Сюда (не) хочется вернуться
На свою маленькую родину, где прошло мое детство, и где оставались родители, мне пришлось однажды вернуться надолго. Это было в конце девяностых. Я приехала в свой родной маленький город после 10 лет жизни в большом. Оставим причины...
Назову здесь мою родину городом N. Едва ли есть смысл упоминать его подлинное имя. Оно не так уж важно: сколько их таких, почти одинаковых, разбросано по России... Каждый со своей неповторимой историей, особым набором качеств в людях... Каждый такой уникальный городок — остается все же безвестным на фоне громких мировых имен. А уж если там не бьет ключом нефть — то тем более, кому он нужен....
Много было там хорошего: росла дочка, была жива мама, появились новые любимые друзья. Еще был театр под названием "звука колокола" или "удара по железным воротам". "БУМ". Такое вот название. Опомнись, проснись, пой и радуйся жизни — такой в нем виделся призыв. Все самое интересное, что случилось со мной за те семь лет — было связано с "Бумом". Вечера, спектакли, знакомства, фестивали. Большие уличные фестивали. Международные. Приходишь вечером на главную площадь города (имени Ленина, конечно, кто бы сомневался) — а на ней в разных уголках — там и сям: и на центральной сцене, и в тени деревьев по бокам — играют спектакли коллективы из Прибалтики , Средней Азии и со всех концов России. Дети сидят на шеях у родителей, никто не толкается и не шипит. Все наслаждаются искусством и становятся лучше. "Ах какой город, какой город, так хочется у вас остаться", — восклицали гости. "Да, да, хоро-оо-ший", — кивали местные, в уме нередко думая обратное: "врагу не пожелаешь".
...Многочисленные заводы закрывались один за другим. Один за другим мужчины уезжали на заработки, оставляя свои семьи — жен, детей... Строительство ТЕАТРОГРАДА — театрального центра, придуманного режиссером и руководителем "Бума" Александром Николаевичем Калашниковым — заморозили...
Словом, несмотря на все хорошее, было много плохого, и я чувствовала себя несчастной в городе N. Не покидало ощущение удушья, тесноты. Жизнь в маленьких городах — она ведь отличается острым ощущением пребывания "у всех на виду". Вот этот прохожий, идущий мне навстречу... Я ничего не знаю о нем. А он, может быть, вполне даже осведомлен о моей истории, и запросто может изложить дошедшую до него версию своему соседу, сослуживцу, родственнику... Угнетало это и многое другое. Первым делом бесперспективняк. Я жила в центре города N, в строении, называемом в народе бараком. Мягко говоря, непривычно, учитывая, что детство мое прошло в хрущёвке, с удобствами.
В палисаднике у барака росли цветы. И ель. Соседи: пенсионеры, безработные, алкоголики и азербайджанцы. Сосед Сашка просил время от времени на похмелье. Соседка тетя Ирина часто выла за стенкой от боли в животе. Соседка Надя была отменной матершинницей, к тому же остроязычной сплетницей, но отличалась гостеприимством, и всегда могла попотчевать своих многочисленных гостей рюмкой разбавленного спирта, селедкой с луком вприкуску, накормить супом без мяса (ну не было денег на мясо) и напоить сладким чаем в граненом стакане, с куском белого хлеба в придачу. Признаться, вкусней чая я с тех пор нигде не пробовала, пожалуй. Однажды Надя спасла мне жизнь, я так считаю. У меня была рана на ноге, огромная. Она не проходила, и я уже не могла ходить, была температура, к врачу отвезти меня было некому, а сама я почему-то упивалась страданием и бездействием и "готовилась к смерти". Надя, зашедшая случайно, и услышав от меня такой настрой, обматерила меня с ног до головы, обозвала дурой и еще кой-кем, ушла, хлопнув дверью, и вернулась с листочками каланхоэ, что рос у нее на подоконнике. И потом несколько дней подряд ходила и привязывала мне новые листки к ране. Я и поднялась. Одним словом, что угнетало, то и спасало. Парадокс! Скорее всего, сугубо российский.
И вот однажды я уехала из города N. Нет, не так... Однажды я БЕЖАЛА из города N!!!! Как от негодного, постылого мужа, который... не любит. Который погружает тебя в нищету. Который пьет из тебя кровь литрами, так мало давая взамен. От которого получаешь одни синяки да ссадины... И крохи, КРОХИ ласк...
Потом ушла мама. Далеко, откуда не возвращаются. Но остался отец. Он — единственный, кто связывает меня с городом N. Когда я приезжаю туда теперь, то окидываю окрестности взглядом с двояким чувством. Хорошо знакомое, но такое чужое место. Не мое место. Не хочу... Но, наученная жизнью относиться с благодарностью к чему бы то ни было (ведь и хорошего было здесь много, особенно в детстве), я смягчаю свой пыл. И стараюсь глядеть с любовью. Получается не всегда. Чаще морщусь, и хочется побыстрей отсюда прочь, прочь...
Есть у Кирилла Серебренникова фильм "Юрьев день". Когда я увидела эту картину впервые, то возненавидела ее создателя. Не одна я испытала подобные чувства: интернет полон ругательств зрителей — за продемонстрированную в фильме чернуху (известно, что деятели искусства частенько раскрашивают Россию в своих творениях именно в такой цвет). Коротко сюжет. Героиня — знаменитая оперная певица — приезжает со взрослым сыном в город своего детства. После этой поездки ее ждет Европа, эмиграция. И тут сын теряется... Пропадает. И женщина решает остаться. И — сливается со средой. Красит волосы в рыжий цвет (так же, как ее здешние подружки (разумеется, это метафора)), спит с нелицеприятным героем — ментом, идет работать уборщицей в изолятор для больных туберкулезом. "Это что???" — Восклицаешь ты при виде данного абсурда. Ответ на этот вопрос пришел позже. Не из кино. Его дала мне сама жизнь — в момент, когда меня тоже коснулась беда (как и героиню фильма). Правда, у меня никто не пропал, но у меня серьезно заболел отец. Первое время, меся ногами провинциальную грязь, я носила на голове невидимую столичную корону. День носила, два носила, неделю, другую... А потом устала от противоречия. И меня пронзило! И мне захотелось сменить сапожки из столичного бутика на резиновые, "выкрасить волосы в рыжий цвет", "переспать с ментом".... В общем, слиться!!! Потому что так легче переживать беду, понимаете??? Стало ясным, что Серебренников невероятно талантлив и проницателен, только я до сих пор не понимаю — КАК ему удалось поймать и прочувствовать наличие этой самой нерассекаемой пуповины, которой связан всякий рожденный в русском захолустье человек, связан намертво с этой самой глухоманью — с ее удушающей анестезией, ее в чем-то омерзительной простотой, обнаженностью, затягивающей болотистой атмосферой, застойностью, склонностью к горьким бедам и их «нерастворимостью» в столь маленьком пространстве. Как он понял? Кто ему нашептал?...
Итак, я часто приезжаю в мой родной город, и мне многое претит в нем, и хочется скорей уехать. Но вдруг... Неожиданно... Однажды. И не раз. Сквозь толщу обид и разочарований в моем городе N, чаще — когда взгляд касается пейзажей, ласкающих глаз в далеком детстве — в сердце сквозь какие-то стены, начинает пробиваться ... ЛЮБОВЬ... И начинаешь чувствовать, то ли от излишней врожденной впечатлительности, то ли от безысходности, то ли в самом деле — начинаешь чувствовать защиту, идущую от этой земли. Кожей ощущаешь, как она, земля, дает тебе силу. И еще чувствуешь, что она тоже нуждается в твоей ласке. Такая... неброская... моя земля... она не просит о любви. Но ждет хотя бы крох. И тогда твой колкий критический взгляд — смягчается, становится нежней. И тогда я мысленно будто подмигиваю ей, как старой подруге. "Земля, ну как ты, дорогая? Родишь? Хорошо... Обласкана хоть самую малость? Не одинока? Ну слава Богу! Спасибо тебе, земля. За сласть и горечь. За твои поцелуи и побои. За соль, которую дала уразуметь. Я прощаю тебя. И ты меня прости".
2013