Если бы Иудушка Головлев заматерел, он стал бы похож на Ф.П. Карамазова, а если бы обрел литературный дар, он писал бы примерно как В.В. Розанов. Несомненно, в Розанове продолжение Гоголя и Достоевского - по нисходящей и в отношении их описания мирочувствований самых постыдных персонажей. Это та иррациональность нашего бытия, нашего даже генотипа, все эти Башмачкины, Поприщины и Смердяковы, без которой, однако, не мыслима российская действительность, ее разъятость, ее полярность, где на другом полюсе - символисты кружка Белого и Гиппиус, акмеисты, христианствующие эстеты разного дискурса, а также героические последователи общего дела, Чернышевского и Н.Ф. Федорова, все несхожие между собой, но избравшие мещанство, как бытовое, так и метафизическое, своим негативом.
В лице Розанова мещанство обрело стиль и голос ("все игра, усмешка на все, сомнения во всем - последняя мудрость мещанства" - писал Мережковский), сумев сказать свое слово и найти свой стиль, найти себе прорастание в мировую культуру до самых корней и взирать непобедимо на окружающих, будучи уверенным, что позиции в вечности обеспечены.
Розанов - перегной стиля и духа, из которого развился В.В. Набоков, тоже певец уединенного, но с английским уклоном, викторианским лоском. Можно было бы назвать и кое-кого из современных... Да и сам Живой Журнал, как не раз отмечалось, имеет форму, в которую весьма удобно вписываются откровения из разряда бытовой метафизики, на грани откровенной графомании, но более, гораздо более бескорыстные, чем те, что записывал на продажу В.В. Розанов, фривольный и бесцеремонный в своем всеразъедающем цинизме и творческом нетворчестве, антигероическом пафосе, достигшем мистического напряжения, который сам по себе, как справедливо отмечал В. Пяст в мемуарах, не был достоин подвязать сандалии А. Белого.
Впрочем, Россия немыслима без иррационального начала, и есть доза, в которой Розанов уместен, даже необходим, разлагая ложный пафос и творческую гордыню, говоря напрямую горькие истины о всех нас.