Старика Дизеля – маленького, ссохшегося, белого как лунь, лет этак восьмидесяти пяти с гаком, положили в палату прямо перед обедом. Впрочем, положили – фигурально выражаясь, а на самом деле притопал своим ходом, разложил вещички в тумбочке, припасы в холодильнике и проследовал на обед вместе со всеми ходячими.
После обеда Дизель вернулся в палату, достал из холодильника сала, хлеба, варёных яиц, заел жидкую больничную кашу домашними продуктами, поспал часик мертвым сном, вскочил бодренький как огурчик и отправился в коридор на прогулку.
Гулял Дизель весело, в охотку. Заложив руки за спину, похожий в полосатой пижаме на бывалого лагерника, двигал ногами в шлёпках по коридорному линолеуму конькобежцем, хотя и не слишком споро. Как только какая-нибудь больная обгоняла седенького старичка, он тут же щипал её задницу, быстро прятал руку за спину и катил дальше.
– Дедушка, ты что ль? – дивится тётка повадке старичка, глядя сверху вниз на пуховый белый венчик, нимбом колыхавшийся на облысевшей голове.
Дизель не оправдываясь достал из кармана конфету, вручил потерпевшей и дальше зашаркал, пока очередная бабка не вздумала обогнать одуванчик в узком коридоре. К вечеру так разошелся, что принялся щипать медсестёр и санитарок, неизменно компенсируя вред конфетой.
Весть об интересном поведении престарелого кавалера мигом облетела женские палаты. Полюбоваться на него вывалила такая куча народа, что конфеты у Дизеля быстро кончились, после чего он стал щипаться бесплатно. Некоторые бабки давно забывшие про ухаживания изо всех сил норовили обогнать его и по второму и по третьему разу.
Зашедший после ужина больной соседней палаты по имени Павел тоже заинтересовался Дизелем, который как раз расположился за столом с салом.
– Что новый товарищ? С катарактой? Это, дед, ерунда. Не операция, чистый ширпотреб по нынешним временам, мелочи жизни. Вот у меня настоящая глазная болезнь, глаукомой называется. Знаешь, дед, что такое глаукома?
– Что? – спросил Дизель, отрезая приличный шмат, кладя на хлеб и откусывая.
– Отрежь и мне, я расскажу в подробностях и деталях, ладно, не беспокойся, сам отрежу, не толкись зря.
Дизель не возражал.
– Это такая болезнь сложная, – зачавкал бутербродом сосед, – при которой так повышается внутриглазное давление, что глазное яблоко твердеет неимоверно, делаясь твёрже металла. Короче говоря, превращается в каменюку. Хоть молотком по нему бей – не разобьёшь, бесполезная трата сил и времени. Кстати, а вот знаешь, дед, как лично тебе операцию будут делать? Хочешь, поведаю? Вкусное у тебя сало, сами солите, нет? Я люблю именно такое, с розовыми прожилками… немного ещё отрежу. А запах какой, да? Аромат!
– Как будут делать? – не выдержал Дизель.
– Да как и всем прочим смертным, обыкновенно. Там у них есть главное ведёрко с дезинфицирующим раствором, чтобы зараза не попала, и деревянная колотушка такая большая, но легкая, это главные инструменты. Они их стерегут как зеницу ока и нашему брату никогда не показывают. Да ты дед, главное, ничего не бойся, веди себя спокойно, как дома в горнице, скажут тебе – проходи, ты проходи, скажут – ложись на стол, ты ложись: чему быть, того не миновать.
Вот когда ляжешь, с тобой начнут разговоры разговаривать на предмет самочувствия, а во время этих самых разговоров сзади подходит специальный хирург, реаниматолог называется, ага, значит подкрадывается он тихой сапой уже с энтой самой колотушкой в руках, а ты-то его не видишь, он со стороны головы всегда заходит, сзади. Профессия у него такая особенная, их и в институте специально учат тихо подкрадываться. Они там даже экзамен специальный сдают: сзади к экзаменатору подкрадываются с точно такой же колотушкой, если за пять шагов их учитель слышит – два тебе за экзамен, если с трех – три, с двух – четыре, с одного шага – пять получает.
– А если вовсе не услышит? – поинтересовался Сашка.
– Тогда студент имеет законное право трахнуть учителя колотушкой.
– Здорово.
– Так вот, дед, эти пока с тобой разговоры разговаривают, отвлекают, тот подкрадывается тихонько, размахивается и хрясь по темечку – глаз сразу выскакивает наружу, другие хирурги его на лету ловят – цап-царап и быстро в ведерко окунают с дезинфицирующим раствором, пока свеженький ещё – с пылу с жару. Потом достают, что надо с ним делают на отдельном столике, с глазом твоим, и обратно – щёлк, ставят на место, вот и все дела. Он же там, как подшипник смазанный вращается, понял? Что, не интересно?
Поди уже тебе рассказали давно, а я надсажаюсь зря? Нет? Вот, видишь, только Павел правду открыл, за это ещё кусочек отрежу – не сало, голимый смак в аккурате. Хорошо посолили, спасибо. Ладно, двину помаленьку на боковую укладываться, ты главное не беспокойся, здесь очень хорошие спецы работают, особо эти, реаниматологи: с одного раза нужный глаз выхлестывают, главное – не дергайся, когда на столе лежишь, головой не крути, а то промахнётся ещё чего доброго, не тот выбьет.
Народ посмеялся, Пашка ушёл. Суть да дело, процедуры настали, там отбой, и свет по палатам выключили. Якут сидит на кровати, не ложится, держит рукой ватку от укола, время от времени вдыхает запах спирта и удовлетворенно сопит.
– Я водку шибко люблю.
– Э, кто же её не любит? – удивился Машинист. – Только до добра она не доводит.
– Я как ослеп, так сразу пить бросил, – согласился Саня. – А так каждую субботу и воскресенье навеселе существовал. Слепому да пьяному не выжить в нашей природной среде. Упадешь где и замерзнешь.
– На транспорте пьяному тоже нельзя, – подтвердил Машинист, – я не о работе своей говорю, а по жизни рассуждаю. У меня случай был в практике: отмечали день рождения в деревне, у сватьёв гуляли, а с народом не рассчитали, набилось в избу народу под самую завязку, и, конечно, водки не хватило, а магазин на другой стороне села стоит и закрыт вечером, но продавщицу можно попросить – откроет. Я на своей машине был, ну и говорит мне сват: «Слетай Никола по-быстрому, а то нехорошо получается перед честным народом позориться».
«А что такого? – думаю, – гаишников здесь нет, не город, движение на улицах вечером тоже никакого, места известные, дорулю как-нибудь на малой скорости, всё ног не бить».
Выхожу на крыльцо, гляжу: на улице прямо возле нашего двора старушка стоит и на меня смотрит. Знаете, какие в деревне заборы? Заплоты из поперечных жердей, чтоб скот чужой во двор не забредал. А так все видно, что на улице делается.
Сумерки опустились, часов десять вечера, сизо-сизо так, будто туман ночной от леса растёкся. Надо к машине идти. А я стою, словно прирос к крыльцу, на бабку ту гляжу, да не видал вроде таких в деревне прежде. Собой невысокая, в платке, фуфайке да резиновых сапогах, ровно как из леса пришла, за грибами ходила, что ли, но ни лукошка, ни ведерка при ней нет. Руки свободные и как бы длинноватые слегка, из рукавов сильно торчат, а может, это фуфайка коротковата, обтрепалась, чёрт её знает.
«Вот, – думаю, – напился так напился, ноги не ходят, точно ехать надо!»
А сам от старушкиных глазков оторваться не могу, серенькие такие, мелкие, а вот ухватила мой взгляд и сосёт в себя. Что за ерунда! И вдруг смотрю, а руки-то у неё из рукавов – растут! Тонкие, иссиня – белые, толчками увеличиваются, да намного сразу – раз, два, три, вот уже прямо возле живота моего оказались, я и ногти успел разглядеть, вроде обычные, небольшие, но под ними сильно земля напичкана, будто на пашне бабка свеклу полола.
– Это она из могилы выцарапывалась! – догадался Сашка.
– Ты слушай дальше что. Стою ни жив, ни мёртв, шелохнуться ничем не могу, обмер весь, и что интересно, пёс у свата всегда брехучий, где кто пройдёт чужой, так два часа потом без перерыва будет матюкаться, а тут забился в конуру, даже носа не показывает!
– Собаки привидения боятся.
– Ну. Тут я совсем окаменел. Вдруг дверь на растапашку распахивается, выскакивает шурин Петруха и говорит: “Постой, на мотоцикле быстрей сгоняю”, – шур мимо к сарайке, выводит свой драндулет, а я ничего ему сказать не могу, не езди, мол, не надо. Язык отсох что ли.
– Случилось с ним что?
– Вот как газанул сразу, метров пятьдесят пролетел и в столб. Насмерть. Смотрю: а старушки нет, будто под землю провалилась.
– Твою смерть на себя воспринял.
– Точно. Я на поминках уже не пил, как ни уговаривали за помин души. Свечку сходил в церкви поставил.
Старик Дизель долго ворочался, потом стих. Выжидал, сколько хватило терпения. Когда все выговорились и захрапели потихоньку один за другим, сполз с кровати и ударился в бега. Никакие операции ему не нужны. Так дотянет, сколь бог даст. Главное, выход какой-нибудь найти, чёрт с ней с одеждой, завтра Михаила пошлёт, разменяет пижаму на одежду.
Он спустился по лестнице до самого низа, пошел по светлому, пустынному коридору, который был на самом деле подвальным переходом из областной клиники в медицинский институт и содержал много технических ответвлений, заблудится в которых – дважды два. Дизель бежал скоренько, по сторонам не оглядывался, кругом пусто, щипать некого. Домой надо. Ну их, докторов этих с деревянными колотушками, как-нибудь перетопчемся без операции. Восемьдесят лет прожил, и дальше протянет сколько там ещё осталось.
Но тут свет погас. Повсеместно. Сделалось темно, как под землей. Впрочем, это и было под землей.
– Э, – громко позвал Дизель, – что за шутки? – сообразил взяться за стеночку, идти по ней.
Шёл долго, пока не нащупал дверь-решётку с большим висячим замком. Тупик. Двинулся обратно, шёл-шёл, вроде свет голубоватый затлелся непонятно где. Дизель оторвался от стенки, выставил руки вперёд и двинулся на свет. Шибко уж дальний, слабый, еле-еле различимый больными стариковскими глазами, а всё равно настроение поднимает. Долго ли коротко ли шёл, пришёл. Свет слабый, неясный даже здесь, возле самой синей лампы. Под лампой за столом сидит дежурная старушка седая, медсестра поди, и читает книжку.
– А где здесь глазное отделение? – спросил Дизель запросто, как в доску свой больничный человек.
– Что, потерялся? – спросила старушка, через силу отрываясь от книжки и поднимая лицо.
И вдруг видит Дизель – не старушка это вовсе. Глаза молодые, девичьи, лицо слегка одутловатое, а волосы сильно седые. Дыхание перехватило, не смог Дизель ничего ответить, лишь кивнул.
– Ладно, пойдём, старче, провожу тебя.
Поднялась из-за стола, легко пошла в темноту коридора, не оглядываясь и не проверяя, идёт старик за ней, или нет. Старик шёл. Мода, наверное, у них, у молодых, нынче такая пошла, в седой цвет краситься – вот в чем дело, успокоил он себя. А ты испужался сразу. Вот дурочка, накрасилась под старуху, ещё успеешь состариться!
Войдя в обычное расположение духа, попытался щипнуть медсестру сзади, хотя конфет в кармане не было. Промахнулся. Ишь, совсем расклеился чего-то. Ближе, ближе, ближе подкрался, снова цап! Мимо. Да что ты будешь делать? В третий раз изловчился уж изо всех сил хватить, но снова промахнулся.
А сестра идёт себе, даже не оборачивается.
Вдруг говорит:
– Не бойся, там колотушками по голове не глушат. Таких инструментов не бывает и ведер с раствором тоже.
– Ну почему? Пусть дезинфицируют на здоровье, хоть в ванне. Я не против. Раз полагается. Чего-то я тебя почти не вижу. За руку возьмусь?
– А уже пришли.
– Как пришли? Куда?
– Сейчас, – сказала проводница, – пообвыкнитесь, свет увидите. На него пойдёте. На мой же свет пришли. А мне пора на место. – И проплыла обратно мимо деда, не успел щипнуть как следует. Да нынешних не за что и щипать. Вот раньше были девахи! А сквозь эту рука наскрозь проваливается. Худоба!
Тут точно вдали рассмотрел пятнышко жёлтого света и побрёл на него – обратно в больницу.