Нахимов

ИВАН КОЖЕМЯКО



НАХИМОВ


© Кожемяко Иван Иванович
18 ноября 2014 года



Москва
2014 г.

Павел Степанович Нахимов у гроба Истомина плакал навзрыд и не стыдился своих слёз – его любимый ученик, соратник и единомышленник погиб сегодня, во время очередной бомбардировки Севастополя неприятельскими войсками.
Она была страшной – огонь вёлся как из корабельных орудий, так и с сухопутных батарей.
Казалось, ничто живое не способно выжить в этом аду.
Но защитники Севастополя выжили и ответили врагу так, что шесть кораблей его эскадры были выведены из строя.
Да вот цену заплатили мы, по мнению Нахимова, совсем не равную – самый светлый из людей, рыцарь без страха и упрёка, душа всей обороны контр-адмирал Истомин, в одно мгновение, был обезглавлен ядром неприятельского орудия.
– Прошу Вас, – говорил Нахимов сквозь слёзы и несдерживаемые рыдания, обращаясь к присутствующим офицерам и матросам, – у ног его похороните, если паду за Севастополь.
Честь России хороним!
Таких, как он, больше нет в российском флоте, ибо он был самым лучшим. Единственным и неповторимым.
И таким – самым лучшим, он был всегда.
Вспомните, товарищи мои старинные, как командуя линейным кораблём «Париж» при Синопе – он действовал. Бесстрашно и расчетливо.
Его «Париж» уничтожил два линейных турецких корабля.
А он, не дрогнув, под ливнем турецких ядер, даже шага не сделал в сторону на мостике.
Истинный герой, исполин!
И старые матросы, несшие гроб с телом Истомина, плакали вместе со своим адмиралом.
Но какой бы страшной ни была беда и нестерпима тяжесть утраты, Севастополь требовал неусыпного внимания Павла Степановича, и он не мог предаваться страшному горю, обусловленному утратой дорогого друга и побратима.
После смерти Корнилова и, теперь – внезапной гибели Истомина, Нахимов осиротел.
Он знал, что те участки, за которые отвечали они, полностью пали страшным грузом на его плечи.
Не хватало сил, не хватало времени, а главное – не хватало людей, чтобы и дальше сдерживать неприятеля хотя бы на начальных позициях, на подступах к Севастополю.
Поэтому не грели его сердце новые эполеты с тремя орлами, что было высшим признанием флотоводческой мудрости, опыта и зрелости – как же, полный адмирал, Главнокомандующий над всем Черноморским флотом.
Но у этого адмирала, – скептически улыбался Нахимов, – оставалось всё меньше в строю активных штыков и он, в прямом смысле, с тетрадкой в руках, вёл учёт боеспособных орудий и зарядов к ним, а также – оставшегося в строю личного состава.
Севастополя, в прежнем виде, каким он рождался, вырастал на глазах Нахимова, уже не было – все деревянные строения сгорели, каменные же – были разрушены.
Но город жил. И боролся.
И в каждом дне его сопротивления была видна душа и неугомонность Нахимова.
Матросы, спозаранку, ждали его появления на Малаховом кургане – центральном узле всей Севастопольской обороны.
А в последние дни он и не уезжал отсюда вовсе.
И вот в одну из таких ночей, когда он сидел у костерка в капонире, сооружённом матросами, чтоб не видел неприятель, и вспоминал.
Сколько же вместила судьба за его долгую, почти тридцатипятилетнюю службу на флоте.
Но самым памятным и дорогим была даже не победа в Синопском сражении, где он стяжал себе право лучшего флотоводца парусного флота на Чёрном море, личная доблесть в Наваринском сражении в молодости, за которые он щедро был отмечен милостями Государя, а начальные его шаги службы с незабвенным Михаилом Петровичем Лазаревым.
Он зримо ощущал присутствие любимого командира, а затем – флотоводца, всю свою жизнь.
Это был учитель от Бога.
Ему было дано вразумлять – не подавляя. Обучать – без принуждения, возвышать – не уничижая других.
Нахимов заулыбался, вспомнив, как во время шторма, будучи вахтенным офицером, не проверил лично, мичманом ещё был, как были закреплены паруса перед надвигающейся непогодой.
И как Михаил Петрович, не сказав ему ни слова, сам выправил его ошибку, чётко и безукоризненно отдавая распоряжения матросам старших сроков службы, а выбрал он только их для этой сложной задачи, А затем, вечером, словно ничего и не произошло, пригласил Нахимова на ужин.
И за трапезой, ни в чём не упрекая Нахимова, рассказывал ему истории из своей службы под началом незабвенного адмирала Сенявина.
Но каждая история как-то заканчивалась убедительным примером, что в морском деле нет и не может быть мелочей.
Ибо каждая из них, в определённых обстоятельствах, может вырасти до роковой.
Нахимов вспомнил, как он, уходя от гостеприимного командира, только и сказал:
– Ваше Высокоблагородие, досточтимый Михаил Петрович, более ни одного изъяну в моей службе Вы не увидите.
Спасибо за науку.
И действительно, с этой поры Лазарев даже старшим по чину ставил в пример молодого офицера.
Ни разу более он не дал оснований думать о себе, своих поступках и своих решениях не то, что в негативном, а даже просто в критическом плане.
А уж после Наваринского сражения, за которое он был удостоен Георгиевского креста 4 степени, и досрочного присвоения высокого звания капитан-лейтенанта, слава о Нахимове разнеслась по всему Черноморскому флоту.
И так было угодно распорядиться судьбе, что на прославленном «Азове», под водительством Михаила Петровича Лазарева, соединились судьбы будущих адмиралов флота российского, руководителей Севастопольской обороны в годы Крымской войны – мичмана Корнилова, гардемарина Истомина и его, лейтенанта в ту пору, Нахимова.
Сказать,что они подружились в то далёкое уже время навек, значит не сказать ничего.
Они стали единомышленниками и соратниками.
Дольше всех, в каюте одного из них, как получалось – горел свет, где шли горячие споры о будущем флота, о стратегии и тактике морских сражений, проблемах кораблестроения, обучения и подготовки людей к будущим сражениям.
К слову, уже тогда они говорили об ограниченности парусного флота и поиске иных движителей судов.
Несколько раз даже сам Лазарев, ворчливо, но с большой любовью, разгонял полуночников по своим каютам, ссылаясь на трудности будущего дня и сложности стоящих задач, которые предстоит выполнять команде их корабля.
А сам, уходя в свою каюту, только и бормотал себе под нос:
– Какие же молодцы! И дня им мало. Будущее флота России растёт!
Попомните меня, – словно у него при этом разговоре были свидетели, – все, до единого, будут адмиралами. И ещё я, Бог милостив, буду этому свидетелем.
Только трёх этих учеников взрастить – уже жизнь не зря будет прожита.
Храни их Господь!
И только одно сушило душу Нахимова в эту пору – его незабвенная, первая и последняя любовь в жизни, отказала ему во взаимности.
– Нет, Павел Степанович, я не могу вынести того груза, который ложится на плечи жён военных моряков. Не моё это.
Поэтому – Вы простите меня, но я не могу стать спутницей Вашей жизни.
Так он и остался одиноким.
Правда, счастливым отцом, как он говорил о себе: дети его – матросы.
С той поры они и стали главной его заботой.
Он и жил для них, и постоянно думал о них, даже отдавал значительную часть своего содержания на улучшение их пайка.
А главное – в каждом бою, в каждом сражении, он всё дело подготовки экипажа сводил к тому, чтобы выиграть их с наименьшими потерями, а ещё лучше – и вовсе без них, как это и произошло в Синопском сражении.
Сколько минуло лет, века минут, а это сражение всегда и везде будет образцом неустрашимости полководца, тонкого расчёта сил и средств, моральной стойкости моряков, их высочайшего профессионализма.
Флот Турции, втрое превышающий численность эскадры Нахимова, а по весу их залпа – более, нежели вчетверо, был уничтожен без потери даже одного корабля Нахимова.
В сто раз были меньшими потери и людей. В сто раз!
Хранил Господь и самого Павла Степановича в этом сражении.
И не со стороны турецких ядер, сохрани Бог, уж эту опасность он презревал всегда, и научился не обращать на неё внимания вообще.
Главная опасность исходила от интриг царедворцев.
Меньшиков, Главнокомандующий всеми вооружёнными силами в Крыму, откровенно не любивший Нахимова за высокий авторитет и любовь во флотской среде, приказал Корнилову, начальнику штаба флота, выйти в море и принять под своё начало эскадру, возглавляемую Нахимовым.
Слава Богу, что у Владимира Алексеевича хватило такта и разума «опоздать» к началу сражения.
И Павел Степанович стяжал себе в этом сражении славу самого опытного и талантливого флотоводца парусного флота.
Больше сражений такого масштаба парусный флот не знал.
Пришло время паровой машины, о чём ночами говорили ещё юные офицеры на линкоре «Азов».
Эти воспоминания отвлекали Павла Степановича от трагического положения Севастополя.
Он прекрасно понимал, что силы защитников города на исходе.
Они просто тают на глазах.
И никакого расчёта, надежды даже на изменение ситуации просто не существовало.
Севастополь не пал.
Севастополь просто истаял. Не стало людей, которые могли сражаться с неприятелем…
Память ещё раз вернула Нахимова в прошлое.
Он даже усмехнулся, вспомнив вершину своего военного искусства в Синопском сражении:
– Да, наверное, моложе был. Хотя и минуло всего лишь два года с той поры.
Но каких!
За десятилетия исчислял бы их.
Дерзнуть против всего турецкого флота в 17 вымпелов – лишь шестью кораблями, что были у меня под началом, выступить – это только дерзновенный расчёт и молодость могла позволить свершить такое.
А ещё – вера в своих людей.
Безграничная вера в своих людей.
Один Новосильцев, младший флагман, чего стоил, Истомин…
И на секунду не дрогнули под огнём, сблизились с неприятелем на расстояние пистолетного выстрела, и обрушили на него всю мощь корабельной артиллерии.
Но это был не стихийный порыв, а мастерство, которое достигалось годами.
И поделом врагу!
Духом он жиже оказался в первую очередь.
Ни береговые батареи ему не помогли, ни троекратное превосходство в кораблях.
Враг был уничтожен полностью – шестнадцать кораблей из семнадцати потерял.
И Осман-пашу, командующего турецким флотом, в плен захватили, вместе с его командирами кораблей и английскими инструкторами, да, именно английскими офицерами.
А мысль Нахимова всё бежала и бежала дальше:
– Нет, прошлое, сколь бы оно ни было величественным и умилительным, греющим душу, сегодняшних проблем решить не поможет.
Надо думать, как сегодня неприятеля перехитрить.
Прямиком, в лоб его не одолеть.
Сил не хватает.
Начинали войну – у врага было шестикратное превосходство, а сейчас – и того больше.
Много людей мы потеряли1
Недопустимо много.

***

Утром Нахимов, как всегда, обходил позиции на Малаховом кургане.
И когда он остановился у бруствера капонира с орудием и достал свою подзорную трубу, чтобы посмотреть на неприятельские боевые порядки, пуля штуцера и ударила ему в висок…
Два дня он, не приходя в сознание, всё метался в горячке, а затем, придя на секунду в себя, только и сказал:
– Так не забудьте, хоть в ногах Истомина, но похороните… там…
И тут же затих
Уже навсегда.
И когда на третий день его прах несли к усыпальнице, где уже упокоились Лазарев, Корнилов. Истомин, даже интервенты перестали стрелять и вести пушечную пальбу, а с мачт их кораблей, к изумлению русских моряков, стали приспускать флаги.
Так даже враги признали высочайший подвиг Павла Степановича Нахимова.
Правда, это им не помешало, впоследствии, осквернить прах прославленных флотоводцев, и вскрыть их могилы…

***

Минули годы.
И в пору очередного военного лихолетья, на которые так щедра была история России, Верховный Главнокомандующий лично предложил учредить орден Нахимова для награждения героев-моряков и медаль его имени, а имя прославленного флотоводца присвоить современному крейсеру.
И собственноручно повесил его портрет в своём кабинете, рядом с портретами чести и совести русской земли – Суворовым, Кутузовым, Дмитрием Донским и Александром Невским.
Нравственный пример Павла Степановича и слава его имени помогли России и в этом страшном испытании.
Помоги, Господь, России и в это лихолетье, и пусть имя адмирала Нахимова придаст нам всем силы и мужества, сподвигнет на ревностное служение Отечеству в час испытаний.
А в том, что они грядут – ни у кого сомнений быть не должно.

P.S. Единственное, что остаётся добавить автору, на службе Отечеству, именно на флоте, Павла Степановича заменили  пять его братьев. Все стали военными моряками, а идущий за ним - Сергей, почти уравнялся с Героем Севастопольской обороны в чине и получил эполеты с двумя орлами - вице-адмирала...


18 ноября 2014 года

***