Последний вагон

«Жизнь сама по себе – ни благо, ни зло:
она вместилище и блага и зла, смотря по тому,
во что превращают её».
Мишель Монтень.

... „Романески“ - это неожиданная  вспышка пересёкшихся молниями взглядов Её с Твоими, подаренная Ей или Ею улыбка, первые  слова, обращённые к Ней или Её к Тебе, оказание какой-либо услуги, естественная завязка знакомства, и потом, на основе мимолётного, ничего не значащего, возникает, как бы право, на дальнейшее. Короче – это случайные встречи....
Так и случилось подобное теперь уже в далёком прошлом.
Гвардии старший лейтенант морской пехоты Василий Милан, красавец атлетического сложения, прибыв в отпуск в станицу на Дону, ехал навестить брата в Краснодар.
Не шатко - не валко пассажирский поезд, миновав  донские хутора,  приблизился к кубанской станице Староминская.
Стоянка поезда недолга. Бабы, не постесняюсь этого слова, станичные и хуторские, с оклунками и корзинами ринулись в вагоны. Яснее ясного – на базар!
Юморно, но залезть в вагон, когда до ступенек ногу не задерёшь, чтоб не заголить свои ляжки и не показать какие на тебе рейтузы, женщине было просто невозможно.
Какая-то тётка с перевязанной белой косынкой головой кричала:
- Сто чортив им, паразитам в пичинку за таку поиздку! Моряк, поможь баби зализтэ. Цэ ж надо такэ – ногы до нэба задырать! Грощи грыбуть, а в вагон нэ зализышь, шоб вашой матэри вик стоячой оглобли в руках нэ дэржать!
- Я такого, - рассказывал Василий мне при встрече, - отродясь лая не слышал, хотя сам загнуть могу, что хоть уши затыкай, а тут так красивенько про стоячую оглоблю!  Во, тётка выдала!
- Спрыгнул я с подножки вагона, позабрасывал тёткины оклунки и кашёлку с её товаром, а саму тётку подхватил сзади и втолкнул в тамбур вагона.
Тётка не унималась:
- Боже ж мий, Зойка?! Ты чого, дурочка, стоишь як вкопана? А ну залазь!
- Мамо, та як же я зализу?! Цэ ж ногы до нэба задырать надо, а поизд уже поихав.
- Надо було нэ чухаться, колы ще стояв, - кричит ей тётка , - а зараз моряк тиби поможе.
Я взглянул на ту, что была Зойка. Поезд слегка набирал скорость. Раздумывать было некогда. Я стал быстро на последнюю подножку, схватил Зойку за руку и так рванул на себя, что та и опомниться не успела, как в страхе обхватила меня за шею рукою и прижалась к моей груди.
Мгновение. Но как много случилось меж ними! Он захлестнул её как циклон, увлёк, как природная стихия, перед которой не устоит ни одна женщина. Ей показалось вдруг, что она ощущает его в себе; смутный трепет чувственности внезапно пробежал по её телу с головы до ног, а когда он поставил её на ноги в тамбур, взглянул ей в дивные очи и представился:
- Гвардии старший лейтенант Милан. Она прижала к груди руки бессознательным движением, словно обнимая свою мечту. На губах ощутила нечто, заставившее её почти лишиться чувств, словно дыхание весны запечатлело на них поцелуй любви.
- ... А для вас, девушка, просто Василий. А вы и есть Зоя? Или я какую-то другую девушку вместо неё втащил?
- Нет, это я Зоя, - и она улыбнулась той улыбкой, от которой спасу никакого у меня  уже быть не могло.         
Мы вошли в вагон. Я помог им разместиться рядом с собой, и залился соловьём:
- Боже! Я и не представлял, что в Староминской такая красавица-дивчина цветёт! Нам бы на Дон такую на развод!
- Оце дончак! Зразу бачу – сукын сын, на ходу подошвы рвэ!
- А я бачу, шо вам пальци в рот нэ ложи, а то по локоть отгрызытэ!
- Типун тиби на язык!
- Спасибочко, тётя! Я и своим могу подилыться! – И мы расхохотались.
Староминчане были добры в прямом и переносном смысле. Тётка оказалась свекровью Зои, и назвалась Ганною.
- Зойка, давай трохы поемо, а то в пузи бурчить. З вэчера маковой зэрнынкы в роти нэ було.  И она расстелила рушник на свою кошёлку, полную, как она сообщила, сала на продажу. Появились на рушнике, как райские яблоки, солнечные помидоры, хлеб, яйца, сало, варёная курица и прочий деревенский харч.
- Ты, моряк, сидай з намы. Чим богати тим и ради отблагодарыть. Сидай, сидай.
- Так можэ за знакомство и вынца выпьемо? – говорю я, доставая бутылку «Портвейн 777».
- Ну шоб чёрты и мужжя нэ бачилы, - улыбаясь, говорит свекровь Зои.
- Мам, а мини можно з вамы трохы? Шось так кортыть. Мабудь, к доброму базарю.
- Та трохы можно, - разрешает свекровь.Тилькы ты Мыколи нэ проболтайся, а то вин и тиби и мини головы пооткручува за вынцо з моряком.
Выпили, и закуска пошла добрая, как и разговор. То да сё. Из этого выяснилось, что Зоя вот уж третий год замужем за сыном тётки Ганны, что детей у них нет, и что он шоферит день и ночь в колхозе, а теперь и вообще его на «чёрные земли» в Колмыкию запёрли на уборочную, и что он пьёт там какой-то «гудрон» и «чемергэс».
- Нутром я чувствовал, - рассказывал Василий мне, - что разговор о её муже был для Зои горше горькой редьки. Сама она о нём помалкивала, зато свекровь выкладывала с деревенской простотой и откровенностью:
- Я ж ото и кажу ему, мудаку, шо усякый гудрон с чэмэргэсом до добра нэ довыдуть. Чого доброго – и жинка нэвзлюбэ, а тоди локти кусать будэшь та нэ достанэш. А у ёго, дурака, хоть вин и мий сын, однэ на уми, як вин каже – «одирваться» с дружкамы. Шофэрюга вин и е шофэрюга, ёму дом, як собаки цэп. А шо жинка молода, так ёму и байдуже.
- Надо ли говорить, - продолжал Василий, - что у Зойки не виделось в лице той счастливой удовлетворённости, если речь о её любимом мужчине? Зато я чувствовал прикованность её взгляда ко мне, и всем своим существом дал понять ей, что она меня не просто волнует, а втягивает в себя дикой силой самки питона.
Наши откровенные взоры, разумеется, свекровь Зои не просто узрела, но и почувствовала своим безошибочным женским чутьём. Какие чувства в ней боролись не знаю, но она через некоторое время своих наблюдений за нами сказала:
- Мабудь вам в голову выно вдарыло. Пидить трохы провитрытэсь.
 Зоя, и без того вся в румянце кубанских маков, зарделась розой красною, и очень по-женски пристально посмотрела на свекровь, будто спрашивая разрешения:
- А можно?      
- Идить, идить. Дило ваше молодэ, ось головы и замутылысь. Провитрыться надо. Цэ нэ грих.
Уговаривать нас не надо было. Мы оказались в тамбуре последнего вагона, который мотало как во время шторма на море. Едва захлопнулась за нами вагонная дверь, качнуло из стороны в сторону так, что Зою бросило в мою сторону. Так она оказалась в моих объятиях. Прижав её с силой к себе, я почувствовал её тугую грудь, плоскость её живота и выпуклость у слияния её широких бёдер. Она, делая ложную попытку сопротивления, отклонила голову чуть назад, что ещё плотнее прижало её стан к моему, где буйствовало в темнице флотских брюк то, что предыдущие мои женщины очень любили.
Я, может быть, и был бы галантным флотским офицером, но от Зойки вдруг такой духан пошёл, что у меня взьярилась зверинная сила, ум за разум зашёл, захотелось не просто её поцеловать , а ....... . Губы её влажные, пухлые, медовые и мои, обласканные каспийскими волнами и солнцем, жадно впились друг в друга.
Сомнений быть не могло – она была готова на всё во имя непреодолимой жажды женщины быть любимой здесь и сейчас. 
Оторвав свои губы от моих, она почти прошептала: «Не надо». 
Я посмотрел на неё удивлённо, как бы спрашивая: «Почему?»
Она поняла и ответила: «Я боюсь».
- Чего боишься, Зоинька?
- Мужа.
- Так ты ж его не любишь! Я же это сразу почувствовал, как увидел твои очи.
- То правда - не люблю, а боюсь.
- Как так?
- Да так. Какая у нас любовь? Так, название одно. Он и сам не гам и другому не дам. Говорит: «Ты моя, что хочу с тобой и делаю».
-А что хорошего он может сделать? Когда глаза зальёт, тогда пристаёт, а на трезвую хоть раз бы полюбил как мне хочется. Я чего только не говорила ему, как к нему не ластилась, а он знаешь как на мою ласку отвечает? – «Сука ты, а не человек. У тебя только одно на уме ... Смотри у меня, узнаю – убью».
- А я не этого хочу. Любить, как жещина, душой и телом. Я ж его, дурака, и с армии ждала. Истомилась вся по мужской ласке. А он отплатил мне. Не любимой женой, а сукой называет.
- Так он что, сразу так к тебе любовь свою проявлять стал? У вас что и медового месяца не было?
- Какой там медовый месяц?! Он меня мучал весь тот месяц. Никак справиться не мог с моей девичьей честью. Злился, орал: «Ты, сучара, провести меня хочешь?! Мне же хлопцы всё про тебя рассказали».
- А что они могли рассказать, если они у меня и не нюхали? Я его, паразита, за такую любовь ненавижу. Давно бы убежала от него куда глаза глядят, так он сказал: - «Из под земли достану и убью. Попробуй только, падло, куда со двора уйти. Я позору не потерплю».  У него ума хватит. Он же десантником был.
- Зоинька, и ты согласна с ним так жить? Без любви и ласки? Так ты же в старуху превратишься так и не расцвёвши. Ты же женщина, для любви Богом создана.
- И я так думала. А в жизни вон как получилось. Мне от такой любви утопиться хочется.
- Глупенькая, - говорю я ей, - жизнь у тебя только начинается. С твоей красотой у тебя ещё столько любви будет, что ты не раз меня вспомнишь и скажешь:  « Я была любима и любила».
Обнял я её нежно-властно и начал целовать  медовые губы, глаза васильковые, щёки алее мака.. А когда прильнул к груди её, как мрамор розовобелый, у неё, как я это почувствовал, всё закружилось вокруг и превращалась она в поле жаркое от любви солнца и жажды... Её руки лилиями нежными обвили мою шею, станом, словно звездой манящей, прижалась, а губы... - будто майским мёдом степи кубанской, поили меня, страсть лишала всякого благоразумия.
Сердце моё гулко билось, а её, я это чувствовал, трепетало от нахлынувшей на него неги и жажды любви.
Словно во сне, Зоя опустилась на колени....
С её стороны – это был подвиг, на вершине которого оказался я, и это решило всё...
Когда мы вошли в вагон, Зою было не узнать: сияющая, словно сама богиня весны и цветов Флора вселилась в неё.  Пусть на миг, пусть на позор и бесчестие, но удовлетворённая любовью женщина была счастлива. А когда свекровь, видя свою невестку такой прекрасной, спросила:
- Ну, шо провитрылысь?
Зоя подошла к ней, обняла, чмокнула ей в загорелую щеку, и ласково-ласково проворковала: «Мамо,с таким витром я ще нэ разу нэ прохлаждалась! Спасыбо вам, шо надоумылы».
Казалось бы романеска, как пришла неожиданно так и закончилась, но не тут-то было.
Василий на глазах у тётки Ганны взял Зою за руки, и, голосом, не терпящим никаких возражений заявил:
- Анна Ивановна, вы простите Зою. Она уезжает.
- Як цэ – уезжае?
- Навсегда уезжает. И не было у неё никогда мужа. И замужем она никогда не была. И никого она не любила. Она только сейчас встретила свою любовь.
 Это я, Гвардии старший лейтенант Василий Милан, заявляю раз, навсегда и совсем.
Тётка Ганна смотрела то на Василия, то на невестку с каким-то недоумением.
И, преодолев себя, произнесла:
- Я як побачила тебя, моряк, почувствовала, шо шось случиться. Вот оно и случилось. – У тётки Ганны навернулись слёзы. Зоя обняла её, шепча:
- Нэ плачтэ, мама. Вы ж сами зналы и бачилы, як мы з Мыколою жилы. Я бильше так жить нэ можу.
- И ты согласна з моряком?
- Я за ним хоть на край света пойду.

P.S. В Краснодаре Василий и Зоя сразу же пересели в поезд, идущий в сторону Баку.
В Каспийске, где служил Милан, друзья и товарищи с флотским шиком отчебучили свадьбу с «Яблочко» и «Раскинулось море широко...».
  Зоя Милан говорила: « Любимый муж, любимая доченька – чего же ещё для женского счастья надо? Наша семья – это мой «последний вагон».