- Послал же черт такую зиму! - вслух рассуждал Гоша, то и дело, запахивая куцее осеннее пальтишко, разрываемое острыми лезвиями февральской вьюги, - А еще говорят - глобальное потепление! Вот, глобальное обнищание, - Гоша грустно осмотрел свои демисезонные кроссовки, из которых печально пузырились вязанные крючком носки, - это да! Глобальное очерствение и пошлость, - продолжал Гоша, пытаясь обойти припаркованный поперек тощей улочки внедорожник "х666ам", - будьте любезны! Рост цен и падение нравов, - теперь он обращался к замерзавшей у помойки собачьей своре, - И тут вы правы, господа ушастые эксперты. В мире вообще правы все кроме гидрометцентра.
После этих слов Гоша лихо взмыл ногами в небо, растянувшись во весь свой гренадерский рост на не съеденной реагентом наледи. Сутулый уличный фонарь сочувственно наблюдал за барахтающимся под ним человеком, нервно мерцая неисправной лампочкой.
- Здравствуй утро новый год, - отряхиваясь скрюченными от мороза пальцами, проговорил Гоша и, спрятав конечности в рукава пальто, заспешил на шестичасовую маршрутку. В зияющей черноте высокого морозного неба отражалась беспросветная скорбь молодого мужчины. Там было похоронено его прошлое, простиралось настоящее и заканчивалось вероятное будущее. Там было пусто. Холодно, мрачно, глухо. Темно до одури. Безлико, но вечно. Рассвет не спасает такое небо. В него не смотрят астрономы. Луна и звезды избегают его. Под ним не складывается счастье.
Гоша обогнул безлюдную стоянку и рысью побежал через пустырь к перекрестку, где уже ждала ранних клиентов первая маршрутка цвета вялой сурепки. Издали его бег напоминал покачивание длинного поплавка на морской глади. Высокий, тощий, неуклюжий парень, бедно и не по сезону одетый, с блуждающей улыбкой снаружи и сомнениями внутри - мыслящий тростник, качаемый ветром и бессмысленным бегом. На перекрестке еще дремали светофоры, монотонно мигая тусклым желтым светом, около облезлых домов зябли лысые деревья, из мрака выступал серый утюг общежития, возле ночного магазина хмуро опорожнялся косолапый мужичок в плешивой ушанке с чекушкой водки в оттопыренном кармане тулупа - типичный утренний пейзаж забубенной столичной окраины.
- Везет, как утопленнику - баню топить не надо! - молча подосадовал Гоша, увидав, что передние сиденья маршрутки уже заняты двумя мрачными, как окрестности, парнями в черных пуховиках, - Придется лезть в общий салон.
Бывают профессиональные шоферы и пилоты авиации, опытные машинисты и капитаны. Гоша был профессиональным пассажиром общественного транспорта. Он знал, что в маршрутке самыми привилегированными являются места рядом с водителем. И дело тут не в лучшей панораме и не в упрощенной процедуре входа-выхода. Дело в том, что на передних местах никогда не услышишь обращенного к тебе:
- Передайте за проезд! - простой и плоский, как ругательство, дядя жалил плечо Георгия костяшкой видавшего виды кулака с зажатой в нем горстью мелочи.
- Вот черт! Даже руки отогреть не дал, - подумал Гоша, - Одну минутку, пожалуйста.
Георгий сосредоточенно извлек мелочь из заднего кармана джинс - собственно, это были все его деньги - для успешного проезда не хватало одного червонца. Гоша с великой скорбью запустил окоченевшую руку во внутренний карман пальто, достав оттуда юбилейную десятку - белый мельхиоровый диск с изображением Юрия Гагарина, окаймленный желтым колечком латуни. Повертев нарядную монету в руке и тяжело вздохнув, он смешал ее с неблагородной мелочью и вместе с презренным металлом, сидящего за ним пассажира, передал водителю. Мужичок сзади, сэкономив на благодарности, стал струей теплого воздуха изо рта проделывать прорубь в замороженном стекле маршрутки. Маленький кабардинец за рулем громко разговаривал на родном языке по мобильному телефону и чахоточно смеялся. Из всех его выражений наиболее часто повторялось словосочетание "яна сыпыс", являющееся прямым аналогом русского "** твою мать".
Хлопотливо пробздевшись, машина наконец-то тронулась. Водитель включил печку, стало тепло и вонюче, окна моментально оттаяли. Гоша напряженно вглядывался в черную тишину мелькавших дворов и скверов, скрупулёзно подсчитывая, сколько дней он уже не пьет. Получалось, что Георгий сушиться девятый день, если считать с прошлого понедельника, но если учесть, что в понедельник он еще похмелялся, то можно принять, что идет только восьмой день просушки. Впрочем, и этого для Гоши было за глаза. Долго смотреть на жизнь трезво, в особенности на свою, Гоша не мог. Гоша пил. Пил давно и запойно, похмеляясь во время утренних моционов. Делать тайм-ауты его вынуждало только отсутствие денег. Ему было приятно и удобно считать себя спивающимся интеллигентом. Вернее интеллигентом - приятно, а спивающимся - удобно. Первое, по его мнению, оправдывало второе, а второе снимало с первого всякую ответственность. Понятие «спивающийся интеллигент» было для него классовым убежищем с двойным кольцом колючей проволоки. "Уже можно" - утвердительно просияло в кучерявой голове.
На первой остановке Гоша засомневался в теории относительности - в машину влезло больше, чем она могла в себя вместить. Гоше тут же отдавили и без того обширные стопы, навалились на голову сумкой, сильно задели локтем и испачкали штанину. Гоша привык к самопожертвованию, поэтому хоть и злился, но виду не подавал, а только извинялся, чем вызывал еще большее раздражение у окружающих. Одно успокаивало Георгия, народу в салон набилось - карлик не залезет. "Впрочем, карлики настырны. Карлик, пожалуй, и залез бы" - отвлекался сюрреалистическими фантазиями Гоша. Едва маршрутка стала набирать скорость, как в обе стороны салона пошли денежные транши. Если б Гоша был Western Union, то мог бы озолотился на комиссионных. За одну поездку через него прошло несколько тысяч рублей, сначала в сторону водителя, потом обратно. Неплохой оборот для пяти минут работы, жаль, что мимо. Получая мелочь, водитель быстро сортировал ее по номиналу и складывал в приклеенную скотчем к передней панели коробку из под конфет. Получая крупные, водитель изрекал "яна сыпыс" и начинал отсчитывать сдачу. При всех этих манипуляциях его разговор с земляком не прекращался ни на секунду, кроме того, он налил себе чай из термоса и громко прихлебывал. Подобной многозадачности позавидовал бы сам Юлий Цезарь.
Город просыпался. На дорогах уже трудились дворники из Средней Азии и снегоочистители из Белоруссии, взад-вперед носились полусонные автомобили, на остановках зябли обслуга и работяги, разного рода торгаши и госслужащие - люди в основном простые и грубые, как наждачная бумага, первые птахи большого города. Студенты и офисный планктон, работники культуры и представители новой буржуазии в этот час еще мирно похрапывали, пуская согревающие ветры под пуховые одеяла. В утренней суете никто не обратил внимания, как возле промзоны из маленькой маршрутки с трудом вылупился длинный, как февральская ночь, парень, как в след за ним вылетело звонкое "яна сыпыс", как резко хлопнула дверь, и как машина растворилась в живом потоке улицы.
Промзона. Тишина и темень. Безлюдная улица, уходящая к железно-дорожному переезду. Бесконечный гофрированный забор, увенчанный барашками колючей проволоки, отгораживающий дорогу от производственных складов, баз, цехов и загадочных аббревиатурных учреждений. Скоро всё оживет - появятся хмурые работяги, шоферы погонят на стройки башенные краны, повезут товары со складов, забегают сторожевые дворняги, проснуться непохмеленые сторожа, к столовой потянуться румяные, упитанные поварихи в высоких шапках дешевого меха, а пока только Гоша возле ржавых ворот автобазы танцует от холода и малой нужды.
- Что ж ты дома не сходил, а? - корил себя Георгий, воспитанный справлять интимные потребности исключительно в туалетах, - До ближайшего будуара минут сорок. Не довезу! Чертов чай, бергамот его дери! - роптал на судьбу трясущийся Гоша, - Да что я, в самом деле? Тварь я дрожащая или право имею?
Он робко подошел к забору, в муках расстегнул ширинку непослушными замерзшими пальцами, с трудом отыскал Главного Исполнителя и, воровски оглядевшись, стал выписывать размашистые вензеля по пушистому снегу. В момент, когда напор стал уже неперекрываем, с грохотом включился механизм открытия ворот, в морозном воздухе повисли звуки работающего дизеля. Гоша старался закончить дело быстрее, но дело никак не заканчивалось. Автоматика растворила скрипучие ворота, из которых, дребезжа и откашливаясь, выехал древний, списанный на родине еще в 80х, рейсовый автобус марки Мерседес. Послышался тяжелый свист гидравлики, и водительская дверь нехотя отъехала в сторону, обнажив переднюю часть салона. За рулем сидел бодрый усатый мужичок лет пятидесяти в куртке из овчины и шоферской кожаной кепке.
- Кончай ссать, Гошка, поехали! - весело крикнул водитель. Георгий стыдливо отошел, открывая ему свое произведение.
- Ничего. Затейливо! Искусство должно принадлежать народу, верно я говорю?
Георгий готов был провалиться сквозь землю. Он шеметом заскочил в автобус, смущенно пробормотал "доброе утро, Сан Саныч" и исчез в глубине пустого салона. Водитель закрыл дверь, раскочегарил печку и включил первую передачу. Из охрипших динамиков заиграло радио "Дача". "Я буду доооолго гнать велосипед..."
Автобус, хрустя морозным снегом, взял курс на шоссе.