Это главка из романа "Вызывающий..." Вынес ее отдельным текстом из "Рукопись из Новоострожска" http://www.proza.ru/2013/02/06/1121
По сути, текст историчен и документирован! Хотя ракурс неожиданен для ближнего "большинства", у которого в обычае видеть предмет с одной стороны. И привыкать к своей "привыклости"
* * * *
История Новоострожска, примерно поровну, делится на два периода. Каждый - немногим более столетия. Граница между ними - март 1881 года, когда некая франко-бельгийская компания получила концессию на разработку Новоострожских железных руд. По первым изысканиям - богатых и почти на поверхности. Вынимать их предполагалось - отрыв карьеры и дробя скальные породы порохом и нитроглицерином.
Умеренный климат, смирное население, и - уже прокладывают железные дороги по американскому образцу - в двух сотнях верст портовый город Херсон. Концессия считалась надежным и выгодным предприятием, несмотря на дурное предзнаменование - по совпадению, в марте же, - убийство Александра II, императора, чьей поддержкой реформ европейского образца, и сбылся во многом Новоострожский проект.
Дешевизна рук отмечалась необычайной - после холодной зимы, не в одной здешней губернии, а по всему краю, случился неурожай. Второй кряду. Акционеры торопили с работами.
К новой зиме, вроде кругов по воде, пошло расходиться про первые поднятые пуды, ржавые на вид, жирные на ощупь, - руда! В газетах загодя писали про «железную лихорадку».
Не только пришлому народу, но и туземцам казалось уже, что история Новоострожска с них только и начинается. В одном смысле так и было - ранний, темный период Нового Острога ничего не оставил после себя, кроме смутных помарок в царевых книгах да потаенных, с землей выровненных кладбищ - «цвынтарив» на малороссийском наречии. Донос на них, безымянных, не сочтенных, делали шурфы разведчиков. Попадали под заступ больше черепа. По каждому поводу заходил в контору десятник, докладывал. Инженер выбирал час и непременно с полицейским чином, являлись на участок, где осматривали и составляли бумагу о неподсудности дела уголовному ведомству за очевидной давностью. Возвращаясь, давали обыкновенно рабочим на водку, для успокоения суеверий. Те ломали шапки и крестились. В кругу иногда припоминали цыгана Федора, лишнего человека, согрешившего против цыганского закона на рудничные заработки. Покрутился две недели и бросил. Блеснул ему якобы в шурфе, из погребения, золотой браслет и он, по бессовестности, снял его с мертвой руки. А из подозрения, что в конторе узнают - отберут, цыган убежал с горных работ. И весь табор подбил сняться и кочевать в Херсон, тем более они и сами собирались. Рабочие уверяли, будто за Новоострожском, в одном селе, к самой ночи, тех р о м а л е видали - с кибитками, лошадьми, женщинами, цыганчатами, а после, нигде уже нет. Говорили, в наказание за воровство, прахом орда пошла, глиной на дорогу осыпалась. И почему не верить - известно, цыган с чертом знается.
Других шалостей от покойников не случалось.
...Только и до французов Новый Острог, конечно, был. И славился, как место суровое и замороченное. Поставили его на кривом роге речки Ингулец. Нехотя поставили, против воли. - Год, по Петрову календарю, одна тысяча семьсот семьдесят пятый от Рождества Христова, как не взгляни, с любой стороны несчастливый.
После опустошительного наводнения в поднепровьи в 1772 году, уже в следующем 1773-м, невидимое неслышимое дохнуло, сперва на Приазовье, а потом на всю Юго-Западную Россию моровое поветрие. Оспа! И до Москвы докатилось. Верно ли считали царевы люди, но записано было, что в одной первопрестольной унес мор пятьдесят шесть тысяч душ. А сколько в остальной России? В Украине? Ужас был так силен, что власти заказывали выходить людям из домов и выпускать скотину. А жить как? Кто это из простых людей может хотя бы и неделю одну бабаём в подполье высидеть? К тому же, как в любое бедствие, и при этом – установилась дороговизна невиданная. Ссылались, что привоза нет. И народ уже не одним мором недовольный стал, но властью больше. – Зачем торговать запретила? А кто – помрет - Бог прибрал. Туда и дорога.
Купцы - поддакивали, цены - росли. Вдруг слухи дошли, что на Яике объявился считавшийся умершим царь Петр Третий и собирает войско наказать царицыну измену и дать народу послабление. В Украине не очень верили, далеко! Да и хрен – редьки не слаще. Царь, он царь и есть. Немкеня, бывшая принцесса София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская может и получше выходит, если разобраться. Когда бы не псы ея...
Но слухи шли все упорнее и страшнее. Одни говорили, будто царь, из мертвых воскресший, на подмогу татар призвал. И будто устоять перед ними нельзя - не живые, дескать, они, а из древних курганов восстали, где еще Батыевы ордынцы хоронили своих по басурманскому обычаю - верхом на лошади. Другие спорили, что Пугач этот – на самом деле - солдатский дезертир и мошенник, но – голосист, сговорился с башкирами, чтобы его на царство посадили, а он им за то - волю даст.
Летом же семьдесят четвертого знамение было - загорелись степи между Доном и Волгой. Уже казаться стало, что Господь, не евангельский, а ветхозаветный, напоминает народу о судьбе испепеленных Содома и Гоморры. Едкий жар и копоть от горящей земли обжигающим маревом несло за сотни верст. Ученые люди доносили в Петербург, что жар этот не простой, а производит язвы и другие накожные болезни. Стали поговаривать о приближении конца времен.
Но совсем невмоготу стало – когда осенью начался голод. Тут уже соблазнились и местные. Больше в мыслях, да на словах – от вольной-то Сечи мало в людях осталось. Но вспомнили, однако же, как на Москву с поляками ходили, Гришку Отрепьева на царство сажать. Времена, конечно, не те - сговариваться не с кем. Не с башкирами же! А турки после Чесмы обосрались. Куда им, против царицы!
И эти разговоры дошли куда надо. Только узнать об этом довелось позднее. Меду тем, как старшина и рассуждала, бунт на Волге к зиме на нет сошел, парком развеялся. Погуляли казаки, кровушку пролили, водочку попили, а как Емелю в клетку заперли – всё кончилось. Не – Сечь! От обиды какой-то злословили на людях в сердцах – тонка кишка, у яицких-то! И отворачиваясь, стерегли печаль по своим атаманам. А там пришел и семьдесят пятый. Черный год. Год измены и страданий. Начался он в аккурат с казни Емельяна, 10 января. Но то - в Москве. Да и – поделом: умел воровать, сумей и ответ держать. Но хуже, что тайные люди ничего из сказанного для своих не забыли и не упустили. Опьяневшие победители турок подсказали царице, напуганной бунтом, дескать, на будущее, надо бы само и семя казацкое перевести. Вольномыслие – оно, конечно, полезно – за кофеем или там за стопкой или, когда с иностранными филозофами калякаешь, но, матушка-государыня, не след вольтерьянство дальше Санкт-Петербурга пускать. Не поймут! Сама видишь, как оно в Рассее оборачивается. Да и в Европе-то, неизвестно, куда на энтих рысаках доскачут. А - как королю французскому башку оттяпают?.. К тому идет.
А может и по-другому говорили. Про державный интерес, про Балканы, про Черное море, про Крым и султана... Про измену – обязательно. И царица ведь, и – баба! Как не прельстить?.. Тенью гетмана Мазепы пугнули.
Черное дело – по черному и сделали. Указом распустила царица Новую Сечь. Что неподалеку от славного Никополя, на речке Подпильной. Последний охорон казацкой воли. Хоть и не когдатошняя, за порогами, а – Сечь!
Как Потемкин старшину обманом на муку взял – и шепотом передавать боялись.
Как говорят, Бог казаку долю даст. Избранным –монастырь Соловецкий, другим – плаху. Третьи – ушли к Султану, за Дунай, в Добробуджу, где и поставили Сечь задунайскую. Обида царская хуже турецкой вражды оказалась.
Но были и четвертые. Которых в иные времена можно было и на Яик сослать, и в Сибирь. Но не сегодня. Глядишь, опять атаман объявится и – полыхнут жаром еще не остывшие угли бунта. И казнить – не резон. После мора, голода и войны – повывелись людишки. Выход придумали. Выбрали нежилые места, тут же в Диком поле, и велели крепости, остроги ставить. То ли против турок, то ли еще какой враг намечался. И селить при крепостях – смирных казаков. Под надзор. Регулярных войск. Так что и непонятно было, то ли эти гарнизоны самих отселенных охраняют, то ли вместе службу несут. Обустройство крепостей положили на самих отселенных. При том, как людям военным не возможно было им иметь надел и землю обрабатывать. Но как подозрительных в измене – так же им не полагалось и жалованья. Чем жить? Да и жить ли?
Хитро придумала Екатерина. Одно слово – немка!
Новый Острог велели ставить верстах в семидесяти всего от места, где была Новая Сечь. На кривом роге речки Ингулец. И пришло в зиму почти полтысячи человек, да полсотни солдат. И видели их лишь редкие селяне, уцелевшие от мора и голода.
Так начался Новоострожск.
И депешу по начальству: во исполнение высочайшего – поставили.
Зима опять была долгой. Жили – слухами. Дальними: про холода и голод в Европе, про Америку (а есть ли она на самом деле? или жиды и ее выдумали, на оторопь православным?), и что народ в Америке против короля бунтует.
И – поближе: про мор в Санкт-Петербурге, где по царицыному, якобы, слову, людям зараженную оспой лошадиную кровь вливали. Совсем немка русский народ извести хочет!
Слухи слухами, но все заслоняли свои заботы. Служба. Сменилось начальство. Да так сменилось, что новое, только отмахнулось, когда из крепости комендант докладываться приехал. Намекнули, что в год-два и вовсе солдат заберут. За надобностью в других местах, Россия – большая!
..........................................
В конце ХIХ века даже странно было, что места вроде южных российских губерний, самим Провидением назначенные для пользы более предприимчивых наций, еще оставались в Европе незанятыми, тогда как сам Старый Свет уже исподволь подбирался к последнему переделу своих территорий. Оберегала край от колонизации европейских держав единственно воля Русского царя.