В тот осенний выходной день погода выдалась на славу. Прохладный ветер хаотично гонял желтовато-коричневую листву на еще ярко зеленых газонах. Он так теребил разноцветные флаги на высоких мачтах недалеко от входа в Дворец Спорта, что казалось они и есть источник и причина этого воздушного беспокойства. Яркое, но уже ласковое солнце на бездонном небесном ультрамарине создавало радостно-приподнятое настроение, которое, впрочем, итак было у меня с утра в предвкушении праздника.
На праздник боевых искусств меня пригласили друзья, имеющие самое непосредственное отношение к предмету празднования и знавшие о моем увлечении Востоком в последние годы. Из центра приехали высокие спортивные чины в компании именитых чемпионов и, возможно, привезли долгожданное финансирование. Об этой поддержке уже лет как двадцать мечтало тренерское сообщество, привыкшее себя считать неотъемлемой частью страны, армии и всего того, что придавало такой необходимый смысл их деятельности. Нет, они и так не пропали, занимаясь все эти годы с детьми в платных секциях, но было как-то не комфортно. Не в нашей традиции не чувствовать себя частью целого, а потому необходимого, знающего свою задачу и «маневр».
До начала праздника был еще почти час, и нас собрали в банкетном зале, где для почетных гостей был организован фуршет. Пока я размышлял о том, кого мне здесь представлять – бизнес-сообщество или культуру – организаторы попросили занять беседой мистера Фушикано, гостя из Сан-Франциско. На фоне собравшихся заслуженных спортсменов, в широких как шкафы в двубортных пиджаках, с медалями, со сломанными ушами и носами, японец выглядел как-то странно. Невысокий, в сереньких брючках и темно-синем блейзере с золотыми пуговицами, в белой сорочке с красноватым галстуком. Дорогой, темной кожи кейс довершал когда-то привычный, но сегодня отдающий нафталином, облик делового человека с Запада 80-х годов.
Не надеясь на свой английский в передаче столь необходимых для содержательного разговора нюансов, я пригласил переводчика и стал пытать японца о сегодняшних формах взаимодействия мастеров боевых искусств с носителями философских традиций дзен-буддизма. Для затравки поинтересовался о том, насколько актуальны сегодня «письма мастера дзен мастеру фехтования», как заставить «свой ум не останавливаться» и что кроется за аллегорией «невозможности увидеть движения кончика меча мастера» за границами спорта.
Все это время на желтом, тронутом морщинами, лице мистера Фушикано как приклеенная висела вежливая улыбка. Безразличным и слегка раздосадованным голосом он отвечал, что спортсмены в залах занимаются боевыми искусствами, а философией занимаются монахи в монастырях. В задачу организации, в которой он состоит, входит распространение японских боевых искусств по всему миру. Он сам является обладателем девятого дана по дзю-до и руководит соответствующей федерацией западного побережья Америки. Почти все федерации в различных странах мира возглавляют японцы, поддерживая тем самым высокий уровень, традиции и все такое.
Всех гостей из зала стали приглашать в почетную ложу, поскольку праздник начинался. Я раскланялся с мистером Фушикано с каким-то чувством недосказанности и неловкости. Может быть мне и не стоило так вот с места в карьер о самом главном? Не даром же утонченные японцы считают европейцев грубыми мужланами, не знакомыми с этикетом и не способными различать тончайшие нюансы. Между запахом и ароматом в некоторых контекстах – глубокая пропасть.
Крытая арена Дворца Спорта была полной, причем не ясно кого было больше: выступающих или зрителей, поскольку все было в непрерывном движении. Колоны знаменосцев марширующих в лучших традициях советского агитпропа перемешивались с девицами клубных групп поддержки в костюмах с бразильских карнавалов. Школы, закончившие выступление, занимали места в зале, а на смену им из проходов между трибунами выходили все новые и новые участники. Боже мой, сколько же их еще! Кулак Брюса Ли, ворвавшийся в страну с потоком запретных раннее видеокассет, стал символом нашей эпохи. Хотя, конечно, на первую ступень претендует доллар, однако, молодежь безошибочно чувствует у чему надо готовиться.
Каждая школа выставляла весь возрастной спектр от малолеток до старших учеников во главе с сэнсеем. Именно эти крайности вызывали наибольший отклик трибун – старшие за высокий уровень мастерства, а малышня за фантастическую способность к подражанию. Я всегда восхищался такими ладненькими, необыкновенно пластичными пацанчиками, удивительно точно копирующими любой набор сложных движений взрослого человека будь то спорт или танцы. Эта способность к подражанию с возрастом уменьшается, заставляя подростков в дальнейшем долго, постепенно, шаг за шагом, через слезы, пот и кровь двигаться к вершинам боевого искусства. Другого способа наполнить внешнюю имитацию реальной концентрацией силы и духа нет.
Продолжался нескончаемый парад белых, синих и черных кимоно, школ каратэ и тейквандо, с деревянными катанами, шестами и без, а мысли ворошили прошлое. В этом прошлом кислый запах борцовского ковра, пропитанного потом многих поколений, который резко ударяет в нос, когда ты сам ударяешься в него лицом, предательские слезы, застилающие глаза от удара в нос боксерской перчаткой и первые кровавые мозоли от турника. Стандартный набор воспоминаний парня из первого послевоенного поколения, хотя, конечно, у каждого было и что-то свое, особенное. У меня это были Вовкины глаза.
Наши с Вовкой дома на станичной улице были напротив друг друга, и это первое, что я помню в этой жизни. Думаю, что мы еще малышами вместе ползали во густой сыпучей кубанской пыли, хотя в первой картинке нам уже пять-шесть лет, и мы собираемся у беленой стены Макеевской хаты, до которой первой достает утреннее солнце.
В год, когда мы с ним пошли в школу, у Вовки умерла мама, тихая сухая женщина с добрыми глазами. Его отец – крупный усатый мужчина с громовым голосом и деревянной ногой, оканчивающейся резиновым наконечником, женился второй раз, и я запомнил новое слово – мачеха. Мачеха была улыбчивой женщиной с рыжими волосами, работала проводницей и отсутствовала дома по нескольку дней. Вовкина старшая сестра, Галя, начала где-то пропадать ночами, пока, наконец, не уехала совсем, как шептались бабки: - Живет с кем-то без венца.
Его отец работал в артели сапожников, а дома подрабатывал по выходным, чиня обувь для соседей. Он сидел обычно в пропахших резиновым клеем сенях с земляным полом на самодельной табуретке из перекрещенных дерматиновых полос рядом с горой башмаков и металлической пяткой на подставке. Когда Вовка начал все чаще прогуливать школу, он громко ругался, вскакивал со своей табуретки, но никуда не бежал, а только размахивал костылем.
Мы были неразлучны с Вовкой, пока в конце третьего класса моя семья не переехала в город, сменив просторный кирпичный дом в пригородной станице –предмет гордости моего отца – на пол дома на Дубинке, городском районе, сплошь состоящем из частных домишек. Хрущёвские реформы сильно осложнили жизнь служащих, живших на зарплату в сельских поселениях, а у меня, как раз, родились две маленькие сестрички. Вот отец и решил переехать поближе к тому месту, куда к шести утра привозили бочку с молоком, а ему приходилось ежедневно ездить туда и с ночи занимать очередь.
Жизнь в городе существенно отличалась от станичного незамысловатого быта своей сложной структурой и необходимостью всюду ездить на трамвае или автобусе. Родители записали меня в большую детскую библиотеку, а я с новыми одноклассниками стал пропадать в секции вольной борьбы в подвале дома культуры железнодорожников. Нельзя сказать, что мне сильно нравился этот спорт, просто, хотелось пристать к какой-то новой компании, без которой чувствовал себя неуютно.
По выходным я часто ездил на свою улицу, куда теперь проложили длиннющий трамвайный маршрут, и станица начала срастаться с городом. Я обходил дома своих прежних друзей в надежде вновь собрать нашу ватагу и завеяться куда-либо за околицу, например, на развалины разрушенной бомбами железнодорожной станции или в лесополосы за Карасунами.
В тот раз мы собрались на большом травяном поле почти в центре станицы и стали сражаться на деревянных мечах, а затем начали бороться. Мы сцепились с Вовкой руками, уперлись головами в плечи и закружились, наступая друг на друга. Я привычно надавил корпусом и дождавшись обратного давления сделал шаг вперед, подсел с поворотом и бросил партнера высоко через себя. От неожиданности Вовка шлепнулся на всю спину, не успев сгруппироваться и больно ударившись, и посмотрел на меня. Мы несколько секунд смотрели друг на друга, не оглядываясь на других пацанов, окруживших нас, хохочущих и просящих еще раз показать «приемчик». Никогда не забуду его глаза, словно вопрошавшие меня: - И, ты, тоже?
Наши отношения больше никогда не были прежними и постепенно сошли на нет. Во мне ещё что-то произошло, и я не мог больше заниматься единоборствами. Несколько раз пробовал то бокс, то самбо, но как-то без энтузиазма, бросал через несколько месяцев. В конце концов записался в школьный стрелковый кружок, который посещал долго и с интересом. У мишеней нет глаз.
На арене праздник продолжался, наступил черед секций айкидо, столь популярного вида у интеллектуалов, правда, в большей части болтунов нежели знатоков. Масса народу обожает фильмы с участием Стивена Сигала, невозмутимо и без малейших внешних усилий раскидывающего толпы нападающих врагов. Как заманчиво использовать мощное движение атакующего, чтобы закрутить его волчком и направить в угол крушить телом мебель или окна.
Надо сказать, что и в этот раз мастера айкидо не подвели. Невозмутимые «нагэ» едва уловимыми движениями разрушали атаки яростно нападающих «укэ», бесконечное количество раз заставляя их кубарем катиться в сторону. Со стороны, конечно, невдомек, что все это отрепетировано на тренировках тысячи раз с единственной целью – не покалечить нападающего. В айкидо нет соревнований, только показательные выступления, поскольку любой проведенный по-настоящему прием заканчивается в лучшем случае переломом или другой тяжелой травмой.
Настоящий «укэ» бесчисленное количество раз отрабатывает перевороты в воздухе за своей конечностью, скручиваемой «нагэ», или «укэми» - специальную группировку с отбивание свободной рукой по ковру при падении, чтобы не быть переломанным в нескольких местах. Таков он на самом деле этот
«интеллектуальный» вид единоборств, как пишут, когда-то специально разработанный для феодалов, не желающих изнурять себя подобно самураям ежедневными многочасовыми тренировками. В последнее мне вериться с трудом, поскольку сам занимался айкидо и не верю в возможность его теоретического освоения. Скорее всего практиковали на живых крестьянах.
Выступления спортсменов заканчивались. В заключение самые продвинутые демонстрировали работу с «чистыми энергиями», когда вместо человеческой плоти использовались толстые ледяные пластины. Последние по-разному укладывались мощными слоями, но это не спасало их от участи быть разбитыми ребрами ладоней или локтями сосредоточенных молодых людей совсем не богатырского вида. Концентрация всего существа ломала любую преграду.
Вечером был банкет для почетных гостей и руководителей спортивных команд. Представители различных школ восточных единоборств уже по русскому обычаю рассаживались за сдвинутыми буквой «п» столами. Во главе стола организаторы праздника, московские гости, руководители крупных школ, а сами школы, представленные лучшими учениками, сидели группами. Говорили тосты и поднимали здравицы – за всех за нас, за гостей из центра и за долгожданное наступление упорядоченной иерархии, без которой русской душе не очень то комфортно.
Когда очередь высказаться дошла до одного из руководителей, представлявшего школу у-шу в отдаленном предгорном районе нашего края, все замолчали. Говорили, что он долго жил в Китае, а в старости вернулся к себе на родину. Недавнее выступление его группы совсем не напоминало школу боевых искусств, скорее это был праздник, на котором грациозные девушки танцевали с веерами и пели восточные песни. Только в кульминации появлялись многоголовые извивающиеся бумажные драконы с которыми сражались бесстрашные юноши, демонстрируя безупречную работу с мечом или копьем.
Старик вышел на середину зала и сказал:
- Я расскажу вам прекрасную историю дзен. Эта история про семью молодого самурая и уток-мандаринок, которые жили в камышовых зарослях живописного озера, затерявшегося вдали от людских поселений. Однажды, там поселился молодой воин, готовившийся стать самураем, и его красавица-жена. Вместе они ждали первого прибавления в своем семействе, а воин целыми днями тренировался, чтобы поступить на службу к господину.
Утки-мандаринки также жили семьёй и у них уже был целый выводок маленьких пушистых утят. Глава семейства, селезень в блестящем цветном оперении, трогательно заботился о своем потомстве, целыми днями путешествуя по зарослям в поисках подходящего участка с сочной ряской. Туда приводил он все семейство, которое как единая ниточка друг за дружкой следовало за ним.
Как-то под утро молодая жена разбудила самурая и сказала, что ей очень хочется поесть мяса. Воин оделся, взял лук со стрелами и отправился поохотиться. В рассветном сером тумане он увидел поблёскивающее оперение селезня, на свою беду также отправившегося на поиски пищи. Метко выпущенная стрела сразила утку наповал.
Самурай вернулся к своему шалашу, воткнул копье в землю и привесил на него добычу. Затем он стал разводить костер, но шум возле копья привлек его внимание. Сначала он решил, что это трепещет недобитый селезень, но, приблизившись, он увидел уточку, безутешно машущую крыльями вокруг мертвого тела супруга. Он попытался прогнать, но она совершенно не обращала на него никакого внимания, и ему пришлось умертвить и ее.
Самурай позвал жену и со смехом рассказал ей о происшедшем. Женщина подошла к уточке, сложила ее растрепавшиеся крылышки и сказала, что она не сможет это есть.
После этого у них как-то все разладилось. Женщина уехала в деревню к родителям, а самурай отрезал косу, раздал оружие и доспехи, а сам ушел в монастырь. Рассказывают, что за всю свою жизнь он больше не обидел ни одно живое существо и пользовался большим уважением знавших его людей за постоянную готовность прийти на помощь каждому нуждающемуся.
Когда старик закончил, в зале была полная тишина. Было непонятно зачем он это рассказал, за кого, собственно, тост и что делать дальше. Организаторы объявили перерыв, все встали и разбившись по группкам распределились по всему залу. Постепенно стало опять шумно, и отправился на поиски старика. Я нашел его в обществе уже изрядно поддавшего очкарика с длинными растрёпанными волосами. Тот держал рюмку в руке, тряс головой и говорил, что он режиссёр из драмтеатра, что это он ставил сегодняшнее представление и что, где он, старик, раньше был? Он, мол, чувствовал, что чего-то не хватает, и только сейчас понял чего.
Подошел высокий московский гость и стал рассказывать о недавно вышедшей книге об известном борце Ощепкове, который еще в царской России при содействии Святителя Николая Японского прошел обучение дзю-до у самого доктора Кано, а затем занимался подготовкой наших армейских борцов. Московский гость стрекотал о том, что они там в федерации прекрасно понимают необходимость патриотического воспитания спортсменов, но как-то не определились с подходящими формами для восточных боевых искусств. Однако, обязательно найдут и определяться…
Я почувствовал, что праздник заканчивается как-то правильно, что возникает какое-то необходимое чувство удовлетворения и завершенности. И лица спортсменов, горячо обсуждающих за столиками как собрать денег для сдачи на очередной шестой или седьмой дан, уже не кажутся чужими. И всё не так уж безнадежно, когда есть вдох и есть выдох, когда концентрация сменяется расслаблением, когда есть место силе и есть место слабости, а обсуждать стоит только то, куда выплеснется эта энергия молодости. Возможно, они ринуться защищать своих братьев, гибнущих от злой пришлой воли, а, может быть, пойдут в наемники, чтобы безнаказанно разрывать человечью плоть. Кто знает? От кого зависит? Что надо сделать?
Великая традиция дзен – добиться в своем сознании вспышки молнии, в свете которой ты ясно видишь сущность, а не только форму. Когда предмет и фон меняются местами, когда хищник становиться жертвой, а избавитель превращается в дракона. Когда погрузившись в чужое, начинаешь отчетливо понимать свое, где нет бесконечной борьбы добра и зла, а есть только любовь и ее дефицит. Когда тебе кажется дикостью самоубийство души во имя избавления от страдания, и ты точно знаешь, что только постами и молитвами открывается Божий промысел и Его воля. Тогда ты точно знаешь – что делать!