное кручение, показывая отвратительное белое брюхо. В считанные секунды с одной собакой было покончено. Её несчастной товарке повезло лишь немногим больше. Третий аллигатор схватил её за ногу, когда она уже выбиралась из воды, и потащил обратно в озеро. Огромная овчарка отчаянно заскулила, взывая о помощи. Выстрел из карабина охранника ничего не дал. Пуля отлетела от бронированного панциря чудовища, словно орех, лишь содрав с него чешуйку. Выстрел только раззадорил
аллигатора в его ярости. Он схватил собаку за подбрюшину и с полным ртом болтавшихся кишок ещё живой собаки поспешно ретировался в воду.
-Гарту конец!
-Нет, смотрите на экран, он плывёт, плывет!
-Должно быть, наш чип путешествует в животе у какого-нибудь аллигатора, - вздохнув, поправил Перкенс.
-Нет смотрите, он плывет на берег! Если бы аллигатор схватил его, он утащил бы его в воду, на дно.
-Может быть, он решил съесть нашего Профессора словесности на берегу, - произнес усталый голос старшего охранника Перкенса, предвкушающего большую взбучку от губернатора из-за побега и гибели заключенного номер один.
-Нет, же, сэр, нет, аллигатор никогда не ест свою добычу на берегу! Он всегда утаскивает её в воду, как нашу беднягу Дрю. Смотрите же, что я говорил, он движется к противоположному берегу. Он бежит! Аллигатор не может бежать по прямой!
-Маленький засранец! Ну погоди я встречу тебя! Если ты ещё жив, то пожалеешь об этом. На тот берег, живо, мы встретим нашего Профессора там!
Грэг был ещё жив. Он плыл под водой. Проведя большую часть молодости в болотах центральной Флориды, Грэг хорошо разбирался в повадках этих чудовищ. Грэг знал, если он высунет голову или издаст хоть малейший всплеск рукой или ногой, аллигаторы в сию же секунду разорвут его, приняв за потенциальную добычу. Он вынужден был плыть под водой, задержав дыхание. Только плывя в толще мутной воды, Грэг мог сойти за аллигатора, только так он не мог быть принят за добычу, поскольку для рыбы, основной добычи аллигатора, он был слишком велик, а для наземного животного, с точки зрения аллигаторов, его поведение было неприемлемым.
Однако, проплыв метров десять в мутной воде, Грэг начал задыхаться и терять сознание. Несмотря на это беглец из последних сил грёб руками. Перед лицом смерти ему не на кого было рассчитывать, кроме как на себя самого, и Грэг прекрасно понимал это.
Грэг осторожно приподнял голову и оглянулся, там, позади, шёл бой. Брызги и пена летели во все стороны. Злобное шипенье и рев дерущихся из-за добычи чудовищ, перемежался с хрустом костей и злобными ударами хвостов о воду. Аллигаторы были слишком заняты собаками, чтобы обратить внимание на плывущего «крокодильем брасом» Грэга.
Листья пальметт и тростника, указывали беглецу, что до берега было совсем недалеко. Глотнув побольше воздуха в легкие, Грэг поплыл туда, где возвышалась полуостровом спасительной зелени небольшая куртина суши. Вскоре его ноги уперлись в что то вязко - жирное. Это был ил. Грэг был на берегу. Увязая по щиколотку в вязком теплом иле, Грэг едва выбрался на берег и бросился в чащу пальметт.
Но не успел он сделать и несколько шагов, как почувствовал, что его ноги уходят в пустоту. Грэг провалился по пояс и стал тонуть. Это была одна из тех костровых ловушек, которыми изобилуют болота Флориды.
Пока наш беглец отчаянно борется за жизнь, отчаянно цепляясь ладонями за редкую траву, я остановлюсь и поподробнее расскажу, о костровых провалах. Дело в том, что вся Флорида представляет собой гигантское костровое образование, намытое миллионами лет древним морем.
Когда то, шестьдесят пять миллионов лет назад, ещё во времена динозавров, в то место, там где сейчас лежит Мексиканский залив, упал гигантский метеорит, который вывернул пласты дна древнего моря. Так образовался полуостров Флорида.
За миллионы лет существования Флориды воды, подтачивающие пористую структуру плотных меловых отложений, под воздействием естественной дождевой эрозии пробили пустоты под днищем болот. В некоторых местах эти пустоты выходят на поверхность, образуя открытые проломы. И если человек или животное попадает в такие проломы, он проваливается в ил, и уже самостоятельно выбраться из неё не может.
Такие пустоты обычно незаметны под толстым слоем ила и болотной растительности. Единственным признаком такой полыньи являются выход небольших пузырьков болотного газа, которые время от времени выходят на поверхность. Но и эти пузырьки бывают едва заметны, так что распознать такую полынью, что называется, «на глазок», нет никакой возможности.
В старые времена трапперы называли такой пролом «ловушкой для хищников». Если в такую ловушку попадал, к примеру, олень, то хищники, соблазненные дармовой добычей, тоже увязали в том же провале и погибали. Так в одном месте можно было обнаружить до сотни увязших животных, которые погибали мучительной смертью от жары и обезвоживания, заживо полупогребенные под толстым слоем ила.
Грэг как раз попал в одну из таких ловушек. Его ждала неминуемая и мучительная смерть. Чем отчаяннее пытался он вырваться, тем глубже увязал в иле. Грэг понял – так он ничего не добьется. Чем сильнее он будет дергаться, тем скорее умрет. Как ни страшно ему было, он попытался расслабится, чтобы выиграть у смерти хотя бы несколько минут и обдумать план спасения.
Если бы у него была хотя бы палка! Тогда бы он смог опереться на неё и, перегнувшись, выбраться из смертоносного разлома. Но у несчастного не было и этого. Грэг был в отчаянии. Он понимал, что он погибал, понимал, но ничего не мог сделать, кроме как покорно предаться своей страшной судьбе. Он хотел жить. Пусть снова плен, тюрьма, одиночная камера…но только жить, жить…
Грэг оглянулся. Сбоку от себя он увидел полусгнивший ствол кипариса. О если бы он только мог дотянутся до его ветвей, тогда он был спасён! Но как? Даже самая близкая ветка была для него не досягаема. Если бы только подцепить её чем-нибудь. Набросить петлю? Поясом? – у Грэга не было пояса. Заключенным не полагается пояса. (На поясе можно повеситься). Его оранжевые хлопчатобумажные штаны заключенного крепились на одной жалкой резинке, которую вряд ли удалось бы снять с себя. А, что если, футболкой? Нет, и тут ничего не получалось. Даже если бы он мог снять её, разорвать на веревки, связать их вместе, на это ушло бы куча времени, но у него не БЫЛО ЭТОГО ВРЕМЕНИ. Мутная вода уже доходила ему до самых плечей. Еще немного и он не сможет двигать руками. Положение Грэга было отчаянным.
Утопающий хватается за соломинку. У Грэга не было даже этой последней соломинки. Только тяжелый железный ошейник, словно издеваясь, тянул холодным тяжелым объятием… в болото.
Несчастный рванул его из последних сил, в безумном и бессмысленном усилии желая избавиться от ненавистного ярма. Вдруг, его пальцы уткнулись во что-то постороннее. Это был как раз тот самый предмет, что врезался ему в шею. Магнитная катушка! Точнее, моток крепкой проволоки! Целых три метра крепкой как сталь и гибкой, как леска проволоки! Грэг понял – это было как раз то, что могло спасти его жизнь. Мысль ударила мгновенно – если размотать леску и соорудить петлю, то можно закинуть её на ближайшие сучья. Эта проволока должна стать той соломинкой, что вытянет Грэга из смертоносной полыньи.
Грэг уже не думал о том, что его могут обнаружить, теперь главное для него было остаться в живых. Он отчаянно боролся за жизнь. Это был его последний шанс спастись, и он собирался им воспользоваться.
Размотав крепкую, как железная струна нить проволоки, он соорудил петлю. Батарейка, прикрепленная к проволоке, служила чем-то вроде грузила, которое можно было метнуть, как камень.
Бросок -мимо. Ещё бросок-опять мимо. Грэг упорно промахивался, потому что его руки дрожали от страха. Петля не зацепилась за сучья, а только поволоклась, обрывая жесткие листья пальметт и цепляясь за траву и жухлый тростник. Пока Грэг отматывал проволоку назад, он потерял драгоценные секунды. Жидкая грязь, взбитая Грэгом, уже захлёбывала лицо. Грэг тонул. У него была только последняя попытка. Если он промахнётся – его ждет мучительная смерть. Он заживо задохнется погруженный в теплую, вязкую грязь. Оставалась последняя попытка!
Из последних сил Грэг вырвал руку из жидкой грязи и, размахнувшись, зашвырнул батарейку. Есть! Железная леска натянулась. Грэг не видел за что она зацепилась, но для погружающегося в трясину человека это было не столь важно. Уже задыхаясь, он изо всех сил обхватил режущую ладонь проволоку и потянул.
Леска до крови разрезала его ладони, но Грэг не чувствовал боли. Хватаясь левой рукой за острую как лезвие бритвы струну, а другой отчаянно цепляясь грязными пальцами за куртины жухлой, болотной травы, Грэг стал выбираться из трясины. Грэг не видел, куда ползёт, грязь залепила ему глаза, но, распластавшись, чтобы снова не погрузиться, он продолжал ползти туда, куда указывала спасительна нить. Теперь эта леска была для него, как нить Ариадны, которая должна была вывести его из страшной ловушки. Барахтаясь в взбитой грязи, словно земляной червь в грязной луже, Грэг, распластавшись, полз туда, куда указывала натянутая нить.
Наконец, почувствовав, что его ноги выбрались из трясины, Грэг приподнял лицо и отёр глаза. Перед ним был огромный ствол поваленного кипариса. Грэг схватился за сучья, но сухие ветки с хрустом туту же обломились. От них было не много пользы, но Грэг сообразил подстелить их под себя и как по гати пополз по ним в сторону ствола. До ствола оставалась совсем немного. Последний рывок, и Грэг схватился за ствол, но его руки тут же соскользнули со склизкого от ила и болотистых выделений прогнившего ствола кипариса и снова уперлись в жидкое месиво ила. Грэг пытался ещё, и ещё но всякий раз его пальцы соскальзывали, только отдирая трухлявую кору.
-Помочь, Гарт?! – раздался громогласный голос над его головой. Грэг поднял глаза. Перед собой он увидел старшего надсмотрщика Перкенса, который протягивал ему руку, держа наготове шокер в другой. Грэг понял – это был конец! Он был пойман!
Резкий рывок Перкенса вырвал Грэга из трясины. Измазанный с ног до головы Грэг, низко склонив голову, стоял среди надзирателей. Он знал - пощады ему не будет. Перкенс подошёл к нему и, брезгливо взяв за подбородок, поднял измазанное лицо Грэга к себе.
-Маленький ублюдок, ты ещё пожалеешь, что тебя не сожрали аллигаторы, - скрипя зубами от злости, произнес Перкенс, и, вдруг, резко размахнувшись кулаком, ударил Грэга в живот. Грэг закашлялся и согнулся пополам, но его тут же подхватили под руки и поволокли.
-Смотрите ведут, ведут! – послышался ото всюду восторженный шёпот. Любопытные заключенные подскакивали со своих мест в автобусе, пытаясь разглядеть пойманного беглеца. Маленький, измазанный болотной грязью с ног до головы , человечек, согнувшись пополам, безжизненно болтался между мощных рук надзирателей. Он как-то сразу, вдруг, сделался каким-то маленьким и ничтожным среди этих дюжих ребят, которые почти волочили его по земле. Трудно было узнать в нём Профессора. Он был скорее похож на провинившегося ребёнка, которого тащили на наказание.
Вдруг, послышались аплодисменты, ещё, и ещё, и вскоре весь автобус с заключенными аплодировал в знак уважения к смелому поступку Грэга.
Грэг слышал эти аплодисменты. Он понимал, что аплодируют ему. Его сердце наполнилось гордостью. Оскалив зубы, он с злобной гордостью посмотрел на Перкенса. Это был такой момент, когда человек уже ничего не боится... и не о чём не сожалеет. Сокрушительный удар в лицо свалил Грэга на землю. Он потерял сознание.
Последний рывок, и Грэг схватился за ствол, но его руки тут же соскользнули со склизкого от ила и болотистых выделений прогнившего ствола кипариса и снова уперлись в жидкое месиво ила. Грэг пытался ещё, и ещё но всякий раз его пальцы соскальзывали, только отдирая трухлявую кору.
-Помочь, Гарт?! – раздался громогласный голос над его головой.
-В карцер его, - решительно произнёс Перкенс.
Грэг висел, прикованный цепями. В глазах начало прояснятся, он не видел перед собой лиц, но чувствовал, что перед ним стояло несколько человек. Шум в ушах превращались в отдельные звуки. Ведро ледяной воды вернуло в реальность. Боль разрывала затекшие руки. Грэг понял, что он находится в пыточной камере, привешенный к дыбе железными цепями.
-Ну, что маленький придурок, - услышал он над ухом отвратительный голос Перкенса, - хотел переплыть Великий Пролив, чтобы добраться до своей русской сучки? Или ты забыл, что Флорида теперь почти остров? Мы бы тебя все равно бы поймали, даже если бы ты переплывал сам Атлантический океан вплавь.
-Сэр, смотрите что я там нашел. Прелюбопытная штучка. Она зацепилась за корягу, там где этот ублюдок выбирался из трясины.
-Что это?! – заревел Перкенс, больно тыча Грэгу его индукционную катушку в нос.
Грэг упорно молчал. Размахнувшись, Перкенс ударил его по лицу.
-Говори, гад, что это за х…нь?!!!– Кровь хлынула из носа и рта Грэга, он проглотил выбитые зубы, но молчал. Он решил молчать до конца, даже если его начнут избивать до смерти. Он знал – если они вытянут из него хоть слово, то дожмут до конца. Если ему и суждено умереть сегодня, он не умрёт раздавленным трусом.
-Похоже, какое –то дьявольское приспособление для вытягивания из топи болот. Вот эта петля была привязана к коряге. Он карабкался по проволоке, чтобы выбраться из ловушки.
-Нет, не верю, этот маленький гад, гораздо умнее нас, - Перкенс злобно сжал Грэга за подбородок и придвинул его избитое лицо к своим глазам. - Недаром же тебя все здесь называют Профессором. Отвечай, что это за дрянь?! – Грэг молчал. Удар пришелся по голове. В глазах все закружилось в кровавом тумане и поплыло, Грэг почувствовал, что снова начинает терять сознание. «Это хорошо», -подумал он, - «по крайней мере, меня не будут больше бить». Но его снова отлили ледяной водой, и, вынудив Грэга «вернуться», продолжили допрос. Но Грэг и тогда ничего не отвечал.
-Можешь, не отвечать мне. Я знаю, что с помощью этого дерьма ты пытался вырубить чип. Только вот не х…на у тебя не получилось! Придурок, ты только погубил моих лучших собак! Вот тебе, получай, мразь! За моих собак! За моих любимых собачек! – удары посыпались на Грэга со всех сторон. Маленький человечек, только, безнадежно уворачивался от града ударов, извиваясь, как беспомощный червячок на крючке. Наконец, получив сокрушительный удар в челюсть, он затих окончательно.
-Остановитесь, сэр, остановитесь, он уже вырубился! Нам не нужна его смерть! Что мы скажем начальнику тюрьмы?!
-Дохляк, - презрительно бросил Перкенс, с омерзением обтирая окровавленный кулак. –Пусть повисит тут денька два, пока не заговорит. – Раздался хлопок железной двери, и Грэг погрузился в темноту.
Россия, Сочи, Краснодарский край
Глава сто семьдесят седьмая
Сын родился
Я проснулась в четыре часа дня. В час обезьяны. Самый бесполезный час дня, когда силы уже на исходе, а спасительный вечер ещё не наступил. Я всегда ненавидела этот час и не знала, куда его деть. И в этот раз меня разбудили. Точнее разбудил один человечек, который находился у меня внутри. Алекс громко храпел, разморенный полуденным южным солнцем.
Я встала и вышла на балкон. Гроза прошла. Парило. Душистый можжевельник излучал теплый аромат терпкой хвои. Я вдохнула полной грудью, и мне сразу же стало хорошо. Как жаль, что приходится уезжать отсюда, но мне надо рожать моего мальчика. Через два часа наш поезд.
Я последний раз спустилась к морю. Море ещё волновала постгрозовая болтанка, оно было мутным и грязным от песка и поднятых водорослей. Где-то далеко глухо ещё ворчал гром, но прорвавшееся из облаков солнце нежно раззолотило его огненными бликами. Я сняла широкое платье и в последний раз погрузилась в мягкую соленую воду, которая была теплой, как лоно матери.
«Почему в последний раз? Ведь я же не собираюсь умирать. Я еще вернусь сюда, обязательно вернусь», - подумала я про себя. Размахнувшись, я бросаю монетку. На счастье.
-Где ты ходишь? – Красный от нервов Алекс уже метался, собирая чемоданы.
-О, я была в раю! – задумчиво ответила я.
-Где?!
-На море, я купалась. Не волнуйся, Алекс, с таким чемоданом впереди я никому не нужна, - горько рассмеялась я, заходя в ванну.
Смывая соль с мокрых волос, я плачу. Я понимаю, что больше никогда не вернусь в Сочи.
Через час я уже качалась в электричке, погруженная в глубокий сон. А за стеклом пробегало море… «Утомленная солнцем, нежно с морем прощалась»…
Россия, Санкт-Петербург
И снова серый сумрачный Питер плачет дождём…
Начало августа разразилось грозами, прибившими невыносимую в столь сыром климате июльскую жару, и лето сразу же преломилось на осень. По утрам стоит холодный туман. Лето опомнилось, притихло, и вот уже цветки пижмы показывают приближение сентября. Скоро жизнь станет совсем другой. Потому что совсем скоро я снова стану матерью.
Я поняла это сегодня утром, когда первые схватки скрутили меня напополам. Испуганный Алекс отвёз меня в больницу, но тревога оказалась ложной. Мне просто наделали укрепляющих уколов во все места и оставили в покое. Прошёл день, пошёл другой, а мой мальчик и не думал появляться на свет. Всё тот же надоевший огромный и тяжелый живот и одна мысль – скорее бы. Кажется, что я никогда не избавлюсь от него.
Ребенок слишком большой. Врачи сказали, что при любом раскладе придется делать Кесарево. При мысли об операции меня начинает трясти, словно в лихорадке.
Больничная обстановка угнетает. Здесь всё словно пропитано болью и страхом тысячи женщин, приходивших рожать сюда. Вместе со мной в палате ещё шесть «животиков». Я с отвращением замечаю, что среди них почти нет русских. В основном это представительницы средней Азии и Кавказа. «Мамки в чадрах… Мамки-имамки… Если есть имамы, то жены имамов, стало быть, «имамки», и мамы имамов…имамки, имамки родят имамов от имамов…и их мамок-имамок…», - от скуки бесконечно прокручиваю я глупую скороговорку-докучку. Эти женщины все время болтают о своем здоровье, как будто они пришли сюда на базар. Некоторых действительно привозят прямо с рынка. От их беглого, непонятного восточного языка пухнет голова. Они бесят меня. Глядя на них, одна мысль удручает меня: «Неужели, это и есть будущее России?» Хочется поубивать их вместе с их ещё нарожденными детьми.
На третий день я решаю, что с меня достаточно. Похоже, мой малыш совсем передумал рождаться. Однажды, поздно вечером, когда нудный дождь барабанил в стекло, я просто накинула свой плащ и ушла домой прямо в больничных тапочках.
Алекс был в ночной. Добравшись до кровати, я рухнула в сырые пропахшие потом Алекса «пеленки» и вскоре уснула.
Поздно ночью, когда подвыпивший Алекс вернулся домой, он обнаружил у себя в постели шарообразное существо. Алекс сразу понял, что я вернулась из роддома. Он не стал меня будить и ругать, а, плюхнувшись на мой диван прямо в одежде, тут же захрапел.
Утром я проснулась от того, что простыни были мокрые. После Руби мне не надо было объяснять, что со мной происходит. Еще один «пожарник» торопился появиться на свет. Только на этот раз мне совсем не хотелось рожать дома под чутким руководством, простите, «акушерством» Алекса.
-Алекс, вставай, я рожаю!!! – закричала я что было сил. Вскочивший Алекс мгновенно протрезвел, но ещё долго моргал распухшими глазами, не понимая, что происходит, и как я тут очутилась. Увидев мокрый пододеяльник и перекошенное от боли лицо, он сразу всё понял. Не говоря ни слова, он выскочил на улицу и стал заводить машину. Мы ехали по загруженному пробками городу. День был жаркий. Так невыносимо душно бывает только перед грозой.
Я стояла на коленях, уткнувшись в гадко пахнущее резиной сиденье лицом. Воды отошли как из шланга, и страшные боли уже разрывали меня напополам. До роддома оставалось совсем немного, когда у переезда душная пробка поймала нас в кольцо. Машины выстраивались в четыре ряда. Я поняла - это конец.
-Прости меня, Алекс, это я во всем виновата, мне не надо было возвращаться из больницы. Я…я погубила ребенка и себя. Я умираю…
В эту секунду страшные схватки ударили меня. Сил терпеть больше не было. Уткнувшись ртом в резиновую кожу сиденья, от боли я стала кусать пропахшую автомобильной резиной кожу.
-Держись, Малыш, прорвёмся! – закричал мне Алекс.
-Что, что ты собираешься де….? – заикаясь, произнесла я. Но прежде, чем я успела докончить фразу, как наша поливальная машина рванула и - оказалась на тротуаре. Но улицы были загружены идущей толпой. Не смотря на то, что мы ехали очень медленно, это было смертельное ралли, в результате которого должен был кто-то умереть (будучи задавленным), или кто-то родиться (будучи выдавленным). Алекс пытался сигналить, но, приторможенные ранним утром, люди словно не слышали гудка.
Вдруг, в голову к Алексу пришла блестящая мысль. Он включил поливочный шланг и стал разгонять толпу фонтаном воды. Эта была крайняя мера, НО ОНА ПОДЕЙСТВОВАЛА! Ошалевшие люди (быдло) с криком разбегались в разные стороны, освобождая проезд.
Вскоре мы были уже у ворот больницы, когда обезумивший Алекс с криками: «Примите роженицу!» ворвался в приемное отделение.
Когда меня укладывали на носилки, от леденящего страха схватки снова неожиданно прекратились. Так бывает с больным зубом, когда я, промучившись всю ночь, измученная приходила в поликлинику, мерзавец тут же утихал.
Увы, теперь я понимала, что воды отошли, что операции было уже не избежать, но всё моё существо готово было выскочить вон из этой каталки и бежать, куда глаза глядят. Но бежать было некуда! Ребёнок всё равно должен был родиться!
Так уж устроен человек – он боится боли и оттягивает смерть до последнего момента. Только бы пожить ещё чуток, ещё мгновение! И я не знала – суждено ли мне встретить следующий день. Так что мысленно я заранее попрощалась с жизнью.
-Мне страшно, Алекс, - едва слышно прошептала я, когда эфир начал уже действовать, но Алекса уже не было: вместо него на меня смотрели добрые глаза Грэга. Он был здесь, со мной, и снова, как тогда, когда я рожала Руби, держал мою голову. – Грэг, я умираю, да? - спросила я его, но больше не слышала своего голоса, потому что всё вокруг завертелось с бешенной скоростью, и я провалилась в черное небытие.
Спустя некоторое время сестра вынесла, то, что осталось от меня– мой потрепанный старый плащик и платье для беременных, ещё мокрое от околоплодных вод. Уже не чая увидеть свою жену живой, несчастный уткнулся в мои вещи и громко зарыдал. В такой момент он не стыдился своих слез.
Ожидавший в коридоре белый от волнения Алекс выглядел настолько плохо, что подошедшая к нему сестра поводила нашатырём перед его носом и тихонько похлопала по щеке. Вдохнув острый «аромат», Алекс как-то странно дернулся, а потом поднял ничего не понимавшие глаза и мученически посмотрел на сестру.
-Не надо так убиваться, молодой папаша, все будет хорошо, - подбодрила она его. И хотя он не брал ни капли спиртного со вчерашнего дня, от волнения Алекс казался вдребезги пьяным, он ничего не соображал, только покачиваясь держался за свой толстый живот, словно сам намеревался родить, прямо в приемной.
-Мишин! – раздался, вдруг, голос посреди коридора. Его собственная фамилия ударила по ушам, словно раскат грома. Алекс дернулся и подскочил. –Поздравляю, папаша, у вас мальчик! Здоровенький. Четыре двести.
-Как она?
-Состояние тяжелое, но она держится. –Мои слова «я умираю», ещё звучали у него в ушах Алекс, вдруг, понял, что, может быть, ему больше никогда не увидеть жену живой. Он подскочил и бросился в проходную.
-Куда?! Нет, туда нельзя! – дюжий охранник перекрыл ему вход.
-Я хочу видеть свою жену! – заревел Алекс. – В последний раз.
-Прекратите, держите себя в руках! Сюда приходят рожать, а не умирать.
Алекс осел и как –то сразу сдался. В голове гудело. Он не мог переварить все те события, которые произошли с ним в последние часы.
-Идите домой, - спокойно ответила сестра, та самая, что дала нашатырь. –Здесь вы ничем не поможете своей жене, а вам, я чувствую, надо выспаться. Алекс послушался мудрого совета и печально побрёл к машине. Там его уже ждал гаишник. Алекс не мог объяснить, а только беспомощно размахивал руками и мычал, словно немой. Наконец, ему на помощь пришёл тот самый охранник в вестибюле, что не пустил Алекса. Молодой отец был единодушно помилован и отпущен на свободу.
США, Флорида, Орландо, центральная тюрьма Коулман
Вот уже вторые утки без воды и еды, истекающий кровью, Грэг стоял у дыбы прикованный за руки к потолку. Его руки, закованные в кандалы, посинели, раздулись и перестали чувствовать боль. От изнеможения Грэг терял сознание, и несколько раз оно упрямо возвращалось к нему вновь. Перед собой он видел темноту и слышал абсолютную тишину. Несколько раз Грэгу казалось, что он ослеп и оглох, умер, и лишь собственный вопль приводил его в чувство, тогда он осознавал, что ещё жив. Неимоверные физические страдания, которые испытывал несчастный, сливалась в единое тянущее чувство, и Грэгу хотелось умереть, чтобы навсегда прекратить их. Но он упорно не умирал. Тело требовало жизни.
О, если бы Грэг знал, что сделали с Мерке, он с радостью предпочел бы такую смерть. Он возрадовался бы ей, как долгожданному избавлению. По ложному обвинению в содействии к побегу заключенного номер один несчастного Мерке бросили в камеру с двадцатью арабами, которые зверски надругались над ним один за другим. Утром Тома Мерке нашли повесившимся в своей камере.
Грэг ничего не знал о страшной судьбе своего лучшего друга. Он не замечал, сколько он уже провел здесь времени. В темноте и тишине закрытой камеры время слилось в вечность; но хуже всего, что Грэг не знал, сколько ему ещё предстоит провести здесь, распятым на дыбе.. Может, они оставят его здесь, пока он не умрет мучительной смертью от жажды и голода. Грэг начинал терять надежду.
Мысль о самоубийстве стала приходить в его голову. Был только один способ покончить со всем этим – это качнувшись на цепях, как на качелях, со всего маху ударится в каменную стену головой и проломить себе череп. Но как только он решался сделать это, перед его глазами тут же вставали невообразимые картины ужаса. Огненно-красные шары сливались в причудливые картины и наплывали на него угрожающей последовательностью. Так выглядит ад. Как и все аммониты, Грэг боялся ада. Но как только он передумывал и решал бороться, боль с новой страшной силой обрушивалась на него. Пересохшие, запекшиеся кровью губы читали молитву.
И вот уже Грэг где-то далеко. Грохот и скрип железных дверей открываемых и закрываемых камер, звуки шагов – всё это осталось где-то позади. Теперь, эти отвратительные звуки утренней тюремной суеты, проникавшие сюда сверху, не имели никакого значения, потому что Грэг был далеко.
Всё вокруг наполнилось голубым светом. Грэг поднял ладони и взглянул на них. Они были не цветными, а черно белыми, как в старом черно-белом телевизоре и почему-то упорно светились. Грэга это ужасно забавляло. Он взглянул на ноги, и с ногами было то же самое. Он словно сам попал в телевизор. Боли больше не было, потому что это был сон, а во сне боли не бывает. Грэг поднял голову, и вдруг увидел перед собой женщину с распущенными волосами, сидящую на стуле, которая, низко склонив голову, тоже разглядывала свои руки. Она была тоже из черно-белого кино и светилась лилово-голубоватым оттенком телевизионного экрана. Лица её не было видно, но что-то очень знакомое в её маленьких почти детских ладошках, которыми она закрыла свое лицо. Вдруг, она подняла голову, и Грэг увидел, что это была его Лили. Она была совсем такой, какой он встретил её в первый раз – испугавшийся растерянный ребенок, попавший в чужую страну. Она точно так же смотрела на него доверчивыми, ничего не понимающими глазами, будто снова видела его в первый раз, совсем, как тогда, когда они впервые увидели друг друга в аэропорту Майами. Этот момент Грэг никак не мог забыть, и вот теперь она снова была перед ним, его чудесная такая родная и знакомая незнакомка.
-Мы умерли, Грэг, да?
-Не знаю.
Где-то далеко послышался плач ребенка. Я поняла, что это кричит мой новорожденный сын.
-Грэг, а у меня мальчик, он родился, - зачем-то пояснила я (будто факт рождения чужого ребенка у его жены мог обрадовать его).
-Мальчик?! Нет, детка, ты ошибаешься, у нас девочка. Её зовут Руби.
-Бедная Руби, если мы умерли, то теперь она сирота.
-Не волнуйся, с нашей девочкой все хорошо, хорошо. - Грэг взял мою голову и стал гладить по волосам. Я чувствовала его запах, его прикосновения. О, как хорошо было снова быть рядом с ним.
-Грегги, я так соскучилась по тебе. Где ты был так долго, милый? - но Грэг ничего не отвечал, он только гладил своей рукой по волосам. Вдруг я с ужасом вспомнила, что не могу разговаривать с Грэгом, потому что его казнили.
Россия, Санкт-Петербург
Значит, это все неправда! Это только сон. Возможно, я тоже умерла или умираю. В какой-то момент мне сделалось по-настоящему страшно. «Нет, я должна во что бы то ни стало выбраться из этого состояния», - сказала я себе. – «Я не хочу умирать. Я не поддамся смерти, какой бы соблазнительной она ни была». Но глаза Грэга, …они смотрели с такой упоительной влюбленной грустью, что мне не хотелось расставаться с ним, никогда. Мое сердце разорвалось от печали по любимому человеку, которого уже нет, нет… Вдруг, будто удар леденящего ужаса пронзил моё сердце – я разговариваю с покойником. Опомнившись, я закричала:
-Ты же умер, Грэг!!! Тебя нет! Уходи!
В ответ Грэг только печально покачал головой и стал исчезать.
-Нет, Грэг, постой, не надо, не уходи, я была не права…прости, прости меня дуру… я иду за тобой! – закричала я, уже вдогонку пытаясь вернуть любимого человека, но больше не слышала своего крика. Я упала и споткнулась…Ещё долго летела в несуществующую пропасть. Удар… Я очнулась. Свет ворвался в мои глаза. Я поняла, что жива. Как же хорошо снова чувствовать себя живой – дышать, видеть свет, чувствовать его прикосновения. Он был рядом, он никуда не ушёл.
Я очнулась в пустой родильной палате. Я лежала на узкой холодной кушетке накрытая простынёй под старым шерстяным одеялом. Головокружение и отвратительный горький привкус во рту, говорил о том, что я ещё не отошла от наркоза. Вдруг я поняла, что произошло что-то непоправимое. Я чувствовала себя как то неестественно. От меня будто отрезали половину. Я посмотрела на живот, но живота больше не было! Я могла видеть кончики своих ног. «Я родила! Родила! Второй раз».
Я попыталась пошевелится, но невыносимая ноющая боль разорвала низ моего живота. Там была огромная рана! Даже дышать было больно. Я старалась глотать воздух маленькими глотками. Боже, что они сделали со мной?! Какая теперь разница, ведь Грэга все равно больше нет. Я снова почувствовала, как его пальцы нежно касались моих волос. И от этих прикосновений боль растворялась. Это мог делать только мой Грэг.
-Грэг, - я ласково взяла его за руки, и, вдруг, увидела, что это была не его рука. Надо мной стоял совершенно незнакомый человек. В белом халате, с толстыми волосатыми руками мясника. По белому халату я сразу же догадалась, что это был врач, который сделал мне Кесарево сечение. Сердце сжалось от печали, будто бы я снова потеряла любимого человека.
-Как вы себя чувствуете?
-Пить, - тихо прошептала я пересохшими губами. От наркоза в пересохшем рту отдавало противной горечью.
-Вам пока нельзя. Вот держите, это облегчит жажду, – он приложил мокрый кусочек ваты к моим губам. Стало немного легче, но мучительная жажда не отошла, а только заглохла на минуту. Пошевелится было больно, рана пульсировала нарывающей болью. Чем больше наркоз переставал действовать, тем сильнее была боль. Меня знобило. Доктор поменял холодный ледяной компресс, и боль как будто утихла.
Я повернула голову к стене и больше не разговаривала. Так прошёл день. Я поняла это по тому, как в палате становилось темно. «Похоже, сегодня никто не собирается рожать», - грустно подумала я, глядя на пустую койку для родов. Воспоминания душили меня. Мне вспомнилось, как я родила Руби. Малютка появилась на этот свет личиком кверху, будто бы сразу хотела увидеть весь этот мир. «Кто же родился теперь? Сын?! Да, конечно же сын, - это его высветили ультразвуком. Я даже ещё не видела его … и не хочу видеть, потому что это все равно не ребенок Грэга»
Доктор деловито посмотрел на часы.
-Ну, вот и всё, должно быть, сегодня никого не привезут, так что лежите пока здесь. –Надо предупредить вашего Грэга, а то бедняга совсем извёлся в коридоре. Белый, как бумага. - При слове Грэг, что-то передёрнуло меня изнутри и оборвалось.
-Почему Грэга? – растерянно спросила я, побледнев от ужаса как лист бумаги.
-Ведь вы сами назвали его Грэгом, Григорием или как там….
-Нет, тот, что сидит в коридоре, его зовут Алекс, Алексей Мишин.
Он как –то странно посмотрел на меня, словно бы я собиралась издеваться над ним при таких обстоятельствах.
-Моя фамилия Мишина, - пояснила я. – Это мой второй брак. – Но доктору, похоже, было всё равно, сколько у меня мужей и какая теперь моя фамилия. Вымотанный после длинной смены, он то и дело посматривал на часы. Смыться бы поскорей домой. В палате воцарилась тишина. Чтобы как-то отвлечься от боли, я стала разглядывать его лицо, угадывая черты характера.
Хирург, который делал мне Кесарево, был уже не молод. Плотная сетка морщин покрывала его ссохшееся заботой лицо, на котором выражалось тупое безразличие ко всему. К моей боли, больнице, к пациентам, к их боли и страданиям, к их радостям по поводу рождения детей. Похоже, ему платили гроши, а работа была тяжелой. От безысходности и нездорового образа жизни глаза его давно потускнели, а живот выпялился вперёд, так что создавалось впечатление, что он сам вот-вот собирался родить. Желтое от курева лицо производило впечатление болезненного вида. От него и сейчас несло кисловатым запахом табака. Странно, что я в самом начале приняла его за Грэга. В этом угрюмом, измученным жизнью человеке не было ничего от моего весёлого мальчишки Грэга. Наверное, это просто действие наркоза. И всё таки почему?
«Что же в нём есть от Грэга?» - от скуки задалась я праздным вопросом, и, разглядывая почерневшее от усталости лицо, стала решать эту шараду. Что бы хоть как-то развлечься в этой полумертвой тишине, я стала искать хоть малейшее сходство с Грэгом, изучая миллиметр за миллиметром его лицо. «Нет, в нем ничего не было от моего Грэга». Разве что нос, он, как и у Грэга тоже был немного раздвоен. Двоерылко. «Двое…р-ы-ы-л-ко»,-произнесла я про себя по слогам. Это отвлекало от ноющей боли в коже живота.
-Что вы на меня, так смотрите, мамаша? - устало вздохнул он. –Лучше бы, что ли, спросили о своем мальчике. Обычно мамочки беспокоятся о своих малышах, а вы какая-то…так…, - махнул он рукой.
Это было странно, но я как будто забыла, что у меня родился мальчик. Мне было все равно, что с ним.
-Что с ним? - безразлично спросила я, глядя в пустоту.
-Ваш мальчик жив и здоров. Четыре двести, настоящий богатырь.
-Это хорошо. – «Мальчик, мальчик. Как же я назову его?» Надо непременно назвать его мгновенно, сейчас. Так же, как было с Руби. Решение пришло как-то само собой. И сейчас должно прийти. Я сразу вспомнила Коста-Рику, жару, яхту, пропахшие потом и морской солью подушки, боль, и молоденькая беспомощная сеньорита. Да, да, решено, я назову его так же, как зовут этого человека, который принимал у меня роды. Как? – все равно, пусть неблагозвучно, мудрено, но так же. «Прости сынок, если дядька окажется Вольдемаром, Лавеласом, или, к примеру, каким-нибудь Аристобулом, то я не виновата. Такова твоя судьба». Я хотела спросить доктора, но от жажды рот словно свело, зато на карточке, приколотой к его груди я ясно прочла имя Владимир. Решено, моего мальчика будут звать Володькой, и пусть меня Алекс хоть убьёт, выдумывая своему сыну самые благозвучные имена, я всё равно буду звать сына просто - Володькой.
Через некоторое время сестра внесла малыша. Врач не врал. Он был примерно раза в два больше новорожденной Руби и олицетворял само воплощение младенческого здоровья. Огромный красный человечище, нахмурившись, смотрел недовольно и серьёзно, будто сердился, что его насильно вынули из теплого маминого животика. Мне не надо было угадывать в кого пошёл мой Володька. В красном человечище я сразу же признала моего муженька Алекса. Можно было подумать, что это он родил его, только мне зачем-то распороли живот.
Впрочем, меня совсем не интересовал этот младенец, который, чуть было, не убил меня. Единственное, что я хотела – это отдохнуть от всего этого кошмара. Отвернувшись к стене, я закрыла глаза и просто уснула. Может быть, мне снова приснится Грэг, но Грэг не приходил. Это был пустой черный сон. Сон измученного болезнью человека.
Я не помню, сколько я пролежала времени в забытье. День превращался в ночь, а ночь в день. Я не помню, сколько было подобных превращений, пока я лежала, закрыв глаза. Похоже, у меня была горячка. Вставать тоже не хотелось.
Сестра приносила ребёнка, и ненасытный человечище жадно глотал соски до конца выдаивая обе груди. Этот противный толстый и сморщенный младенец всегда был голоден и даже кричал каким-то баском, требуя вторую грудь. Мне казалось, что
вместе с молоком, он пожирал мои силы. Я была довольна, когда его, наконец, уносили.
Алекс уже спал, когда в тишине пустого дома раздался телефонный звонок.
-Это вас беспокоят из роддома, - послышался спокойный мужской голос в трубке. Алекс побледнел, он подумал, что что-то случилось с его малышом, раз его беспокоят в такой поздний час. «Возможно, он умер. О, боже!»
-Что, что с моим мальчиком?! – Алекс почти заорал в трубку.
-Ничего, ваш мальчик абсолютно здоров, меня гораздо больше беспокоит ваша жена.
-Что с ней? - упавшим голосом простонал Алекс.
-Пока ничего хорошего сказать нельзя. Рана заживает плохо, но меня гораздо больше беспокоит её психическое состояние. Она ни с кем не разговаривает и ничего не ест. Только лежит и смотрит в стену. И, потом, ребенок, она к нему безразлична.
-То есть как безразлична?! Она хоть кормит его?!
-Кормит, но, похоже, малыш её совсем не интересует. Она будто находится в какой-то прострации. Если так пойдёт и дальше, то мы можем потерять её. Вот что, папаша, вам нужно немедленно самому поговорить с вашей женой. Я не знаю в чем тут дело, но, похоже, у неё какие-то психические расстройства.
-Но как, меня даже не пускают на проходной.
-Завтра утром я сам позабочусь, чтобы вас пропустили. До завтра. – В телефоне раздались короткие гудки. Доктор был не очень-то разговорчив.
Тревожный звонок лишил Алекса сна. Он знал, знал, что всё будет так. И этот позорный диагноз «маниакально-депрессивный психоз…маньякальный», стоящий на штампе, не оставлял сомнений, что роды только усилили депрессивное состояние, вызвав очередной рецидив. Неужели, это снова началось. Слова дока терзали его.
Алекс твердо решил ничего не рассказывать о том, что его жена когда-то лечилась в психоневрологическом интернате. Он правильно рассудил так: зачем кому-то было знать об этом. Это могло бы только навредить жене. Алекса беспокоило только одно – слишком уж чрезмерное внимание уделяли его жене (не докопались бы до её прошлого), но и это было понятно – добрая половина денег, которые он выручил за бриллиантовый перстень губернатора ушли на оплату врачам, вот почему при всей перегруженности больницы у меня была отдельная палата и главврач лично наблюдал меня. Алекс хотел, чтобы для меня и для его новорожденного сынишки всё было самое лучшее и не жалел для этого денег.
В эту ночь Алекс никак не мог уснуть. Только под утро усталость начала брать свое. Алекс прикорнулся у стены, уже оклеенной нежно-голубыми обоями с розовыми мультяшными мишками в облочках и крепко уснул. Он спал черным свинцовым сном смертельно усталого человека.
Вот уже несколько дней из того четырехнедельного «отпуска по родам», что взял для себя молодой отец, он сооружал «детский мир», точнее, это был мир мечты его детства – комната, о которой он так мечтал в своем заброшенном и нищем детстве с непросыхающей гопницей-матерью, мечтал, но так и не заполучил. Пусть хоть у его второго сына будет такая. С этим мальчиком он связывал все надежды на будущее. Он дышал этим мальчиком, хотя ещё даже не видел его.
А теперь он услышал новость, что его жене его мальчик, быть может, его единственный ребёнок совершенно безразличен. Кажется, она и не хотела иметь от него детей и, более того, с самого начала их совместной жизни не скрывала этого, но причём тут ребёнок, маленький беззащитный ребенок? Неужели, она хочет сорвать своё зло на нём? Нет, его Лиля не способна на это. Пусть она замкнутая, странная, не такая, как все, непонятная, живет в своем маленьком внутреннем мире, где ей безопасно, в котором, быть может, нет любви к нему, но в душе она все же добрый, хороший человечек. Она не может ненавидеть своего ребенка.
Алекс вспомнил, как она сокрушалась по потерянной дочери, по своей Руби. Он помнил её слёзы. Но все это могло быть ложью. Женщины часто лгут и устраивают представления о своей безмерной любви. Даже в постели. Её стоны были театральным представлением. Алекс знал это, но ему нравилась, нравилась эта игра самовнушения. О, женщины, как вы лживы! Алекс был в замешательстве, он больше не мог ни во что верить. Эта мысль вызывала в нём отвращение к собственной жене.
Утро принесло облегчение. Алекс выпил крепкого кофе и, уже немного успокоившись, отправился в роддом.
День был жарким. Солнце палило в окно. Как я ненавижу такие глупые солнечные дни! Солнце напоминает мне о Флориде. Я бы скорее предпочла облачный пасмурный день – это более подходило моему настроению. И теперь палившее солнце раздражало меня.
Я торчала здесь, в больничной палате, пропитанной горьким запахом лекарств и боли, а там кипела настоящая жизнь. Жизнь, в которой правили молодые, красивые, удачливые, у которых было все ещё впереди. Я чувствовала себя раздавленной и ничтожной в этой узкой и жёсткой больничной койке. Мне было обидно и жалко себя, своё ничтожество, своё бессилье. Я казалась себе искалеченной старухой, маткой, с вечно тупым дебильно-опухшим лицом, всю жизнь которой теперь будет предстоять провести у плиты и вечно грязного кухонного корыта с немытой посудой.
А за окном стояло настоящее лето! Будто предчувствую последние августовские деньки лето разразилось по-настоящему южной жарой. За окном била жизнь! В такое лето нужно быть молодой легкомысленно длинноного-загорелой красоткой, только что вернувшейся с курорта, носить коротковатые юбчонки и бикини, а я прекрасно понимала, что больше не подхожу для роли молодой беззаботной девушки. Теперь я была бледной одутловатой маткой, покрытой целлулоидом, с отвисшим от беременности животом. И это солнце и эта шуршащая зелень – будто насмехались над моим убожеством, говоря: «твое время прошло, детка, прошло». «Ах, мой милый Августин, всё прошло, всё»… Мотив зловредной песенки никак не выходил из моей головы, что ещё больше раздражало…Я хорошо понимала, что у меня снова начался приступ депрессии, но уже ничего не могла с собой поделать. Я не могла переломить себя.
«Зачем, зачем Алекс заставил произвести на свет этого противного толстого младенца, который всю жизнь будет тянуть из меня силы?» В какой-то момент мне захотелось придушить это красное глупое существо, которое жадно елозило мой сосок, раздув толстые щёки, и, если бы у меня была возможность, то я, наверняка бы, сделала это, чтобы покончить с этим маленьким спиногрызом раз и навсегда. Господи, я снова начинаю сходить с ума! Как можно убить своего ребёнка?!» После подобных размышлений я обычно ненавидела себя, и ненависть эта странным образом трансформировалась в жалость к себе, и я начинала ненавидеть себя ещё больше и жалеть себя ещё больше. Омерзительное чувство собственного бессилия и ничтожности.
Теперь я была несвободна. Как минимум, первые три года я проведу в порабощении у этого вечно требующего маленького сморщенного человечка за варкой каши и стиркой грязных пеленок, не заметив, как превращусь в толстую каёлую старуху и буду демонстрировать вид, будто обожаю этого одутлого, вечно пачкающего вокруг себя купидона, хотя в душе буду ненавидеть его только за то, что он не сын Грэга, моего Грэга, моего милого невидимого божества. (Мне почему-то казалось, что Вовик так и останется толстым младенцем). Почему, я, в самом деле, не умерла и не отправилась за Грэгом? Ведь нам было так хорошо вместе. «Грэг, Грегги, где ты? Где ты, милый? Если меня слышишь, отзовись!»
Между тем, как печальные думы наполняли моё существования в комнату вошли двое врачей. Походка одного из них показалась мне слишком знакомой.
-К чему весь этот консилиум? – разражено спросила я. – Оставьте меня в покое. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.
-Ты, что, Малыш, обалдел?! - я узнала голос Алекса. «Только этого не хватало! Что он здесь делает?» Я готова была провалиться сквозь землю, только бы этот тупой медведь не был сейчас здесь.
-Не зови меня больше Малышом, теперь я – свинья!
-Что ты такое несешь?! – рассердился Алекс.
-Ещё бы, меня распотрошили, как свинью. Ладно, Алекс, уходи, здесь не на что смотреть. Я толстая, оплывшая старуха, матка. Моя песенка спета, Алекс. Пока!
Алекс с удивлением вылупил глаза. Он не мог поверить, что такую чушь способна нести его жена. Его жена говорила, что она толстая, но ничего подобного не было, наоборот, когда он вошел он по началу даже не узнал собственную жену, как она похудела. Крошечное, почти дистрофичное существо, покоящееся в белых подушках, мало чем напоминало полное шарообразное существо, каким она была во время беременности. После родов она сразу сделалась какой то маленькой, похожей на девочку –подростка, но при этом утверждала, что она толстая. Он не знал, что и думать. «Так значит, это и есть депрессивный психоз?» - сделал про себя вывод Алекс. – «Похоже на то». -Мысли путались в его голове. – «Неужели, она и в правду умрёт?»
-Вот видите, - доктор махнул рукой. –Какая-то она странная. Болтает всякую чепуху о смерти, что её жизнь окончилась, обзывает себя последними словами. Она у вас разом не готка*?
-Нет! Вы что не видете – я же блондинка! А готов-блондинов не бывает! - почти в раздражении крикнула я доктору. -Уходи, Алекс, мне нужно поспать, а то голова раскалывается, - замахала я руками на Алекса. Больше всего на свете мне хотелось остаться одной.
-Никуда я не уйду. Раз я пришёл, то останусь здесь, - решительно заявил Алекс.
-Оставайся, раз хочешь, дурак, - тихо ответила я, отворачиваясь к стене. –Только меня не трогай.
-Вот, я принёс твоих любимых апельсин.
-Спасибо, положи их на стол, - не поворачиваясь, ответила я. –А теперь дай мне спокойно умереть.
-Ну, что же делать с ней?! – чуть не плача, простонал Алекс. – Неужели, всё так серьезно?
-Ничего с ней не случится. Поломается и начнет есть. Ну, хватит комедий, дама, за сегодня вы уже порядком меня достали, а, ну, поднимайтесь и приводите себя в порядок! Пора выписываться! - отрезал доктор. – По правде говоря, мне некогда с вами тут возиться. Меня ждут другие пациентки. –Алекс, это вы? Я так понимаю? Помогите поднять её. – Двое мужчин подхватили меня под мышки и грубо усадили на кровать. Я сидела пошатываясь не то от голода, не то от долгого лежанья.
-Превратили больницу чёрт знает во что, - пробубнил доктор. - Ребенку уже месяц, он хочет играть, а бедняга всё ещё лежит спеленатый с новорожденными. Безобразие! Скоро мальчик начнет здесь ходить и выйдет из роддома на собственных ножках! Конечно, этим богатым всё можно, – думая, что мы не слышим, проворчал он про себя, уже уходя в коридор.
Мне было больно даже смеяться, но услышав слово «богатые», я, схватившись за изрезанный живот, покатилась со смеху, а Алекс подхватил меня.
-Богатые, хорошо бы ещё знать, где взять денег этим «богатым», - почесал в затылке Алекс.
-Ты всё устроил, Алекс?
-А кто же? Если бы не деньги, он давно бы прогнал нас троих вон. Такие уж тут порядки.
-Ты всё потратил? Или ещё кое-что осталось?!
-А, всё, - Алекс махнул рукой.
-На что мы будем жить, милый?
-А, - снова махнул он рукой. –Разберёмся. Кстати, как мы его назовем?
-Кого?
-Младенца.
-Чьего?
-Нашего ребёнка! – закричал Алекс, злясь на мое притворное непонимание. –Должны же мы как-нибудь назвать нашего малыша.
-Я уже назвала, - растерянно произнесла я, глядя, как на горизонте собираются тучи, –Володька.
-Почему Володька, ты забыла, я хотел назвать мальчика Максимом?
-Его зовут Володька, - снова повторила я, тоном не терпящим возрождений. В этот момент молния сверкнула за окном и раскат грома прогремел над крышей. Мы больше не разговаривали, а смотрели, как капли стекают по стеклу. Появление молнии возимело свой эффект. Молчание знак согласия. Обычно упрямый, как пень, Алекс больше не возражал.
Вот почему я чувствовала себя так отвратительно. Перед грозой у меня всегда болит голова, и всё кажется плохо. Когда проливной дождь зашелестел по стеклу, даже узкая больничная палата наполнилась уютом.
-Я никогда не научусь рожать, - прервала я мучительное молчание. - Помню, Грэг всегда хотел мальчика. И что же –в результате родилась девочка. Ты хотел девочку, но опять всё наоборот.
-Какая разница. У нас сын – это же прекрасно! – воскликнул Алекс.
-Я больше никогда не рожу тебе девочку. Врач запретил мне рожать.
-Врач, опять этот врач, он запретил, а я разрешаю, - противно намекая, словно дурак засмеялся Алекс.
-Еще одни роды сведут меня в могилу, так что если ты хочешь остаться вдовцом, то давай, выдумывай ещё одну из твоих штучек со спермой…
-Хорошо, хорошо, я больше никогда не заставлю тебя рожать. Обещаю, - Алекс клятвенно выставил ладонь правой руки вперёд, при этом скрестив пальцы левой за спиной. Я мало верила в это. «Клялась свинья бобы не жрать», - почему-то вспомнилось мне.
Через два дня меня выписали. Когда я перешагнула через порог дома, я обалдела. Всё сияло чистотой и ремонтом. Запах свежей краски – этот пленяющий запах обновления, был для меня дороже самых дорогих духов.
-О, Алекс, о такой комнате я могла только мечтать в своем детстве!
-Я тоже, но, увы, теперь это только для нашего мальчика. Я так и назвал эту комнату: «Мир детства».
- Всё, чур, я буду спать только в этой комнате.
-Но это для нашего мальчика! - пытался было возразить Алекс.
-Какая разница, мы будем спать в ней все вместе. Когда мы жили с Грэгом, мы спали все втроём, в одной кровати. -Увидев замешательство на лице Алекса, я громко расхохоталась. – Шучу!
-Господи, а я было и в правду подумал, что вы семейка извращенцев,– выдохнул Алекс. Эти слова передернули меня, но я не подала виду, что оскорбилась.
Какая теперь разница, ведь начиналась новая жизнь. А я не хотела начинать с ссоры.
Я не могла промахнутся во второй раз. Должно же и мне было повезти когда-то. И судьба предоставила мне второй шанс. У меня снова была семья. Правда, жили мы небогато, но деньги никогда не были главным для меня. Счастье, простое человеческое счастье, без награды и прикрас, было для меня важнее всего. И оно у меня было!
Финляндия, водопад Иматра
Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
«Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца».
А. С. Пушкин
Глава сто семьдесят восьмая
Вуокса
Далеко -далеко на севере, в Финском озере Сайма, берёт начало свое бурная река Вуокса. Теснимая живописными скалистыми берегами из могучих валунов, покрытых зелеными мхами и хвойниками непроходимых еловых лесов, эта бурная река несёт свои воды в Ладожское озеро.
Здесь, у истока этой реки, близ озера Сайма, в месте прорыва через каменную гряду с непроизносимым для русского названием Салпаусселькя, находится великолепный рукотворный водопад Иматра.
С могучих круч из бетона сбегает поток бурлящей воды. Это извечное движение могучей стены воды вот уже почти сто лет дает тепло и свет на все юго-восточную Финляндию. Здесь, в этом живописном месте Финляндии, и произойдут страшные события, о которых я даже, «наслаждаясь» своим семейным счастьем, не могла предположить.
Молодой человек, который холодной ноябрьской ночью возвращался домой из небольшого местного паба тоже ничего не подозревал…
Всё было как обычно. Сегодня была пятница, и, идущий по дороге доктор-психотерапевт Ханко спешил домой, после изрядной доли выпивки, которую он позволял себе после каждой рабочей недели, чтобы хоть как –то расслабится после нескончаемого потока тайных психопатов, извращенцев, проституток, алкоголиков, наркоманов, садистов, приходивших к нему на исповедь, чтобы слить избыток «тараканов» из потайных уголков своих темных душ..
Сегодня у него было мало клиентов – только одна истеричная домохозяйка, потерявшая своего мужа, бесконечно жаловавшаяся на свою разбитую жизнь, да какой-то служащий банка, недавно уволенный с работы за гомосексуальные приставания к клиентам. Больше никого не было. Обеим пациентам он успешно «впорол» свою знаменитую систему «отрицания действительного», порекомендовав отторгнуть жестокую действительность, забыть всё, и начать жизнь с нового листа, наобещав, им всяких благ в дальнейшем продвижении и преспокойно выставил за дверь своих надоевших клиентов (при этом не забыв, естественно, взять свой гонорар за консультацию).
Господин Николай Константинович Ханко, или уже известный нам как Ники, он же доктор Фрейд, что лечил меня сексотерапией, в благополучной Финляндии принял новое имя – Николас Ханко. Доктор Ханко осуществил свою мечту. За деньги губернатора он купил небольшой деревянный домик в живописнейшем месте неподалёку от водопада Иматра. На тихой улочке, среди берёз и елей наш молодой доктор проживал вместе со своей семьёй – женой и двумя маленькими детьми. Я говорю двумя, потому что, как только семья переехала из России, у доктора ещё родилась девочка.
Житье их имело вполне буржуазно-пастеральный вид мирного патриархата. Жена – домохозяйка, воспитывающая детей, а муж, подтвердив свой Российский диплом, имел свое маленькое дело, в качестве частнопрактикующего психотерапевта при одной из гостиниц.
Его конторка располагалась как раз возле городской костёльной ратуши, в центральной части курортного городка Иматра, чтобы жители, «вкусив пищу духовную» от местного священника, при желании, могли тут же воспользоваться услугами профессионального психотерапевта. Поскольку других психотерапевтов в этой лесной финской глуши не было, услуги Ханко пользовались спросом, как у местных горожан, так и приезжих туристов, в том числе и из России. Все эти люди приходили к нему, чтобы «подлечить свои нервы», как они это называли, или просто поговорить с кем –нибудь о своих проблемах, потому, как известно, что финны очень замкнутые люди, и выговориться для них – такая же потребность, как для нас русских ежедневно вкушать свой насущный хлеб.
Так что услуги психопрактикующего циркача-фокусника Ханко пользовались в округе спросом. Особенно много работы было летом, когда Иматра превращалась в туристическую Мекку Финляндии; а теперь, на исходе осени, когда леденящий ветер пронизывал сквозь куртку до кости, все в предвкушении скорого Рождества, сидели по своим уютным домикам возле потрескивающих каминов с полосатыми чулками и готовились к самому любимому празднику финнов, изготовляя бесчисленные и ненужные поделки к Рождеству. Вот почему Ханко так спешил домой, всё время ускоряя шаг.
Вдруг, он услышал, как сзади нарастал звук машины. Это очень удивило Ханко, потому что он шел по глухой просёлочной дороге. Эту лесную дорогу он всегда выбирал, чтобы сократить путь домой. Ханко обернулся. За ним ехал чёрный, тонированный Джип. Ханко сначала подумал, что какие-нибудь заблудившиеся туристы тоже решили сократить путь в деревню и заблудились в ночной темноте леса. Ханко отскочил, чтобы уступить дорогу, но Джип остановился. «Наверное, они хотят спросить меня дорогу», - разумно предположил доктор, поскольку других людей в этот поздний час на тракте не было, но, вместо испуганных и растерянных туристов, из машины выскочили…два дюжих негра и, схватив за руки, запихнули его в Джип.
Ханко был шокирован. Сначала он не понял, кто эти люди, куда его везут и что от него хотят. Одно он понимал точно– его похитили, и, быть может, хотят убить.
Чтобы он не кричал, его рот заклеили липким скотчем. Черная лыжная шапочка, глубоко надвинутая на глаза, мешала ему видеть, куда его везут, но по приближающемся шуму воды, он понимал, что они едут к водопаду. Сердце бешено билось в безумной пляске. В этот страшный час он не думал о себе, он думал о своей жене и детях. Что будет с его семьёй, с его маленькими детьми, если он погибнет? Кто будет их кормить? Эму не надо было объяснять, за что с ним хотели рассчитаться, - по цвету кожи бритоголовых молодчиков умный Ханко догадался, что его схватили люди Губернатора. Пришло время рассчитаться за купленное деньгами Барио благополучие.
Шум водопада всё приближался и приближался. Дверь открылась, и сырое дыхание воды обдало его лицо. Глухая балаклавка была безжалостно сорвана. Догадка несчастного была верна - перед собой он увидел того, кого боялся встретить больше всего на свете– губернатора Флориды Коди Барио.
-Ну, что, засранец, вот мы с тобой и встретились.
Ханко был ни жив, ни мертв. Он хотел рванутся и бежать, но две пары дюжих негритянских рук крепко скрутили его. Губернатор сразу же приступил к делу.
-Где она?!
-Кто она?! -делая вид, что не понимает, о ком ему говорил Губернатор, переспросил доктор.
Коди размахнулся и со всей силой ударил Ханко в живот. Он не терпел не понятливых.
-Я не знаю, я ничего не знаю! – заскулил от боли Ханко. – Я отпустил её, больше я ничего не знаю о ней! Пожалуйста, не убивайте меня, у меня семья! Я …я верну вам все ваши деньги!
-Ты думаешь я приехал сюда, потому что мне нужны твои грёбанные деньги! - заревел от злости Коди. – Я спрашиваю тебя, куда ты отправил Лили?!
-Я, я отпустил её домой, я вернул ей паспорт на имя Арсентьевой, она, наверняка, поехала домой, в Петушки. Ищите её там.
-Я был у ней дома, - Коди схватил Ханко за волосы. – Её квартиры давно нет, потому что дом снесли, а на даче живет совсем другая семья. Никакой Арсентьевой там нет. Где она, подонок? Говори, куда ты её дел, не то я сам проделаю дыру в твоей лопарской голове! – Последовавший за этим сокрушительный удар в челюсть заставил бывшего заведующего женским отделением спецблока психинтерната быть куда сговорчивей.
-Умоляю вас, я действительно ничего не знаю о ней! … С тех пор как она сбежала от меня…
-Ты трахал её?!
От неожиданного вопроса лицо Ханко сразу же побелело, как полотно, а потом побагровело, как наливной помидор. Он понял – это конец. Любой ответ – приговор к смерти. Он молчал.
-Ты трахал её?! Ты трахал мою девочку?! – чуть не плача, простонал губернатор. Ничего не ответив, Ханко опустил голову, как вдруг, он как-то странно подпрыгнул, вырвался из рук негров, и, выхватив электрошокер из кармана, приставил его к шее Коди, но Ханко так и не успел нажать на свою кнопку - в мгновения ока был сбит телохранителями на землю мощным ударом в голову.
-Мочите его, ребята, - тихо приказал Коди своим верным паладинам.
Дальше сценка напоминала классический гангстерский боевик «лучших» времен Великой Депрессии тридцатых, который мог случится разве что в Чикаго, но никак не в тихой благополучной Финляндии.
Бурная река. Водопад. На мосту стояли трое. Двое дюжих негров и несчастный извивающийся в последней агонии человек, на глаза которому была надвинута глубокая лыжная шапочка. Не было только таза с цементом, да он был и не нужен. Наручники с тяжелыми цепями, которыми, они сковывали его руки и ноги были вполне достаточным средством, чтобы человек свалившийся с двадцатиметровой высоты бурлящего водопада больше не выплыл из него живым.
Ханко был скован по рукам и ногам. Подошедший губернатор сорвал с него липкий скотч.
-В последний раз спрашиваю, мерзавец, где она?
Ханко оскалил зубы в звериной улыбке, и, вдруг, закричал:
- Хорошо, на этот раз я скажу правду, я трахал её, трахал, я трахал твою замечательную белокурую девочку, как последнюю шлюху! Это был класс - она оказалась настоящей сучкой! Слышишь, твоя золотая девочка - самая обыкновенная сука! Ха-ха-ха! Хотите знать, где теперь ваша психопадка, господин сенатор?! В аду, где ей самое место! Это я убил её! Я! Слышите! Я вколол в салями, что дал ей на дорожку, слоновью дозу барбитала, чтобы она вырубилась прямо на морозе! Я хотел избавиться от неё, как от ненужной свидетельницы и сделал это, не оставляя следов. Никто не станет искать замерзшую бездомную. Ха-ха-ха! Так что ищите свою драгоценную девочку прямо в аду! – Он смеялся в лицо губернатора, как сумасшедший. Перед смертью ему нечего было терять, и на последок, «громко хлопнув дверью», он хотел как следует разозлить своего палача.
-Вот и отправляйся туда сам! - Лицо Коди побледнело от злости, он схватил его за горло и резко толкнул в пропасть, и в ту же секунду душераздирающий вопль мгновенно протрезвевшего Ханко навсегда поглотил шум водопада.
-Плыви же в свою Россию! – тихо прошептал Коди, брезгливо отирая ладони от крови надушенным платком.
Безжизненное тело убитого ещё долго швыряли буйные воды Вуоксы, ударяя об острые валуны. Так было покончено с последним из психиатров из знаменитой династии Ханко (его отец внезапно умер два года тому назад), которые на протяжении нескольких поколений являлись лучшими признанными психиатрами России.
Только через несколько дней раздувшийся и обезображенный до неузнаваемости труп доктора Ханко попался в сети незадачливым рыбакам. Это случилось недалеко от финско-русской границы, как раз возле поста КПП. Мертвый нарушитель границ «не доплыл» до России всего несколько метров, как тут же был «задержан» русскими пограничниками, которые, надобно сказать, куда ловчее орудовали бугром, чем их финские коллеги..
Темнокожие паладины сенатора чисто выполнили свою грязную работу. Следствие ничего не дало. Так было покончено ещё с одним моим врагом, который несколько лет имел надо мной полную власть. Паук ужалил паука.
Россия, Санкт-Петербург
Глава сто семьдесят девятая
Подкидыш или В ледяной могиле
Я ничего не знала ни о страшной судьбе доктора Ханко, ни чем окончился тот роковой уличный пир с поеданием на ходу ворованной колбасы для того самого страшного бездомного мужика с бородой по имени Павел, что едва не снял с меня шубу, и его верной спутницы - несчастной карлицей Нинкой. Не знала я о том, что Губернатор снова ищет меня, чтобы вывезти во Флориду на своем личном самолёте. У него уже был на это продуманный план, которому, к счастью, никогда не суждено будет сбыться.
Увы, только чудо спасло меня от нового плена. Когда губернатор Флориды с очередным «неофициальным» визитом гостил у губернатора Петербурга, мы с Алексом уже грелись на теплом побережье Сочи. Опрос соседей ничего не дал – все как один утверждали, что видели, как в доме поселилась какая-то молодая пара, и что больше они практически не знают о них. На почтовом ящике была написана моя новая фамилия - Мишина.
Коди думал, что навсегда потерял меня. Так оно и было. Сама судьба сжалилась надо мной и на время избавила меня от моего злейшего врага.
Постепенно жизнь моя входила в привычное русло. В нашей семье установилась обстановка мирного патриархата. Я так и называла нас – три медведя. И это не только из-за того, что наша фамилия была – Мишины. Мы и в самом деле напоминали медведей, зимовавших в своей уютной берлоге – медведь –папа, медведь-мама, и маленький медвежонок –Володька, который, естественно, был любимцем.
Каждый вечер мы собирались у горящего камина, где я могла часами наблюдать, как потрескивает пламя. После зимней сырости и безысходности глубоких сугробов, это было истинным наслаждением.
Я зря боялась рожать второго ребёнка. Володя оказался на редкость спокойным ребенком. С ним у меня не было и той сотой долей проблем, каких я натерпелась с вредной капризницей Руби. Может быть, потому, что у Володьки не было такого гиперотца, который бы боготворил его как маленькое божество и позволял бы ему всё, а быть может, просто потому что Алексу, поздно возвращавшемуся с работы, да и мне, загруженной переводами, было не особенно много времени сюсюкаться с мальцом, а если Володька начинал шалить, хороший шлепок отца сразу же прекращал все его шалости.
Мальчик рос вполне самостоятельным. Он никогда не визжал и не мотал нервы, как это делала Руби, а если и собирался плакать, то, чтобы никто не видел его плачущим, вставал в уголок и тихо всхлипывал, а потом надувал и без того толстые щечки и долго со мной «не разговаривал».
-Иди сюда «бука», - наконец, ласково говорила я ему, и он, обрадованный, счастливый малыш, бежал в мои объятья. Гроза проходила. Вскоре все забывалось. Мой маленький медвежонок был отходчив. А в остальном, он был вполне послушным и воспитанным мальчиком. Он рос настоящим маленьким мужичком. Единственным недостатком этого «мужичка» было то, что он слишком много ел. Его растущий организм постоянно требовал калорий. Если в Руби мне едва, да и то с ревом удавалось запихнуть кусок, то с непомерным Володькиным аппетитом я день и ночь стояла у плиты и стряпала, но Володька был вечно голоден, потому что рос не по дням, а по часам. Уже в шесть месяцев я с трудом поднимала его. В год он уже сам ходил и не нуждался в особенном присмотре, как другие дети. Целый день напролёт он с серьезным лицом мастерил свои домики, а когда приходил отец, говорил, что он целый день «работал на стройке» и ему положена в качестве зарплаты «сказка».
Поужинав, Алекс усаживался на диван и начинал читать своему пузатому «мальку» сказку. Обычно трехлетнего Володю интересовали самые «страшные» сказки, как-то: Синяя Борода Шарля Пьеро, серия ужастиков Братьев Гримм, рассказы о динозаврах («заурападах», как со злости называла их я), о бальзамировании мумий, древних захоронениях и прочую ерунду, и отец никогда не отказывал интересу ребенка. Меня мало интересовал «репертуар» сказок, которые читал на ночь «добрый» папа своему крохе- сыну. Главное для меня было, чтобы, пока Алекс читает ему сказку, меня не трогали, и я могла спокойно заняться вечерними переводами.
Ложилась я обычно очень поздно, когда Алекс вовсю уже храпел на диване, обняв очередную книгу. Маленький Володька обычно, прикорнув на коленях у отца, тоже спал непробудным сном. Похоже, подобные истории хорошо усыпляли их обоих. Разбудив «сонное царство», я разгоняла их по постелям, и, выпив изрядную дозу виргинской мяты, обессиленная валилась на свой скрипучий диван прямо в халате, так и не постелив себе постель.
Нет смысла говорить, что с тех пор, как родился Володька, у нас с Алексом не было секса. Загруженным под завязку работой, нам было просто не до этих «глупостей», как любил поговаривать Алекс о нашей, мягко сказано, нерегулярной интимной жизни. Я спала на своём диване, а Алекс мирно располагался на моей бывшей детской тахте, той самой тахте, где он когда-то лишил меня девственности. Только теперь она была обита новым голубым штофом, под цвет обоев, и оборудована мягкими подлокотниками, которые придумал сам Алекс, так что узнать её было практически невозможно. Полускорчившись, я лежала на старом раскладном диване, тоже «погорельце», на котором когда то умудрялись располагаться втроём с Грэгом и Руби, а теперь этот диван-ветеран, даже не раскладывался, потому что механизм давно поржавел. Алекс хотел было даже выбросить это «барахло», но милый моему сердцу диван, с котором было связано столько воспоминаний о Грэге (Алекс ещё не знал об этом, а то бы он разломал его руками), был слишком дорог мне, как память. Лежа на его жестких пружинах я думала о Грэге, но больше о своей дочери Руби. Иногда в его потаенных ущельях как напоминание мне ещё попадались темные, колючие волоски Грэга, и, целуя их, как самые драгоценные сокровища, я плакала как ребенок.
Иногда, когда мне не спалось, я смотрела на догорающие в камине угольки и думала о Руби. С тех пор, как я потеряла свою дочку, я больше никогда не улыбалась. А когда я засыпала, то слышала её весёлый смех, будто моя девочка снова бегала по дому. Обрадованная, я вскакивала в поту, но потом, понимая, что это все не правда, разрывалась тихим плачем, пока подушка не делалась мокрой от слёз.
Грэг больше не снился мне. Я совсем забыла его лицо. Иногда, но очень редко, мне всё ещё снилось, как мы занимались с ним любовью, и, хотя я понимала, что это мой Грэг, я больше не видела его лица.
За те долгие годы, что прошли с момента нашего расставания, я смирилась со смертью Грэга, но только не с потерей дочери, ведь я все ещё считала свою Руби живой. Не проходило и дня, чтобы я не думала о судьбе дочери. Иногда мое сердце разрывалось, и мне хотелось кричать от непонятного ужаса и собственной беспомощности.
Так, сама не замечая неумолимого жизненного течения времени, я жила вместе с Алексом. Так сами не замечая того, мы всё более и более отдалялись друг от друга. И, хотя мы не хотели принимать это за действительность (методом отрицания действительного доктора Ханко), наш брак трещал по швам.
Нет сомнений, что у Алекса были другие женщины. Он возвращался всегда так поздно и уходил так рано, что я, порой, не замечала его прихода домой. По-видимому, у него было несколько женщин, потому что каждый вечер, когда он приходил домой, от него КАЖДЫЙ РАЗ резко несло новыми женскими духами.
Меня это не особенно беспокоило. Должен же здоровый человеческий самец время от времени куда-то сливать свою сперму, иначе он просто заболеет. Если бы это случалось с Грэгом, я, наверное, сошла бы с ума от ревности, но Алекс мне был абсолютно безразличен. Я почти смирилась со своим унизительным положением брошенной жены. Это звучит дико, но, даже если бы он ушёл насовсем к другой женщине, меня это не расстроило бы. Я жила бы, как и жила.
Живя с Алексом я не чувствовала себя замужней женщиной. Он был для меня скорее, как друг, верный спонсор, «папаня» для старлетки, и наша странная дружба, оформленная штампом в паспорте, ни к чему не обязывала. Иногда, лежа в пустой комнате на своем жестком диване, я вовсе забывала, что я замужем, потому что такой брак мало чем отличался от одиночества.
Но вскоре я стала замечать, что от него пахло одними и теми же духами – это означало, что у Алекса появилась постоянная пассия, и дело принимало серьёзный оборот. Хуже всего, что этой пассией оказалась не кто иная, как его Бывшая. Как-то раз я застала их на прямо улице, когда ездила в редакцию сдавать перевод. Теперь я поняла, куда утекали наши последние деньги. Оказывается, он тратил их на свою Бывшую. Избитый пес всегда возвращается к своей хозяйке. И этим избитым псом был мой Алекс.
Только потом я узнала, что её бывший директор, тот самый тип, что приходил к нам в наш старый барак накануне пожарища, подло бросил её вместе с Сашкой без средств к существованию, и «добрый» папаша Алекс, как и положено честному человеку, всё это время помогал своей бывшей семье нашими последними деньгами. Было понятно только одно – у меня с Алексом назревал серьезный разговор. В этот момент, когда я тайно застала их на улице, мне стало по- настоящему страшно, нет, не за себя - за своего ребёнка. Я слишком хорошо знала, что значит расти без отца. Поверьте, кто рос без отца, не пожелает той же доли для своего ребенка.
По правде говоря, меня бы расстроило меньше, если бы он ушёл к любой чужой женщине, но по отношению к его жене, которая так жестоко унизила моего Алекса, я не могла допустить измены. Нет, я не допущу игры на два фронта! Либо я – либо она!
Я никак не могла решиться на этот трудный разговор, потому что времени на это практически не находилось. И вот, в один прекрасный тихий зимний день (была- не была), я решила выложить всё, но только после прогулки. Я не хотела портить праздник моему Володьке, которому отец обещал впервые в жизни покатать на финских санях И ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ ВЫПОЛНИЛ СВОЕ ОБЕЩАНИЕ. Вообще, вытащить любившего поваляться на диване с бутылкой пива, Алекса куда-либо было делом практически безнадежным, а сегодня, на удивление мне, он почему-то сам вызвался провести день со своей семьёй. «Нет, я отложу этот неприятный разговор, когда мой мальчик уснет, и Алекс, как обычно, растопив огонь в камельке, усядется потягивать свое гребанное пиво, тогда –то я и прихлопну его, как муху, а там будет, что будет», - с решительной отчаянностью подумала я.
Кто мог подумать, что этому разговору не суждено будет произойти вообще.
Итак, был прекрасный ядреный солнечный зимний день – «Мороз и солнце…» Классическая русская зима, как я назвала бы это. Мы отправились все четверо. Поясню, все четверо – это Алекс – медведь-папа, я, мой медвежонок –Володька, который напыжившись в кроличью шубку, торжественно восседал на высоком пьедестале финских саней и Арчибальд.
Кто такой Арчибальд, спросите вы? Поясню Арчибальд – это девятимесячный щенок итальянской борзой - нелепейшее существо на длинных ногах, напоминавшее что-то среднее между гончей английской борзой - грейхаундом и левреткой, которого Алекс с Володькой случайно приобрели на выставке собак со скидкой, как отбраковку, потому что он был последним в помёте и, следовательно, самым дохлым; в добавок ко всему, от щенячьего рахита одна из задних лап у него немного выворачивалась вовнутрь, совсем, как у меня, и он тоже забавно похрамывал. Мы были с ним, что называется, «одного сапога пара». И когда мы выходили с ним на прогулку, то прихрамывали на одну и ту же ногу и были одинаково тощими. Так что прохожие показывали на нас пальцем и тихонько усмехались: «Вон смотри хромая хромого ведёт».
Так у меня появился ещё один ребёнок, которого надо было, помимо того, что кормить, а, несмотря на свою тощую комплекцию манекенщика, этот пёс ел, как волк (куда всё уходило – для меня так и оставалось загадкой), но и одевать, так как этот мерзавец был к тому же совершенно гол, как сокол - своей шерсти у него практически не было, а сквозь жалкую щетинку новорожденного поросенка торчала розовая шкурка. Зимний вариант Арчибальда состоял из лисьего тулупа, шапки-ушанки, которые я ему сшила старой лисьей шапки Алекса, и в которых он волшебным образом превращался из итальянской борзой в что-то вроде малопородистого пуделя, и из вязаных детских валеночек из собачьей шерсти, в которых он так забавно вышагивал по сугробам, нелепо поднимая лапы, словно акробат на канате Завидев такое «чудо-юдо» на улице, другие псы с удивлением отскакивали от него, не понимая, что же это всё - таки такое. В общем, это был совершенно никудышный пёс для наших северных широт, но он сразу же стал нашим всеобщим любимцем, и добрым четвероногим другом для маленького Володьки.
Это была замечательная прогулка! Целый день на свежем морозном воздухе взбодрят кого угодно. Счастливые, мы возвращались домой, когда, вдруг, я почувствовала, что Арчи нет рядом с нами. Я обернулась, и увидела, что Арчи остановился рядом с сугробом и что-то с наслаждением копает.
-Арчи, ко мне! – крикнула я, но, до того послушный, пёс, даже не обратил внимание. Мы как раз проходили мимо старого участка кладбища, и я не хотела задерживаться здесь, потому что начинало смеркаться. По деревне и так ходили слухи, что в его заброшенном секторе, где в специальных санитарных траншеях хоронили бомжей, самоубийц и прочий человеческий «невостреб», водилась нечистая сила.
-Арчи!!! – что есть мочи заорала я, но Арчи как-то странно фыркнул, и стал копать с удвоенной силой, все время при этом вожделенно поскуливая. Из-под сугроба послышался писк. Наверное, Арчи вырыл какую-то мышь из-под снега. Мысль о дохлой крысе, которую он «подарил» мне в прошлый раз в качестве своего охотничьего трофея, вызвала во мне отвращение.
-Арчи!!!
-Сейчас я приведу этого голожопого засранца сюда, - раздраженно проворчал Алекс, решительно берясь за длинный поводок. Я снова тиха пошла вперёд, катя перед собой финские сани с Володькой.
Кладбищенская ограда уже заканчивалась, а их всё не было. Я обернулась. Каково же было моё удивление, когда я увидела, что Алекс сам раскапывает снег, а возбужденный Арчибальд поскуливая вертится вокруг него словно юла. Что там такое?! Я заподозрила неладное и, развернув сани, побежала к Алексу. Через несколько секунд Алекс поднял какой-то измазанный кровью свёрток. О ужас, я увидела, что это был новорожденный ребёнок! На крошечной шейке была туго затянута пуповина! Он посинел и больше не кричал! Он был мёртв!
Я вскрикнула от ужаса, и в ту же секунду услышала писк, доносившийся из свёртка, тот самый, мышиный, который я услышала, когда Арчибальд раскапывал снег. Это кричал ребенок! Поспешно освободив от пуповины, я словно сумасшедшая стала трясти крошечное тельце, а потом спрятала под шубу. Алекс вызвал скорую, но машина словно назло всё никак не ехала, а ребёнок уже стал оплывать. Его крохотное личико посинело, а головка безжизненно откинулась вперед. Я поняла, если что-нибудь не сделаю, малыш умрет прямо у меня на руках. «Господи, да что же это такое?! Неужели ничего нельзя уже сделать?!»
Оставалось последнее –искусственное дыхание. И, хотя я толком не знала, как это делается, тем более для новорожденного, я инстинктивно стала дуть ему в ротик, чтобы хоть как –то согреть его дыханием.
-Какая нелюдь могла сделать это?! – в отчаянии закричала я, вцепившись в мех шубы, в которую запахнула умирающего младенца. Даже четырехлетний малыш, заметил переполох родителей и понял, что что-то случилось, но никак не мог понять что, и потому испуганно взирал на нашу суету.
Вскоре огни скорой появились на темнеющем горизонте, послышался вой сирен, но я не видела и не слышала ничего вокруг, потому что, по примеру Алекса, из последних сил продолжала согревать малютку своим дыханием. Я не знала жив ли ещё ребёнок или нет, но всё равно не оставляла своих попыток воскресить его, какими нелепыми они не казались со стороны. Только врачи скорой могли отобрать у меня крошечное тельце, которое уже не подавало никаких признаков жизни.
Когда тряпьё развернули, там оказалась крошечная новорожденная девочка, её состояние было критическим. В первый момент, когда её вынули из отвратительного грязного тряпья, в которое она была замотана, мне показалось, что это не ребенок, а кукла, потому что он был странно неподвижен. Мертвый младенец очень напоминает куклу. Пустой силиконовый пупс.
Все мои попытки были глупы и напрасны - я не смогла спасти её, не могла воскресить её... Быть может, я убила её своими «стараниями» ещё до того, как приехала скорая. В голове моей начал нарастать какой-то шум. Я даже переставала понимать, что происходит. Происходящее казалось дурным сном.
«Но почему врачи все возятся с ней? Зачем все эти трубки? С мертвым телом возиться бесполезно. Может, быть у врачей так положено?» Я видела, что ребенок посинел и больше не дышал.
-Вы мать?! – послышался грозный оклик у меня над ухом. Я вздрогнула, и беспомощно уставилась на доктора. От испуга слова вылетели у меня из горла.
-Вы что, с ума сошли! Это моя жена! - резко отозвался Алекс. - Мы нашли этого младенца, закопанным в снег, здесь, возле кладбищенской ограды. Если бы не собака, эта она нашла девочку в снегу... – В подтверждение слов Алекса Арчи пролаял несколько раз.
-Девочка умерла? – бледнея, спросила я.
-Нет, но состояние младенца критическое. Нужно немедленно вести её больницу.
-Ты поедешь с ней? – тихо спросил Алекс.
-А, по-твоему, МАТЬ МОЖЕТ БРОСИТЬ СВОЕГО РЕБЕНКА! - почти заорала я на непонятливого Алекса. Эти несколько слов решили всё. Мы не сомневались, что удочерим малютку, если та выживет.– Вот что, поступим так: вези Вовку домой, а я поеду с девочкой. Я созвонюсь с тобой, как только что-нибудь будет известно.
-Хорошо, Малыш, я буду ждать твоего звонка! Слышишь, я буду ждать!– закричал вслед уходящей машине.
Вскоре машина с сиренами выехала по направлению ближайшего роддома, того самого, где я четыре года тому назад родила своего сына. «Только бы довести её живой», - била в голове одна мысль. – «Господи, если ты слышишь меня, сделай так, чтобы малышка выжила! Если ей суждено выжить, то дай мне знак, о, Господи!» - взмолилась я. Вдруг, звон колоколов внезапно разорвал морозный воздух.
-Что это?! – испугавшись, спросила я, как будто только что сама не просила Бога о чуде.
- Сегодня праздник Ксении Блаженной, - спокойно ответила сестра. Все церкви работают. Мы переглянулись и сразу поняли друг друга. В каждом из нас была одна и та же мысль. Имя само нашло её. Её будут звать Ксения. В честь знаменитой петербургской святой. Теперь я не сомневалась, что девочка останется жить.
Мамашу вычислили быстро. Ей оказалась двадцатилетняя студентка из Украины, проживающая в общежитии, находящемся недалеко от того места, где мы нашли малютку. Уборщица, мывшая туалеты, заметила на полу кровь и вызвала милицию.
Она родила её прямо на холодном, заблеванном полу туалета. Без всякой медицинской помощи. Завернув в грязную половую тряпку, горе-мамаша поспешила избавится от новорожденной дочери, выбросив его в глубокий сугроб.
В тот же день мать –убийцу в наручниках доставили в местное отделение милиции.
На следующее утро сразу же из роддома, где я провела бессонную ночь в приемном отделении, я отправилась туда, чтобы дать свои показания (пока в качестве свидетеля). Привязанный у входа хромой Арчибальд в своей лисьей шубке весело приветствовал меня лаем – значит, мои были уже тут.
Она сидела на обшарпанном стуле. Когда я шла туда, я почему-то ожидала увидеть вдрызг опущенную женщину, похожую на Безумную Валерию - беззубую, с растрепанными редкими грязными волосами, старую ведьму или, на худой конец, косолапую цыганку с золотыми зубами (почему цыганку? цыгане любят своих детей) – именно так я представляла ту, которая живьем закопала своего ребенка в ледяную могилу, но вместо этого я увидела совсем ещё молоденькую девушку, которой можно было дать лет восемнадцать, не более того, если не знать, то вполне приличную на вид. В ней не было ничего от того чудовища, которым я представляла её.
…но вместо этого я увидела совсем ещё молоденькую девушку, которой можно было дать лет восемнадцать, не более того, если не знать, вполне приличную на вид. В ней не было ничего от того чудовища, которым я представляла её.
Её немного одутловатое от недавней беременности лицо придавало ей совсем детский вид, только безумные блуждающие глаза, которые, казалось, не находили себе места, выдавали в ней преступницу. Первое впечатление было, что девушка была пьяна или находилась под кайфом. По- видимому, её ещё ломало от родовой боли, потому что она сидела скорчившись, обхватив правой рукой живот, раскачивалась на стуле, будто желая укачать уже не существующего ребёнка, и всё время теребила свои чулки, которые то и дело норовили сползти. Но что мне больше всего поразило – это её руки, точнее ногти. Холеные, наманикюренные ногти, будто только что из дорогого салона. Эти ногти никак не вписывались в её жалкую внешность.
Я не слышала, о чём говорили там, за стеклом, но я поняла, что её допрашивают. Ей задавали вопросы, но, похоже, она ничего не понимала и только как болванка кивала головой. Вездесущие фоторепортеры слепили ей глаза вспышками фотокамер, а она только беспомощно и нервно пожимала плечами, словно от укусов пчел.
Говорят, падшую женщину надо жалеть. Я не могла жалеть. Я ненавидела её. Багряная пуповина, обмотанная вокруг крошечной младенческой шейки, всё ещё стояла перед моими глазами жуткой картиной. Я не могла понять, как та самая нить жизни, которая должна была питать ребёнка долгие девять месяцев, могла послужить для этой нелюди орудием убийства. Как можно задушить своего ребёнка и заживо закопать в сугроб?
А теперь она, как ни в чем не бывало, сидела тут и разговаривала, с циничным спокойствием рассматривая свои великолепные ногти, как будто от их красоты теперь зависела вся её жизнь, когда там, в роддоме, от воспаления легких задыхалась её крошка. Ненависть переполняла меня. Мне хотелось подойти к этой мерзавке и вырвать ей глаза ногтями.
-Свидетели Мишины! - Яркие вспышки фотокамер действительно раздражали. Кроме того, от бессонной ночи я совсем плохо соображала, и потому не знала, что теперь мне следует говорить, чтобы казаться «хорошей» в глазах всех этих тупых журналистов. Мне помог Алекс. Он начал. Главное в такой ситуации начать. Я рассказала о пуповине. Она затянула петлю как заправский палач. Мать – палач! Чудовищно!
-Зачем вы хотели задушить новорожденную? – прозвучал строгий вопрос следователя.
Ответ потряс многих:
-Я не хотела, чтобы она мучилась.
Не хотела, чтобы мучилась. Что ж, в какой-то степени и в этом есть милосердие преступления. Есть оправдание жестокости. Она не желала ребенку мучений, а он мучился несколько часов кряду, заживо замерзая в сугробе. Взрослый здоровый человек умер бы через несколько минут, а новорожденный младенец выжил. Вопреки всему! Вопреки здравому смыслу! Всё слабое живуче – и в этом есть сам смысл мудрой жизни!
В зале воцарилась мертвая тишина. Все были потрясены её циничным хладнокровием … даже видавшие виды следователи.
Я взглянула ей в лицо. Мне нужно было видеть её глаза в этот момент… но я не увидела их. Внезапно побледнев, как полотно, она свалилась со стула. Сквозь джинсовую ткань платья для беременных проступили алые пятна крови. У неё открылось кровотечение.
-Вы разве не видите, ей надо в больницу! – закричала я. Простая человеческая жалость возобладала.
Глава сто восьмидесятая
Ксюша
Двустороннее воспаление легких не оставляло шансов для новорожденной, но она выкарабкалась. Она выжила вопреки всем законам выживания!
Крошечное лилово желтое тельце ребёнка, плотно утыканное отвратительными трубками реанимации, которые поддерживали едва треплющуюся в ней жизнь, лежало в аквариуме – инкубаторе. Она лежала на животе, распластавшись, как крошечный иссиня-красный лягушонок, и только раздувавшиеся вдувавшиеся ребрышки, да мерный писк приборов выдавали её едва заметное дыхание. За время своего пребывания в реанимации девочка сильно похудела. Состояние было критическим. Никто из персонала не верил, что она будет жить. Никто, кроме меня. Только я была уверена, ЧТО ОНА БУДЕТ ЖИТЬ!
После болезни она весила всего два килограмма, и теперь напоминала внутриутробного ребёнка, хотя девочки уже шёл уже второй месяц от роду. Врачи боролись за каждый грамм её веса. Только несколько дней назад она кое-как стала набирать вес, стабильно прибавляя по пять грамм каждый день.
И теперь она лежала маленькая и беспомощная в своем аквариуме. Она была точь-в-точь, как новорожденная Руби, когда акушерка впервые положила только что родившуюся дочь мне на живот.
Как мне хотелось разорвать эти проклятые капельницы, опутывавшие крохотное тельце, разломать отделявший нас инкубатор, чтобы прижать несчастного ребёнка к себе, укачать в своих материнских объятиях, но я знала что это невозможно, что без всех этих приспособлений она не сможет жить.
Вдруг, мне показалось, что крошечная ручка зашевелилась. Я вскочила и бросилась к ней. В следующую секунду опухшие веки слегка приподнялись открыв едва заметную слезливую щёлку, и на меня посмотрели измученные глаза больного ребёнка. Я была первой, кого она увидела в своей жизни! Так и должно было быть. Первой кого видит ребенок – это его мать! Сегодня у неё был второй день её рождения – малышка начала самостоятельно дышать!
Кризис миновал – Ксюша вышла победительницей в неравной схватке со смертью.
-Она очнулась! – радостно закричала я в трубку, и в ту же секунду дешевенький китайский мобильник словно живой выскочил из моих дрожащих рук и тут же разбился вдребезги об холодный бетонный пол. Но меня нисколько не расстроила эта ничтожная потеря, потому что я была счастлива. Быть может даже больше, чем когда я поняла, что родила Руби.
Беда, случившаяся с малышкой, как никогда сплотила нас вместе. Каждый день, после работы, я одним и тем же путём шла в роддом и навещала мою маленькую дочь. Меня уже все знали в лицо. Особенно, тот доктор, который принимал у меня роды. Я была там вдрызг своей и знала по именам весь персонал.
Я хотела сама ухаживать за своей дочерью. Но меня даже не подпускали к ней, потому что боялись, что я заражу других детей ходившим тогда по городу гриппом. Как это бывает в наших больницах, бедняга лежала в палате для отказников, где за ней никто не ухаживал. Это бесило меня больше всего! Порою хотелось придушить всех этих врачей, бесцельно ходивших вокруг. Сердце мое разрывалась, когда я думала о том, что мою малышку, спасшуюся чудом от озверевшей матери, ждет детдом.
Мы с Алексом оба хотели удочерить Ксюшу, но наше темное прошлое не давало нам сделать это. И в самом деле, разве можно было доверить ребенка людям с судимостью: отцу- алиментщику, которого чуть было во второй раз не осудили за то, что он спьяну оставил собственного ребенка на морозе и матери – бывшей пациентке психоневрологического интерната. Удочерение было невозможно, мы оба понимали это, но продолжали бороться за судьбу девочки. Мы не могли допустить, чтобы её отправили в детский дом, где она, наверняка, погибнет.
И снова вмешалось чудо. По- видимому, Святая Ксения зорко следила за судьбой своей подопечной и не давала её в обиду. Пройдя семь кругов ада с бесконечными бюрократическими препонами, мы выиграли главную в своей жизни битву, и главный приз ждал в роддоме. Нам так и не позволили удочерить Ксюшу, но разрешили взять девочку домой…только в качестве патронажной семьи. Нам отдали больного ребенка, как отдают бракованную, никому не нужную вещь, лишь только затем, чтобы поскрее сбыть её с рук. Но какая была разница – главное наша дочь едет домой!
Это был настоящий праздник! Мы устроили целый пир на весь мир с огромным кремово-фисташковым тортом, в котором красовалась одна-единственная свечка, потому что по иронии судьбы или по проведению её святой, Ксюшу выписали из роддома, как раз в тот же день, когда исполнился ровно год с того момента, когда мы нашли её.
Правда, года ей никак нельзя было дать. Из-за постоянных болезней она сильно отставала в развитии, и в свой первый день рождения едва училась ползать. Но какая была разница. Главное – что малышка была дома, а упущенное всегда можно наверстать.
Нам дали испытательный срок на год, и теперь всё зависело от него. Сможем ли мы стать для неё настоящими родителями, теперь только покажет время. Но мы твердо были уверены, что справимся. Жизнь крохи, начавшаяся так трагично, принимала счастливый оборот.
Надув толстые щеки Володька со всего маху дунул на свечу, так что добрая половина крема оказалась на лице «именинницы». Из-под крема послышался обиженный детский плач.
-Ну вот теперь нас поровну - мальчиков и девочек..
-Укомплектованы полностью, - засмеявшись, заключил муж. - Так в нашей семье появилась дочка, о которой так давно мечтал Алекс.
С появлением Ксюши словно ангел небесный спустился на нашу семью. Дела пошли, как никогда лучше. Алекс больше не убирал спальных улиц, он устроился на «серьезную» работу, и теперь расчищал площадь в районе Смольного. За Смольный платили куда лучше, чем за расчистку городских улиц. Правда, этого хватало только на еду и на оплату коммунальных услуг. Остальное – мне приходилось зарабатывать самой. С депрессией было покончено – потому что мне некогда было впадать в неё. Но самое главное – ради нашей маленькой Ксюши Алекс окончательно порвал со своей Бывшей.
Несмотря на страшную занятость с двумя маленькими детьми, я тоже не бросала своей работы переводчицей; и, о, чудо, мои дела шли всё успешней и успешней! С каждым днём мне доверяли всё больше и больше переводов, так что я едва справлялась с работой. И вот теперь, я уже переводила инструкции по применению к различным приборам. Это давало необходимую «витаминную добавку», да плюс приусадебное хозяйство, или, как называл его Алекс, «барщиной», на которую Алекс с мученическим видом «выходил» каждую весну.
Да, не скрою, иногда мне было настолько тяжело, что хотелось выть от безысходности. Но теперь…теперь, я научилась бороться. Потому что мне было за что бороться, ради чего жить.
Дети. Это совсем не то, что один ребёнок. Дети – это колоссальная ответственность, но и ни с чем несравнимое счастье. Теперь мы с Алексом были неразлучны. Ксюша снова объединила нашу семью.
Когда мне приходилось сдавать переводы, я брала Ксюшу с собой и, привязав её к груди на постромки для грудных младенцев, поскольку девочка в свои три года почти не умела ходить, ехала в редакцию. Я так и называла её – мой талисман. Почему талисман, спросите вы? Потому что, когда любой из редакторов видел её трогательные глазенки, никто не мог отказать мне принять перевод. Ксюша могла растопить самые жестокие и непримиримые сердца. Мне уступали, и я пользовалась этим – другого мне не оставалось.
Ксюша мне не мешала. Трудно было представить более спокойного ребёнка. За свои три года малышка не произнесла ни слова. Страшный диагноз – «аутенизм» словно дамоклов меч навис над всей нашей семьёй. Хотя я не верила во всё то, что говорили о ней наши врачи, реальность была таковой, что Ксюша, возможно, на всю жизнь останется умственно отсталой. Впрочем, я всё равно продолжала верить в лучшее и продолжать жить.
После редакции я бежала в школу за Володькой, а потом, «увешенная» детьми и тяжелыми сумками с продуктами, шла из магазина. После магазина – рутина: готовка и стирка. А потом опять, переводы, переводы…Каторга… И так без конца. Бесконечная карусель изо дня в день. Но я бы не желала себе другой судьбы. Я чувствовала себя нужной, и потому не замечала своего тяжёлого «креста».
Глава сто восемьдесят первая
Кветка
Время летело неотвратимо. Дети незаметно подрастали. Страшный диагноз не подтвердился. Ксюша была здоровым ребёнком, но по-прежнему упорно молчала. Шок пережитый, когда мать живьём закопала её в холодную могилу, наложил свой неотвратимый отпечаток. Девочка останется немой…возможно, на всю жизнь.
Хотя Ксюша не помнила тот страшный день своего рождения, но её психике была нанесена непоправимая травма. Вот и сейчас возле её кроватки тускло горел ночник. Ксюша страшно боялась темноты. Когда оказывалась в темноте, она кричала. Темнота напоминала ей ту могилу, в которую закопала её мать. В остальном, Ксюша была вполне нормальной, здоровой девочкой. Она всё понимала, каждое слово, - просто не говорила.
Я никогда не скрывала от Ксюши, что она приёмная дочь. Да и фамилия у неё была другой – Кветка. То была фамилия её матери, и, поскольку мы были для малышки только патронатной семьёй, нам не разрешили её менять.
Порой, когда я видела грустного молчаливого ребёнка, мне хотелось самой убить эту «мать». И, если бы она не сидела в тюрьме, то я без сожаления сделала бы это своими руками.
По мере взросления Ксюши, видя, как она всё больше становится нормальным ребёнком, я стала забывать о её матери, как будто её не существовало вовсе. Ненависть заступила безразличию…А потом и забвению.
Я не учла только одного, что любой срок заключения рано или поздно заканчивается. Государство не желало кормить лишних ртов. Поэтому за хорошее поведение мать –убийцу было решено выпустить условно-досрочно. Впрочем, и на воле молодую женщину никто не ждал. Ей некуда было идти, как и мне девять лет тому назад.
Естественно, первым душевным порывом « заботливой мамаши» было навестить свою дочь. Не знаю, откуда она узнала мой адрес, но в тот же вечер, сразу после освобождения, она уже дежурила у калитки моего дома.
Это был великолепный зимний денёк. Дед-Мороз-Алекс, как всегда, трудился на расчистке снега. Я с детьми шла с пруда, где Володя учил Ксюшу кататься на воображаемых коньках, чтобы та стала «барериной». Мне было забавно смотреть, как Ксюша, словно бутуз в своей заячьей шубке, валилась на попу, а Володька пытавшийся её поднять, тоже падал, а потом все начиналось заново. Нервничающий Арчибальд словно юла вертелся вокруг маленькой детской свалки и оглашал окрестности заливистым лаем.
После прогулки, весёлые, ошпаренные свежим ядрёным морозцем, мы вчетвером возвращались домой. Смеркалось. Разгоряченные кислородом, наши лица алели, а настроение было самым замечательным. Кто же знал, чем может закончится этот прекрасный день.
Она стояла возле нашего дома, переминаясь с ноги на ногу. Даже со спины я сразу же узнала её. Что ж, я знала, что этот день когда-нибудь наступит, и он наступил.
Бедная Ксюша, она ничего не подозревала, и, не переставая, смеялась…впервые за всю свою немую жизнь.
-Володя, веди Ксюшу домой, я подойду позже, - пытаясь казаться спокойной, приказала я сыну.
-Что-о-о?! - лениво заныл Володька. – Мы ещё не наигрались.
-Я сказала, веди Ксюшу домой! – по-видимому, тревожные нотки в моём голосе произвели на непослушного сорванца нужное впечатление. Глядя на незнакомую «тётю» возле калитки, он сразу же всё понял и, поспешно схватив Ксюшу под мышки словно котёнка, потащил домой. Через несколько секунд в кухонном окошке зажёгся свет, и оттуда выглянули две любопытно-испуганные мордашки детей.
«Только этого не хватало», - подумала я, но отступать было поздно. Трудный разговор должен был состояться. Я закрыла собой горящее окно, где были дети, и сурово уставилась на нежданную гостью.
Она мялась от холода в своём совсем не зимнем пальто, переступая с ноги на ногу, то и дело ненароком силилась заглянуть мне через плечо.
-Я, я хотела бы поговорить с дочерью, - невнятно промямлила она, потирая сухие замёрзшие пальцы, на которых уже не было маникюра.
-Тебе это навряд ли удастся сделать. Ксюша не говорит с рождения.
-Почему?! – снова спросила она, словно не поняла моего ответа.
-Потому что её родная стерва-мать живьём закопала своего ребёнка в снег сразу после того, как имела несчастье выпустить на свет свое дитя! - нервно выпалила я. –А теперь эта толстозадая зараза ещё и удивляется, что у ребёнка после всего этого случился нервный шок, и девочка не разговаривает! Вот что, мадам, убирайся вон, пока я не вызвала милицию!
-Я хочу видеть дочку! Я всё время думала о ней в колонии! Каждый день! Я раскаялась, очень раскаялась… и теперь твердо решила забрать свою дочь, - слезливо запричитала она, по-видимому, рассчитывая надавить на мою жалость: – Мою рідну дитятку! Кровиночку мою ненаглядну! – Эти последние украинские слова вывели меня из себя:
-Вот что, ТЫ, ПРОСТИТУТКА! - я схватила её за плечи словно клещами, - ещё шаг – и я за себя не ручаюсь! – Мой взгляд горел решительным блеском. В этот момент я увидела, что её глаза сделались совсем такими же детско-испуганными, как у Ксюшки. Она закрыла лицо руками и попятилась назад, ожидая удара. Наверное, она подумала, что я убью её. Мне почему-то, вдруг, стало жаль её. – Ну, полно, - я беспомощно опустила руки. – Я хотела только узнать, кто настоящий отец Ксюши. У девочки нет даже отчества, а по нашим грёбанным законам ребенок в патронажной семье может принять отчество только своего биологического отца.
-Я не знаю! - ноюще растягивала она слова. – Не помню.
- То есть как?! Ты даже не помнишь, от кого родила ребёнка?! – вытаращив глаза от удивления, спросила я.
-Не беспокойся, от кацапа она, от вашего кацапа!!! – вдруг с истерической злобой вырвала она мне прямо в лицо.
-Ты, дрянь, не води меня за нос! Отвечай, кто отец Ксюши?!
-Кажется, Сашка, - почесала она в голове, - а, может быть, Мишка, - неуверенно добавила она, закатив глаза, словно, и в самом деле, напряженно пыталась выловить что-то из памяти. – Вадима? Нет, не Вадимка, это исключено, его не было…Их было два…парубка
-Прекрати издеваться надо мной! Что всё это значит?! - резко прервала я её размышления.
-Что тут непонятного! Нас, девочек пригласили в сауну. У нас была групповуха, - небрежно-развязным тоном нагло бросила она мне. – В тот вечер нас было трое Любка, Оксанка и я против трьох богатих дядек. Мы развлекались в темноте. Мне удалось залететь в тот же вечер. Я точно помню, что их было двое. Но кто из них кто?…- задумчиво почесала она в голове. - В общем, - продолжила она свою цингичную исповедь, -сначала я хотела сделать аборт, но денег не было, а потом было поздно, и я решила, раз залетела – так тому и быть. И потом, за секс с беременными платят куда больше… - У меня просто не было сил выслушивать страшную исповедь бывшей проститутки и, сжав кулаки, я заорала:
-Тварь!!! Убирайся! Клянусь, если я в следующий раз только увижу твою наглую рожу, я возьму за руку и отведу в милицию, и ты будешь отсиживать свой срок до конца! Поняла меня, ПРОСТИТУТКА?!! – Мои слова произвели на болтливую хохлушку должное впечатление – она сразу же заткнулась, будто её вырубили рубильником, и, тупо ссутулившись, побрела прочь в снежную темноту. Она так напомнила мне меня саму в тот день, когда меня выпустили из сумасшедшего дома –неприкаянную, никому не нужную, отверженную всеми.
-Стой! – Она остановилась и, обернувшись, с видом затравленной собаки, посмотрела на меня. – Жди здесь, - сухо бросила я ей. Она осталась у калитки, по – видимому, ожидая развязки своей судьбы, а, может, ещё имея какую-то смутную надежду, что я позволю обнять ей её дочь..
Увидев меня, идущую у дому, две детские мордочки сразу же спрятались в глубине комнаты. Я зашла в дом и, не обращая внимание на удивленных и перепуганных детей, поспешно собрав всё, что было на тот момент в холодильнике, сорвала мою старую каракулевую шубу с крючка прихожей и выбежала вон.
-Вот, это тебе, - я небрежно пихнула ей в руки мою старую потрёпанную шубу (ту самую злосчастную каракулевую, в которой я прибыла на Солнечный Полуостров Флориды). – В таком прикиде зимой ты далеко не уедешь. Здесь продукты, - я протянула ей полиэтиленовый мешок, в котором лежала ветчина и домашнее варенье. - И самое главное, - из-за пазухи я достала небольшой конверт. – Вот, это тебе, правда денег в нем немного, но этого хватит, чтобы доехать до Харькова. – Она жадно приняла деньги и тут же запихнула их в карман, словно украла. –А теперь уходи и хорошенько запомни мои слова – если не хочешь снова угодить в тюрьму, возвращайся домой, и чтобы ноги твоей больше не было в Питере.
-Я живу не в Харькове, а в Харьковской области, в маленькой деревне, где нет ни работы, ни перспектив, ничего, - не зная зачем, начала она жаловаться мне. – У меня там мать-инвалид, которая даже ничего не желает знать обо мне, а батько умер от пьянства. Кроме меня у неё ещё пять человек младших братьев и сестёр, которых нечем кормить. Я уехала в Питер, чтобы больше не видеть их. Здесь, по крайней мере, можно устроиться.
-Устроиться?! - заревела я. – Ты называешь это «устроиться»?! Хорошо же ты устроилась, подруга! Вот что, поезжай домой к матери и живи там как знаешь! Какой-никакой дом в самой нищей деревне лучше, чем заниматься проституцией на улицах Питера.
Кажется, она всё поняла – поняла, что спорить со мной бесполезно, и, не сказав больше не слова, побрела прочь. Не знаю, может быть, она уяснила, что всё равно больше ничего не сможет вытянуть от меня.
Скрипнув калиткой, я плотно заперла за ней на два кольца, что давно уже не делала, и побрела в дом. В Этот вечер, ворочаясь в поту, я долго не могла заснуть. Эта неожиданная, неприятная встреча не выходила у меня из головы. Я всё время терзала себя, что дала ей денег. «Что если она начнёт шантажировать меня?»
Наконец, я заставила себя лечь в постель и успокоиться. Как говорится, что сделано, то сделано. Назад не вернёшь. Но я никак не могла забыть тех глаз. Они действительно были похожи на глаза Ксюши. Как только я начинала засыпать я видела её лицо, которое самым странным образом начинало трансформироваться в лицо Синтии. Я просыпалась в поту и снова думала об этой встречи, пока мои мысли не начинали сплетаться в причудливый, неразжелимый ком.
Я снова засыпала, и мне чудилось, что кто-то скрипит морозным снегом прямо под окнами и заглядывает в низкие окна. Должно быть, это она. Мне становилось совсем не по себе. Хотелось вскочит и зажечь свет, но от нахлынувшего на меня страха ночного кошмара я не могла пошевелить ни единым членом. Было холодно, скверно, но я даже боялась зажечь огонь. Ужас зимней темноты обволакивал меня изнутри, словно черные змеиные волосы Медузы Горгоны. «Что если она подожжёт дом? Вот, опять, эти шаги…».
Вдруг, в кухне что-то внезапно зашевелилось и с грохотом полетело на пол. Арчибальд взвился испуганным лаем. Ксюша закричала в истерике. Этот крик вывел меня из состояния кататонического сна. Я вскочила и бросилась к кроватке, где спала дочь. Первой моей мыслью было, что мерзавка каким-то образом пробралась в дом и теперь хочет похитить Ксюшу.
-Мыши, – спокойно пробурчал сонный Володька. Действительно, прислушавшись, я услышала противный писк в углу. Это действительно были огородные полёвки, зверьки забрались в наш дом, чтобы обогреться и немного поживиться нашими запасами. Это они опрокинули стоящий в углу дуршлаг с варёными бобами и наделали столько шуму.
-Черт бы побрал этих мелких тварей! - я сняла тапок и со всей злости швырнула её в метавшихся по кухне мышей, и … естественно, не попала. – Придётся завести ещё и кота, - уныло вздохнула я. – Арчибальд, хоть и гончий пёс, но «мышей не ловит».
-Ловлю на слове, -засмеялся обрадованный Володька.
-Ладно, а теперь спать, - строго приказала я. От холодного пола противно покалывало босую ступню, но, зная свою забывчивость, я опасалась разводить огонь, пока Алекса не было дома. Чтобы мне было спокойнее, я взяла тёпленький комочек Ксюшу к себе в постель, и, крепко обняв её, попыталась заснуть. Через некоторое время я услышала топот босых ножек сына.
-Мам, мне холодно. Можно я тоже с вами? – Обычно я не разрешала детям (тем более сыну) спать в нашей постели, но сегодня была особенная ночь – ночь перед Рождеством, когда, даже самым непослушным «малькам», дозволяется всё.
-Иди сюда, Медвежонок. - Володька пронырливо прыгнул под одеяло и от радости быстро-быстро заелозил холодными, колючими ногами. –Тише ты! – пыталась утихомирить я его. – Ксюша только что заснула. - Вова затих, мерно дыша мне в ухо своим детским тёплым дыханием. Вскоре, обняв милых детей, я тоже начала засыпать. Теперь я не боялась никакой Медузы. «Пусть приходит, и я отвешу ей здоровенный щелобан, после которого она не встанет, ведь за мною МОИ ДЕТИ», При этой мысли мне стало по-детски весело, и я улыбнулась.
-Та тётя, что приходила …это была Ксюшина мама? –вдруг, услышала я тихий шёпот сына.
-Да, мой хороший, это была она, - гладя его мягкие белокурые волосы, ответила я.
-Мы же не отдадим ей нашу Ксюшу, правда? – сверкая в темноте испуганными белками глаз, спросил Вова.
-Нет, мой родной, не отдадим.
-Даже за сотню триллионов рублей?! – возбуждённо вскочил он.
-Даже за сотню триллионов рублей, - улыбнулась я, укладывая его обратно в постель. - Ни за какие деньги. Спи, мой мальчик. – Володя успокоился и, забившись под тёплую материну мышку, уснул. Я тоже стала засыпать, только одна мысль все время вертелась у меня в мозгу и не давала мне покою: «Сколько же это будет сотня триллионов рублей?» С этой благословенной мыслью я и провалилась в чёрное марево сна.
А ночью, когда мы все спали, пришёл Арчибальд. В поисках тёпленького местечка пёс запрыгнул на кровать и уютно устроился у наших ног. Он знал, что за хозяйскую постель ему крепко влетит, но в его собачьем мозгу возникла одна подспудная хитренькая идея: «Встану затемно, пока хозяева не проснулись – они ничего и не заметят».
После бессонной ночи утро как всегда приходит неожиданно, словно стихийное бедствие.
-А это что здесь за лежбище?! - над своим ухом я услышала громогласный голос вернувшегося с ночной смены Алекса. Видя, что не утаился, Арчибальд, поджав уши, по-пластунски сполз с постели. Сонные дети потирали распухшие глаза.- Школьник, школьник, почему не в школе? Вообще, вы, что обалдели! Сегодня канун Рождества, а вы валяетесь в постели! Малыш, вставай после работы я голоден, как волк!
Я попыталась встать, но неведомая сила потянула меня назад, и я снова свалилась в подушки. У меня был жар. Вчерашнее гулянье на пруду дало свои результаты.
-Ты чего такая красная? А, ну! - Алекс приложил дурно пахнущую мужской мочой и потом ладонь к моему лбу. – Так и есть, температура.
-Алекс, я хотела сказать тебе…. - мне необходимо было сделать это признание сразу, иначе я бы не решилась. Больше всего мне гложил вопрос о деньгах, которые в порыве глупой жалости я сама спихнула этой паразитке.
-Ты ещё здесь, а ну живо собирайся в школу! Я сам повезу тебя, - обратился он к Вовке.
-У-у-у, - недовольно простонал Вовка и начав через силу одеваться.
-Послушай меня, Алекс, я должна…
-Снова таскались на пруд?! Только не говори, что нет, - я не зря когда-то сравнила Алекса с отцом, в этот момент он и в правду напоминал моего папашу.
– Погоди, Алекс, со своим прудом…Приходила Кветка, и я отдала ей наши последние три тысячи.
-Что?! – Алекс вытаращил глаза.
-Я говорю, я отдала наши последние три тысячи! Ей нужны были деньги на дорогу до Харькова, - мученически произнесла я. – Прости меня, я полная дура, я не должна была отда…
-К черту деньги, я сейчас не о них! Что она сказала?!
-Она грозилась забрать дочь.
-Вот стерва! Как бы она не начала шантажировать нас, ведь Ксюша находится у нас только на патронате.
-Она не придёт, - глядя в пустоту, заверила я.
-Откуда ты знаешь?
-Я знаю это…
Алекс заметил, что всё время нашего разговора Володька, вместо того, чтобы собираться в школу, внимательно следил за нами.
-А ну, марш одеваться! – закричал на него Алекс.
-Пусть сегодня Володя побудет дома. Я не хочу, чтобы она что-нибудь причинила нашим детям. Ну ты понимаешь…
-Ты боишься эту дрянь?
-Нет, но пока я не буду уверена, что она не уехала из Питера, я бы не хотела отпускать детей одних, тем более, что она видела их. В общем, пусть сегодня Володя лучше побудет дома.
-Ладно я позвоню в школу, чтобы парня потом не честили, - неохотно пробурчал Алекс, доставая из кармана мобильный.
-Пап, я готов, - с видом мученика пролепетал Володька.
-Ну что, пострел, считай, что тебе сегодня дважды повезло: в вашем классе объявлен карантин гриппа, так что можешь оставаться дома.
-УРА!!! – Володька, для которого учение было мукой, высоко подпрыгнул и швырнул портфель в воздух.
-Черт знает что, плодят неучей, - недовольно проворчал Алекс. – И учти, таблицу умножения я лично сам проверю! – обратился он к сыну.
-Хорошо, па! – послышалось из соседней комнаты, из которой уже долетал весёлый смех Ксюши.
-Это Ксюша смеётся? – удивился Алекс. – Да, я забыла тебя предупредить. Это со вчерашнего дня, - улыбаясь, ответила я.
Больше нам не хотелось говорить о неприятном. Ведь сегодня был Сочельник. Вечером мы собрали на стол. Алекс зажег камин, и наш дом превратился в самоё уютное гнёздышко на земле. В тот момент я почувствовала, что такое настоящее счастье.
Удручало лишь одно, что это Рождество мне предстояло провести в постели. Если Грэг лечил меня горькой настойкой хины, от которой из глаз прыскали слезы и сводило челюсти, то Алекс, словно в противовес, сбивал температуру сладким малиновом вареньем, от которого ныли зубы. Он словно огромный моллюск прилеплялся ко мне, и пока я не выпивала целый литр его приторно-сладкого «снадобья», не отставал.
Но сегодня, уставший после работы, он погруженный в крепкий сон, сладко храпел у меня под боком.
Мы потеряли из виду своих детей. Видя, что родители спят, с присущей ему деловитостью, Володька тут же откинул надоевшую таблицу умножения и молча поспешил на кухню, чтобы приготовить мне «малиничный» чай. Так всегда полагалось делать, если в доме у кого-нибудь была температура. Он часто видел, как отец заваривал чай. Ксюша- хвостик, болтавшийся попятам за старшим братом, для которой он был корифеем и примером во всём, тут же проследовала за ним.
Деловито чиркнув спичкой, Володька зажёг чайник и стал ждать. Вскоре свист чайника огласил кухню. Влив в большую кружку добрую половину банки варенья он размешал всё ложкой, так что получилась нечто вроде жидкой каши, и, поставив на широкую тарелку, отдал всё Ксюши, сухо приказав:
-Отнесёшь маме, поняла?! – Ксюша старательно закивала головой, словно китайский болванчик. – На! Только опять не пролей себе на колготки!
Обливаясь горячечным потом, я лежала в мучительном полусне, когда услышала, что кто-то тихонько прошептал рядом:
-На. – Я проснулась, и, открыв глаза, увидела Ксюшу.
-Это ты мне принесла, моя маленькая? Какая молодец! – я погладила ребёнка по тёмно каштановым волосам, но, малышка, застеснявшись, бросилась от меня прочь.
«Бедная моя детка. Наверное, мне показалось, что она заговорила», - подумала я, отхлебывая сладкое варенье.
Я ещё долго лежала с открытыми глазами. Парило. Пот градом стекал с моего тела. Я даже чувствовала его холодные капли у себя под грудями. Это был явный признак выздоровления, но вставать все равно не хотелось. Лениво. Глядя на раскладывающую свой бесконечный пасьянс из кукол смуглолицую Ксюшу, я думала о своей белокурой и розовощёкой красавице Руби. «Где она теперь? С кем? Может быть, её уже нет в живых?», - соленые слезы одна за другой скатывались с моих щек, непременно затекая противным ручейком в уши. За всё время, с тех пор, как я покинула психиатрическую клинику Ханко, все мои попытки выяснить, что стало с моей дочерью ни к чему не привели. Я искала её по всему Интернету, заглядывая в самые отдаленные сайты распроклятого Штата Флориды, я просматривала все личные сайты губернатора Флориды вдоль и поперёк, узнавая всю подноготную его политики, все невероятные сплетни личной жизни этого высокопоставленного подонка, но о Руби Гарт не было не сказано ни слова, будто такой девочки не существовало вовсе. А я то знаю, что моя дочь существовала! И она у него!
Бедная моя девочка, если бы ты была жива, тебе исполнилось бы сейчас двенадцать лет! Как раз, когда мне едва исполнилось двенадцать, у меня начались месячные. Как сейчас помню, это случилось жарким июльским днём. Тогда у меня целый день невыносимо болел живот, и я пыталась скрыть это от матери. Когда я проснулась а следующее утро – все трусики были в крови. Эта была ещё сухая и темно- коричневая кровь, чем-то похожая на жидкий кал после того, как отведаешь маминого борща, НО ВСЁ ТАКИ Я СМОГЛА РАСПОНАТЬ, ЧТО ЭТО БЫЛА НЕ СВЁКЛА, А САМА КРОВЬ. Я думала, что у меня открылось внутреннее кровотечение кишечника, и я умираю, потому что, когда я росла в России, наша сопливо-совковая интеллигентская мораль, доставшаяся ещё с советских времён, не позволяла объяснять девочкам раньше времени, что с ними должно произойти при сексуальном взрослении. А реклама прокладок, показывающая как некая голубая субстанция, похожая на гель заполняет прокладку, и всё остается сухо, ассоциировалась в моём детском мозгу с товарами для больных инурёзом женщин.
В общем, в свои немалые двенадцать лет я оказалась полностью не подготовлена, что из «попы женщины может идти кровь», и это абсолютно нормально, более того, должно, и этого не стоит бояться, а, «вооружившись» прокладками с N-nым количеством крылышек и капелек на упаковке, вести абсолютно нормальный образ жизни.
Мой ужас нельзя было описать словами. Я серьёзно думала, что сегодня умру. Только тогда, когда мать увидела моё смертельно бледное лицо и пятна крови на простыне, она обо всём догадалась, и только тогда скромно поведала о прелестях «женского» существования. Как же я тогда ненавидела себя, эти дни! Ненавидела свою слабость! ПОРОЙ, В ТАКИЕ ДНИ, МОЯ САМОНЕНАВИСТЬ ДОХОДИЛА ДО ТОГО, ЧТО Я НЕНАВИДЕЛА ДАЖЕ СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ ПОЛ! «Почему Господь не создал меня мальчишкой?! Тогда бы в моей жизни всё было значительно легче…ДЛЯ МЕНЯ!» Мне, казалось, что месячные нарочно созданы, чтобы унижать меня, постоянно ставить в самое неловкое, неудобное и смешное положение перед одноклассниками и учителями. Все эти глупые протечки, из-за которых я со стыда часто попросту убегала домой с уроков и ещё долго-долго ревела в уголке, из-за того, что внезапный «приход моих гостей» вновь стал известен всему классу и надо мной снова смеялись.(Недаром же говрят: «Незванный гость хуже татарина!») А как стыдно было мне отдуваться перед физруком за вечные прогулы! Я готова была провалиться сквозь землю, но процедура была обязательной, иначе мне поставили бы «неуд.». Как сейчас помню эти ослиные презрительно смеющиеся глаза старого извращенца*, вечные насмешки и недвусмысленные намеки, от которых застенчивая девочка краснела, как помидор.
Даже сам Грэг ненавидел меня в такие дни. Когда «в трюме» открывалась течь, капитан Грэг трусливо покидал «наш корабль любви», которым для нас была наша постель…
От тёплой малины я начала впадать в приятное потно-горячечное забытьё. Через некоторое время в спящем доме можно было слышать только мерное храпение Алекса, да уютное потрескивание догорающих берёзовых дров в камине.
«Хоть бы сегодня приснилась Руби», - подумала, проваливаясь в мирную негу горяченного сна.
Руби мне не приснилась.
Спустя несколько дней я узнала о судьбе Кветки. Предчувствия меня не обманули – Ксюшина мать больше никогда не вернулась в наш дом, потому что…она умерла.
Погибла в тот же вечер. Нам стало это известно, когда спустя несколько дней нам позвонили из морга…
Как-то рано утром, дежурный, обходя перроны Витебского вокзала, обратил внимание на хорошо одетую женщину в каракулевом пальто, сидящую на скамейке. Она ждала поезда, но никаких поездов уже не было. Казалось, она спала. Когда дежурный тронул её за плечо, чтобы разбудить – оказалось, что она уснула навсегда. Дед Мороз сделал своё дело.
В руках женщины были обнаружены кусок недоеденной ветчины и раскупоренная бутылка водки, а в кармане билет до Киева. Пытаясь согреться, а, может быть, заглушить своё душевное горе спиртным, несчастная напилась и заснула…навсегда.
По адресу, найденному в кармане её платья, вышли на наш телефон. Так я узнала о её страшной судьбе. Несмотря на то, что я ненавидела её за то, что она сделала с Ксюшей, я всё-таки не желала ей такой печальной судьбы. Я искренне сожалела о том, что случилось, но угрызений совести за то, что я даже не пригласила её в свой дом, у меня не было. Мне было просто жалко её.
-Девчонку некому даже похоронить, у неё нет тут родных, - тихо сказала я, как только вернулась из морга, где проходило опознание тела. – Я не хочу, чтобы мать Ксюши закапывали в санитарной траншее. Давай, отдадим бедняге место рядом с моей мамой. Мне оно все равно не скоро понадобится.
Алекс поднял усталые глаза, но ничего не ответил. Он только выложил передо мной последние наши деньги.
Мы похоронили её на следующий день. Это были самые дешёвенькие, какие можно только представить, похороны. Её положили в том же, в чём она и умерла – широком, бесформенном джинсовом платье для беременных, в том самом, в котором, она когда-то в стенах грязного общагавского клозета, на заблеванном полу родила свою дочь. Покрывало я смастерила из нашей старой тюлевой занавески, а всё остальное купила там же, в морге.
Заиндевевший от мороза, кладбищенский дьячок хриплым голом читал отходную. Процессия «родных» была небольшая – я и Алекс. Согнувшись в три погибели от холода, мы стояли возле могилы и грустно смотрели вслед опускаемому вниз тонкому дощатому гробу, похожему на легкую люльку из шифоньера.
Я не плакала. У меня просто не было слёз.
Простой и грубый деревянный крест завершил короткую жизнь несчастной. Её смерть списала всё. Мне не в чем было себя упрекнуть.
США, Штат Флорида, Таллахасси, Монро Стрит, особняк Ринбоу
Глава сто восемьдесят вторая
За прокладками
Это был самый ужасный день Руби. Целый день у неё болел живот, и, поэтому она не пошла на отборочные выступления своей группы поддержки. Руби понимала, что подвела команду, но ничего не могла поделать с собой. Боль стягивала так, что девочка не могла даже разогнуться. Только грелка немного помогала снять её.
Целый день она ничего не ела, а только лежала в постели, запершись в комнате, смотря в одну неподвижную мучительную точку на потолке. Всё раздражало, казалось резким и не привлекательным. Из-за не перестающей ноющей боли ей казалось, что все вокруг нарочно издевается над ней: и эта глупая кухарка, нарочно приготовившая ей креветок, хотя прекрасно знавшая, что у Руби от них диатез, и эти омерзительные, невесть откуда и зачем-то вскочившие угри на носу, уродующие её прекрасное лицо, придурошный облезлый попугай, назло не то себе, не то ей нервно выщипывающий из себя последние перья, и отец, который, как будто нарочно, задерживающийся на работе именно сегодня, когда ей так плохо. Всё это раздражало Руби, заставляя страдать ещё больше.
Скорчившись с теплой грелкой, Руби заснула в своей обширной тёплой постели. Она и не заметила, как за приоткрытым окном сгустились сумерки и наступила тьма. Теплая тропическая ночь окутала её приятными сновидениями. Губернатор вернулся за полночь. Подготовка к годовому президентскому отчету окончательно вымотала Барио.
В дверях дома его как обычно встретил управляющий.
-Ну, как Руби? Она уже вернулась из Дейтоны? Как прошло выступление Билли Гёлз? – устало спросил Коди, передавая управляющему Вилли Джиру мокрый плащ и зонтик.
-Выступление Билли Гёлз не состоялась. Руби не поехала в Дейтону, - стараясь быть спокойным, произнёс Вилли Джир. Он знал, что губернатор ненавидит плохие новости, особенно если они касались его дочери.
-В чём дело?! Я ухлопал целую кучу баксов на помпоны и мини юбки для целой команды гризеток*, а она даже не поехала на соревнования?!
-Она не смогла поехать, ей не здоровиться, - объяснил управляющий.
-Как нездоровится?! Что с ней, что с моей дочуркой?! Отвечай, болван?!
-Она не говорит. Только целый день лежит в постели и молчит.
-Вы вызвали моего личного врача?!
-Сэр, я же говорю, она никого не подпускает! Она заперлась в своей комнате, и никого не пу…, - управляющий ещё не успел договорить, как губернатор бросился вверх по лестнице. –Ключи! У кого – нибудь есть эти долбанные ключи от этой долбанной двери?! – орал Коди перед столпившейся испуганной кучкой слуг, которые в немом столбняке беспомощно взирали на него. – Руби, открой! Открой, девочка! Не шути так!
-Ключи только у неё, а запасных нет, - послышался чей-то робкий голос из толпы.
-А, проклятие, проклятие! Может, что-нибудь уже случилось с моей девочкой, может она что-нибудь сделала с собой, а вы стоите и глумитесь! Кто последний видел её?!
-Я последняя заходила к ней. Сэр, уверяю вас с ней все было в порядке! Она выглядела вполне нормально, - с вытаращенными как у лягушки глазами залепетала испуганная кухарка.
-Вполне нормально?! Моя девочка не откликается, и это всё вы называете вполне нормально! Лестницу! Чего вылупились идиоты?! Я же сказал, принесите пожарную лестницу! Придётся проникнуть через окно. Энтони, Джимми, вы идёте со мной! - позвал он охранников. – Нужны ещё люди!
Звон бьющегося стекла огласил мертвенное спокойствие президентского квартала. Рамы с треском отворились, и двое охранников, за которыми проследовал и сам губернатор, ворвались в девичью комнату Руби.
Она мирно спала крепким сном, заткнув оба оттопыренных уха безушами, чтобы не слышать противного скрипа лысого попугая, больше походившего теперь на безобразно общипанную индюшку, чем на представителя попугаевых.
Когда Коди подошел к дочери и взял спящую за руку, она с воплем вскочила. Увидев осколки разбитого стекла и сломанные рамы, девочка очень перепугалась, потому что подумала, что в доме что-то случилось. Отец не раз рассказывал, как на него покушались, как одна террористка прямо из толпы кинула в него гранату, после чего он лишился левого глаза и руки. Руби верила во все, что он говорил. Она не могла не верить собственному любимому отцу. Бедняжка даже не подозревала, что этой «террористкой» мирового масштаба была её собственная мать.
Она видела, как её побледневший отец кричал ей что-то, но она не слышала его, а только смотрела в его искаженное от страха лицо. Неужели, в дом проникли террористы и снова хотят убить её и её отца?! Ужас охватил девочку, она стала визжать. Не понимая, что происходит, отец пытался схватить её за руки, чтобы успокоить. В истерике Руби отчаянно сопротивлялась. «Почему я не слышу собственного крика?» - вдруг, подумала Руби.
Наконец, Губернатор догадался вынуть ушные заглушки.
-Паппи, паппи, что случилось?! Умоляю тебя! Здесь была стрельба?! Тебя снова хотели убить?!
-Нет, нет, моя крошка, не беспокойся, всё хорошо. Просто ты не отзывалась, и нам пришлось лезть через окно. Зачем ты заперла дверь? Больше никогда так не делай, слышишь, никогда! Мы решили, что с тобой случилось что-то страшное!
-Паппи! - Руби прильнула к груди Губернатора. Увидев, что его чернокожие охранники с снисходительными улыбочками смотрят на эту трогательную сцену, Коди прошептал сквозь зубы:
-А, ну, пошли вон отсюда, и пришлите сюда слесаря, немедленно!
Охранники удалились, а губернатор остался наедине с дочерью.
-Мне сказали, тебе нездоровилось сегодня, моя детка.
-Ничего, ерунда. Должно быть, это всё противные креветки Ло. Это дура Долорес нарочно подсунула мне паштет из креветок, чтобы потом у меня весь день крутило живот. Ты же сам знаешь, па, что у меня бывает от креветок.
Он потеплее накрыл её одеялом и поцеловал её на ночь. В эту трогательную семейную минуту, не обращая внимания ни на кого, слесарь, прибвший вставлять стекло, стал что-то лихорадочно сверлить. От резкого звука бора Коди поморщился.
-Доделаете завтра, плачу за два дня, - махнул на него рукой Коди.
Слесарь учтиво поклонился и вышел. Коди взял меховую подушку и закрыл ею разбитое стекло.
-Послушай, Руби, зачем ты вставила себе эти безуши?
-Все из-за этого долбанного попугая, он никак не давал мне заснуть
-Хочешь, я сверну ему шею? – весело, по-мальчишески произнёс Коди.
-Хочу, - неизвестно для чего ответила Руби, по-хулигански улыбнувшись (она все ещё не верила, что отец был способен на такое, и ей было по-детски любопытно проверить, слабо ли ему выполнить свое обещание).
Коди подошёл к клетке, и, глубоко вздохнув, сунул туда протез руки и схватил попугая. Голубой Ара отчаянно сопротивлялся, вцепившись своим страшным крючковатым клювом в протез руки, но Коди не чувствовал боли. Он вынул бедную птицу и изо всей силы свернул ему шею набок. Послышался жуткий хруст птичьих костей. Попугай отчаянно забил обрубками облезлых крыльев и затих.
-Вот и всё. – Улыбнувшись, Коди развёл руками, словно фокусник, который только что совершил какой-то замечательный фокус.
-Браво, па, если так будет продолжаться, то в моей коллекции больше не останется голубых Ара, - безразлично ответила Руби, отворачиваясь к стене. Боль снова возвращалась к ней, но она не хотела больше говорить о какой-то дохлой птице
Коди брезгливо выбросил мёртвую птицу прямо в разбитое окно и снова заложил его подушкой. Он сел над спящей и ещё долго смотрел на неё, вслушиваясь в пение цикад за окном и в плеск разыгравшегося в бассейне дельфина, пока его глаза не начал слипать сон.
Коди взял меховую подушку и пристроился рядом на шёлковом диване. Никто не удивлялся, что Коди имел обыкновения спать в одной комнате со своей дочерью. Это вошло в его привычку. Он мог засыпать где угодно, даже в своем рабочем кабинете, если его там задерживала бумажная работа, но предпочитал небольшой уютный диван в комнате дочери. Его обширная постель, выполненная в стиле Людовика Шестнадцатого, редко знавала своего вечно занятого делового хозяина.
Руби не спала. Боль в животе заставляла её ворочаться в постели. А тут ещё, попахивая неистребимым мужским потом, смешанным с резким запахом одеколона, отец, развалился на диване прямо в лакированных ботинках. Как он бесил её в этот момент!
Руби откинула одеяло и встала, чтобы напиться. Вдруг, она заметила бурые пятно на простыне. Это была кровь! Ясно было, что это её кровь. Больше ей не от куда взяться. Что то теплое заструилось по её ногам. Руби провела ладонью между ног и поднесла руку к лицу. Вся ладонь была в крови!
-А-а-а-а-а-а!!! – Коди вскочил, как сумасшедший и бросился к дочери.
-Что случилось?! Что, доченька моя?!
-Я умираю, отец! Из меня течёт кровь – это конец! – Руби обреченно схватилась за голову и изо всех сил сдавила уши. От страха она готова была свалиться в обморок в тот же момент. Увидев кровавые пятна на простыне, Коди сразу обо всем догадался.
-Господи, какое счастье! – рассмеялся Коди. - Сегодня у нас праздник – на свет появилась женщина! – Коди схватил дочь под мышки и, не переставая целовать в лицо, закружил в карусели объятий. Руби была ошеломлена. Она смертельно больна, и, может быть, даже умирает, а отец говорит о каком-то счастье и смеётся. «Уж не спятил ли он с ума?» - мелькнуло у ней в голове. - Моя маленькая девочка выросла, а я то старый дурак ничего и не замечал.
-О чем ты говоришь, папочка, ведь я умираю, умираю, разве ты не видишь?! Кровь не останавливается! - горько зарыдала Руби.
-Моя глупая девочка, разве ты не знаешь, что у всех женщин раз в месяц из попы течет кровь, и это не болезнь, а совершенно нормальное явление? Разве ты ничего не слышала о менструациях? – Сквозь всхлипывания Руби только отрицательно покачала головой. И тебе никто не говорил об этом, ни подружки, ни учителя? – Руби снова покачала головой. –Моя бедная, глупая маленькая девочка, ты совсем одичала в этом поместье.
-Сэр, что у вас? – мне показалось, что ваша дочь кричала, сквозь щель двери показалось взволнованное лицо охранника.
-С нами всё в порядке, просто Руби приснился дурной сон. Закройте сейчас же двери!
Появление охранника несколько спугнуло интимный разговор Коди. Он не знал, как его снова возобновить, потому что ему, вдруг, стало стыдно за своё невнимание к дочери, за то что он не мог выделить и минуты свободного времени из своего напряженного губернаторского графика, чтобы серьёзно поговорить с дочкой о проблемах взросления, но Руби сама начала прерванный разговор.
-Пап, скажи честно, я точно не умру от этого?
-Нет, глупенькая, от этого не умирают, - со снисходительной улыбкой ответил отец. (По-видимому, ещё считая Руби маленькой девочкой).
-Поскорее бы это кончилось, и больше никогда не начиналось.
-Нет, теперь кровь будет идти каждый месяц по четыре дня подряд, всю жизнь, пока не постареешь.
-Всю жизнь?! Но это же кошмар! Паппи, я не хочу этого! Я не хочу так на всю жизнь! Пусть это дерьмо прекратится сейчас же! Немедленно!
Коди давился от смеха. Ему не было так смешно, с тех пор, как в молодости он смотрел самое юмористическое шоу Америки под названием «Смайлз Коммомайлс»*.
- Прекрати смеяться, па, - обиженно заныла Руби.- Мне плохо, а тебе смешно. Лучше скажи, как остановить это дерьмо. Мне нужно остановить этот кошмар, или я залью все простыни кровью.
-Это не остановишь, пока оно само не кончится.
-Через четыре дня?! О, боже! – схватилась за голову Руби.
- Ладно, мой глупый малыш, пойду спрошу, у кого в доме есть прокладки, а ты пока иди в душ. Да смотри, не принимай ванну, а то туда зальёт воды и, чего доброго, начнётся заражение крови, - для надежности припугнул губернатор дочь, уже выходя из комнаты.
Коди не любил женщин. В доме губернатора была только одна женщина – это его личная кухарка Долорес, готовившая замечательную мексиканскую еду, которую так обожал нынешний губернатор Флориды. Только из-за этого он «терпел» её в своем доме, как терпят уродующую интерьер, но жизненно необходимую в быту вещь. Остальные слуги, вплоть до горничных и посудомоек, были мужчинами. Теперь к этой самой Долорес он и направлялся прямиком.
Нагрузив толстые сумки пакетов продуктами, оставшимися отнесъеденного хозяином ужина, Долорес собиралась уже уходить, когда на кухню ворвался губернатор. Опешившая женщина, думая, что хозяин пришёл, чтобы отчитать её за воровство, выронила пакеты, так что краденные деликатесы разлетелись во все стороны.
-Прокладки есть? – проворно спросил Коди. Неожиданный вопрос озадачил и без того напуганную женщину. – Я спрашиваю, у вас есть женские прокладки или что-то вроде того. У моей девочки первая менструация, - краснея от стыда, словно пунцовый помидор, спросил Коди.
-Есть тампоны, - совершенно растерявшись, ответила женщина.
-Давайте скорее, что у вас там есть! – решительно приказал Коди, замахав руками.
-Т-т-т-т-олько, с-э-эр, я думаю, они не подойдут вашему мальчику…то есть вашей девочки. Она девочка, ей пока нельзя тампоны, ей нужны прокладки, - заикаясь и путаясь в словах от страха и неожиданности, залепетала кухарка. – Сожалею, сэр, но я пользуюсь только тампонами.
-Это чёрт знает что! Во всём доме нет даже элементарных прокладок! Придется ехать в круглосуточный универсам. Машину ко входу! – позвонил он охраннику. –Срочно!
Губернаторский Форд уже ждал у выхода. Две машины сопровождения с шестью мотоциклистами охраны всегда были наготове по первому требованию губернатора.
Губернатор не мог доверить такое «важное» дело, как покупку прокладок для дочери кому – либо ещё, кроме себя. И в три часа ночи кортеж губернатора с мигалками и сиренами, перекрывая улицы, мчался к ближайшему круглосуточному магазину.
Несколько припозднившихся посетителей и скудный ночной персонал универсама были в шоке, когда в их скромный магазин ворвался целый наряд полиции с собаками и миноискателями.
-Что происходит? – ошалевший амбал-охранник молитвенно сложил бровки домиком, словно готовясь расплакаться.
-Сюда едет губернатор!
-Губернатор?!
-Губернатор!
-Барио!
-Сам Коди Барио, в нашем магазине, не может быть! Боже, какая честь для нас…
Весть о приезде столь могущественного «командарма» Флориды всполошила персонал универсама, словно палка, брошенная в спящий муравейник. Припозднившихся покупателей, словно стадо беспомощных баранов (быдла) прямо с неоплаченными покупками ещё гнали через черный ход, когда послышались звуки мигалок, и в стеклянные двери вошёл его величество губернатор, в сопровождении грозных охранников, которые зажав в ушах связь, боязливо поглядывали по сторонам – не покажется ли где из-за полок с разноцветными баночками какой-нибудь «незапланированный» террорист?
Магазин, казалось, был пуст, только перепуганные кассиры застыли на своих местах, словно побелевшие статуи. Не говоря ни слова, и никому ничего не объясняя, Коди стал нервно бегать между прилавками, ища характерные пакетики со звездочками. Но прокладок, как назло, нигде не встречалось. Продавцов, которые могли бы объяснить, что к чему, тоже.
-Здесь есть продавцы?! – громовым голосом закричал Коди, так что его эхо разнеслось по всему пространству магазина.
-Из ворот служебного помещения показалась какая-то девчушка в коротковатой юбчонке гризетки и фирменной кепке гипермаркета. Она перепугано-детскими глазами смотрела на всемогущего губернатора. По-видимому, она была ещё школьницей и подрабатывала на жизнь тем, что в ночное время выкладывала здесь товары.
-Я хотел бы знать, где у вас прокладки? – Неожиданный вопрос ошарашил и смутил молоденькую девчонку, так что она покраснела не меньше, чем стеснительная Долорес, когда он задал ей тот же деликатный вопрос.
-Сэр, я не ослышались, вы сказали, что вам нужны прокладки?
-Да, я сказал, что МНЕ СРОЧНО НУЖНЫ ПРОКЛАДКИ! Господи, почему купить прокладки в моем Штате это целая проблема?!
-Идемте, - спокойно сказала она. – Они прошли сквозь пёстрый строй всевозможных баночек, пакетиков, пузырьков с различным товаром и очутились в хозяйственном отделе.
-Вот это как раз то, что вам нужно.– Она подала Коди какой-то пакет. Близорукий от природы (да ещё к тому же, как мы знаем, одноглазый), Коди поднёс пакет к носу и прочёл:
-Прокладки для мужчин больных недержанием.
-Вот эти специально для мужчин с начальной стадией простатита, - пояснила услужливая продавщица. – Они наиболее удобны для больных легкой степенью недержания. Клиенты, что покупали их у нас, хвалят их. У вас какой номер? – услужливо спросила она, уже вовсе от страха и не соображая с кем говорит. Коди хотел оскорбиться и заорать на эту глупую девчонку, но вместо этого разразился неудержимым хохотом.
-Нет, вы меня совсем не так поняли, мне нужны прокладки для женщин, точнее для девочки, у моей дочери сегодня первые месячные, - стараясь держать себя спокойно, пояснил Коди. Неудавшаяся продавщица готова была провалиться сквозь землю, однако заставила себя взять руки и повела к другому прилавку.
-Вот эти как раз для девочек. Можно взять и те, но это только на ночь, - постепенно стеснение уходило и продавщица начинала чувствовать себя с губернатором всё более уверенно. – А вот эти для мини-стрингов. Вам сколько «капелек»? – глядя прямо в его странные глаза, спросила она, как будто губернатор что-то реально соображал в этом. – «У неё неплохие ножки», - в ответ подумал про себя Код..
-Беру всё! - решительно отрезал он, -а там дочка сама разберётся, - и, набросав полную корзину пакетов, чтобы впредь не срываться среди ночи за прокладками, пошёл на кассу.
Нервная кассирша, красная от испара, мучительно пыталась не сбиться со счету, когда перебирала столь похожие, но разные по форме и расцветки пакетики. Губернатор расплатился, милостиво, что называется, «с барского плеча» скинув «на чай» присличную сумму сдачи услужливой продавщице с «неплохими» ножками, поспешил к дому. Когда городские огни пролетали за стеклами его машины, он уже крепко спал, закинув голову на сиденье. Ночной анабазис за прокладками порядком вымотал его. Он больше не помышлял о государственных делах. Ему снились красивые ножки хорошенькой продавщицы.
Его разбудили, когда его представительский Форд уже подъехал к дому.
-Где Руби?
-В ванне. Она сидит там битых полчаса и плачет, - ответил управляющей.
-Руби, открой это я, папа! – Из ванны вышло замотанное в халаты и полотенца существо с заплаканными опухшими глазами. –Зачем ты взяла мой халат?
-Пап, это же невозможно! Ты привез, то, о чём я тебе говорила? – сжимаясь от боли и стыда, спросила Руби.
-Да, вот оно, - Коди вывалил на постель свою ночную добычу - добрых два огромных баула прокладок. - Только, извини, я не знаю, что тут к чему, - задумчиво произнёс Коди. – Это ты сама разбирайся.
-Паппи!
-Что ещё, малыш?
-Ты что, так и будешь, стоять и любоваться на меня, как я одеваю эти долбанные подгузники для теток?! Уходи! - раздраженно прикрикнула на отца Руби, стыдливо закрывая за собой дверь в ванной.
Коди вышел и снова лег на свой диван. Он должен был во что бы то ни стало досмотреть прерванный в машине сон о «красивых» ножках продавщицы. Но сон больше не шёл. Никакой продавщицы не являлось. Вместо этого он услышал, как к кровати подошла Руби и по детской привычке со всего маху прыгнула туда, да так, что многострадальные пружины ответили жалобным скрипом.
-Паппи, пожелай мне спокойного сна.
Как ни хотел Коди спать после сумасшедшей ночи, но он подошёл к Руби и поцеловал её в теплый детский лобик.
-Не надо, папа, не целуй, теперь я противная. От меня воняет. Вернее, моя задница стала противной. В этих ночных прокладках я чувствую себя так же глупо, как обделавшийся поносом младенец.
-Моя смешная маленькая девочка, какой же ты у меня ещё птенец,- наперекор дочери Коди стал целовать в пушистые локоны девочки, бережно перебирая их пальцами.
-Прости, паппи, что напугала тебя так. Я думала, что мне конец, и я умру.
-Это начало, моя девочка, это начало.
-А один мальчик говорил, что кровь из попы у девочек идет тогда, когда их лишают девственности, - вдруг со всей детской откровенностью выпалила Руби.
-Это Джимми тебе так сказал?! – взорвался внезапно покрасневший как вареный рак Коди, вскочив с дивана.
-Да это он. Он называл это «препарацией». А ещё он говорил, что когда вырастит, то сам препарирует меня.
«Этот малолетний извращенец достоин своего деда», - со злобой подумал Коди.
-Дурак твой Джимми! Не слушай его глупостей! Он плохой, очень плохой мальчишка! – пригрозил Губернатор.
-Но он внук президента и мой лучший друг – мой единственный друг.
-Какая разница. Я больше не разрешу вам играть вместе. Надо же было выдумать подобные глупости! А что же ты ему ответила?
-Ничего, просто дала ему в глаз – вот и всё. Он такой тупой, что меня просто достал.
-Матерь божья! Так это сделала ты?! Мать Мария, хорошо что ещё президент не увидел этого, а то мне пришлось бы отвечать за первого внука страны!
-А потом мы помирились, и он обещал ничего не говорить своему дедушке, о том, что случилось. Не бойся за свою репутацию, паппи – Джим сдержит свое слово - он не любит жаловаться, когда его бьют девчонки, потому что не захочет показаться слабаком перед своим дедом, - победно заключила Руби.
-Ладно, горе моё, ложись спать, а то уже скоро утро. Мне тоже надо выспаться.
-Я не могу заснуть, меня знобит, и всё болит. Пап, пожалуйста, смени грелку, а то боль не даст мне заснуть до самого утра.
-Не надо грелку, а то от этого будет лить ещё хуже. Лучше постарайся заснуть, а буду рядом с тобой и греть тебя, - не задумываясь, губернатор забрался в постель к своей дочери и плотно прижал хрупкое детское тельце к себе.
Как у всякого рядового обывателя, воспитанного в строгих нормах «совковой» морали, эти строки вызовут у вас ужас и отвращение. Вы, наверное, решили, что Коди Барио педафил-извращенец, который спит с собственной дочерью, но ничего подобного. В присутствии дочери Коди не мог даже допустить грязной мысли. Считая Руби своей дочерью, он любил девочку так сильно, как только может любить родная мать. Это была природная, инстинктивная родительская любовь к своему ребенку, но любовь превосходившая все границы разумного.
Его не любили женщины. Да, он мог купить себе хоть Мисс Мира, сделав её новой Миссис Флорида, но заставить любить себя – никогда. Коди решил отказаться от женщин навсегда. Он возненавидел их, считая всех женщин продажными шлюхами. С тех пор, как он перестал быть любовником президента (президент был уже стар для подобных игр), он вел почти схимнический образ жизни. Всю свою неудавшуюся личную жизнь он необыкновенным образом трансформировал в безмерную отцовскую любовью к дочери. Дочь стала для него единственным смыслом его существования.
Когда его девочки было плохо или она болела, старик Коди спал вместе с ней в одной кровати, согревая её в своих нежных отцовских объятиях. Если это и были объятия, то самые невинные объятия в мире, какими может обнимать лишь мать своего новорожденного дитя.
Ослеплённый любовью, Коди, даже не замечал, как его дочь подрастала, превращаясь в прекрасную девушку. Отец всегда воспринимал её маленькой девочкой, за которой нужен постоянный уход. Он бросил к её ногам весь мир. Он не жалел на неё никаких денег. Руби ходила в самую лучшую школу во Флориде, куда ходили дети из высокопоставленных семей, включая первого внука Америки, она одевалась в самые лучшие платья, которые лучшие портные Солнечного Штата специально шили для неё, ела лучшую еду, которую готовили специально отобранные повара из лучших ресторанов мира. Она была лучшей, и всегда выглядела, как говорят Американцы, на миллион долларов!
Согласно статье журнала «Форбс» за…год, Руби Барио была признана самой богатой девочкой на планете… правда, после сына султана Брунея…
Откуда могла знать об этом её несчастная мать, которая в далёком Питере едва сводила концы с концами, чтобы обеспечить хоть какую-то более-менее достойную жизнь её маленькому брату и сестре. Она не читала журнала «Форбс».
Россия, Санкт-Петербург, посёлок Петушки
Глава сто восемьдесят третья
Когда мужчины плачут или Смотрите, кто заговорил
Счастье часто приходит вместе с горем. Так случилось и в нашей семье. Этот день до сих пор не может выветриться в моей памяти.
Впрочем, он начинался так же, как и все дни жизненной карусели, но кончился совсем иначе.
Иногда бывает, что жизнь перетряхнет всё так, что в одну минуту поставит с ног на голову, и заставит тебя взглянуть по –другому, и ты увидишь, что так даже лучше. Это был день нашего освобождения, когда мы с Алексом смогли порвать с надоевшей рутиной жизни, едва не поплатившись последней.
А случилось это тогда, когда Алекс потерял работу. В стране снова дефолт. Проклятый Молох, выбрасывая специалистов на улицы, пожирал людей, лишая их к средств к существованию. С криками и лозунгами «Сделаем жизнь лучше!» правительство устраивает «шоу» на публику, а действий нет как нет. Новый цикл «экономического развития» начинался с полного краха. Так всегда бывало в России. Но сейчас не о политике.
Так или иначе, но Алекс потерял работу. Какой-то высокопоставленный подонок, чтобы устроить своего человека, написал на Алекса жалобу, что тот плохо убирает.
В тот день Алекс вернулся рано. Я сразу поняла, что что-то случилось. Запах дешевого самогона, шедший от Алекса, явно свидетельствовал об этом, потому что Алекс вот уже несколько лет подряд не брал в рот спиртного, (с тех пор, как у нас появилась малышка Ксюша).
-Что случилось? – глядя ему в лицо, прямо с порога сразу же спросила я.
-Уволили, - Алекс небрежно махнул рукой.
Я с облегчением выдохнула и обтерла вспотевший от волнения лоб:
-Слава богу! А я то думала, что что-то серьезное.
-Что ты сказала?! –Алекс не ожидал от меня такой реакции.
-Я сказала, как хорошо, что теперь дети вновь смогут видеть своего отца дома.
-На что жить –то будем? – вздохнув, спросил Алекс.
-Жили до этого – проживём и дальше. Алекс, Медвежонок, пойми – я уже пережила столько дерьма, что меня больше не пугает какое-то тупое увольнение, - глядя в пустоту произнесла я. – Я просто не верю в возможность подохнуть с голоду. А если нам суждено сдохнуть – сдохнем все вместе. Такова судьба, а судьбу не обскачешь на хромой кобыле, - улыбнулась я. - Лучше уж смерть, чем унизительное половинчатое существование.
-Что за чушь ты несешь! Ты иногда соображай, что говоришь! Рассуждаешь прям как маленький ребёнок! – в раздражении выкрикнул на меня Алекс, долбя своим толстым пальцем мне в лоб. – Сдохнуть от нищеты не так то легко, тем более, когда у тебя на руках есть дети, которых надо чем-то кормить!
-Я знаю. Я не о том. Я просто хотела сказать, что не надо так расстраиваться из-за этого. Ведь ты же сам говорил, что тебе никогда не нравилась эта работа.
-Я и сам бы не расстраивался. Уволили – и чёрт с ними, но ты же знаешь, у нас скоро опекунский совет. Если узнают, что я потерял работу – нам ни за что не отдадут Ксюшу. Я только об этом… Видимо, придётся продать твои украшения, - как бы невзначай добавил он.
-Что?! Ты до сих пор не продал бриллианты?! – закричала я в изумлении.
-Да, твоя брошка цела, серьги же я не выкупил. Так что, п-ф-ф-ф, - он беспомощно развёл руками.
-Проклятие, чего же удивляться тому, что нас всё время преследует дерьмо!
-Ты это о чём?
-Не важно! Значит всё это время будучи состоятельными людьми, мы унижались, работая на чужого дядю и жили впроголодь?! Глупо, глупо, как же глупо! Алекс, как ты мог держать нас в таком состоянии?!
-Я хотел сохранить бриллианты для Ксюши, - словно провинившийся школьник пробурчал Алекс.
-Для Ксюши?! Ей нужны не эти грёбанные бриллианты, ей нужна семья и наша любовь, понимаешь?! Вот что, Алекс, теперь ты всё сделаешь так, как я скажу, - он хмуро посмотрел на меня раскрасневшимися от слёз глазами, видимо, мои решительные слова ему не понравились, потому что в доме привык командовать он, но сейчас, после всего, что произошло с ним на работе, Алекс был явно не «в ударе». – Ты продашь эти проклятые бриллианты, купишь машину и займешься частным извозом.
-Я тоже не раз думал об этом.
-Нужно не думать, а действовать, пока у нас не отобрали дочь!
-Хорошо, завтра же я попытаюсь продать бриллианты. Только, учти, я не ахти какой торговец. Помню в детстве, как мать посылала торговать меня картошкой, и я целый день стоял у магазина с проклятыми мешками, которые не мог даже поднять. Мне так опостылевало это дело, что я, в конце концов, спускал всё за бесценок. У, и лупила тогда меня мамаша, когда ей не доставало денег на шкалик! - грустно рассмеялся Алекс. – В общем, не важнецкий я торговец. А тут тебе, поди, не какая-то там картошка - бриллианты! Это ж целое состояние! Тут так с кодычка и не продашь. Могут и в рыло дать, - скривив губы, заключил он в стихах.
-Ничего, это ничего, - я снисходительно прижала его к себе и стала гладить его по мокрым от пота волосам. – Главное – мы знаем, что теперь делать. Ты купишь машину и займёшься частным извозом. – Из глаз расчувствовавшегося Алекса полились слёзы. Я чувствовала их солёное прикосновение у себя на груди. – Ты что, Лёшка, плачешь? Тебе все ещё жалко этой долбанной работы?!
-Ничего, я это так. Просто несправедливо…обидно, понимаешь, обидно!
-Мой глупый Медвежонок. Разве можно ждать справедливости от этих гадов, которые называют себя работодателями. За всю свою жизнь, что я вкалываю в России, я ещё не встречала честных хозяев. Увы, в этой стране не принято ценить человеческий труд! Чему тут удивляться? Ну же, Алекс, успокойся, возьми себя в руки, и давай жить дальше. Теперь мы богаты, и у нас всё будет хорошо,- прошептала я, укачивая в объятьях, словно большого ребёнка, - Алекс плакал навзрыд. - Слушай, а я не знала, что ты у меня такой сентиментальный Медвежонок! Ну же, не надо, ты же у меня большой мальчик.– Я стала целовать в его уже начинавшую седеть голову.
-Ты не знаешь меня до конца, иногда я бываю сентиментальным, как женщина, только я всегда скрываю свои слёзы, - всхлипывая, ответил Алекс, – правда глупо? Здоровый мужик плачет, как баба.
-Нет, не глупо. Теперь я вижу, что ты настоящий.. Иногда нужно выплакаться, иначе станет ещё хуже. Не нужно стыдиться этого.
-Ладно хватит! Поплакали!– Алекс грубо оттолкнул меня и повернулся ко мне спиной, чтобы заснуть.
Только сейчас я заметила, что Ксюша и Володя всё это время находились в нашей комнате. Они никогда не видели, чтобы отец плакал, и теперь с ужасом взирали на эту сцену. Володя сразу понял, что отец потерял работу, и потому стоял серьёзный и надутый, как маленький пузырик, а Ксюша только беспомощно бегала глазами то на меня, то на отца, словно вопрошая, что же случилось. Вдруг, Ксюша подошла к отцу и, потрогав его за плечо, тихо произнесла:
-Не плачь.
Мне показалось, что я схожу с ума от радости, хотелось кричать, но, оправившись, я попыталась сдержать свой порыв, чтобы не спугнуть ребёнка, который впервые за свои четыре года жизни заговорил. Так советовали врачи. Если она заговорит, то сделать вид, что ничего не произошло. Мне с трудом удавалось это, и, чтобы не подать виду, я отвернулась. Крупные, словно градины, слезы полились и из моих глаз.
Однако, Алекс не скрывал своей радости. Он схватил девочку под мышки и завертел её в безумной карусели.
-Да, ты у меня болтунья, болтунья! Лиль, ты слышала, кто у нас заговорил?! – Ксюшка только весело смеялась. О, какой сладкой музыкой был для меня этот невинный детский смех сейчас! Как не доставало мне в последнее время простой человечечкой радости – и вот Ксюша засмеялась, и стало всё хорошо!
Незаметным жестом руки я попыталась унять естественный порыв Алекса, но было уже слишком поздно. Восторга уже не унять! Алекс носился по комнате и подбрасывал дочь высоко вверх, все время целуя малютку на лету, отчего та заливисто смеялась. В этот момент дикой нежности к ребёнку он так напоминал моего Грэга.
-Это у нас глупая?! Это Ксюша то наша глупая?! Вот вам, фиг вам! Я же всегда говорил, что эти наши эскулапы полные идиоты. Ну-ка, малыш, скажи ещё что-нибудь папе: я так хочу снова слышать твой голосок. Кто я?
-Папа.
-А это кто? – он указал на Вовку.
-Мальчик, - не задумываясь, ответила обрадованная Ксюша. Алекс отрицательно покачал головой, но, приложив палец к губам, я сделала жест мужу, чтобы он молчал….- Боженька! – Ксюша, вдруг, радостно потянула свою пухлый пальчик к стене, где висела икона Иисуса Христа.
-Вот умница. Я всегда знал: ты у меня умная девочка, - из глаз Алекса снова брызнули слёзы, но это уже были другие слёзы – слёзы радости.
Глава сто восемьдесят четвёртая
Снова молодожёны или Камасутра по-домашнему
В этот вечер я долго не спала. Слишком много плохого и хорошего свалилось на нас в этот день – внезапное увольнение Алекса, Ксюша…Лёжа на своём узком холодном диване, в тишине комнаты я слышала, как тяжело вздыхал Алекс. Сырой весенний озноб пробирал меня до кости. Сегодня Алекс не топил камин. Алекс тоже страдал от холода, да и приобретенный на работе ревматизм давал о себе знать, потому бедняга то и дело ворочался в своей мягкой перине, как огромный медведь в своей берлоге и хрипло покашливал.
Мне захотелось подойти к нему и согреть своим телом моего большого и несчастнойго бедолагу. Я взяла подушку и направилась к постели Алекса.
- Ты чего? - моргая сонными глазами спросил Алекс.
-Я к тебе, - виновато замямлила я. – Можно, я нырну к тебе под одеяло, а то холодно – не заснуть.
-Ныряй, - как-то сухо ответил Алекс, пригласительно приподнимая край одеяла. Я сразу почувствовала тепло его огромного тела. Алекс пытался делать вид, что спит, но ему это плохо удавалось, потому что его член жил сам по себе, своей потаенной от своего хозяина жизнью, и уже плотно упирался мне в спину. Его руки нашли под одеялам мои груди. Наши взгляды столкнулись – и всё было решено.
Как давно я не занималась сексом! Мне казалось то, что делает сейчас со мной мой муж, было уже в другой жизни, но не со мной. Старые ощущения новизны давно забытого прошлого, возбуждали во мне самые грубые животные инстинкты голодной самки.
Я больше не боялась забеременеть. За всю свою жизнь я хорошо научилась «прислушиваться» к своему телу, и теперь, когда мои груди налились болезненной свинцовой тяжестью – я понимала, что менструации начнутся со дня на день, и мне нечего опасаться, потому что овуляция* уже произошла.
От сильных толчков Алекса пестрый ковёр то приближался, то отдалялся.. Я слышала его тяжелое пыхтенье над ухом. Он всегда делал это сзади, согнув мою ногу в колене. Это была наша привычная «семейная» поза, наша привычная домашняя «камасутра», но мне хотелось выть от восторга, но я молчала, и лишь слабый глухой стон выдавал степень моего блаженства. (За долгую семейную жизнь во мне выработалась стойкая привычка молчать во время близости, потому что совсем рядом, за перегородкой комнаты, спали дети).
Моя растянутая родами вагина требовала грубого обращения, и Алекс вполне восполнял эту потребность своим непритязательным, грубоватым «солдатским» сексом. Наконец, выдохшись, Алекс запечатлел на моем лице колючий бородатый поцелуй, и отвернувшись, тут же захрапел. Я ещё долго лежала, смотря в темноту широко открытыми глазами. После секса по телу растекалось приятная истома. Двигаться тоже не хотелось.
Только теперь, после внезапного возобновления наших на много лет прерванных интимных отношений, я могла полностью ощутить, что такое быть замужней женщиной. Я чувствовала себя матёрой самкой, возлежавшей возле своего доминирующего самца, который имел на неё полное право. Я представляла его
свободным львом, а себя львицей, вольготно расположившихся в любовных отдохновениях в своей каменной берлоге. Странно, с Грэгом всё было иначе. Я представляла нас маленькими беззащитными птичками, ютившимися друг возле друга в своей лесной хижине - гнезде. Может, потому что мы тогда были молоды и беззащитны, как два ребёнка?
…Два ребенка. Наши два ребенка не спали. Погруженные в безудержную лихорадку любви, мы и не заметили, как возле запертых дверей стоял двенадцатилетний Володька и в замочную скважину перегородочной двери наблюдал как мама и папа «делают ему братика», как он с презрительной насмешкой называл этот «процесс». Он уже знал «откуда берутся дети» и был более взрослым для своего нежного возраста, когда с болезненным любопытством, до дрожи в коленях, ОБ ЭТОМ хочется узнать как можно больше. Часто, сами того не подозревая, первыми учителями становятся родители подростка… Ему было отвратительно наблюдать, как отец делал ЭТО с его матерью, как она, открывая рот, громко стонала не то от боли, не то от удовольствия, когда отец с остервенением мужицкой страсти качал её сзади, отчего большие отвисшие, как вымя старой коровы, груди кормящей самки подскакивали и болтались в разные стороны. Он слышал, что взрослые время от времени ДЕЛАЮТ ЭТО, но никогда не мог даже предположить то, что его идеальные во всех отношениях родители, которые были для него образцовым примером, могли вести себя подобным образом… Зрелище человеческого соития казалось отвратительным в своей противоестественности, но как все противоестественное и отвратительное оно притягивало. Сердце маленького шпиона бешено билось, как будто готово было выскочить наружу. В этот момент он ненавидел своего отца….
В самый решительный момент, когда теплая струя его спермы разлилась во мне бархатным пламенем, Володька почувствовал рядом возле себя чьи-то маленькие крадущиеся шажки. Это была Ксюша. «Только этой дурочки здесь не хватало», - с раздражительностью подумал Володька. – «Теперь –то она точно всё разболтает, что я подглядываю в их двери». (Володька -то уже давно знал, что сестра может разговаривать, только скрывал от нас этот факт). Шум творившийся за хлипкой перегородкой тоже разбудил Ксюшу, и теперь она вопросительно смотрела на застуканного за вуайерисмом братишку своими сонными моргающими глазками.
-Ты что тут смо…? – но докончить фразу она не смогла. Брат крепко зажал ей ротик.- М-м-м-м, м-м-м-м, - запищала Ксюша. –П-у-с-и-и-и-и!
-Тихо, ты, дура! - злобно цыкнул он на неё. –Смотри! – Почти насильно Володька приподнял Ксюшу и приставил её глаз к замочной скважине. В комнате было темно и тихо. Мы уже кончили заниматься любовью, и теперь просто лежали в объятиях друг друга.
-Я нисего не выжу, - пробубнила сквозь ладонь Ксюша. –Пуси.
-Ничего не видишь и не надо, - рассерженно буркнул на неё Володька, ставя Ксюшу на пол.– Но теперь запомни, что теперь ты тоже подглядывала в мамину и папину комнату. Если ты разболтаешь, что я подглядывал, то я скажу, что мы подглядывали вместе. А знаешь, что боженька делает с теми, кто врет?! – погрозил он сестрице пальцем. Перепуганная Ксюшка бросилась к своей постели и, глубоко-глубоко забившись под одеяло, начала жалостно всхлипывать. Она понимала, что брат втянул её в какое-то скверное преступление, но что за преступление – она не понимала.
-Как есть, блаженная, - разозлено сплюнул Володька и пошёл на свою половину комнаты.
В ту ночь он долго не мог уснуть. Неясная сладострастная истома будоражила его болезненное юношеское воображение. Неужели, он будет таким же, как отец? Неужели, он будет делать ЭТО и со своей женой, когда вырастет. От возбуждения пережитой сцены его пальцы беспорядочно касались члена. Подросток находил ЭТО занятие приятным. Это была его первая мастурбация…Наутро, проснувшись в поту, Володька чувствовал себя преступником…которому нет помилования. Неужели то, чем так долго пугала его мать, свершилось - он стал онанистом, он сошел с ума? А если кто-нибудь узнает об этом? – его тот час же упекут в психушку….Ведь мать предупреждала, что тех, кто трогает себя, рано или поздно запирают в психушке. Он уже видел одного такого онаниста, который возле школы демонстрировал всем детям свой член. Сначала мальчишки даже не поняли, что от них хотел этот странный дядя. Но потом, когда увидели отвратительный, похожий на гнилую сардельку отросток, болтавшийся у него между ног, его друзья с дикими криками бросились в рассыпную, оставив его наедине со страшным мужиком.
-Хочешь потрогать? – как будто ничего не происходило, улыбнувшись, спросил его мужик. Володька до сих пор не помнил, как убежал тогда от маньяка.
Нет, он никогда и никому не расскажет об этой страшной тайне, он будет молчать до конца … Никто не узнает, что он ненормальный.
До этого Алекс был «женат» на своей работе, которая отнимала у него силы и время. И если нам удавалось выкроить несколько минут наедине хотя бы раз в месяц, то это вряд ли можно было назвать страстью. До этого секс между нами представлял привычную рутину, жалкие пятиминутки в нанопрезервативах, которые, если честно, не доставляли удовольствия ни мне, ни ему. Мы делали это не из-за страсти, а потому, что так было надо, так полагается, чтобы удовлетворить его похотливую мужскую физиологию, требующую время от времени куда-то «сливать» застоявшуюся в яичниках сперму. Вот почему я порвала с ним, и предпочла спать на отдельном диванчике, согнувшись в три погибели. Я хотела отомстить его самолюбивой мужской физиологии, чтобы заставить, если не любить, то хотя бы уважать своё женское эго, не понимая, что, делая своему мужу назло, я, по сути дела, подобно Дон Кихоту, только борюсь с ветреными мельницами.
Помните знаменитый фильм с Мерлин Монро, который назывался «Седьмой год – год критический», где знойная красотка Мерлин как бы невзначай соблазняет уже не молодого женатого мужчину? И ведь верно – этот проклятущий седьмой год часто решает все в взаимоотношениях супругов. Сколько браков претерпели крах, и всё из-за пресловутого сексуального переедания друг к другу. А если точнее, я назвала бы это банальной «сексуальной ленью». Из-за нежелания или усталости, супруги перестают удивлять друг друга в постели и идут по строго запланированный программе, выработанной годами, или, что страшнее всего, вообще прекращают заниматься сексом, чувствуя непреодолимое физиологическое отвращение друг к другу. Неудивительно, что на седьмом году жизни зачастую случаются измены.
У нас с Алексом было всё не так. Пережив «сексуальный кризис» седьмого года в виде длительного мучительного воздержания, мы заново открыли друг друга и чувствовали себя в постели, как необузданные молодожёны. Иногда нужно всё сломать, чтобы построить заново.
Россия, Санкт-Петербург, Большой Императорский Театр, январь 1892 г.
Глава сто восемьдесят пятая
Матильда
Она ворвалась в свою гримёрную, утопая в розовой пене душистых роз. Это был аншлаг! Сбросив ненавистную охапку, она подлетела к столику, где возле трельяжного зеркала красовался заветный конверт с царскими вензелями.
-Это он! Он!
Сердце отчитывало бешенный ритм. Она знала - их встреча неизбежна.
Она и не заметила, как тихонько скрипнула дверь гримёрной, и в него заглянуло усатое залихвацкое лицо гусара Волкова, известного на всю столицу ловеласа и сводника.
Дрожащими руками Маля разорвала заветный конверт и прочла только одну надпись:
Сегодня на Английской набережной. В девять.
Ещё толком не понимая, что произошло, Маля схватилась за голову и долго смотрела на разорванный конверт с золотыми вензелями. Теперь всё было решено –сегодня она станет его любовницей
Шум сцены сдавливал её виски.
-Матильда! Матильда! Матильда! – Она слышала как восторженная толпа скандировала её имя, но не понимала, что происходит. Кровь бешено стучала в висках.
Её требовали на бенефис.
-Матильда Феликсовна, вас зовут. Я ничего не могу с ними сделать! - вбежал в дверь запыхавшийся взволнованный антрепренер. –Зрители требуют вас! Они сошли с ума!
-Сейчас иду, - проворно проговорила она, и, смахнув набежавшую слезу, тоненькими чувственными пальцами поспешно разорвала роковой конверт.
Взглянув на бегу на свое отражение она смахнула черный подтёк туши розовой пуховкой пудреницы, притворно улыбнувшись и по балетному подняв руки, вспорхнула на сцену.
Это была её знаменитая «Баядерка». Этот танец любви и печали она всегда исполняла на бис.
Она танцевала, не чувствуя своего тела. Танцевала, как никогда раньше. Танцевала, будто она танцует в последний раз. Тело стало невесомым. Руки и ноги будто сами выполняли знакомые па. Она жила в танце! Её жизнь была танцем!
Хлопки в такт поддерживали её невероятные кружения, легкая ножка взлетала в такт музыки и чуть слышно ударялась о доски сцены, но вот прозвучали заключительные аккорды и музыка остановилась. Матильда, воздев руки опустилась на колени.
-Браво, Матильда!!!
-Браво! Браво, Матильде Кшесинской!!
-Браво!!! Браво!!! Браво!!!
На сцену полетели цветы и вновь в мгновение ока заполнили все пространство сцены.
Она тяжело дышала, пот крупными каплями стекал по её немного пухловатой для балерины шее. Только со сцены никто не видел, с каким трудом ей давались эти на первый взгляд легкие и воздушные па последнего танца. Поспешно взяв несколько цветков, она раскланялась, и, сделав широкий балетный жест рукой, удалилась.
Антрепренер поспешил убавить свет, и Мариинский тихо угасал, словно тающая свеча. Зрители расходились. Ещё были слышны отдельные выкрики «на бис» какой-то загулявшей компании молодых людей, но их уже никто не воспринимал всерьёз.
Встретив того же усатого господина, что приходил к ней вчера, у дверей своей гримерной она сухо ответила ему:
-Скажите его Императорскому Величеству…, - она осеклась, поняв, что сказала сейчас не то. Императорский Театр – Императорское Величество. Ни Наследник, ни Цесаревич тоже мучительно не вязались. Она поправилась и ответила просто. – Скажите ему, что я буду.
Усатый господин с красным лицом подвыпившего повесы учтиво поклонился и вышел. Матильде показалось что меж его усов мелькнула пошлая улыбка.
Решив больше не думать о этом неприятном человеке, она ворвалась в гримерную и захлопнула за собой дверь, прильнула к спасительному зеркалу…
Она заметила, что в гримерной было уже прибрано. Свежие цветы – чудо среди зимы, стояли в глубоких китайских вазах, наполняя всё вокруг тонким ароматом. Все принадлежности лежали на своих местах. В комнате царил приятный полумрак, озаряемый единственной свечой в причудливом китайском подсвечнике, стоявшей возле зеркала.
Матильда потянулась к шпильке и распустила уставшие волосы. Копна черных как смоль, густых волос мощной волной упала на её гладкие, красивые плечи. Поспешно сняв грим нежной пуховкой, смоченным душистым жасминовым лосьоном, она взглянула на себя в зеркало. На неё смотрело одутловатое измученное лицо ничем не примечательной женщины, с чуть грубоватыми и не выразительными чертами еврейского лица, казавшееся намного старше своих не полных двадцати лет. «Что здесь можно полюбить?» - с отвращением подумала она, и со слезами зарыла свое лицо в маленькие пухлые ладони.
Вот если бы она была утончённой блондинкой с чувственными пухлыми губами, подобными этой чайной розе, с разлетавшимися золотыми локонами и голубыми, как весенний ручей глазами, красивым, тонким женственным телом, тогда он мог бы полюбить в ней хотя бы, красивую женщину, а тут… Она была просто ряженой куклой, выставленной на утеху балаганной толпе столичной публики. Пешкой в чужой игре. Жалкой пародией на красоту…и на настоящий балет. Она понимала: всё что она делала теперь на сцене – это пошло, вульгарно, не имеет к настоящему балету никакого отношения. Как только она сойдёт со сцены, её забудут, как до неё забывали тысячи танцовщиц, подобных ей.
Маля знала, что она не обладает никакими талантами в балете, но, подобно библейской царевне Саломее, как-то танцевала перед царём, там, на выпускном, и «угодила ему». Что ж, она, получила своё пол - царства в награду – она стала ведущей примой Большого Императорского, но «голову» невинного наследника она не желала, хотя была искренне влюблена в него, как только могла любить порочная, вкусившая греховный плод продажного разврата, женщина свой недостижимый идеал.
Мысли шли тяжелой, безрадостной чередой. «Маля, бедная Маля», - говорила она себе. - «Зачем ты так глупо попалась в ловушку любви?»
Вдруг, она почувствовала, как чьи-то тёплые руки прикоснулись к её плечам. Матильда вздрогнула и обернулась. Перед ней стоял сам Наследник.
-Ники, - тихо прошептала она и закрыла глаза от блаженства. Его теплые ладони опускались все ниже. Внезапно она почувствовала, как что-то острое слегка кольнуло её грудь. Маля вскрикнула от боли и открыла глаза. Она увидела роскошную бриллиантовую брошь, нещадно вцепившуюся в нежно -жемчужную пену её балетного шёлкового платья.
-Прости, Маля, я всегда такой неловкий, - извинился цесаревич.
-Это мне?! – восторженно спросила она, поглаживая холодные грани бриллиантов маленькими белыми руками, всё ещё не веря, что это прекрасная брошь принадлежит теперь ей. Цесаревич кивнул и улыбнулся. – О, Ники! Мой Ники, я давно хотела сказать тебе… - ей показалось, что в этот момент она теряет рассудок.
- Нехорошо оставлять нашу бриллиантовую малютку без подобающего экскорта, - снисходительно произнес он. – Цесаревич достал из золотистого бархатного футляра две сережки, выполненные в том же стиле и дрожащими от волнения руками стал вдевать их в холодные мочки Матильды. Свет голубых брызг озарил прекрасное лицо счастливой женщины, до этого казавшееся ей уставшим и безобразным.
-О, Ники! Да!– Она хотела поцеловать Наследника, но тот уклончиво отвернулся от неё.
-Не здесь, Маля, - он сделал предупредительный жест.
-Хорошо! Хорошо! Хорошо! Скажи, а эти…глоубые…сапфиры?… О боже, они так прекрасны! Я никогда не видела таких переливающихся сапфиров!
-О, нет, Маля, это не какие-нибудь жалкие сапфиры, а редкой воды голубые бриллианты. Говорят, что эти голубые бриллианты, когда-то составляли один огромный бриллиант, который составлял третий глаз гигантской мраморной статуи Будды в Раджахане. Одна старинная индийская легенда гласит, что это был самый большой и прекрасный бриллиант в мире, который знавало человечество. Когда жестокие и вероломные моголы ворвались в храм, они разбили статую Будды и вынули его глаз, чтобы, продав его, на месте храма возвести самую величественную мечеть в мире. Только у них ничего не вышло, потому что из-за самого прекрасного камня мира между наследниками императора моголов начались жестокие распри. Никто из смертных не мог поделить камень по справедливости. За время своих бесконечных войн и распрей люди разделили этот бриллиант на тысячи осколков и разнесли по всему миру, украшая ими себя. Теперь все голубые бриллианты – сыновья великого Будды мстят людям за их вероломство и жадность, насылая на их владельцев всевозможные несчастья.
- Какая красивая и печальная легенда, - погруженная в сладостный экстаз его прикосновений, ответила Матильда.
-Говорят, что они приносят несчастья, но я не верю в это. Я ни за что бы не подарил любимой женщине то, что заставило бы страдать её. Пусть же эти прекрасные, как танец баядерки, бриллианты символизируют мою любовь, такую же чистую и сияющую, как всевидящее око Будды, - он нежно поцеловал её пахнущую жасмином детскую ладонь. Николаю показалось, что его голова закружилась от этого пьянящего запаха жасмина, смешанного с запахом молодого женского тела.
-Целуй же меня, Ники! Теперь мне всё равно! Я счастлива, и никакие преграды, придуманные людьми, не смогут помешать мне любить тебя! – Наследник робел. Она сама поймала его губы и стала неистово и страстно целовать их, словно завтра собиралась умереть…умереть от любви.
Сани были уже поданы к черному входу театра. Острые полозья со скрипом рассекали морозный снег. Двое влюблённых летели к Английской Набережной – месту своего любовного пристанища, и ничто не могло остановить их теперь.
В тридцатиградусном морозе Нева лежала под белым саваном. Режущий, словно холодная бритва, снег от полозьев летел в их разгоряченные быстрой ездой лица, но они не чувствовали ни холода, ни боли от прикосновения встречного ледяного ветра и снега. Сумасшедшая езда разудалого ямщика в высокой енотовой шапке на манер американца, в котором конечно же можно было сразу же можно было признать того усатого офицера, что заглянул в гримерную после премьеры. Сумасшедшая погоня только веселила сидящих в санях, и они, совершенно потеряв страх быть перевёрнутыми в огромных сугробах, заразительно смеялись, словно разошедшиеся в своей удали купеческая молодежь.
Холодные и разгоряченные, крепко пахнущие морозом, прямо в тяжелых меховых шубах и сапогах, они вбежали на лестницу, покрытую пыльным ковром и очутились в тихой и темной спальне, обделанной мрачной мебелью из чёрного дерева. Но влюблённые не замечали тягучей обстановки нетопленной душной комнаты. Двое безумцев словно сошли с ума в своём желании и жаждали только одного -любви.
Она была намного опытнее его. Когда ей было девять лет, они с братом Иосифом играли «в доктора» в своем имении под Петербургом, и брат лишил её девственности. Потом они поклялись никому не рассказывать об этом и сохранить эту страшную тайну до конца дней своих.
Но с тех пор желание стало главным смыслом её физического существования. Она тайно желала любого мужчину, был ли он стар или молод, который находился рядом с ней или просто прикасался к ней. Когда маленький и худощавый балетмейстер Энрико Чекетти делал ей растяжку на танцевальном станке, касаясь сильной рукой её крошечной упругой ножки, её тело покрывалось холодными мурашками, и она воображала себя в постели со страстным похотливым итальянцем, этим мерзким полувысохшим старцем, который покрывал её своими поцелуями с ног до головы, она воображала себя такой же горячей, страстной, разнузданной, как бардельная девка, открывающая новые грани ещё не испробованного, но тем более сладостного разврата юной вакханки с отвратительным, волосатым сатиром. Сексуальное желание стало её наваждением, и она пыталась выразить его миру при помощи танца.
Когда всё закончилось, она лежала обнаженная, распростертая на пушистой песцовой шубе. Её маленькие по-детски припухлые губки были чуть приоткрыты и два крошечных жемчужных зубика проглядывали сквозь едва заметную щелочку рта. Возбужденные от любви её щеки алели болезненным румянцем.
Он нежно прикоснулся к её губам и стал одеваться. В который раз Матильда была разочарована. Теперь, быть может, больше чем за всю свою жизнь. Она ожидала от своего возлюбленного чего –то по неземному прекрасного, но не получила даже положенного. Наследник был холоден и тороплив. Она не успела даже понять, что произошло между ними, когда все закончилось.
Теперь, при свете тусклой свечи, он смог хорошо разглядеть её. Ничем не примечательное полное, некрасивое тело маленькой, смуглой женщины лежало перед ним. Какой-то приступ отвращения смешанный с жалостью охватил его. Стараясь больше не смотреть ей в лицо, он торопливо оделся и вышел. Она ещё долго слышала его тяжелые шаги на лестнице и отдаляющийся голос Наследника, который, как ни в чем ни бывало, весело напевал себе под нос арию Роберто из «Иоланты»:
Кто может сравниться с Матильдой моей…
Она всё ещё лежала в той же позе растерзанной плотскими утехами женщины, тупо смотря в потолок немигающими глазами. Там, на роскошной хрустальной люстре, какой-то упрямый паук упорно плел свою паутину. Горячая слеза сползла по её щеке. «Теперь всё кончено», - подумала она, но это было только начало.
Их роман продолжался два года, вылившись в большую, но, увы, безнадежную любовь. То, что должно было рано или поздно закончиться, закончилось. Через два года им пришлось расстаться, потому что Наследник вынужден был вступить в династический брак. Для неё это вынужденное расставание стало настоящей трагедией. Она заперлась в своем доме и не выходила несколько месяцев. Ей хотелось умереть…, но Маля не умерла. Ей суждена была долгая жизнь.
Революционный Петроград, февраль 1917, особняк Кшесинской
Выстрелы затихли только к вечеру. Измученная полной неизвестностью, Матильда прилегла на шёлковую софу и закрыла на миг глаза. Она хорошо понимала, что ТОГО мира больше не существовало. Дальше – только полное безвластие и хаос.
Вечером, как только стемнело, начались погромы дворянских особняков по соседству. Несли всё, что только могли унести. То и дело слышались обезумившие крики насилуемых матросами женщин. Электричества не было. Яркие языки пламени отражались от вспотевшего стекла. Ей никогда не было так страшно. Вчера она воочию могла наблюдать, как её собственная прислуга бесстыже разворовывала её гардероб, что же говорить о других…
Более всего она боялась не за себя, она боялась за своего сына Владимира. Что будет с юным князем, если обезумившая толпа погромщиков ворвётся сюда? Об этом не хотелось даже думать. Нужно было уезжать из этого ада и как можно быстрее. Она слишком хорошо знала, что такое «РУССКИЙ БУНТ».
Нервно ломая маленькие пухлые пальцы, Матильда расхаживала из комнаты в комнату, будто ища что-то. Вот она открыла небольшой тайничок, спрятанный за часами и достала обшитую золотом бархатную коробочку. Хорошо, что прислуга не успела добраться в её маленький потайной алтарь, где хранилось самое сокровенное. Должно быть, массивные бронзовые часы показались слишком тяжёлыми, хотя они были на колёсиках отодвигались довольно легко.
Да, вот они, те самые голубые бриллианты, что подарил ей Ники в их первое свидание! Осколки глаза всевидящего Будды. «Неужели, Бог не видит, какие беззакония творятся вокруг?! Неужели, он допустит, чтобы Россия погибла?!» - подумала Матильда, поглаживая маленькими пальцами холодные грани искрящихся камней. Теперь Бог представлялся ей высоко парящем в небе, словно Будда, восседающий в своём белоснежном светящемся облачке, третий глаз которого люди похитили давным-давно. Теперь он слеп и равнодушен к человеческим страданиям и парит высоко-высоко, купаясь в блаженстве сонной нирваны.
В аду на земле стоило рассчитывать только на себя. После трагических и позорных событий под Минском* с низложением и арестом Николая !!, она понимала что прежняя Россия погибла безвозвратно, и, что ей с сыном здесь больше нет места. Если они останутся здесь – их ждёт не только унизительная гибель, но и, возможно, бесчестие. Она не хотела погибать. Единственным выходом было бегство.
Теперь ей было больше не до красивых легенд. Мир мистерий и таинственных иллюзий рухнул, как карточный домик. Теперь нужно было думать о ребёнке, о своём будущем. Если продать их в Париже, голубые бриллианты Раджастана на несколько лет могли бы обеспечить сносное существование ей и молодому князю. Эти бриллианты были её единственной надеждой, поскольку деньги в старых царских ассигнациях перестали иметь всякое значение.
Нужно было во что бы то ни стало вывести бриллианты во Францию. Но как? На финской границе её багаж наверняка, её багаж станут обыскивать красные патрули. Нет, она не должна потерять их. Нужно было что-то придумать, чтобы надежно спрятать украшения, от которых теперь зависела её жизнь.
«Такие вещи нужно держать у самого сердца. У самого сердца». Мысль ударила мгновенно, как вспышка молнии: «А что если зашить бриллианты прямо в корсет?» Идея была неплоха, но отвыкшие от работы руки Матильды вряд ли могли проделать работу должным образом, она потянулась к колокольчику для слуг, чтобы подозвать служанку, но тут же усмехнулась своей нелепейшей мысли.
В новом государстве у господ больше не было слуг. Теперь и отныне ей придётся все делать самой. Ей, вдруг, почему-то вспомнилось её скудное, тяжелое детство в семье полунищего балетного антрепренера, кое-как перебивающегося со своей большой семьей случайными заработками в захудалых провинциальных театрах Польши. Тогда сёстрам тоже приходилось всё делать самим, потому что, как и теперь, слуг в доме не было.
Матильда покопалась в небольшом ящичке комода и достала всё необходимое: ножницы, нитки, иголки. Аккуратно разрезав корсет в одном месте, она вынула оттуда китовый ус, а на его место вставила мягкую бархатную коробочку, в которой находились украшения. Прикрыв всё это слоем ватной ткани, Матильда ещё раз придирчиво всё осмотрела, чтобы ничего не было заметно, и стала зашивать аккуратными стежками. Теперь, когда ей порою приходилось самостоятельно ремонтировать собственные чулки, это для неё не составило никакого труда.
Закончив работу, она снова одела корсет и дорожное платье. Посмотрелась в пыльное старое зеркало. Всё получилось даже лучше, чем она предполагала. Заметно ничего не было. Отвыкшие от черной работы руки тем не менее ещё помнили иглу. Усталые от бессонницы и кропотливой работы глаза Матильды автоматически устремились в окно, где мутно рассветало тяжелое зимнее утро пасмурного февральского дня. В саду было ещё дымно от пожарищ, но всё было тихо, будто и не было той кровавой ночи, только весёлая синица, очевидно приняв оттепель за весну, весело тенькала в мокрых ветвях старых лип.
После тревожной бессонной ночи голова болела невыносимо. Матильда открыла окно и с наслаждением вдохнула пропитанного гарью, сырого морозного воздуха. Вдруг, она заметила, что по саду снуёт маленькая юркая женщина, всем своим видом напоминавшая мышь. Женщина - мышь деловито сновала туда и сюда, будто что-то искала в её саду. Но не это более всего неприятно поразило Матильду. На женщине красовалась её собственная шуба! Да, да, её знаменитая белоснежная шуба из сибирских горностаев – последний подарок её любимого Ники!
Должно быть, это какая-то из её служанок, укравших её гардероб. Но сколько Матильда не всматривалась в маленькие мышиные черты ничем не примечательного круглого лица, она не могла узнать эту женщину.
Почувствовав на себе негодующий взгляд Матильды, женщина подняла свои крошечные острые глазки, но Матильда успела с грохотом захлопнуть окно и занавесить штору.
Избавившись от неприятного видения, Матильда постаралась поскорее забыть эту женщину и всё-таки постараться, наконец, заснуть, но только она прилегла на небольшую софу, как в передней раздался лязг звонка. Старый, почти выживший из ума, старик-привратник, напоминающий Чеховского Фирса, шаркая ногами и поминутно кашляя направился к двери и скрипучим, задыхавшимся голосом недоверчиво спросил:
-Кто там?
-Нет, нет, Архипыч, это свои! Это от Сергей Михалыча, - почти задыхаясь от счастья залепетала Матильда, подлетая к двери. - Володя, вставай за нами приехали! Наконец-то! Слава богу, а то уже второй день спим на чемоданах!- Заспанный юноша в серой шинели встал с диванчика в прихожей, где он провёл ночь и теперь хлопал ничего не понимавшими припухшими ото сна глазами.
Маленькая ручка Матильды с проворством фокусницы отворила тяжелые ставни. Дверь распахнулась, впустив поток слепящего света. Вместо великого князя Сергея Александровича, на пороге стояла всё та же женщина –мышь в её собственной шубе. Из-за её спины виднелись несколько «штыков» в черных матросских костюмах.
От страха и неожиданности Матильда отпрянула назад, да так, что, чуть было не споткнулась о порог и не упала на спину.
-Кто вы?! Что вам нужно?! – только успела пролепетать Матильда, когда двое из «штыков» ворвались в её дом.
-Я - Александра Михайловна Коллонтай, - почти неуверенно начала женщина в горностаевой шубе, но потом порывшись в кармане, достала небольшой измятый листок и, глубоко вздохнув, громовым голосом зачитала:
-….по поручению Петроградского Комитета Большевиков ВАМ вместе со своей семьёй и прислугой в течении двадцати четырёх часов надлежит покинуть особняк по Большой Дворянской улице, второго дома, - Матильда видела как из её маленького круглого ротика валил пар, – …с собой разрешается взять только одно место личного багажа, всё прочее имущество, включая имеющиеся в доме ценности и деньги, реквизируется в пользу Петроградского Комитета Большевиков… - когда она закончила читать, в передней воцарилась гробовая тишина. Ошарашенная внезапным вторжением, Матильда стояла, словно окаменевшая статуя и беспомощно держала в руках предписание, которое Коллонтай уже успела всучить ей.
Вдруг, она услышала, как к дому подъехала автомашина, и в ту же секунду за дверью раздался гудок автомобиля. Матильда сразу же узнала этот гудок. Да, это был гудок ЕГО автомобиля. Она могла узнать бы его из тысячи. Когда-то на этом Форде великий князь Александр Михайлович катал её по Стрельне во время её знаменитых Пасхальных гуляний.
Гудок повторился, но в доме по- прежнему тихо. «Может, они ещё спят?», - подумал шофер, молодой человек лет двадцати в клетчатой фуражке и охотничьем кителе, и проворно подскочил на мраморные ступеньки.
-Ну, что, Матильда Феликсовна, у вас всё уже го…,- увидев матросских «штыков» в передней, молодой человек в фуражке растерялся и точно так же, как и Матильда, чуть было, не упал назад.
-Делайте, как знаете, - наконец, сказала она, прервав мучительную тишину. –Мне теперь всё равно, - и, проворно схватив небольшой саквояж в одну руку, а ошеломленного сына в другую, направилась к выходу.
-Стой! – Маленькая женщина с мышиной мордочкой решительно преградила ей дорогу. –По приказу Комитета, с целью предотвращения укрытия ценностей, мне дано поручение произвести у вас личный обыск!
-Но, позвольте, это уже слишком! – Матильда рванулась вперёд, но несколько штыков, сгрудились у двери.
-Вы предпочитаете, чтобы это сделали матросы? – недвусмысленно намекая, произнесла Коллонтай.
-Нет, вы не посмеете! Слышите, не посмеете прикасаться к моей матери! – закричал возмущенный юноша.
-Не вмешивайся в это, Володя! Не вмешивайся, ради бога, прошу тебя! – взмолилась Матильда, испуганно отстраняя сына. –Хорошо, раз вы опустились до того, чтобы обыскивать меня, то, вперёд, шмонайте, что найдете –будет вашим! Раз это грязное дело нужно вашей Революции, я не буду препятствовать вам! –со злобной отчаянностью закричала Матильда. – Чего стоите?! Вы собираетесь раздевать меня прямо здесь?! При присутствующих?!
-Нет, мы поднимемся в вашу комнату, - смутившись, ответила Коллонтай. Она явно не ожидала подобного выпада от балерины бывшего Императорского Театра.
-Тогда не будем терять времени.
Две женщины поднялись наверх. Теперь Матильда не сомневалась, что примерная исполнительница революционный воли непременно отыщет её бриллианты и нацепит их на себя так же, как нацепила её горностаевую шубу. Ей хотелось убить эту маленькую женщину со странной нерусской фамилией Коллонтай, и, если бы не дюжина «штыков» там, внизу, она сделала бы это прямо в своей комнате.
-Я не стану унижать вас раздеванием, и попрошу…
Матильда сняла серое коленкоровое пальто и швырнула в её злое мышиное лицо.
-Попрошу поаккуратнее, либо я вынуждена буду применить силу! Мне бы очень н хотелось, чтобы дело дошло до этого…
-Хорошо, я не буду, - буркнула сдающаяся Кшесинская. Она аккуратно сняла нижнюю юбку и корсет и отдала их Коллонтай. Александра Михайловна, будучи воспитанной в культурной дворянской семье, по-видимому, неохотно выполняла столь грязное полицейское поручение, возложенное на неё Петроградским Комитетом Большевиков, потому как, едва коснувшись рукой вещей Кшесинской, она с отвращением отбросила их в сторону, словно ненужные тряпки, и с торжествующей улыбкой, дескать, «ну как тебе наша революция», уставилась на полуобнаженную балерину.
Маля стояла в одних кружевных панталонах и чулках, стыдливо прикрывая маленькую неудачную грудь, съежившись не то от холода, не то от стыда. От величественной осанки бывшей балерины не осталось и следа. Созерцая бывшую любовницу царя в таком поверженном и унизительном положении, Коллонтай, вдруг, громко расхохоталась от удовольствия.
-Может, мне можно уже одеваться? – сквозь зубы спросила Кшесинская.
-Нет, досмотр, ещё не окончен. Снимите панталоны и чулки. Я хочу чтобы вы разделись догола.
- Я не стану обнажаться перед вами! - решительно заявила Матильда.
-Тогда я буду вынуждена позвать матросов, которые дежурят возле двери. Поверьте, мадам, если вы не будете сопротивляться мне - для вас же будет лучше. Снимайте всё.
-Не буду! – решительно бросила ей Кшесинская.
-Что ж, дело ваше…Павел Ефимович*, подойдите, пожалуйста. Мне нужна ваша помощь.– Из-за дверей показалась усато-бородатая морда здоровенного матроса в длинном матросском бушлате, явно напоминающим казацкий бешмет, из-под которого тем не менее торчала характерная матроска балтийца. Мрачное лицо его было лицом убийцы. Его взгляд из-под лобья был угрюм и смотрел на Матильду оценивающе, как заправский палач смотрит на свою предстоящую жертву. Маля невольно вздрогнула…
-Приступайте, - с циничным спокойствием скомандовала матросу женщина-мышь. Страшный мужик стал надвигаться на неё (Кшесинскую).
- Не надо, я все сделаю сама! - взмолилась Матильда.
-Хорошо, Павел Ефимович, не нужно: можете оставить нас вдвоем.
Матильда неохотно сняла то последнее, что оставалось на ней.
-Теперь лягте на кушетку и раздвиньте ноги.
-За кого вы принимаете меня?! – закричала Кшесинская.
-Ложись, сука! – Коллонтай грубо толкнула её на кушетку, так что Матильда упала, словно подкошенный столб.
-Нет, нет, прекратите это! – Но маленькое мышиное лицо женщины было непреклонно. С силой раздвинув ей ноги, она грубо ввела туда два пальца. Матильда вскрикнула от боли и неожиданности.
-Ну же, не строй из себя девственницу, царская потаскуха! – закричала на неё Коллонтай. Агрессивно орудуя пальцами в её влагалище, Коллонтай стала ласкать рот Матильды. Она хотела сопротивляться этой маленькой безобразной женщине, которая навалилась на неё, но непостижимый страх перед ужасным матросом и дикое, почти животное отвращение словно сковали её волю. Когда всё закончилось, обе женщины лежали рядом, лаская друг друга губами.
Когда всё закончилось, обе женщины лежали рядом, лаская друг друга губами
-Ты, мерзкая, грязная шлюха, -почти по слогам произнесла Матильда.
-Такая же, как и ты, - улыбаясь крошечными недоразвитыми зубками, ответила Коллонтай. – Видишь ли, Маля, между нами не такая уж и большая разница. Мы обе шлюхи. Вопрос лишь в том, кому мы продаёмся. Ты предпочитаешь царей, а я - мужиков, но суть то та же. Просто твое время прошло, а моё наступило. Кто был ничем - тот станет всем. Вот весь смысл революции! Одевайся…рабыня, - презрительно бросила Коллонтай, приподнимая Матильду за подбородок двумя пальцами, которыми она несколько минут с тому назад так безжалостно тискала теплое, мокрое влагалище балерины.
Плача от обиды и унижения, Матильда, словно в оцепенении стала собирать разбросанные по полу вещи. Нагло положив ногу на ногу, женщина-мышь вольготно развалилась в глубоком кресле и глубоко затянулась тоненькой женской папироской.
-Вот видишь, Маля, если захочу, я могу быть гораздо нежнее, чем мужчина, - пыхнув кольцом дыма, задумчиво улыбнулась Коллонтай.
-Да пошла ты! – Матильда со злости рванула из-под её зада свою сорочку. Торжествуя победу, Коолонтай рассмеялась.
Садясь в машину, молодой князь заметил, что лицо матери было бледным, её губы дожали, а на лице были заметны засохшие слёзы. Он никогда не виде её в таком подавленном состоянии.
-Мама, что с тобой?! Ты переживаешь из-за наших вещей?! Они всё равно бы конфисковали их. Я видел, как матросы всю ночь дежурили у нашего дома, но не хотел расстраивать тебя! Они всё равно не выпустили бы нас с багажом!
-Нет, мой маленький мальчик, нет, всё в порядке. Теперь это неважно. Главное, что мы сможем выехать из этого ада. В Париже нас ждёт новая жизнь, - Матильда ласково погладила сына по голове. Машина тронулась, оставив в оттаявшей весенней распутицей почве лишь грязную колею.
Старик Архипыч, единственный верный слуга, остававшийся со своей хозяйкой до конца, словно забытый всеми Фирс из Вишнёвого Сада, ещё долго смотрел в след уходящей машине. Бывшей приме Большого Императорского Театра уже не было до него никакого дела.
Так закончилась великая эпоха Империи, и начиналась новая кровавая и жестокая эпоха двадцатого века.
Санкт-Петербург, наши дни
Глава сто восемьдесят шестая
Антиквар - потомок Кшесинской
Вот уже битых полчаса в туалете я рассматривала крошечную полоску бумаги, на которой высвечивалось две полоски. Боже, неужели это то, что я думаю! Я снова беременна!» Мне не хотелось верить в это страшное откровение, но тестер не врал. Мне уже за сорок. Рожать ребенка в таком возрасте, да ещё после Кесарева, – полное безумие! И все-таки, через девять месяцев это безумие состоится! Мне снова придется пройти через все это! Снова огромный живот, ужас приближающихся родов, боль операция, потом пеленки и распашонки…вечная стирка…бессонные ночи …нищета.
Быть может, тестер бракованный. В последней надежде «утопающего» я поспешно выхватываю другой тестер, но результат был тот же. Две полоски – приговор. Схватившись за голову, я беспомощно сползла на пол. Природа жестоко расквиталась за мою беспечность. В голове шумел огромный непрекращающийся водопад…
Только сейчас я поняла, что в дверь настойчиво и громко стучали. Это был Алекс. Он беспокоился, что я так долго молчу в запертом туалете.
Нет, я ничего не скажу ему сейчас. Это добьет Алекса. Я скажу ему после того, как у него все уладится с работой.
-Ну, что же ты, я давно жду тебя! Постой, ты какая-то бледная! Ты хорошо себя чувствуешь?!
-Да, со мною все в порядке, - пряча тестер в карман халата, ответила я.
-Тогда идем, время не ждёт.
Я поспешно оделась, и мы бросились по сырым промозглым улицам Питера. Погода была отвратительной, дул западный ветер, лупил первый мокрый снег. Но нам нужно было объехать множество ломбардов, пока дети не вернулись из школы.
Я примерно знала стоимость диадемы. Когда-то, во Флориде, она была застрахована на полтора миллиона долларов. Я надеялась выручить хотя бы жалкий миллион за бесценные сокровища. Этого с лихвой хватило бы, чтобы начать новое дело…новую жизнь. Было не безопасно разгуливать с такой дорогой вещицей, и Алекс выпросил у своего школьного друга -гинеколога старенькую Ладу, на которой мы в ближайшее время намеревались объехать все ломбарды города. Но в какой бы мы ломбард не заходили – везде нам отвечали одно и то же, что у них нет таких денег, и они не могут приобрести у нас столь дорогую вещь. Взамен они предлагали нам взять диадему на комиссию, но я не хотела менять вещь на пустую бумажку договора, потому что мало верила кому-либо. Алекс был полностью согласен со мной. «Деньги утром – вечером стулья», - было нашим незыблемым девизом.
Это выводило меня из себя. Вот уже месяц продолжалось хождение по мукам, а результата не было никакого. «Зачем строить такую пропасть ломбардов, когда ни в одном из них нет денег, чтобы приобрести настоящую вещь?» - с злостью думала я.
Это был уже двадцать второй ломбард, в которой мы с Алексом заходили, точнее это был не ломбард, а антикварный магазин, но «золото» здесь тоже принимали.
В тишине шикарно обставленного кабинета, намертво пропахшего сырой пылью и старинными вещами, сидел приемщик. То есть это был не приемщик, в том смысле, в котором мы привыкли его видеть – интеллигентного вида, маленький седой человек, похожий на клопа, в мутных круглых очёчках. Нет, наоборот, это был молодой красивый человек спортивного типа, с тонкими восточными чертами лица, выдававшие в нем благородное происхождение.
Ни говоря ни слова, Алекс выложил перед ним диадему. Молодой человек впился в неё глазами, потом схватил лупу и стал жадно рассматривать каждый камень, словно он был клещ, желающий высосать из искрящихся камней все до последней искорки. Я заметила, что, по мере того, как он разглядывал «диадему», зрачки молодого человека все более и более расширялись, а лицо приобретало удивленное выражение, словно у барана, которому вместо яблока сунули в морду колючку.
Пауза продолжалась слишком долго. Время от времени молодой человек прекращал работу и кидался к компьютеру, где, нервно клацая клавишами, что-то лихорадочно искал. Я слышала как он при этом все время тихонько бубнил себе под нос: « Этого не может быть…быть этого не может». Мне начинало надоедать это представление. К тому же мы с мужем слишком устали на сегодня.
-Сколько это будет стоить? – наконец, устало спросила я напрямик, прервав тишину.
Молодой человек как –то странно посмотрел на меня, словно я была существом из другого мира. Наверное, он подумал, что я сперла эту «диадему». Слишком уж непрезентабельный вид был у «миллионерши». Впрочем, мне было уже плевать, что думает этот молодой человек, главное, чтобы он купил у меня «вещицу».
-Так сколько это будет стоить? – снова задала я тривиальный вопрос, за что получила легкий пинок от неизвестно чего застеснявшегося Алекса.
-Я думаю тысяч семьсот.
-Рублей? – испугалась я.
-Долларов, - странно посмотрев на меня, ответил молодой человек. «Теперь-то он точно решит, что я воровка, раз не знаю истинной стоимости броши».
-Меньше чем за миллион не отдам, - тем не менее решительно ответила я, отбирая диадему у молодого человека, но его длинные благородные пальцы словно приросли к украшению.
-Восемьсот тысяч! – бойко выкрикнул он, словно мы были на рынке и торговались партией польских юбок.
-Вы меня, наверное, не поняли, молодой человек, я не стану торговаться с вами, потому что я не умею делать этого. Только знайте одно: страховая стоимость этого украшения составляет полтора миллиона долларов, и это ещё без учета его антикварной ценности и инфляции, я же предлагаю за миллион – это почти за так. Если бы мне не нужны были деньги, немедленно, сейчас, я не за что не пришла бы в вашу пропахшую нафталином контору. Миллион долларов -в противном случае мы расходимся, как в море корабли. Всё проще простого…
-Девятьсот тысяч наличными, и я не буду спрашивать откуда на вашем украшении клейма Государственного Эрмитажа, – вредным голосом заметил молодой человек, бесстыже уставившись на меня оценивающим взглядом.
-Ну, знаете ли! – Вытаращив от возмущения глаза, я резко рванула диадему себе. – Так мы ни до чего не договоримся! Прощайте, молодой человек, приятно было с вами пообщаться. – Я уже собиралась уходить, когда услышала резкое:
-Стойте! Хорошо, пусть будет по-вашему! – Я увидела в глазах молодого человека азартный огонёк. – Я куплю у вас эту диадему за миллион...
-…пятьдесят тысяч долларов, - сама не зная зачем добавила я. (Это напоминало игру «Поле чудес», когда игрок разыгрывает приз).
-Хорошо миллион пятьдесят тысяч долларов, - снисходительно улыбнулся молодой человек. Я заметила в его восточных карих глазах коварный огонёк, который мне очень не понравился. – Я куплю у вас брошь за миллион пятьдесят тысяч долларов, - повторил он. – Только деньги будут не сейчас. Сами понимаете, что такие большие деньги в фирме держать нельзя. Подъедите через недельку сюда же, в это же время, когда деньги будут на месте, и мы рассчитаемся…
-Идет, - мы весело ударили по рукам.
-Да, кстати, какой у вас телефон? Мне нужно записать ваш телефон, так, на всякий случай…простая формальность. – Не думая о последствиях, я дала ему свой домашний телефон. Довольные собой и тем, что наши «хождения по мукам», наконец, подошли к концу, мы покинули антикварный магазин. И вот уже полуразвалившаяся «Копейка» несла нас домой, где уже нас заждались перепуганные, голодные дети. Бедняги, мы ещё не знали, в какую передрягу попали!
Тем временем, молодой человек сидя в своем богато уставленном кабинете, не отрывал усталых, покрасневших глаз от компьютера. Рабочий день его давно закончился; закрыв ценности на замок, материально ответственный персонал ушел, в офисе установилась мертвенная тишина, но молодой человек, поглощенный работой на компьютере, даже не думал вставать с места. Он все время щелкал мышкой, и то и дело бубнил себе под нос, повторяя:
-Этого не может быть. Быть этого не может.
По непостижимой иронии судьбы этим молодым человеком был не кто иной, как тот самый пра-пра-пра-пра-правнук знаменитой балерины Матильды Кшесинской, чьи предки волею судеб снова очутились в России. В принесенной нами «вещице» он узнал знаменитую брошь своей знаменитой пра-пра-пра-пра- прабабки, которую ей подарил последний Император и, которую большевики отобрали на границе при обыске, чтобы, в конце концов, за бесценок выменять на хлеб для Молодой Республики. Теперь роковая брошь с голубыми бриллиантами, словно чудовищный бумеранг, сама возвращалась к своему хозяину!
Он слишком хорошо знал эту брошь. Третий и седьмой из свиты голубых бриллиантов, обрамлявших великолепный центральный бриллиант чистой воды, были с изъянами. Крохотные винтообразные микро трещинки пересекали внутренние грани двух из семи бриллиантов. Ни один из самых искуснейших ювелиров не мог бы подделать внутренние изъяны бриллиантов. Эти трещинки были доказательством подлинности… Есть легенда, что именно с неё начался роман его пра-пра-пра-пра-прабабушки с императором Николаем, именно с «Голубого гарнитура» Фаберже началось её знаменитое коллекционирование.
«Голубого гарнитура…», - потомок Кшесинской задумчиво почесал «благородную» голову слишком уж наманикюренными для мужчины ногтями. Для великолепной броши не хватало ещё два неизбежных стража в виде искусно выполненных серег той же работы. Но разве стоит говорить о них, когда главное сокровище легендарной балерины скоро будет принадлежать ему!
Больше всего на свете ему хотелось обладать брошью с редкими голубыми бриллиантами! С присущим дворянским отпрыскам фанатизмом коллекционера он готов был положить все, чтобы обладать «своей малышкой», как он уже ласково успел её окрестить её. Но где взять такие деньги? На деле у «пра-пра-пра-пра-правнука» не было и сотой доли заявленной суммы…зато у него был план!
Как и было условлено, спустя неделю мы приехали в антикварный магазин на Литейном. Молодой человек с красивыми восточными глазами уже ждал нас. Как только мы вошли в магазин, дверная табличка «Open» сменилась табличкой «Close».
Мы снова вошли в тот же пропахнувший нафталином кабинет без окон. Не говоря ни слова, молодой человек достал из сейфа пухлый саквояж с деньгами и вывалил пачки долларов на стол. Было неприятное ощущение, что доллары только что тепленькими вышли из Северо-Кавказской «типографии»*, потому что они были совершенно новыми, а денежные пачки были запечатаны российским банковским методом, по сто штук в каждой.
Алекс раскрыл перво попавшуюся пачку и стал пересчитывать стодолларовые купюры. Я схватила одну купюру и посмотрела на свет – не фальшивка ли? Доллар оказался настоящим. Я схватила другой и стала тереть его в руках и снова смотреть на свет, затем поднесла под ультрафиолетовый свет моего фонарика – мои беспокойства оказались напрасными – все доллары оказались подлинными. За свою долгую жизнь я научилась отличать настоящие доллары от поддельных, даже на запах. Это были настоящие. Они ещё пахли Америкой.
От волнения покрасневший как помидор, Алекс – вечный бедняк, который сроду не держал в руках пачку денег, пыхтя и отплевываясь, яростно считал доллары, перетягивая их резинкой.
-Прекратите, - устало отрезал молодой человек. – Вы так и будете просвечивать каждую купюру? Здесь ровно пятьсот тысяч долларов, и все они подлинные. – Названная сумма будто обожгла меня.
-Пятьсот тысяч долларов?!! Позвольте, товарищ, но мы, кажется, договаривались о миллионе пятидесяти тысячах долларов! - возмутилась я. – здесь нет и половины заявленной суммы! – Я заметила, что при слове «товарищ» молодого человека буквально передернуло от злости, но он сдержался.
-Здесь только аванс половина суммы, - сжав зубы в лицемерной улыбке, с лакейской любезностью объяснил он.- Другую половину я выплачу, после того, как мы подпишем договор купли-продажи.
-Нет уж, извините, молодой человек, мы так не договаривались. Нам не нужны ваши договоры, нам нужна вся сумма и сейчас, или мы сейчас же прекращаем сделку. Я не собираюсь менять свои деньги на какую-то бумажку с обещаниями, которую вы называете договором.
- Я понимаю, в России обещанного три года ждут, но банки… они не выдают таких…., - (он помешкал)-…сумм…целиком, -замялся молодой человек.
-У вас есть вся сумма сейчас?! – прервав его «философические» разглагольствования, спросила я.
-Нет.
-Тогда всего хорошего! Алекс, отдай ему деньги, мы уходим, - махнула я рукой.
-Что ж, как хотите, - как-то невнятно буркнул молодой человек. При этом его колючие, азиатские глаза жадно впились в мою диадему. Захлопнув кошелек, я прекратила это «зрелище». – Только, учтите, в нищей России за краденную вещь никто вам таких денег не даст, - как бы невзначай нагло добавил он, не добро покосившись на меня своими большими, как у серны глазами.
При упоминании «нищей России» и «краденной вещи» мне стало совсем противно, и, ускорив шаг, я поспешила покинуть маленький, пропавший нафталином магазинчик на Литейном.
В прескверном настроении мы возвращались домой. День был испорчен – вместо денег нам предлагали какие-то бумаги, да ещё нас же обзывали ворами, и, кроме расходов на бензин, потерянного времени и нервов мы ничего не приобрели. Было зябко, и в легком весеннем пальтишке я продрогла насквозь.
Мы уже выехали за город и свернули в сторону Петушков, когда заметили, что нас преследует какая-то машина. Это был черный Джип. Он летел с бешенной скоростью. Я не сразу поняла, что за нами погоня. Только когда Джип стал подрезать нашу «Копейку» – мне стало все ясно. Мы были у них на мушке.
-Гони, Алекс, это бандиты! – что есть сил крикнула я. Алекс сразу же все понял. Я успела услышать, как он крикнул мне:
-Держись! – И рванул.
На полном газу Алекс дернулся вбок. Раздался визг двигателя, отвратительный скрежет ломаемого металла. Нашей «Копейке» помяло крыло, но, благодаря водительскому мастерству Алекса, в последний момент мы всё же вырвались из тисков Джипа и оградительной полосы. Началась отчаянная, но неравная погоня.
Крошечная «Копейка» выжимала из себя последние силы, но, несмотря на это, мощный Джип-внедорожник, всякий раз догоняя нас, и угрожающе ударял бампером в зад, отчего нас безжалостно встряхивало. В зеркальце заднего вида я увидела восточные глаза серны – я сразу узнала их: это были глаза нашего «Антиквара». С ним было ещё несколько бритоголовых молодчиков спортивной комплекции. Один из них на ходу вылез из окна. В руках у него был пистолет! Раздался хлопок, такой как бывает, когда лопается невинный детский шарик. Потом что-то с противным визжанием пронеслось возле моего уха. Я поняла – это пуля. Звон бьющегося стекла. Инстинктивно я закрыла лицо и голову руками. Осколки стекла сразу же рассекли мне руки. Я поняла, что они стреляют. «Это конец», - мелькнуло в моей голове. – «Они убьют нас». Точнее всё это и мысли, и чувства пришли, вдруг, в одну секунду – я даже не успела испугаться…Удивительно, но мне было даже все равно убьют ли они нас или нет, я только думала одно: «Будь, что будет. Только бы побыстрее…и сразу».
-Они не отстанут! Отдай им! Отдай им эту проклятую брошь! – закричал Алекс. - Я не хочу подыхать из-за неё!
-Как бы не так, - уже чисто из бабьей вредности процедила я сквозь зубы, и со всего маху швырнула её в окно. – Гони, Алекс, они знают, что брошь у нас! Эти отморозки все равно не оставят свидетелей! -уже не ждя от бандитов пощады, закричала я мужу.
Джип обошел нас. В разбитое зеркальце заднего вида я снова увидела его глаза – это были восточные глаза серны – глаза нашего «Ювелира». Злобно скаля зубы, он , видя тщетность попыток снова уйти от навороченного Джипа, нагло улыбался. Джип поравнялся с нами. Удар в бок…
Мы выскочили на встречную. Это был отчаянный шаг двух людей, спасающих свою жизнь! Но бандиты тут же нагнали нас и тут. Джип оказался по правому боку. Тут я услышала звук клаксона. Прямо на нас шла огромная фура, доверху набитая клетками с живыми курами! Визг тормозов! Голова вылетела вперёд и ударилась о спинку кресла. Железный запах крови в носу. На мокрой заснеженной дороге машину повело, закружило и отбросило на разграничительную линию. Удар! Я как будто сразу же оглохла и ослепла.
Нас безжалостно вытряхнули из машины. Помню, кто-то за волосы тащил меня из машины. Боль вернула меня в сознание. Я увидела, как Алекс дерется с бритоголовыми. Это было похоже на какой-то кошмарный сон наяву. Но Алекс был один, а их пятеро. Пятеро дюжих молодчиков, против одного моего Алекса. Заломив мужу руки, его повалили и стали пинать ногами в живот, в грудь, в голову. «Ювелир» уже шуровал в нашей машине, с деловитой наглостью разбрасывая вещи.
-Ну, что там, Кшесинский?!
-Игрушки нигде нет.
-Где, брошь?! Где эта чертова брошь?! – Они снова избивать Алекса ногами в живот. Муж захлебывался кровью и уже не пытался сопротивляться, дергаясь под их ударами, словно резиновая кукла. Я поняла, что, если сейчас же ничего не предприму, они убьют моего мужа.
-Нет, не бейте его! Оставьте его! Он ничего не знает! Ничего! Это я выкинула брошь! – в истерике закричала я.
-Что ты там визжишь, драная сучка?!
-Это я выкинула брошь в окно! Я! Я! Я!
-Где?! Говори! – Один из бритоголовых молодчиков, по-видимому, он был главарем банды, потому как был заметно старше других, стал надвигаться на меня.
Несмотря на старшинство, он был маленького роста, почти с меня, и голова у него была совсем лысая, как у пристарелого павиана, его острые, как у крысы глаза, вопросительно впились в меня…
-Я не знаю! Не знаю! – плача, закричала я. В самом деле, если бы меня начали резать живьем, то и тогда бы я ничего не сказала, потому что после удара действительно не помнила, куда бросила эту проклятую брошь.
-Глобус, тебе не кажется, что дамочка очень хочет трахаться?
-Кажется, да -противно загоготал тот, кого назвали Глобусом. – Давай, Бык, клади её на капот. Сейчас мы живо вылечим её амнезию.
-Что, что вы собираетесь де…? - Но прежде, чем я успела выговорить последнее слово, меня со всего размаху кинули на капот Джипа, так, что я ударилась затылком об стекло.
-Давай, раздвинь этой суке ноги, может эта проклятая девка зажала цацу под юбкой. Если вещицы там нет, будем пялить её до тех пор, пока она, наконец, не вспомнит, куда кинула игрушку. –Двое отморозков, навалившись на меня, пригвоздили руки к мокрому холодному капоту. Задрав юбку, мне стали стягивать колготки. Крича во всё горло, я отчаянно сопротивлялась насильникам, я звала Алекса на помощь, но кто-то тут же с силой зажал мне рот и стал душить. Я задыхалась! В глазах потемнело! Я почувствовала, что начинаю терять сознание!
-Мрази!!! Подонки!!! – услышала я последний сдавленный крик Алекса. Его уже вязали скотчем.
-Тащи сюда этого Плейбоя, пусть полюбуется, как будут трахать его женушку. Может, тоже что-нибудь вспомнит, - услышала я омерзительный голос плешивого главаря банды над своим ухом.
Больше я ничего не слышала – все слилось в какой-то один неясный гул, который вскоре утих.
-Стой, Глобус, мы, кажется, так не договаривались. Нам сейчас нужна брошь, а не эта хромая баба. Если мы убьем её, то никогда не узнаем, куда она заныкала цацку, - неумело подражая блатному жаргону, тем не менее испуганно затараторил «Ювелир», шокированный подобной развязкой событий.
-Не учи меня жить, Кшесинский. Мы договорились, что я достану брошь твоей бабки – значит, я достану её, даже если мне придется вывернуть эту сучку наизнанку.
-Расслабься, Антиквар, Глобус прав, он знает, что делает. Не впервой, - весело загоготал «Бык», отстраняя нашего «Ювелира» от капота. – Просто ты привык работать с вещами, а Глобус, знаешь, с людьми. Правда, Глобус, га-га-га!
-Вот именно, Кшесинский. Раз ты нанял нас, то не мешай нам делать НАШУ РАБОТУ. Насколько я знаю из своего опыта общения с людьми, - насмешливо глядя прямо в глаза Алексу, подонок весело затрясся смехом, -мужики ненавидят, когда пялят их жён. Сейчас он нам живо признается, куда заныкал цацу. Правда, Мишин, или как там тебя, Алекс, - с этими словами Глобус больно ударил Алекса в челюсть, так что изо рта полилась кровь. – Признавайся, где брошь?!
Алекс молчал. Он не мог ничего сказать. Он понимал, что это конец, и если они не найдут брошь, отморозки начнут насиловать его жену прямо здесь, на капоте. Первой мыслью его было соврать что-нибудь…все равно что…пусть глупо, путь невпопад, но лишь бы только оттянуть время Это не поможет, но может отсрочить казнь. Алекс знал, что помощь, возможно, уже близко. По рации он успел вызвать наряд гаишников, нажав на аварийную кнопку тревоги. Хотя надежды на тревожную кнопку было мало, городская служба ГАИ вряд ли бы взяла на себя труд искать их на пригородном шоссе, потому как это была не их зона обслуживания, но это была последняя соломинка, за которую хватался несчастный утопающий.
В подобной экстремальной ситуации человеку трудно придумать что-то более или менее убедительное. Единственное, что пришло ему в голову, что брошь лежит под березой. Под какой - не важно. Просто под русской берёзкой, коих в России видимо-невидимо. Алекс хотел уже было соврать, когда услышал звук приближавшихся милицейских сирен. Алекс понял – это было спасение! Его сигнал был услышан!
-Вот, черт, гаишники! Уходим! – послышались крики бандитов.
-Ну, мразь, считай, что сегодня тебе повезло, но с тобой мы ещё разберемся, - прошипел сквозь зубы главарь на последок больно ударив связанного Алекса ногою в голову, отчего муж тут же вырубился.
Забежав в Джип, бандиты скрылись, оставив лежать окровавленного Алекса на земле.
Гаишники подъехали как раз «вовремя» – бандитский Джип уже успел далеко уехать. Они развязали раненного Алекса. Когда он очнулся, первым его криком было:
-Жена! Где моя жена?! – самым страшным предположением Алекса было, что отморозки вяли его жену с собой, но это было не так.
Меня нашли недалеко в кустах. Когда Джип тронулся – меня сбросило с капота. Мне чудовищно повезло, когда убегавшие подонки резко дали на газ – меня словно куклу откинуло в сторону небольшого овражка – я скатилась вниз, к реке, – это спасло меня от колес Джипа. Но я была без сознания и не многим отличалась от трупа.
-Убили! Убили! – душераздирающий вопль Алекса разорвал округу. «Странно, когда Алекс так испуганно кричит – его крик похож на крик женщины», - с насмешкой подумала я, а потом подумала: « Если я думаю, то значит жива». Единственное, чего я никак не могла сообразить– это кого же убили. В голове стоял гул и была пустота. Потом догадалась – ЭТО МЕНЯ УБИЛИ. «Как же все нелепо, умереть и продолжать думать», - снова подумала я.
Видимых повреждений не было. Гаишник приложил ухо к груди. Сердце билось.
-Жива! – громко крикнул он.
«Жива – значит, надо вставать». Я поняла, что если сейчас же не встану, то умру совсем по-настоящему. Я попыталась открыть глаза – передо мной стоял тот самый пожарник, который спас Руби на бастионе. Только теперь был одет в форму гаишника.
-Я узнала вас, - тихо прошептала я. – Вы - архангел Михаил.
-Это я, я! Я! – услышала я голос Алекса над своим ухом. Я открыла глаза. Пытаясь вернуть чувства, Алекс бил меня по щекам. Я поняла, что лежу на земле, что все кончилось. Я села на землю и горько зарыдала, размазывая грязные слезы по щекам.
-Вы не помните, кто на вас напал, - спросил один из гаишников. Это был другой гаишник
-А где тот?
-Который? – не понял меня гаишник.
-Который только что подошел ко мне.
-Не понял.
-Тот…Михаил.
-Нас всего двое… Мишка, иди сюда, дамочка хочет что-то спросить у тебя! – Ко мне тут же подбежал какой-то плюгавенький «менток», совсем не похожий на того, чье красивое и мужественное лицо я только что ясно видела перед собой.
-Нет, не тот, - отстранила я его от себя.
-Нас всего двое. О ком вы говорите?
-Я не знаю.
-Так кто напал на вас, дама?! Вы можете описать их?! –прервал меня тот, которого звали Мишей.
-Их было человек восемь. Черный Джип. Уж, извините, они не представились. Единственное, кого назвали – это Глобус и Бык, - вмешался Алекс.
-Как они хоть выглядели? Вы можете их описать?
-Кто, - глупо заморгал глазами Алекс. Он ещё сам толком не отошел от шока.
-Ну, ваш «Глобус» и «Бык», – вздохнув, обратился маленький «менток» Михаил к мужу.
-Ну, «Бык» он и есть бык. Здоровенный такой, стриженный под бобра, - Алекс растерянно заводил ладонями у себя над головой, пытаясь наглядно продемонстрировать на своей весьма пышной шевелюре льва этого самого «стриженного бобра» - а Глобус, он и есть глобус, тот поменьше, ростом примерно с вас и … весь лысый. - Невнятное описание Алекса отбило последнюю надежду разыскать преступников.
-Джип Чероки последней модели, номер АС- 38943-ГУР -78, - вдруг само собой вырвалось у меня. (Видать меня здорово стукнуло головой о стекло Джипа, потому что последнее, что я запомнила, перед тем, как потерять сознание, – это была простая бумажная табличка номера в нижнем правом углу Джипа).
-Тридцать второй пост. Дайте разнарядку на перехват. Джип Чероки двенадцатой модели, номер АС-38943-ГУР-78. Да, нападение, -деловито-проворно затараторил по рации маленький «менток» по имени Михаил. – Хотя номер этот, наверняка, фальшивый, - безнадежно добавил он, нажав на кнопку отбоя. – Что вы ещё можете добавить?
-Нас с женой пытались убить, вот что! Чего ещё можно добавить, - рассерженно буркнул Алекс, вспомнив об эрмитажных клеймах злосчастной броши.
-Но людей не станут же убивать так, посреди дороги. Для этого нужны весткие причины, - не отставал дотошный «менток» по имени Михаил.
-Какие в наше время нужны причины, чтобы замочить человека?
-Ладно, Алекс, раз все случилось -теперь я думаю бесполезно скрывать что-либо. Антикварный магазин на Литейном 24. «Антик Центр». Приемщик, приемщик…, - я замялась, мучительно пытаясь вспомнить фамилию антиквара, организовавшего нападение, но вспомнила только, что на лацкане его пиджака не было визитной карточки, а фамилию мы его не спрашивали. Вдруг, мне неожиданно припомнилось, что когда наш антиквар, пытался «заступиться» за меня, тот самый Глобус как-то назвал его – кажется, он так и назвал его «Антиквар». Да, точно, он так и назвал его «Антиквар», должно быть это кличка нашего приемщика, а потом он добавил какую-то нерусскую фамилию. Не помню какую. Я уже не расслышала её, но, помню, что Глобус назвал какую-то шипящую фамилию, не то польскую, не то еврейскую, потому как она кончалась на «ий».
-Кшесинский! Точно, Кшесинский! – закричал Алекс, выставляя вперед указательный палец.
-Погодите, я ничего не понял, какой ещё Кшесинский?
-Тот самый приемщик из магазина! Это он организовал все это! Это он украл нашу диадему! - ответил Алекс, отирая окровавленное лицо платком.
-Какую ещё диадему? Погодите, вы что-то сдавали в ломбард?! Какие-то ценности?!
-Да, я хотела продать свою бриллиантовую брошь. Сначала мы договорились, что магазин купит её у нас за миллион долларов, но этот молодчик принёс только половину суммы. Мы сразу же отказались от сделки и поехали домой, но тот приемщик послал своих «дружков», чтобы ограбить нас.
-Почему вы думаете, что наводчик -приемщик? – спросил гаишник Миша у Алекса.
-Он был с ними. Хотя он натянул кепку на нос, я бы узнал эту падлу из тысячи!- в бессильной ярости сжав кулаки, прошипел Алекс. - Молодой человек лет двадцати пяти с карими глазами. С пробором на голове. Я не знаю его имени, но фамилию запомнила точно – Кшесинский, потому что в шутку, эти подонки называли внуком балерины Кшесинской, той самой, что копила цацы своих любовников. Да они прямо так и сказали, что перевернут все, пока не найдут сокровища его бабки.
-Бред какой-то, - неохотно выслушив бессвязные откровения от моего мужа, выдохнул первый гаишник, тот, что нашел меня. – Хотя стоит проверить. Вы не знаете телефона этого ломбарда?
-Вы что, издеваетесь?! Как я могу сейчас же вспомнить семизначный номер! Я же говорю Литейный 24! Магазин «Антик центр»,– почти рыдая, закричала я.
-Вот, тут у меня все записано! – окровавленными пальцами Алекс достал из кармана вымокшую записную книжку и протянул её гаишнику.
-Ну – ка, Мишка, звякни туда. Чем черт не шутит.
«Мишка» послушно набрал положенный номер.
-Здравствуйте, это из ГАИ, вас беспокоит младший лейтенант ДПС Потаненко Михаил, - вежливо начал маленький гаишник, - я хотел бы поговорить с приемщиком Кшесинским. Такой работает у вас? Что?! – я увидела, как лицо маленького гаишника «Миши» вдруг исказилось в удивленной гримасе. – Вы в этом уверены?!
-Что случилось? – не вытерпев, спросила я.
-Нам только что сообщили, что антикварный магазин «Антик Центр» на Литейном 24 был только что ограблен. Приемщик Владимир Сергеевич Кшесинский скрылся вместе с деньгами магазина. Уже объявлен план-перехват. Облом, Димка, мы только что упустили крупную рыбу! Шеф не простит нам такой промашки. Едем!
-О, нет! - в ужасе я схватилась за голову, предвещая для себя новые несчастья. Прекрасно понимая «какие» деньги мы с мужем только что держали в руках, я сразу же подумала о наших отпечатках пальцев, оставленных на купюрах. Если деньги найдут – нам с мужем тоже не поздоровится, как и если за нами вернутся бандиты. Это понимал и Алекс, но, гордо не желая признаться в своей беспомощности, молчал. Сцилла и Харибда угрожали заглотить нас с обеих концов, словно дождевого червя.
-Выезжаем! Немедленно! - засуетился первый гаишник. – Может нам ещё удастся догнать их «по горячим следам», тогда нашивки майора нам гарантированы.
-Послушайте, товарищ, а как же мы?! Что будет с нами?! Разве вы не видите, моему мужу нужно в больницу! - взмолилась я, соображая, что бандиты могут в любую минуту вернуться за диадемой.
-Как- нибудь доберетесь сами, - бросил нам впопыхах «доблестные» гаишники. - Раз брошь всё равно у них, то им нет больше смысла нападать на вас.
- Но-о-о…
-Молчи, дура! – шёпотом одернул меня Алекс. – Ты забыла про клейма Эрмитажа? Вдобавок они решат, что мы сами воры. У нас дети, я не хочу, чтобы мы сели в тюрьму из-за этой проклятой брошки.
- На всякий случай, скажите свой номер телефона и адрес, как только что – нибудь будет известно, мы свяжемся с вами. «Да пошли вы!» - уже не доверяя никому, со злостью подумала я. Алекс сказал.
Взвизгнув двигателем «Ландо» гаишников умчалось почти так же быстро, как бандитский Джип, оставив двух избитых беспомощных людей лежать на жухлой осенней траве. Как говорится: «Спасение утопающих - дело рук самих утопающих»…
-Уф, я забыл их предупредить, что преступники вооружены, - сокрушился раненный Алекс.
-Да пошли они! Эти ублюдки, даже не позаботились отвезти нас в больницу, а тебе их жалко. Если они получат пулю ради своих майорских нашивок, то так им и надо!
- Не говори так, Лиля. Не надо говорить так. Они спасли нам жизни.
-Ты можешь встать, Алекс? – простонала я, подползая к мужу. Только сейчас я почувствовала, что у меня адски болит поясница. Видимо, когда эти подонки рванули Джип, я упала в овраг и больно ударилась спиной о каменный отрог.
-Сейчас попробую, – кряхтя от боли, ответил Алекс. Похоже, у мужа были перебиты рёбра. Он попытался встать, но тяжело закашлялся кровью и снова плюхнулся в траву.
-Лёшенька, милый, что они сделали с тобой?! - заревела я в голос.
-Не вой, Малыш, и без тебя тошно. Мы выберемся отсюда. Слышишь, мы обязательно выберемся! Ты же знаешь, какой я живучий, какой у меня жирный слой (он хотел сказать жировой, но получилось как –то смешно - жирный), его не так-то легко пробить. Кости не перебиты – остальное для твоего Алекса пустые синяки.
- Говори уж мне, синяки, - горько улыбнулась я. – Думаешь, я не вижу, как тебя избили. Давай, милый, обопрись об меня. Я попытаюсь дотащить тебя до машины. Бандиты в любой момент могут вернуться, нам надо убираться отсюда как можно скорей. Вот уроды, они порвали мне колготки, а я только что одела их в первый раз.
-Я не устаю поражаться, какие же вы бабы все-таки глупые в своей мелочности, - вдруг горько рассмеялся Алекс, опираясь мне на плечо, - нас чуть было не прибили до смерти, а она печется о каких-то порванный колготках.
Словно два раненных бойца после боя, оперившись друг на друга, мы кое-как добрели до разбитой машины. Как это часто бывает в классических Американских ужастиках, в самый ответственный момент, когда главным героям нужно немедленно спасаться от «чудищ», зажигание как нарочно не заводилось.
-Ну, давай же, давай, - подтрунивал Алекс, как будто разбитая «Копейка» имела уши и могла слышать его. Я поняла, что мы застряли надолго. Ситуация была безнадежная, почти отчаянная. Полагая, что брошь у нас, бандиты могли вернутся в любую минуту и добить нас. В тот момент мне стало страшно, по-настоящему страшно. Я не умела молиться, но в эту отчаянную минуту я изо всех сил взмолилась моему архангелу Михаилу, чтобы он спас нас, и … машина завелась.
До дома оставалось не так уж далеко. Перепуганные, замерзшие дети, у которых не было ключей от дома, встретили нас у входа. Мы объяснили им, что попали в аварию. Разбитая машина и окровавленные лица подтверждала наши слова.
Спустя некоторое время друг Алекса - гинеколог, тот самый, что когда-то тайком удалил мне противозачаточную спираль, осматривал избитого Алекса. Алекс не рискнул обращаться к официальным врачам, тогда бы пришлось зарегистрировать побои и заводить уголовное дело о нападении, а из-за треклятых клейм Эрмитажа, нам совсем не хотелось лишнего шума из-за пропавшей броши.
К счастью, Алекс оказался прав. Серьезных повреждений у него не обнаружилось: были только сломаны два ребра, которые под местным наркозом удалось легко вправить и закрепить тугой повязкой, да несколько обширных гематом лица, к которому был прилежен ледяной компресс, чтобы опухоль спала. Что касается меня – я отделалась ещё более дешево. Ушибленная спина все ещё болела, а в остальном, ничего страшного не произошло. Так думала я…сначала.
Но к вечеру тягучая боль в пояснице перешла в живот и ноги, но и этому я не придала значение, потому что думала, что так на ушиб реагируют старые переломы. Ближе к ночи начались страшные рези в животе. Я слишком поздно поняла, что случилось. Толька когда нить черной густой крови потянулась по бедру, я вспомнила о своей беременности и поняла, что теряю ребенка.
Спустя несколько минут скорая неотложки уже везла меня в больницу. В тот же вечер я выкинула прямо в боксе больницы.
После наркоза отходить было мучительно тяжело. Тошнило…Я сразу поняла, что случилось что-то непоправимое. Эта тишина – она резала уши. Так бывает, когда теряешь своего близкого человека, и, неожиданно, для себя заглядываешь ТУДА…я потеряла самое дорогое - своего ребенка.
После палата с женщинами, сделавшими аборт. Почему-то решили, что будет правильным «поселить» меня к ним. Я ненавидела этих женщин, ненавидела их болтовню, и за то, что они вели себя, как -будто не произошло ничего трагического, выдумывая всякого рода благовидные оправдания, отчего им «бедненьким» пришлось пойти НА ЭТО. Некоторые женщины, уже не раз проходившие эту процедуру, называли это буднично: «чисткой». Некторым приходилось «чиститься» по два раза в год…
Они наперебой сволочили своих мужей, любовников, бой-френдов, и как будто им от этого становилось легче, но у меня в голове сквозило только одно: «Убийцы». Я ни с кем не разговаривала – я не могла разговаривать с убийцами детей. Наверное, если бы я просто так встретилась с одной из этих женщин, не зная, что она хотя бы раз в жизни убила своего нарожденного ребенка, то возможно, я смогла бы с ней любезно заговорить, общаться, и даже подружиться, но только не здесь. Зная, что они сознательно пошли на убийство ребенка, я не могла признать в них людей, а признавала даже не скотину, потому что даже последняя скотина не убьет своего детеныша, а нелюдей, неких Иродов, неких тупых субстанций в человеческом обличье. Я была единственная, кто по-настоящему оплакивал смерть своего ребенка, потому что не делала аборта сознательно. Через день меня выписали. С подобного рода «операциями» в больницах долго не держат, чтобы убийцы не ели лишний хлеб.
Я не делала аборта, но чувствовала себя так же скверно, как будто сделала ЭТО. Нет, это невыносимо…
-Куда же вы на ночь глядя?- суетилась нянечка, подметавшая полы. – Останьтесь до завтра, а завтра муж пришлет вам ваше пальто, и вы сможете поехать домой.
-Я, я не хочу оставаться на этом кладбище домашних животных! Мне страшно здесь… здесь убивают детей! – заикаясь, закричала я. С этими словами я, в чем была, а на мне был только домашний халат и тапочки, в которых меня привезли в больницу, бросилась по промерзшим осенним улицам.
-Вот чокнутая! - вытаращив на меня выпученные как у поросящейся свиньи глаза, покрутила у виска нянечка и продолжила свое нехитрое занятие.
Снег и ветер хлестал мне в лицо, замерзшие ноги и руки отказывались слушаться, но я была рада, что вырвалась из этого страшного места.
Было поздно. Транспорт не ходил, и мне пришлось добираться до дома пешком.
Алекс спал плохо. После случившегося сон вообще не шел ему в руку. Он страшно переживал. К тому же переломанные ребра болели невыносимо. Только сейчас, после нескольких мучительных бессонных ночей, ему удалось немного уснуть.
Вдруг сквозь сон он услышал чьи то шаги. Шаги приближались к дому. Арчибальд пронзительно залаял. «Это они!» - с ужасом подумал Алекс. Сдерживая стон от боли в груди, он поднялся, и в темноте электрического щитка нащупал пистолет, тот самый, который он как-то случайно обнаружил в отдушине старого погреба. В нем было два боевых патрона. «Если бандиты ворвутся в дом – я буду стрелять первым», - твердо решил он. – «А там будет, что будет. В любом случае живым не дамся…» -Затаившись с пистолетом за дверью, он весь превратился в слух.
В дверь позвонили.
-Кто там? – испуганно спросил Алекс. Шум дождя заглушал всё.
-Это я, - услышал он едва различимый загробный голосок, в котором сразу же узнал голос жены.
Алекс открыл дверь – там стояла жена. Даже под светом яркого фонаря он едва узнал её. От холода её скрючило, зубы выбивали барабанную дробь, а руки тряслись. Она была в одном тапке (набегу второй я успела потерять где-то) и с висящими вымокшими волосами, и всё в том же ночном халатике, в котором её забрали в больницу, грязная и вымокшая насквозь. Вид её был поистине жалок, так что Алекс в первые секунды совсем растерялся, потому что не ожидал такого возвращения.
-Можешь, впустишь, меня? - отстукивая зубами трясущий озноб, спросила я. – В такую погоду не очень –то уютно стоять за дверью.
-Ты снова сбежала из больницы? – забеспокоился Алекс, проворно пряча от меня пистолет в электрический щиток. – Я собирался забрать тебя завтра.
-Нет, - буркнула я, - на этот раз меня выписали.
-Как выписали?! – Я не стала отвечать на глупые вопросы Алекса, а, вместо этого, едва добравшись до своего диванчика, я рухнула на покрывало. Меня страшно знобило, так что от холода я не могла соображать. Печь в доме не топилась – у избитого Алекса не было на это сил.
-Погоди, сейчас я переодену тебя в сухое и затоплю печь, - деловито засуетился Алекс. Мне стало противно. До ужаса противно. Я только что похоронила своего ребенка, а этот болван суетится о какой-то нетопленной печи.
-Не надо! Ничего не надо! Я хочу простудиться и умереть! Я… Я…, - у меня началась настоящая истерика. Испуганные Ксюшка и Володька сбежались на мой крик и теперь, ничего не понимая, смотрели на свою бьющуюся в конвульсиях рыданий мать.
-А ну, живо, марш по постелям! – прикрикнул на них раздраженный отец. Дети знали, что в такие моменты с отцом шутки плохи – мигом попадешь под горячую руку.
-Пойдем, Ксю, - Володька увел свою сестру в их комнату, девочка постоянно поворачивала головку, оглядываясь назад своими испуганными глазёнками. Ей тоже хотелось плакать, но боясь отца, она сдерживала себя.
-Прекрати, Малыш, ну что ты себе позволяешь! Вот, перепугала детей…
-Я …я потеряла ребенка. Нашего ребенка. Наш ребеночек умер…Его зарезали Ироды. Я хотела спасти его, но они вдруг сделали мне укол и убили моего маленького…- Это было так похоже на причитания убогой старухи, что Алексу Мишину невольно стало страшно за свою жену.
-Знаю, знаю, я все знаю. Мой друг все сказал мне. Пойми, ты ни в чем не виновата. Врачи больше ничего не могли сделать. Не надо по-напрасну корить себя…
-Н-е-е-е-т, это я во всём виновата. Это я надоумила тебя затеять продажу этой проклятой броши! Это из-за неё погиб наш ребёночек! Сокровища, прокляты, Алекс. Я всегда знала это. Ещё Грэг предупреждал меня об этом, но я не вняла его предупреждениям. Тогда я рассмеялась над ним, думая что он полоумный сектант, выдумывающий басни. Теперь я то знаю, что всё это правда. Голубые бриллианты семейства Баркли прокляты. Все кто владеет ими, они приносят одни лишь несчастья. Его бабка покончила с собой, дед Баркли сошел с ума и, уложив нескольких полицейских, пустил себе пулю в лоб, его мать, связавшись с Проповедником, спилась вдрызг, и её, в конце концов, застрелили в универсаме. А сколько несчастий принесли они мне -это из-за этих проклятых бриллиантов: губернатор пытался изнасиловать меня, это иглой той самой броши я лишила его глаза, это из-за них я зарубила Синтию Барио, потому что она посмела одеть их и ещё посмела спать с моим Грэгом, это из-за них умерла моя мама, это из-за них казнили моего Грэга, это из-за них от меня навсегда отобрали Руби, и я даже не знаю, жива ли моя девочка сейчас или нет,- дальше я не могла продолжать скорбный список моих несчастий, потому что рыдания вновь сдавили мою грудь. – И, пока полоумная вдова - «миссис Робинсон» сидела в своей психушке для особо опасных преступников, все это время проклятые сокровища ждали меня в вентиляционном проходе погреба, чтобы нанести свой последний удар…
-Можешь перестанешь выдумывать сказки – бриллианты тут ни при чём.
-Сказки! – взвилась я. – Сколько тебе ещё нужно смертей, чтобы, понять, что всё, что я только сказала тебе, правда?! Проклятие камней существует! И теперь, когда мы посмели продать сокровища, мы снова выпустили злого джина из бутылки, который не остановится в своей ярости, пока нас всех не убьют. – Я положила голову на грудь мужа. - Мне страшно, Алекс, мне очень страшно! Мне не за себя страшно, потому что в моей проклятой жизни мне и так пришлось слишком многое вынести, мне страшно за наших детей. Если эти отморозки ворвутся сюда – они не пощадят даже их. Они…они… убьют их. Ай, что я объясняю тебе, когда одного уже убили! - я снова громко зарыдала в голос.
-Не, плачь, Малыш, это ещё не конец. У нас ещё будут дети.
-Нет, никогда! Ни за что!
-Ты и до рождения Вовки говорила – никогда. Никогда не говори никогда!
Я бросилась на колени и в отчаянии схватилась Алексу за штанину.
-Лёшечка, милый, ты хороший, добрый человечек, ты должен понять меня – я не хочу больше детей! Пожалуйста, не делай мне больше ребеночка. Мне уже за сорок, я устала, я очень устала! Я хочу отдохнуть остаток своей жизни. Умоляю, тебя, милый. Не подвергай меня больше этому испытанию – я не молода, у меня слабое здоровье, я больше не смогу выносить для тебя ребеночка, я не смогу ещё раз похоронить своего малыша – я подохну от горя…У меня есть ты, а у тебя есть я, у нас есть двое детей – нам этого достаточно. Больше нам никого не нужно. Пожалуйста, Лешка, умоляю тебя!
-Встань, встань. Раз ты не хочешь больше детей – пусть будет по-твоему, - растерялся Алекс. – Но как же мечта о нашей совместной дочке?
-Увы, наверное, она так и останется мечтой, - горько вздохнула я, погладив грустного Алекса по распухшему от побоев лицу. – Одному бог дает одних дочерей, другому – сыновей – это как у кого получается. С этим просто надо смириться. Не надо расстраивать себя, Алекс, у нас есть дом, есть двое прекрасных детей. Чего ещё нам желать от судьбы? Таким неудачникам, как мы, она и так дала слишком много. Разве что нас не убьют раньше из-за этой проклятой броши…, - в отчаянии, я повесила голову. -Теперь, когда они знают наш домашний телефон, найти наш адрес для них будет раз плюнуть…так что готовься к смерти, дорогой мой муженёк. Проклятая брошь скоро расправится и с нами.
-Прекрати, Малыш, зачем ты снова накачиваешь себя! Тем более милиции все известно. Так что бандиты не посмеют переступить порог нашего дома!
-Не посмеют, говоришь! Да они уже пришли к нам! Что ты сделаешь, позвонишь в милицию, когда бандиты станут выламывать дверь?! Ха, «наша милиция нас бережет». Да, эти ублюдки в погонах не удосужатся поднять задницу, когда тебя станут резать! Угрозы у них не в счёт Они так и говорят: «Приходите, когда вас убьют».
-Я не дам им убить нас, - сурово произнес Алекс. – Я буду драться.
-Что ты сделаешь один против целой банды? –простонала я.
-Не важно, Малыш, но так просто убить вас я не дам, - уверенно произнес Алекс, кутая меня в сухой ночной халат и укладывая в постель. – А теперь спать! Пока мы живы, нам понадобятся силы.
Под теплым боком Алекса я словно вырубилась. Время потянулась в другом измерении. В ту ночь Алекс даже не храпел. Тугая повязка на ребрах не позволяла ему глубоко вздохнуть. К тому же ноющая боль в сбитом лице всё время не давала уснуть даже с анальгином.
Несмотря на то, что один глаз у него совсем заплыл от гематом, в ярком свете уличного фонаря он хорошо мог различить другим глазом очертания спящей жены. Она была похожа на маленького беленького ангелочка, умильно сложившего свои худенькие ручки на белоснежном покрывале. «Какая же она всё –таки маленькая», - с умилением подумал Алекс. Он взял её крошечную худенькую кисть в свою большую полную ладонь и любовно поцеловал её. Затем он сложил ей худенькие белые ручки на груди и уложил их в позу «покойницы». Не хватало только свечечки, воткнутой между пальцами. Странно, это зрелище не пугало, а умиляло его. При тусклом свете фонаря маленькое бледное личико жены казалось спокойным и безмятежным, даже её милый носик, заострившись, принял «правильную» форму. Он не удержался и снова поцеловал её…в лоб.
Глава сто восемьдесят седьмая
Щедрые дарители
В ту же ночь мне снился удивительный сон. Я снова была миссис Робинсон. Я снова гуляла по лесистому парку за руку со своим «личным психотерапевтом» доктором Николаем Ханко, только на этот раз мой любовник велел называть себя не Николаем, и не так - уменьшительно-ласкательно: Ники, как он любил в экстазе нашей с ним «сексотерапии», а с каким-то дурацко-помпезным латышским акцентом - Николас. Как финский Дед Мороз – Николас-Санта Клаус. Во сне покойник мне так и сказал: «Раз ты зовешь своего Лешку Алексом, то, следовательно, меня зови Николосом». «Как странно», - смеясь, ещё подумала я, - «ведь они никогда не встречались, я ничего не рассказывала ему про Алекса, а он знает, как я называю собственного мужа». Впрочем, теперь это неважно, раз он велит называть меня Николасом – я буду называть его так.
Честно говоря, мне вовсе не улыбалось ещё разок принять «освежающий» душ Ханко*.
Мне явственно припомнился один случай из жизни миссис Робинсон, когда, скованные, как два уголовника «лечебными» наручниками, мы с Ханко гуляли по парку, и он чуть было реально реально «не упустил» меня. Как и тогда, во сне вместо поздней осени было цветущее лето. Пели птицы. Да, я точно помню, что в том сне пели птицы, и было много света, как бывает только в раю, да в самые теплые летние месяцы Белых Ночей. Несмотря на то, что погода была ещё довольно прохладная, мне, вдруг, очень-очень захотелось мороженого. Человек –Остров часто кормил меня мороженным, особенно когда был в духе. Когда был не в духе, особенно когда я хамила ему, - потчевал своим знаменитым душем в сочетании с припаркой аминазима в зад, от которого сразу же наступал твердый «выруб».
Летнее кафе было неподалёку. Ханко всегда покупал мне там мороженое и прочие вкусности, если я просила. Мне особенно запомнилось это кафе по его полосатой бело-синей клеёнке, который был обит небольшой шатёр, защищающих посетителей от внезапного Питерского дождя. Итак, томимые жаждой и голодом, мы зашли туда.
Пока проворный, юркий как жучок армянин Миша накладывал нам вкусного мороженого, я кожей чувствовала на себе косые колкие взгляды посетителей. Но в этот раз что-то было не так. Все посетители «Веселого парка»* казались мне знакомыми. Я обернулась – и… обомлела! Я увидела глаза матери! Они смотрели на меня с грустью и с сожалением, будто говоря: «Так вот до чего докатилась ты, моя доченька, теперь тебя водят как собаку». Были там и другие посетители: среди них я сразу узнала сутулую фигуру Грэга, который, сгорбившись, упивался чтением какого-то толстого фолианта (зачем?) и что-то все время бубнил себе под нос, глаза убитой Синтии смотрели на меня с яростной африканской страстью блестящих белков, был там и покойный дедушка Грэга – полоумный миллионер Баркли – тот только и делал, что хитренько хихикал, и почему-то все время повторял по-русски сидящей рядом с ним дочери Фриде Баркли: «Я же говорил. Ну, вот, видишь я говорил, что добром эта женитьба не кончится», а мать Грэга с высокомерием смотрела на меня, как будто я в чем –то была виновата перед ней, на груди у ней я заметила кровавую дырку от сквозной пули, в которую утопленный проповедник Бинкерс все время тыкал свой корявый палец и, поднося окровавленный кончик пальца к своему крысиному носу, нюхал и при этом все время удивлялся вслух: «Неужели, это я застрелил свою жену? Не может такого быть?». Были здесь и наш бывший семейный адвокат Зандерс, который чуть было не разрушил нашу семью в самом начале её зародыша, и два телохранителя губернатора – они с Бинкерсом чокались рюмками и снова и снова выпивали свой яд, потому что бокалы странным всякий раз наполнялись, и каждый раз после очередной самозаполняющейся рюмки Бинкерс снова разглядывал свой окровавленный палец и удивлялся: «Неужели, это я всё-таки пристрелил свою жену? Не может такого быть!» Был тут и наш лодочник Крис, застреленный Грэгом. Он сидел со своей некрасивой «скво» за соседним столиком и через зонтичную трубочку потягивал Коста-Риканский коктейль прямо из кокоса. Доска серфенгиста лежала прямо перед ним и заменяла им столешницу. Собственно её он и использовал вместо столика. В голове у него тоже была кровавая дырка от пули Грэга, но он будто не замечал её. Я поняла, что сон начинал превращаться в кошмар, и мне нужно любой ценой выбраться отсюда, когда увидела, как сам всесильный губернатор Флориды Коди Барио в своей безобразной культе сжимал мою маленькую дочь!
О, боже, что это?! Он собирается удушить её! Я видела, как глазки моей девочки начинают закатываться. В отчаянной попытке я попыталась вырвать Руби из его объятий, но тут послышался шум и гвалт, и все как один накинулись на меня. (Не помню на какой стороне был Грэг). Это было похоже на ад, но кто-то вырвал меня оттуда. Я поняла, что лечу вверх, сжимая в ладонях, что-то теплое, почти горячее,мягкое и пушистое, на ощупь котенок, на вид похожее на двух голубей. Они тянули вверх, а я держала их за хвосты. Я взглянула на руки – это были не голуби, а два огненных ангела Апокалипсиса, те самые, которых обычно лепят на пеллонах церкви. Они действительно были огненно красного цвета. Такого огненного цвета, каким бывает самый яркий алый шёлк, и состояли они из одной головки и крыльев. Я знала – это посланники Михаила – мои спасители из бездны. И всё же сон был мучительным. Я хотелась вырваться из него. Я кричала, но не слышала своего крика, я снова кричала, но снова не слышала. Всё закружилось в безумной пляске - я куда-то проваливалась – не знаю куда.
Я очнулась, только когда поняла, что Алекс бьет меня по лицу. Он был перепуган моим криком.
-Что, что с тобой, Малыш?! Ты кричала…
-Не знаю, просто приснился дурной сон.
-Про что? – спросил испуганный Алекс.
-Не хочу говорить.
-Тогда выбрось, выбрось его скорее. – Ха, если бы это можно было сделать так просто, как с фантиком съеденной конфеты – просто скомкать и выбросить в урну, но пережитое с явственной силой вновь и вновь вставало передо мной, словно кто-то прокручивал в мозгу жуткий диафильм. Кадр за кадром…
Несомненно, этот дурной сон предвещал беду, быть может, саму смерть. Я чувствовала, что бандиты вернуться сюда. Я почти знала это. Вдруг кто-то невидимый и добрый словно шепнул мне на ухо выход: «Нужно было отыскать проклятую «диадему», чтобы публично вернуть её в Эрмитаж, тогда бандиты отстанут». Я поняла – это наш единственный шанс на спасение! Нужно найти брошь первыми, пока бандиты не добрались до нас! Но где?! Я действительно не помнила, «под какой березой» выбросила эту проклятую брошь.
Так размышляя, я снова уснула под теплым боком Алекса. Было уже утро, но я не замечала его, как не замечала всего последующего пасмурного дня, которым немногим отличался от ночи. В такие серые дни как никогда хочется спать, и, забывшись в потной горячке, я спала. Алекс не мешал мне. Переломанные ребра его ещё ныли, распухшее лицо болело, и он тоже не мог ещё вставать.
Мне снова снился сон. Только это был уже не кошмар, а половина кошмара. Вернее его продолжение.
Доктор Ханко вёл меня по лесистой аллеи. Я явственно видела сосны, освещенные приятным вечерним светом, чувствовала их душный аромат камфары. Мы ели мороженое «Ёжик»: ну, знаете, такое неряшливое эскимо с арахисом, пахнущее прогорклым сливочным маслом, но чудовищно вкусное. И всякий раз, когда доктор поднимал руку, чтобы лизнуть свое мороженное, мне приходилось поднимать руку с ним, потому что, в целях профилактики от побега «полоумной вдовы» мы были с ним намертво скованы «лечебными» наручниками. Ничего не понимая, люди оборачивались на нас и смотрели тупыми, бараньими глазами. Быдло! Я старалась не замечать их, но мне было почему-то стыдно, чудовищно стыдно, хотя я и знала, что ни в чем не виновата. Не виновата в том, что меня водили напоказ, словно пляжный фотограф дрессированную обезьяну, когда у моего полоумного доктора, вдруг, возникала нужда сбегать среди рабочего дня, к примеру, в налоговую или Райсоцобес… В таких случаях он, как говорится, «брал работу с собой», чтобы незримо писать свою «диссертацию» где-нибудь в коридорчике в очереди, не очень то доверяя меня «обслуживающему» персоналу больницы, к тому же он опасался оставлять меня с другими психами. Когда «диссертацию» приходилось оставлять в коридоре одну, личный «психотерапевт» с изуверски изобретательной изворотливостью с помощью наручников и всего лишь цепочки от часов приковывал моё запястье к колену, тем самым лишая меня всякой возможности бежать*. В такой «детсадовской» позе я могла провести по несколько часов. Если ему нужно было сходить в магазин, чтобы закупить продуктов для семьи, он оставлял меня вместе с собаками, приковав к «псовязи» у входа. Зимой в ботинках на тонких подошвах отмерзали ноги… «Вход с животными запрещён!» гласила вывеска. А животным?! По-видимому, унижение «научного объекта» плотно входило в курс доктора Ханко.
-Может, снимем наручники, на нас смотрят, - предложила я Ханко.
-А, если ты убежишь? Мне ловить тебя по всему парку?
-Куда я убегу с больной ногой? – рассмеялась я. Понадеявшись на честное слово «психички», он стал снимать с меня наручники. -
-Нет, не делай этого! - схватив его за руку, шутливым тоном предостерегла его я.- Ты прав, вдруг, я действительно убегу! - Меня уже начинал до мозга и костей бесить этот доктор Ханко. Мне хотелось позлить его!
-Да иди ты!
-Смотри, я уже бегу…Вот шаг, и ещё шаг…-, смеясь и глядя уму в глаза, я стала пятиться спиной.
-А ну-ка, вернись, дура! –Похоже, этот болван Ханко всерьёз воспринял мою игру, потому что, повинуясь хватательному рефлексу мента, пошел за мной, держа наготове наручники, но вместо того чтобы подчиниться и покорно протянуть ему ручки, я стала ещё больше удаляться.– Послушай, Лиля, это уже не смешно! Я не собираюсь играть с тобой в догонялки по всему парку!
-А я и не смеюсь, - совершенно серьёзно ответила я.
-Вернись, дура!
-Не-а! – Я захохотала прямо в лицо своему палачу!
-Получишь от меня душ вне очереди!
-Если догонишь…- я нагло выставила доктору средний палец. -И потом, не называя меня Лиля – для тебя я навсегда останусь твоей пациенткой миссис Робинсон. Прощайте, доктор! Не поминайте лихом! – с этими словами я дунула прямо в чащу. Моё дурацкое долгополое летнее пальто, которое выдают всем психам в психушке, на бегу героически развивалось полами на ветру. И, вдруг, я почувствовала ЭТО! Это было что-то необъяснимое, что я давно помнила, но практически забыла. Свежий ветерок в лицо? Нет, это было другое, нечто большее сладостное и непередаваемое, чего нельзя описать простыми человеческими словами… Свобода!… В те доли секунды, что я бежала, я была свободной!
Ханко настиг меня в два шага. В тот вечер я действительно получила свой «наряд душа» вне очереди и укол аминазима в придачу, но, скорчившись и стуча зубами от холодной судороги в мокрой «куколке» смирительной простыни, я ни о чем не жалела, потому что эти полтора секунды свободы были поистине прекрасны!
-Дрь-рь-рь-рь, - мерзкая соловьиная трель мобильника буквально буравила мозг. Я проснулась от звонка. Алекс взял трубку.
Воспоминания бывшей пациентки психбольницы были свежи, как будто они произошли только вчера. Я поежилась. Ноющая боль внизу живота прошла, но была чудовищная слабость и легкая тошнота от голода. «Так где же это было?», - никак не могла вспомнить я. И вдруг вспомнила – в Разбегаево. Там же находилась моя психушка для особо опасных преступников, на несколько лет ставшая для меня родным домом. «Скорбные» заведения подобного типа обычно располагают в самых глухих и отдаленных местах города. Даже тогда, лежа связанная в мокрых простынях, я ещё долго тряслась от смеха – надо же, «убежать в Разбегаево». Ханко тоже смеялся, и в конце концов, в благодарность за мой остроумный юмор в столь трагической ситуации, развязал мокрые простыни.
Вдруг, мне в голову словно ударило – там, где я швырнула «диадему», тоже был указатель, а на нем «Разбегаево». Это название буквально ударило мне в мозг, как ударяет огненная молния. Конечно, под этой вывеской и следует искать мою потерянную «игрушку».
-Алекс, послушай что я тебе скажу! Я знаю, где искать эту проклятую диадему! – набросилась я на Алекса, как только он закончил болтать по телефону.
-Лучше послушай, что я тебе скажу! Могу тебя поздравить, нас вызывают в милицию! Похоже, на нас завели уголовное дело!
-За что?! Мы ничего не сделали! Мы ведь сами пострадавшие!
-Там узнаешь, –рассерженно буркнул Алекс. – Ментам плевать «за что». Одевайся, сейчас за нами приедут. – Я устало опустила лицо руки и чуть было не разрыдалась. Я поняла - проклятые сокровища не оставят меня в покое, пока не убьют.
Спустя несколько минут милицейский ВАЗик увозил нас из дому, оставив двух испуганных растерянных детей. Это было похоже на наш арест с Грэгом, только на этот раз в зарешеченной кутузке нас везли вдвоём (правда, без наручников). «Теперь то они припомнят мне мои старые грехи. Быть может, меня снова ждала арест, тюрьма, психушка. Так вот к чему мне снился покойный доктор Ханко, и этот самый дурацкий в моей жизни побег! Губернатор Барио снова нашел меня! Он снова будет требовать моего этапирования в США, как особо опасную государственную преступницу. Только на этот раз мне не убежать! Не убежать!» Мне хотелось кричать от отчаяния, но вместо отделения милиции, нас привезли в какой-то поселок на окраине «Тьмутаракани» и остановились возле цыганского особняка.
-Выходите, - скомандовал милиционер.
-Вы, что издеваетесь?! - спросила я у «милиционеров». (Теперь я даже сомневалась, что это действительно милиционеры, а не пособники бандитов. Хотя в России, зачастую, одно не противоречит другому. В России эти два противоположных, но таких схождих «института», вообще, трудно различить, как бывает порой трудно отделить дерьмо от мух). – Где участок?!
-А вам нужен участок? –противно загоготал один из «ментов».
-Да, мне нужен участок! Вы ведь собираетесь нас арестовать?! Так пусть всё будет по закону!– «Боже, что я плету». От страха мои мозги буквально «свернулись в трубочку».
-Кончай базар, мадам, выходите! Нам нужно провести опознание.
-Опознание?!- мы с Алексом удивленно переглянулись. – Какое ещё опознание?!
-Ну, вы же хотите опознать своего «Антиквара»? Или как там его, искусствоведа Кшесинского.
-Антиквара? Вы его поймали?!
-Можно сказать, что так, – снова противно усмехнулся тот же «мент». – Так вы собираетесь сидеть тут в кутузке или пойдете на опознание?!
-Смотри, как природнились к вашей «киндейке», - послышался знакомый смеющийся голос, в котором я сразу узнала гаишника Мишу.
-Так это вы?! – обрадовалась я, увидев знакомые лица наших спасителей.
-Пройдете в дом, - как-то странно произнес гаишник Миша.
Мы вошли в огромный двухэтажный особняк. Я сразу заметила следы крови на пороге. Кровь была повсюду – на стенах, на полу. Было ощущение, что здесь только что была перестрелка, и шел настоящий бой. Мы с Алексом застопорились на пороге, не желая входить внутрь этой бойни.
-Не бойтесь, проходите. Вам здесь ничего не угрожает, - «успокоил» меня гаишник Миша.
-Боже, что здесь было?! – спросила я, вытаращив от страха глаза. – Прям какой-то Амитивилль*!
-Смелее, не бойтесь, – успокоив и подбодрив перед страшным зрелищем человеческой мясорубки, нас едва не втолкнули внутрь.
Вдруг, посреди комнаты я увидела первый труп. Он был накрыт белой простыней, через которые проступали багровые капли крови. Похоже, совсем недавно, в этого человека выпустили целую автоматную обойму. Один из милиционеров откинул простыню - в искаженном от боли лице я узнала лицо нашего приемщика…Его посиневшее тело было изуродовано страшными пытками…В нос сразу же ударил сладковатый запах паленого человеческого мяса… «О, боже!»…
-Так вы узнаете в этом человеке вашего «Антиквара»? – спросил меня один из милиционеров.
Вместо ответа я без чувств брякнулась на пол…рядом с трупом.
Очнулась я оттого, что шлёпая по щекам, Алекс приводил меня в чувство на свежем воздухе. Ментов уже не было. По-видимому трупы уже успели увезти из дома и разъехаться.
-Вот уроды, - ругался он кому-то.
-На кого ты ругаешься, милый? – чуть придя в сознание, завязывающимся языком спросила я.
-На наших ментов. Ладно бы позвонили мне,-я сам бы приехал. Зачем было тащить сюда мою жену, да ещё в арестантском вагоне, как преступников. Уроды! Тупорылые недоумки! …
-Погоди, Алекс! -прервала я его проклятия, сыпавшиеся на голову наших «доблестных» стражей законов. -Его застрелили менты?!
-Нет, его дружки -бандиты. Видать, они подумали, что этот «Антиквар» и заныкал нашу диадему, вот и допрашивали его раскаленным утюгом, а потом забрали деньги и ушли, пристрелив напоследок его родителей, чтобы не оставлять ненужных свидетелей.
-Ой, мамочки! – из меня вырвался тяжелый стон. Я схватилась за голову. Теперь мне стало мучительно ясно – в последнее время мы ходили по лезвию бритвы. Только чудо, что мы до сих пор живы.
-Не бойся, Малыш, теперь это дело возьмут под контроль МВД. Они не дадут нас в обиду.
-Ты идиот, Алекс, или притворяешься таковым! – вдруг, почти в истерике, сорвала я, схватив мужа за воротник свитера. – Ты разве не понял, что мы влипли в очень крупное дерьмо! Теперь мы единственные свидетели! Мы единственные, кто видел преступников в лицо и остались живы! Теперь наша жизни и жизнь наших детей не стоит и ломанного гроша! Алекс, что мы наделали?! Мы погубили себя и наших детей! О-о-о-о-о! – крик сорвался в горькое рыдание.
-Погоди, Малыш, не надо! Не реви! Всё не так уж плохо! Менты обещали нам защиту…
-Защиту? Менты? Да твоим «ментам» плевать на нас и на нашу безопасность, как плевать на своих граждан нашему больному гребанному государству! Разве ты до сих пор не понял эту простую истину! В России ВСЁ И ВСЕГДА РЕШАЮТ ДЕНЬГИ! У нас их нет, Алекс! Мы нищие! В России никто не станет защищать нищих, ни милиция, ни даже твое грёбанно- хваленое МВД! Ну, где же сейчас твои менты?! Где они?! Эй, «доблестные» охранники порядка, где же вы?! Защитите нас, бедных простых граждан!
-Ладно, Малыш, собирайся, нам нужно ехать домой, потому что дети одни.
…Через полчаса мы были уже дома. Подавленные страшным зрелищем расправы над «нашим» Антикваром, мы молчали.
-А знаешь, наш то убитый «Антиквар» действительно оказался потомком знаменитой балерины Кшесинской, - прервав мучительную тишину, весело произнес Алекс, как будто это чем-то облегчало нашу ситуацию. – Только настоящая фамилия этого господина вовсе не Кшесинский, его настоящая фамилия Севернард. Представь, этот ублюдок взял фамилию своей, якобы, пра-пра-пра-пра-пра-бабабки, знаменитой балерины Кшесинской, затем, чтобы очутиться поближе к своим дворянским корням. Говорят, ностальгия сейчас в моде…Ха-ха-ха! Представь, а ещё этот самозванец утверждал будто его пра-пра-пра-пра-пра-дедушка был не кто иной, как сам последний царь Николай Второй! Правда чушь?! –стараясь был веселым, рассмеялся Алекс. Я устало повернула голову и укоризненно посмотрела на неизвестно чему веселящегося Алекса.
-Какая разница, была ли его бабушка императорской балериной или нет, - печально заключила я, - важно то, что из-за этого дворянского ублюдка нас всех скоро укокошат.
-Прекрати, Малыш, и без тебя тошно! – закричал Алекс, вскакивая с места.
-Послушай меня, Алекс, только спокойно. МЫ ДОЛЖНЫ НАЙТИ БРОШЬ, ПОКА БАНДИТЫ НЕ НАШЛИ НАС!
-Как ты её найдешь?! Её, может, там нет! – закричал Алекс, хватаясь за голову.
-Мы должны хотя бы попытаться. Это лучше, чем сидеть сложа руки и ждать, пока нас всех тут не перекончают! Алекс, ну что же ты молчишь?! Скажи что-нибудь! Ведь ты же мужик!
-Что, пойдем искать её прямо сейчас?! Уже темнеет! Ночь на носу!
-Прямо сейчас. Я возьму фонарик.
-…а я одену бант*, - с безразличным лицом добавил Алекс слова дурацкой песенки.
-Прекрати, Алекс, сейчас нам не до шуток! Дорога каждая секунда!
-Предлагаешь оставить детей тут одних на ночь и отправиться искать посреди ночи с фонарями то, чего уже, может быть, там давно нет?
-Нет, мы не будем оставлять детей тут, мы возьмём их с собой.
-Это полный идиотизм! Кто-нибудь уже давно подобрал нашу брошку. Тю-тю, - Алекс сделал разбитые губы дудочкой и помахал рукой.
-Вот, что Алекс, если ты не пойдешь со мной, я отправлюсь искать брошь сама! Ну же, решайся! Я не стану долго ждать!
-Идем, - буркнул Алекс. – Но, боюсь это мероприятие, будет исключительно для успокоения совести. Да, заодно надо взять Арчибальда, пусть собачка сделает пипи, а то завтра мне рано утром вставать на работу – не хочется снова драить прихожую, –с притворным спокойствием зевая, добавил Алекс. Я раздраженно махнула на мужа рукой, мол, делай как знаешь.(Я совершенно забыла, что Алекс больше нигде не работает)… Он дернул спящую собаку за поводок, отчего полусонный Арчибальд, который якобы очень хотел «пи-пи», жалобно заскулил и мученически уставился на Алекса, не понимая что же хочет от него хозяин посреди ночи.
Спустя несколько минут разбитая Копейка доктора уже несла нас к злосчастному шоссе, где неделю тому назад мы едва не распрощались с жизнями. Наспех одетые дети, склонив головы, дремали на заднем сиденье. Вот и оно – знак «Разбегаево». Фонари «Копейки» вырвали из темноты люминесцирующий знак.
-Останови здесь! – приказала я.
-Ты хорошо помнишь, что это здесь?
-Да, - я внимательно обвела фонариком вывеску «Разбегаево». – Нужно искать здесь.
Но сказать проще, чем сделать. Как назло, накануне высыпал первый снег, и за ночь до этого прошла снегоуборочная машина, так что если и «диадема» была здесь, то её напрочь должно было засыпать мокрым снегом. Мы искали всей семьёй. Две лишние пары зорких детских глаз нам бы не помешали. Детям мы объяснили просто - мама потеряла дорогую брошь, и теперь её нужно было во что бы то ни стало найти. Мы бродили вокруг вывески с фонарями и раскапывали склизкий холодный снег ногами. Если бы кто- нибудь узнал, что среди ночи, на пустынном пригородном шоссе мы ищем потерянные сокровища Матильды Феликсовны Кшесинской, то наверное подумал, что мы спятили…причем всей семьёй сразу. Но сколько мы ни искали – ничего найти не могли. Алекс был прав – наши проклятые сокровища уже давно нашел какой-то «счастливец». Я уже почти потеряла надежду, но, вдруг, к Алексу пришла замечательная идея. Точнее, не «вдруг» - он в самом начале имел её в виду, как последний вариант.
-Скажи, как ты думаешь, бриллианты пахнут или нет? – неожиданно спросил он. Я бросила на него измученный усталый взгляд.
-Не знаю. Говорят, что деньги не пахнут, а на счет бриллиантов – не знаю. Не нюхала, - смотря в пустоту, ответила я. Я чувствовала, как меня снова начинает противно знобить.
-Давай проверим. – Алекс вытащил знакомую коробочку, обитую желтым бархатом.
-Откуда это у тебя? – радостно спросила я, потянувшись пальцами к знакомой вещице. Мне сразу вспомнился дом Грэга, как я первый раз пришла туда, амманитская община, чудоковатая мать Грэга в жутковатом старушечьем чепце и длинном платье, проповедник Бинкерс с перекошенным от жадности и сожаления лицом. Мне вспомнилось многое, словно это было только вчера. Словно только вчера я сбежала во Флориду…
-Это не для тебя, - почти так же резко одернул от меня «коробочку» Алекс. – Это для него, - он кивнул на Арчибальда. – Если сокровища здесь – наш пёс разыщет их.
- Как же, разыщет, жди больше, - вздохнула я, махнув рукой.
-Разыщет, наш верный пёс все разыщет, - уверенно заявил Алекс. – Нужно, только дать ему понюхать бриллианты.
-Бриллианты? Но ведь там их уже нет…бриллиантов.
-Прости, я хотел сказать футляр, где лежали бриллианты, - поправился Алекс.
-Что ж, попробуй, но шансов у нас никаких нет. Арчибальд - гончий пес, а не розыскной. Он не станет работать ищейкой.
-Когда-то Арчибальд нашел нам нашу дочь, что стоит ему разыскать какие-то дурацкие стекляшки, - невозмутимо ответил Алекс.
-Но ведь бриллианты не имеют запаха…так же, как и стекло.
-Да ну тебя!
Алекс действительно не терял надежды. Он открыл футляр и сунул собаке в морду. Арчибальд только презрительно отвернулся и облизнулся. «Нет, у нас нет надежды»,- подумала я про себя.
-Ищи! – скомандовал Алекс и захлопнул шкатулку. В этот момент мне показалось, что внутри что-то сверкнуло. Я с силой зажмурила глаза, а потом открыла. «Проклятые бриллианты, теперь они мерещатся мне повсюду».
-Пошел! – скомандовал собаке Алекс. Псу вовсе не улыбалось выходить из теплой машины на холодный промозглый ветер, и он вопрошающе тараща бровки домиком, поскуливая, жалобно смотрел на хозяина. Я только покачала головой. -Пошел! - настаивал Алекс и слегка шлепнул Арчибальда по голому заду. Тот повиновался, но неохотно, и, вместо того, чтобы «искать», для начала, задрав тощую лапу, справил свою малую нужду прямо на мой заветный столб «Разбегаево». Алекс сплюнул с досады и злости:
-Но вот видишь, я же говорила, - расхохоталась я, увидев апломб Алекса... Но потом вроде «пошло». Арчибальд стал принюхиваться к траве.
-Смотри, он ищет. Ищет, - обрадовался Алекс.
-Не удивлюсь, если наш «охотник» поймает мышь, - грустно вздохнув, добавила я. Но я оказалась не права. Спустя пять минут пес, фыркнув, стал разрывать лапами жухлый снег под кустом. Скоро что-то блеснуло. Это была брошь! Наша брошь! Она преспокойно лежала в кустах, возле обочины, пока мы рылись возле столба. Очевидно, вместе снегом, с дороги туда её забросила щетка очистительной машины, потому что она была вся грязная. Она и есть грязная! Сколько же жизней она погубила эта блестящая игрушка?! Сколько жизней?!…И ради чего?!… Мифического богатства, которым не утолишь голод и не укроешься в холод…игрушки бесполезного блеска роскоши.
Алекс торопливо отер её носовым платком и захлопнул футляр, прервав загадочное сияние бриллиантов. Я заметила на носовом платке засохшую кровь – дурной знак. Я знала – это кровь Алекса, которым он вытирал свои разбитый нос, когда его избили. Но кровь! СоКРОВИЩА снова требовало крови!
Теперь нельзя было терять времени. Нужно возвращаться домой, чтобы назавтра же сдать эту проклятую игрушку в Эрмитаж. Почему в Эрмитаж – на ней были клейма Эрмитажа – так утверждал убитый Ювелир Кшесинский, а ничего другого в голову нам не приходило.
В качестве дарителей музея мы решили добровольно сдать её в Эрмитаж, чтобы, наконец, избавиться от этого злополучного украшения, приносящего своим владельцам одни несчастья.
Когда мы подъехали к дому, то увидели наряд милиции. Моё сердце ёкнуло и опустилось. Я сразу поняла, что случилось. Пока нас не было, преступники нагрянули в дом. Только по счастливой случайности в это время нас самих не было дома! Проклятые сокровища на этот раз спасли нас.
Дверь открылась сама собой, и мы увидели полный разгром. Не найдя брошь, преступники разгромили дом. Было разбросано всё, что могло быть разбросано, разбито всё, что могло быть разбито. Шкафы были вывернуты наизнанку, все вещи валялись в беспорядке по полу. В довершении триумфа всеобщего разгрома, на разбитой люстре сидел испуганный кот, таращивший свои глаза-колеса.
-Господи, как же я устала! - схватившись за голову, я безжизненно сползла на пол. Это был последний удар! Я знала, что последний, потому что завтра я избавлюсь от этой проклятой броши…завтра…завтра…завтра…раз и навсегда…чтобы больше никогда не видеть её.
Я видела, как расстроен был Алекс, как он словно призрак бродил по разгромленному дому, собирая вещи. Возьмет одну, покачает головой, и положит на то же место. Бедняга даже не знал с чего начать уборку…
-Мы так перепугались, так перепугались! - тараторила наперебой соседка. – Это был настоящий кошмар! Какие-то люди подъехали на Джипе! Мы заметили отблески фонарей в неосвещенном доме и очень перепугались! Думали ФСБ с обыском, а потом они начали бить стекла! Мы вызвали милицию… Представляете, что здесь было! Мы думали, что вас уже убили!
-Вы знаете, кто это был? Что они искали у вас? – приставали к Алексу милиционеры.
-Знаю, вот это! – Алекс вытащил из кармана брошь. Блеск обескуражил служителей закона, заставив застыть их с раскрытыми ртами.
-Откуда у вас эта вещица?
-Откуда? Это моя вещь! Я хотел продать её, потому что потерял работу. Впрочем, что я вам объясняю, я всё уже рассказал вашему брату. Можете позвонить в Большой Дом, там вам все расскажут, - отмахнулся от них расстроенный Алекс
Среди разбросанных фотографий, изорванный вымокший, диплом Алекса валялся на полу. Алекс подобрал его и тяжело вздохнул; ясно было одно – диплом не подлежал восстановлению. Я увидела, как его глаза заслезились. Обхватив голову руками, он горько заплакал от собственного бессилия.
-Не расстраивайся, Алекс, не надо расстраиваться, - стала утешать его я (хотя сама сейчас больше нуждалась в утешении). – Главное, что мы живы – а это уже удача, - улыбнулась я и погладила его по взлохмаченной голове. Завтра мы отдадим эту проклятую брошь, и навсегда забудем о ней, как о дурном сне.
-Но у нас больше ничего не останется– ни денег, ни работы. Ничего, на что мы будем жить, на что будем кормить своих детей?
-Но у нас останется главное – наши жизни! – подмигнув, улыбнулась я. – А это не так уж мало.
-Да, этого уж не так и мало, - улыбнулся Алекс и прижал к животу свою лохматую голову.
Ту ночь в холодном разоренном доме я никогда не забуду. Дрожа от холода, мы вчетвером спали на холодном, как лёд полу. В доме не осталось ни одного целого стекла. Сквозь разбитые стекла окон, наспех забитые рваными подушками и одеялами, сквозил ледяной ноябрьский ветер. Я лежала, прижав к себе хрупкое тельце Ксюши. Всю ночь девочка прерывисто и тяжело кашляла. Забыв обо всех передрягах, я молила Бога об одном – чтобы Ксюша не заболела.
На следующий день, по иронии судьбы он как раз выпал на день Великой Октябрьской Революции, состоялась торжественная передача знаменитой броши великой танцовщицы Императорского театра Кшесинской Государственному Эрмитажу. Его организовала наша доблестная милиция. Мы настояли на том, чтобы церемония дарения была как можно более торжественной и проходила при большом скоплении прессы.
На нас смотрели как на полных идиотов. Господин Пиотровский, выступая толстым пузом вперёд, торжественно принимая бесценную брошь, по этому случаю произнёс длинную пафосную речь. На этом всё закончилось. Взамен бриллиантовой броши Фаберже, стоящей несколько миллионов долларов, мы получили от Эрмитажа пожизненное право каждую неделю бесплатно посещать Эрмитаж вместе с детьми, а так же раз в год одну выставку Русского Музея. Неплохая мена, если учесть, что у этих новоиспечённых «Рябушинских-Мамонтовых»* в доме не было ни гроша, даже для того, чтобы купить еду, зато культурой мы «затарились» на всю жизнь. Да, совсем было забыла, – в качестве благодарности музею наши «бессмертные» имена были навеки увековечены в истории Петербурга в виде небольшой медной табличкой, висевшей возле броши, а для матушки-истории это тоже не так уж мало!
На завтра во всех газетах Питера под заголовком «Щедрые дарители» появилась фотография нашей «диадемы» и счастливого Алекса с подбитым глазом, передающим брошь. Многие считали нас полными идиотами, но мы были счастливы, что, наконец, избавились от семейного проклятия.
Говорят, чтобы быть вписанным в историю, некий Герострат поджёг храм Артемиды. Мы же выбрали значительно более простой, можно сказать, примитивный путь «вхождения» в историю, не требующий от героев особых усилий или мозгов Однако, наш благородный безвозмездный поступок не оценили. В глазах простых Питерцев, не понимавших что к чему, внезапная невероятная щедрость двух нищих безработных богатейшей организации Петербурга, ворочающей миллиардами государственных денег, послужила истории в качестве примера абсолютной глупости…Над нами не то чтобы смеялись – нас презирали, и каждый готов был плюнуть в лицо, если бы встретил «героев» дня на улице…О, если бы люди знали истинную причину нашего поступка, они отнеслись бы к нам с большим пониманием. Но что теперь говорить, не по своей воле, но в историю мы вошли как ДУРАКИ, ДУРАКАМИ там и останемся.
Но праздники, как известно, проходят. Когда после знаменательного банкета, устроенного в честь двух новоиспечённых ДУРАКОВ, личный директорский картеж привез нас в разбитый дом, настроение у нас было совсем не праздничное. Жестокая рутина сдавила нас с новой, ещё более безжалостной силой. Окна были разбиты, по дому бродил ветер. Картина опустошения навевала уныние, от отчаяния опускались руки…
-Ну, что, Алекс, начнем все сначала? - улыбнулась я.
-Как всегда, - вздохнул Алекс и по-русски почесал макушку.
К счастью, в отличие от простого занузданного чиновником народа, ДУРАКОВ у нас любит не только Бог, но и властьвседержащие – они, то есть последние, не то что любят, в прямом смысле этого слова, но немножко жалеют, потому что на них (дураках) до сих пор держатся вся Россия. Как известно, дороги и дураки – это наше главное «богатство», можно сказать, «национальное достояние», без которого невозможно представить саму Россию, а следовательно надо беречь их как зеницу ока. … И мчится обалдевшая Тройка - Птица по её разбитым дорогам…Тройка-Птица – куда ты мчишься?! Оглянись и посмотри на бедствия своего народа!…Но тщетно, летящей Тройке-Птице плевать на свой народ. Под бешенный звон колокольчиков она мчится вперед, топча копытами своих же собственных людей… Вперед, только вперед её устремления…в неведанное никому «светлое будущее», которое словно неясный, но такой желанный призрак встает перед ней и заставляет гнать её дальше, словно пучок сена, привешенный над мордой измученного каторжной работой осла, заставляет идти его дальше в горы. И невдомёк Тройке-Птице, что этого «светлого будущего» не существует, а есть только то, что сейчас, что настоящее, и это настоящее находится у неё под копытами. Что ж, признаю, опус мой не плох, но второй Гоголь из меня явно не получился…
Впрочем, опустим наши «лирические» отступления. Наша доблестная питерская милиция не то что бы сразу полюбила нас, но снизошла к двум убогим, добровольно-безвозмездно сдавшим свое последнее сокровище государству. В тот же вечер целая опергруппа «ментов» помогла нам убрать осколки и вставила новые стёкла за счет средств бюджета. Оно же помогло восстановить Алексу его диплом. (К счастью, паспорта мы всегда таскали с собой во внутреннем кармане – это было нашей давнишней привычкой).
Но, как говорится, нет худа без добра. Свидетельство о Рождении Ксюши тоже было утрачено в огне бандитского разгрома. Воспользовавшись моментом, Алекс «переписал» дочь на себя, сменив ей фамилию с Кветки на Мишина. Так у нашей девочки появилось отчество - Алексеевна. Словно после продолжительной и тяжкой болезни, терзавшей долгие годы нашу семью, мы начинали новую жизнь – и начинали её с чистого листа.
С передачей проклятой броши в Эрмитаж, словно ангел милосердия спустился на нашу семью. Благодаря ходатайству нашей «добродетельной» доблестной милиции и дирекции Эрмитажа, Алексу снова удалось устроиться на работу – теперь ему дали ответственное задание – подметать дворик Мраморного дворца возле бессмертного творения Паоло Трубецкого «Комод на Бегемоте»*. Правда, как и раньше, ему платили гроши, но это были всё-таки деньги, на которые нашей семье более менее сносно удавалось сводить концы с концами. Так начиналась наша вторая новая жизнь.
Глава сто восемьдесят восьмая
Распятая в спортзале
История с бриллиантами закончилась сама собой. Бандиты больше не беспокоили нас. Ходили слухи, что будто бы банду Питерских отморозков поймали аж в Сочи, где она промышляла контрабандой антиквара, но я не верила им, как не верила в честность нашей «доблестной» милиции.
Прошло несколько лет. О нас забыли, только крохотная, уже покрывшаяся зелёной окисью медная табличка с нашими именами ещё висела в Золотом Фонде Эрмитажа, но кто мы и откуда, уже никто не знал. Только по-прежнему, проходя мимо, люди читали полустертые записи и, покачивая головой, думали про себя: «Ну, и дураки же эти Мишины».
Жизнь вошла в свою колею. Алекс работал дворником. Мне тоже время от времени удавалось выхватить кусок работы в Агентстве Переводов, и то, если кто-нибудь из сотрудников заболевал или уходил в декретный отпуск. Это был не постоянный, но хороший заработок. Особенно, если давали переводить пухлые инструкции к сложной бытовой технике. Я ненавидела технический перевод больше всего другого, но что не сделаешь, чтобы заработать немного денег на жизнь.
Дети учились скверно. Если родного сына Володьку мне хоть как-то удавалось подтянуть по основным предметам на «твердые тройки», особенно по Английскому, которым я с ним занималась лично, почти до пытки, до изнеможения, то на Ксюшку времени совсем не оставалось. Мне стыдно признаваться в этом, но в Ксюшку, как в не родную дочь, я не собиралась вкладывать свои силы, вместо этого почти каждый год мне приходилось со слезами и унижениями упрашивать завуча перевести «сиротку» в следующий класс и не оставлять её на второй год. И завуч, добрая женщина, дай бог ей здоровья, почти всегда входила в положение несчастной мамаши, воспитывающую приемного ребенка, потому что, зная трогательную предысторию Ксюши из газет, как-то по-особенному жалела бедного обделенного богом ребенка, чья жизнь началась так тяжело.
Нет, я не обижала Ксюшку, я не была для неё той теткой-Тенардье, что истязала сироту-Козетту* мокрым прутом, скорее она была мне безразлична, как со временем становится безразличен подобранный тобой котёнок или щенок. Вся моя забота о приемной дочке сводилась не к любви, а к выполнению простых формальных обязанностей матери – накормить, умыть, вывести погулять, но ребенку этого мало – ему нужна любовь, а этого –то и не было. Была ласка, жалость, но материнской любви, какую я когда –то испытывала к родной дочери Руби, – её не было. Кто может упрекнуть в этом мать, потерявшую свою родную дочь? Если родного сына я порой лупила, но делала это только потому, что моя ДУША БОЛЕЛА за него, то по отношению приемной Ксюшке я была совершенно безразлична. Я жалела чужого ребенка, но моя жалость не грела, а только унижала её. Каждый ребенок чувствует такие вещи. Не говорит, но чувствует.
Она нашла любовь в другом источнике – в Боге. Сначала я смотрела на это как на детское чудачество. Если приемная дочь каждое воскресное утро ходила в церковь, то, что в этом плохого, пусть ходит. Каждое воскресенье Ксюша ходила в храм св. арх. Михаила, расположенный через лесную дорогу, и причащалась, замаливая там какие-то несуществующие детские грехи, в остальные дни она усердно читала Библию и готовила себя к постригу в монастырь. Сначала я не придавала этому большого значения, потом это стало просто раздражать.
Однажды, когда Алекса не было дома, я (не зная из-за чего) со злости швырнула «Деяния Апостолов» прямо в форточку, потому что Ксюша достала меня житиями святых, которые она мне читала громко вслух, прицепившись за мной, как хвостик. Ксюша громко и жалобно разревелась. Мне, вдруг, стало жалко этого неудачного, богом зашибленного рёбенка. Господи, как я потом раскаивалась в своем поступке! Всю ночь в глубоком снегу я отыскивала разорванную на несколько листов книгу, потом старательно склеивала каждую страницу спасительным скотчем, припаривая его утюгом; утром том уже лежал на Ксюшиной тумбочке - новенький, блестящий и несокрушимый, каким и следует быть «Деяниям».
В отличие от родного сына, своей приемной дочери я дозволяла все. Я даже рада была, что надоевший подкидыш скроется на час-другой с моих глаз долой в своей церкви и даст, наконец, мне поспать.
Я ненавидела воскресенье. Каждое воскресенье я встречала с подавленным настроением и больной головой. Дело в том, что каждую пятницу Алекс уходил к своей первой жене, чтобы повидаться со своим первым сыном Сашкой. Это был предлог, но я знала, зачем он уходил. Его старший сын Сашка, или как, повинуясь своему острому языку, я его уже успела «окрестить» -«Алекс Младший», действительно оказался его сыном. Алекс солгал мне тогда, перед свадьбой, чтобы набить себе цену и показаться таким же «несчастненьким», как и я, но всё, как это и бывает в реальной жизни, оказалось гораздо проще и прозаичнее: Сашка был его родным сыном, а Юлька, несмотря на то, что они давно уже были в разводе, по-прежнему оставалась его «любимой» женой. Каждую пятницу, ложась на свой скрипящий жесткий, холодный диван, я думала о том, как сладко они развлекаются там, в своей теплой квартирке, на той роскошной постели с белыми лебедями, которую я так глупо отдала своей заклятой сопернице.
Нет, я вовсе не ревновала Алекса, к «естественному биологическому процессу», как когда-то ревновала Грэга к Синтии, мне было просто противно от самого осознания своего унизительного положения брошенной жены, даже, несмотря на то, что я давно не спала со своим мужем в одной постели. Да, Алекс действительно сдержал свое слово. Он не «делал мне больше ребёночка», но потерял ко мне всякий интерес, как к женщине. Мне было обидно до слез, но я знала, что сама во всем виновата, что своим безразличием и попустительством к мужу сама позволила себя так унижать, но я больше ничего не могла поделать, или же больше не хотела ничего с этим поделать, была не в силах прекратить эту его позорную жизнь «на два фронта»... ГЛАВНОЕ - Я УПУСТИЛА МОМЕНТ, после которого все пошло на самотёк. Я не могла заставить Алекса снова полюбить себя, даже если бы запретила ему туда ходить.
Наступила апатия. Затем депрессия. Я почти привыкла к своему унизительному положению нелюбимой жены в гареме и больше не протестовала. Но все равно, каждый пятничный вечер мне было как-то пакостливо от собственного одиночества и ненужности. Я старалась заглушить боль, до позднего вечера крутя телик, но и это не помогало. Хотелось напиться, но я знала, что это не выход. Сколько бы я ни пила – я не пьянела. Рюмка «Клубнички» только ещё больше бередила мои раны, заставляя вспоминать прошлую жизнь, любимых людей, которых я потеряла – маму, Грэга, Руби. Я плакала в одинокой пустой комнате, не слышимая, ни сочувственная ни кем, и от этого становилось ещё хуже.
В конце концов, я поняла, что превращаюсь в пьяницу. Нет, я не могла допустить этого, не могла допустить унизить себя алкоголем, ведь за мной были мои дети, а без меня они погибнут! Я придумала другое «лекарство» от депрессии. Каждую субботу я брала малышей с собой, и мы шли осматривать коллекции Эрмитажа, благо вход для нас был всегда бесплатен. Я знала там уже каждую картину, название каждой скульптуры в Большой Анфиладе. Это помогало, правда ненадолго, но это было куда лучшим выходом, чем выпивка. Приходя усталая домой, я без ног валилась в кровать и больше ни о чем не думала. А каждое воскресенье я старалась проспать как можно дольше, и была рада, когда дети не мешали мне в этом.
Кажется, Володька понимал всё. Мальчик был умен не по годам. И ум этот заключался не в пятерках в табеле, которых он никогда не приносил (как и я, Володька был твердым троечником), а в умении приспособиться в жизни, умении подойти к людям, чего во мне, маленьком, забитом до «дурочки» зверьке, никогда не было. Он знал, зачем мать каждую субботу таскает их в Эрмитаж – не от удовольствия, а чтобы заглушить свою душевную боль и внутреннееодиночество. Чтобы как-то утешить меня, он каждую пятницу приходил ко мне, садился рядом, и мы, обнявшись под теплым бараньем пледом Алекса, до поздней ночи вместе смотрели видео с отнюдь не детскими фильмами. Я понимала: он тоже переживает и сочувствует мне, и это простое человеческое сочувствие было для меня важнее всяких там пятерок в дневнике.
А в воскресенье вечером приходил Алекс. Он был какой-то помятый и виноватый, от него пахло женщиной – чужой женщиной, он был весь пропитан запахом «чужого дома» с ног до головы. Он был каким-то пришибленным и всем своим потрепанным, жалким видом словно извинялся передо мной, но мне не нужны были его извинения, потому что каждое воскресенье ко мне приходило явственное осознание, что я его не люблю, но я боялась признаться ему в этом. Вместо этого я готовила ему ужин или поздний обед (всё равно), потому что Алекс возвращался вечно голодным, да к тому же с пустыми руками, словно изголодавшийся облезлый Медведь –Шатун*, разбуженный половодьем, который не найдя пищи, тащился обратно к себе в берлогу досыпать свою зимнюю спячку. (Большую часть заработанных денег он отдавал своей первой семье). Только один раз я вспылила (не помню, в тот день у меня, должно быть, были месячные) и закричала на него:
- Какого дурака ты приходишь домой голодным?! Неужели, твоя разлюбезная пассия даже не потрудится приготовить тебе еды?! – заметно сменившись в лице, Алекс ничего не ответил. Он просто ушел в свою постель и уснул.
Каждое утро Понедельника все проходило. Мы здоровались с ним, словно давнишние приятели, и, не спрашивая друг у друга ничего, наскоро выпив чашку кофе и «вставив» холодный бутерброд в зубы, разбегались по работам. Так проходили дни, месяцы, годы, и с каждым годом мы с Алексом всё больше отдалялись друг от друга, пока не стали совершенно чужими. Смешно сказать, в собственной комнате супруги спали, как два студента, снимавшие комнату в студенческом общежитии, - я – на своем скрипучем диване, Алекс – на моей бывшей детской тахте. Но наше дурацкое положение уже не обескураживало нас. Похоже, такое состояние «полубрачия» устраивало нас обоих, потому что у нас были дети, которых мы не могли бросить. Мы почти привыкли к нему.
Своего мужа я практически не видела. Он либо уходил на работу, либо приходил с работы и, отобедав, тут же валился спать, а если не спал, то допоздна гонял футбол по телику или занимался с детьми «уроками», а в пятницу шел к своей разлюбезной Юльке, так что почти целых три дня я его не видела, да уже и не желала видеть его вечно жующую толстую морду. О, если бы не дети! Я бы давно разрубила этот мучивший меня Гордиев узел*, послав Алекса ко всем чертям и, дав развод на все четыре стороны, навсегда навесила бы на двери здоровенный амбарный замок, чтобы Медведь -Шатун не пробрался обратно в свою берлогу. О, если бы не дети! Со стороны Алекса было очень любезно «связать» меня двоими «детёнышами». Я терпела все эти унижения только ради них, потому что боялась за их будущее. Дети связывали нас обоих, невидимыми, но железными цепями.
Несмотря на то, что большую часть времени с детьми занималась я – меня не любили. Главным авторитетом для них всегда был папочка, особенно для сына, который как две капли воды был похож на Алекса. Иногда, смотря спящего в постели сына, я даже сомневалась, что принимала хоть какое-то участие в его рождении. Только шрам на отвисшем материнском животе, напоминал о том, каким крупным родился мой мальчик.
Может, дети были и правы. Алекс любил их, пусть это была грубая мужицкая любовь, любовь без лишних рассюсюкиваний и сопливых бабьих ласк, зато она была настоящей! Он никак не высказывал свою любовь словами, но дети знали, что в душе отец очень жалеет их и, не смотря на внешнюю строгость, намного добрее и душевнее их вечно истеричной, болезненной матери, которая порой не знала сама, что хотела от этой жизни. Кто как не дети могли чувствовать это. Мои же проявления любви, зачастую срывающиеся в насилие и давление, приносили в их ранимые детские души лишь нервное смятение и страдания. Я хотела дать им лучшее – получалось как всегда…дерьмо.
Верно говорят, счастье – это когда тебя понимают. Меня не понимали даже в собственной семье. Как это ни дико звучит, но мать семейства, благородная матрона, из-за своих мелочных бытовых стараний, стала изгоем в собственной семье. Я ни с кем не общалась, ни с кем не находила общего языка, даже с родным сыном, который, казалось, отстранился от меня с первых же дней своей жизни. Я была замкнута в своем маленьком мирке, наполненном былыми потерями, личностными обидами и страданиями. Моё физическое пребывание в семье сводилось к ежедневному стоянию «у корыта» («полуразбитого»), где я мыла за всех посуду, готовке, стирке, уборке. И так изо дня в день, пока я вконец не замкнулась в себе. В семье я могла обходиться пятью словами в день – и для меня этого было достаточно. Мой мир, мир, где я находила хоть какое-то утешение, – это мир книг, переводов. Я была словно Песчаный Попрыгунчик*, давно расчистивший себе дорожки от кормовых мест к норке, и уже не знающий и не желающий знать ничего в жизни, кроме этих давно проторенных дорожек. Работа – дом- магазин -дом- работа-и так без конца, только Эрмитаж вносил в мою жизнь приятное разнообразие и наполнял её призрачными впечатлениями, что дает нам Великое Искусство, но и эти сладостные призраки мгновенно таяли, когда я вновь сталкивалась с жестокой обыденностью жизни. Я словно заживо и добровольно похоронила сама себя от этого жестокого, безжалостного и равнодушного мира и уже не могла выбраться из своей самодельной могилы, в которую погребла себя сама. Я чувствовала, как время уходит, словно песок из-под пальцев, дети росли, а я, уже потерявшая смысл своего земного существования, неотвратимо старела.
Но иногда случаются из ряда вон выходящие вещи, которые переворачивают твою жизнь с ног на голову. Дело в том, что Ксюшу… распяли.
До сих пор с содроганием вспоминаю эту историю! Сейчас я расскажу её, хотя до сих пор, даже когда прошло столько времени, очень трудно вспоминать весь тот неописуемый ужас, который мне как матери пришлось тогда пережить. Я всегда знала, что над Ксюшей издеваются в школе. Отсталость в физическом и умственном развитии девочки, а также её особая религиозность делали её постоянным посмешищем для всего класса. Ксюше было лет девять, но выглядела она как четырехлетний ребёнок, к тому же глупый ребёнок. Не подумайте, не в том смысле, что она не умела читать и писать, она делала это почти так же, как остальные, так называемые «здоровые» дети, а потому что её внутреннее мировоззрение все ещё находилось на уровне трехлетнего ребенка, и, мотая ногами, она, посадив свою куклу на соседний стул ( это было единственная «подруга», кто желала сидеть с ней за одной партой), внимала учителю. Вы же знаете, какими «продвинутыми» бывают современные дети, уже с малых лет «владеющие компьютерами на «ты»», какими жестокими и беспощадными они бывают к тем, кто уступает им умом, красотой, физическим сложением. Общеизвестно, что безжалостная конкуренция человеческих детёнышей начинается уже в школе. Только там ребенок познает страшную волчью истину – либо ты будешь драться за себя, либо тебя сожрут. Обычно забивают самых слабых, тех, кто не может дать отпор. За счет них же и «самоутверждаются», получая таким образом свой первый опыт «лидерства и превосходства» над другими людьми*, необходимый в дальнейшей жизни будущего начальника…Детский коллектив бывает очень жесток, особенно к так называемым «особым» детям. Поверьте, это не строчки из устава «Гитлерюгента», а, увы, вполне реальная жизнь, которую мне, как последнему «унтерменшу»* класса, вполне довелось испытать на собственной шкуре.
Ксюша не умела драться. Это был маленький, блаженный ангел, не способный обидеть даже мухи. Над Ксюшкой начали издеваться, как только она появилась в школе. Её дразнили «Убогой», «Дурочкой», «Ксенией Блаженной», её толкали, били, резали её игрушки, поджигали волосы, и почти каждую неделю после школы она возвращалась вся в слезах, синяках и с немым вопросом в заплаканных глазенках: «За что?»
Все уговоры учителей не обращать внимания на «странную» девочку ни к чему не приводили. Дети ненавидели «убогую», считая что она позорит их класс, учителя сажали её подальше, на самую заднюю парту, чтобы спрятать её с глаз долой, её почти никогда не вызывали к доске, чтобы ненароком не вызвать новой волны насилия со стороны детей. И каждый раз, когда Володька приходил с синяком под глазом, я знала -Ксюшу снова обижали, а Володька заступался за неё.
Алекс с завидной регулярностью бегал на школьные «разборки», но и это не давало никаких результатов. Мы переводили детей из одной школы в другую, но и там повторялось то же самое, словно для моей девочки какой-то злой дух уготовал всё тот же безобразный сценарий – сначала к ней привязывались, потом начинались унижения, издевательства. Вечно уставшие от проблем учителя наперебой уговаривали нас сдать Ксюшу в коррекционную школу для детей с умственными отставаниями, это все равно что наш аналог немецкой Хоуп Шуле*, где умственно –отсталых детишек на пальцах учат считать до ста, но я знала, что это тупик, что в такой школе у моей девочки нет будущего. Я не хотела такой доли для своей дочки и, вопреки всему, продолжала надеяться на лучшее.
Наконец-то мы нашли нужную школу. Эта была школа для инвалидов. Точнее не школа для инвалидов, в прямом смысле этого слова, а специализированная инклюзивная школа, где здоровые дети обучались наравне с так назваемыми «особыми» детьми по общеобразовательной для всех программе. Эта школа показалась мне наиболее демократичной. Здесь были пандусы для колясок и многое прочее оборудование, что позволяло стереть разделительные грани между обществом здоровых и больных детей. Здесь маленькой девочке, идущей в школу с куклой под мышкой, никто не удивлялся. Здесь никто не смеялся над «странной» девочкой, играющей на переменках в игрушки, не тыкал в неё пальцем - одноклассники приняли Ксюшу такой, какой она есть, и предпочитали не обращать на неё внимание. Наконец-то я могла вздохнуть спокойно. Мое измученное материнское сердце отлегло и, наконец, было спокойно.
Всё вроде бы налаживалось. Как, вдруг, однажды в дом вбежал Володька с криками:
-Ксюшу распяли!!!
Сначала я подумала, что это шутка. Слишком дурацкая шутка. Володя, как и всякий подросток, был мастер «приколоться», как он это называл, за это ему часто крепко влетало от меня лично...
Но прежде, чем я успела что-либо понять, я увидела, как Володька схватил самый большой кухонный нож и, не говоря ни слова, бросился вон. Только тогда я поняла, что с Ксюшей случилась какая-то страшная беда… Ничего не соображая, в чем была, я бросилась за сыном. Я подумала, что сын снова впутался в драку за Ксюшу и хочет зарезать кого-то.
Школа находилась всего в трех кварталах. Несмотря на мою хромоту, я ни на шаг не отставала за бегущим как молния сыном. Не то что боли - я не чувствовала ног под собой. Люди с ужасом отскакивали от нас, думая, что мать и сын разом потеряли рассудок и хотят убить друг друга.
Но когда я вбежала за сыном в спортзал, я буквально не рехнулась от страшной картины, представшей передо мной: на верхней перекладине шведской стенки привязанная скотчем за руки… висела Ксюша. Не помню, что было потом. Кажется, я стала кричать не своим голосом. Звать на помощь мужчин.
Какой-то перепуганный бледный учитель трясущимися руками уже пытался снять Ксюшу с «креста», но у него упорно ничего не получалось, потому что руки ребенка были намертво примотаны к перекладине едким липким скотчем, который уже нельзя было разлепить вручную. Володька с ножом как раз поспел вовремя. Скотч пришлось буквально срезать. Когда её сняли, девочка была без сознания.
Новость распространилась по школе с быстротой молнии. На мой крик сбежалась вся школа. Толпа учителей и учеников и просто зевак сгрудилась вокруг, как огромный шевелящийся муравейник.
-Отойдите, дайте воздуха! - подбежавший школьный врач отстранил любопытных зевак от бессознательного ребенка. В эту страшную секунду я увидела, что лицо Ксюши начинает синеть прямо на глазах. Она не двигалась. Она умирала!
-Помогите, сделайте же что-нибудь! Она умирает! Спасите моего реб-ё-ё-ё-н-ка! А-ха-ха-ха! – я захохотала, но это был не смех радости, а настоящая истерика. Я не то ревела, не то хохотала –в эту страшную секунду трудно было разобрать обезумевшую от горя женщину.
-Мамочка, отойдите! Не мешайте мне! Да, уберите же кто-нибудь её!!! – заорал на бесполезную толпу доктор. Кто- то буквально оттащил меня за воротник – наверное, это был Володька. Спасение началось. Разорвав на ней узенькое школьное платьице, которое стесняло дыхание ребёнка, врач стал делать искусственное дыхание. Зажав нос, он вдыхал в рот, нажимая на крошечную грудь четырьмя пальцами, чтобы не сломать тоненькие ребрышки девочки. Он делал всё точь-в-точь, как Алекс, когда нашел её в снегу. Мне казалось, что я вновь просматриваю этот кошмарный сон, когда каждая секунда имеет значение – жизнь или смерть. Ожидая развязки, все застыли в каменном оцепенении. Но все было тщетно. Как ни старался доктор, ребенок не подавал признаков жизни. Она задохнулась!
Рванув волосы, я упала на пол и забилась в рыданиях.
-Господи, за что?! За что?! – Вдруг, я услышала, как Ксюша закашлялась. Этот едва слышный тоненький детский кашель звучал для меня слаще самой сладкой музыки в мире! Ксюша была жива –она дышала! Врач торопливо одел на девочку кислородную маску.
-Кто –нибудь уже вызвал «скорую»?
-Да, «скорая» уже едет, -отрапортовал проворный Володька.
-Кто это сделал?!! Кто?!!–обращаясь к безмолвной толпе, закричала я сдавленным голосом, когда ребенок пришел в сознание. Толпа людей стояла молчаливо, словно все окаменели. Тут я, внезапно, увидела виновниц преступления. Это были две старшеклассницы, две толстенные девицы из Дагестана - сёстры Мамедовы. По их наглым, смеющимся глазам хищниц, которыми они смотрели на распростертую на полу Ксюшку, я сразу поняла, ЧТО ЭТО СОТВОРИЛИ ОНИ. Их держали за руки, как преступниц. Их тугие мусульманские хиджабы были сбиты набекрень, и из-под них выбивались потные растрепавшиеся волосы. Их толстые, круглые лица были красные, как вареное мясо, и смотрели они как-то тупо, тупо и вниз, словно приняли дозу, при этом «на публику» они делали невинные овечьи глаза и нежными детскими голосами (которое могут подделывать только обладающие вкрадчивым гипнозом цыгане) оправдывались:
-Мы не трокали эту дэвочку. Мы совсем не трокали её. Она сама повэсилась. – Последняя фраза была особенно цинична, но была сказана с совершенной уверенностью, с какой неопровержимой уверенностью могут «отмазываться» только представители Северного Кавказа.
Их оправдания были бесполезны - Я СРАЗУ ПОНЯЛА, ЧТО ЭТО ОНИ СОТВОРИЛИ ТАКОЕ С МОЕЙ ДЕВОЧКОЙ. Эти сёстры –близнецы, дочери выходцев из бандитского Дагестана, где на одну колдобину приходится по несколько Мерседесов, пользовались дурной репутацией в школе. Это они портили обстановку в школе, насаживая всем детям тупой и жестокий кавказский менталитет «подавления». Говорят, уже было уже несколько случаев, когда они избивали учеников, но им всё это как-то сходило с рук, потому что их отец был большой шишкой и владел в Питере пивным заводом. Рабский, заискивающий страх перед их жестокой религией ИСЛАМА, которую сёстры (не без помощи «чуткого» отцовского кулака) фанатично исповедовали, перед их почти мужицкой силой амбалок, только вселяли в обидчиц безнаказанность и развязность, умело прикрытую благочестивыми хиджабами, которые они демонстративно не снимали даже в школе. Их боялись, с ними не хотели связываться, и сестры-близнецы пользовались этим. Если их унижали и подавляли дома, как велит Коран поступать с женщинами, как с низшими существами заклейменными грязными «регуларами»*, они с собачьей покорностью принимали это обращение как норму, но переносили ту же модель поведения в школу. Их унижали дома – они переносили это унижение на одноклассниц, их били – они избивали других детей в школе, при этом не считая это за преступление. Не в силах противиться жестокому обращению с собой в семье, они словно выплескивали свой накопившийся негатив и обиды на других детей: били, прессовали их, как физически, так и морально, особенно на тех, кто не мог дать им сдачи, а затем, словно энергетические вампиры наслаждались их слезами. Если до этого они обижали только девушек из своего старшего класса, которые ещё могли дать им отпор, то теперь они подняли руку на совершенно беззащитного, невинного ребенка, на мою маленькую Ксюшку, которая и так была обижена богом. О, мрази! Нет вам прощения!
Эти две толстенные, здоровенные бабы (не побоюсь этого слова) тоже были инвалидами. У них был диабет, а все из-за того, что их радикальный папаша-исламист, надеясь выручить за родных дочерей неплохой калым*, перекормил их как свиней, отчего девчонки прежде времени, что называется, «сели на ноги». Одним словом, из-за своей болезни они не могли учиться в обычной школе и учились здесь. Но теперь мне было всё равно, кто они и кто их «всесильный» отец. Ярость застлала мне глаза, вселив в мои руки нечеловеческие силы.
Схватив лежащий на полу нож, я набросилась на них, точнее на одну из них, потому что броситься сразу на обоих я не могла просто физически. Помню, только, что когда я рванулась, то услышала испуганное:
-Вай! – и увидела вытаращенные глаза мусульманки, но было слишком поздно. Слишком поздно…для них.
Первым же ударом головы в грудь я повалила одну из них и буквально оседлала её верхом. К счастью, я не успела воспользоваться моим смертоносным оружием. Какая-то непреодолимая мужская сила, навалившаяся сзади, буквально выкрутила нож у меня из рук в самом начале драки. Но это не остановило меня. Я рвала её руками, кусала зубами её лицо, я драла все, до чего могли дотянутся мои руки. Это была не человеческая, а почти звериная бессознательная ярость. Ярость матери, защищавшей своего поруганного детёныша. Я уже сорвала с неё её проклятый платок и стала душить её им. Кто –то сзади тянул меня за волосы, бил в спину, но я больше не чувствовала боли. Я душила и душила. Я увидела, как эта сука, выпустив пену слюней, начала хрипеть и задыхаться. В этот момент кто-то сильно ударил меня в грудь ногой. Это была вторая сестра. Не помню, что было потом. В каком-то невероятном самбийском приеме, не описанным со времен основания самбо, я схватила вторую сестру за толстую ногу и опрокинула её. Я не знаю, откуда у меня взялись силы, чтобы приподнять и опрокинуть девяностокилограммовую девицу, когда во мне самой было только пятьдесят пять килограммов живого веса, но, вопреки законам природы и гравитации, они нашлись. Я поняла, что опрокинула её, когда услышала сокрушительный грохот возле себя. Она рухнула на спину и, ударившись головой об доски, потеряла сознание. Не давая опомниться сопернице, я сразу же бросилась на вторую, когда услышала над головой истошный женский крик:
-Да, оттащите же её, она убьет их!!! – Эта была наш зам-директора школы. Несколько дюжих рук схватили меня и потащили. Только теперь я начинала слышать и видеть. Свет медленно, но верно возвращался в мои глаза. Я почувствовала непреодолимую боль в ушибленной груди, увидела побледневшее лицо сына. Я взглянула на сестер – они лежали неподвижно. Лицо у одной из них было изодрано в кровь. Первой моей мыслью было, что я убила их, но это было не так. Они обе были без сознания, но живы. Как выяснилось позже, одной из них я в припадке ярости откусила нос, значительно повредив хрящ осколком гнилого зуба, другой перекусила вену на руке. Трудно было представить, чтобы такое могла сделать хрупкая белокурая женщина, но она сделала ЭТО, ПОТОМУ ЧТО МСТИЛА ЗА СВОЕГО ПОРУГАННОГО ДЕТЕНЫША. От потери крови они потеряли сознание. Для больных диабетом мои раны оказались почти смертельными.
-Инсулин, у кого-нибудь, есть инсулин?!! – послышался тот же истошный вопль женщины, который все больше и больше удалялся. Боясь расправы со стороны дагестанской мафии, меня схватили и тут же куда-то повели. Я поняла – меня арестовали…
Очнулась я только в местном милицейском участке. В «обезъяннике» со мной уже сидело несколько вонючих растрепанных бомжей, взятых за кражу цветмета с кладбищ, пара девиц, на вид явно легкого поведения - все с ужасом и благоговением таращились на «благородную» матрону в рваном халате и с триумфально сияющим подбитым глазом. Кто-то из местных служителей Фемиды пустил слух, что я террористка –смертница…
… Какой-то хлюпкий менток, уткнувшись в свои бумаги, усиленно скрежеща стержнем неисправной ручки писал протокол
-Ну, что, террористка, опомнилась? - услышала я знакомый голос над ухом. – Тогда идем пить чай, а то чайник сейчас разорвётся. – Маленький менток повернулся ко мне лицом, и я увидела знакомого гаишника Мишу.
-Миша, Потапенко, это ты?! – обрадовалась я, как будто встретила родного брата.
-Я, а кто же ещё, - улыбнулся он. –Ну, что там у нас на этот раз? – стихами весело спросил он, открывая двери «клетки»…
Глава сто восемьдесят девятая
Братья –мусульмане или Исламский бунт на отдельно взятом пивоваренном заводе
-Только я не ПотаПенко, а ПотаНенко, - приветливо поправил меня маленький менток, суетясь над провалившимся в чайник раскаленным кипятильником. – Но вы не первая, кто путает мою фамилию. Раз мое имя Михаил, то к моей хохлятской фамилии тут же непременно приплетут Медведя Потапыча, но я уже привык к этому. Ай, вот чертов кипятильник! – он больно обварил палец в кипятке и запрыгал на одной ноге. – Не могут купить нормального самовара!
-Какими судьбами, Михаил? Неужели вы все таки нашли банду Кшесинского?
-Нет, но я «нашел» вашу брошь и не без вашей помощи добровольно вернул её государству, - насмешливо улыбнулся он. – Этого было достаточно, чтобы по протекции наследника Пиотровского* меня повысили.
-Простите, майор, теперь мне лучше так вас называть? – глядя на погонные звёздочки (в коих, честно говоря, я ни черта не понимала), спросила я.
-Нет, прелестная матрона, с майором вы тоже поторопились. Не тот полёт…, - горько усмехнувшись, вздохнул он. – Зовите меня просто – старший уполномоченный капитан милиции Потаненко. – Я поняла, что он шутит, «прикалывется», как сказал бы мой сын. Его ёрные ментовские «приколы» были здесь совсем неуместны, но милиционерам свойственно шутить, как хирургам неистово курить после операции. Такова уж специфика их грязной работы, требующей нечеловеческого нервного напряжения, где шутка, пусть даже неуместная – единственная разрядка. –Так я вас слушаю, мэм, - начал он, - впрочем, можете не говорить, прелестная матрона, я в курсе вашего дела. Весть о ваших подвигах достигла и наших скромных Пенат*. Признаться, если бы кто-нибудь с моим ребенком сотворил такое, я не то чтобы откусил нос, а не задумываясь бы, пристрелил их, как бешенных собак. Это же надо подумать такое – распять ребенка!- Я бросила умаляющий взгляд на маленького ментка по имени Миша, который стал теперь капитаном. - Да, кстати, звонили ваши, - продолжил он, словно понял меня с полуслова, точнее с полувзгляда, – с вашей дочкой всё в порядке. Она в больнице, но угрозы жизни больше нет - ёё скоро её выпишут. Так что ваша девочка скоро будет дома жива и здорова.
- Что с ними? – бледнея, прохрипела я. – Они живы?
- Живы, но в критическом состоянии. Слишком большая потеря крови.
-М-м-м-м! – Я схватилась за голову, предчувствуя самое худшее.
-Да не переживайте так, мамаша! Что сделается бешенными собаками?! Выживут. Вот, лучше пейте чаю. Хотите мармеладу?
-Вы думаете, что я переживаю из-за этих кавказских мразей? Я не хочу сесть в тюрьму, понимаете?! У меня двое детей, понимаете?! Без меня им будет плохо, понимаете?! Вот оно что…, а не…из-за этих тварей, - я начала впадать в слезную истерику. Я знала, что здесь в отделении милиции, где я была арестована, никто не проявит ко мне сочувствия, что добиваться его бесполезно, это только ухудшило бы моё положение. Но я все-таки рыдала, как сопливая школьница. Я ненавидела себя за эту женскую слабость, в минуту, когда нужно быть сильной и невозмутимой, и с суровым спокойствием принять все испытания, но остановиться я уже не смогла. Что-то внутри било меня, словно соленой болью выворачивало сердце.
-Да, полно вам, дама, держите себя в руках! Мы не дадим вас в обиду этим черножопым!
-Но…но, если эти девки умрут, меня посадят?
-Ничего вас не посадят! Мы оформим все это, как необходимую самооборону. Статья сто восьмая. Даже если с сёстрами -Мамедовыми что-нибудь случится – это будет считаться как превышение необходимой самообороны. Отсидите полтора годика, пока всё не уляжется, вернетесь к своим, что называется, с чистой совестью.
-О, н-е-е-е-е-т, только не это! – от этой новой шутки «старшего уполномоченного» всплеск горьких рыданий нахлынул на меня. Теперь мне стало ясно отчаянность моего положения. Если влиятельный бизнесмен Мамедов заведёт на меня уголовное дело и с помощью своих денег выиграет его – для меня это будет означать конец. Мне сразу же припомнят «старые грехи», и тогда уже засадят надолго. Быть может, на этот раз меня ждёт не только психушка для преступников в Разбегаево, но и пожизненная Американская тюрьма, если моё имя снова всплывёт за океаном. Мысль о том, что сенатор Барио до сих пор мог разыскивать меня, никогда не оставляла, а теперь, когда неприглядная история с избиением несовершеннолетних Мамедовых примет гласный оборот – для меня это может означать только одно – неминуемую гибель.
Я не боялась за себя – сама я уже ничего не боялась. Мне страшно было за свою семью. Особенно, за будущее сына. Что будет с детьми, когда Алекс уйдет к своей первой жене? Мне не хотелось об этом даже думать…Потому что было слишком страшно за них…
-Да, погодите вы так сразу рыдать. Я пошутил. Я имел ввиду условный срок, - взяв за плечо, попытался «успокоить» меня менток Миша. Но какая- была в том разница ДЛЯ МЕНЯ. Этот Миша ещё не знал моего прошлого и потому так сочувствовал мне скорее из славянофильской солидарности к единственному в мире угнетаемому в своей собственной стране многострадальному и многотерпеливому русскому народу, чем как к слабой женщине, которой нужна была защита. Я знала – это ненадолго. Скоро все выяснится, и тогда даже его симпатии будут не на моей стороне. Наши правоохранительные органы не особенно-то церемонятся с бывшими осужденными…На меня будут СМОТРЕТЬ как преступницу! Меня ОСУДЯТ как преступницу…
-О, боже! - я схватилась за голову и зарыла избитое лицо в колени.
-Да, ну что вы так! Не надо! В жизни всякое случается, а слезами горю не поможешь! Вот, я тут накропал протокольчик допроса, - он сказал это с такой беспечной игривости, граничащей с несмешливой ментовской циничностью над глупой «дамочкой», как будто речь шла о простой бумажке, -тут все как было. Прочтите, и подпишитесь на каждой странице, где галочки, здесь, здесь и здесь. – Сквозь слезы я потянулась ручкой, чтобы подписать протокол, но бывший рядовой ГАИ резко одернул от меня бумагу.
-Вы соображаете что-нибудь?! Я сказал ПРОЧТИТЕ, а потом подписывайте! – закричал он на меня.
-Мне теперь все равно, - глядя в пустоту ответила я.
-Что значит всё равно?!– почти рассердился на меня старший оперуполномоченный Миша. – Так нельзя делать! Это документ, решающий вашу судьбу, а вы не хотите, даже прочесть его! Читайте внимательно, чтобы потом не жаловаться…
Я пыталась читать, но слезы застилали мне в глаза. Играющие строчки размашистых мужских карябул расплывались в какое-то бесформенное месиво. Я ничего не соображала, потому что от боли голова раскалывалась надвое. Сделав вид, что я прочла, – я подписала и брезгливо откинула от себя ненужную писанину вместе с ручкой. В ту же секунду я почувствовала, как отрубила канат собственной гильотины, но мне стало легче, намного легче, потому что одним росчерком пера я решила свою судьбу, избавив себя от ненужной неопределенности. Теперь оставалось ждать её приговора. Даже если бы там мне полагалась смертная казнь, теперь уже было ничего не изменить…
Старший оперуполномоченный Миша проворно спрятал протокол в папку и придвинул ко мне чай и мармелад.
-Почему вы жалеете меня? – подняв на него зарёванные глаза, спросила я.
-А кого мне жалеть? Их?! Этих мерзавок, что издевались над рёбёнком?! Кстати, приходил тут их папаша-директор Мамедов. Пытался подкупить нас своими вонючими деньгами, чтобы мы выдали вас ему на расправу. А когда мы отказали ему и пообещали завести на него самого дело за взятки должностному лицу, этот носорылый урод клялся настучать на нас генеральному прокурору, за то, что мы, якобы, отказались принять его заявление об избиении его дочерей. Пугал нас тут своими связями, говорил, что у него есть знакомые чуть ли не в Кремле, но мы послали его куда подальше вместе со всеми его связями. Так представь, этот мудак ещё пытался распускать руки в моем участке! Ему хватило наглости чуть было не избить дежурного! Хорошо, что мои ребята подхватились….Ну, ничего, ничего, милая дама, не расстраивайтесь, нас, питерских ментов, тоже не так-то легко запугать какими-то кавказскими уродами…. пуганные…Мы ещё устроим им распятие…Голгофу с по-магометански…
-Что теперь будет со мной? – спросила я, почти автоматически жуя мармелад, который казался теперь мне абсолютно несладким.
-Ничего, для порядка, отсидите двое суток, пока шум не уляжется, а там мы вас выпустим под залог.
-Под залог. Господи, какой там залог?! У мужа нет не копейки! - стуча себя в грудь, снова зарыдала я.
-Это так полагается, - подмигнув мне глазом, шёпотом ответил старший уполномоченный Миша. - Мы не возьмем с вас ни рубля. Оформим вас под фиктивный залог, и вы спокойно выпорхните отсюда, как бабочка в летнюю погоду.
-Я не верю вам! Я никому не верю! – вдруг, неожиданно для себя закричала я, схватившись за голову. -Вы лжёте, чтобы выгородить себя! Вы все лжёте! Кругом одна ложь!…Каждый выгораживает свою шкуру, чтобы ему было удобно! Я подписала вам все ваши бумаги! Что вам ещё нужно от меня?! Умоляю, не тяните время, сажайте меня в тюрьму! Я, я –преступница! Я отомстила за свою поруганную дочь и не раскаиваюсь в своем проступке! Но я нищая, а в этой проклятой стране всё решают деньги! У меня их нет, а у Мамедовых они есть! У них всегда есть деньги! Я всё равно не смогу доказать своей правоты! Не мучьте меня. Скажите правду. Только не ходите вокруг да около! Умоляю, только не ходите вокруг да около, пусть сегодня же будет так, как оно и должно быть! Умоляю вас, не тяните время! Если справедливости нет, то и жить на этом проклятом белом свете мне не стоит! – Я увидела как от моего беспорядочного нагромождения слов старший оперуполномоченный Миша оторопел, смешно по-детски вытаращив непонимающие глаза. - А-ха-ха-ха-ха! – сама не зная зачем, я, вдруг, дико рассмеялась прямо ему в лицо.
Потаненко понял, что женщина была не в себе, что неудивительно было после столь страшных событий, случившихся с её ребенком. Он нагнулся, чтобы достать пузырёк валерьянки, который на всякий подобный случай был запрятан глубоко в столе, когда услышал гулкий тупой удар. Когда он поднял голову – женщины уже не было на стуле… она лежала на полу…без сознания.
-Простите меня, я не должна была так говорить, ведь вы когда-то спасли мне жизнь. А тут всё это, - я пыталась снова заплакать, но старший оперуполномоченный Миша упредил меня, став почти насильно вливать мне в рот разбавленную дурно пахнущей кипяченой водопроводной воде валерьянку.
-Ничего, успокойтесь. Вот это поможет.
-Я запуталась в людях! Совсем запуталась! - отхлебнув глоток, продолжила я. - Я не могу отличить зло от добра. Вы говорите, что знаете все в моем деле! Нет, вы ничего не знаете! Вы не знаете главного - я и есть настоящая террористка! Я –убийца!!!
-И кого же вы убили, если не секрет? – с насмешливой улыбкой спросил меня старший оперуполномоченный Миша, который конечно же не поверил в мои столь же откровенные, как и сумбурные «признания» во всех грехах мира.
-Кого убила? – почесывая макушку, на миг задумалась я. – Да вот, покушалась на губернатора полуострова Флориды. Это я убила его жену, двух его личных охранников, отчима моего мужа, адвоката. Это я захватила яхту.
-Так, я не понял, мне заносить это в протокол? – расхохотался маленький менток Миша. – Это имеет отношение к «делу» о вашей дочери?
-О, нет, нет, не надо. Я расскажу вам так…
-Я не расслышал, покушалась на губернатора чьего? Какого острова?
-Не острова, а полуострова – полуострова Флориды. Коди Барио, знаете такого…? Премерзкий тип, надо сказать, но деньжищь…ВО! Миллиардер и негодяй в одном лице!
-Насколько мне известно, ВАШ губернатор Флориды жив, здоров и проживает на своем, как вы его назвали полуострове, и никакая госпожа Мишина из Петербурга в ближайшее время на него не покушалась и, надеюсь, не покусится хотя бы в ближайшие сто лет. О чем мы, вообще говорим с вами, я никак не могу взять в толк? Бред какой-то! Причем здесь какой-то американский губернатор?– окончательно ничего не понимая, замотал головой оперуполномоченный Миша.
-Но вы, как мой следователь, уже должны знать все обо мне…
-Извините, я не в курсе ваших былых «подвигов» молодости.
-Хорошо, я расскажу вам всё … Моя фамилия Гарт.
-Ну и что?
-Фамилия моего первого мужа – Гарт… а звали его Грэгом - опустив голову добавила я, с ужасом соображая, что только что подписала себе смертный приговор.
«Впрочем, теперь не все ли равно», - думала я, - «рано или поздно менты узнают всю правду, так не лучше ли рассказать всё самой, что называется, чистосердечно, чем дожидаться пока в дело вмешается Барио. Значит, я сделала все правильно. И всё-таки это похоже на самоубийство», - мои мысли скакали в бешенной лихорадке, так что я уже не могла зацепиться ни за одну из них.
-Поздравляю вас, ну, и что из этого следует? – непонимающе захлопав глазами, прервал мои размышления старший оперуполномоченный Миша. - Какое мне дело до того, какая фамилия у вашего первого мужа?
-Я же говорю вам, это я покушалась на губернатора!
-Какого губернатора?!
-Губернатора Флориды!
-Опять двадцать пять! - плюнув от раздражения на пол, всплеснул руками менток Миша.- Причем здесь какой-то губернатор, мы говорим О ВАС, О ВАШЕМ ДЕЛЕ, а не о каком-то американском губернаторе, будь трижды он неладен?! Пусть в его Штатах хоть сейчас в него выпустят все пять пуль обоймы –это дело их американских полицаев, причем мы то тут с вами?!
-Нет, погодите, выслушайте меня. Если дело всплывет в широкой общественности – губернатор будет требовать моей экстрадиции!
-Да что у вас с головой?! Постойте, вы что-то плохо выглядите, Мишина. Вам нужно поспать, - стирая пот с лица, ответил Миша. Теперь только он понял, что я была не в себе. - Вот, я принёс вам из дежурки одеяло, – покамест покемарите у меня в «предбаннике» на диване, а дальше разберёмся, что с вами делать.
-Нет, вы не понимаете…Это всё правда - я особо опасная международная преступница! Здесь отделение милиции, а не будуар! Здесь преступников сажают в клетки! Посадите меня, пожалуйста, в клетку… как всех! В клетку …со всеми! Если кто-нибудь найдет меня тут - вам влетит за это! Послушайте, я говорю правду! В железо меня…в наручники…хотя бы оденьте на меня арестанские «браслеты»…так…для порядку.
Капитан Потаненко пощупал голову – так и есть, догадки его подтвердились – у женщины начался сильный жар, она бредила. Пробежка в халате по ледяному мартовскому ветру и драка не дались мне даром.
-Вот что, мадам, не дурите, ложитесь у меня на диване и живо накрывайтесь одеялом. Вам надо полежать, пока температура не спадет, а завтра за вами заедет муж и привезет нормальную одежду. Что касается ключей, то они только у меня, так что за меня не беспокойтесь – сбежать вам отсюда все равно не удастся.
-Вы всем преступникам даете одеяла и устраивайте их спать на «Прокрустовом ложе закона» возле своего кабинета? – не зная зачем, поинтересовалась я.
-Нет, только особо опасным драчуньям и террористкам международного масштабы, - улыбнулся он, потрепав меня по мокрым от пота волосам. Мне показалось, что его глаза сверкнули сальным похотливым блеском, который я слишком хорошо изучила у мужчин.
-Только умаляю вас, пусть это дело не примет гласный оборот! -вцепилась я ему в руки.
-Не беспокойтесь, я все улажу. Без моего разрешения ничто не вылезет из этих стен…даже таракан
-Наша милиция нас бережёт?! - попыталась пошутить я, но вышло это у меня как-то криво с подтяжкой. Наверное, он тоже принял его за женское кокетство, которое я больше всего ненавидела ни в себе, ни в других…
-Вот это правильный настрой, прелестная матрона! – похвалил меня старший уполномоченный Миша («правильную» фамилию, которого я всё равно никак не могла запомнить). – Сейчас я закрою дверь в коридоре, и вы сможете отдохнуть в тишине. Там, в «обезьяннике», вам все равно не дадут нормально поспать.– Он стал торопливо подтыкать под меня одеяло, чтобы мне было теплее, но мне показалось, что он заигрывает со мной. Эти блестящие глаза, эта «прелестная матрона», которой он оградил меня не давали мне усомнится в нездоровых симпатиях своего «спасителя».
-Вы желаете меня, как женщину? – желая оборвать мучавшую меня догадку, вдруг, неожиданно для себя спросила я? – Если так, то не стесняйтесь…говорите честно.
Как ни кощунственно это звучит в подобных трагических обстоятельствах, но в ту минуту я готова была отдаться ему прямо на диване, если бы он просто попросил меня об этом. После того невообразимого ужаса, что сотворили с моим ребенком, с моей маленькой беззащитной Ксюшкой, моим невинным ангелочком, я впадала в безумство, которое нуждалось в немедленном выплеске эмоциональных чувств, что мог бы удовлетворить только запретный секс. О, если бы он только сказал да, - я бы отдалась ему сама без всяких колебаний! Я опустилась ниже того уровня, ниже которого опускаться уже нельзя и наслаждалась своим неожиданным падением, лишь бы хоть на секунду забыть терзавшее меня горе. Внезапная измена была бы для меня, как глоток молодого вина, после стольких лет застоя интимной жизни. Ведь маленький менток Миша, что спас меня от надругательств отвязных подонков, и чью фамилию я никак не могла запомнить, был так похож на моего Грэга: худой, как мальчишка, те же маленькие цыплячьи плечи, даже рост – это был редкий рост для мужчины, которому я могла смотреть в глаза, не поднимая головы…Он был жалостлив и трогателен в своей строгой, наглаженной до крахмала милицейской форме, как мой маленький Грэг в кителе капитана. Не важно, что он был совсем не похож лицом на Грэга. О, если бы он сказал «да», я зацеловала бы до смерти его детское маленькое личико, воображая в полутьме, что снова целую моего милого Грэга! О, Грегги!
-Вы что совсем обалдели?! – прервав мои сладостные воспоминания, вдруг, прикрикнул на меня маленький менток Миша, да так, что я вздрогнула, словно в меня ударили током. – У меня дома жена! – Он произнес это с такой возмущенной брезгливостью, будто говорил словами Фомы из фильма Вий, дескать, «шалишь, бабуля, устарела». Мне почему-то стало обидно, до боли обидно, но вспомнив свой возраст, я, вдруг дико расхохоталась. А ведь он прав – и в самом деле…устарела.
-Ну, что вы теперь смеётесь?
-Простите, меня Миша, но мне в самом деле показалась, что вы…вы несколько неравнодушны ко мне…
-Э-э-й, - покачал он головой, ударяя пальцем в лоб.
-Простите меня ещё раз. Забудьте всё. Я сама не знаю, что болтаю, когда нервничаю…
-Ладно лежите, прелестная матрона. Погодите, может вызвать вам врача?
-Нет, не надо – обыкновенная температура. Со мной это не в первой, когда я понервничаю. Завтра же всё пройдет.
-Ну тогда лежите. Вы не боитесь темноты?
-Нет.
-Вот и ладно. Завтра утром я вернусь к вам, и мы решим,что с вами делать, идет?
-Идет…- вздохнула я.
Он запер дверь, и я осталась лежать в полной темноте. (О туалете мой благодетель в погонах как-то тоже не позаботился, и мне пришлось всю ночь, что называется, «держать всё в себе». По счастью, у меня была сильная горячка, отчего пот валил с меня градом, а как известно, пот и моча взаимозаменяемы, и человек может вполне облегчиться и через кожу. Этот удивительный атавизм достался нам от амфибий, как от неизбежной цепочки эволюционного звена от рыбы к человеку).
Шум отделения приятно оттенял тишину запертого кабинета. Я чувствовала себя здесь, как погребенная заживо, и мне нравилось это полное одиночество. В такие моменты человек остается с собой наедине. Перед собой ты чист как младенец, перед собой тебе нечего скрывать. Я слышала какие-то крики за стеной, но они не нервировали, а успокаивали меня. Видимо, это было действие валерьяны, моей старой подруги, которую я ласково прозвала Виргинской мятой*, вернее, так называл её мой Грэг. Эта трава заглушала горе. Сон приходил незаметно.
Где ты, Грэг? Я хочу быть с тобой? Я больше не хочу жить, потому что мне слишком тяжело…Я запуталась…Господи, если бы умереть сейчас и увидеть моего Грэга…. Всё рушилось, проваливаясь в бесконечную черную пропасть…
Я спала черным сном – сном без сновидений. Вот уже несколько лет мне не снились сны. Мой сон стал похож на маленькую смерть, и я боялась больше не проснуться и не увидеть этот мир, поэтому страдала бессонницей, которая мучила ещё больше….Но сегодня я спала…
Город ещё спал в мутной мартовской хляби. Это был тот самый короткий день в году, когда стрелки часов, согласно летнему времени, переводятся на час вперёд. Это был тот самый отвратительный день, когда труднее всего подниматься на работу.
Но даже в этот сумрачный час самого короткого дня в году, когда солнце ещё не встало, на пивоваренном заводе Мамедова уже царило привычное оживление.
Если бы кто встал в столь ранний час и осмелился бы заглянуть в небольшую расщелину глухого бетонного забора, ограждающего территорию завода, то увидел весьма странную картину, поразившую его воображение. Несколько десятков людей в белом двигались в молчаливой процессии. В туманной дымке предрассветной сырой мартовской мглы, в своих белоснежных одеждах, похожих на свободные длиннополые пижамы, они напоминали не то призраков, не то ангелов, идущих парами. Только покашливание простуженных, да тихий говор говорил о том, что это идут живые люди. Они шли целеноправленно, торопливо, словно подгоняемое невидимыми пастухами стадо безмозглых баранов направлялось на уже хорошо известное им (быдлу) пастбище. Было видно, что люди не выспались, и к тому же изрядно продрогли в свей весьма странной, пижамной одежде, сшитой из обыкновенных простыней, потому что большинство из них шли согнувшись, «бодаясь» с пронизывающе-ледяным Питерским ветром, который смешно задирал им полы, обнажая оборванное нутро неопрятно висящих не совсем свежих шаровар, да стоптанных вдрызг летних сандалий, одетых прямо на грязные носки. Процессия странных мужчин в самодельных «пижамах» и спальных шапочках двигалась из общежития, где располагались рабочие в сторону административного комплекса.
Среди них можно было заметить и женщин, если их так можно было бы назвать. Скорее, они напоминали огромных белоснежных девушек -привидений из балета «Жизель», с ног до головы завернутых в непроницаемые белые саваны, и двигались они какими-то маленькими шажочками, словно плыли мутной дымке тумана. Но в отличие от девушек-приведений из балета «Жизель», эти странные , закутанные в глухие погребальные саваны женщины, изо всех сил стараясь, чтобы на них, ни дай бог, ни кто не обратил внимания, хотя они –то и привлекали на себя всё внимание мужчин, которые, казалось, в испуге сторонились их, как прокаженных. Они (особи мужского пола) напоминали перепуганных «охотников», которые в ужасе шарахались от странных женщин, стараясь не смотреть им в глаза. Если это и был балет «Жизель», то здесь, в грязном дворе пивоваренного завода, он принимал какие-то ненормальные сюрреалистические формы, слишком уж нелепо выглядела процессия белоснежных людей, бредущих в темноте по мокрому мартовскому снегу.
Кто же все эти странные люди? спросите вы. Отвечу: все эти люди – рабочие пивоваренного завода Мамедова – две сотни жалких полурабов - нелегалов из Таджикистана, за жалкие гроши трудившиеся на всемогущего хозяина. Их завербовывал сюда сам господин Мамедов, обещая братьям по вере жилье и достойный заработок. Пытаясь вырваться из нищеты и безысходности в своем полуфеодальном государстве, терзаемых местными кланами баев, вместо щедрых посулов запредельных по меркам нищего Таджикистана зароботков, несчастные находили себе смертельную западню, подвергаясь новым, быть может, ещё большим унижениям, чем на своей родине.
Что же заставляло этих людей держаться на этом заводе? Что мешало им уйти? Может, тот факт, что по прибытии партии новоиспеченных «братьев –мусульман» у них сразу же отбирали паспорта, превращая их в бесправных рабов, людей из ниоткуда, без прав, без родины, без гражданства? О, нет, предприимчивый и тщеславный ум господина Мамедова не удовлетворялся бы этим простым способом превращения свободных людей в бесправную рабочую скотину, которая бы безропотно выполняла самую тяжёлую работу за жалкие гроши. У него были более изощрённые, но многократно проверенные для этого случая методы – тоталитарная секта!
Мамедову, этому рабовладельцу под личиной директора завода, не нужны были закабаленные рабы, готовые в любой момент взбунтоваться и снести ему голову, ему нужны были ДОБРОВОЛЬНЫЕ рабы, а, как известно, лучшего способа, чем создать собственную секту для этого не существует. Подобно легендарному старику Хаббарду или уже печально известному нам проповеднику Тоду Бинкерсу, оболванивших на своём веку не одну сотню двуногих козявок, Мамедов создал на заводе собственную тоталитарную секту Ислама, которая, по примеру одного из печально известных радикальных исламских течений, так и называлась – «Братья-мусульмане»*.
Если судить о самых тоталитарных «христианских» сектах, как-то: мормонах, свидетелей Иеговых, старообрядческого движения сибирских скопцов, что в знак богоугодного Целибата* в экстазе веры отрезают себе собственные пенисы, то по сравнению даже самыми «терпимыми» сектами исламского направления, они покажутся вам невинными мальчиками из церковного хора, потому как Ислам* – сама по себе жестокая религия, требующая беспрекословного подчинения и выполнения всех её наказов небезизвестного нам пророка, который, если вдуматься, по сути дела сам являлся сектантом, ловко интерпретировавший Ветхий Завет под свой лад*. Да что там говорить, по сравнению с этими , как сами они себя называют, «потомками Магомеда», даже сами поклонники сатаны, совершающие свои ночные оргии на заброшенном кладбище, показались бы вам кроткими ангелами милосердия!
…И этим подчинением с лихвой пользовался Мамедов, зарабатывая на труде несчастных гастарбатерах свой первый «миллион».
Я удивлю вас ещё больше, если скажу, что Мамедов НЕ БЫЛ МУСУЛЬМАНИНОМ. Вернее, для настоящих «правоверных» он был таким же «мусульманином», как для нас, православных, рядовой некрещеный язычник, что, поклоняясь священной сосне в реликтовом лесу на древнем курганнике чуди, развешивает на ней разноцветные ленточки-платочки с пожеланиями себе счастья и здоровья. Скажу больше, он даже был не обрезан. Страшный секатор беспощадного муллы никогда не касался его крохотного младенческого «пипца». На самом деле, выходец из далёкого дагестанского аула был незаконнорожденным сыном русской женщины и отца –дагестанца, которого он даже никогда не видел в глаза, но каким-то чудом унаследовал его дагестанскую фамилию. Официально, в своем Дагестане, он не принадлежал ни к какой из религий и считался в Исламе таким же неверным, как и для христиан безбожником. Видимо его прозорливая мать, не желая крестить ублюдка и тем самым отягощять его нежную ребячью душу излишними нравственными страданиями, оказала юному Мамедову неоценимую услугу, предложив ему самому на выбор широчайший ассортимент «народного опия», чем так удачно и воспользовался наш будущий «великий Имам», к тому же для того, чтобы создать собственную тоталитарную секту, порой, даже не требуется принадлежность к какой-то определённой религии или течению. Нужны лишь элементарные организаторские способности и желания к массовому оболваниванию мозгов, а под штаны самозванному имаму никто заглядывать не будет, разве что его личный врач-венеролог, в своё время лечивший у него застоявшийся сифилис.
Так или иначе, Мамедов хорошо усвоил науку тотального подчинения, что дает Ислам. За всю жизнь он не разу не прочёл Коран целиком, но словно злой коршун он выискивал в Коране цитаты, которые были выгодны ему, и преподносил их как единственную непогрешимую истину. Это был страшный человек, потому что он умел манипулировать людьми, используя самую непримиримую и угнетающую религию из четырех мировых религий - Ислам.
Помимо «братьев-мусульман» у секты Мамедова ещё второе название – «в народе» её ещё называли «белым братством». «Белая», потому что в знак особой чистоты и благочестия её адепты носили белые одежды, символизирующие белоснежную одежду причастников, свершивших Хадж. И, хотя ни один из сектантов Мамедова не совершал обязательного для всех мусульман паломничества в Мекку*, все как один были обязаны носить белые одежды и вязаные из ириса шапочки для молитв. Но этим мракобесие маленькой группки людей, под управлением Мамедова, уже считающего себя чуть ли не прямым потомкам самого Мухаммеда, не заканчивалось.
Более того, скажу я вам, в своем гнилом мозгу наш «великий Имам – МРАКОБЕС» лелеял ещё более далеко идущие планы: со временем ОН ПЛАНИРОВАЛ САМ ОБЪЯВИТЬ СЕБЯ ПРОРОКОМ МУХАММЕДОМ – ВТОРЫМ ПЕРЕРОЖДЕНИЕМ МУСУЛЬМАНСКОГО МЕССИИ! Правда его амбициозные задумки ограничивались лишь одним пивоваренным заводом…но кто знает…Уже сейчас будущий «Мессия Ислама» не признавал Российских властей, отказываясь платить государству всякие налоги (он со своей закабаленной «паствой» из «белых барашков - пивоваров» числился в качестве религиозно - унитарного юридического лица); не признавал он и Саудовскую Аравию, и Мекку, как духовный центр мусульман: на это он создал свою ручную «Мекку» у себя под боком в здании бывшей администрации завода, что было очень удобно (совершая Хадж, не надо мотаться в настоящую Мекку); он не признавал власти президента, в своей «обители» заставляя почитать себя одной единственной законной властью; не признавал он и величайших пророков человечества, будь то Христос, Будда, да и что там, из всей этой святой троицы кощунник-богохул более всего навидел…самого МУХАММЕДА, считая его наиболее отъявленным мошенником, путавшим ему все карты. Однако до официального признания себя «Вторым Пророком Ислама», наш «великий Имам», а на деле оборзевший от безнаказанности преступник-мракобес, подонок и негодяй, каких ещё не видывал свет, предусмотрительно пока ещё побаивался высказывать это вслух «братьям». Для сего нужно было ещё получше подготовить человеческие мозги, хорошенько вымочив их в «уксусе» своей тоталитарной идеологии подчинения.
Образ «религиозной» деятельности «братьев» не ограничивался ежедневными обязательными двухчасовыми намазами* и ношением одежд причастников, его приверженцы пошли дальше…Эти несчастные саморабы вообразили себе, что получат от Аллаха полное отпущение грехов и райские кущи с сорока юными девственницами, если будут есть только…белую пищу. Не знаю, кто им вбил в голову такую муть, которую даже сам Мамедов не смог бы выдумать своими изощренными до изуитских пыток мозгами, но с появлением белых одежд, символа чистоты, глупые таджики решили, что, стало быть, надо есть и белую пищу. Только пищу белых цветов они признавали халяльной*, остальное считалось шубхой, то есть грязной пищей, не достойный «истинных» мусульман. Это было какое-то помешательство, но их ежедневный рацион, порой, составлял только белоснежный очищенный рис, разбавленный белым молоком с сахаром или сгущёнкой. Белое на белом - еда для будущих ангелочков, порхающих по райскому саду среди сорока девственниц. Ради такой активной загробной жизни стоило немного потерпеть на этом свете…Но это для мужчин…
Что касается женщин…Аллах не предусмотрел для них подобных загробных утех с сорока юными девственниками. Стало быть, они отправлялись прямой посылкой в ад, по принципу того еврейского анекдота «…и глухую тоже*».
А теперь серьёзно. Те немногие таджикские женщины-беженки, что работали на Мамедова, находились в ещё более бесправном и унизительном положении, чем их земляки-мужчины. Кроме изматывающего двенадцатичасового труда на поточной линии по разливу пива, некоторые из молодых женщин подвергались сексуальному домогательству со стороны хозяина и самопровозглашенного «великого Имама». Под страхом смерти эти полурабыни вынуждены были стать наложницами Мамедова. Ведь, общеизвестно, что каждому мусульманину, помимо «официальных» четырёх жен, для продолжения рода великого пророка разрешается иметь неограниченное число наложниц.
Не смотря на то, что «великий имам» Мамедов был официальным вдовцом, и, как поется в той песне про султана, «не имел ни одной жены», он не ограничивал себя в числе последних (заложниц). Вот почему их «братья», идя на молитву, так сторонились своих «сестер» - наложниц своего вожака. Никто не хотел иметь дело с Мамедовым, потому что знали, что «Великий Имам» (как и все восточные повелители) скор и жесток на расправу.
Что же заставляло адептов «Великого Имама» терпеть столь бесправное положение? Что заставляло так фанатично предаваться их жестокой вере? … Почти до полоумия, до самозабвения, до самопожертвенности. Трудно познать психологию порабощения…Людям нужен лидер, кумир, начальник, так же как им нужен ежедневный хлеб, потому что большинство людей по своей психологии, доставшимся им от стадных животных, рабы, которым обязательно нужен вожак, управляющий ими и решающих за них всё…Если бы «Великий Имам» приказал им броситься в огонь, то они без колебания совершили бы акт самосожжения, и в то же время они до почти низменного, животного страха боялись его самого….Это было безумие, не поддающееся словам, вакханалия рабства и унижения, основанная на непримиримых постулатах Ислама – самой жестокой и непримиримой религии мира.
Они думали, что на отдельно взятом Пивоваренном заводе создали некую рафинированную веру Ислама, не затронутую грязью современного общества. Подобно закрытой амманитской общине проповедника Бинкерса, это было некое закрытое сообщество, я бы сказала, «старообрядческих» мусульман, жившего по «первоначальным», а следовательно самымстрогим законам Ислама, даденным самим пророком Мухаммедом, что называется, из первых рук, и яростно отвергавшему внешний современный мир, при этом отнюдь не брезгавший достижениями его благ. Эта надуманная исключительность, «чистота» веры, будто бы выделяло их из других мусульман, делало их выше, придавая особое смирение перед лицом Всемогущего и Всевидящего Аллаха. Так в смиренной гордыне развивалось учения этого исламского мракобеса Мамедова, который пользуясь бесправностью и элементарной религиозной безграмотностью несчастных обездоленных таджиков, превращал их почти дармовой труд в звонкий барыш.
О бесправности гастарбайтеров можно судить по тому, что подобно зэкам в колонии, они жили в грязных полуразрушенных бараках – четыре койки на крошечную комнатку, но для многих эти хрущёвочные комнатушки казались сказочным дворцом Халифата, потому что тут была вода, газ и отопление – в общем все те немногие, но жизненно необходимые преимущества, что дает цивилизация. В остальном – это роскошь, богопротивная Аллахом и его верным пророком Мухаммедом.
Ежедневное «послушание» адептов «белого братства мусульман» на, казалось бы, таком далеком от идей Ислама пивном производстве, заключалось в том, что они варили «свиное пойло», как они называли «напиток для неверных» - пиво, и считали свое ремесло богоугодным для Аллаха, потому что как «истинные» мусульманам им запрещалось употреблять Аль- кахоль (похищающий разум), а «травить» им неверных – было вполне возможно и даже нужно.
Люди работали по двенадцать часов в день, каждый день, без перерывов, без выходных, даже без отлучек в туалет. Зачастую, озвереревшие от усталости и экстремистских проповедей Мамедова, обвиняющего во всех их земных бедах проклятых неверных и призывающего любым способом мстить им за что-то, непонятно за что (должно быть за то, что в раннем младенчестве вместо болезненного обрезания, им довелось «отделаться» приятным купанием), сектанты, срывая свое зло на «неверных», мочились в бродильные чаны с дозревавшим там пивом. Это было единственное, что доставляло фанатикам развлечение, в жизни которых отсутствовали всякие развлечения.
Но даже «ангельское» терпение «братьев-мусульман» стало подходить к концу. Все чаще на заводе слышалось глухое негодование, и лишь священный месяц Рамадан, сдерживал назревающий на заводе бунт.
Вот уже несколько месяцев его «братья – мусульмане» жили почти впроголодь, не получая от Мамедова даже этих жалких крох зарплаты, которую он ежемесячно должен был выплачивать им за работу на заводе. Вместо этого вот уже несколько месяцев Мамедов в своей маленькой заводской столовой кормил рабочих просроченной пищей из ближайшего универсама, которую едва ли можно было назвать халяльной (если там и не было свинины, то она годилась разве что на корм самим свиньям), но священный месяц Рамадан велел быть смиренно-покорными, и, вкушая после восхода первой звезды провонявшие протухшими не проданными в «Народных» универсамах курами пловы, наивные таджики терпели, «удобренные» сладостными обещаниями свежей дармовой баранины к Ураза-байрану и выплатой всей накопившейся задолженности по зарплатам. На самом деле, хитроумный господин Мамедов и не думал платить своим нелегальным работникам зарплату. Вместо этого, в ближайшее время он намеревался бежать в Лондон, прихватив с собой несколько миллионов долларов заработанных «братьями».
Нелицеприятное «происшествие» с участием его дочерей, да ещё замешенного на религиозных мотивах, пришлось для него как нельзя некстати. Это в корне подрывало его «безупречную» репутацию самопровозглашенного «великого Имама». Ему во чтобы то ни стало нужно было замять эту историю подкупами или угрозами, но похоже ни то, ни другое не действовало на твердолобо- отмороженную питерскую милицию, которую его контора, являющаяся рассадником исламского экстремизма, уже порядком достала. Его «криминальная» пивоварня, не приносящая в местную казну ни копейки дохода, зато являющаяся твердым рассадником нелегалов из Средней Азии, давно действовала властям на нервы. Господа из ФМС давно намеревались прикрыть эту лавочку, нужен был только повод, и он нашелся…
Полусотня голодных усталых таджиков в полусне двигались на молитву. Люди ещё не знали, что сегодня, в этот самый короткий, хмурый мартовский день, их многомесячное рабство у Мамедова должно будет закончится.
Ничего не подозревающие люди в белом, как обычно, брели проторенным путем, словно маленькие зомбированные роботы…От хронической усталости они даже и не замечали, что за ними через забор уже наблюдает множество глаз людей в камуфляжной форме. Они брели, словно скотина, глядя себе лишь под ноги, выискивая местечко посуше, чтобы ненароком не угодить полубосыми ногами, обутыми в одни лишь стоптанные летние сандалии, в холодную грязную лужу мокрого снега и талой воды, разлившейся повсюду.
Усталость для этих людей стало их постоянным состоянием по утрам, когда они поднимались на молитву и по вечерам, когда заканчивая работу, они шли на молитву. Они забывали об усталости только, когда работали на поточной линии, только тогда люди превращались в маленьких механических марионеток, которые работали руками почти автоматически, не включая мозг, уже досконально познав свой участок операции.
Сегодня был особо пакостливый день, потому что пришлось встать на час раньше, и от недосыпа и хронической усталости «братья» буквально валились с ног. Нечего говорить, что никакого религиозного одухотворения не было. Каждый думал о своем, о чём угодно, только не об Аллахе или его верном пророке Мухаммеде. Но люди шли почти по инерции, чтобы, потом, согнувшись пополам, битый час тыкаться в пыльные коврики и пропахшие потом носки соседа под непонятные и унылые завывания нанятого Мамедовым муэдзина.
Молитвенный зал «Белого Братства Мусульман» представлял собой бывший актовый зал завода «Степан Разин». Развешенные по углам огромные, черные щиты, напоминающие большущие телевизионные тарелки для принятия запретных телепрограмм из космоса, с белоснежной арабской вязью высказываний пророка Мухаммеда, которую никто из присутствующих братьев по вере все равно не мог прочесть в силу своей неграмотности, казалось, заполняли собой всё крошечное темное помещение, придавая ему ещё большую зловещую мрачность.
Поскольку специального балкона для молящихся женщин в этом своеобразном мусульманском молитвенном доме не было, в, отгороженном тяжелым пыльным покрывалом из искусственного бархата, углу ветхой деревянной пристройки бывших сеней, уже толпились прикрытые с ног до головы белоснежными чадрами женщины – призраки. Теперь они больше напоминали перепуганных овец, загнанных в угол маленького сарая для стрижки. Можно было заметить, что, по крайне мере, двое из них были на сносях, но тщательно скрывали свой живот под плотными одеяниями «чистоты и непорочности».
Их беременность – результат невоздержанности «великого имама» Мамедова. Наложницы Мамедова разрешались тут же, в общежитиях, но редко несчастной матери удавалось увидеть собственное новорожденное дитя – сразу же после рождения «осчастливленный» прибытком «великий Имам» самолично уносил крохотный белоснежный сверток, чтобы, передав их «старцам» Голубой Мечети (о существовании которых знал только сам Мамедов), они воспитали их «в духе истинного Ислама», но вместо этого на следующий день маленькое безжизненное тельце новорожденного находили в ближайшей сточной канаве, если это была девочка, мальчикам везло куда больше – обычно их обнаруживали у порогов Домов Ребенка, куда «осчастливленный» отец с изворотливым мастерством подгулявшей кошки подбрасывал «плоды» своего греха, словно ненужных котят.
Мамедов не хотел гаремов. Для будущей счастливой жизни на цивилизованном Туманном Альбионе они были совершенно ни к чему. Ему было достаточно и двух законных дочерей, которые и без того своими выходками, недостойными истинных мусульманок, приносили ему одни страдания и заставляли краснеть перед «братьями».
Впрочем, теперь страшные тайны самой радикально-исламской секты Питера, были не так уже важны…
Шёл священный месяц Рамазан, предвкушающий самый большой праздник мусульман Ураза -байрам ( или, как его называют в простонародии, Урезай - баран), и поэтому рабочим на заводе Мамедова полагалось молится не два раза в день, как обычно, а целых три раза – утром, перед работой, днём – вместо обеденного перерыва (очевидно, в целях экономии времени на отдых), поскольку в эти святые дни мусульманам все равно не полагалось есть днём, пока красная нитка не станет черной*, и вечером – после работы, оставляя свободное время только на краткий ужин и сон…
Начиналась утренняя молитва. Около ста белых «подштанников», расстелив в ряд ярко-красочные узорочные коврики - единственные живые предметы, в этом мрачном царстве черно-белого мракобесия, уже расположились в бывшем актовом зале. Наемный муэдзин, словно утренний петух, вспорхнув на свой привычный насест на облучке крыши, в привычном жесте воздев руки к небу, затянул горловое «Аллах Акбар», когда за стенами актового зала послышался какой-то шум и крики…
Все как один головы сектантов обратились в сторону шума. Ещё молитвенно держа ладони сложенными для символичного «умывания» лица (аналог нашего крещения), сектанты со страхом и недоумением смотрели в зарешёченное немытое окно, туда, откуда доносился весь этот шум. Вдруг, боковые двери, как раз там, где располагался «женский предел», с грохотом отворились. Послышались неистовые визги перепуганных женщин, и в самодельную «мечеть» буквально ввалились люди в камуфляже омоновцев. В руках у них были автоматы.
В первую секунду все буквально застыли в мертвенной тишине. Были слышан только тихие всхлипывания перепуганных женщин, которых омоновцы буквально затолкали внутрь, да молитвенные завывания муэдзина, который в свою очередь сам перепуганный стоял с закрытым ртом, с высоты своего насеста дико тараща глаза на людей с автоматами. (Оказалось, что все протяжно-плачущие намазы были записаны на фонограмму, а халтурщик-муэдзин, нанятый Мамедовым, только изображал духовное пение, открывая рот).
-Всем оставаться на местах, проверка документов! – послышался над белошапочными чернобритыми головами громогласный голос. Но сектанты, даже не двигались, они были настолько растеряны, что просто не знали, что делать, ведь никаких документов у них не было – ещё по приезду под предлогом оформления разрешений на работу их забрал Мамедов…и до сих пор не отдал.
Все бы кончилось мирно – согнанных, словно баранов, гастарбайтеров Мамедова загрузили бы в милицейский «телятник», а затем бы всем скопом депортировали на родину, в Таджикистан, если бы не перепуганные женщины…Увидев вскинутые Калашниковы, они принялись неистово визжать, схватившись за голову….От страха несчастные женщины словно потеряли рассудок…Слишком свежо в них было страшное воспоминание массового расправ, устроенных афганскими талибами на приграничной территории, когда исламские фанатики врывались в дома мирных жителей и расстреливали людей целыми семьями просто так, ни за что - за кусок хлеба, за пинту воды, за накрашенную ресницу у женщины…а в сущности за то, что они, простые крестьяне, когда-то сотрудничали с русскими пограничниками-шурави, снабжая их продовольствием и кровом…
Это случилось в тот страшный високосный год, когда власти Таджикистана, подкупленные долларами США, приняли решение вывести русские блокпосты с границ Афганистана, чтобы устроить там Американские военные базы. Но Американцы так и не пришли, вместо них пришли талибы*. В своей мести местному населению эти звери в человечьем обличье не щадили никого – ни мужчин, ни женщин, ни стариков, ни грудных младенцев…В тот проклятый год маленькие горные речушки, когда-то прозрачные как самый чистый горный хрусталь, окрасились в алый цвет…от крови сваленных туда трупов казнённых таджиков ….
Талибы остались далеко, в тысячи километрах от далекого холодного города, где на пивоваренном заводе Мамедова в рабском труде прозябали несчастные беженцы, спасшиеся от расправы, но тот ужас животного страха смерти, когда вооруженные люди с автоматами могли свершить над тобой и над твоими близкими людьми все что угодно, навсегда запечатлелся в их сердцах…Талибы остались далеко, а страх близко…И теперь увидев черное дуло автомата, направленное на них, черные вязанные балаклавы с прорезями для глаз, они решили, что люди в камуфляже начнут расстреливать их…
Поднявшие панику обезумевшие женщины в белоснежных хиджабах стали набрасываться на омоновцев с кулаками, визжать и рвать на них одежду, при этом на своем языке умаляя не убивать их. По инерции, защищая лица от острых ногтей женщин, омоновцы отбивались от них резиновыми дубинками. От ударов несколько женщин повалились на пол и, разрывая на себе хиджабы вместе с волосами, стали визжать в истерике, катаясь по полу. Это была какая-то вакханалия массовой бабьей истерики.
Крики поругаемых неверными «сестёр» заставили сердца «братьев» наполнится яростью. Этой решающей секундой умело воспользовался Мамедов. «Великий имам» знал, что в отличие от его приверженцев, ему, как организатору тоталитарной секты, использующей рабский труд, в России ему грозит реальный срок заключения.
-Братья –мусульмане! Не дадим поругать себя неверным! За Аллаха и пророка его Мухаммеда! – раздался истошно громкий призыв самого «великого имама» Мамедова, который в это же время, схватив кричащую беременную женщину, и прикрываясь ей от автоматных дул как щитом, стал пятиться назад, в сторону потайного прохода, ведущего в цех. Прячась за спины «братьев», он ещё надеялся сбежать…
Что происходило дальше невозможно описать словами. Около сотни невооруженных фанатиков-фундаменталистов с дикими криками «Аллах акбар!» в животном бесстрашии бросились на двадцать вооруженных до зубов омоновцев. Это была настоящая свалка. Теперь омоновцы, осажденные разъярившимися фанатиками, оказались почти в безвыходном положении. Они не могли воспользоваться огнестрельным оружием, потому что в тесном помещении они могли перестрелять или ранить своих же, к тому же, здесь были женщины. Зажатым в узком помещении, спецназовцам оставалось только отбиваться дубинками.
Какой-то здоровенный лысый громила из «братьев» вырвал из стены щит с священным изречением пророка Мухаммеда стал размахивать им во все стороны, круша им головы неверных. Несколько спецназовцев, несмотря на защитные каски, были тут же оглушены ударом тяжёлого щита и уже лежали на полу без признаков жизни, избиваемые ногами «братьев», которые в ярости буквально прыгали по ним «аки беси». Казалось, теперь ничто не сможет остановить разъярившихся фанатиков, но постепенно ситуация всё же переломилась в сторону спецназовцев.
Все новые и новые люди в камуфляже, вбегающие в тесный зал, пластиковыми щитами стали оттеснять обезумивших фанатиков к стене. Кто-то из сектантов, ищущих выход, заметил, как Мамедов с одной из женщин выскочил в потайную дверь, находящуюся за ковром, и закричал:
-Назад, братья, в цех, забаррикадируемся там, да не предадим себя в руки неверных! Шариф, прикрой нас! – Лысый верзила, которого назвали Шарифом (хотя ему сейчас больше подошло бы именно «шериф» - такой же узкоголовый лысый «лом» с грудой мышц и тупыми глазами быка-осеменителя, коими в лихих ковбойских вестернах изображают местных блюстителей закона ( в «братстве» ему соответственно была отведена роль охранника)), в авангарде дравшийся священным щитом с изречением пророка Мухаммеда, кивнул головой, как тут же, отвлекшись, получил дубинкой в лицо. Он постоял так полсекунды, приходя в себя. Выплюнул выбитый зуб вместе с кровью, и … со всего маху врезал обидчику краем священного щита. Удар был сокрушительным. Омоновец рухнул, словно подкошенный столб. Он был мертв. Через пробитый шлем черной жижей потекла кровь, смешанная с мозгом – видимо острый край медного щита расколол ему лоб…Тот самый великан, кого назвали Шарифом, стоял ошеломленный содеянным собой, он сам не ожидал подобной развязки, и, похоже, не хотел её.
Тут Шариф услышал легкий свист. Вскоре все помещение заволокло дымом. Он понял – спецназовцы открыли огонь на поражение. Только сейчас «последний воин Ислама» осознал, что все его «братья» куда-то скрылись, что сейчас он дерётся один против целой армии «неверных», вооруженных автоматами, но было слишком поздно. Несколько пуль просвистели над ухом, и ту же секунду он почувствовал резкую боль в плече. Голиаф был ранен. Его белоснежное одеяние мгновенно окрасилось в ярко алый цвет. Шариф почувствовал как горячая кровь хлещет по руке. В последней попытке спасти свою жизнь он прикрылся священным щитом, и стал отходить назад. Но что стоил обыкновенный лист меди, против пуль Калашникова. Вскоре рой пуль пробил хрупкую «броню» священного писания, буквально изрешетив его… Верзила как был, рухнул на пол… Последний защитник Мамедова пал в неравной схватке…
О, если бы кто-нибудь знал арабский язык, то мог прочесть, что на священном щите, которым так отважно лысый громила Шариф лупил своих «неверных» врагов, были белой арабской вязью изречены следующие слова пророка: « Братья, да возлюбите друг друга!» Но, увы, прочесть эту надпись не суждено было никому, кроме написавшего её неизвестного благочистивого араба из того самого далекого и священного города Мекки, которую их уже бывший, духовный предводитель тоже НЕ ПРИЗНАВАЛ.
Последний защитник «Братьев Мусульман» был сломлен. Омоновцы бросились к дверям, где только что скрылись «братья». Но тяжелые кованные двери, ведущие в цех, были забаррикадированы намертво.
Их предводителя, «великого имама Белого Братства», уже не было с ними. Хитрому лису Мамедову в последний момент удалось проскользнуть сквозь кордон оцепления, переодевшись в женскую одежду, которую он буквально сорвал со своей беременной наложницы.
Вот уже вторые сутки без пищи и воды «братья», лишившиеся своего бежавшего предводителя, держали осаду в разливочном цеху пивоваренного завода. Они выдвигали то те требования, то иные, сами путаясь в своих же желаниях.
Их требования, как это бывает у исламских террористов-фанатиков, в большинстве случаев были тупыми и бредовыми– сначала осажденные требовали самолет, затем чтобы, якобы, лететь в святой для всех мусульман город Мекку, где собирались просить политического убежища. Но это желание братьев было неосуществимо даже априори, поскольку посадить даже самый маленький самолет на пересеченной местности близ пустыря завода было задачей неосуществимой, потому как за оградой завода сразу начиналось кладбище и лес. Но несмотря на это, самых упертых фанатиков не удалось разубедить в идее «воздушного паломничества» - отказавшись от самолета, они начали требовать военный вертолёт. Хотя многие, даже из осажденных, понимали, что эта идея бредовая сама по себе, во-первых, потому что вертолет при всем своем желании не мог бы без дозаправки достичь Мекки, и их скорее бы всего перехватили близ какой-нибудь Псковской дивизии, где имелась ближайшая посадочная площадка для военных вертолётов, во-вторых, на вертолете можно было вывезти не больше двадцати человек, а их, «братков», набралось человек добрая сотня, не меньше, в третьих, если бы предположить, что каким -нибудь невероятным чудом Аллаха им всем все-таки удалось бы достичь священного города Мекки, они могли бы даже не рассчитывать на милосердие своих братьев-мусульман, - согласно арабо-израильской конвенции, принятой несколько лет тому назад, их тут же бы уничтожили, как террористов, взорвав вертолет прямо в воздухе над территорией священной Саудовской Аравии. Но несчастные фанатики, упоенные своей верой чистого Ислама, даже не подозревали об этом. Они продолжали требовать, требовать, требовать….
Казалось, что же проще: обложить цех и выкурить оттуда упрямых «братьев» едким газом, но исламские фанатики оказались не так просты, чтобы их можно было взять голыми руками. С ними было несколько женщин из гарема хозяина, которых сектанты…взяли в заложницы. Они обещали превратить своих «сестер» по вере в живые факелы, если их требования не будут выполнены…Хуже всего, что сами заложницы были не прочь умереть за Аллаха и верного его пророка Мухаммеда.
Выведенных напоказ, фанатки сами обливали себя бензином, а «братья» подносили горящие зажигалки к паранджам женщин и быстро-быстро чиркали ими, при этом, маша кулаками, на своем языке выкрикивали требования и угрозы в сторону осаждавших их спецназовцев.
Это было похоже на какую-то дьявольскую игру, исход которой предугадать было никак нельзя. Женщины, не задумываясь, готовы были пожертвовать своей жизнью ради Аллаха. Так наказали им братья. Некоторым было страшно, и они тихонько плакали, стараясь чтобы «братья» не услышали их плача, и не приняли это за отступничество от веры. Это был живой щит из женщин, добровольно готовых превратится в факелы в любую секунду.
О, если бы в эту трагическую минуту Мамедов находился здесь, то он бы увидел, что среди женщин, взятых в заложницы, были…его родные дочери. В то трагическое утро они пришли из больницы навестить своего отца перед отъездом на учёбу в Англию, но опоздали, и вынуждены были идти на намаз вместе со всеми. Поскольку обе они, как и все присутвующие в молитвенной избе-мечети женщины, были в глухой белой парандже, даже собственный отец не признал их.
Но какое было до них дело господину Мамедову, заварившую всю эту кашу. Он уже был далеко, на полпути к открытой границе Финляндии. Он уже не думал ни о собственных изувеченных «шайтан-биби»*, тяжело больных дочерях, лежащих в больнице, ни о своих фанатичных верой приверженцах, ни об Исламе, вообще, ни о преданных «братьях», брошенных им на растерзание этими самыми «неверными», на борьбу с которыми он так яростно призывал всего несколько часов назад. Вся эта муть словно выветрилось из его головы, как дурной сон. Единственное, что занимало мысли преступника – маленький кожаный чемоданчик до верху набитый деньгами.
Их вывели вместе со всеми. Плачущие девочки не хотели обливать себя бензином, они не хотели гореть заживо. Слишком трудно умирать, когда тебе всего пятнадцать. Но какой-то фанатик, увидев слабость дочерей самого «великого Имама», со злости плеснул едкой и вонючей соляркой прямо им на головы и сквозь зубы кинул:
-Подыхайте, как все! Здесь нет особенных! – Со стороны сектантов это была месть его дочерям за бросившего их на произвол судьбы их религиозного вожака Мамедова. Обезумившие фанатики торжествовали по поводу того факта, что дочери «великого учителя» оказались здесь, вместе с ними, и теперь наравне с ними (простыми смертными) получили «уникальную» возможность, приняв участие в массовом публичном самосожжении, пострадать за Аллаха и его верного пророка Мухаммеда.
Вонючая едкая жидкость потекла по изувеченному лицу одной из сестёр. Девушка залилась воплем от дикой боли, и тут же потеряла сознание. Другая, думая, что её сестру начали убивать, забилась в истерике, пытаясь бежать, стала вырываться, но сзади её крепко держали за руки беспощадные «братки», которые тяжелым гаечным ключом по голове пытались «вдолбить» ей священную волю Аллаха, своей великой милостью призвавшего её в качестве жертвы за веру. Наконец, к ней поднесли зажигалку. Через секунду обе сестры лежали рядом корчившись в трясущей агонии.
От шока у них начался диабетический обморок. Они умирали. Им срочно нужен был инсулин. Почти мертвых, сестёр Мамедовых потащили за ноги обратно в цех. Только теперь, когда от волочения по земле, белоснежные чадры будущих «Магомедовых невест», закрывающие лица двух полных одинаковых женщин, единственных, кто, крича и сопротивляясь, попытались вырваться из рук захватчиков, были стянуты, спецназовцы с ужасом увидели, что среди заложников были ещё несовершеннолетние дочери Мамедова.
Ситуация становилась ещё хуже…Нужно было что-то решать, иначе было бы слишком поздно…Если фанатики не убьют их, то они вскоре умрут от диабетического шока…
Сказать по правде, в душе никто из руководства операцией по освобождению заложников не хотел брать на себя ответственность и рисковать жизнями людей из-за каких-то там дочерей «великого Имама» и, вообще, из-за всех этих тупых фанатичек, готовых убить себя ради веры. Их презирали, как презирают самоубийц, собирающихся прыгать с крыши. Хочешь – прыгай, не хочешь - тебе скрутят руки, наденут наручники и пинком под зад отведут в участок. К тому же, история о жестокости девиц Мамедовых, распявших в школе маленького ребенка, была у всех на слуху, поэтому спецназовцы медлили со штурмов, считая, что там, в принципе, некого спасать. Переговоры зашли в тупик. Тяня время, все ждали какого-то приказа сверху, чуть ли не от самого президента. «Вот приедет барин, барин нас рассудит…».
Но вместо приказа от президента на место происшествия приехал Главный Уполномоченный по правам ребёнка. Этот «Христос по вызову» был всегда наготове у правительства и всегда выезжал на самые чрезвычайные ситуации, случающиеся с детьми по всей стране. Зная об отчаянном положении маленьких заложниц, страдающих диабетом, он привез спасительный инсулин, и теперь, рисуясь притворным состраданием к судьбе двух девочек-близняшек (фамилии, которых, впрочем не называл из предосторожности вызвать негативное к ним отношение из-за известной, скажем так, «футбольной» нелюбви Питерцев к выходцам Северного Кавказа, когда последних за их природную наглость и неуважение к русским традициям пытаются любыми способами «отфутболить» из города), задирал глаза перед телевизионными репортёрами, которым охотно давал интервью. Оставалась сущая «безделица» - нужно было «договориться» с террористами, чтобы передать им спасительный инсулин. Но как это сделать? Детский министр не хотел подставлять свою голову – в критических ситуациях он любил подставлять чужие зады, но в этот раз ничего не получалось. Слишком громким был резонанс школьного дела…
Недаром же говорят, если в сосуде есть хоть крохотное отверстие – вода обязательно просочится сквозь него. Несмотря на запрет, информация о жестоком случае в школе тут же просочилась в прессу. Люди были в растерянности – они не знали жалеть ли маленьких мусульманок или ненавидеть их. Скорее, настроения были в пользу последнего, точнее в тех редких случаях, когда русский человек, россиянин, не знает нужно ли ещё ненавидеть своего попавшего в беду, врага, или уже по -человечески пожалеть его, он сразу же теряет к нему всякий интерес и лишь с равнодушным любопытством следит за развитием событий. Так и с сестрами Мамедовыми – все с интересом ждали развязки. Многие считали, что Бог по праву наказал мерзавок. Недаром же говорят, нет ничего страшнее, как русского бунта, так и тупого русского равнодушия, всякий раз приводящее к бездействию. Порой, это самое русское «БЕЗДЕЙСТВИЕ», имеет куда более страшные последствия, чем русский бунт, разрешающий все и сразу.
Так или иначе, а обещанных вертолётов и баула с пресловутым «миллионом долларов» всё не было, как не было никаких переговоров. Похоже, осажденных намеревались взять измором. Теперь всем становилось ясно, что только штурм способен разрешить ситуацию с забаррикадирующимися на бывшем заводе приверженцев «чистой веры».
Терпение осажденных фанатиков начало лопаться. Да, для устрашения они могли бы поджечь одну из сестёр-заложниц, и, даже сделать это, принудив женщину на самосожжение, но обезумившим фанатикам этого было мало - они выкинули более изощренный номер, что называется, «подыхать- так всем».
С помощью газа, они стали нагнетать давление в бродильных чанах, угрожая взорвать весь завод, если их требования не будут сейчас же выполнены. Это было уже серьёзно! Нужно было что –то решать и решать сейчас же, иначе бы весь производственный квартал взлетит на воздух.
Как назло, в этот самый решающий момент переговоров с террористами, со своим инсулином вмешался Уполномоченный по правам ребенка. Некоторые из сектантов испугались такого поворота и уже собирались передать дочерей Мамедова как ненужный баласт, но только самому министру, на самом деле они, подобно своему предательскому вожаку, тоже хотели бежать, взяв в заложники, вместо дочерей предводителя, самого детского министра. Это был единственный способ бежать через «зеленый коридор», захватив автобус. Такой случай уже был в Чечне при захвате Буденовской больницы – террористам тогда удалось скрыться, и приверженцы Мамедова хорошо знали его. Но теперь дело происходило не на диких предгорьях Северного Кавказа, где можно было с легкостью скрыться в каком-нибудь горном и диком ущелье, поросшим густым кизильником, а здесь, в Петербурге, в культурной столице России, посреди цивилизованной Европы, где у них практически не было шансов бежать. Впрочем, и выбора тоже…
Но в самом цеху уже творилась паника. Теперь, сборище людей, толпившихся в цеху, представляло собой перепуганное стадо овец, отчаянно ищущих выход. Среди них больше не было «великого имама» Мамедова, который своим пламенным словом вдохновил бы «братьев» на «благоверную смерть во имя Аллаха и его верного пророка», среди них больше не было того единства духа, да и духа в них не остались. Осталась одно – страх смерти, страх, парализующий волю, разум, страх, рождающий животную панику и единственное желание – жить.
Отрезвление осажденных наступило внезапно, как удар молнии. До этого под упоительным воздействием бунта единомышленных «братьев -мусульман», в борьбе отстаивающих свою истинную веру Ислама, за которую нужно «пострадать», все воспринималось ими какой-то игрой в «войнушку», за которую тебе ничего не будет, только теперь, когда цех стал наполняться шипящими пивными парами, все поняли что через несколько минут всё взлетит на воздух, и они все погибнут. Они поняли, что теперь всё слишком и нужно поворачивать назад, но в порыве безумства кран рокового вентиля был сбит топором, и нагнетание уже остановить было нельзя. Многие понимали, что их предводитель Мамедов просто-напросто кинул их на произвол судьбы. Теперь, перед страхом реальной смерти никто не хотел умирать ни за него, ни за Аллаха, ни за его пророка Мухаммеда. У людей было одно простое желание – жить.
Началась эвакуация людей с близлежащих заводов. Даже из общежитий, примыкающих к заводской зоне, рабочие, похватав свои нехитрые пожитки, бежали в прочь, подальше от опасного места. Сирена гражданской обороны взвыла протяжным жалобным воем, оповещая всех к отходу. Этот звук ещё больше усилил панику в цеху. Осажденные и перепуганные, гастарбайтеры решили, что на них сейчас сбросят бомбы.
Стрелка барометра, подрагивая, приближалась к критической отметке, когда бледный, как полотно детский министр, совершая подвиг поневоле, шел по направлению к уже бессознательным девочкам, так и оставленным лежать у порога цеха. Но произошло невероятное – как только террористы открыли забаррикадированные двери, чтобы вытащить лежащих сестёр наружу, – прямо на него бросились толпа убегающих в панике сектантов, и в эту же секунду воздух сотряс чудовищный взрыв…
Главный котел не выдержал давление и взорвался… На какую-то доли секунды все оглохло, словно земля прекратила своё существования. Потом огненный шар заполнил все вокруг своим ослепляющим светом. Когда дым рассеялся, то спецназовцы увидели, что все, кто находился рядом с цехом лежали без движения, а сам цех горел, взмывая беспощадное пламя в кроны высоких тополей, растущих рядом. Но это было ещё не всё. Людей, находившихся не в пределе цеха, только оглушило, но не убило. Через секунду кипящее пиво из разорвавшегося чана сплошной паровой волной выхлестнулось прямо через двери, накрывая собой сбитых взрывной волной людей. Страшные крики умирающих в кипятке людей огласили всю округу. Все, кто наблюдал эту картину, могли видеть, как заживо обвариваясь в струях вырвавшихся паров, кричащие не своим голосом люди молили о помощи, но никто им уже не мог помочь. Через минуту крики прекратились – все кто был там были мертвы, включая министра. Эта была поистине страшная смерть!
«Великий имам», «потомок Мухаммеда», Мамедов, заваривший всю эту кашу, тем временем, мирно покачиваясь на узкой кровати своей одноместной каюты третьего класса на борту знаменитого финского парома «СYLA LINE», нежно поглаживал гладкую крокодилью кожу дорогого чемоданчика «Гермес», до верху набитого стодолларовыми купюрами, довольно улыбаясь, всё время напевал себе под нос: «Шагане ты моя, Шагане»*.
Глава сто девяностая
Пасха – день всеобщей любви и всепрощения
Целых две недели обрадованные журналисты с восторгом в блестящих глазах без конца муссировали новость о героической гибели Главного уполномоченного по правам ребёнка. Некоторые причисляли его к лику святых… Но спустя две недели заглохло: страшное происшествие на пивоваренном заводе Мамедова забылось, как ни в чём не бывало. Видимо, алчные до сенсации журналисты «выдоили» его до последней капли и потеряли к нему всякий интерес.
Спустя две недели никто уже не вспоминал о разъяренной матери, откусившей нос одной из дочерей Мамедова, за то, что они распяли её приемную дочь на перекладинах спортивного зала. Никто не вспоминал об одиозном лидере мусульманской секты под названием «Братья-мусульмане» прямом «потомке» Магомеда «великом Имаме» Мамедове, потому что его, как и его дочерей, считали погибшими. В связи со смертью моих обвинителей, «моё» дело, подобно буре в стакане воды, прекратилось как-то само собой.
Спустя две недели принудительных работ на ниве мытья полов в милицейском участке (к чему я была уже так привычна ещё с «приюта потерянных душ» доктора Ханко), меня выпустили. И, выйдя из участка «с чистой совестью», я смогла вздохнуть свободно.
Случилось так, что в знаменательный тот день как раз была Пасха. Говорят, раньше даже самых отъявленных преступников миловали на Пасху. Варавва тоже был помилован на Пасху, но не в том суть дела…
Ух, и тёплый же выдался денёчек, почти по-летнему жаркий, несмотря на то, что был только конец апреля! Светило играющее солнце. Пели птицы. Весна смешалась с внезапно наступившим летом, и трудно было разобрать весна ли сейчас или уже лето.
В тот год была не простая Пасха, а всеобщая, можно сказать, всемирная Пасха. В тот уже третий по счету високосный год христиане всех концессий праздновали Пасху вместе, более того, скажу, что самый главный праздник мусульман Ураза –байрам (Урезай баран), тоже совпал с Пасхой, и день рождения, а заодно просветления и ухода в нирвану Будды (Дончод – хурал), появившегося из-под мышки своей матери* (это ж какие у неё должны быть могучие подмышки?), невероятным образом тоже случился на этот день. Да, то был не простой день, а день единения всех верующих людей Мира, и, несмотря на третий «несчастливый» високосный год подряд, из-за которых и произошла вся эта вселенская путаница, разом свалившая в кучу все главные праздники мировых религий на один день, все люди земли были счастливы, забыв о распрях и войнах, каждый праздновал своё.
В то славное утро, дыша каждым распускающимся листком, я не спеша шла по направлению к дому. Дома меня уже ждали крашенные, вкусно пахнущие подгорелой луковой шелухой пасхальные яйца, огромная, вечно недопеченная, от избытка сахара разваливающаяся на части Пасха Алекса, умело задрапированная марципанами и сахарной пудрой (каждую Пасху Алекс клятвенно обещал сам испечь идеальную Пасху, но каждый раз она у него почему-то при выемке из формы превращалась в круду колючих крошек), веселенький мускарин в плетёной корзинке, установленный прямо с землей на белоснежную скатерть и многие другие «долгожданные», но совершенно не нужные в быту пасхальные подарки.
Странно, почему Алекс сам не встретил меня? Но, впрочем, стоило ли удивляться – должно быть, печет свой новый «шедевр». «Интересно, что у него выйдет на этот раз?» - предвкушая новую неудачу на фоне «куличетворения» Алекса, с улыбкой думала я. Сегодня мне совсем не хотелось думать о плохом: о сестрах Мамедовых, о моем деле, страшную развязку которого я даже не подозревала…
Я шла не спеша, вдыхая дивные ароматы весны. Вот знакомая зеленая крыша показалась из-за белоснежной цветущей пены вишни. Как здесь все до неузнаваемости изменилось? Весенней серой распутицы и традиционной для этого времени года вездесущей пыли от стаявшего грязного снега уже не было, как не было. Дом встречал меня праздничным убранством цветущей весны. Цветущие величественные вишни старого сада были похожи на белоснежных воздушных невест в подвенечных платьях, приготовившихся к свадебному торжеству, а весёлые головки диких нарциссов, смешанные с небесно-синими глазками мускари, наивно насаженные Ксюшей на маленькой клумбочке, обложенной разноцветными камушками, приятно радовали глаз, и напоминали маленьких детей, смотрящих любопытными глазками. Как же хорошо! Как хорошо! Я невольно остановилась, чтобы полюбоваться на мое милое гнездышко со стороны, но рука непроизвольно нажала на звонок.
-Иди открой! – услышала я сквозь двери, ворчливый бас мужа. По-видимому он точно возился с выпечкой, потому что из дымохода печи вовсю валил ароматный дым печеных куличей, предвкушающий вкусный обед. Я ожидала увидеть Володьку, но вместо сына я увидела на пороге… самого Алекса. Он снова был таким же, каким я увидела его в первый раз, ещё тогда, на подготовительных курсах университета, – он снова был молодым.
От неожиданности мои ноги подкосились, а в горле застрял какой-то неглотаемый ком. «Мистика!»
-Вам кого, дама? – насупясь на меня, спросил он. По-видимому, изрядно «помолодев», Алекс теперь даже отказывался узнавать меня. Все происходящее казалось какой-то нелепой шуткой, чудовищным розыгрышем. Может, я и в правду сошла с ума? Я потрогала вспотевший лоб руками, и, чтобы убедиться, что всё это не бред, крепко зажмурила глаза и снова с силой открыла их…передо мной все так же стоял молодой Алекс. Только теперь я видела, что это не совсем МОЙ Алекс – у того, молодого Алекса, были темные волосы, более аккуратный нос, чуть более тонкие брови, - в остальном это был мой Алекс, даже голос был его: такой приглушенный, чуть басовито-грубый, похожий на рычание недовольного медведя... Лишь спустя пять минут до меня стало доходить, что передо мной стоит не Алекс, а его сын Сашка. «Боже, неужели это и есть тот самый мальчик?! Как быстро растут дети! А ведь он, кажется, ровестник моей Руби!»
-Да, вам кого,дама?! – прервав мои размышления, уже с раздражением повторил мой пасынок.
-Я здесь живу, - едва придя в себя, еле сумела промямлить я. Он как-то странно пожал плечами и вытаращил на меня глаза.
-И я здесь живу, и что дальше?! – нагловато-удивленно парировал он мне.
-Нет, вы не поняли, это я здесь живу! Я – хозяйка! – наш спор начинал напоминать словесный каламбур двух идиотов в сумасшедшем доме, спорящих из-за принадлежности общественной уборной.
-Послушайте, дама, я вас не знаю, так что всего хорошего! – отрезал он, и тут же в раздражении захлопнул перед моим носом дверь.
-Но…послушайте… – В доме было глухо, похоже, мне не собирались открывать. «Вот те раз!» Не зная, что и подумать, я стояла, растерянная, с открытым ртом и вытаращенными от удивления глазами. Признаюсь, я никак не ожидала такого поворота событий. Меня, мать семейства, не пускали в собственный дом! Делать было нечего, я снова позвонила в звонок…
-Да, кто там?! – снова услышала я раздраженный бас Алекса. И уже где-то вдалеке комнат молодой его голос парировал ему же:
-…да, не знаю я кто, какая-то сумасшедшая хромая баба бомжёвого вида, говорит, что здесь живет.
В ответ я услышала раскат отборнейшего русского мата. (Это уж точно ругался Алекс, потому что в моей семье никто не мог выразиться таким трехзаходным матом, причем безо всякого словораздельного синтаксиса, да ещё невероятным образом приплести в конец «коня в пальто»). Спустя минуту снова заскрипели засовы, и из дверей высунулась бородатая «морда» Алекса. Теперь это был мой «прежний» Алекс –старый и заросший седой щетиной «архиерей».
-Ну, чего стоишь как сосватанная?! –радостно крикнул он мне. – Заходи в дом, а то дождь начинается! –И точно, едва я проворно вбежала в дом, как упругие капли забарабанили по крыше. Я быстро-быстро стала стряхивать капли дождя, попавшие на меня сквозь дырявую крышу палисадника. –Знакомься, мой сын Саша, - деловито произнес муж, указывая на свою точную копию.
-Да, мы уже познакомились, в дверях, - как бы недовольно буркнула я, сердито косясь на пасынка, который всем своим нагловато-подростковым видом давал понять мне, что ему ровным счетом «на…ть» на это.
-Не обижайся на него, Сашка просто тебя не знает. Он был ещё совсем маленький, когда видел тебя в последний раз. Помнишь, ещё в моем старом доме, накануне пожара? Вот и не узнал…
-Я – то помню…Но почему твой сын оказался в нашем доме?
-Моя жена уехала на юг и на время оставила Сашку нам. – Я с негодованием посмотрела на Алекса, как бы спрашивая «а я то кто для тебя?» - То есть…ладно… моя бывшая…же… - запнувшись, как бы невзначай поправился он. – Пока тебя не было…вот и..
-Ладно, можешь не продолжать. Кто из нас настоящая, а кто бывшая – мне теперь всё равно, - махнула я рукой. - Можешь нас обоих называть условно – мои жёны. Теперь итак всё ясно: пока меня не было дома, твоя бывшая пассия уехала развлекаться и греть задницу на юга за твой счет, да ещё скинула нам своего щенка в придачу. Спасибо ей, это было очень любезно с её стороны…
-Лиля! – рассержено одернул меня за руку Алекс, кивая на недовольно надувшегося Сашку.
-Ну что ж, приятно познакомится, - вздохнула я, не совсем дружественно протягивая пасынку руку, - твоя мачеха Лиля Мишина, остальное ты знаешь: хромая баба, дама, чужая тётка, бомжиха, сумасшедшая и все в таком роде.
-Лиля, не надо! Не смей!
-Ну, у вас, однако, и слух, ТЁТЯ, -грубо огрызнулся пасынок мне в ответ, и, не подав руки, насупившись, отправился на кухню.
-Зачем ты так?! Он же мне сын, такой же как и Володька! Мой родной сын!
-Прости, Алекс, я не хотела. Не хотела! Это всё мой дурацкий язык, будь он проклят. И потом, всего столько случилось, что я совсем не соображаю, а тут ещё твой Сашка откуда ни возьмись. Знаешь, а я сначала чуть было не приняла его за тебя, - нервно смеясь мелким смешком, я пыталась «отшутить» обстановку, но Алекс резко прервал меня:
-Сейчас же попроси у пацана прощения! – тоном не терпящим возражения приказал мне Алекс.
-Как, я? Прощение и у него?!(Для меня его повелительный тон был как ушат холодной воды внезапно вылитый за шиворот). Это он меня обозвал «тетей», «сумасшедшей бомжихой» а ты заставляешь меня просить у него прощения «за тётю»?!
-Да, ты! И за тётю и за всех….Если я приказываю тебе, то делай, как я сказал, потому что я твой муж, и ты будешь слушаться меня. Поняла?!- для «убедительности» Алекс больно схватил меня за руку, я почувствовала себя вышкоденной девчонкой, мне было обидно и одновременно стыдно за свою беспомощность перед ним…
-Но я ему по возрасту мать, как же я бу…, - робко попыталась парировать я, чтобы хоть с каким-то женским достоинством выйти из этой ситуации. Мне было стыдно просить прощения у подростка.
-Ты что глухая или прикидываешься?! Не слышишь, что я сказал?! Живо, сейчас же, проси у моего сына прощение!
С опущенной головой я подошла к пасынку и осторожно взяв его за плечо, словно провинившийся ребёнок, упёршись в пол глазами, тихо пролепетала:
-Саша, прости меня. Я не…
-Да ладно, нехотя ответил он. Я же не маленький, всё понимаю. – Я подняла глаза и увидела, что все это время Алекс в упор наблюдал за нами. Мне было чудовищно стыдно и унизительно перед Алексом, перед его почти взрослым сыном. Поразительно, как иногда бывает трудно просить прощение у того, кого обидела своим языком, но как потом легко, когда его принимают. Это небрежно-подростковое «да ладно», брошенное мне, облегчило мою душу. Чтобы нам не мешать, «всёпонимающий» Саша ушел в другую комнату и затих, оставив нас двоих.
Мне не хотелось портить Алексу Светлый день Пасхи. Я видел каким сияющим он был, оттого, что все его дети, наконец-то собрались дома, и тут я, как говорится, прямо с нар, со своим дурацким апломбом. Господи, ну почему я такая дрянная! Почему я всегда порчу отношения, даже с любимыми людьми, да ещё в самый неподходящий момент?!
-Ты на меня теперь сердишься, Алекс? – спросила я его, когда мы остались одни.
-Из-за чего?
-Из-за сына.
-Я не хочу, чтобы ты говорила про мальчишку всякие гадости. Пойми, он тут ни в чем не виноват, он так же страдает из-за неё…он мой сын…родной сын, которого я люблю так же, как Ксюшу и Володьку. Я не хочу, чтобы он ещё больше страдал из-за твоей мачехиной неприязни.
- Ладно, любимый, не обижайся это я так…в сердцах. Я не буду против, если Саша поживет немно… - я запнулась, потому что в этот момент я увидела Ксюшу. Она лежала на маленькой походной раскладушке возле ещё теплящейся угольками печи. Я теперь едва узнала её. Лежа в белой постели, она была похожа на маленькое белое приведение, как сливалась её бледная кожа крохотного кукольного личика с белизной подушек. Я испугалась её, потому что от моей Ксюши осталась ровно половина, её как будто срезали ножом, оставив крохотный детский скелетик, плотно обтянутый кожей. Бедная девочка, как она похудела! Бросив все вещи на пол я со слезами кинулась к ней и стала лихорадочно обнимать и целовать её.
-Мама! Мама! – услышала я едва слышимый шёпот в ответ. Я вытащила Ксюшу из постели и крепко прижала её к себе.
-Тише, ты, тише, ненормальная, задавишь ребёнка! – радостно улыбаясь, осадил мой порыв Алекс, но меня уже было не остановить в моих ласках. Когда я, наконец, успокоилась, то могла взглянуть на свою ненаглядную Ксюшу получше, то только сейчас заметила, что её ручки здорово опухли и стали какого-то жуткого иссине-лилового цвета.
- О, боже, что это?! – Подняв ручонку ребенка, я громко вскрикнула от ужаса.
-Это ничего, ничего, - успокаивал меня Алекс. – Врачи сказали, что опухоль скоро совсем пройдет. Когда её привезли сюда, было ещё хуже. А теперь уже проходит. Просто нужно все время растирать их, чтобы восстановить кровообращение. Растирать, и всё будет хорошо. – Великан-Алекс взял в свои огромные ручищи крохотную ладошку Ксюши и стал быстро-быстро растирать её в руках, все время приговаривая: «вот так, хорошо, вот так, хорошо, моя дорогая». Мне хотелось плакать от горя и умиления той трогательной отцовской заботой огромного дядки Алекса о маленькой, несчастной сиротке, слезы душили меня, но я старалась сдерживаться, чтобы не подать вида перед Ксюшей.
-Мама, прости, сегодня Пасха, а я не пошла в церковь. Я ничего не успела сделать, - послышался задыхающиеся –взволнованный голосок больной Ксюши.
-Это, ничего, моя маленькая, лежи, ты только поправляйся, ладно. Мамочке нужно, чтобы ты выздоровела. Давай, миленькая моя, пошевели пальчиками. –Ксюша едва согнула распухшие пальцы.
-Вот так. Ну-ка ещё! Для мамочки…
-Я же говорю, все будет в порядке! - отбирая Ксюшу, прервал мои волнения Алекс.
-Но я ничего…- Ксюша хотела что-то сказать, но вместо этого захлюпала носом и стала плакать..
-Не волнуйся, мой маленький, Володя уже побежал в церковь. Сейчас он принесёт освященные яички и мы будем все вместе играть «в биток», - стал успокаивать её Алекс. - Ты только не волнуйся, сейчас укутаемся потеплее, и я поставлю тебе червячков.
-Каких червячков? – уже догадываясь о чем пойдет речь, бледнея, спросила я.
-Пиявок. Нужно отсасывать кровь из отеков. Только они и помогают убрать эту синь.– Алекс забыл, как я страшно боюсь пиявок, до ужаса, до одурения, до мышиного свиста… Ведь знаю, что пиявки полезные, нужные для здоровья, и тем не менее боюсь этих доисторических монстров с красивым латинским названием «гируда». В этот самый страшный момент, когда Алекс стал накладывать пиявок на распухшие ручонки Ксюши, а я, белая как полотно, тряслась всем телом, так что тряска передавалась даже на ложечку в стакане с микстурой Ксюши, в дом ворвался Володька.
-В церковь сходил, все яйца-куличи посвятил! Пора за стол! –Он отрапортовал это так громко-выразительно неуместно, как тот тимуровец в анекдоте про Красную Шапочку*.
-Тише ты, разбойник! Разбудишь Ксюшу!
-Мама! – обрадовался Володька и повис у меня на шее. –Мама вернулась! – Он был уже выше меня ростом и тяжелее меня, так что, лихорадочно целуя меня в лицо, он сдуру чуть было не повалил свою маленькую хромоногую мать на пол собственным весом. (Похоже, он был единственным, кто обрадовался моему возвращению из тюрьмы).
-Да тише ты, задушишь мать! Лучше иди накрывай на стол, будем есть.
-Есть, мой генераль! – отрапортовал отцу заметно повеселевший Володька с прикольным немецким акцентом Сокола из мультика «Вэлиант»* и побежал на кухню.
-Вот сорванец, - довольно засмеялся Алекс, аккуратно снимая ваткой пиявок с тонкой Ксюшиной ркуи. – Что вырастет из этого парня?
В тот день мы сидели за общим столом и были счастливы. Особенно Алекс, потому что все дети были рядом с ним. Мне же для счастья не хватало только Руби, моей маленькой доченьки. «Впрочем, маленькой ли теперь?» Господи, только бы знать, что она жива и здорова – этого было бы достаточно для моего измученного материнского сердца, хотя бы одна крохотная весточка…Где, ты Руби, моя родная маленькая девочка?
-Ты опять думаешь об этом проклятом деле? – прервал мои размышления Алекс. – Все кончено, Малыш, сестры – Мамедовы мертвы, - дело закрыто.
-Как мертвы? -перепугалась я. – Ты что, убил их?! –шепотом спросила я.
-Ну, ты, мать, даешь! Как ты могла такое подумать?!
-Но как же? - пожала я плечами, - ты же сам только что ска ?…
-Разве ты не слышала, о погроме на пивоваренном заводе Мамедова? Об этом весь город гудел почитай две недели!
-Нет, мне никто ничего не говорил. А что?
-Вот, те раз! – всплеснул руками Алекс.
-Да говори ты толком, я тебя не понимаю! Какой погром?!
-Это неважно, главное, что Мамедова больше нет, его дочерей тоже. Радуйся, ты свободна. Мы можем больше не беспокоится об этом проклятом деле! Я расскажу тебе всё вечером, в постели, а теперь давай не портить ни себе, ни детям праздник, ведь сегодня Пасха.
-Хорошо, Алекс, пусть будет по-твоему, но все-таки?...
-Сегодня вечером, Малыш, - нажав мне «кнопку» носа, улыбнулся Алекс, хотя даже невооруженным глазом я видела , что он нервничает. Я знала, что от упертого Алекса больше ничего не добьешься раньше времени, и потому больше не решилась спрашивать мужа об этом деле.
Ребята, несмотря на почти восьмилетнюю разницу в возрасте, на удивление быстро сошлись в дружбе, и были теперь «не разлей вода» пацаны.Это очень радовало Алекса. Его радовало, что сыновья его, наконец, вместе, едят за одним столом, уписывая за обе щеки праздничные пасхальные яйца и куличи. Нам было хорошо впятером, как бывает с очень близкими людьми, и, увы, очень редко. В тот день мы не говорили «при детях» о своих проблемах и горестях, будто их и не было, мы наперебой «христосовались» друг с другом, обмениваясь разноцветными яичками, и были счастливы и непосредственны между собой, как малые дети…Ибо сказано в писании: «…если не обратитесь как дети, не войдёте в Царство Небесное».
В тот же вечер, когда мы с мужем легли в постель, Алекс поведал мне о случившемся с Мамедовых. Признаться, я не ожидала подобной развязки. Странное дело, после того, что они сделали с Ксюшей, мне было даже жалко близняшек Мамедова, но вскоре эта глупая русская жалость к врагу совсем прошла, и я была даже рада, что, наконец-то этот кошмар, случившийся с нашей семьёй, навсегда остался позади.
В тот пасхальный день произошло ещё одно замечательное событие. Я лежала в темноте, прислушиваясь к мерному дыханию Ксюши, спящей в нашей комнате. Пацаны спали наверху, в «детской». Мне пришлось отдать свой последний раскладной диван пасынку, а самой снова страдать с вечно воняющим тугим мужским потом, храпящим Алексом.
Ложась к нему в постель, я всегда старалась заснуть первой, чтобы до того, как провалиться в липкие объятия Морфея не услышать его противного храпа, от которого сотрясалась вся кровать, – иначе, иначе придется дежурить всю ночь напролёт. Но как я не старалась заснуть – мне не спалось.
В голову все время лезло это дело с проклятым заводом Мамедова. «Что это? Возмездие? Или небеса наконец-то решили сжалиться надо мной». Однако, на душе был какой-то неприятный осадок, который бывает об известии о смерти, пусть даже врага, но все равно человеческой смерти. «Что теперь думать об этом?» - спросила я себя. – «Если бы Мамедов был жив, мне бы ни за что не удалось выиграть дело. Наоборот, вмешался бы Губернатор, посадили бы меня, и тогда всему пришёл конец».
Странное дело, Алекс тоже не спал. Я поняла это по тому, что он не храпел. Он просто лежал с закрытыми глазами и старательно делал вид, что спит. «Зачем делать вид, что спишь, когда все равно не спишь?» Чтобы отвлечься от мыслей, лезших в голову, в свете заходившего полуночного солнца я стала рассматривать его бородатое лицо. «Архиерей, как есть архиерей», - со злостью подумала я. Его седеющая окладистая борода до бешенного визга раздражала меня. Хотелось дерануть её вместе с цевкой кожи и выдрать это неопрятное мочало из его толстого лица.
Вдруг, Алекс внезапно «проснулся» и, схватив меня в охапку, словно тряпичную куклу, поцеловал прямо в губы. Его колючие, как у моржа усы, больно впились мне в губы.
-Ты с ума сошел, Алекс?! – возмущенно вскрикнула я. – Ты чего это вытворяешь?
-Тише ты, разбудишь Ксюшку! – заелозил он своими лапищами по мне.
-Нет, сегодня нельзя! В любой другой день, только не сегодня! - взмолилась я. – Я конечно понимаю, Юльки сейчас нет…ты остался один с ребятами… но, пойми, я не…
-Глупая, как ты могла подумать, что я буду заниматься с тобой этим в Пасху. Я просто «похристосывался».
-Хватит, уже «христосывались». Пора спать, - недовольно буркнула я, пытаясь выбраться из медвежьих объятий Алекса.
-Ну что ты вырываешься от меня, как канарейка. Знаешь, у меня в детстве в доме был кенар. Бывало я тоже схвачу его в кулак, как тебя, он тоже как ты вырывается из последних силенок, а сердечечко его так и бьется и бьется со страху. Вот так, кажется бы и сжал кулакан, задавил бы его, а жалко, потому что он маленький и желтенький.
-Алекс, что ты надумал?! А ну отпусти?! – уже испугано запричитала я.
-Ты, что, глупая, и впрямь думаешь, что я хотел задушить тебя?! – снисходительно засмеялся Алекс, разжимая объятия.
-Кто тебя знает? А вдруг ты окажешься маньяком?! – услышав мои слова Алекс громко расхохотался. – Не смейся, Алекс, - стараясь сдерживать серьезный тон сквозь улыбку. – Не даром же ученые говорят, что человек – загадка. То, что ты немного ненормальный, Медвежонок, ты и так знаешь, – игриво шлепнула я его по бородатому лицу. –Но, кто знает, вдруг у тебя тоже откроется МАНЬЯКально-депрессивный психоз. Что мне тогда делать?
-Умирать.
-Придурок!
-Знаю, знаю, знаю, просто я очень соскучился по своей маленькой вредной жёнке, вот мне и лезут в голову всякие дурацкие мысли.
-Как ты сказал, Медвежонок, повтори? - улыбнулась я. Последние его слова мне особенно растопили душу.
-Я очень соскучился по своей маленькой, вредной жёнке, – повторил он, глядя мне прямо в лицо улыбающимися глазами. Внезапно он опрокинул меня на спину и стал яростно целовать в губы своими колючими моржовыми усами. Странно, впервые в жизни его поцелуи мне не были противны, наоборот, мне хотелось, чтобы он целовал меня ещё и ещё.
-Да, Алекс, давай, ещё, ещё!- молила я. Это был какой-то любовный экстаз, словно я приложила к губам давно забытое вино, которое хотелось пить и пить большими жадными глотками. Теперь мне его колючие поцелуи казались не противными, я не чувствовала ни его несвежего дыхания, ни колючее прикосновение его жирной, в вечных хлебных крошках бороды. Я словно бы на минуту забыла все обиды, нанесенные им, забыла его Юльку, его пасынка, забыла все. Только он целовал бы меня, только бы целовал своими грубыми, колючими мужскими поцелуями!
-Ещё, Алекс, ещё!
-Ну, хватит, а то мы сейчас точно разбудим Ксюшку! Что о нас подумает девочка? – Он запахнул меня в свой необъятный халат. Через несколько минут я услышала его противный храп. Алекс наконец-то уснул. Теперь уже по-настоящему.
-Алекс, скажи, почему ты раньше никогда целовал меня? - спросила я после двух часов беспрерывной озвучки «Парка Юрского периода»
-А, что? – вскочив, Алекс захлопал жирными веками невыспавшихся глаз. Очевидно, мой вопрос, заданный посреди ночи, когда он уже погрузился в сонные объятия Морфея застал его врасплох.
-Я спрашиваю, почему ты раньше никогда не целовал меня, ведь ты всё-таки мой муж?! – прокричала я ему в ухо, словно Алекс был глухой.
-Раньше я не умел, - как-то недовольно буркнул Алекс, беспощадно стягивая с меня одеяло на свою огромную жирную спинищу.
-А сейчас научился? – бросив в его сторону косой вопрошающий взгляд, осведомилась я.
-Да, я прочёл в журнале, как надо целоваться, чтобы носы не мешали.
-Не мешали, что? – давясь от хохота, переспросила я.
-Носы.
-И теперь не мешают.
-Не мешают, - с раздражительной уверенностью выдохнул Алекс.
-Ха-ха-ха! «Плохому е..рю и х..й мешает».
-Чего ты смеёшься? Тебе смешно? – обиделся Алекс.
-Ещё бы, мужику скоро полтинник, а он только сейчас вычитал в журнале, как надо целоваться, чтобы носы не мешались. Ха-ха-ха! Бедный мой седеющий Медвежонок. А-ха-ха-ха! – Я снисходительно потрепала Алекса по седеющей бороде, но увидела, как под его бородой его пухлые губы скривились от обиды. Алекс не любил упоминаний о возрасте, поскольку находился в том деликатном периоде своей жизни, под названием «мужской климакс», когда критика, затрагивающие его главное, но предательски верно слабеющее мужское достоинство воспринимается особенно болезненно, тем более от жены.
-Будешь чирикать у меня, Канарейка, - вылетишь вон из постели и будешь ночевать на жердочке на кухне! - совершенно серьезно пригрозил мне пальцем Алекс.
-Ты, что в самом деле обиделся на меня, Алекс?
-Обиделся, представь себе.
-Да ладно тебе! Забей!
- Лежи ты смирно, не елозь!
-Знаешь, а мне так понравилось, когда ты меня назвал моей «вредной женушкой». Мне даже, и в правду, захотелось немного «повредничать». – Чтобы ещё больше раздразнить Алекса, я стала ласкать его член руками. Я знала, что теперь он ни на что не способен, что этому пьянице надо как минимум стакан водки, чтобы только на что –нибудь настроится, не говоря уже о сексе, и поэтому просто хотела «помучить» его, немного отомстить за его двойную жизнь с первой женой. Я знала какие муки он сейчас испытывает – это все равно, что видеть сладкий персик перед своим носом и не мочь надкусить его брызжущую соком бархатистую крочку. При этой мысли я ликовала.
-Прекрати, тут дети! – заорал на меня Алекс. От «греха подальше» он резко оттолкнул меня в стену, так что чуть было не влепил носом в ковер. В ответ я рассмеялась ему в лицо.
У нас не было близости в ту Пасхальную ночь.Грешники не согрешили тогда. Мы не могли согрешить, потому что были стариками…Через минуту громкий храп Алекса вновь возвестил мне, что мой «медведь» плотно залёг в берлогу.. «Будь ты не ладен, старый х..н», - с раздражением подумала я, пихнув локтем в его жирный бок – это было единственным средством хоть на секунду остановить его ревущий храп и попытаться заснуть в этот короткий промежуток. Но, тщетно, сегодня на него, похоже, ничего не действовало. Алекс, недовольно хрюкнув, перевернулся ко мне своей непробиваемой жирной спинищей и снова захрапел. Я уснула только под утро, когда в предрассветной дымке храп Алекса чудесным образом начинал замирать. В этот момент тихо-мирного, так называемого, «медленного» сна храпуна, мы и впрямь напоминали собой Канарейку и Медведя из одноименного мультика. Огромный волосатый, бородатый и мохнатый (волосы у Алекса росли по всему телу, даже на плечах) медведь Алекс и примостившаяся на его груди я, -маленькая хрупкая канареечка, с такими же желтенькими, крашенными в едкий канареечный цвет волосами.
Алекс, щадя мои шаткие материнские нервы, не всё рассказал мне тогда, всей той правды, что узнал в милиции. Уже потом, намного позже, как-то случайно встретившись на улице со своим старым приятелем Михаилом Потаненко, или, как я его называла про себя, «маленьким ментком Мишей», я узнала всю правду. Дело в том, что в тот проклятый день Ксюшу отпустили раньше с уроков. С этого всё и началось…
У брата и сестры была такая договоренность: если Ксюшу отпускали раньше, то она всегда ждала брата в коридоре спортзала, если Володьку то он никогда не уходил, не дождавшись сестры на заветном месте. Чаще всего получалось так, что Ксюша ждала своего брата, потому что она училась в младших классах, и у ней было на одну пару уроков меньше. Так было и в тот день…
Развернув свои несъеденные завтраки, Ксюша, повинуясь наказу матери съесть всё до крошки, преспокойно уплетала бутерброды, глядя на играющих в баскетбол ребят. Случилось так, что в тот день заболел учитель физкультуры, и старшеклассники были предоставлены сами себе. Они играли в баскетбол, ожидая опоздавшего физрука, который как будто бы должен прийти. Вскоре, все поняли, что учитель не придет, ждать было бессмысленно, и ребята, потеряв терпение, стали расходиться по домам, поскольку была последняя пара, да к тому же ещё и пятница. Вскоре в зале остались только одни сестры Мамедовы…и Ксюша.
Дело в том, что им некуда было идти. Они жили далеко, и отец -директор забирал их сразу же после школы на своем частном автомобиле, так что сёстры продолжали играть между собой, смешно подпрыгивая в своих нелепых, длинных по колено «спортивных» мини-паранджах, укороченного типа, обнажая нестиранные широкие женские шаровары, которые, помимо функции трусов, служили мусульманкам также «нижней» спортивной формой – вместо шорт, потому что сёстры никогда не передавались в школе. Их строгая религия запрещала им обнажаться в присутствии чужих людей, даже если речь шла о простом уроке физкультуры.
Вскоре, поняв, что им надоело бессмысленно бросать мяч через кольцо, они решили подыскать себе другое занятие. Тут их взгляд упал на одиноко сидящую девочку с куклами. Они хорошо знали Ксюшу, знали что она не совсем нормальная девочка, но не в том смысле, что сумасшедшая, а просто странная. Поскольку сёстры считали себя ярыми поборницами Ислама (что, впрочем совсем не мешало им гонять мяч в святую пятницу), они решили хорошенько проучить «сиротку» Ксюшу, про которую в школе ходили нелепейшие слухи, что её приемная мать, которая является также её крёстной, собирается сдать слабоумную в монашки, чтобы избавиться от «убогой». На беду, в процессе еды, маленький золотой крестик на короткой цепочке выбился из воротничка, и теперь был хорошо виден негодяйкам. Это и послужило поводом, чтобы привязаться к ребёнку.
Одна из сёстер подошла к Ксюше и взяв крестик в ладонь потянула на себя.
-Привет, что это там у тебя, акробат? – с колкой издевкой спросила она.
-Нет, это боженька, Иисус Христос, - испуганно ответила Ксюша пряча крестик в воротничок.
-Нет же, не ври врунья, это акробат, а ТЫ АКРОБАТКА ! - Другая из сестер резко рванула тоненькую цепочку с шеи ребенка и швырнула крестик себе под ноги. – Смотри, маленькая русская сучка, что я сейчас сделаю с твоим Акробатом! – При этих словах другая сестра стала демонстративно топтать своими тумбообразными ногами крестик.
-Нет, не смейте, это же боженька! Что вы делаете, это же боженька Иисус Христос! Не надо! Не смейте! – Ксюша бросилась на пол, чтобы поднять уже покореженный ногами крестик, но одна из кощунниц наступила ей туфлей на руку всем своим весом и сломала Ксюше кисть руки. От боли Ксюша закричала не своим голосом, но никто не услышал её крика потому что шли уроки, а спортивный зал, находившийся отдельно от учебного корпуса, был пустой. Одна из сестер, которую звали Каринкой, (она была старше другой на несколько минут, и, естественно, как это бывает у близнецов, была заводилой, а другая, соответственно, «подчинённой») подняла кричащую от боли Ксюшу с пола за волосы и поднесла к своему лицу. – Запомни раз и навсегда, маленькая русская сучка, есть только один боженька – это Аллах, остальные твои пророки, апостолы, святые - это акробаты и шуты! Запомни это – акробаты и шуты! – Это неслыханное святотатство, было произнесено вполне серьезно не из уст сатанистки, а из уст той, кто считал себя правоверной мусульманкой – Карины Мамедовой.
-И Магомед тоже? –почесав выбившиеся из-под косынки волосы, спросила младшая сестра, которую звали Алиной. Эта Алина была намного глупее своего старшего близнеца - заводилы и не отличалась изощренной восточной хитростью, её главное достоинство заключалось, что она умела ляпнуть самую невообразимую чушь в самый неподходящий момент (за что ей всегда крепко перепадало розгами от отца).
-Ты что дура! – закричала на неё возмутившаяся сестра. –Магомед святой! – Тем временем Ксюша, болтавшаяся на тоненьких косицах, словно марионетка на ниточках, истошно визжала от боли, цепляясь за руки старшей сестры.
-Слушай, Каринка, да заткни ты эту свинью, наконец! Орет, так что уши сводит!
-Как?!
-Слушай, а давай её подвесим кверху ногами за кольца – пусть слезает сама! Слезет – молодец, не слезет –упадет и разобьет свою дурную башку!
-Точно! Ах, нет, не пойдет. Отсюда мы сами не достанем до колец. Слушай, у меня есть идея получше, а давай распнем её, как её Акробата!
-Точно! Прикрутим её за руки к верхней перекладине и посмотрим, как она будет мучаться за своего Акробата!
- Алинка, тащи сюда скотч из учительской, пока физрука нет. Сейчас мы её так примотаем, что этой маленькой монашке мало не покажется.
-Где?
-Там, в третьем ящике!
-Нашла! Вот! Этого хватит?
-Вполне. Ну что, маленькая монашка, ещё не передумала верить в своего Христа?
-Вы…вы…плохие девочки…очень плохие девочки! - стала по-детски обвинять их Ксюша.
-Аль, ты слышала, как она назвала нас, - заржала одна из негодяек. –Плохие девочки…Ха-ха-ха!
-Сейчас мы покажем этой неверной «плохих девочек».
- Нет, нет…! Не надо!Боженька накажет вас!
-Смотри, никак она нам ещё будет грозиться своим Акробатом! – властно схватив Ксюшу за подбородок, произнесла старшая.
-Кончай болтать, Каринка, а то сейчас притащится физрук и собьёт нам все удовольствие, тащи её сюда! – крикнула сестре Алина, уже взбираясь на лестницу.
-Ну, что маленькая Акробатка, хочешь подохнуть на Кресте, как твой Иисус Христос?! Тогда вперед, на Голгофу! – С этими словами они схватили кричащую от ужаса девочку за руки и потащили наверх.
-Давай, давай, заматывай!
-Заматывай, заматывай ей руки! Крепче, а ты вырвется!
-Блин, жалко, что тут гвоздей нет, а то мы прибили бы её прямо к перекладине, как её Акробата. Вот бы было сдорово!
-Ну хоть бы один маленький ржавый гвоздик! Тогда бы все было по –настоящему.
- Аллах акбар! – воскликнули они хором.– Сквозь истошный визг Ксюши было слышно только пошлое хихиканье садисток, да скрип наматываемого липкого скотча.
– Слушай, Аль, да заткни ей рот! А то от этой маленькой русской свиньи у меня сейчас расколется башка!– Скрипящий скотч обернулся вокруг кричащего лица девочки, облепив ей рот и нос. Ксюша стала задыхаться. Она отчаянно мычала и мотала головой, пытаясь высвободится от душащего её скотча, но юные садистки уже не замечали, что девочка задыхается, что бесчеловечная забава зашла слишком далеко, минута - и может быть уже поздно. Они весело ржали, довольные своей выходкой, но и этого сестрам Мамедовым показалось мало! Они снова стали играть в баскетбол, только теперь вместо корзины мишенью была висящая Ксюша. Пыльный баскетбольный мяч сильными ударами бил ей прямо в лицо, заставляя почувствовать ломящуюся боль от ударов мяча в лоб и железистый запах крови в разбитом носу. Это было последнее, что почувствовала задыхающаяся девочка. Она теряла сознание, и уже не слышала дребезжание спасительного звонка, решившего её судьбу.
Опоздавший учитель физкультуры вбежал вовремя, как раз к концу урока (заезжая между уроками в поликлинику на процедуру по прогреванию своей старческой простаты, он застрял в автомобильной пробке)… Что случилось дальше – мы уже знаем. Володя понял, что с Ксюшей что-то случилось, когда увидел разорванную цепочку и переломанный нательный крестик сестры, валявшийся в пыли коридора, там же валялась её кукла Маша, с которой она никогда не расставалась, и разорванный портфель с разбросанными тетрадями и учебниками.
-Сюда! Сюда! Помогите! – услышал он громкий крик физрука. Володька никогда не слышал, чтобы этот требовательный суровый старик мог так кричать. Но он кричал. Нет, он вопил тонким, звонким голосом, словно перепуганная насмерть женщина. Страшная догадка озарила Володьку – неужели, какой-то маньяк напал на его маленькую сестричку и совершил с ней что-то страшное …О, нет! Не помня себя от ужаса, подросток бросился в спортзал, откуда доносился крик о помощи.
Липкий полиэтиленовый скотч отчаянно прилипал к пальцам, но упорно не хотел отрываться.
-Нет же, нет! Этим не поможешь! Здесь нужны ножницы! Ножницы! –закричал на него учитель. Дальше Володьке ничего не надо было объяснять – он бросился в учительскую за ножницами, но учительская была закрыта. Учительскую успели запереть, потому что, в целях экономии личного временя, все учителя расходились по домам прямо с последних уроков. Расталкивая лениво шедших с уроков, усталых учеников, Володька бросился к консьержке за ключами, но тут же налетел на директора школы, чуть было не сбив его вместе с инвалидной коляской. (Он тоже был инвалид-опорник).
-Ты, что, малый, совсем обалдел?! А ну – ка, господин Мишин, пройдемте в мой кабинет, побеседуем, - директор схватил Володьку за ухо и повел в кабинет. –Давно уже хотел вызвать твоих родителей в школу, слишком много «подвигов на тебе», говорят, ты шибко дерешься с ребятами…
-О, нет, вы не понимаете! Охранника, позовите охранника! – что было мочи заорал вырвавшийся из цепких рук инвалида Володька, прямо директору в лицо. – Там, в спортзале,… повесили мою сестру! Помогите, пожалуйста, помогите! Нужны, ножницы или нож…
-Что ты сказал?!
-Мать вашу так, разве вы не поняли, МОЮ СЕСТРУ ПОВЕСИЛИ КАКИЕ-ТО ГАДЫ! –В любой другой ситуации директор, ненавидевший бранные слова в своей школе, даже несмотря на свой паралич, приковавшей его к креслу, за столь дерзкие слова ученика хорошенько бы выдрал его за ухо, но слова подростка ударили его словно гром. Директор понял, что в спортзале случилось действительно что-то серьёзное, но ещё не знал, как на это реагировать – как на глупую дурацкую шутку дерзкого подростка или всерьез, и потому растерялся в первый момент. – Ай, да ну вас! – крикнул Володька. Он понял, что на помощь беспомощного инвалида, будь он хоть директор, рассчитывать теперь было глупо, что во всей школе он едва ли найдет сейчас ножницы, или даже крохотное лезвие бритвы. Оставалась одно – бежать домой. К счастью школа, находилась всего в двух кварталах от дома. Всё теперь зависело от него! От него одного!
Он до сих пор не мог понять, что произошло. Все кружилось в бешенной карусели. Деревья, небо, кусты летели с сумасшедшей скоростью. «Только бы успеть! Только бы успеть спасти Ксюшу!»- молил он про себя. Он не мог больше бежать, потому что не было сил, но он бежал, бежал, бежал, преодолевая себя, свои силы, свои возможности. Но странно, сколько бы он не бежал, он всё так же упорно оставался на одном месте. О нет, этого не может быть! Как он мог не заметить этого – всё это время он бежал по беговой дорожке тренажёра. Он не сдвинулся с места не на пол – метра, а все это время ему казалось, что он бежит к дому. Теперь всё кончено – он опоздал! Ксюша мертва, её выносят на носилках в карете скорой помощи, накрытой белоснежной простынёй. Он не сберег свою сестру, как обещал матери! Отец был прав: он никчемный бездельник и слабак, который не смог защитить даже собственную сестру! Но может ещё не поздно, может, это ему показалось. Так и есть, показалось, - никакой скорой помощи у школы нет. Но почему он стоит почему не бежит, когда время идет на секунды! Может, ему удастся ещё спасти Ксюшу?! Он должен попытаться спасти, должен!
Володька снова собирается бежать, но не в силах двинуться, потому что его ступни в носках приклеились к полотну беговой дорожки, потому что какой-то идиот накануне случайно разлил там клей. «Почему всё так глупо выходит, когда надо спасать человека, кто-то словно нарочно выливает клей? Зачем?» Он стал отдирать одну ногу, но тут же намертво приклеивалась другая. Похоже на болото. Да это и есть болото! Он не разобрал заснеженную лесную дорогу, сбился и со всего маху угодил в мокрую трясину. Теперь он тонет, и его самого надо спасать. «Как глупо, как же глупо умирать», - думал Володька. Только теперь он ощутил, что такое страх вот так взять и в одну секунду умереть…исчезнуть…навсегда…
Что есть мочи Володька закричал, но он не улышал собственного крика. Как вдруг, внезапно, он понял, что вся эта чудовищная нелепица из нагромождения видений был сон. Кошмарный сон, из которого он теперь никак не мог выбраться. Сделав последнюю попытку проснуться от страшного сна Володя закричал:
-Мама!!!
-Что, сынок, что?! – Володька увидел, что перед ним склонилась его испуганная мать. Было светло. Он вспомнил, что Ксюша была жива, что с ней всё хорошо. Значит, ему и в правду снился весь этот кошмар.
-Ты чего мам? – стараясь быть как более непринужденным, спросил Володя.
-Ты кричал. Я чудь было не сошла с ума, думая, что с тобой что-нибудь случилось, вот и прибежала сюда.
-А я разве кричал? – непонимающе захлопал глазами Володька.
-Да уж, вопил будь здоров, как будто тебя резали. Всё звал мамочку, – насмешливо хихикая, подтвердил лежащий на соседнем диване Сашка. Володьке стало смертельно стыдно перед старшим братом за свой непроизвольный крик. Я видела, как он покраснел и засмущался.
-Тебе приснился дурной сон, малыш, - попыталась успокоить его я.
-Ничего мне не приснилось, - пытаясь не выдаться, буркнул он, стыдливо закрывшись одеялом, под которым холодным глянцем елозил запретный «Плейбой». – И потом, я же говорил тебе, не смей называть меня своим Малышом. Это пусть папа тебя называет, если хочет. Я же уже взрослый.
-Хорошо, мой маленький взрослый Малыш.
-Мама! Ну…
-Хорошо! Хорошо, мой маленький! Я больше не буду, но для меня ты так и останешься моим маленьким малышом Вовой,– поцеловав сыночка в темечко, я погладила его по голове. – Знаешь, а ведь когда-то ты и вправду был таким маленьким-маленьким, что мог умещаться у меня на ладошке.
Володя знал - его мать немного странная женщина, что у неё не всё в порядке с головой, потому что она когда-то в молодости пролечилась в сумасшедшем доме, и поэтому в припадке нежности или злобы (а по отношению к нему, её единственному родному сыну, среднего между двумя этими состояниями у неё практически не было) она иногда заговаривается или же разговаривает сама с собой, когда остается одна. По правде говоря, он немного опасался выходок собственной родной матери, потому что всякий раз не знал, что ему ожидать от неё поцелуев или порки.
-Это когда же такое было? – испуганно спросил Володька, бегая глазами то на недоуменного брата, то на ласково улыбающуюся мать, лицо которой казалось ему теперь таким же глупым, как у той городской дурочки, что всё время сидит возле «Ксюшиной» церкви.
-Когда ты ещё был у меня в животике. Хочешь я покажу тебе фотографию?
- Пожалуйста! Сейчас мне не до неё, мама!– От стыда перед братом Вовка покраснел, как помидор.
-Сейчас я достану её! – уже не слыша мольбы сына, я полезла на полку за семейным архивом.
-Не надо, мама, не дури! Здесь же Сашка!
Но в припадке нежности меня уже было не остановить. Подставив лестницу, я, словно заправский альпинист, упрямо взбиралась на антресоль, где хранилось все наше семейное «достояние» - обычное барахло, которым всякий человек имеет привычку обрастать в течении жизни.
Снизу, лежа на своем диване, пасынок с интересом заправского вуайериста* мог наблюдать голые ноги мачехи. Он с омерзением заметил, что под засаленным коротким халатом скрывается ужасающий хирургический шрам, который шел через всю синюю от вздувшихся вен, вывернутую искалеченной коленкой внутрь ногу и прятался в застиранных панталонах мачехи. Володька от стыда за мать готов был провалиться под землю! Но вот она уже спускается обратно, победоносно держа пухлый фолиант прямо на голове.
-Вот, смотри, это ты, – улыбаясь, я протянула сыну мой медицинский снимок УЗИ. Старый снимок УЗИ уже почернел и растрескался, но на нем ещё можно было различить едва различимую запятую, то, что когда-то было моим сыном Володькой.
Как же, он сразу не понял, о чем пойдёт речь. Всякий раз, когда у матери случался припадок чадолюбия к своему единственному родному дитя, она сразу же доставала этот засаленный тысячами пальцами снимок, на котором уже ничего нельзя было различить, и тыкала ему в лицо, говорила, каким он был малюсеньким у неё в животике, и всякий раз, когда у ней случался приступ ярости за какой-нибудь Володькин проступок, она тот час же хваталась за Ксюшину скакалку и с остервенением начинала бить сына куда попало, пока отец с силой не вырывал у неё из рук невинную детскую прыгалку, ставшую орудием пытки. После таких порок все обычно заканчивалось оглушительной истерикой матери, от которой Вовке было ещё тяжелее, чем от синяков, остающихся после порки, потому что отец винил ЕГО во всем, говоря, что если он сведет свою мать в могилу, то это преступление будет всецело на его совести. Зачастую подросток в припадке материной истерики просто не понимал собственной вины, и не знал, за что же его порят на этот раз, и что он такого сделал. Поэтому, по мере возможности, он старался избегать матери, как неадекватного человека, живя как бы своей, отдельной жизнью, куда не допускал ни мать, ни отца, потому что они всё вечно портили, превращая в скандал.
А теперь, среди ночи, да ещё в присутствии старшего брата, это глупое сюсюканье матери было почти невыносимо. И зачем только ему приспичило во сне звать её на помощь?
Не зная, что делать, покрасневший как помидор Володька отвернулся и попытался притвориться, что хочет спать. Чтобы отвязаться от матери, это иногда срабатывало.
-Что ты не хочешь смотреть? – опуская голову, грустно спросила я. (Мне стало обидно за такое пренебрежительное отношение сына к себе).
-Ма, я же сказал тебе: я видел это тысячу раз! Может, хватит уже дурить, тем более, что я хочу спать.
-Но я только хотела показать тебе, каким ты был маленьким, - чуть не плача произнесла я. Мне было обидно осознавать тот факт, что единственный мой родной человек, мой сын Володя, постоянно «отталкивает» меня.
-Лиля Викторовна, а можно я посмотрю, - услышала я из темноты грустный голос. Я оторвала глаза от сына и увидела пасынка. Как странно, о Сашке я совсем забыла, точно его и не было в детской. Должно быть, мое проявление любви к сыну сильно травмировало юношу, потому что его развесёлая мать, умчавшись с очередным любовником на юга, подбросила его нам словно надоевшего щенка.
-Конечно можно, - как-то неуверенно ответила я, неловко протягивая снимок.
-Смотри-ка, а похож, - усмехнулся Сашка. Даже сквозь плотное одеяло было слышно, как Володька скрипел от злости зубами, но сдерживался. – А это его…?
-Нет, это его нога, - грустно вздохнула я, торопливо пряча обратно уже ставший заветным снимок.
Я поняла, что не нужно мешать взрослым парням, и поэтому удалилась досматривать сон под боком храпящего мужа, но сделать мне этого не удалось, потому что тут же наступил рассвет, и мне с больной головой пришлось заступать на привычную утреннюю вахту на кухне. В ту пасхальную ночь мне так и не удалось сомкнуть глаз ни на секунду.
Чайник давно разрывался от свиста, когда я спала, уронив голову на кухонный стол.
-Мам, ты чего не слышишь? Чайник скоро взлетит на воздух!
Я проснулась от того, что кто-то толкнул меня в плечо.
-А, это ты, Володя. Ну, как дела в школе? –ничего не соображая спросонья, спросила я.
-Мам, ты разве забыла, что мы с Ксюшкой не ходим в школу, с того случая…Да, к тому же, я нахамил директору – этому старому долболобому козлу в каталке, пока бегал за помощью, теперь то нас точно выгонят.
-Ах, да, - я потрогала разрывающуюся от боли голову. –Как же я могла забыть, Ксюша, Мамедовы, уголовное дело…у-у-у-у…
-Прости меня, мам, я так и не сумел уберечь сестру, как обещал. Я –тряпка.
-Не надо ни в чем себя винить, сынок, ты не в чем не виноват! Это я во всем виновата – нужно было уделять вам больше внимания, а вместо этого я зашорилась с этими проклятыми переводами, будь они не ладны. Я плохая мать.
-Ма, зачем ты так, не надо, ведь это же твоя работа!
-Работа?! К черту эту работу, это работа чуть было не отняла у меня мою последнюю дочь! Ну, ничего, малыш, теперь то я ни оставлю вас, мои маленькие. Не оставлю, и плевать, если меня даже вышвырнут с работы!
-Как, а как же твои деньги? Ведь ты всегда говорила, что не хочешь зависеть от отца.
– Какие это деньги? Всё равно я там получаю копейки, которые ничего не значат ни для меня, ни для моей семьи. Да пропади оно всё пропадом вместе с этими грошами!
-Мы с Ксюшей, наверное, доставляем тебе одни неприятности. Теперь нам с Ксюхой снова придется искать новую школу…
-Не придется! - услышала я приближающийся бас Алекса. –Я переговорил с директором. Вас не выгонят.
-Ура! – обрадовался Володька. – Справедливость восторжествовала! Директор не козёл!
-Значит, есть бог на земле! –закрыв лицо руками, радостно заплакала я.
-Вот и отлично, Ксюшка пока побудет дома, а ты сынок сейчас же собирайся в школу.
-Но папа! – Я увидела, как до того радостные глаза Володьки сразу же сделались грустными. Ему страшно не хотелось возвращаться в школу.
-Никаких, папа, ты сейчас же пойдешь в школу, и точка! Мне не нужен сын-неуч!
-Но, папа, кто же останется дежурить с Ксюшей? – начал хитрить сын.
-Ничего, с Ксюшей пока посидит мама! Ты ещё тут, а ну марш собирать портфель, школьничек!
Парни ушли. А мы с Алексом остались одни на семейном совете. Было решено, что я останусь дома домохозяйкой, точнее «домосиделкой». Самые страшные прогнозы моей молодости сбывались – я становилась женой «хорошего мужика», который тянул всех на плечах, словно ломовая лошадь.
После случившегося в школе работу в агентстве, я, естественно, потеряла. Кто рискнёт держать у себя уголовницу. Впрочем, в финансовом плане я нисколько не проиграла, а только …выиграла. Пока дочка не оправилась от шока, полученного в школе, было решено на время перевести Ксюшку на домашнее обучение. За обучения «ученика» на дому школе полагалось перечислять какие-то гроши, но даже эта «пенсия» была все-таки лучше, чем ничего. Пока я день напролёт просиживала с Ксюшей за книжками, у меня родилась прекрасная идея – почему бы не набрать учеников в класс английского языка на дому. Посоветовавшись с мужем, который не очень-то веря в мои организаторские способности, только брезгливо махнул на меня рукой: «А, делай как знаешь», я твердо решила приняться за дело, чтобы хотя бы доказать себе, что я всё ещё чего-то стою, хотя сама до конца была не уверена, что из этого может получиться толк, хотя бы в финансовом плане. Но, как говориться, лучше действовать, чем сидеть, сложа руки, и ждать милостей от природы.
Расклеив объявления на всех столбах и заборах, я словно паук, усевшийся в центре ловчей сети, стала ждать клиентов. Вскоре, набралась приличная группа желающих почти задарма выучить американский английский. Так я нашла себя на новом поприще.
А нелицеприятная история с сёстрами Мамедовыми…Её больше никто не вспоминал…
Глава сто девяносто первая
Этого не может быть! или Призрак моей дочери
Как-то вечером Володька, чтобы немного порадовать выздоравливающую Ксюшу, принес ей из проката её любимые диснеевские мультики. Алекс усадил закутанную в плед девочку себе на колени и включил видео. Увы, от пяти человек после ужина всегда оставалась гора грязной посуды, которую каждый раз приходилось перемывать мне, потому что Алекс, стараясь играть роль заботливого папочки, и без того помогал мне с готовкой и магазинами, и, надобно сказать, усердствовал на славу.
Как обычно перед мультиками прозвучала знакомая заставка Диснея… Мне, вдруг, вспомнилось, что Дисней находится в Орландо, а Орландо во Флориде.
Флорида! Где ты, тот далекий тропический рай моей молодости, где я когда-то была счастлива?! Мне сразу вспомнилась наша с Грэгом маленькая хижина на болотах, утопающая в кустах бело-розовых метельчатых роз, и молодой Грэг в своей вечно драной майке и забавных штанишках-бермудах, похожих на семейные трусы…Когда мы только поженились, Грэг обещал свозить меня в Дисней Лэнд, но так и не свозил…И все это было во Флориде…во Флориде, небольшом аппендиксе Америки, где всё рядом.
И где же находится этот Орландо, где мне так и не суждено было побывать? Автоматически я повернулась к телевизору, чтобы посмотреть репортаж об открытии Диснея, и, вдруг, тарелки как один с грохотом вывалились у меня из рук и вдребезги разбились об пол –я увидела свою дочь Руби!
Я сразу узнала её. Она была в каком-то нелепом пышном платье принцессы, похожим на праздничный торт, огромная не то диадема, не то маска и отвратительные блестящие волосы из новогодней фольги почти закрывали её лицо, но я бы могла узнать свою Руби из тысячи, да чего там, из миллионов девочек…Да, это была моя дочь! Она сидела на руках их президента и держала в руках какую-то красную ленту. Похоже, она только что перерезала её ножницами…
-М-м-м-м! – От неожиданности я потеряла дар речи, а только указывала пальцем на экран. Алекс подумал, что мне сделалось плохо, и силился поднять меня, но я сопротивлялась ему и только показывала пальцем на экран, где уже шёл мультик, всё повторяла:
-Этого не может быть! Это она! Она!
-Ты уверена в этом?
-Да! Да! Да! Тысячу, миллион раз уверена, это моя дочь Руби!
-Но, может быть, ты её спутала с кем-нибудь? Мало ли какая девочка могла оказаться на руках президента. Помнишь, это как в советские времена у Брежнева или у товарища Сталина – для форса сажали хорошенькую девочку на руки, дескать, смотрите, какой я добрый «дядечька», как я люблю детишек, ну, и всё в таком роде. И потом, тут почти не видно лица девочки. С чего ты решила, что эта твоя дочь Руби?
-Не болтай ерунду, Алекс! Это моя дочь! Это моя Руби! Я сразу признала её, как только увидела!
Алекс только растерянно пожал плечами.
-Что мне делать, что? Алекс! – набросилась я на мужа, как будто он знал ответ.
-Я не знаю, - пожал плечами Алекс. - В любом случае ты должна выяснить всё сама.
-Как? Поехать в Америку? Во Флориду? Но ведь я там государственная преступница! Меня тут же арестуют, как только я ступлю на Американскую землю! Ты соображаешь, Алекс?!
-Я не понимаю, чего ты от меня-то хочешь?!
-Какой же ты бездушный медведь! Я наконец-то нашла дочь, а тебе, похоже, все равно! Я столько ждала этого, надеялась, и вот…Ты даже представить не можешь, что творится у меня тут! –Схватившись за сердце, я стала горько плакать. Мне словно хотелось выплакать боль потери, но слезы только ещё больше душили меня.
-Ну, полно, полно, реветь, Малыш, тут слезами горю не поможешь. Нужно действовать. Перво – наперво, нужно выяснить, когда был отснят этот сюжет, героев этого сюжета. Возможно, мы идем по ложному следу…
-Да, говорю, тебе, это моя дочь! Она у него, у этого мерзавца, что именуется губернатором Флориды Коди Барио!
- С чего ты решила, что она у него?
-Тут же в репортаже ясно сказано: «На открытии Мира Диснея присутствовали президент Соединенных Штатов Америки Кью…И ГУБЕРНАТОР ФЛОРИДЫ КОДИ БАРИО»! – почти заорала я в ухо непонятливому Алексу, желая прокричать его неповоротливые медвежьи мозги.
-Погоди, не кипятись, я что-то не видел никакого губернатора в сюжете.
-Это неважно, но тут сказано: «…И ГУБЕРНАТОР ФЛО…».
-Тихо ты! Значит, главное мы выяснили – твоя предполагаемая дочь (я говорю «предполагаемая», потому что мне ничего ещё не ясно) у твоего губернатора Флориды. – При слове «предполагаемая» меня буквально затрясло, но сжав зубы, я стерпела. – Остается выяснить только одно – верно ли наше предположение, - тоном сыщика Пуаро, задействовавшим свои «маленькие серые клеточки», продолжал Алекс. – Для этого нужно зайти в Интернет, и САМИМ выяснить всю информацию о семье ТВОЕГО губернатора Флориды Коди Барио. – Едва он произнес фразу о «моем» губернаторе, как меня тут же затрясло от злости. Мне сразу вспомнился страшный мертвый глаз, смотрящий сквозь меня в пустоту, его холеная рука с маникюром, унизанная бриллиантовыми с изумрудами перстнями, что безжалостно зажимала мне рот. «Мразь! Подлый ублюдок! Никогда этот подонок не был моим и не будет!» – Так что, Малыш? Выясним? –улыбаясь мне в лицо дурацкой улыбкой, произнес Алекс, плюхая свой толстенный женоподобный зад на вертящийся компьютерный стулик, который жалобно заскрипел под его немаленьким весом.
-Господи, Алекс, если бы я только могла! – схватившись за голову, произнесла я. –Если бы я только могла, что-то выяснить я давно бы уже сделала это!
-Ты о чем?
- Я УЖЕ ПЫТАЛАСЬ ПРОДЕЛАТЬ ЭТО МИЛЛИОН РАЗ…Бесполезно, все домены о губернаторе Флориды Коди Барио на территории России заблокированы. Так что, как ты говоришь, МОЙ ГУБЕРНАТОР ФЛОРИДЫ НЕ ТАК УЖ ГЛУП, чтобы давать личную информацию о себе в МОЕЙ России. Здесь ты даже не найдешь его фото. Только общая информация: когда родился, годы правления, его грёбанные политические программы и прочая муть…
- Ты пыталась пробиться через серверы Евросоюза?
-Это невозможно, иностранные серверы здесь не обслуживаются. Таковы правила Единой Российской Информационной Сети – пропускать всю муть через себя, как через болотное сито. Если правообладатель домена не пожелает раскрытии информации на территории какой-то страны, то он накладывает секретный код…и..вуа-ля Я уже выяснила это у опытных компьютерщиков. Не пожалела ста рублей за консультацию.
-Значит, нам остается только одно – разыскать этот самый сюжет в поисковике и выяснить все подробнее. – Толстые сарделеобразные пальцы Алекса уже старательно набирали фразу: «Волшебный Мир Диснея. Репортаж об открытии». Но сколько мы не смотрели, везде копировался один и тот же репортаж – ровно две минуты, двадцать пять секунд, и ни одной полсекундой больше, один нужный кадр– ровно один кадр в одну секунду, где я могла видеть лицо моей доченьки. Бедное-бедное моё материнское сердце, оно разрывалось от горя и смутной надежды.
-Ты смотришь этот проклятый репортаж уже двадцатый раз только за это утро. Это же просто уже невозможно! – Сонный Алекс, громко выпустив газы, повернулся ко мне своей необъятной спинищей. В любом другом случае он получил бы пинок локтем за испорченный воздух, но в этот раз я даже не обратила на это никакого внимания. Я продолжала просматривать снова и снова. –Нет, это же невозможно, так же можно реально спятить с ума! – Алекс с силой захлопнул ноутбук.
-Как она выросла! – словно зомби глядя в пустоту, не переставая, бормотала я. – Как выросла!
-Кто?
-Моя доченька. Мой маленький Рублик! Как же она выросла с тех пор, как…- я снова горько -горько зарыдала.
-Прекрати, так ты только изводишь себя. Когда ты в последний раз ела?
-Я не помню.
-А ты сегодня хоть спала?
-Не знаю, кажется, спала немного. Алекс, не надо, прекрати, отдай ноутбук!
-Не отдам. Так нельзя, Лиля! Понимаешь, так нельзя, ты практически изводишь себя! Если ты заболеешь, это не принёсет пользы ни тебе, ни нам, ни, уж тем более, твоему «Рублику».
-А что же мне делать, Алекс?
-Позвони на телевиденье. Они должны знать, кто участвовал в этом сюжете. Должны!
- Это бесполезно, Алекс. Я уже звонила и везде получила один откат.
-Тогда ты должна сама поехать на телевиденье и выяснить все до конца, иначе это не прекратится никогда!
-Но это же центральный канал! Он находится в Останкино, в Москве…
-Ты поедешь в Москву…
-В Москву?! Но у нас нет денег, Алекс?! Какая к чёрту Москва?! Даже если у меня хватит на самый дешёвый билет до Москвы в один конец, то своими грошами я не смогу поселиться там не то что в самой дешёвой гостинице, а даже заночевать на вокзале, свернувшись калачиком. Ты хоть представляешь какие цены в Москве!
-Представляю! – загадочно улыбнулся Алекс. - Ничего, на вокзале тебе ночевать не придется. Когда надо, у твоего запасливого медведя Алекса всегда найдутся деньги в берлоге. – Он свесился с кровати, словно старый седеющий орангутанг на ветке, и, порывшись в лежащем под кроватью чемодане, достал увесистую пачку сторублёвок.
-На держи! Это тебе на «командировочные».
-Откуда это у тебя, Алекс?! – радостно спросила я, держа пачки дрожащими от волнения пальцами.
- От верблюда, - нехотя буркнул он.
-Так всё-таки, откуда деньги?
-Из леса вестимо, мужик твой, слышишь, рубит, а ты отвози… в свою Москву, - грустно вздохнув, он махнул рукой вдаль, словно показывая, где находится эта транжирная Москва.
-Без шуток.
-Без шуток. Тебе надо выяснить насчет дочки– тогда вперед, действуй, и не задавай своему Медвежонку глупых вопросов!
-О, мой Медвежонок, ты просто прелесть! – Я бросилась на волосатую грудь Алексу и стала яростно целовать в его заросшее бородой лицо, в каждый подбородочек, в каждую щетинку, в каждый глазик и ушко. От радости мне хотелось отдаться ему, и если бы он попросил, я бы сделала это незамедлительно. Но увы, даже я понимала, что мне больше никогда не суждено вкусить маленьких супружеских радостей с собственным законным супругом, потому что после климакса мой «мужёнёк» вконец ожирел, отрастил брюхо и сделался ленивым и неповоротливым, как Медведь, готовившийся к зимней спячке. Какой уж тут секс.
-Но-но-но, -только отмахивался от меня Алекс, как от назойливой мухи, - полегче, а то ты помнёшь мне брюхо!
Да не оскудеет рука дающего! Я видела, как счастлив был «дающий» Алекс, ведь давать намного приятнее, чем просить. Я же была на седьмом небе от счастья, потому что была уверена, что, наконец-то, после стольких лет мучительной неизвестности и отчаяния, выясню всё о моей потерянной доченьки, о моей милой крошке Руби, моём Рублике, но Алекс как всегда прервал мою эйфорию в самый неподходящий момент: -Только одно условие, ты поедешь не одна. С тобой поедет Володька.
-Володька?! Зачем мне Володька?
-Так надо. Пусть парень хоть раз в жизни посмотрит столицу нашей Родины. Нечего ему коптиться летом в городе. Кроме того, он будет гарантом, что его мамочка больше не наделает глупостей в Москве.
-Глупостей? Каких глупостей?
-Но мало ли… И потом, я не хочу, чтобы ты снова попадала в кутузку после всего, что случилось с Мамедовыми. Присутствие нашего сына заставит быть тебя ответственнее.
-Так ты посылаешь мальчишку-подростка следить за мной?! – взвилась я.
-Можно сказать, разведку ведешь в правильном направлении.
-Алекс зачем это?! Я взрослая женщина, я вполне могу отвечать за себя!
-Вот, что, милая женушка, никаких разговоров! Как я сказал, так и будет! Володька поедет с тобой. Так мне будет спокойнее за тебя. В противном случае – гони деньги обратно.
-А как же Ксюшка?! Её нельзя оставлять одну!
-Летом у меня всё равно отпуск, так что с дочуркой посижу я.
-Ты?!
-Да, я. А что тебя не устраивает?!
-Я не хочу, чтобы ты оставался один с девочкой?!
-Это почему же? Ты что, не доверяешь мне?!
-А как же Юлька?! Когда ты снова потащишься к ней, оставишь девочку одну дома или возьмешь её с собой, к мачехе? Да эта твоя кудлатая стерва сожрёт её живьем! Извини, но я не могу доверить тебе дочь!
-Не бойся, там всё кончено.
-«Кончено, кончено», - ты уже говорил мне это миллион раз, а потом у вас с Юлькой начиналось всё сначала! За всё время, что мы с тобой просуществовали вместе, мне уже надоело выслушивать эту заезженную как старая кляча ложь от тебя!
-Теперь все по-настоящему. Моя бывшая нашла себе нового хахаля на курорте:она богатая дама, и я ей теперь вроде как не нужен.
-Ничего, я думаю это не надолго. Любовь закончится. Скоро как и другие он её бросит, и твоя Юлюшка снова вернется к тебе тянуть наши последние гроши. Знаем. Сценарий знакомый.
-Не вернется! – как –то резко оборвал меня Алекс. Я видела, что этот разговор начинает действовать ему на нервы. Было видно, как он переживает за своего старшего сына.
-Это почему же? – усмехнулась я. – Неужели, там всё так серьёзно.
-Серьезно! В сведущем месяце моя бывшая выходит за него замуж. Он миллионер. «Трубач».
-Неужели, игра на трубе может сделать человека миллионером? Надо же, а я, даже предположить такого не могла. Наверное, играет в Филармонии первую трубу в оркестре, раз заработал свой первый миллион. Хм, а я раньше думала, что есть только первая скрипка или виолончель, оказывается, есть и первая труба.
-Дура ты, Лиля! Он не тот «Трубач», что играет на трубе. Он сидит на трубе!
-Сидит на трубе? Как это? – захлопала я глазами.
-Да он заместитель председателя Роснефтегаза по Северо-Западному округу. Вся нефть, которая уходит в Западную Европу по нефтепроводу «Дружба», проходит через его мошну. Таких как он, олигархов, ещё называют «трубачами», потому что они, ни черта не делая, сидят на трубе и получают свои процент от продаж. А это миллионы, уж поверь мне! Вот кому на Руси жить хорошо! Только такие ублюдки и процветают в России, остальные – существуют.
-Ой, мама мия! - схватилась я за голову.- Да он и впрямь миллионер, если «сидит на трубе»!
-Вот тебе и мама мия. Я всегда знал – моя Юлька не промах, - с грустной иронией произнес Алекс. – Теперь со своими жалкими алиментами я ей не нужен.
-Слава богу, теперь она наконец-то оставит нас в покое. Надеюсь, её залётный «Трубач» теперь по гроб жизни обеспечит её и твоего сына. – Я заметила, что при упоминании о Сашке Алекс как-то сразу обиженно надулся и развернулся ко мне спиной - это потому, что я задела его за уязвленное мужское самолюбие. Алекс любил говаривать, что в состоянии обеспечивать всех своих детей сам. А теперь… Впрочем, какая разница, мне уже порядком осточертело подстраиваться под его мнение. Главное, что после этой свадьбы с «Трубачом»его бывшая навсегда оставит нас в покое.
-Не беспокойся, моя маленькая жадная женушка, в отличие от тебя моя Юля не станет считать копейки, когда в кармане её лежит миллион, - вдруг, проворчал в подушку Алекс. - Как только она вернулась из отпуска, она вернула мне все деньги, что я перечислил им, все до последней копейки.
-Так значит, это?…
-Да, да, милая, это те самые деньги, что ты держишь сейчас в руках. Да, это те самые, заметь, заработанные МОИМ потом и кровью Сашкины алименты, из-за которых ты все эти годы упрекала и пилила меня. А теперь мне все равно, можешь забирать их, и делать с ними, что хочешь – они твои, - Алекс рассержено отмахнулся от меня рукой.
Я была растеряна и ошарашена неожиданным поворотом событий. Признаться, я не ожидала от своей соперницы подобной выходки. Нет, не в том плане, что она подцепила олигарха - «Трубача» - со стервозным характером бывшей женушки Алекса мне не приходилось удивляться тому, что эта сучка, под названием Юля, когда-нибудь, рано или поздно, «выиграет в жизни свой главный джекпот» в виде миллионера, а в том плане, что она вернула нам с Алексом наши деньги. Такой благородный поступок не был в характере моей более молодой и красивой соперницы. Возможно, её олигарх вынудил её на этот поступок, чтобы вконец отвязаться от Алекса, как от ненужной помехи их купленному за деньги, славному семейному счастью. Как знать? Я не решалась спрашивать об этом мужа, чтобы «не бередить лишний раз душевные раны Алекса». Я только видела, как Алекс переживает за своего старшего сына, но я то тоже ни в чем не была виновата ни перед ним, ни перед его сыном. Так уж сложилась судьба. Однако, я решила немного успокоить Алекса после неприятно закончившегося разговора.
-Послушай, Алекс, -трогая за плечо, разбудила я его.
-Чего тебе?
-А пускай Сашка поживет у нас.
-Чего-о-о-о? – потянул Алекс. Я услышала в его голосе нотки сердитого недовольства
-Я говорю, пускай Сашка останется у нас, навсегда! – закричала я мужу в ухо, словно он был глухой. – Я же вижу, как тебе тяжело без сына. Вот я и решила, что будет лучше, если…
-Ты соображаешь, что говоришь, Лиля, у него же есть мать! Юлька не за что не отдаст мне сына! Эх, теперь я, наверное, ему и не нужен. Моя бывшая сказала мне, что его новый папа устроит все лучшим образом, и, что теперь я для сына нищее ничтожество, -говоря это, Алекс чуть было, не заплакал.
-Не болтай ерунду, Алекс! Сыну всегда нужен родной отец, а не чужой дядя. Я то уж это знаю, - горько вздохнула я, вспоминая о своей маленькой дочке Руби.
-Давай ложись спать, Канарейка, утро вечера мудренее! – проворчал, наконец, Алекс, пихая меня ногой в стенку. Но мне так и не удалось выспаться в ту ночь. Когда Алекс захрапел, я стала собирать рассыпавшиеся по полу пачки сторублевок. «Вот они, честные труды Алекса за все эти годы. Вот они, все мои унижения и лишения, бессонные ночи», - думала я, собирая деньги.
Я решила не откладывать поездку. На следующий же день билеты были куплены, и уже вечером мы с сыном отъезжали. Вместо такси, снегоуборочный агрегат Алекса уже ждал нас у порога.
Со слезами на глазах я прощалось с моей маленькой Ксюшей. Ей уже сняли бинты гипса на руке, но она ещё до конца не оправилась от психологического шока, и поэтому расставание с мамой давалось ей очень тяжело. Девочка плакала навзрыд, как будто мы с Володькой больше никогда не вернёмся.
-Ну-у-у-у, затеяли мокроту. Полно вам мочиться-то, -заворчал Алекс, буквально отрывая плачущую девочку от меня. – Прямо как на похоронах. Хватит, милые дамы, расходитесь. Долгие проводы – лишние слезы.
Он отвел плачущую Ксюшу домой, запер дверь, и мы тронулись. Расставание с моей маленькой Ксюшей больно ударило по моим нервам. Я всхлипывала в носовой платок, но из последних сил старалась сдерживать свои слёзы при сыне и муже.
Вот и вокзал. Стоянка поезда всего тридцать минут. Мы уже устроили Володьку на боковом сиденье плацкартного вагона, как обычно, близ туалета (как нарочно, только такой билет выпадал на долю «спешащих» людей, потому что все нормальные места в самых дешевых плацкартных вагонах, как это обычно бывает, ещё за месяц были предусмотрительно зарезервированы под завязку такими же безденежными «бедолагами», как и мы). И теперь мы с Алексом, взявшись за руки на пороге тамбура, словно два влюбленных голубка смотрели в глаза друг другу, не смея произнести ни слова.
-Да, милый, я совсем забыла тебе сказать…
-Что, Малыш?
-Пожалуйста, не пей…Не пей при Ксюшке! Слышишь?!
-Когда ты видела, чтобы я пил при детях?
-Я хорошо знаю тебя, ты напиваешься, когда у тебя неприятности. Твоя бывшая снова ушла от тебя… твой сын. Я не хочу, чтобы ты снова «заливал» свое горе спиртным. Когда ты пьян - ты совсем ненормальный Алекс, ты не соображаешь, что делаешь… Я..я… очень боюсь за Ксюшку. Вдруг ты напьешься…
-Не бойся, я обещаю тебе не брать в рот и капли спиртного, - Алекс клятвенно положил ладонь себе на грудь.
«Скорый поезд Санкт-Петербург –Москва отправляется, просьба провожающих покинуть салон», - послышался неприятный женский голос вокзального рупора.
-Ну, вот и всё, Алекс, отправляемся, - вздохнула я. – Будь, что будет.
-Надеюсь, не будем прощаться надолго. Когда тебе, что-нибудь удастся выяснить о твоей дочери, – сразу позвонишь мне!
-Конечно, Алекс! Как только – я сразу же позвоню тебе.
-Я вижу, что ты нервничаешь, Малыш. Не надо. В любом случае мы делаем всё возможное, чтобы найти твою дочку.
-Конечно, Алекс! Я не сомневаюсь, что это она, моя Руби.
-Все, дама, заканчивайте разговор! Отъезжаем. – Проводница уже подняла ступеньку, больно ударив меня по и без того больной ноге.
- Алекс, милый, - от волнения я даже не чувствовала боли в ушибленной ноге, -умоляю тебя только не пей, не пей при Ксюше!
-Чего?! – Алекс не расслышал меня, потому что поезд начал набирать ход.
-Я говорю, не пей при ребё-ё-ё-ё-нке!!! - что было мочи, закричала я.
-Хорошо-о-о-о-о! – услышала я удаляющийся голос бегущего за поездом Алекса. – До свидания, Малыш!
-До свидания, Медвеж-о-о-о-о-н-о-ок! - Ещё секунда, и бегущий грузный Алекс , машущий руками, скрылся из виду вместе с перроном. Смахнув набежавшую слезу, я отправилась в свой пропахший человеческим мясом вагон – телятник. От наплыва чувств я даже не заметила, как жирная свинья-проводница, махнув рукой, покрутила пальцем вокруг виска!
Взволнованный Володька уже таращил испуганные глаза.
-Мам, а я думал, что ты уже не придешь. Останешься с папой.
-Ну о чем ты говоришь, малыш. Мама всегда с тобой. – Я погладила сына по голове, и мы отправились в свое первое путешествие в Москву.
Странно подумать, судьба занесла меня даже в далекую Коста-Рику, на самый вулкан Ирасу, в то время когда я никогда не была в Москве, в столице собственной Родины, моей несчастной, проданной и продавшейся, как дешёвая шлюха, мачехи-родины, которую я в молодости так презирала и ненавидела только за то, что я была не нужна ей…Я была не нужна ей и сейчас…Молоху был не нужен никто – он просто хотел есть!
И вот, когда мне уже далеко за сорок, я еду туда, в самое жерло Молоха, чтобы разыскать свою дочь, находящуюся в далекой Флориде. Это звучало, как полный бред сумасшедшего, но это было правдой. Правдой... Каждый кадр заветного ролика снова и снова прокручивался в моем мозгу. Я помнила их наизусть. Улыбающийся президент Америки Кью, красная лента, и моя дочь Руби в дурацком платье принцессы – все смешалось в какой-то неразделимый узел, который я никак не могла разобрать.
Поезд мерно отстукивал колесами, какую-то бесконечную считалку: раз-два-три, три- раз-два, три - два -раз, ту-ту, ту-тух, ту-ту, ту-тух, ту-ту, ту-тух. Под звуки колес и мерного покачивания движущегося поезда я не замечала, как засыпала. После стольких бессонных ночей, я мне хотелось только одного - спать. Незаметно для себя, я заснула… прямо сидя. Как боевая лошадь.
Проснулась я утром. Удивительно, но я лежала на верхней полке. Как я туда попала – для меня оставалось загадкой, но белье уже было заботливо постелено, и я была накрыта одеялом. Конечно же, это все мой сын Володя, но как он перетащил меня на верхнюю полку?
-Мама, ну ты собираешься вставать, или нет?! Мы уже подъезжаем! Надо сдавать бельё! – услышала я взволнованный звонкий голос сына.
«Неужели, приехали? Этого не может быть!» Но за окном уже бежала Москва! «Господи, как скоро! Как скоро-то! Велика ты Русь, а отступать некуда – впереди Москва!»
Вот и Москва с её душным столпотворением народа. Не знаю, куда бежать. Что делать, но проворный Володька первым соображает поймать такси, и мы едем в Центр. Так поступают все провинциалы, ошарашенные громадностью гигантского многомиллионного города. Они так и говорят таксистам: «В Центр!», и их отвозят на Красную Площадь. Всё верно, наш таксист тоже привозит нас прямо на Красную Площадь.
Выхожу из душного автомобиля. Вдыхаю постгрозовой воздух, пропитанный душистыми испарениями мокрой брусчатки. Здесь особый воздух. Здесь все будто пропахло торжественной монументальностью великой страны. В лучах пробившегося солнца вижу древний Кремль. Он прекрасен в своём татарском безобразии уродливых шатров-минаретов!
«Утро красит нежным светом…»
-С вас двести рублей! - вторгается в мою идиллию противный голос таксиста.
-Что?! – слова таксиста ударили меня, словно плетка. (Любоваться Кремлём сразу расхотелось). В первую секунду мне показалось, что я ослышалась, потому что этого просто не могло быть, или таксист попросту так неудачно подшутил надо мной.
-Двести рублей, - повторил безжалостный таксист. – В этот момент я, должно быть, выглядела, как дурочка, потому что мои глаза внезапно выпучились как у бешеной коровы и округлились, точь-в точь, как нули на таксометре.
-Двести рублей! Да вы что, в своей Москве совсем обалдели?! В своём Питере за двести рублей я гну спину целый месяц, а вы хотите, чтобы я заплатила вам за один проезд?!
-Вот что, Москва-Питер, хватит пудрить мне мозги и платите, или же я везу вас прямиком в милицию! А там-то разберутся, есть ли у вас право на проживание…
-Мам, не надо, лучше заплатим, хрен с ним. – Володька проворно достал из сумки двести рублей и с презрением почти швырнул их таксисту.
Ошарашенная приключением с вероломным таксистом, я стояла на Красной Площади, открыв рот. «Вот тебе и «…дорогая моя столица, ДОРОГАЯ моя Москва»». Теперь мне больше не хотелось любоваться красотами Москвы. Москва вместе с её вычурными башнями Кремля и пестреющими мозаичным разноцветьем куполов собора Василия Блаженного, напоминавшего не то расписную мечеть, не то яркий детский конструктор LEGO, казалась мне противным и чужим городом, словно расписной Хохломской пряник, в котором нет порядка, а есть лишь один громоздившийся пестрый, ярмарочный хаос людей, машин и зданий. Мне хотелось одного – поскорее найти дешёвенький номер в самой второсортной гостинице и начать заниматься своим делом.
Оказалось, что найти в июне не то, что «дешевенький», а и вообще номер гораздо сложнее, чем раздобыть чудодейственную «живую воду» из сказки Божены Немцовой*. Все гостиницы, куда мы звонили, оказались занятыми. «Мест нет», - эта фраза почти жужжала у меня в ушах, как назойливый Коста-Риканский москит. А ночь тем временем подходила. Стрелка часов на Курантах неумолимо приближалась к десяти. Как известно, ночи в Москве не белые, и мы с сыном могли легко стать объектом нападения местной шантрапы, которые специализируются на приезжих, волочащих за собой тяжелые клетчатые баулы на колесиках. Ночевать же на вокзале было делом не безопасным.
Растерянные, под впечатлением столицы, мы бесцельно бродили по центру Москвы, которая, как известно, никогда не спит, и делали вид, что рассматриваем витрины дорогих магазинов. Не зная куда податься, я была на грани отчаяния.
Тут моему сыну пришла замечательная идея: а что, если переночевать в холле какой –нибудь гостиницы, делая вид, что мы ждем освободившегося номера. Так, по крайней мере, было куда безопаснее, чем ночевать на людном вокзале, да к тому же так у нас был реальный шанс, что мы сможем получить освободившийся номер.
Мы так и сделали. Наглядев небольшую, весьма скромную гостиничку (не помню уже её названия) в районе Останкинской телебашни, мы приняли решение остаться там. На моё удивление, когда я спросила номер – там оказались несколько свободных номеров по сходной цене. Не раздумывая более ни секунды, мы взяли один из хостелов*.
Несмотря, на близость к центру, это был самый дешёвый гостиничный хостел, который только можно найти в Москве. Это была одна из тех, так называемых, «частных» гостиниц, что, с легкой руки предприимчивого московского «купечества»*, была переделана из обыкновенной хрущёвочной пятиэтажки, расселенной много лет тому назад, в гостиницу эконом класса – вот почему номера здесь стоили в несколько раз дешевле, чем в «специализированных» гостиницах. Зачастую, такие самодельные гостинички с знакомыми аббревиатурами частника «ООО – Три дырки» не дотягивали и до половины звезды. Сервис в них был весьма неприхотлив, но моему мальчику, привыкшему к спартанским условиям дома, было уже не привыкать к отсутствию горячей воды в единственном ржавом кране, сломанной ручке унитаза, или же сну сну на жесткой, с торчащими пружинами скрипучей кровати. Да и я мало обращала внимание на все эти неудобства. Главное, что в дорогой Москве у нас была хоть не лучшая, но крыша над головой – остальное не имело для меня никакого значения.
Единственное, что смущало нас теперь – это одна кровать в номере. Даже при всей соей бедности я не могла допустить себе спать с взрослым сыном в одной полутороспальной* постели, куда «в позе солдатика» едва вмещался даже один человек. Нужно было что-то решать. Поскольку час был поздний, и дозвониться администратора гостиницы было не возможно, потому что с час тому назад он, преспокойно умыв руки, ушел домой, я приняла решение сама пойти в ближайший хозяйственный магазин и купить походную раскладушку. Всё равно это было дешевле, чем искать другой номер посреди ночи. Да и не об удобствах я думала сейчас. Всё, что меня сейчас занимало, – это моя дочь Руби.
Первая атака на Останкинскую телебашню закончилась неудачно. Везде, куда бы я ни сунулась, была охрана. Без специального пропуска, даже носу сунуть было нельзя.
Я вернулась в свою затхлую гостиницу в полном разбитии. Всё убожество обшарпанного номера теперь особенно выделялось. Это начинало меня раздражать. Но больше всего, что меня раздражало, - это бесполезный, бестолку истраченный, потерянный день, закончившийся ничем.
Вернувшись в полном разбитии и усталости, я, ни говоря ни слова сыну, плюхнулась на жесткую раскладушку и стала усиленно думать.
-Мам, я целый день проторчал в этой грёбанной гостинице! В чем дело?! Ты можешь мне объяснить?! – вдруг, услышала я над своим ухом голос недовольного сына.
Из-за накопившейся за день усталости неудавшегося дня звонкий металлический голос сына, срывающийся в басок Алекса, его немного развязный подростковый тон и манера речи, вызвали во мне вспышку необъяснимого раздражения, и, вскочив с раскладушки, я набросилась на Володьку:
-Слышишь, никогда не смей говорить это слово, а то получишь по губам!
-Какое слово?!
-Грёбанный! Никогда не смей употреблять это прилагательное! Это почти что ругательство!
-Мам, ты можешь, наконец, мне объяснить, какая муха тебя укусила?! Я целый день торчу в этом дурацком номере с видом на помойку, а ты где-то ходишь. Возвращаешься злая, то молчишь, то срываешься, как Пачуха свиная раздражительная*. Мам, объясни, в чем дело?! Зачем мы все-таки приехали в Москву?!
-Ни в чем! Давай спать!
Больше сын не решался задавать мне вопросов. Однако, сон упорно не шел ко мне. Всю ночь, разглядывая большие фотографии с открытии Диснея, я думала о Руби. Она словно маленькое приведение вставало передо мной. Странно, раньше я почти забыла её хорошенькое личико, а теперь вспомнила всё, всё, вплоть до мельчайших подробностей, словно Руби стояла прямо передо мной живая и такая же маленькая, какой я запомнила её в последний раз.
Измученная бессонницей, я уснула только утром, напрочь забыв про свою миссию. Видя, как мать устала, Володя не решился будить её.
С больной головой я проснулась только к двенадцати, и поняла, что и этот день прошел даром. А это была пятница. «Господи, как же я ненавижу пятницы, потому что вслед за ними идут субботы и воскресенья. А в субботу и воскресенье все русские не работают, потому что русские лентяи, и никогда не работают в выходные. Даже если теряют прибыль, то они всё равно не работают, потому что в России так принято, так положено. Как же я ненавижу эти грёбанные русские обычаи, от которых в Росии никуда не деться! Опять это слово, а ведь я обещала набить сыну губы за него. Господи, я, кажется, опять начинаю сходить с ума!»
-Мам, может сходим погулять. Чего целый день торчать на этой помойке? – тронув мня за плечо, Володька заставил меня вздрогнуть и оторваться от фотографий.
-Мам, чего ты там всё время смотришь? – Меня страшно бесило, когда за компьютером мне заглядывали за плечо, кто бы то ни был.
-Ничего! Не лезь, это не твое дело! – нервно сорвала я на сына, проворно пряча фотографии. Володька, по -видимому, обиделся, потому что сразу как-то замолчал. – Не обижайся, Володя, просто я сегодня не в настроении.
-Ты всегда не в настроении, мама! Ты не замечала за собой такого опломба?! Можешь, объяснишь, зачем мы, вообще, приехали в Москву?! Неужели, только затем, чтобы торчать в этой дурацкой гостиной?!
-Я не могу тебе объяснить сейчас, сынок. Ты потом поймешь меня, …если сможешь. – Чтобы немного извиниться перед сыном за свои расшалившиеся нервы, я погладила своего мальчугана по голове. – А сейчас ты можешь идти погулять один. Ты же у меня уже большой мальчик, я думаю, что ты не заблудишься в Москве?
-Можно?!
-Конечно, можно, сынок, - улыбнулась я. - Если ты хочешь что-нибудь купить - деньги возьми там, в чемодане. Только к девяти возвращайся сюда! Слышишь?!
-Ур-а-а-а! – Володька подпрыгнул от радости, но тут ему вспомнилось обещание отцу, не оставлять мать одну ни при каких обстоятельствах. Как он ненавидел это обещание теперь, но он дал слово отцу – мужское слово. – Обхватив голову руками, Володька плюхнулся обратно на кровать.
-Ты чего, сынок? Я же сказала, ты можешь идти, - не переставая разглядывать фотографии под лупой, произнесла я.
-Никуда я не пойду, -буркнул Володька, точь-в-точь, как Алекс. Я будто слышала его голос.
-В чем дело? – ты отпросился погулять, я дала тебе полный карт-бланш, а вместо того, чтобы идти гулять, ты торчишь тут со старухой в этой, как ты говоришь, грёбанной гостинице, в этом грёбанным номером с видом на помойку.
-Мама, вот видишь, ты сама произнесла это слово –«грёбанный»! – обрадовался Володька.
-Я серьезно, почему ты ещё торчишь здесь?! Ты молод! Погода прекрасная! Кого ты ждешь?! Меня?! Так мне уже поздно принимать все эти увеселения жизни…Я устала…
-Серьёзно, отец поручил мне присматривать за тобой…
-Присматривать за мной?! Сыну присматривать за матерью! А-ха-ха-ха-ха! – Схватившись за живот, я дико расхохоталась, чем очень перепугала сына. – Где это видано? Сын присматривает за матерью. А-ха-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха-ха! Впрочем, нет, в этом есть резон, - мое лицо мгновенно сделалось серьезным, - твой папочка, должно быть, считает меня сумасшедшей. Так позвони ему и передай, что вешаться я не буду…прыгать с моста в Москву-реку тоже…, - не отрывая глаз от ноутбука, я пыталась увеличить фотографию лица Руби через Adobe Flash Player, но, у меня это не получалось, поскольку кадры были лицензионными.
Стараясь изо всех сил, я даже не замечала, как ничего не понимавший Володька смотрел на меня широко открытыми глазами. Теперь он не сомневался, что его мать немного помешанная, и что её опасно оставлять одну, здесь, в гостинице. Мало ли чего натворит…Тогда зачем отец отпустил его одного с нею в Москву?
-Мам, идем вместе! – пытаясь развеять гнетущую обстановку тишины, с наигранной непринужденностью в голосе попросился Володька.
-Я же сказала, не могу! – раздраженно фыркнула я, пытаясь зацепиться мышкой за выделенную область снимка.
-М-м-м, - расстроился Володька. – А как раз было хотел посмотреть Останкинскую телебашню.
-Останкинскую телебашню?! – меня словно кольнуло иголкой. – Ты сказал Останкинскую телебашню?!
-Да, а что тебя удивляет? Она здесь, неподалёку. Единственное преимущество нашей дурацкой гостиницы в том, что она находится недалеко от Останкинской телебашни. Мне всю жизнь хотелось взобраться на самый верх стрелы. Говорят, там есть прекрасный ресторан «Олимпик». С него можно одним взглядом обозреть всю Москву.
-Ресторан «Олимпик»…, - почти в забытье повторила я. – Это как раз то что нужно! Идем!
-Вот и здорово! – обрадовался Володька.
Не мешкая ни секунды, мы спустились вниз, и вот уже, измеряя расстояние семимильными шагами, я бодро двигались прямо к Останкинской телебашне, так что даже мой прыткий подросток-сын едва поспевал за своей старой хромоногой матерью.
«На этот раз у меня все получится… Должно получиться», - сжав кулаки, лихорадочно думала я. В моем мозгу созревал решительный план, который с каждым моим шагом становился всё решительнее…
Ресторан «Олимпик».Он располагается под крышей самого высокого здания Москвы – знаменитой Останкинской телебашни. Её не зря называют крышей Москвы (в хорошем смысле этого слова). Отсюда вся столица России видна как на ладони.
Экскурсия на Останкинскую телебашню включает себя посещение смотровой башни, где опытный гид расскажет всё о районах Москвы, видимых отсюда аж до сорока километров, а затем кульминация экскурсии - обед в ресторане «Олимпик», где поглощая пищу телесную, можно не вставая с места, поглощать пищу духовную, осматривая красоты Москвы , потому что все помещение в ресторане вращается вокруг своей оси. И, хотя билеты сюда недешевые, сюда пускают всех желающих без пропусков.
Как же я раньше не вспомнила об этой экскурсии! Нет, меня вовсе не интересовали ни красоты Москвы, ни обед в фешенебельном ресторане. Признаться, от высоты меня вовсе мутит. Меня интересовало другое – возможность пробраться на телевидение без пропуска! Я пока не знала, как это сделать, но почему-то была уверена в своем успехе, как бывает уверен опытный эквилибрист, что, собираясь идти через пропасть без страховки, рассчитывает на новый мировой рекорд, как бывает уверен сапёр, что, как известно, ошибается только раз.
Сапёр не упусти свой шанс,
Коль жизнею рискуешь только раз…
В любом случае – у меня не было иного шанса. И я это понимала.
Если вам «посчастливилось» выжить в лапах сексуального маньяка, пережить землетрясение, цунами, шторм, извержение вулкана, нападение бандитов, пройти через тюрьму, психлечебницу для преступников, то все остальное покажется вам сущими пустяками, уж поверьте мне. В своем успехе я была уверена как утопленник, которому судьбою суждено было быть повешенным…
Скоростной лифт взмывает вверх. Толчка почти не ощущается, только в процессе поднятия чувствуешь легкое давление в голове. Открываешь рот, чтобы дышать. Снова толчок. Приехали. Неужели уже приехали? Так скоро?! Даже не верится.
Выходим на смотровую площадку. Мне не по себе. Кажется, что башня шатается под порывами ветра. Или это шатает меня? Не пойму –то ли башня, то ли я? Кто-то из нас. А может быть оба? Но ведь я ещё не пила. От ужаса закрываю глаза и обхватываю голову руками, чтобы не потерять равновесия.
-Мама, ты что боишься? - смеётся Володька. – Ну и трусишка же ты! Лучше иди сюда! Посмотри, какая панорама! Вот это да! Класс!
Дрожа как осиновый лист, подхожу к стеклу. Нет, шатает! А тут ещё наш назойливый экскурсовод поясняет: «…под порывами сильного ветра Останкинская башня способна отклоняться на целых семь метров». Стоит ли удивляться, что меня шатает. Нет, хватит «спускаюсь» обратно вниз, но тут я вспомнила о своем деле и остановилась.
«Нужно взять себя в руки», - сжав кулаки, думаю я. –«Если мне столько раз грозила верная смерть, и я выжила вопреки всему, то, наверняка, шатающейся башне не приспичит упасть вместе со мной именно в сию минуту. В конце концов, это было бы слишком глупо!» - усмехнувшись про себя, резонно заключила я.
Расхрабрившись, почти насильно заставляю себя подойти к стеклу. Как забавно, отсюда, с высоты триста тридцать семь метров, люди кажутся маленькими, как воши, а машинки совсем игрушечными, как в детском конструкторе Lego. Каким не значительным кажется отсюда наш мир с вечно куда-то спешащими двуногими козявками. Наверное, таким его видит Бог.
Постепенно страх уходит. Прижавшись носом к пыльному стеклу, смотрю и смотрю вниз. Крохотные точки машинок движутся и движутся куда-то в даль. Приближается ненастье. Начинает темнеть, и точки машин кажутся светлячками, ползущими куда-то вдаль.
-Мама, но ты скоро?! Все уже ушли…
-А? Что?!
-Я говорю – все ушли в ресторан! – закричал мне в ухо Володька, словно я была глухая. - Сейчас нас попрут отсюда!
-Ах, да, попрут, - только сейчас я заметила, что мы с сыном остались одни на смотровой вышке. Сейчас придет другая экскурсия, и нас действительно попрут отсюда. Тогда меня заметят, точно заметят, и тогда моя отчаянная задумка выгорит как тухлое яйцо.
Теперь все сжалось в одно – в Руби. Мне нужно проникнуть на телевидение любой ценой. Сегодня или никогда!
Я плохо представляла, где находится это «телевидение», как туда можно проникнуть, но я знала только одно – для этого нужно спустится по запасному служебному лифту. Как найти этот лифт было единственным, что я знала по фильмам о Джеймс Бонде – нужно пройти через кухню ресторана, и тогда…
Я знала, если меня застукают на пол-пути и со скандалом «попрут» с башни– другого шанса у меня попросту не будет. Я больше не смогу поехать в Москву, не смогу прийти сюда, не смогу ничего выяснить о Руби.
Смотровое колесо с неумолимым упорством продвигалось к входу в ресторанную кухню, откуда с лакейским проворством появлялись и исчезали официанты, несшие тяжелые подносы с яствами.
«Сейчас или никогда!».
-Володя, подожди меня здесь, мне нужно отойти…на минутку…
-Конечно мам, - думая, что я отлучилась в туалет, вечно голодный Володька не обратил на меня никакого внимания - он усиленно доедал шестую бурлетку с аппетитной соленой икрой…
Я незаметно выскочила из-за стола и бросилась к заветной двери с надписью «Служебный вход», ведшей на кухню ресторана. «Если меня кто-нибудь остановит», -думала я, - «то просто скажу, что заблудилась. Захотела в туалет и, вдруг, случайно перепутала двери». Это простое объяснение казалось мне наиболее правдоподобным.
Однако, меня никто не остановил. На мое счастье, когда я заходила в «запретные» двери, мне никто не встретился. На кухне творилось настоящее столпотворение людей в белом. За круговой зеркальной перегородкой ресторана «Олимпик» находился настоящий дворец поварского искусства. Здесь варили, жарили, парили, резали, рубили, крошили. Стук от бесчисленного множество кухонных ножей глушил уши. Не удивительно, что никто не заметил постороннюю маленькую, скромно одетую женщину, юрко скользнувшую за двери. Может, потому что я была без косметики, а без косметики я буквально сливаюсь с окружающим меня пейзажем, как хамелеон на ветке.
Только я понимала – так долго продолжаться не может – рано или поздно заметят, что в помещении присутствуют посторонний, и тогда… Нужно было соображать и соображать немедленно. Первым моим порывом было без суеты скинуть темный пиджак и обнажить белую блузку, находящуюся под ним. «В крайнем случае, все подумают, что на кухню пришла новенькая и начала переодеваться для работы. Здесь было столько народу, что повара вряд ли знали друг друга в лицо, и приход новенькой не удивил бы никого. Эти непринужденные уверенные действия были лучше, чем стоять испуганным истуканом и бегающими глазами искать, где же здесь другие двери, ведущие к служебному лифту, – мой испуг заметили бы скорее, чем спокойно переодевающуюся неброскую женщину. Поскольку вид у меня был усталый и неказистый, я надеялась сойти за уборщицу.
Москва, здание Останкинской телебашни
Глава сто девяносто вторая
Шахт-TV
Едва я начала расстегивать первые пуговицы моего пиджака, когда увидела то, что теперь мне было нужнее всего. Возле самых дверей, на крючках, словно солдатики выстроившихся в ряд, на доске, прибитой к кафельной стене, преспокойно висели поварские комбинезоны, по-видимому оставленные здесь до лучших времён. Дальше я не сомневалась: интуиция сама подсказывала, что мне делать, – сняв пиджак, я преспокойно стала переодеваться в первый попавшийся комбинезон. К моему несчастью, комбинезированный поварской халат, который я схватила, не разобравшись, оказался сшит для довольно рослого мужчины, и, более того, для толстяка, для меня же он был невозможно велик. В него мог протиснуться даже сам Алекс, если бы того захотел, я же выглядела в нем, как Маленький Мук, но отступать было поздно. Начни я снимать этот проклятый халат обратно и искать более подходящий размер – мои суетные «переодевания» тут же заметили, а нужно было делать вид, что халат твой, и всегда был твоим и висел на этом гвоздике, дожидаясь тебя. Что же делать?
Моя находчивость как всегда пришла мне на выручку. Проворно закатав брюки вокруг ступней , я вправила их в кроссовки, как носки, а рукава незаметно пристегнула изнутри двумя булавками, которые всегда «хранились» у меня за отворотами пиджака на случай сглаза. Теперь было практически ничего не заметно, разве что в огромном поварском колпаке я была похожа на маленького поваренка Карлика Носа из сказки Гауфа, случайно забредшего в святая святых поднебесной кухни ресторана.
Время на раздумья не было. Немного опустив голову в пол и стараясь не смотреть никому в глаза, уверенным шагом я бросилась искать двери, ведущие к служебному лифту. Больше всего я боялась наткнуться на бегущего официанта, которые шныряли здесь повсюду, словно блохи на бездомном псе.
О, господи, здесь был целый лабиринт! Куда бы я не бежала –везде был тупик, представляющий собой огороженный толстым ветровым стеклом будку, где над своей операцией трудился очередной повар. Это было похоже на лабиринт для осьминога. Но я должна отыскать лифт! Должна! По всем законам логики здесь должен был быть второй выход, а значит служебный лифт там же.
В конце концов я так обнаглела в своей уверенности, что сама стала спрашивать у поваров, как пройти к служебному лифту. Это выглядело нелепо, но почему-то никто ничего не заподозрил. Мне преспокойно отвечали, показывая руками направление!
Наконец, я догадалась о своей ошибке – выход был там же, где вход. Мне нужно было снова бежать туда, где висели халаты. Обежав круг, я попала в исходное место, откуда начала свои поиски. И верно, то что, я приняла за кабинки служебного туалета было запасным выходом. Бесшумно приоткрыв дверь, я незаметно мелькнула туда.
Запах сырости и резины сразу же ударил мне в нос. В отличие от жаркой освещенной кухни ресторана «Олимпик», где было тепло от жарко натопленных плит и хорошо пахло едой, здесь было холодно и сыро, как в кладбищенском склепе. Бесконечный серый коридор тянулся куда-то вдаль. И никого! Только тишина, серые стены и этот отвратительный запах палёной резины. Мне было явно не по себе, будто я попала в темную преисподнюю, но, насильно преодолев себя, я пошла вперед. Лифтов здесь не было, но мне попалась какая-то хлипкая пожарная лестница, ведшая вниз. Я решила не идти по ней – слишком уж опасно спускаться по крутой винтовой лестнице, а все таки попробовать разыскать лифтовую шахту за поворотом, но впереди себя я услышала голоса идущих мне навстречу людей. Выбора не было. Я вошла на площадку и стала спускаться вниз по пожарной лестнице, стараясь не создавать грохота ногами. По счастью, на мне были мои давно «зашлёпанные» кеды, в которых я могла двигаться тихо и бесшумно, как кошка.
Вцепившись в перила, я шаг за шагом осторожно спускалась вниз. Мою голову кружило, и я старалась не смотреть вниз, только на свои мелькавшие, словно белые чайки, кеды. Это немного помогало. Я спускалась и спускалась. Я уже начала жалеть, что избрала этот весьма тернистый путь, который ничем не заканчивался, но делать было нечего – нужно было идти вперёд, только вперёд. «ЕXCELSIOR», - как воскликнули бы латыняне, а потом, исходя из моего случая, добавили бы: «d;scendento ascend;».
Вероятнее всего, я попала в какое-то техническое помещение башни. Каменная преисподняя шахты словно поглощала меня, но я спускалась всё ниже и ниже, прислушиваясь лишь к своим гулким шагам. Вот первая металлическая дверь. Тюкаюсь туда – закрыто. Спускаюсь площадкой ниже - опять такая же дверь – опять тот же сценарий - глухо. Третья, четвертая, пятая, шестая – мне кажется, что этот ад с запертыми дверьми никогда не закончится. Неужели, нет выхода из этой проклятой шахты?! Неужели, мне опять придётся подниматься вверх, чтобы выбраться отсюда?! Если так, то все кончено – с моей больной ногой мне никогда не совершить это восхождение. Я погибла!
Оставалось одно – спускаться ДО КОНЦА, чтобы до конца убедиться в собственной гибели. И я шла, преодолевая ступеньку за ступенькой и отсчитывая закрытые двери.
От своего бесконечного снисхождения я начала изнемогать. Руки уже не слушались меня. Вцепившиеся в перила пальцы сводило судорогой, а потные ладони предательски скользили по неудобным бетонным перилам винтовой лестницы. Если я отцеплю ладони, то не удержусь на одной ноге и с грохотом полечу вниз, как тряпичная кукла. Я не сомневалась, что тогда разобьюсь и погибну. Но я не смела погибнуть сейчас, потому что у меня была семья, были дети: Володька и Ксюшка. Что будет с ними? Этот вопрос было единственное, что удерживало меня в равновесии на предательской лестнице, которая в любой момент могла сбросить меня с своего костистого железного туловища.
«Нет, стоп! Так не пойдет! Больше не могу! Надо немного передохнуть. Просто передохнуть и продолжать свой путь дальше», - приказала я себе. Но я не могла сделать даже этого, потому что железные ступеньки лестницы были настолько узки и круты, что я не могла даже сесть на них. Что же делать? Я придумала лучший вариант. Оперившись всей грудиной на перила, я ненадолго расслабила затекшие руки. «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали», - закрыв глаза, чтобы не видеть чернеющей внизу бездны, я повторяла про себя детскую считалочку, тряся затекшими от напряжения пальцами. Это помогло. Кровь вернула силы в пальцы, и я могла двигаться дальше.
Я уже потеряла всякую надежду, когда обнаружила открытую дверь. Внизу шли рабочие. Видимо, это они забыли закрыть дверь за собой. Мне не приходилось выбирать – либо дверь, либо быть обнаруженной рабочими, спускавшимися вниз. Не долго думая –я юркнула в эту открытую дверь. Я как-то сразу не подумала, что раз дверь не закрыли, то кто-то ещё должен воспользоваться ею. Но мне повезло, и на этот раз - в дверях я ни с кем не столкнулась. Вдруг, я увидела человека в форме – по видимому, это был охранник, он стоял ко мне спиной и курил в специально отведенном для этого месте, «оборудованным» табличкой «Курить здесь!» и плевательницей. Ещё секунда – и меня заметят, тогда все пропало!
Первым моим естественным порывом было броситься обратно в шахту, но тут я увидела то, что мне было надо. Это были двери служебного туалета. Какая удача! Не раздумывая я бросилась туда. О, ужас! Это был мужской туалет! Я узнала его по писсуарам, подвешенным к кафельной стенке. Не даром же охранник курил здесь! Резонно было бы предположить, что, не будучи заядлым вуайеристом, , он не стал бы «дежурить» у женского туалета с сигареткой в зубах.
Несколько мужчин, совершенно не замечая меня, преспокойно отправляли свои малые мужские потребности. Что делать?! Что делать?! Прикидываюсь будто тоже хочу по-маленькому…делаю вид, будто расстегиваю ширинку. Будка! Кидаюсь туда и запираюсь! Всё, попалась!
Только сейчас я замечаю, что до сих пор одета в этот дурацкий поварской халат. Должно быть, мужчины приняли меня за свою, простите, своего. В этом халате я и впрямь как мужик, точнее мужичонка, маленький толстопопый мужичонка.
Нужно немедленно избавиться от этого нелепого поварского костюма! В нем я чувствую себя точно так же, как завернутая в духовую фольгу курица в микроволновке. Ещё секунду – и меня хватит тепловой удар.
Кряхтя, поспешно стягиваю. Наверное, тот мудак, кто стоит снаружи и молотит в мои двери кулаками думает, что я усиленно справляю свои большие потребности.
-Занято! – кричу я, стараясь как можно больше придать своему охрипшему от волнения голосу мужские нотки, хотя у меня это получается скверно. Отстал. Видимо, другая кабинка освободилась. Что же делать?! Что же делать?! Я не смогу торчать тут вечно! Рано или поздно меня застукают здесь!
Прислушиваюсь. Тишина. В отличие от зрения, мой слух, как у кошки. Никого – значит можно идти. Аккуратно открываю двери, и что же я вижу. Одинокая уборщица преспокойно моет полы возле самого входа в туалет. Выхожу из кабинки. Перед зеркалом наскоро оправляю измятый приключениями костюм и растрепавшиеся переодеваниями вспотевшие, всколкоченные локоны, совершенно не замечая маленького хлипкого старичка –интеллигента, который совершенно растерявшись перед входом в туалет, наблюдает за мной с бараньим выражением удивленных глаз.
-Простите, а это туалет мужской? – переминаясь с ноги на ногу, робко спрашивает он у уборщицы.
-Мужской, - сухо отвечает она.
-А ЭТА, что здесь делает? – он указывает на меня.
-А кто её знает? – пожимает плечами уборщица, не отрываясь от своего занятия.
У туалета уже целая очередь жаждущих облегчения мужчин, но я, словно ничего не произошло, с невозмутимым видом выхожу и, как ни в чем ни бывало, следую своей дорогой. Странно, никто даже не останавливает меня. Наверное срабатывает эффект уверенности. Иду дальше. Пролет. Спускаюсь вниз. Здесь какие-то офисы, офисы, офисы...Пропасть кабинетиков с почти одинаковыми белыми дверьми и бумажными табличками на них… Это очень похоже на мою бывшую психушку, разве что здесь немного почище… Должно быть бухгалтерия и прочие службы… «Где же лифт?! Где же этот грёбанный лифт, наконец?!»
Бегу по кругу, как заяц в западне. Должен же быть тут хоть один лифт! Есть, вот он! Но что это?! Возле лифта я вижу того самого охранника, что встретился мне в дверях у шахты! Он проверяет пропуска у входящих и выходящих из лифта.
Это конец – без пропуска я никогда не смогу покинуть этот этаж. Сейчас меня арестуют за незаконное проникновение и выведут отсюда в наручниках. Спокойно, главное не паниковать! Малейшая паника –и меня заметят! Эффект хищника и жертвы* сработает – за мной погонятся и…
В любом случае мне вовсе не улыбалось сыграть роль добычи. Но что делать? Что?! Стараясь не смотреть ни на кого, прохожу мимо лифта. Что делать дальше – непонятно!
Тут моим глазам предстала небольшая лестничная площадка, ведущая вниз. Иду туда! Снова какая-то пожарная лестница, но уже намного шире и надежнее той, по которой я спускалась сюда. Спускаюсь. По шуму за стеной понятно, что где-то тут проходит служебный лифт. Но где же вход в этот проклятый лифт? Где?!
Но что это? Я опять слышу голоса. Они идут прямо на меня. Это рабочие! Они что-то проверяют. О боже, ещё секунда и меня заметят. Что делать? Бежать вверх! Бегу, но сверху опять слышу голоса! Они спускаются вниз! Я в западне! Мечусь как заяц по горящей деревне. Ни вверх, ни вниз! Я пропала! Пропала!
В эту отчаянную секунду я замечаю пролёт ещё одной небольшой двери с двумя молниями, напоминающими знак фашистской дивизии SS и надписью «Не входить, убьет!» Но я никогда не читаю надписи на дверях, особенно сейчас…Ныряю туда! Не убило!
Да это же шахта! Шахта лифта! Я едва размещаюсь двумя ногами на крохотной площадке. А внизу, за хлипкими красными перилами, - черная пропасть! Здесь особенно пахнет палёной резиной и пыльным холодом, запах который может быть только в метро, да в кладбищенских склепах. Этот мертвенный запах склепа заставляет мое сердце застыть от ужаса. Смотрю вниз - там бесконечная темнота и гуляет пыльный ветер. Голова закружилась!
Ледяной ветер пахнул в лицо! Его давление нарастает, заставлялся дыхание выворачиваться наружу. Волосы взмывает вверх! Я буквально задыхаюсь в порыве ледяного пыльного ветра. Словно в метро, когда из тоннеля вот-вот выскочит электричка. Да это и есть метро, только по вертикали. Лифт идет сюда снизу! Вцепляюсь в хлипкие перила, чтобы не упасть. Зловещий шум нарастает. Ручки трясутся. Это похоже на приближающийся цунами. Лифт с грохотом проносится мимо, оставляя слой пыли на лице и на растрепавшихся волосах.
О ужас, кажется, судьбе мало моих мучений! Едва я немного пришла в себя от пронесшегося мимо грохочущего лифта, как прямо за своей спиной я слышу смех. Да, это самый ни на есть грубый мужской смех. Двое мужчин разговаривают прямо за дверью. Один из них уже приоткрыл дверь снаружи, но , болтая с другим, ещё не замечает меня. Он в синей рабочей форме техника. На ней так и написано ООО «Техническое обслуживание лифта». Должно быть рабочий, обслуживающий этот лифт. Я вижу в его руках чемоданчик с инструментами. Боже, он собирается зайти сюда! Ещё секунда, и мы наткнемся друг на друга прямо нос к носу!
-Ну, всё, это последний этаж. Сейчас я проверю контакты и спущусь вниз, а ты жди меня внизу, в столовой.
-Ты прав надо что-нибудь перекусить, а то после этой обезьяньей работы жрать так охота, что желудок сводит.
-Возьми и на меня порцию.
-ОК.
Этот простой разговор двух рабочих, в любое другое время не обративший на себя никакого внимания, вызвал во мне неподдельный ужас. Я чувствовала себя, как преступница, застигнутая на месте преступления с чемоданом ворованных ювелирных украшений. Хотелось изо всех сил толкнуть дверь и рвануть вверх по лестнице, пока мужчины не успели опомниться, но от страха меня словно парализовало. Застыв на месте, я не могла двинуться ни туда, ни сюда…
А двое мужчин за дверью все болтали и болтали, как ни в чем ни бывало, словно нарочито хотели продлить мои мучения. Я уже не помню, о чем они говорили, звуки их разговаривающих голосов и нараставший шум в голове слились в какой-то непонятный ком. Только спустя секунду я поняла, что этот нарастающий давящий шум в ушах –звук лифта идущего вниз. И точно – ветер дул вниз, словно желая приплюснуть меня к крохотной площадке. Волосы облепили лицо, словно приклеенные. Через секунду лифт с грохотом промчался вниз. Но только на этот раз его скорость была не такой большой. По видимому- лифт тормозил, что было слышно по скрипу тормозов. Раздался едва слышный толчок – лифт встал этажом ниже.
-Ну, ладно, до скорого! – услышала я за дверью.
-Встретимся внизу!
Раздумывать было некогда. Не помня себя, я перелезла через ограждение и…спрыгнула вниз. Я не соображала, что делаю. Единственным желанием перепуганного зверька было бежать…и я спрыгнула вниз. Это был настоящий прыжок в пропасть, потому что лифт, трорнувшись в тот же момент, уже начал спускаться вниз…
Только когда при ударе острая боль пронзила мою больную ногу, я поняла какую глупость совершила, спрыгнув на крышку спускающегося вниз лифта. Но это было ещё не всё. Спустя некоторой передышке на каком –то этаже, лифт снова тронулся и пошел вверх! Теперь меня буквально вдавило в крышку, как блин. От давления мозг, скомкавшись в крохотный комочек, казалось, намеревался выскочить наружу. «Это конец!» - подумала я. –«Если лифт дойдет до последнего этажа – меня раздавит, как муху. Будет забавно, если спустя некоторое время в самом жерле Останкино обнаружат мои расплющенные останки». Эта невольная игра слов вселила в меня ужас – ведь я не хотела умирать…по крайней мере так по-дурацки.
Лифт, как нарочно, все летел и летел вверх, словно космическая ракета. «Какая глупая, нелепая смерть!» - мелькнуло у меня в голове. Но мне снова повезло - лифт так и не дошёл до последнего этажа. Он остановился на предпоследнем, и снова, основательно встряхнув мой мозг, встал, как вкопанный
Я пошевелила ногой. Нога была не сломана, а только ушиблена. Из разбитого колена сочилась кровь, проступая сквозь порванную штанину. Я попыталась приподняться и осмотреть свои раны, но тут лифт резко пошел вниз.
В мгновение я буквально потеряла вес и стала падать вниз. Хорошо, что я успела вцепиться в крышку люка, иначе бы я свалилась в промежуток между шахтой и лифтом. Из желудка готово было вырваться все его содержимое. Но вот тряхнуло – и лифт встал. Меня вырвало бурлетками с икрой прямо на крышку лифта. И вновь лифт пошел вверх. На этот раз мне почему-то было не страшно. С уверенностью тонущего висельника я была убеждена, что и нне дойдет до последнего этажа, и меня не раздавит.
В мгновенье я буквально потеряла вес и стала падать вниз
Так всегда бывает. Это в первый раз страшно, а потом уже, когда привыкаешь к опасности, – её перестаешь бояться. Теперь, когда я была почти без сознания от этой дьявольской карусели подъемов и спусков, мне было всё равно.
Это было как русская рулетка, только шансов выжить в ней было гораздо больше, чем в барабане наполовину заряженного пистолета. Тем омерзительнее было думать, что рано или поздно, кто-нибудь закажет последний этаж, и тогда меня расплющит как кусок говядины, под кухонным топориком…
Нет, мне не хотелось умирать так глупо. Тогда зачем было все это? Зачем было искать Руби, если бы поиски дочери стоили жизни её матери?
Раз я не умерла, у меня ещё были шансы. Нужно было лишь только преодолеть себя и всё же вскрыть этот проклятый люк. Вцепившись ногтями в край аварийного люка, я стала изо всех сил рвать крышку на себя. Но только это было не возможно - на беду, щеколда аварийного выхода открывалась только изнутри лифтовой кабинки, так что проникнуть снаружи не было никаких шансов. Я стала стучаться и кричать. На фоне гремящего лифта мой крик был тоньше мышиного писка, но стук услышали, потому что лифт, вдруг, остановился, и щеколда «сама» стала открываться.
Я ввалилась внутрь, как мешок с мукой. Перепачканная сажей женщина, с выпученными от ужаса глазами, свалившаяся на голову не весть откуда произвела среди пассажиров лифта настоящий фурор! Послышались визги перепуганных женщин! Но не успел,спасший меня лифтер опомниться, как я со скромненьким «Извините», едва дверь отворилась на ближайшем этаже, бросилась вон из лифта, чуть ли не сбив проверяющего пропуска охранника с ног.
-Эй, дама! Куда?! Сто-о-о-о-о-й! – услышала я позади себя окрик охранника, но я никак не отреагировала и продолжала бежать, будто этот окрик был обращен не ко мне. Странно, в этот момент я совсем забыла о больной сбитой ноге, будто её вовсе не существовало. Я бежала и бежала только вперед! Но куда я бегу? Ведь меня все равно поймают, потому что я бегу по кругу! Я чувствовала себя, как загнанный в городе лесной зверёныш, который понимает, что его рано или поздно поймают и посадят в клетку.
Но отчаяние только придало мне сил к борьбе. Я решила не сдаваться, даже когда второй охранник припустил за мной вприпрыжку.
О, если бы в ту секунду я могла только представить, что попала в святая святых телевиденья, я, наверное, тотчас сошла бы с ума! Но я не знала, и потому продолжала бежать в надежде скрыться от охранника.
Несколько известных небожителей Останкино попались мне навстречу, но я, буквально налетев на них лоб в лоб и чуть не сбив с ног, даже не обратила на них никакого внимания. После сумасшедшей карусели на крышке скоростного лифта и стремительного бега мой мозг готов был выскочить наружу, а из глаз буквально валили искры.
Охранник вот-вот нагонит меня. Что же делать?! Что делать?! Впереди себя я вижу только какую-то большую кожаную дверь с увесистой медной табличкой. Не
разобравшись, влетаю туда! Хлипкая секрктуля растерянно преграждает мне путь, но с разбегу я буквально сбиваю её с ног, как заправский боец сумо.
Вбегаю! Мамочки мои святы! Мой ноги буквально подкосились! Передо мной сидел сам директор ВГТРК!
Странно, но сей солидный господин, кажется, совсем не удивился моему приходу. Наоборот, спокойно подняв на меня кругляши своих маленьких, крысиных очков, он как ни в чём не бывало произнес:
-Ну, наконец-то, дождался, а то обеденный перерыв уже почти закончился. Несите всё сюда. (Судя по толстым линзам его маленьких очков, точь-в-точь таким же, какие иногда одевал мой покойный муж Грэг, когда садился за писанину, он был страшно близорук, поэтому в пылу работы за компьютером он, не разобравшись, принял меня за разносчицу обедов).
Я поняла – это шанс. Быть может единственный шанс в моей жизни! Не было дня, чтобы я не думала о Руби. Я поняла, раз я попала прямо в кабинет руководителя Российского Телевиденья – это не случайность. Стало быть, сама судьба дает мне уникальный шанс разыскать мою дочь, и если я упущу его сейчас, то потом никогда не прощу себе…Сейчас или никогда!
Я решила действовать. Я подскочила к столу и, раскрыв папку с прошениями, вывалила фотографии сделанные с Открытия Диснея прямо на клавиатуру, где он работал. Скользкие листы фотографий предательски разлетелись по всему кабинету, но я успела схватить один и буквально придвинула его к близоруким глазам директора, к самому его увесистому еврейскому «шнабелю»*.
-Вот, это девочка в платье принцессы! Смотрите! Она участвовала на открытии Диснея! Умоляю вас, помогите мне! Этот ролик шёл по вашему каналу! Вы должны знать всё об этом сюжете! Возможно, девочка в маске, что сидит на руках президента, -это моя дочь! Она потерялась много лет назад! Вернее, её украли. Тайком вывезли зарубеж. Этот короткий ролик - моя последняя надежда разыскать мою дочь! Прошу, вас! Помогите! Я должна выяснить всё об этой девочке! Возможно, это моя дочь, она жива, и находится сейчас в руках губернатора Флориды Коди Барио, который по фальшивым справкам о болезни вывез её в США и теперь использует в своих преступных целях. Только вы сможете мне помочь! Умоляю вас, не отказывайте несчастной матери В ПОСЛЕДНЕЙ НАДЕЖДЕ найти своего ребёнка! Прошу вас, помогите мне! Помогите выяснить всё об этой девочке! Её зовут Руби, Руби Гарт! Сейчас ей должно исполнится семнадцать! Или около того! Вот её приметы: рост метр сорок, вес –тридцать пять килограмм, маленькая белокурая девочка с вьющимися, как у ангелочка волосами! Милая моя, бедная крошка Руби! Помогите, помогите найти её! Куда бы я не обращалась – мне везде давали откат! Мне больше не на кого надеяться, кроме вас! О, если в вас есть хоть капля сострадания к несчастной матери!…– Подступившие рыдания буквально сдавливали мне горло, лишая возможности мало-мальски связно говорить. Мои отчаянные и несвязные мольбы о помощи, срываясь в истерику, напоминали бред помешавшейся от горя и отчаяния женщины, которой уже нечего было терять.
Директор смотрел на меня ошалевшими, ничего не понимающими глазами, как смотрят на внезапно обрушившегося с небес гуманоида. Моя сумбурная, малосвязная речь о какой-то украденной девочке окончательно сбила его с толку. По-видимому, он был тоже в шоке, как и я. Наконец, немного придя в себя от лавины мольбы отчаявшейся матери, буквально обрушившейся на него в первые секунды, директор Центрального Телевиденья возмущенно закричал:
-Да, кто вы?! Какого чёрта вас пропустили сюда?! Я что-то не знаю вас, женщина!
-Я – мать. Моя фамилия Мишина, - немного придя в себя от сумасшедшего бега, я попыталась уже спокойно пояснить этому непонятливому до туполобия человеку мою ситуацию, как будто директор Первого канала уже был обязан быть в курсе моих событий. – Я пришла к вам, потому что ищу свою дочь. Её зовут Руби Гарт. Она на этой фотографии, - всё ещё заикаясь от волнения, по слогам повторила я, указывая пальцем на едва различимое лицо девочки. – Она была снята в заставке Диснея, которая транслировалась по вашему телеканалу…То есть я хотела сказать, что, возможно, эта девочка - моя дочь. Я хотела бы выяснить наверняка…Тогда бы я знала, что моя дочь жива…Вы понимаете, насколько это важно для меня!
-Погодите, женщина, я ничего не понял! Какая фотография? Какая ещё Руби Гарт?! Что вы от меня то хотите сейчас?! – всё ещё не переставая таращить на меня свои мелкие подслеповатые, как у крота глазки, мэтр телевиденья пожал плечами и как-то смешно затряс головой, словно китайский болванчик. Наверное, после моих сбивчивых слов в его голове творилась настоящая каша. Но его «непонятие» уже начинало раздражать меня. Я хотела было уже закричать в исступлении, чтобы до него, наконец, дошло то, о чем я говорю, но в следующую секунду за дверьми послышался нарастающий шум человеческих шагов и голосов. Тяжелые двери как-то сами собой распахнулись, и в кабинет буквально ввалились два охранника и тощая секретуля в разбитых очках, висевших теперь на одном ухе, словно причудливая серёжка, та самая «верная хранительница директорского очага», которую я так безжалостно сбила с ног в дверях офиса.
-Вот она! – секретуля с злорадным торжеством указала на меня пальцем. В ту же секунду я почувствовала, как две дюжие руки больно заломили мне назад руки. Послышался лязг наручников, сковывающих мои запястья, – беглянка была обезврежена.
-Вот она - эта террористка! Мы гонялись за ней по всему этажу! – с какой-то злобной радостью только что поймавшего добычу хищника объявил один из запыхавшихся бегом охранников.
-Вы не пострадали, господин директор?! – услужливо справился о своем «кормильце» второй - верзила под два метра. Тот дышал, словно гончий слон в жаркий день.
-Нет, со мной всё в порядке. Но… …
– Представляете, - не дав высказаться своему «господину директору», прервал его второй охранник (тот, что был не столь верзилой, а, наоборот, разросся вширь и напоминал бегемота) - эта ведьма проникла сюда на крышке служебного лифта! Уф, прямо детектив! Какой-то Джеймс Бонд в юбке, мать её…, - сплюнув прямо на дорогой ковер, он грязно выругался прямо в присутствии своего «кормильца» - незабвенного «господина директора». (Не знаю, что заставило охранника так обозвать меня, ведь я была в брюках).
-Погодите, я ничего не понимаю, - стараясь натянуть на лицо подобие улыбки, директор снова смешно затряс головой. –Это какой-то розыгрыш?!
-Какой уж тут розыгрыш! Не до розыгрышей теперь, господин директор…Эта дамочка проникла сюда прямо из ресторана «Олимпик»! Хорошо, что наш рабочий заметил эту дуру, иначе бы её придавило лифтом, как муху…- «Всё же заметил, гад».
Двое охранников уже усиленно обыскивали меня, тряся под мышки, словно несчастного Буратино. Должно быть, они искали Золотой Ключик, с помощью которого я намеревалась покуситься на жизнь их любимого господина директора, но ничего кроме дискеты с записью репортажа с открытия Диснея, да фотографий Руби не нашли.– Ничего?
-Пусто! Сейчас проводим эту чёртову куру в отделение милиции. Там разберутся, зачем она проделывала эти упражнения.
Меня буквально поволокли к выходу.
-Нет, вы не понимаете! Вы ничего не понимаете! – изо всех сил упираясь ногами, заорала я. – Там на кассете моя дочь! Там моя Руби! Я должна найти её! Господин директор, только вы можете мне помочь в этом! Господин директор, умоляю вас…!
-Оставьте её! - с каким-то раздражением прикрикнул на них «господин директор». Похоже, этот неожиданный спектакль, да ещё на голодный желудок начинал раздражать всесильного властителя Российского телевиденья, но из любопытства он хотел «досмотреть» до конца это реалити шоу, развернувшееся не где-нибудь в студии ток шоу, а прямо в его рабочем кабинете.
-Так, вы говорите, что у вас пропала дочь?
-Да, да, дочь! Её зовут Руби Гарт! Вернее, она не пропала, её украл сенатор от штата Флориды – губернатор Коди Барио. Вернее, не украл, а вывез по поддельным документам о её мнимой болезни, потому что он считает себя её биологическим отцом…Но это не так…короче…сенатор не её биологический отец…моей дочери, потому что её биологический отец…- тут я запнулась, не желая выдавать фамилию Грэга.
-Ага, это уже становится любопытно! - радостно потирая ладони в предвкушении новой сенсации, весёлым голосом заговорил владелец телевидения. – И что же дальше, милая моя! Продолжаете, я хотел бы услышать всю вашу занимательную семейную историю.
-А дальше…Дальше я увидела свою дочь на руках Кью. В этом ролике об открытии Диснея, что транслируется по первому каналу…по вашему каналу. Я хотела бы знать, моя ли это дочь? Я…
-А из этого получилось неплохое реалити шоу…Если только всё, о чем вы только что рассказали мне, правда.
-Вы ничего не поняли, это не реалити шоу – это моя жизнь! Моя личная трагедия!– почти заорала я на него. (Я увидела, как лицо властелина TV скривилось в злую гримасу. По-видимому, мой крик задел его за нервы. Он не привык к такому резкому обращению).
-В этом мире нет ничего личного, что не могло бы стать общественным, - уверенно заявил он мне.
-Тогда я, наверное, действительно ошиблась дверями. Простите…
-Не понимаю, - уже холодно -презрительным тоном заговорил со мной директор, - что вы хотите от меня, конкретно, - он предупреждающе выставил ладони, словно, мгновенно потеряв ко мне интерес, хотел поскорее отвязаться от меня как от назойливой нищенки.
Мне вдруг сделалось неприятно. Я поняла, что я никто и ничто в этом кабинете, что меня запросто могут раздавить в любую минуту. Что для этого, занимающего высокий пост известного человека, в котором я так наивно лелеяла последнюю надежду найти поддержку и помощь, моя трагедия была лишь интересным шоу, которое он хотел выгодно продать. Большая трагедия маленького человека. Маленького, беззащитного, бесправного человечка…который в общем-то никому не нужен. Господи, как мы всегда одиноки и беззащитны в своем горе!
Я поняла, что, кроме меня самой мне никто не может помочь, что, если моя история примет всеобщую огласку - вместо соболезнования я получу лишь всеобщее осуждение за убийство беременной жены губернатора и, в конце концов, закончу свои дни в психушке для особо опасных преступников, которую мне пропишет уже сам бессменный мэтр нашего ТV. Вот и вся история. А почему? – потому что богатые всегда оказываются правы, потому что у них есть деньги. А у тебя денег нет! Ты нищая! Нищая! Нищенка, у которой ничего нет, кроме её детей! Мне сразу пришло на бессмертное высказывание Булгакова: «Никогда и ничего не проси у сильных мира сего…». Я попросила и теперь нахожусь в полных дурах…
-Мне ничего не надо от вас! – потупив свой взгляд в пол, буркнула я. – Ведите!
В этот трагический момент в кабинет ввалился ресторанный разносчик.
-Ваша, пицца, господин директор. Одна «Королевская, запеченная индюшачьим салом с лепестками ванили и каперсами», две порции картофельных пельменей и чай с бараниной, – всё как заказывали - пробубнил заученной скороговоркой работник кухни, но тут он увидел меня в наручниках, двое охранников, держащих меня за шкирку пиджака, словно котёнка, и оторопел, тупо пялясь на меня своими бараньими глазами.
-Пошел вон!!! – заорал на него директор. Разносчик еды как-то забавно подпрыгнул на одном месте, словно паяц, и тут же скрылся. – И вы уходите! Не видите я разговариваю с человеком! – прикрикнул он на охранников и на свою тощую, как спичка, секретулю, которая, наконец, надев на крохотную пипку носа свое разбитое пенсне, с интересом наблюдала за происходящим развитием событий. Странное было увидеть, как даже этот уважаемый «непогрешимый» человек, считающийся в нашей стране образцом «культуры» обращался со своими подчинёнными, как с холопами.– Да, и снимите ж с неё наручники, - снисходительно добавил он, кивая охраннику.
-Нет, не надо, - насупившись, возразила я, отстраняя подступившего ко мне охранника, - я к ним уже как-то привыкла. И потом, не придется одевать их снова, когда меня поведут отсюда обратным ходом.
-А вам не откажешь в юморе, мадам.
-Приходится, - как то криво улыбнулась я.
-Так за этим мы проделали все эти упражнения с лифтом? Чтобы рассказать здесь свою душераздирающую историю о потерянной дочке и уйти? – я чувствовала, что он снова заговорил со мной с брезгливым пренебрежением, как говорят с дурочкой.
-Нет, я хотела просто выяснить, моя ли эта дочь - та девочка, что в сюжете или нет. Только и всего, - как –то бессмысленно ответила я, уставившись в пол, словно нашкодившая школьница, пойманная на месте преступления за ухо.
-Только и всего?! - (теперь он заговорил со мной с нарочито рисованной насмешливой нисходительностью). -Хорошо, я выясню. Это всё, дама? – раздраженно отрезал он в конце. Ничего не ответив, я отвернула взгляд в сторону. Теперь мне, вдруг, стало унизительно стоять в «кандалах» перед самим директором телевиденья и при этом ещё что-то просить у него. Я чувствовала себя преступницей, хотя толком не понимала, в чем же заключается мое преступление. Он всё понял, и «сам предложил»:
-Ладно, не будем тянуть вермишель, если хотите, я пошлю запрос в консульство США и выясню все о семейном положении губернатора Флориды, как его там Барио. Ах, да, сенаторе Барио. Разве можно забыть его связь с Кью, - усмехнувшись в руку, он произнёс последнюю фразу как бы про себя, чтобы я не услышала.
«…-сами предложат», - добавил в моей голове какой-то неизвестный голос, изрёкший бессмертную фразу Булгакова. Наверное, это был сам Воланд, что «помог» Маргарите. Кто знает…
-Да, да я хотела… То есть нет, ни в коем случае. Этого нельзя делать…так, - рассеянно замахала я руками. Теперь я и в самом деле походила на дурочку.
-Так вы бы для начала определились, чего сами хотите, дама, а потом уже прыгайте в лифтовую шахту и вламывайтесь ко мне в кабинет, - раздраженно выдохнул директор.
- Я хотела сказать, чтобы вы сделали это не от моего лица, а от своего лица, - заикаясь, пробубнила я.
-Чьего лица?! – по- видимому, директор теперь просто издевался надо мной. Мне стало больно, и, надувшись от обиды, я замолчала, не желая больше разговаривать с тем, для кого моё горе было смешно. – Ладно, я все понял – вы не хотите огласки этого дела. Я подам анонимный запрос от телевиденья, но ничего не обещаю… Всё, до свиданья, милая леди, у меня ещё работа.
-Но…
-В случае, если всё получится, - вы получите ответ по почте. Ещё вопросы?
«У матросов нет вопросов», - сердито надулась я.
-Тогда идите, - он махнул на меня рукой и, нажав на кнопку, снова предал меня в «нежные руки» двух амбалов.
Двое охранников схватили меня за руки и повели. Внизу меня встретил побледневший Володька. Он увидел, как два здоровенных «штыка» выводили его мать в наручниках, сопровождаемую толпой осаждавших журналистов, слепивших ей глаза вспышками фотоаппаратов, и сразу же понял, что его ненормальная мать опять что-то натворила. Это он поднял панику, так и не дождавшись матери в ресторане. Это «благодаря» его детской паники вся охрана телебашни была поставлена на ноги, и все искали меня, как без вести пропавшую, обшаривая близлежащие туалеты ресторана, думая что мне где-нибудь сделалось дурно, и я лежу без сознания. Кто мог тогда знать, что скромной, вполне адекватной на вид уже немолодой женщине пришло в голову спрыгнуть в шахту лифта, чтобы пробраться на запретную территорию телевидения.
Чтобы хоть как-то успокоить перепуганного Володьку, я закричала ему:
-Не волнуйся, сынок, со мной все будет хорошо! Только позвони отцу, кажется, меня опять сажают в тюрьму!
Как говаривал ныне покойный Ф.М. Достоевский: «…это «кажется»-то и убивает».
Уложив Ксюшку, Алекс уже собирался лечь спать сам, когда громкий телефонный звонок буквально заставил его вскочить к постели. Он сразу узнал голос сына. Он был взволнован, потому что в ломающийся голос подростка то и дело срывался в щенячий мальчишеский визг.
-Так…. Что?... Что?!!!.... Все понял, выезжаю!
«Я так и знал! Я так и знал!» - схватившись за голову, забегал по комнате Алекс. С больным ребёнком на руках он был в безвыходном положении. Или почти в безвыходном, поскольку надежда всегда умирает последней.
За незаконное проникновение на запретную территорию «Останкинской телебашни» мне снова впаяли полные пятнадцать суток плюс административный штраф в десять тысяч – как раз все те «алиментные» деньги, что вернула нам внезапно разбогатевшая Юлька. Только на этот раз никакого добренького ментка Миши рядом не было, персональных камер в кабинетах тоже. Вместо этого меня поместили в общий «поросятник», до верху набитый антисоциальными личностями, где мне пришлось ночевать вместе с проститутками, бомжами и прочими не совсем трезвыми «героями улиц».. Нас почти не кормили. Единственное, что составило мой рацион – это «конфекты», которыми меня милостиво угощал…один цыганёнок, пойманный на воровстве в универсаме. Если бы не эти ворованные леденцы – я давно бы протянула ноги…
Странно, раньше я всегда думала, что цыгане могут только чистить карманы, но ни в коем случае не давать. «Черныш», как сразу ласково окрестили цыганёнка все обитатели «поросятника», будто понял мои слова и ответил:
-А у нас цыган так – нет – украдем чужое, а есть – даем свое. – Я уже собиралась засыпать, когда услышав такое, задрав голову к решётке, громко расхохоталась.
Только потом, когда после ночного поезда взъерошенный как курица Алекс* пришел забирать меня, я поняла почему цыганенок, который весь вечер кормил тётку ворованными леденцами и травил ей еврейские анекдоты, воспылал ко мне такой благосклонностью. Оказывается, когда меня только втолкнули в «поросятник», в кармане моего пиджака всё ещё лежала забытая пятисотрублевая купюра – мои последние деньги, оставшиеся на билет. Эту несчастную полушку и выудил цыганенок «в оплату» за свои гостинцы.
Уяснив пропажу я не расстроилась, а вместо этого я снова весело расхохоталась. Вот что значит принцип «нет –украдем, а есть – даем». Хороший, кстати, принцип.
Уезжала я из Москвы в полном безденежье и в полном разбитии. Мне так и не удалось ничего выяснить о Руби. Как же я ненавидела этот шумный, базарный город, провожавший меня дождем!
Увидев печаль на моем лице, Алекс сразу же все понял.
-Не переживай, не надо переживать. Ты сделала всё, что могла.
-Нет, Алекс, ошибаешься – я ничего не смогла.
-Нет, ты меня не понимаешь…Пора бы уже забыть твою Руби.
-Как забыть?! Ты предлагаешь, мне вот так взять и забыть собственного ребёнка?!
-Зачем изводить себя. Посмотри, на кого ты стала похожа в последнее время. На тебе же лица нет.
-Мне все равно. Главное, я знаю что Руби жива.
-Откуда ты знаешь?
-Этого тебе не понять! Это вот тут, Алекс! – я указала на сердце. Он замолчал. Больше всю дорогу мы ни о чем с ним не разговаривали.
А как только мы приехали домой, я обнаружила в своем почтовом ящике огромный почтовый конверт с надписью «Останкинское телевиденье»… Это был ответ на мой запрос…От радости мое сердце сжалось…и, вдруг, бешено пустилось вскачь….»Только бы она была жива! Жива! В конце концов, если бы они ничего не выяснили о Руби, то не стали бы присылать письмо! …Если я сейчас переступлю этот порог первой – всё будет хорошо».
Почти толкая Алекса, врываюсь в дом, чтобы прочесть письмо. Руки трясутся так, что заветный конверт пляшет в пальцах, как заведенный паяц. Так и есть: государственный штамп, аббравиатура «телевидения». Зря я считала его сволочью. Директор не обманул меня! Он не стал делать из горя отчаявшейся матери шоу…
Если письмо здесь, то Руби!... О, господи!…Скорее, скорее… Я пытаюсь раскрыть конверт, но руки не слушаются меня, пальцы трясутся как у пьяницы. Видя мои бесплодные попытки, Алекс выхватывает у меня письмо и раскрывает.
Его заплывшие жиром глаза быстро пробегают по печатным строкам. Я слежу за малейшим изменением его лица, но их будто не видно. Но вот он, как будто, сжал губы под бородой и отрицательно покачал головой.
-Я так и знал, - проворчал он себе под нос. –Ничего.
О, боже! Неужели?!…Мое терпение лопается, подскочив, к Алексу я буквально вырываю конверт из его рук. Да, все так, как есть. Руби. Речь идет о Руби, потому что я вижу её имя. В глазах все плывет, буквы прыгают и расплываются, но Я ВИЖУ ЕЁ ИМЯ. Далее, в письмо вложено ещё одно письмо – официальный ответ из Посольства США на мой запрос. Это подлинник, вернее, копия подлинника, потому что здесь есть орластые штампы. Грозный белоголовый орлан, держащий в крючковатых пальцах молнии, прямо таки уставился на меня, но он внушает мне официальность и…доверие. Оно написано по-английски, но я читаю его словно по-русски: «..настоящим сообщением уведомляю ВАС, что в сюжете «Об открытии Диснея» телекомпании Дисней Пикчерс Интернейшенл принимали участие: президент США Джонотан Кью, внук президента Джимми Кью Младший… Господи, неужели и у президента есть како-то внук? Ну да, конечно, как же я могла забыть - тот некрасивый щербатый мальчик, похожий на ощипанного птенца, что сидит на другой руке президента, сам губернатор Флориды Коди Барио, будь он проклят, и …и… Моё сердце бешено забилась…и…девочка...Норма Джин, проживающая по адресу: Нью Йорк, Аммитивилль, Оушен Авеню 112…Дальше я не могла читать, а просто разрыдалась. Значит, Алекс был прав – я ошиблась. Я приняла другую девочку за свою дочь. Нет, это не правда, я своими глазами видела, что это моя дочь! Это моя Руби! Я ни с кем не могла бы её спутать. От волнения моя голова пошла кругом, и я едва не потеряла сознание…
Норма Джин – что-то до боли знакомое сквозило в этом простом американском имени, но что – я как назло не могла вспомнить. Так со мной бывает – хочу вспомнить что-нибудь важное, которое я давно-давно держала в голове, которое знала всегда, и которое нужно именно сейчас, в сию секунду, позарез, потому что от этого зависит моя жизнь, но, как назло, не могу…не могу, но имя Норма Джин то и дело вертелось у меня в мозгу, как назойливая оса…
Дальше, заставив выбросить эту «Норму Джин» из головы, я уже читала с беспомощным отчаянием. Вторая часть письма была посвящена семейному положению губернатора Флориды Коди Барио. Я прочла только несколько слов: «…вдовец, детей нет».
Я схватилась за голову. Значит, все мои предположения были иллюзией, иллюзией обезумевшей от горя матери, иллюзией, которую она приняла за правду, потому что ей так хотелось верить в то, что её дочь ещё жива!
Руби, моя бедная маленькая крошка Руби! Где ты?
И всё таки …Норма Джин…я где-то слышала эту фамилию…