Из раздела «Работа на заводе РТИ».
На Бюро районного комитета КПСС мне пришлось побывать несколько раз. Первый раз, – когда принимали в члены партии. Приёму предшествовало собеседование на Общественном Совете старейших членов партии, – «божьих одуванчиков».
Кандидатов посадили на диванчик против партийных пенсионеров и пытали по знанию Истории Партии, Устава, материалам очередного Пленума , и прочей тягомотине. Попутно приводили примеры из своей жизни. Один из них, крохотный сухонький старичок с крашеными в рыжий цвет волосками, плюясь слюной рассказывал как видел живого Ленина на Первом или на Втором Съезде Советов.
Хронологию событий я не уловил – был потрясён важностью рассказа. Хотелось признаться, что я тоже видел живого Ленина. Или почти живого. Год назад, в мавзолее.
От этой мысли я чуть не рассмеялся, чем вызвал осуждение старушек. Как же? Его принимают в партию, освещённую великим Лениным, а он улыбается! Не бледнеет в благоговении!
Они считали себя историей и совестью ленинской партии, пусть даже районного масштаба. При Горкоме существовал свой Совет Старейшин, видимо, ещё более заслуженных, видевших живыми Маркса и Энгельса.
Старичка, имевшего фамилию Мнухин, я после видел несколько раз на различных заводских торжественных собраниях. Старейший член партии, музейный атрибут с чуть ли не дореволюционным стажем. Думаю и фамилия его – не фамилия, а партийная кличка, как Троцкий – у Льва Давидовича Бронштейна.
Как проходило само бюро, – не запомнил, видимо, встреча с партийной рухлядью заслонила последующие события. Забылись и фамилии секретарей РК. Один их них вскоре исчез, а по городу распространился слух, что на каком-то собрании его опознал бывший узник немецкого лагеря военнопленных. Нынешний партийный функционер был в лагере полицейским – надзирателем.
Вполне допускаю это перевоплощение. В послевоенные годы таких разоблачений было предостаточно.
После этого я попадал на Бюро ещё пару раз, по вопросам касающимся лично меня косвенно.
В очередной раз я попал на Бюро через много лет на утверждение меня в должности начальника цеха. Как я не отказывался, через три месяца пребывания в «исполняющий обязанности» Виктор Сергеевич Зверев вызвал меня и сунул под нос уже подписанный приказ. Оставалось только утвердить в Райкоме КПСС.
В парткоме обнаружили, что в карточке на мне висит «строгач» и вначале нужно его снять. Нельзя же назначать на более ответственную работу без снятия судимости. Так появилось два вопроса в повестке Райкома. Снятие строгача стоял первым.
Вела бюро Худякова, второй секретарь РК. От завода были директор Зверев, и новый парторг завода Вася Глазов, человек ни чем не выдающийся, малоразвитый, но числящийся в заводской номенклатуре. Струя занесла его в парторги.
Глазов должен был изложить суть вопроса, но не имея способностей сложить собственную короткую речь, предпочёл зачитать решение того собрания, где мне влепляли строгача. А там большинство требовали «крови»: исключить из рядов. Но проголосовали, правда, как указали сверху. Глазов от себя добавил, что недавнее собрание приняло решение снять выговор и что это решение поддержано парткомом.
Почему он за основу своей речи взял именно решение об объявлении выговора, а не о снятии – мало кто понял. Да он и сам вряд ли понимал.
Худякова уловила только зачитываемое, пропустив косноязычное добавление парторга мимо ушей. И разразилась длинной речью, смысл которой был:
– «Таким не место в партии, таких надо исключать, а не снимать выговор!»
Фигурировали такие обвинения и ярлыки, выше которых был только «враг народа».
То ли она недостаточно ознакомилась с повесткой заседания, то ли ещё что-то, но её «понесло» и она предложила не утверждать решение первички и оставить меня с выговором, «до исправления». И была несколько обескуражена, когда члены Бюро её не поддержали. Они- то знали о дальнейшем развитии событий.
– «С вами всё! Радуйтесь, что бюро проявило мягкотелость, можете идти», – бросила она, – «У нас следующий вопрос», – это уже повернувшись к столу потупившихся членов Бюро.
Я стал вставать, но Зверев задержал меня жестом и сообщил секретарю, что следующий вопрос тоже касается моей персоны. Худякова глянула в листок с повесткой: вторым вопросом было утверждение меня в должности начальника цеха. Как это она не заметила раньше?
Не знаю, было ли она сконфужена своей оплошкой. Члены Бюро уткнулись в свои бумажки, стараясь на неё не смотреть. Я тоже не смотрел, понимал, что должен чувствовать человек после обличительной речи при таком повороте событий. Впрочем, секретарь райкома не был человеком, он был функцией партийной власти.
Зверев изложил суть вопроса, а Худякова поручила продолжить заседание третьему секретарю, сославшись на необходимость срочного разговора по телефону. Когда она выходила из кабинета даже спина её выражала негодование.
Вопрос об утверждении решался не более минуты, прений не было. Зверева уважали в Райкоме, возражать принятому им решению не стали.
Больше я на такое судилище не попадал, ни когда снимали, ни когда снова назначали. Функции парткома завода вскоре расширились и такие мелочи решались на его заседаниях.