– Давайте перевязку буду делать, – сказала пришедшая к Денису медсестра знакомым голосом практикантки, который не вызывал уже ассоциаций с потусторонними мирами и не грозил карательными мерами, напротив, очень радовал.
Она присела рядом, не на стул, как вчерашняя медсестра, а прямо на край кровати и начала разматывать бинт, поддерживая голову одной рукой. Денис не ожидал, что перевязку тоже будет делать Анька, думал та же прежняя сестра, от которой пахнет приторными духами, аж дыханье перехватывает. С практиканткой ему дышится легко.
– Когда все сниму, глаза не открывайте.
– Ладно.
Развязала неощутимо, закапала глаз чем-то прохладным, и обратно наложила повязку легко, будто не касаясь руками. Всё практикантов заставляют делать подряд – на каталках возить, и свет держать и перевязки делать. Жаль, что быстро ушла. И понял Денис внезапно внутренним особым чутьем, что не может обыкновенный человек так искусно перевязывать, чтобы даже не дотронуться, нет, не простые это были пальчики, а некого высшего, доброго одухотворенного существа, потому что все про него знает лучше, чем он сам, и обладает сверхъестественным умением работать не только не больно, а удивительно приятно, так, что он после того весь оставшийся длинный – предлинный день не мучается лежа в строго фиксированной позиции, а тихо радуется, мечтая, что скоро, спустя несколько часов, она снова обязательно придет, сядет рядом и лицо его овеет легкое движением воздуха от парящих благословенных рук.
День выдался жаркий, в палатах окна растворили настежь, а душно.
– Володя! – закричала женщина снизу с улицы, – выйди, я тебя жду!
– Володька, жена пришла!
Володька быстро убежал, но скоро вернулся, сел на кровать, пнул тумбочку. Тот же голос снова позвал:
– Володя, выйди, у меня времени нет!
– У меня тоже нет, – Володька лёг на кровать, закинул руки за голову.
Дверь в палату отворилась.
– Владимир, к тебе жена пришла.
– Да знаем, не орите, видите, человек спит?
– А, ну так бы и сказали.
– Володя, я больше к тебе не приду, раз ты себя ведёшь по-хамски!!!
– И не приходи, – еще немного поразглядывав солнечные блики на стене, он вдруг вскочил и убежал из палаты вниз к жене, а она продолжала угрожать:
– Не приду, так и знай! Как ты мне устраиваешь фокусы, так и я буду!
Внизу Володька дернул супругу за руку, ломая рупор, сложенный у рта и направленный на третий этаж.
– Перестань орать!
– Володя, почему убежал? Я тебе штаны принесла с рубашкой, переодевайся быстрее, идём: у Лильки день рождения, посидим немного, успеешь в свою больницу, никто даже не заметит!
– Не могу я! – крикнул Володька почти так же громко, как жена, – в субботу приду!
– А я, что, должна одна, что ли, на дне рождения сидеть? Переодевайся быстро, никто не узнает. Ну? Есть у меня муж или нет?
– Говорю, сейчас обход будет, а потом на анализы!
– Ах, так? Как зенки таращить – здоровые, а как с женой пойти, сразу больные! Да? Кому говорю – идём! Всё равно у тебя ничего не найдут, только зря бока отлежишь в этой больнице!
– Сто десятый раз повторяю: здесь я не по собственному желанию, а по направлению медкомиссии. Если не пройду обследование, могут к работе не допустить, а то и вообще из шоферов турнут, этого ты хочешь?
– Шоферюга несчастный! Испугался! С работы его турнут! Не бойся, не турнут! Никто даже такую болезнь не слышал, туберкулез глаза. Врут они! Пошли! Наши девчонки собрались, посидим немножко, хоть повеселимся.
– Не могу я, как не поймёшь?
– Правда, больной, что ли? Наши девчонки с мужьями да кавалерами припрутся, а я, как дура, одна сидеть буду, платочек теребить.
– Не ходи!
– Ещё чего не хватало!
– Заколебала! – плюнул и убежал в палату.
Через секунду, как прилег на кровать, раздалось:
– Володя! Выйди на минуточку поговорить, а Володя?
– Да отвали ты!
– Я прошу тебя, Володенька, выйди! Тебе не стыдно? Жена надсажается, а он… бессердечный!
– …
– В последний раз прошу… выйди, Володя!… Раз не хочешь – пеняй на себя! Одна пойду, раз не хочешь… Володя, ну выгляни?
Володька не выдержал, кинулся к распахнутому окну, молча погрозил кулаком.
– Ах так, да? Хорошо же, пеняй на себя! Больше не приду! Никогда!! Так и знай!
Володька бросился на кровать. Жена и не думала уходить, кричит дальше.
Все в палате делают вид, что тоже ничего не слышат. Одно плохо, голос жены Володькиной сильно достаёт до самого нутра, таким голосом орехи колоть и стекла оконные разбивать вдребезги. Ведьма баба.
– Вот глушилка! – недовольно морщится Сашка чуткий к звуковой ауре, и, видно, страдающий от неё так же сильно, как разрезанный и сожжённый Денис после операции. – Давайте, окна закроем, что ли?
Володька ожесточённо захлопывает рамы. В палате сразу делается душно до невозможности, а жену всё равно слышно.
– Володя! Я ухожу! Я к тебе больше никогда не приду, Володя!!! Слышишь? Ты меня слышишь? Так и знай! Не приду!!! В ногах будешь валяться, прощения просить!!
Вовка кинулся вниз, на свиданку. Всё повторилось.
– Не ваша жена кричит на улице?
В палату заглянул пожилой, низенький, толстый, лысый человек в чёрных очках и белом халате. Прямо как врач.
– Заходи, Борис Иосифыч, наша, наша орёт, да не стесняйся ты, заходи, поорёт и перестанет, – обрадовался гостю Сашка. – Садись, рассказывай, как там твоя жена поживает одна, после всего того, чего над тобой учинила. Почему не приходит кричать под окна? А?
Нерешительно улыбаясь, на ощупь, похожий на врача человек вступил в палату.
– Это кому тут у вас сделали операцию? – спросил он.
– Денису, молодой парень с сетчаткой, пока неженатый, надо с ним, Иосифыч, опытом поделиться. Давай, не увиливай, рассказывай, что да как, а ты, паренек, слушай умудрённого человека, мотай на ус, он плохому не научит, только всему самому хорошему. Иосифыч у нас врач, и не какой-нибудь терапевт общей практики или глазник, он у нас сексопатолог. Большой специалист оказался в своем деле, на практике доказал – на молодой в семьдесят лет женился, уговорить деваху – тоже уметь надо.
– В шестьдесят пять.
– Я и говорю – молодец. Вот Денис сегодня из-под повязки ничего не видит, я хоть как ничего не вижу, а должен же он знать правду-матку. Слышь, Денис. Иосифыч лысенький старикашка, маленький, толстый, а женат на высокой молодой девице и, говорят, красавица необыкновенная… Иосифыч, красавица жена-то?
Борис Иосифович застенчиво улыбнулся и кивнул, делая шаг в обратную сторону к дверям, но Сашка уже засёк его местоположение, приобнял мощной рукой за плечи, хлопнул по животу.
– И каким же образом ты её уговорил с этакой брюхенцией?
– Профессиональная тайна.
– Ага? Тогда расскажи молодому человеку: почему здесь очутился, на лечении в глазном отделении?
– Лекарство от глаз мне прописали чёрного цвета, жена перепутала…
– С чем спутала?
– С йодом.
– Йодом зенки тебе залила? Оба? Как успела-то?
– Она быстро. Медсестра.
– Да. Что тут скажешь? Специально закапала, чтобы не сильно наблюдал за её личными секретами по женской линии. Вот Денис наука так наука: не женись в старости на молодой, хуже будет!
– Вообще жениться не надо, – буркнул Володька.
– Ну, это смотря кому и на ком. Если смотреть нечем, то сначала надо сильно думать.
Борис Иосифович вывернулся-таки из лап бывшего строителя и стукнувшись животом о закрытую створку дверей, покинул палату.
– Володя! Я в последний раз тебя предупреждаю! Больше не приду! Никогда!!
Зато в противодействие угрозам володькиной супруги, среди бела дня совсем не в обычное время процедур, в палату опять заглянула Нонна Викторовна с большой резиново-брезентовой подушкой в руках, похожей на кислородную. Подошла к Машинисту:
– Ларионов? Разденьтесь до пояса и ложитесь на свою кровать для процедуры. Вам прописали азот.
Машинист стоял возле общего стола и жевал бутерброд с салом. Он быстро засунул остаток в рот, добавил туда же здоровый ломоть сала, чтобы противостоять очередной медицинской каверзе, послушно оголился до пояса перед красивой, статной Нонной и прилёг на живот, как ему приказали, доверчиво смежив глаза.
– Укол делать будете?
– Азот введём.
– Для чего?
– Врач назначила, ещё вопросы будут? Для ускорения заживления. Ларионов, лежите тихо, не ерзайте, пока иглу вводить буду.
– Интересная процедура, – подошёл Володька, – в спину что ли?
– Скажите спасибо, что в спину, а не в глаз.
– Спасибо, – сказал Машинист.
Нонна Викторовна уже ввела ему толстую иглу под кожу на лопатке, но больной даже не поморщился.
– Больно, Машинист?
– Нормально.
– Ты раздуваешься. У тебя воздух под кожей пузырем надувается. Лихо. Как воздушный шар, или горб. Он не взлетит, Нонна Викторовна?
– Если будет лежать тихо и спокойно, никуда не денется. Лежите Ларионов без телодвижений, азот со временем сам выйдет, а часть в организме растворится, – медсестра властным движением выдернула иглу и унесла подушку с собой.
Зрячие ходячие потянулись со всего отделения на экскурсию смотреть на Машиниста, щупали спину и были поражены: до чего наука дошла!
– Здорово она тебя надула!
– Как верблюд одногорбый стал!
– Машинист, к тебе жена пришла!
– Куда встаёшь? Азот весь выйдет без толку, погоди, мы её через подвал в палату доставим.
Володька и вправду довольно быстро вернулся с яркой спутницей в разноцветном платье из японского шелка, полыхающим всеми цветами радуги из-под врачебного халата, взволнованной неожиданным обстоятельством, что муж по неизвестной причине обездвижел. Белый халат проводник увёл прямо из ординаторской, и теперь с гордым видом стоял рядом. Машинистова жена оказалась весьма привлекательной молодой женщиной, к тому же обладательницей бесподобной изящности фигуркой, которую не мог скрыть даже наброшенный на плечи халат.
– Ой, Коля! – всплеснула она руками, увидев раздутого мужа, и халат спал с неё, – кто это тебя так укусил?
– Это его Нонна Викторовна, процедурная сестра. Красивая дамочка – футы-нуты. Пришла со своей подушкой, заставила раздеться, лечь, а потом надула – ушла, – кратко и весело описал развитие событий Володька.
– Бедный ты мой, – жена присела рядом на кровати, стала жалеючи гладить болезного по огромному кожаному куполу, расположенному несколько ассиметрично, ближе к правой лопатке, будто он при смерти, – да что же это с вами здесь делают?
Потом обняла за бока, губами прильнула к спине по соседству с холмом Нонны Викторовны. Прижалась, заморгала – вот-вот заплачет.
Однако жена что? У всех жена. А вот соседка – другое дело!
Вечером Саня поведал о своих взаимоотношениях с нижней соседкой, что вызвало в палате ощутимое удовлетворение и воодушевление.
Даже Машинист, несмотря на дневную встречу с супругой, вспомнил тоже почему-то про соседку:
– Несколько лет назад очень симпатичная женщина к нам в дом переехала жить, на вид лет тридцати. Глаза большие, голубые, но с двумя маленькими детьми и мужем, из другого города сменялись квартирами в наш дом. Здороваться стали. У неё характер оказался общественным, на собраниях выступает с оргпредложениями по улучшению окружающей жизни и конкретно песочницу для малышни возле дома устроила, посадку деревьев организовала. Приличная семья. Оба в каком-то учреждении работают, хорошие люди, что ещё скажешь, симпатичные. И вот представьте себе, у меня с ней однажды приключение случилось.
– Всего однажды? – изумился Саня, – с соседкой этой? Да как же так? Не, Машинист, мы тебе не верим.
– Погоди. Я её ни вслух, ни про себя соседкой не называю. Как-то не подходит это слово. Просто женщина из нашего дома. Так вот, делал летний ремонт дома, дошла очередь пол красить, а в жилой квартире, сами понимаете, это морока страшная, когда мебель повсюду нагорожена и девать её некуда, приходится двигать: сегодня там ходи, здесь не ходи, а назавтра наоборот. А всё равно забудет кто-нибудь и пройдётся по крашеному, а ты виноватым останешься. Взял, да и выслал семейство в деревню на выходные, без всяких там “не хочу”! Начал малярничать честно, без халтуры. Есть люди, которые запах краски в такой густой концентрации не переносят, я – ничего, терплю, здоровьем бог не обидел, голова не раскалывается, балдею слегка.
Работаю во все лопатки, на совесть мажу, как полагается – только литровые банки пустые отлетают, для себя стараюсь, не для дяди, и вдруг – звонок в дверь. Кого чёрт несёт не раньше не позже? Иду, открываю – на площадке та женщина соседская стоит совсем по-домашнему, в одном халатике пёстром да шлёпках на босу ногу.
– Здравствуйте, – говорит и смотрит.
– Здравствуйте.
А я вообще в одних трусах, потому что кожу от краски проще оттереть растворителем, чем штаны. Ладно, не держать же на площадке человека, коли самому туда не выйти по соображениям этичности.
– Входите, – говорю, – только у меня здесь сильно краской пахнет.
Она заходит.
– Ремонт ведёте? Можно посмотреть?
Зашла, дверь прикрыла за собой, оперлась на неё спиной, почти возлегла и ничего не говорит… смотрит.
Машинист вдруг смолк, как бы переводя дух, но всем слушателям показалось, от нерешительности. “Сейчас врать начнет”, – решило общество. Человека можно понять, не всякий солидный мужчина любит про подвиги рассказывать, бывает загорится из-за чужого рассказа человек, начнёт про своё, а потом шасть в кусты: не помню, давно было. Верно, и Машинист выдумает отговорку, как бы в сторону уйти от правды, соврать поаккуратнее. Поэтому Саня решил не давать время на хитрости:
– Не стесняйся, брат, рассказывай, как у вас там случилось…
– В том-то и дело, – продолжил Машинист нерешительным голосом, с интонацией явно врущего человека, – что ничего не было.
И начал пояснять, будто оправдываясь перед коллективом за нестандартное поведение:
– Видите ли в чём дело, ясно мне тут стало всё, чего там непонятного? Но…
– Неужели упустил… дар небес? – церемонно выразился Саня, морщась лицом и шеей, даже очками чёрными восстал на брови против нелогичного развития событий.
И другие тоже поморщились, желая усовестить рассказчика, чтобы перестал врать ближним своим, исповедался по-честному, как было.
– Долго впоследствии размышлял и пришёл к выводу, что сильно от краски забалдел, больше никаких причин не нахожу. Нечем больше мне собственное поведение объяснить, – совестился Машинист, – помню, смотрю на неё, понимаю, но… смешно и всё. Весело, смеяться хочется. Так, улыбаясь и простоял, как дурак в трусах, рассказывал, какой ремонт делаю, где обои брал, где обойный клей покупал. Она молчит, глядит заворожено, глаза расширились на пол-лица. Разве ж я виноват, что в голове моей веселье полным ходом играет, но не того плана, не от близости к женщине, а от половой краски. Протрепался какое-то время, смотрю, зрачки у неё прояснились, смысл деловой в них наметился, конкретно слушает. Потом говорит:
– Мы с мужем тоже ремонт задумали делать. Спасибо, что рассказали, ладно пойду я, а то суп убежит. И ушла.
– У, жалко-то как! – застонал Саня, – ну, а потом, после, отношения не наладил?
– Нет, зачем? Да и некогда, работы много, смены ночные знаешь как выматывают? Здороваемся на полном ходу, не останавливаясь мимо друг друга проносимся, каждый своими путями бегает.
– Грустная история. Как говорится, нет повести печальнее на свете...
– Кстати, вот о ночных поездках. Мы с женой в то время разводиться собирались. Прожили десять лет, надоели друг другу смертельно, даже в лица не смотрели неделями, только из-за детей в одной квартире существовали. Сильно не ругались, просто обрыдла такая жизнь. И работал через силу, особенно в ночные смены. У нас же не поспишь, с этим строго.
Следующая ночная поездка выпадает после того случая, едем, около часа ночи, как обычно, клевать носом начинаю. Говорю помощнику: “А ну, налей-ка мне чая покрепче, без сахара”. И тут вдруг прямо на тёмном стекле всплыло будто наяву: заходит ко мне соседка. Близко так, прямо напротив глаз, в считанных сантиметрах, отпала всем телом на дверь, грудь без ничего под халатом дышит. На сей раз взыграло ретивое без краски на полную катушку! Страсть выше крыши переполняет.
Помощник кружку с чаем протягивает, а я ему сквозь зубы: после! А сам мысленно хватаю её, вздымаю в воздух и через крашеный пол в залу, на большой диван бросаю. Через полкомнаты пролетела! Ох, чего только не вытворяли! До самого утра. Никакого чая не надо, глаза вперёд смотрят, спать не хотят, руки на автомате сами всё выполняют, а голова горит, как прожектор в ночи. Приятно, чёрт возьми!
И что вы думаете?
Домой приехал, поспал чуток, часа два не больше. Еле дождался, когда жена с работы придет. Только стала разуваться у входа, будто кто меня в бок как саданёт, налетел на неё, подхватил в одной туфле ещё не снятой, да в зал, как швырну от бешеной энергии, что за ночь скопилась, на диван, через всю комнату, как ночью чудилось – точно долетела, самый раз, и того… пока детей нет… Платье выходное вдрыск порвали.
Так и пошло после этого события. Выпадает ночная смена: всё, жди, придёт обязательно, явится без спроса прямо на стекло, станет напротив в этаком состоянии безбашенном, и я всю смену будто аккумулятор от сети заряжаюсь, к концу поездки аж искры летят на контактах. После смены столько внутри энергии, что жену родную чуть пополам не рвёшь. И ей приятно. В первый раз даже за платье ругать не стала, хотя пришлось на тряпки пустить, хорошее совсем ещё было платье, и такая меж нами любовь разгорелась по-новой спустя десяти лет брака, что видели, недели вытерпеть не может. В палату прискакала, привыкла в горячке жить.
Одно плохо: снимут по зрению с работы, поездок не станет ни дневных, ни ночных, откуда прикажете заряжаться?
Компания понимающе, грустно молчала.
– Вот, пацаны чёртовы, только-только человек радость настоящую почувствовал, так нет вам! Верите – нет, нашёл бы этих недоносков, взял прут да отстегал в полную силу: не пакости людям, не привыкай с малолетства чужую жизнь заедать!
– А ты не пробовал в ночную смену на стекле, того, жену представлять? – полюбопытствовал Володька.
– Э, нет, – сразу возразил Саня, – тут перекрёстное опыление. Если соседку видит, то с женой хорошо, а если жену увидит, то к соседке побежит.
– Глупые люди. Не понимаете что ли? – удивился Машинист, – я на стекло никого вызывать не умею. Говорю же: сама является, причём исключительно в ночную смену.