Глава III
Орган звучал так, что казалось, будто напрягаются все до одной струны души. Это была даже не музыка, не голос инструмента, подчиненного человеку, но что-то поистине неземное, низвергающееся вниз через толщу неба и облаков, направляясь точно в сердце, которое понимало эту песнь, обращенную к нему. Зал наполнило дивное многоголосие, и потому ни одна даже самая потайная ниша человеческого естества не оставалась незатронутой. Мгновения, когда душе невозможно удержаться в телесной оболочке, и она вырывается на свободу, чтобы зазвучать в унисон с божественной музыкой. Есть в ней что-то неземное, даже колдовское, завораживающее, заставляющее замирать в ожидании чуда, которое она призывает.
Существовало ли в эти минуты что-то еще кроме этого дивного звучания, сравнимого с пением ангелов и поднимающего так высоко, что невозможно различить смутные очертания земного, схожего с голосом искусителя, низвергающим в бездну, мрак и скорбь? Музыка эта, что была сильнее любых самых живописных определений, огромной птицей взмывала из мощных труб, чтобы затмить собою все, что еще минуту назад мог охватить глаз.
Изабель замерла в ожидании чуда. Она слушала и уже не помнила всего того, что тревожило ее еще каких-то полчаса тому назад. Она не помнила недовольное лицо матери, что отпустила ее, скрепя сердце, не помнила ее недоброго взгляда, направленного в сторону Люсьена. Сейчас для нее существовала только эта музыка, такая близкая и понятная, которую она слушала, как читала книгу, узнавая в ней саму себя и угадывая свои сокровенные желания. Зал был окутан полумраком, чтобы не нарушать таинства исполнения и восприятия, и, возможно, поэтому Изабель не сразу заметила, как ладонь ее оказалась сжатой в руке Люсьена, лежа у него на коленях. Была взята пауза, и Изабель на мгновение очнулась, словно придя в себя после легкого умопомрачения. Она почувствовала тепло, повернула голову, но, столкнувшись взглядом с глазами Люсьена, тут же смутилась, вновь обращая взор к органу, но руки так и не отняла. Однако с этого момента внимание ее больше не было так безраздельно приковано к тому, что еще минуту назад занимало его целиком и полностью. Чувства ее словно раздвоились. Она хотела вновь погрузиться в музыку, призывая утраченное блаженное спокойствие, но попытки эти оставались безуспешными. Мысль ее вместо того, чтобы следовать за цепочкой звуков в поисках смысла, спрятанного в их замысловатой последовательности, неизбежно возвращалась к ладони, что лежала на коленях Люсьена. Молодой человек сидел, как ни в чем не бывало. Он был спокоен, дышал ровно и незаметно, лишь время от времени сжимая сильнее обычного пальцы Изабель. Нет, она решительно была более не способна понимать то, ради чего оказалась здесь. Сердце бешено билось, мысли путались, и Изабель уже начинала ерзать на стуле, в нетерпении ожидая окончания концерта. В какой-то момент Люсьен заметил ее беспокойство. «С вами все хорошо, мадмуазель де Монферрак?» - тихо спросил он, склоняясь к девушке. От этого она вспыхнула еще больше, но, почувствовав его дыхание у своей щеки, отпрянула, испуганно пролепетав, что с ней все в порядке. Люсьен улыбнулся – смятение Изабель было таким неприкрытым и понятным, поэтому, чтобы еще больше не смущать ее, он осторожно отпустил ее ладонь, аккуратно кладя ее ей на колени. До окончания концерта он более не проявлял ни одного знака внимания. Изабель же, позабыв о музыке, чуть ли не плакала от обиды. Она корила себя за глупый страх, боялась ненароком обидеть Люсьена, как бы он ни принял ее настороженность на свой счет. Ей безумно хотелось взглянуть ему в глаза, полюбоваться его правильным профилем. Юноша казался ей словно окутанным каким-то мистическим сиянием в бронзовых красках концертного зала, ее как магнитом влекло к нему, но страх пока был сильнее. Лишь смутно предугадывая его чувства, она до смерти боялась первой выказать свои.
Последние аккорды оборвали всякую надежду. Чем вообще мог отличаться этот вечер от всех остальных? Свидание? О, милая юная дева! Он учитель, а она всего лишь ученица, возможно, более восторженная и наивная, чем все остальные, но по сути, всего лишь ученица. Глаза ее перестали различать органиста, тот слился со своим инструментом, который представлялся ей сейчас гигантским чудовищным монстром, неземным нечеловеческим созданием, вдруг поглотившим того, кто еще секунды назад так умело управлял им. Изабель очнулась, когда зала была уже полупуста. Люсьен легко тронул ее за плечо.
- Мадмуазель де Монферрак, я не ожидал, что орган может произвести на вас такое сильное впечатление. Нам пора уходить, - он встал, протягивая ей руку.
Она вышли из зала в числе последних. До Изабель долетали обрывки фраз, люди обсуждали услышанное, она же хранила гробовое молчание, понуро опустив голову. Вечерняя прохлада немного привела ее в чувство. В зале было тепло и уютно, и потому свежесть, брызнувшая в лицо из распахнутых дверей, показалась почти холодом. По телу невольно пробежала дрожь, Изабель зябко поежилась. Вечер середины мая выдался непривычно студеным, а, может, ей просто так показалось. Изабель снова поежилась, передернув плечами – никак не удавалось согреться.
- Вам холодно, я сейчас провожу вас домой.
- Нет! – вырвалось у Изабель.
Взглянув на недоуменное лицо Люсьена, она пожалела о своей поспешности и потому тут же поправилась:
- Мне не холодно, мсье Дюваль. Просто так бывает всегда, когда из тепла выходишь на улицу.
- В таком случае, я обязан предложить вам свой пиджак. Мадам де Монферрак не простит мне, если я верну ей простуженную дочь.
Он хотел только снять с себя пиджак, но Изабель остановила его, сама не зная, почему.
- Сейчас пройдет, благодарю вас, - она опустила глаза, не зная, куда деть руки.
Они медленно шли по тротуару, приближаясь к площади. В этот час, где-то около семи вечера, люди только покидали дома, чтобы слиться на улице в одну безликую праздную толпу выходного дня. Должно быть, только одна Изабель ощущала прохладу, город же спешил одеться по-летнему, выбирая легкие и яркие краски. На каждом шагу встречались влюбленные пары. Их лица светились, и, почти не стыдясь никого, они шли, тесно прижавшись друг к другу. Закрывались магазины и лавки, уходя на отдых до следующей рабочей недели, открывались закусочные, всевозможные брассри и крошечные лавки. Вдоль дорог зажигали фонари. Было еще светло, несмотря на то, что уже сошла ослепительная яркость дня, который еще пару часов назад был в самом разгаре. Изабель и Люсьен шли молча. Возможно, молодой человек и хотел заговорить, пусть даже о прослушанном концерте, но Изабель шла настолько задумчивая и погруженная в себя, что заранее всем своим видом отпугивала всякую попытку беседы. На углу городской площади мелькнула заманчивая вывеска маленького недавно открывшего ресторанчика, но девушка поспешила отвести взгляд, уводя Люсьена на тротуар.
- Здесь так шумно, - проговорила она, не зная, что еще сказать.
- Вы хотите домой? – неожиданно спросил Люсьен.
- Нет, - тут Изабель подняла на него глаза, и только сейчас он увидел, каким умоляющим был ее взгляд.
Люсьен улыбнулся, беря девушку под руку.
- Свернем сюда. Здесь есть неплохой скверик. Вы знаете?
Изабель кивнула, покорно следуя за молодым человеком.
Сквер был небольшой, но уютный. Здесь было несколько каштановых и липовых аллей, совсем скоро они должны были зацвести, чтобы опустить на ровные дорожки облако своего неземного аромата. Аллеи расходились в форме солнца от центрального фонтана. Совсем недавно он был вычищен, словно пробудился после зимней спячки, и теперь в нем журчала и струилась, выливаясь из большого каменного цветка (судя по всему, лилии) тонкими струйками чистая холодная вода. Маленькие скамейки, на двух человек, не больше, стояли по кругу, а также вдоль аллей, исчезая в тенях густо разросшихся крон деревьев.
- Вам не понравился орган, мадмуазель де Монферрак? – наконец, отважился заговорить Люсьен.
Возможно, оттого, что они очутились в стороне от запруженных людьми улиц, но Изабель стала спокойнее и смелее.
- Мне очень понравилось, мсье Дюваль. Извините, если невольно заставила вас подумать иначе, - она благодарно взглянула на него. – Я слушала, и мне казалось, что я словно читаю книгу. Многим непонятна такая восторженность, но я знаю, только искусство способно передать чувство таковым, какое оно есть, без утрат и искажений.
- Вы абсолютно правы. Музыка, как и любое искусство, это как универсальный язык. На нем говорят народы, его понимает разум и им питается душа. И все же его не сравнить с тем, без чего не может прожить ни одно человеческое создание, - грустно, даже с каким-то отчаянием в голосе произнес Люсьен, оставляя фразу незаконченной.
Они обошли по кругу фонтан и теперь шли вдоль одной из аллей, не сговариваясь, но направляясь к самой дальней скамейке.
- Что вы имеете в виду? – осмелилась спросить Изабель.
- Ничего особенного. Обычное человеческое общение и понимание. Без них все шедевры мира не стоят ровным счетом ничего. Муза никогда не навещает тех, кто купается в счастье. Еще ни одно счастливое сердце не создало нечто великое, это аксиома, уж поверьте мне, мадмуазель де Монферрак. Это как последний крик отчаяния, когда кроме бумаги и пера тебя не услышит никто. Так стоит ли вверять всему этому наши жизни? Не сомневайтесь, всегда найдутся те несчастные, которые смогут покорить еще не один Олимп искусств.
- А как же жажда славы? Ведь не всегда же она приходит посмертно? Должно быть, это и есть то вознаграждение, к которому стремится человек, наделенный талантом, но обделенным чем-то другим?
- Да что вы! Это мы с вами можем желать славы, но те, кто творят по зову души, и не помышляют о ней, - усмехнулся Люсьен.
- Вы говорите так, будто знаете о том не понаслышке, - предположила Изабель.
- Просто знаю и все. Хотите присесть? – спросил Люсьен, когда они проходили мимо скамьи.
Изабель кивнула в знак согласия. Он села вслед за Люсьеном, поодаль, насколько позволяла ширина скамейки. Как бы она ни желала выдать свои уловки за обычную вежливость или сдержанность, в них нельзя было разглядеть ничего кроме стеснения.
- Вы боитесь меня? – вдруг спросил Люсьен, подсаживаясь чуть ближе к Изабель. – Уверяю вас, это излишне, но, если вы желаете, мы больше не будем проводить наши занятия столь нетрадиционно.
В голосе его как будто зазвучала обида, безусловно, незаслуженная. Изабель испугалась, пуще прежнего ругая себя.
- Вы не правы, мсье Дюваль. Мне очень хорошо с вами, и я была бы очень рада, если бы… - Изабель заволновалась, не зная, как продолжить.
Люсьен внимательно смотрел ей прямо в глаза, отчего она смутилась еще больше. Вдруг она почувствовала, как он снова взял ее ладонь.
- Зачем вы делаете это? – неожиданно вырвалось у нее.
- Я немногим старше вас, мадмуазель де Монферрак, - начал он. – Так почему бы вам не называть меня просто по имени хотя бы тогда, когда мы не находимся с вами в классной комнате? Или вы считаете это дерзостью с моей стороны?
Изабель испуганно замотала головой, поспешив разуверить его.
- Нет, что вы, Люсьен! – воскликнула она.
- Я и не думал, что мое имя может звучать так приятно. Все потому, что звук его исходит из ваших уст.
- Вы не ответили на мой вопрос, - настаивала Изабель.
Наверное, Люсьен готов был ответить, но в эту самую минуту раздался голос приближающейся торговки. Все выходные, начиная с пятницы, по два-три раза на дню эта женщина шла на площадь через сквер. Она несла в руках огромную корзину, доверху наполненную букетиками первых цветов, что цвели в эту пору. Сравнявшись со скамейкой, на которой сидели молодые люди, она, как и полагается, остановилась, демонстрируя свой душистый товар.
- Мсье, купите букетик для вашей невесты, - расплылась в улыбке женщина.
Изабель подумала, что Люсьен возразит сейчас на эти слова, но он и не собирался делать этого.
- Самый красивый букет для самой прекрасной девушки, - сказал он, протягивая ей самый большой букет из всех тех, что предлагала торговка.
Женщина ушла, и голос ее, повторявший все те же избитые фразы, быстро растворился в шуме улицы. Изабель зарылась лицом в свежие цветы, не боясь перепачкаться пыльцой. Ее тайные подозрения находили свое негаданное подтверждение, на душе становилось на редкость безмятежно, и если существовало что-то, чему суждено было произойти сегодня, то она всей душой жаждала этого, пусть даже если для этого ей придется сгореть со стыда. Пряча в цветах искрящийся взгляд, Изабель забыла о непогоде, которая так вспугнула ее сегодня, но Люсьен, дотронувшись до ее рук, не мог не заметить, что ладони ее были ледяными.
- Все же нам пора, - сказал он то, чего менее всего могла ожидать от него Изабель.
Сердце у нее упало, когда он встал, протягивая ей руки. Неожиданно он снял с себя пиджак, накидывая его на плечи девушке.
- Так будет лучше, - настоял он. – Вы же вся дрожите, и сами того не замечаете.
Одевая ее, он чуть придержал ее за плечи, заглядывая ей в глаза. Изабель смотрела на него, готовая привстать на цыпочки, чтобы лучше видеть. Через тонкую ткань сорочки просвечивала кожа, можно было даже разглядеть рельеф его рук, когда ветер чуть приминал ткань, прижимая ее к телу. Иногда на занятиях, сидя рядом за роялем, они находились еще ближе друг к другу, но того, что чувствовала сейчас Изабель, она не знала никогда раньше. Сердце стало биться еще сильнее, подступая почти к самому горлу. Наверное, если бы в эту минуту она решилась заговорить, то волнение лишило бы ее дара речи. В отблесках фонарей, что зажглись недавно на аллеях сквера, в волосах Люсьена играли янтарные блики, легкий ветерок чуть раздувал их, глаза, смотрящие пронзительно и настойчиво, были устремлены на Изабель, в самый центр зрачка, будто хотели вытянуть что-то оттуда. Руки его все еще лежали на ее плечах, и Изабель показалось, что он сильнее сжал их, немного притягивая ее к себе. Если бы не Люсьен, девушка бы точно потеряла сознание – так кружилась голова.
- Вы не боитесь замерзнуть, Люсьен? – спросила она, не в силах отвести глаз от его лица.
- Не волнуйтесь, мадмуазель де Монферрак. Иногда есть нечто, согревающее нас лучше всякой одежды, - непривычно глухо произнес он.
- Разве наш уговор действителен только в одностороннем порядке?
- Как вам угодно, Изабель, - улыбнулся Люсьен. – Вы очень красивы, - сказал он. – Так красивы, что всякий, кто смотрит на вас, может потерять голову.
- Всякий? – переспросила она, невольно потянувшись вперед.
- Да, и я ничем от него не отличаюсь, - вздохнул он.
Руки Люсьена соскользнули с плеч Изабель вниз. Дойдя до запястий, он взял ее ладони в свои и, поднеся их к лицу, прикоснулся к ним губами, продолжая все так же смотреть в глаза Изабель.
- Что вы делаете со мной, Изабель? – он опустил руки, покачав головой. – Я говорю то, о чем не имею права и думать.
- Разве вы сказали что-то непозволительное? – Изабель напряглась, ожидая с нетерпением то, что ждала уже столько дней.
- Нет, но вы сейчас передо мной, этот вечер, эта луна, что готова вот-вот появиться на еще не угасшем небосклоне – все это искушает меня, Изабель, и я готов произнести то, о чем потом буду горько сожалеть. Вас же я просто боюсь оскорбить своими словами, потому нам пора идти.
Люсьен слегка, почти невесомо обнял Изабель за талию, уводя ее с дорожки сквера. Он избегал смотреть на нее, но даже по одному ее дыханию можно было определить, что она едва сдерживала слезы. Разочарование, горькая обида на себя – все это отвратительно и больно скребло изнутри грудь, подступая к горлу, туда, где застрял тяжелый комок. Она покорно шла за Люсьеном, не разбирая дороги. Наверное, если бы сейчас он повел ее в противоположном направлении, она бы и не заметила. Поначалу они шли молча, и минуты, что утекали вслед за гаснущим днем, казались ей бесконечными. Когда впереди замаячил знакомый квартал (откуда до особняка де Монферраков – минут десять неспешным шагом), Люсьен решился заговорить.
- Изабель, я хотел сказать вам это раньше, но все не осмеливался. Возможно, оттого я и придумал этот вечер, чтобы сообщить вам это в непринужденной обстановке, но как видите, ничего у меня не получилось. Я кажусь малодушным и низким самому себе, но все-таки иду на это, как бы тяжело мне ни было. Вам придется найти другого учителя музыки. Я сообщу об этом мадам де Монферрак завтра же. Вы были прекрасной ученицей, Изабель, но я не могу больше преподавать вам.
Он хотел добавить что-то еще, но Изабель, вдруг остановившись на месте, как вкопанная, и заставив остановиться и Люсьена, не дала ему договорить.
- Почему? Почему, ответьте мне! – она смотрела на него полными слез глазами, так и не сумев их сдержать. – Почему? – повторяла она. – Какова причина?
Он стоял перед ней в замешательстве, не зная, что отвечать на такой прямой вопрос, не зная, куда деться от ее открытого и наивного взгляда.
- Я… я должен уехать, Изабель. Должен покинуть Труа. Нет, ни перед кем у меня нет ни обязательств, ни совершенного проступка. Не сомневайтесь в моей честности.
- Я и не собиралась, - она снова перебила его.
- Позвольте договорить, раз уж я начал. Решение это исключительно мое собственное. Поймите, так будет лучше и правильнее для меня и…
- И?
- Для всех, Изабель, - Люсьен увернулся от напрашивающегося ответа.
- Даже перед тем, как нам грозит вечная разлука, вы не способны сказать мне правду? Может быть, я глупа, но то, что вы говорите, уловка или ложь, что, впрочем, одно и то же.
- Нет, милая Изабель, - грустно улыбнулся Люсьен, поправляя выбившийся локон из ее прически. – Вы более умны и проницательны, чем сами полагаете. Неужели вы еще ничего не поняли?
В эту минуту они подошли к плакучей иве, что росла на углу. Под куполом ее склонившихся до земли ветвей стояла маленькая скамейка.
- Простите, можно я присяду, - произнесла Изабель, чувствуя, как начинает мутиться в глазах.
Она протянула руку в поисках опоры, присаживаясь.
- Вам нехорошо? – забеспокоился Люсьен, видя, как она побледнела.
Изабель не отвечала.
- Вас так расстроила моя новость? – Люсьен продолжал настаивать, присаживаясь на корточки перед Изабель, чтобы беспрепятственно видеть ее лицо.
Она прятала глаза, стыдясь выказать свои переживания.
- Изабель, милая Изабель, - вновь заговорил Люсьен. – Вот видите, вы уже расстроены. Так как же я могу допустить большего страдания?
- Вы можете и не допускать его, - прошептала она.
- Конечно. Вот только есть ли у меня на то право? Вы требуете от меня правды? Ответов на все ваши вопросы? Или, может быть, просто подтверждения ваших подозрений? Что же, дело мое решенное, и напоследок я могу открыть перед вами свои карты. Вы и только вы, Изабель – единственная причина моего бегства. Я оставлю этот маленький городок и уеду в Париж. Там жизнь кипит и бьет ключом, там я постараюсь забыть и вырвать с корнем из души то чувство, которое сам же и взрастил. Изабель, я уезжаю, поскольку мне более немыслимо и невыносимо находиться рядом с вами и быть вам просто учителем. Говорить с вами, наставлять, хотя, Боже мой, знаю ли я сам что-то в этой жизни! Играть возложенную на меня роль и не иметь права сказать вам о своих чувствах. Поверьте, вы забудете меня быстрее, чем думаете. К тому же, кто я вам? Просто учитель музыки, наверное, слишком молодой, чтобы все это завершилось как-то иначе. Не так банально.… Не повторяйте былой ошибки. Не выбирайте таких учителей, они неизбежно будут уходить от вас с разбитым сердцем. Я решился объяснить вам, поскольку все решено, а мои слова вы забудете.
- Нет, нет! – спрятав лицо в букете, Изабель заплакала в голос. – Как же для вас все просто, а я думала, что вы лучше, много лучше! Вы правы, проще и удобнее просто уехать, сбежать. Нет, это не низость, но всего лишь трусость! Уезжайте, разве кто-то остановит вас? Только скажите мне напоследок: как мне вас забыть?
Люсьен невольно издал возглас удивления. Он хотел взять Изабель за руки, но она оттолкнула его. Она продолжала плакать, все так же закрывшись цветами. Люсьен все же отнял у нее букет, кидая его на землю. Преодолевая сопротивление Изабель, он заставил ее поднять на него глаза. Превозмогая смущение, она сделала это, и ей почему-то показалось, что она впервые видит перед собой Люсьена Дюваля. Ничего в нем будто и не изменилось, но теперь он смотрел по-другому. Он любовался ею так, что она в одну секунду забыла все те часы, что они провели в классной комнате. Сейчас перед ней сидел совсем другой Люсьен: не учитель музыки, но взволнованный юноша, что, не отрываясь, смотрел в ее полные слез глаза.
- Знаете, милая Изабель, кто-то из великих сказал, что когда глаза женщины наполняются слезами, то взор начинает туманиться у мужчины. Я теряю самообладание, когда вижу вас такой. Боюсь, что я ослышался, или же вы просто слишком взволнованы, излишне впечатлительны, потому все происходящее кажется для вас трагедией. Знайте, я не тот, по кому стоит лить слезы, Изабель.
- Нет! – воскликнула она, и на лице ее отобразилось такое пронзительное отчаяние, что у Люсьена при всем желании не хватило бы духу возражать. – Вы говорите, что больше не учитель мне? Согласна. Но почему тогда вы продолжаете решать за меня? Почему так старательно навязываете мне то, что претит мне, о чем даже думать невыносимо? Вы все ходите вокруг да около, боитесь признаться, хотя давным-давно уже выдали себя. То, что вы хотите сделать, чудовищно и жестоко. Как же ваши рассказы о великих людях, которых не смущали ни трудности, ни препятствия, кто преступал через правила и запреты? Что такое приличия, что навязывают нам жизнь и общество? Всего лишь правила, придуманные такими же людьми как вы и я, правила, что они сочинили, не спросив ни у одного человека, хочет ли он жить, следуя им. У меня всего лишь одна единственная жизнь, да и у вас не больше, и пусть ни у одного человека на этой земле мне не найти понимания, я ни за что на свете не стану проживать ее так, как хотят другие. Это дар, данный мне и только мне, и мне кажется невероятным, если бы препятствием на моем пути явились мои страхи или чьи-то предрассудки.
Люсьен слушал, и с каждым словом Изабель во взгляде его росло восхищение.
- Ты еще лучше, чем я мог себе представить в самом сладком из снов, - сказал он, заставляя Изабель подняться и вставая сам. – Я смотрел на тебя, видел твое смущение, наблюдал, как ты отводила в сторону взгляд, и в мыслях моих мелькала догадка, но я гнал ее прочь, чтобы ничто, даже самое ничтожное из предположений не позволяло мне надеяться. Но что я вижу теперь? – с этими словами он вдруг заключил Изабель в объятие.
- Что тебе уже не уехать, - прошептала она.
Она только подумала о поцелуе, а он уже целовал ее. Как загорелись ее губы! Привстав на носки и чуть закинув назад голову, Изабель, забыв о былых страхах и смущении, позволяла себя целовать и сама отвечала на его страстные поцелуи. Еще вчера она не знала, что это такое, теперь же что-то подсказывало ей, что ей проще умереть, чем не иметь возможности любить и быть любимой. Она чувствовала, как его руки пробегают по ее телу, и ей было так жарко от его ладоней, касающихся тех мест, что еще вчера были не тронуты ничьей рукой. Ей казалось, что на теле ее вовсе не было никакого платья. Оторвавшись от его губ, она теперь смотрела на Люсьена, в один миг ставшего таким близким и желанным. Его глаза – чтобы смотреть в них, его губы – чтобы чувствовать их жар на своих губах, его кожа – чтобы ласкать и ощущать ее тепло.
- Что же теперь будет? – спросил он, прижимая ее к своей груди.
- Когда я снова увижу тебя? – не замечая прозвучавшего вопроса, спросила Изабель.
Ей показалось, как что-то дрогнуло в его груди при этих словах, и Люсьен только еще крепче прижал ее к себе.
- Невероятно. Откуда столько силы в таком хрупком создании? Откуда ты знаешь, как нужно жить, и жить правильно? Ты научишь меня?
- Да что ты. Если бы не ты, я бы и не знала, что это такое, - едва слышно ответила Изабель, ожидая ответа на свой вопрос.
Она немного отстранилась от Люсьена, чтобы посмотреть ему в лицо. Только сейчас она заметила, как сильно стемнело на улице, и под густой кроной ивы стало совсем темно. Освещенные тусклым светом тротуары терялись вдали за занавесом листвы. Изабель едва различала черты лица Люсьена. Он словно растворился в сумерках. Тогда она приблизилась к нему совсем близко, чтобы слышать дыхание, чувствовать, как в его жилках бежит во взволнованном ритме кровь, как бьется сердце. Она вновь привстала, чтобы произнести у самых его губ:
- Не убивай меня своим молчанием.
- Мы не можем выдавать себя, - заговорил он. – Умоляю тебя, ты должна вести себя так, будто ничего не произошло, по крайней мере, пока.
- Разве в любви есть что-то дурное?
- Для тех, кто любит – никогда, для тех, кому она не угодна – почти всегда. Ты знаешь базилику Сен-Урбен? За ней есть старая полуразвалившаяся часовня. Она уже давно не действует, взамен ее построена новая, а эту так и не разрушили. В церковный двор нужно зайти с обратной стороны. Так сказать черный ход на территорию церковного сада. Ты знаешь, как найти? Ты согласна?
- Я буду в часовне, - уверенно ответила Изабель.
- Когда мне ждать тебя?
- Завтра в четыре часа. Моя мать собирается в гости в это время, потому я буду свободна.
- Я буду ждать тебя, любимая, - проговорил он, теряя терпение от ее близости.
Обхватив голову Изабель руками, он несколько раз поцеловал ее. Изабель забыла о времени, она не думала о людях, случайных прохожих, кто мог узнать ее в этом едва ли надежном от чужих глаз укрытии. Она вообще не могла думать ни о чем кроме Люсьена.
- Мне нужно проводить тебя. Уже поздно, - произнес он, в очередной раз отрываясь от ее губ.
На этот раз действительно было пора. Они дошли вместе до ворот, прижавшись друг к другу подобно всем тем влюбленным, что встретились им сегодня. На улице тем временем стемнело еще сильнее. Изабель сняла с себя пиджак Люсьена. Он несколько раз поцеловал ее на прощание. Она позволила ему, не боясь быть разоблаченной.
- Я люблю тебя, - прошептал он ей на ушко, перед тем как отпустить.
Не скажи он сейчас этих слов, ей было бы легче и вместе с тем тяжелее покидать его. Как оставить его, в то время как сердце более всего желает не расставаться ни на миг? Зато теперь она будет вспоминать эти слова, и, засыпая, ожидать услышать их вновь в грядущем дне.
- Я люблю тебя, - ответила она ему, а потом повторила еще и еще раз уже из-за ограды, откуда махала на прощание рукой, посылая воздушные поцелуи.
Изабель взлетела по ступенькам крыльца, как на крыльях. В холле было темно. Домашние, должно быть, находились в столовой или гостиной. «Оно и лучше», - подумала Изабель, решив незамеченной проскочить наверх в свою комнату. Она уже готова была поставить ногу на первую ступеньку, как вдруг резко распахнулись двери гостиной, и выплеснувшийся из них яркий свет широким лучом разделил надвое сумрачный холл. На пороге стояла Франсуаза, и что-то подсказывало Изабель, что ее возвращения ждали, считая минуты.
- Ты не расскажешь своей матери, как провела вечер? Тебе понравился концерт, Изабель? – произнесла она неуместно громко в тишине засыпающего дома.
Франсуаза смотрела на дочь жестко и выпытывающе, даже не приглашая ту войти в гостиную. Изабель, что называется, застали врасплох, и смятение ее как всегда было написано на ее лице. В конце концов, что-то заставило Франсуазу смягчиться.
- Проходи, Изабель. Еще рано для сна, но явно поздно для прогулок.
Изабель слишком хорошо знала свою мать, чтобы не угадать, что может скрываться за той язвительностью, что она расслышала сейчас в ее голосе. Девушка проследовала в комнату, чувствуя на себе пристальный и подозрительный взгляд.
- Ты не хочешь есть? Ужин готов, правда уже успел остыть, - сказала Франсуаза, усаживаясь в кресло напротив дочери.
Если бы мать не напомнила о еде, Изабель даже не подумала бы о ней: она была слишком возбуждена.
- Я думала, что мсье Дюваль проводит тебя, - не дожидаясь ответа, Франсуаза задала свой следующий вопрос.
- Он проводил меня, но я попросила его оставить меня у ворот. Концерт мне очень понравился, мама. Орган впечатлил меня. Псоел мы немного посидели в сквере, обсуждая услышанное. Мне показалось, что это лучше, нежели писать сочинение на следующем занятии, когда пройдет свежесть эмоций и ощущений, - на одном дыхании выпалила Изабель, предваряя неизбежный вопрос матери о времени.
Франсуаза как будто удовлетворительно хмыкнула, поняв уловку дочери, но, не имея ничего, чем бы той возразить.
- Я вижу волнение на твоем лице, Изабель, - Франсуаза предприняла еще одну попытку. – Это музыка так взволновала мен? Может быть, ты поделишься со мной? Я давно не слушала орган и уже забыла, сколь прекрасно его звучание.
Изабель сидела неподвижно в неестественно напряженной позе, чувствуя, как ее всю с ног о головы сверлит взгляд матери. Ей казалось, что ее видят насквозь, и туманный этот разговор – всего лишь способ зачем-то потянуть время.
- Такая музыка очень утомляет, мама, ты же знаешь. Если позволишь, я расскажу тебе о ней завтра, а сегодня я очень устала. Нельзя ли мне пойти к себе? – она робко подняла на мать глаза.
- Так ты не голодна?
- Я выпью только стакан молока перед сном. Есть что-то не хочется, - пожала плечами Изабель, желая казаться как можно непринужденней.
- Ах эти майские вечера, - вздохнула Франсуаза, вставая с кресла. – Почему тем, кому двадцать, кажется, что те, кто вдвое старше их, забывают о том, что это такое, прелесть ранних сумерек в теплый весенний вечер? Ты считаешь меня человеком прошлого века? – прозвучал неожиданный вопрос.
- О чем ты, мама? Конечно же, нет, - Изабель даже смутилась, не понимая, к чему ведет мать.
Франсуаза стала медленно ходить по огромной гостиной, рисуя круги вокруг кресел, проводя рукой по камину, чтобы стереть несуществующую пыль, поправляя ниспадающие складки портьер. Было слышно, как она вздыхала, должно быть, желая сказать что-то, но все не решаясь, хотя это едва ли было похоже на нее: по обыкновению Франсуаза не стеснялась в выражениях, предпочитая говорить напрямик. Наконец, она произнесла, все так же, не останавливая шага:
- Я все время пытаюсь поставить себя на твое место, Изабель, хотя признаюсь честно, умею я это делать отвратительно плохо. Я понимаю тебя, хотя мы, как ни странно, такие разные. Иногда мне кажется, что общее у нас только одно: упрямство, этакое упорство или твердолобость, уж называй, как хочешь. Ты еще не замечаешь в себе этого? Да нет, все ты прекрасно знаешь, как знаю и я. Так вот я понимаю тебя, и в то же время вижу много больше, чем ты. Я никогда не скрывала, что не одобряю той восторженности, с которой ты привыкла смотреть на мир, ожидая, что с неба тебе на голову посыплются охапки роз. Я понимаю тебя, - повторила она, - и оттого боюсь, потому как угадываю в тебе то же, что всегда двигало мною, что сделало меня такой, какая я есть сейчас. Подумать только, мне иногда начинает казаться, что мне следовало бы выйти замуж во второй раз. Знаешь, было немало предложений. Стоит мне над тем задуматься, как я становлюсь почти уверенной в том, что нельзя жить с такой силой привязанности, с какой я жила всю свою жизнь. Она неотделима от меня, она часть моего естества, да и твоего тоже, просто у тебя еще не было возможности убедиться в том. У тебя взъерошены волосы, - неожиданно произнесла Франсуаза, остановившись как раз напротив Изабель. – Разве сегодня на улице ветрено?
Изабель окончательно запутывалась в смысле разговора, который вела с нею Франсуаза. Она инстинктивно поднесла руку к волосам, поправляя прическу. Она не знала что отвечать.
- Я вышла замуж, когда мне было на два года меньше, чем тебе сейчас, - кажется, Франсуаза готова была каждую минуту менять тему беседы. – Быть может, нам стоит вернуться в Париж? Изабель, дорогая, как же болит за тебя моя душа, - она присела рядом с дочерью на край дивана. Голос ее чуть надломился. – Я же ни на чем не настаиваю. Я желаю, чтобы выбор твой был твоим выбором, но я так хочу тебе счастья. Да, наверное, с годами я научилась жить не сердцем, но умом. Ты другая, Изабель, и потому единственное, что может уберечь тебя от ошибок и разочарований – это твоя правильная дорога. Поверь, разочарования дорогого стоят. Они сильнее, чем ты думаешь. Они убивают самое желание жить, а я не могу допустить этого.
- К чему этот разговор, мама? – насторожилась Изабель.
- Я увидела тебя несколько минут назад и не узнала. Неужели органная музыка вызвала столь яркий блеск твоих глаз? – грустно произнесла Франсуаза.
- Конечно, ведь я же восторженная и крайне чувствительная натура, - парировала Изабель, которой стал уже порядком надоедать этот странный разговор.
Франсуаза горестно поджала губы, понимая, что невозможно спорить со своим отражением, пусть и прямо противоположным.
- Ты видишь в людях только хорошее. Ты открываешься им, даже не предполагая, что в мире существуют обман и предательство! – в сердцах воскликнула она. – Я не собираюсь ломать тебя моими собственными руками, но боюсь, что это сделаешь ты сама. Ты знаешь, что такое предчувствие? Интуиция матери? Смейся надо мной, вот только запомни все, что я сказала тебе.
- Сказала? Да что ты мне сказала? – теперь уже воскликнула Изабель, вскакивая с места. – Ни разу в жизни я не слышала от тебя ничего, что бы ободрило меня, уверило, поддержало! Все только недоброе, недоверчивое. Пусть лучше я буду видеть в людях добро, и однажды они отплатят мне тем же, нежели жить, ожидая в любой момент подвоха. Ты же сама так не жила, так почему предостерегаешь меня? Думаешь, что не справлюсь, что я дурнее? Ты никогда не верила в меня, я словно скопление всего того, что тебе было неугодно в тебе самой, что ты искоренила, вырвав из сердца, но что так неожиданно проявилось во мне. Хочешь увести от ошибок и разочарований? Вот только я не хочу этого! Даже если Богу, которого ты так почитаешь, будут угодны мои ошибки и разочарования, пусть! Я приму их, потому как они будут принадлежать только мне и никому больше. И я пошлю ему за то мою благодарственную молитву! Неужели ты не понимаешь, что невозможно предостеречь от самой жизни?
Изабель впервые разговаривала так с матерью. Еще вчера она бы не поверила, что будет способна на такие речи. Она говорила, и с каждым словом ее покидали смущение и страх. Сейчас она готова была ко всему, даже к тому, чтобы увидеть перед собой негодующее, оскорбленное лицо матери, готовой взорваться в любую секунду после таких слов.
- Я поняла тебя, - спокойно возразила Франсуаза. – Ужин на кухне, если надумаешь. Попроси подогреть тебе молока. Спокойной ночи, - она поднялась, готовая удалиться. – Я не скажу, что отвернусь от тебя, если ты захочешь пойти вразрез с моими наставлениями. Какой же я буду матерью, если так поступлю? Однако мне будет очень больно видеть твои слезы.
Она сказала это и поспешила покинуть гостиную.
Изабель негодовала. Предупреждения матери, наставления отца Себастьена – что всем им понадобилось от нее именно тогда, когда она, наконец, начинает узнавать, что такое счастье? Неужели людям настолько тяжело видеть чужую радость, что они готовы любыми путями омрачить ее? Эта мысль показалась Изабель самой правдоподобной.
Она без лишних раздумий отправилась в свою комнату, напрочь забыв о намерении пить молоко. Там уж точно никто не потревожит ее. Закрыв за собой дверь, Изабель с облегчением выдохнула. Она упала на кровать, даже не снимая платья. Душа ее парила, переживая вновь и вновь события сегодняшнего вечера. Изабель то и дело дотрагивалась до своих волос и одежды, и ей казалось, что на них она все еще чувствует прикосновения Люсьена. Сердце ее было полно такой решимости, такой уверенности в своей удаче, что она уже успела забыть неприятный разговор с Франсуазой. «Люсьен», - шептала она без конца его имя. Так должна звучать хрустальная вода в горном ручье, так же мелодично и звонко. С губ еще не стерся след от его поцелуев. Как жила она до сегодняшнего дня, не зная их сладости? Как сердце ее не остановилось, когда он сжал ее в своих объятиях? Не успев расстаться, она уже испытывала тоску такой силы, что хватило бы терпения дожить до завтрашнего дня. Сон! Только сон способен приблизить ее к блаженству, которое ждет завтра. Сон! Но как заснуть? Изабель перевернулась на бок, чувствуя, как легкая дрожь предвкушением счастья пробегает по телу. Голова кружилась как после вина, и она не желала обретать успокоение, стараясь запомнить каждое мгновение этих новых и таких приятных ощущений, что сейчас овладевали ею. Закрыв глаза, она представляла перед собой лицо Люсьена. Ей казалось, что она тянется к нему, чувствуя, как он отвечает ей любящим взглядом. Наверное, она так и заснула в эту ночь, продолжая шептать во сне его имя, с улыбкой, что осталась на губах.
На следующий день Изабель проснулась на удивление рано. Тело ее было отдохнувшим, а дух бодрым. Наступающий день уже заранее был раскрашен самыми яркими красками, которые только могла создать природа. Наверное, сегодня, если бы потребовалось, Изабель смогла бы без труда нарисовать картину своего счастья. Душа ее пела, и ей хотелось дарить радость всем, кого бы она встретила на пути. Вчерашний разговор с матерью представлялся теперь дурным сном. Опасения, что вчера еще сколько-нибудь беспокоили ее, сегодня казались глупой выдумкой. Стоило взглянуть на себя в зеркало в свои искрящиеся от счастья глаза, чтобы более не сомневаться в правильности пути, ведь счастье не может быть ошибкой.
Франсуаза до полудня должна была пробыть в церкви, Патрика как всегда не было дома, и Изабель не знала, чем занять себя в ожидании часа, который приближался предательски медленно. Устав наряжаться, не понимая ни строчки из того, что пыталась читать, Изабель больше не могла находиться в доме.
На улице стоял солнечный и теплый день. Сбежав по ступенькам крыльца, она очутилась на лужайке, что была разбита перед домом. Лужайка была достаточно широкой, а по обе стороны от нее проходили посыпанные мелким щебнем дорожки, на каждой из которых стояли по две скамейки. За дорожками были разбиты клумбы, на которых в эту пору начинали зацветать нарциссы, незабудки и ландыши, а еще кое-где набухали пухлые и плотные, точно бутоны роз, оранжевые и лимонно-желтые бутоны купавок, призванные внести несколько ярких мазков в нежную палитру зреющего букета. Больше ничего и не было перед фасадом дома. Деревья, что-то вроде дикого сада, росли по другую сторону особняка. Садовник каждый сезон прореживал заросли малины и крыжовника, подрезал вишню и яблоневые деревья. Там были недавно разбиты дорожки, и этот «задний двор», как зачастую называла его Франсуаза, был самым излюбленным местом Изабель. Ей было как-то не совсем уютно сидеть на скамейке перед домом, когда через ограду любой прохожий мог увидеть ее, а в диком саду она могла подолгу оставаться незамеченной. Там она знала каждый куст и каждое дерево, и потому могла спрятаться так, что ее нельзя было увидеть ни из одного окна второго этажа.
До полудня оставалось немного менее часа. Солнце светило ярко, почти паляще, заливая светом серый камень, из которого был сооружен дом. Точно высеченное изваяние, возвышался он в центре весенней зелени сада. Дом был старинным, ему было не меньше двухста лет, но, учитывая должный уход и содержание, ничто кроме его величественной архитектуры не выдавало столь почтенный возраст. Более всего Изабель нравились заросли вечнозеленого плюща, что широкими полосами тянулись по стенам дома от земли к самой крыше. Плющ вился также под перилами длинного балкона, что тянулся почти в длину всего дома на уровне второго этажа. Кому и когда пришла мысль пустить по стенам плющ – Изабель не знала, но идея эта оказалась удачной, поскольку это придавало дому облик старинного полузаброшенного замка, героя многих легенд, что все еще жили в ее фантазиях. Изабель обогнула дом, направляясь в сад.
Вокруг было тихо. Шум улицы не доходил сюда, и оттого местечко это походило на уголок дикой природы, где нет ничего кроме радостного пения птиц, приветствующих наступающее лето, и густой зелени, в тени которой иногда до самого полудня сохранялась утренняя роса. Изабель шла по свежим дорожкам, на которых местами еще была не убрана скошенная трава, и от ее аромата начинала кружиться голова. Странно, но запах этот она обожала с детства, когда еще в Париже любила выходить с няней или матерью по утрам в парки, где садовники подстригали траву, придавая лужайкам и клумбам вид нарядного и дорогого зеленого ковра. Вот и сейчас запах этот был минутным возвращением в детство, стоило только вдохнуть поглубже и прикрыть глаза. Изабель всегда казалось, что запах этот мучительно напоминает ей что-то. Каждый раз она пыталась вспомнить, но еще ни разу у нее это не получалось. Так, наверное, и должен звучать аромат детства, незатейливо и без лишних объяснений. На яблонях и вишнях все еще висел бело-розовых цвет, пусть уже порядком оскудевший, не такой как еще пару недель назад.
Изабель ступила в траву, чтобы очутиться под деревом. Она подняла руку, чтобы потянуть за самую роскошную ветку, на которой пышными гроздями висели букетики душистых соцветий, и тогда, заранее засмеявшись от предстоящего восторга, резко дернула за нее, чтобы на голову осыпалось облако цветов и пьянящего весеннего аромата. Это была прекрасная, но недолговечная красота, короткая песня весны, и на Изабель ниспадала мимолетная радость, застревая в складках одежды и волосах. День этот с самого утра дышал беззаботностью и каким-то безотчетным счастьем. Конечно, признаться начистоту, Изабель просто жила предвкушением предстоящей встречи, но ей казалось, что вместе с невесомыми лепестками, падающими ей на голову, в жизнь ее врывается что-то одурманивающее и пьянящее своей новизной.
Сколько проходила так Изабель, забываясь в мечтах, она не знала. Возвращаться в дом, чтобы провести там томительные часы ожидания, девушка не хотела, тогда, недолго думая, она вернулась только для того, чтобы взять шляпку и маленькую сумочку. Задвигая за собой тяжелые ворота, Изабель поначалу даже не знала куда пойти в этот час воскресного дня. Впрочем, мысли ее не покидало одно место, которое она знала только понаслышке, издали увидев лишь раз его возвышающиеся башни за густыми посадками и тяжелой оградой. Место это не давало ей покоя еще со вчерашнего вечера, и хотя было еще далеко до условленного часа, Изабель решительно направилась именно туда. Конечно, она была в базилике и раньше на воскресных проповедях, но только в главном нефе. Сегодня же ее ожидало приключение, от которого заранее приятно засосало под ложечкой.
Базилика Сен-Урбен находилась где-то в трех четвертях часа неспешной ходьбы от особняка де Монферраков. Она располагалась недалеко от центра, и в то же время место это было довольно тихим, даже камерным. Высокая каменная ограда широким кольцом вставала вокруг церковного двора. Центральные ворота были распахнуты настежь. Сейчас, должно быть, подходила к концу воскресная проповедь. За главным зданием Сен-Урбен располагались новая крестильная и часовня, домик священника, дальше находился старый полузаброшенный склеп, где когда-то хоронили священников, а еще дальше, за разросшимися зарослями деревьев и оградой из проржавевших толстых прутьев располагалось то самое место – недействующая часовня, за которой стоял еще один маленький домик, выполненный в том же стиле, но назначения которого Изабель не знала. Все здесь было широко и просторно. Ухоженный церковный двор сверкал вычищенными дорожками, аккуратными клумбами. Кое-где стояли лавочки, недавно выкрашенные и чистенькие, как будто их только что вымыли. В центре всего этого, устремляя к самим небесам две арки, держащими меж собой, точно солнце, круглый витраж с едва различимыми библейскими сюжетами, сотканными из казавшихся серых снаружи кусочков стекла, возвышалась базилика. Огромная и какая-то неземная – именно такой показалась она Изабель, точно была создана для того, чтобы принимать в своих стенах ангелов, спускающихся из своей небесной обители. Изабель нечасто ходила в это место. Здесь было спокойно и целомудренно, но она почему-то не чувствовала той благодати, которую, казалось ей, она должна была непременно ощутить, переступив порог церковного двора. Более того, что-то как будто даже отталкивало отсюда. Излишняя ли помпезность, которой сверкали витражи фасада Сен-Урбен, стоило войти внутрь, слишком ли благочестивый уклад, диктуемый здешними обитателями – Изабель могла согласиться и с тем, и с другим, хотя, вероятно, было что-то еще, чего она сама не могла понять.
Подойдя к базилике, Изабель увидела, что двери в нее открыты. Остановившись в легком замешательстве перед ступеньками, ведущими наверх, она не знала, что делать. Несомненно, она совершила оплошность, просто поторопилась прийти сюда в час, когда ее мог увидеть каждый. Стараясь тихо ступать, чтобы не стучать каблуками, Изабель поднялась на крыльцо и остановилась в дверях. Церковный зал был просторным. По обе стороны расположились, как полагается, ряды длинных скамей для прихожан, а впереди, за небольшой кафедрой, точно апостол, за которым открывался украшенный статуями и цветами алтарь, отец Себастьен заканчивал проповедь. Все, кто был в церкви в этот час, сидели, и Изабель вошла так тихо, остановившись в дверях, что никто даже не оглянулся, не заметив ее появления. Она знала, где обычно сидит мать – справа в третьем ряду. Она нашла ее глазами почти сразу и удивилась, увидев рядом с ней Патрика.
Неземным эхом раздавался голос преподобного Себастьена в стенах базилики. Он стоял, возвышаясь точно по центру, напротив Изабель, в конце прямого коридора, что делил помещение надвое рядами для молитв, и девушку невольно передернуло, когда, вдруг оторвавшись от Евангелия, он поднял глаза, и ей показалось, что он увидел ее. Почудилось Изабель или нет, но она была почти уверена, что на мгновение в глазах Себастьена мелькнуло что-то вроде удивления, и она смогла облегченно вздохнуть только тогда, когда он снова опустил глаза в Святое Писание. Наверное, ей следовало бы тотчас уйти, так же незаметно, как она явилась сюда, но словно какая незримая сила держала ее на месте, пригвоздив ноги к полу. Изабель слушала, отчасти не вникая в смысл читаемых псалмов, которые отец Себастьен, прочитав, начинал пояснять. Она слушала звук его уверенного и звонкого голоса, что воспарял под высокие своды базилики. На проповеди преподобного Себастьена Изабель была впервые, она вообще видела его всего лишь второй раз в жизни. «Разве бывают такие священники?» - снова мелькнула странная мысль. Он говорил, наполняя речь живостью и страстностью, будто хотел достучаться до самого черствого сердца, открыть крепко запертую дверь. Поднимая глаза, он обращался ко всем и к каждому одновременно, и Изабель казалось, что не оставалось ни одного человека, к кому бы он не обратился лично, взглянув глаза в глаза, хотя бы один раз.
- «Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть. Вот дьявол будет ввергать вас из среды в темницу, чтоб искусить вас, и будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни. Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам», - отец Себастьен поднял глаза, устремляя взор в зал, а Изабель показалось, что прямо на нее. – Искушение, соблазн, испытывающий наш дух и нашу веру, есть истинное проявление любви Спасителя, ибо говорит Он: «Кого люблю, того изобличаю и наказываю». Каждый из нас – Божье дитя, и Он неравнодушен даже к самой заблудшей душе. «Имеющий уши да слышит. Имеющий глаза да видит. Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечереть с ним, и он со Мною». Праведной мыслью и благодатью стучится Бог в наши сердца, и глас Его не всегда подобен раскату грома или сладкой песне девы. Это голос терпящего унижение, но ищущего отклик в наших сердцах. Мы просим Бога нашего не погубить нас коварными и лживыми, кровожадными и грешниками, но просим испытать нас, чтобы, претерпев силу искушения и лести, укрепить нашу веру. Вы помните двадцать пятый псалом Давида, друзья мои? «Рассуди меня, Господи, ибо я ходил в непорочности моей, и, уповая на Господа, не поколеблюсь. Искуси меня, Господи, и испытай меня; расплавь внутренности мои и сердце мое; ибо милость Твоя пред моими очами, и я ходил в истине Твоей». Искушение есть не только проверка силы нашей веры, но это дорога к нашему истинному пути, дабы мы могли сказать словами Давида: «Моя нога стоит на прямом пути». Каждый из нас должен помнить главное: коли мы Божьи дети, то, как и всякий родитель, Отец наш Небесный любит нас, и каждому из нас Он уготовил наш собственный блаженный путь, полный земной радости и счастья, путь, что откроет нам дорогу в вечную жизнь. Проверяя веру нашу, испытывая нас, Он закаляет наш дух и волю, учит видеть главное, не путать зерна с плевелами, даруя нам шанс нашей единственной лучшей судьбы. Следовать Божьему замыслу – вот единственный нерушимый залог нашего счастья, защиты от невзгод и обмана. «Господь – свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь – крепость жизни моей: кого мне страшиться?» Верьте, дети мои, и не сходите с пути истинного. Слушайте голос Божий, что звучит в вашем сердце, и не дайте ни одному лжепророку заглушить его.
Одна из скамеек в последнем ряду пустовала, и Изабель, больше не в силах стоять под прицелом зеленых глаз, тихо пробралась в самый угол, чтобы остаться незамеченной. Проповедь подошла к концу. Понемногу с мест стали подниматься люди. Кто-то уходил сразу, кто-то подходил к кафедре, чтобы спросить о чем-то преподобного. Закрыв Евангелие, святой отец не отказывал никому, сойдя с возвышения. Гул голосов быстро заполнил помещение, к выходу стали пробираться люди. Отца Себастьена обступили прихожане, так что он вовсе исчез из виду. Изабель наклонилась и отвернулась, пряча лицо – в этот момент мать и Патрик как раз выходили из базилики. К счастью, они ее не увидели. Теперь нужно было выждать время, чтобы уйти одной из последних, не могла же она, претерпев столько предосторожностей, столкнуться с родными где-нибудь на улице. Конечно, ее видел отец Себастьен, но, да что бояться его? Даже случись что, священник все равно, что врач: тайны ее он не выдаст (ведь недаром же он сам сделал такое сравнение), а что до осуждения – Изабель было решительно все равно. Она сидела, опустив голову и все еще боясь поднять глаза, боковым зрением отмечая, как потихоньку пустеет зал. Наблюдая исподтишка, как продвигаются к выходу последние из прихожан, Изабель стала тихо выползать из своего укрытия, чтобы улизнуть вслед за толпой. Пропуская вперед людей, она поднялась, даже не взглянув туда, где оставался отец Себастьен. Она была готова уже переступить порог, оставляя за спиной воцарившуюся тишину, как услышала:
- Мадмуазель де Монферрак?
Закусив губу, точно нашкодившая и застигнутая врасплох девчонка, Изабель оглянулась. Отец Себастьен стоял перед кафедрой, с любопытством и, как будто ожидая чего-то, глядел на нее.
- Мадмуазель де Монферрак, вы так торопитесь, что не желаете задержаться и на минуту?
Изабель показалось, что в голосе его промелькнула насмешка, а глаза смеялись, устремленные на нее. Она покорно подошла. Что еще ей оставалось делать?
- Простите, что опоздала на вашу проповедь, святой отец, - сказала она, мысленно сетуя на то, что нужно было просто затеряться в толпе и уйти незамеченной, а не ждать чего-то.
- Да что вы? – Себастьен удивленно вскинул брови. – Мне показалось, что вы просто решили заглянуть, прогуливаясь мимо. Рад, что хотя бы любопытство привело вас сюда.
- Вы будете ругать меня за то, что таким образом я схожу с пути истинного? – чуть прищурила глазки Изабель.
- Вы запомнили кое-что из моих слов, а это уже неплохо. Не бойтесь, я ни в чем не собираюсь вас обвинять, и буду рад, если однажды на досуге вы задумаетесь о том, что услышали сегодня. Поверьте, Евангелие – не просто скучное Святое Писание. Если уметь понимать его, то можно найти ответы на все вопросы.
- Вы уже нашли их? – довольно резко спросила Изабель.
- Их слишком много, не хватит и жизни, но я не прекращаю поиска, и могу уверить вас, что он не бесплоден.
- Вам-таки можно позавидовать, святой отец, - бросила Изабель. – Позвольте спросить, - вдруг сказала она, внимательнее вглядываясь в лицо Себастьена. – Неужели, искушая нас, Бог имеет целью вывести нас на истинную дорогу? Как знать мне в самом начале пути, что есть замысел Божий? А если все во мне вдруг воспротивится ему? Если я буду несчастна, исполняя его, что тогда важнее: жертва или долг?
- Человек априори не может быть несчастным, исполняя замысел Божий, поскольку в нем его единственная счастливая судьба. Все иное – соблазн, дары змия искусителя, - спокойно ответил Себастьен. – Если Бог и требует от вас жертвы, знайте, впереди ждет воздаяние. Пройти испытание и получить награду, если вам так угодно.
- Вы точно продолжаете проповедь, - обиделась Изабель, не получив ожидаемого ответа.
Отец Себастьен спокойно стоял перед ней, сжимая в руках Евангелие. Его рук почти не было видно из-под длинных рукавов рясы. Выглядывали только пальцы, красивые пальцы человека, посвятившего себя благородному труду. Глядя в его лицо, умиротворенное и отмеченное красотой не только внутренней, но и внешней, Изабель снова приходила в голову странная мысль о том, что никогда раньше ей не встречались подобные священники. Она даже начинала злиться оттого, что этот облачившийся в рясу новоиспеченный преподобный, ровесник ее брата, пытается учить жизни толпы людей, намного более умудренных жизненным опытом, знающих то, о чем сам едва ли может подозревать. Какая-то непонятная неприязнь просыпалась в Изабель в отношении отца Себастьена. Да как смеет он, вчерашний семинарист, поучающе и покровительственно вещать о высоком, взгромоздившись, точно профессор, на кафедру? Девушка готова была прыснуть от возмущения, но сдержалась. Сегодня она была слишком счастлива, чтобы позволить чему-то омрачить себе настроение, и, вероятно, радость ее невольно бросалась в глаза окружающим. Отбросив обиду, считая, что предмет негодования не стоит потраченных на него эмоций, Изабель вновь задышала ровно и благодушно. Взгляд затуманился поволокой, а по лицу разлилась блаженная и беспечная радость.
- Сегодня вы, я вижу, в самом добром расположении духа, - заметил отец Себастьен, отвлекая Изабель от мечтаний.
- Я счастлива, святой отец, - улыбнулась Изабель, вдруг почувствовав в себе желание поделиться своей радостью. – Очень счастлива, - добавила она, готовая вот-вот рассмеяться.
Она весело смотрела в зеленые глаза Себастьена, не задумываясь над тем, почему взгляд его был каким-то неуместно грустным. Ей казалось, расспроси ее сейчас священник, она бы как на духу рассказала ему обо всем, но, да разве он поймет? Изабель невольно вздохнула, понимая, что в этой компании не найти советчика. «Не очень-то и нужно. Куда ему!» - хмыкнула она про себя.
- Я очень рад за вас, мадмуазель де Монферрак, - сказал Себастьен. – Цените свое счастье, умножайте вашу радость. Грусть и уныние Бог почитает за грех. Жизнь наш самый бесценный дар, и наш долг не падать духом, жить в любви и согласии. Это и есть счастье, потому не изменяйте ему. Пусть оно всегда пребудет с вами, - с этими словами Себастьен, как в молитве, опустил голову.
- Будьте уверены, я последую вашим наказам, - уверенно заявила Изабель, смотря куда-то вдаль мимо него.
Себастьен поднял голову, желая сказать что-то в ответ, но отрешенный взгляд Изабель заставил его промолчать.
- Приходите всегда, когда ни пожелаете, - только и сказал он. – Эти стены всегда рады встретить вас, мадмуазель де Монферрак.
- Скажите, святой отец, - вдруг спросила Изабель. – Вы сегодня говорили об искушении. Разве так страшно поддаваться ему? Если это не преступление, не нарушено ничье благополучие, неужели соблазн может быть греховен?
Отец Себастьен даже растерялся, услышав подобный вопрос. Уже не в первый раз Изабель ставила его в тупик своими неожиданными репликами, в то время как виделись они всего во второй раз в жизни. Она как будто заставала его врасплох в тот самый момент, когда, казалось, сама задумывалась над чем-то. Она решительно не умела держать язык за зубами.
- Поймите, не все окружающее нас есть соблазн. Не каждый плод в райском саду был яблоком искушения. Человек устроен так, что его невозможно соблазнить добром, поскольку искушение есть договор с Богом или совестью, уж что вам ближе. За правым плечом у нас стоит наш ангел хранитель, но за левым бес, слуга лукавого. Он-то и нашептывает нам тайные желания, скрытые, хранимые в глухих темницах нашей души. Разве стали бы мы укрывать там доброе? Поддаться соблазну все равно что переступить черту запретного, повернуться в сторону беса, и неважно, что у него может оказаться ангельский лик.
- Иными словами, по-вашему, все то, что приятно и льстиво, чего страстно желает человек, все это дары беса, в то время как ангел ведет нас к тому, что добродетельно, но почти всегда скучно и пресно? Как же в таком случае жить не в унынии, но в веселии?
Себастьен покачал головой, теряясь, как еще убедить девушку.
- Вы говорите, что счастливы, но сердце ваше ожесточено, - печально вздохнул Себастьен, взглянув прямо в глаза Изабель. – Оно закрыто. Мне кажется, вы боитесь чего-то, пусть неосознанно, скорее инстинктивно, словно есть что-то, что вам бесконечно дорого и что вы боитесь потерять. Поверьте, никто не собирается отнимать у вас ваше счастье, наоборот, любящие вас бесконечно желают вам его.
- Знаю-знаю, - прервала его Изабель. – Вы говорили, - деланно улыбнулась она. – Я не потеряю его, уж будьте уверены, святой отец. Благословите, - сказала Изабель, чуть склоняя перед священником голову.
Себастьен перекрестил Изабель, неслышно прошептав слова краткой молитвы. Как и полагается, девушка поцеловала руку, благословившую ее, но, как только губы ее коснулись прохладных пальцев, Себастьен отдернул руку. Слишком поспешное движение не укрылось от Изабель. «А вы брезгливы, святой отец», - не сочла она придумать ничего лучшего. Изабель поспешила покинуть базилику, а вместе с ней и отца Себастьена, чувствуя себя раздосадованной, если не сказать оскорбленной в своих лучших побуждениях.
- Благослови тебя Бог, дочь моя, - тихо прошептал он ей вслед, наблюдая за тем, как, громко стуча каблучками, удаляется к выходу ее хрупкая фигурка. – Изабель де Монферрак, - зачем-то добавил он, прислушиваясь, как звучит ее имя из его уст.
Выйдя из базилики, Изабель обнаружила, что в церковном дворе не осталось никого. Конечно, было еще довольно рано, но, менее всего желая возвращаться домой, Изабель, быстро и незаметно осмотревшись, пошла в направлении, прямо противоположном выходу. Обогнув главное здание базилики, она оказалась в церковном саду, где за деревьями проглядывал таинственный силуэт заброшенной часовни. Вокруг не было никого. Было тихо, почти как за городом. Спрятавшись в кронах деревьев, пели птицы. Пройдя немного, Изабель очутилась перед старой оградой. «Приключение», - вновь подумала она, и как же манило вперед самое это слово!
Здание было крупнее, чем казалось издали. Возможно, при начале строительства, именно его предполагалось сделать главной церковью, но отчего-то планы изменились, и оно было преобразовано в часовню. Сооружение находилось в крайнем запустении, и все же оно сразу поразило глаз своими размерами. Наверху в некоторых окнах не было стекол, не осталось даже рам. На фоне облупившейся облицовки, частично осыпавшегося камня они напоминали собой пустые глазницы древнего черепа, пугая зияющей чернотой. На фасаде не осталось почти ни одного барельефа, осыпались карнизы. Обойдя здание по кругу, Изабель заметила, что крыльцо с одного боку совсем развалилось, и у входа была сложена груда камней. Найдя калитку в ограде, Изабель увидела, что та заперта на старый, проржавевший замок. В самой же ограде в нескольких местах отсутствовали прутья, и потому можно было беспрепятственно проникнуть внутрь, как, должно быть, делал всякий, кто хотел попасть туда, хотя было весьма сомнительно, чтобы это могло кому-нибудь понадобиться.
Подойдя ближе к развалинам, Изабель увидела, что во многих местах они все затянуты мхом. Сырость и запустение погубили здесь все, что было изготовлено из дерева, поскольку не было даже входной двери, остался один проем. Изабель остановилась на крыльце. Удивительно, но до сих пор в ней не было и тени страха перед этим таинственным местом. Двигало ли ею крайнее любопытство или мысль о Люсьене, и только сейчас, очутившись в шаге от этой заброшенной обители Бога, где веяло чем-то кладбищенским, Изабель заколебалась, пытаясь сначала разглядеть что-то внутри, прежде чем войти. Место было все же пугающим, опасения стали подкрадываться только сейчас. Деревья в этой части церковного парка или сада (непонятно, чем все-таки должен был являться этот уголок природы) разрослись настолько, что даже в яркий солнечный день бросали всюду густую тень, и она прибавляла здешнему пейзажу еще больше таинственности.
Ухватившись руками за край дверного проема, Изабель подалась вперед, осматриваясь по сторонам, будто боялась, как бы кто ни выскочил на нее из-за темного угла. Сердце зашлось в бешеном ритме, разум был в недоумении. «Что ты делаешь здесь, заблудшая?» - готов он был воспротивиться в любой момент, но что-то сидящее внутри подталкивало вперед навстречу пугающей неизвестности, за которой девушку ожидали объятия Люсьена. Мысль о возлюбленном придала Изабель уверенности, и юная искательница приключений, наконец, переступила порог. Должно быть, глаз уже успел привыкнуть к темноте, потому как она могла видеть довольно легко. Формами своего интерьера помещение напоминало главный неф Сен-Урбен. Догадки Изабель подтверждались: раньше именно здесь воздвигалась базилика, но почему она ею не стала – осталось загадкой. Медленно ступая по каменному полу, отчего каждый шаг гулким эхом отдавался в пустых стенах, Изабель с первых секунд ощутила холод и сырость. Пространство было темным и практически замкнутым, если не считать отсутствующей двери, и все же оно казалось огромным. Возможно, причиной тому были отсутствующие скамьи для прихожан, пустая кафедра, разрушенный амвон – здесь вообще не было ничего из того, что составляет обстановку церковного зала. Стены были обшиты когда-то деревом, но теперь оно почти полностью сгнило, и Изабель, проведя рукой, почувствовала, как от прикосновения на пальцах остается холодная влажная, отдающая запахом плесени, древесная труха. Изабель медленно обходила по периметру помещение. Все окна были заколочены снаружи, хотя едва ли в том была надобность, поскольку заросли деревьев и кустарников и без того не пропустили бы сюда лишний свет. Словом, в зале этой не было почти ничего, что могло бы привлечь внимание, если бы не две детали.
По обе стороны от амвона, вернее от того места, где ему предполагалось быть, находилось то таинственное, что сразу заинтересовало Изабель. Слева была дверь, а справа лестница, ведущая куда-то наверх. Остановившись посередине, Изабель колебалась, не зная, что заинтересовало ее больше. Все еще не двигаясь с места, девушка пыталась вытянуть шею, чтобы высмотреть, куда же ведет лестница, что была справа, но у нее ничего не получилось, и потому можно было это узнать одним единственным способом. Конечно, мадмуазель догадывалась, что было наверху – еще снаружи она увидела площадку колокольни, звонницу, что примостилась высоко, под самым куполом старой часовни, и все же любопытство взяло верх над предосторожностью. Пробираясь к лестнице, Изабель вдруг запнулась обо что-то. «Странно, откуда ей здесь взяться?» - подумала она, отодвигая ногой маленькую скамеечку, которую не заметила вначале.
Винтовая лестница была узкой. Она изгибалась спиралью, ведя наверх. Здесь было намного светлее, чем внизу, поскольку из разбитых окон, встречающихся на пути, внутрь проникал свет. Многие из ступенек были разрушены, перила местами обрывались, и Изабель продвигалась вперед медленно и осторожно, боясь споткнуться. Она хотела сосчитать круги, но внимательно следя за дорогой, чтобы не сорваться и не полететь кубарем вниз, скоро сбилась со счету. Только к концу пути она почувствовала, что от усталости гудят ноги. Переводя дыхание, Изабель очутилась там, где она и предполагала оказаться – на площадке колокольни.
Свет ударил ей в глаза, легкие наполнились свежим воздухом. Площадка была открытой со всех сторон. Колоколов, как и полагается, здесь не было уже давным-давно, зато глазам открывался завораживающий вид. Вообще-то не было в нем ничего сколько-нибудь примечательного. Все, что можно было наблюдать, были кроны деревьев, причем самые высокие из них едва доходили до уровня глаз. Похоже, лестница нарисовала немало кругов, прежде чем привести Изабель на эту площадку. Взглянув вниз по ее оси, можно было увидеть правильную улитку, этакое мистическое создание, что притаилось в каменных очертаниях. И какие откровения были заплетены в ее клубок? Осторожно подойдя к краю площадки, Изабель тут же сделала шаг назад – от высоты закружилась голова. Однако, постояв немного, девушка осмелилась повторить попытку, крепко вцепившись пальцами в каменный карниз. Чуть перегнувшись, она увидела часть круглой ограды, что опоясывала часовню, а прямо внизу – те самые сложенные грудой камни, что казались сейчас чем-то вроде могильного холма. Ветер обдувал лицо, ветер раскачивал башню из стороны в сторону, а, может, просто кружилась голова. Так или иначе, находиться здесь было небезопасно, и, окинув напоследок взглядом все вокруг, Изабель поспешила к лестнице.
Обратный путь, как и полагается, показался проще и даже короче. Спускаясь вниз, оставляя за спиной ступень за ступенью, Изабель чувствовала, как волнение понемногу отпускает ее – внизу, по крайней мере, не было головокружения.
Очутившись на земле в темной зале, девушка смогла облегченно вздохнуть. Она не представляла, сколько времени провела здесь, исследуя это странное, забытое Богом место, но в любом случае Люсьен найдет ее, а пока не терять же времени даром! И откуда вдруг в ней оказалось столько прыткой отчаянности, столько бесстрашия? Теперь ее помыслами владело нечто еще более таинственное, дверь слева от амвона. Приблизившись, Изабель обнаружила, что та не заперта, однако там висел огромный тяжелый засов. Будь он задвинут, Изабель едва ли решилась бы на то, чтобы испытывать судьбу во второй раз, но так как все было иначе, любопытство вновь взяло верх.
Сначала она чуть толкнула дверь, потом сильнее, пока не увидела, что перед ней снова лестница, ведущая в этот раз вниз. Внутри все сжалось в комок, неприятно засосало под ложечкой: снизу веяло холодом, к тому же там стояла непроглядная тьма. Не было ни светильника, ни даже просто свечи, чтобы осветить дорогу, но Изабель уже не могла остановиться на полпути. Оставив дверь открытой настежь, она осторожно ступила на ступеньку, не отпуская руками перил. Сделав несколько шагов, Изабель поняла, что на этот раз ее ждет разочарование, по крайней мере, сегодня: становилось так темно, что хоть глаз выколи. Лестница еще не кончалась, и можно было только строить предположения, в какое подземелье могла она вести, но, простой Изабель хоть битый час в этом мраке, ей все равно ничего не разглядеть. Кроме того, в этот раз становилось страшно не на шутку, и Изабель поспешила наверх. Прикрывая за собой тайную дверь, Изабель перевела дух. Она хотела выйти, чтобы прогуляться, но поняла, что устала. Вспомнив о скамейке, она решила найти ее, чтобы присесть. Странно, но этот предмет, казалось, совершенно не вписывался в обстановку этого места. Дерево, из которого она была сделана, было сухим и свежим. Скамейка никак не могла сохраниться со времен, когда здесь еще обитала жизнь, как будто кто-то принес ее сюда совсем недавно. Возможно, некто, так же как и Изабель, искал уединения в этом покинутом людьми месте. Сколько загадок, вот разгадать бы их с Люсьеном! Изабель чувствовала себя героиней приключенческого романа, исследующей таинственные чертоги в поисках любимого. Решительно, в душе девушки просыпалась жажда перемен. Присев, Изабель положила локти на колени, опустив на них голову. Она закрыла глаза. Мысли цеплялись то за одно, то за другое, в то же время не останавливаясь ни на чем определенном. Что-то мешало сосредоточиться, было ли это предвкушение счастья или предчувствие тревоги? Открывшись Люсьену, у Изабель почти не было времени задуматься: «Что же будет дальше?» С некоторых пор она только и слышала вокруг, что слова предостережения, нисколько не задумываясь над ними всерьез. Она и сейчас не могла да и не хотела делать этого, и все же один вопрос закрадывался в сердце: «Что же будет?» Невозможно прожить жизнь тайно, довольствуясь свиданиями украдкой, вырывая редкие часы блаженства. Изабель хотелось закричать всему свету о своей любви, о счастье, что переполняло ее. Ей хотелось поделиться с каждым своей радостью, но одно она знала наверняка: ей не найти союзников. «Разве любовь моя преступна? – недоумевала она, сколько ни задумывалась. – Разве я отнимаю чужого мужа? Разве любовь двоих не есть залог счастливого союза?» Она откровенно не понимала, каким должно было быть ее чувство, чтобы не задеть честь тех, кто окружал ее. Люсьен… Один звук его имени утешал Изабель. Она ждала его как Бога, чтобы бездумно, пусть даже по-детски наивно забыть в его объятиях все недобрые наветы. Наверное, утомленная новыми впечатлениями и уставшая от ночи, что она провела почти без сна, путешествуя по стране грез, Изабель задремала, сидя в неестественной и довольно неудобной позе, а, может, она просто отключилась от всего, задумавшись.
Шаги раздавили загробную тишину старинной часовни, выведя девушку из оцепенения.
- Люсьен! – воскликнула Изабель, вскакивая со скамейки.
Он стоял посередине залы, ослепительный и любимый – ангел, что прилетел в эту усыпальницу, чтобы вызволить отсюда свою любовь. Они бросились в объятия друг друга. Не чувствуя себя в его руках, Изабель подставляла лицо его поцелуям, и сегодня он казался ей еще прекраснее, еще желаннее.
- Я ждала этого часа, подгоняя время, любимый. Поняла, что способна жить лишь в те минуты, когда ты рядом, - шептала она в недолгих передышках между поцелуями.
- Если бы ты знала, что за счастье даришь мне. Ты мое спасение, любимая. Ты не можешь даже представить себе, что для меня твоя любовь.
В порыве чувств он поднял ее на руки, закружив. Изабель громко смеялась от счастья, но смех ее, преломляясь эхом в сводах пустынной часовни, напоминал больше зловещий хохот или даже отчаянное рыдание, однако ни тот, ни другой не замечали этого, поглощенные друг другом. Остановившись, переводя дыхание, они смотрели друг на друга почти обезумевшим взглядом. Изабель видела, что Люсьен пожирает ее глазами. Его страсть передавалась и ей, и она теряла способность здраво мыслить. Ей казалась, что, позови ее сейчас Люсьен за собой, она без раздумий отдалась бы ему, нисколько о том не жалея. Наверное, она даже желала этого, потому как отвечала «Да, да, да!» на все те страстные безумные слова, что он шептал ей. Охвати ее в эту минуту пламя, Изабель пылала бы меньше в сравнении с тем, какими огненными отпечатками оставались на ее коже его поцелуи. Шелковый жакет, что был надет поверх открытого платья, упал ей под ноги, и Изабель почувствовала, как по ее обнаженным рукам и груди скользят горячие ладони Люсьена. Изгибаясь, точно податливый тростник, она подставляла ему себя для поцелуев, забывая обо всем, и только приятная истома напоминала ей, что она все еще на земле.
- Я сойду с ума, если ты не останешься со мной, не будешь моею, - шептал он почти в исступлении.
- Я мечтаю об этом, - пролепетала Изабель. – Не представляю, как нам расстаться.
- Это ненадолго. Ты веришь мне? – обхватив руками ее голову, Люсьен еще сильнее приблизил Изабель к себе.
Она смотрела на него непонимающим, но ни в чем не сомневающимся взглядом. Она брала на веру каждый его вздох, словно перед ней стоял сам миссия. Глаза ее были распахнуты навстречу Люсьену, наполненные такой безраздельной надеждой, что она готова была прямо сейчас пойти за любимым хоть на край света.
- Почему здесь? – вдруг спросила Изабель. – Почему это место?
- Это единственное место, где нас никому не найти, - просто ответил молодой человек.
- Неужели мы совершаем преступление, что вынуждены скрываться от чужих глаз? – с плохо скрываемым отчаянием воскликнула Изабель.
- Нет, любимая, это не преступление. Ты не должна так думать, просто так уж устроен этот мир, в котором слишком много условностей и предрассудков.
- Но мы же сами питаем их! Сами подчиняемся, а после виним других в своих бедах! – Изабель начинала волноваться, отказываясь понимать чуждую ей логику вещей. – Люди зачем-то так неуверенны, они боятся друг друга, им страшно открыто взглянуть другому в глаза, они то и дело ожидают обмана, осуждения, но если душа чиста, если она не запятнана ни кровью, ни предательством, отчего не выйти на свет, чтобы, не опасаясь, открыть душу? Неужели моя жизнь, что принадлежит мне одной, в то же время мне неподвластна?
- Ты в самом деле так думаешь? – спросил Люсьен, и в глазах его мелькнуло что-то новое, будто только что пришедшее на ум. – Ты действительно откажешься подчиниться? Пойти вразрез упорядоченному ходу вещей?
Взгляд Изабель решительный и открытый ответил ему лучше всякого прямолинейного «да».
- Да, Люсьен, да, - поспешила добавить девушка. – Плыть против течения – я согласна, потому что это русло моей, не чужой жизни.
Услышав эти слова, Люсьен порывисто обнял Изабель, зарываясь лицом в ее волосах.
- Все скоро изменится. Скорее, чем ты думаешь, - заговорил он. – Ты не просто должна верить мне, ты должна быть решительной и смелой, такой, какая ты сейчас передо мной. Верю и знаю, что это не сиюминутная решимость, но непоколебимая уверенность. И да поможет она нам. Обещаю, все изменится, - повторил он.
Люсьен хотел лишь слегка коснуться губ возлюбленной, но Изабель, подавшись вперед, сама потребовала поцелуя.
- Ты бывал здесь раньше, Люсьен? Давно ли знаешь это место? – вдруг оживилась она, обвив руками шею любимого.
- Да, - кивнул Люсьен. – Еще с детства. Тут почти ничто не изменилось с тех пор, только еще больше обветшало да осыпалось.
- Я была там, - Изабель повернула голову в сторону лестницы. – Наверху, - хитро улыбнулась она, страстно желая пробудить в любимом тот же интерес, что овладел ею сегодня в этих развалинах.
- Да? – удивился Люсьен. – Я не хотел бы этого. Это опасно.
- Я хотела спуститься вниз, - продолжала Изабель, - но там ничего не видно. Что там? – в ее глазах заиграли непоседливые огоньки любопытства.
- Ничего особенного, - пожал плечами Люсьен. – Хочешь посмотреть?
Изабель в нетерпении закивала головой, радуясь продолжению приключения. Интрига нашла живой отклик в юном неопытном сердце.
- В таком случае пойдем за мной, - он взял девушку за руку, направляясь к двери.
В стене рядом находилась маленькая ниша, которую Изабель не заметила раньше. Там стоял небольшой огарок свечи. Чиркнув спичкой, Люсьен не с первого раза зажег свечу – фитиль отсырел от холодной стены.
- Тебе не страшно? – Люсьен крепко взял Изабель за руку.
Вцепившись в руку Люсьена, Изабель последовала за ним. Лестница была такой же винтовой, как и та, что вела на колокольню. Молодые люди продвигались осторожно и очень медленно, боясь споткнуться в полумраке, и оттого путь показался Изабель не меньше того, что она проделала, пробираясь наверх. От шагов неверное пламя свечи колыхалось. Стоило сделать резкое движение, как от его огонька оставалось крошечное горящее зернышко, и тогда путники замирали на мгновение, чтобы не дать ему угаснуть и не оказаться в кромешной тьме. Здесь было еще более холодно и сыро, что-то неприятное и тяжелое словно просачивалось через кожу, пронизывая насквозь тело. Лестница закончилась, и искатели приключений оказались еще перед одной дверью.
Отдав в руки Изабель свечу, Люсьен отодвинул тяжелый засов, и вот их глазам предстала просторная зала. По размеру помещение было точно таким же, как и то, что находилось над ними, что-то вроде второго дна, подземной церкви, тайного нефа. Однако здесь не было ни следов алтаря, ни чего-либо другого, что напоминало бы очертания церковного помещения. Несколько колонн поддерживали потолок (или служили тому имитацией), наверху соединяясь друг с другом полукруглыми сводами. Пол был каменным и сырым. Здесь трудно было различить цвета. В слабом, дрожащем свете свечи, что вырывал из сумрака те или иные очертания, все казалось каким-то бесцветным, темным и однообразным, лишь изредка оживая под легкими золотыми бликами огня. В темноте все кошки серы – почему-то пришла на ум старинная пословица. Здесь тяжело дышалось – страшно было даже предположить, на какой глубине они находились. Влага и тяжелый, даже смрадный дух оседал в легких.
- Холодно, как в могиле, - сильнее прижимаясь к Люсьену, прошептала Изабель.
- Подземелье, - такой же в полголоса последовал ответ.
Не сговариваясь, очутившись здесь, оба отчего-то стали говорить шепотом, хотя знали, что им никого не потревожить в этом каменном гробу.
- Знаешь, ты не ошиблась, назвав это место могилой, - дрожащим голосом продолжал Люсьен. – Место это предназначалось для усыпальницы. Ты видишь двери по периметру залы?
Сделав несколько шагов, чтобы лучше осмотреться, молодые люди увидели ряд низких дверей, что располагались на равном расстоянии друг от друга в стенах этого круглого помещения. Изабель почувствовала, как мороз пробежал у нее по коже. Точно ища защиты у молодого человека, она крепко обняла его стан.
- Не бойся, любимая. Планы эти так и остались только планами. Здесь никто и никогда не хоронил усопших, - сказал он, обнимая Изабель. – Говорили, что зал этот использовался когда-то для тайных обрядов ордена иезуитов. Правда это или нет – нам теперь никто не скажет. Большего, увы, я не знаю об этом месте.
Они медленно ходили по кругу, невольно оглядываясь на спасительную лестницу, которая, точно последний шанс на спасение, могла вернуть их обратно на землю. Они обошли вокруг нескольких колонн. На глаза Изабель то и дело попадались то одна то другая дверь, но от одной только мысли узнать о том, что могло находиться за ними, становилось не по себе. Это был тот предел, когда уже больше не хотелось продолжать приключение. Разум проснулся окончательно, трезвея от пьянящего духа фантазий. С каждой минутой все сильнее ощущался холод. Любое слово, любой издаваемый звук, словно мячик, отскакивал от стены, совершая несколько кругов по зале, прежде чем испариться окончательно – таким было эхо в этом сумрачном месте. Здесь все жило своей собственной жизнью, по иному закону течения вещей, если только слово жизнь было уместно в данной обстановке.
- Ты же совсем продрогла! – воскликнул Люсьен, когда Изабель еще сильнее прижалась к нему, чтобы унять дрожь. – Пойдем наверх. На сегодня достаточно приключений.
Изабель не стала возражать. Она вызвалась держать свечу и идти впереди Люсьена, чтобы спиной не чувствовать того жуткого холода и леденящего душу страха, что сочились из таинственного подземелья. Люсьен бережно поддерживал ее за талию, и, по мере того, как позади оставалась большая часть пути, Изабель чувствовала, как тревога постепенно отпускает ее сердце.
- Вот мы и наверху, - сказал Люсьен, закрывая за собой дверь.
- Ты сказал, что все изменится? – поспешила Изабель напомнить недавние обещания.
Меньше всего ей хотелось сейчас расставаться, потому она заставила Люсьена сесть на скамеечку, сама усаживаясь к нему на колени.
- Конечно, - ответил он.
Будь Изабель не так ослеплена, она бы заметила, что Люсьен был отнюдь не настроен вести этот разговор, и это, несомненно, насторожило бы ее. Однако единственное, что видела она в эти минуты, был его затуманенный взгляд, а еще руки, что скользили по ее рукам. Он сжал ей плечи и притянул к себе для поцелуя. Изабель уже не помнила того, чем интересовалась минуту назад.
- Не спрашивай сейчас ни о чем, просто верь. Ты же веришь мне? – тихо проговорил Люсьен, лаская губами шею Изабель.
- Да, - только и смогла выдохнуть она.
«Разве может любовь приносить страдание? Разве может она превратиться в печаль и тоску?» - не могла поверить Изабель, чувствуя, как ее переполняет такое блаженство, о котором она не смела и мечтать. Ей казалось, что невиданный свет, ворвавшись неизвестно откуда, заливает заброшенную часовню, и все еще естество в эти страстные минуты вдруг наполнялось таким чуждым ей благоговением – не иначе как сам Бог привел их в свою тайную обитель, не иначе как сами ангелы благословляют их союз.
Где-то через полчаса молодым людям все же пришлось проститься. Выйдя на улицу, Изабель сощурилась – в глаза ярко ударил солнечный свет, хотя время было далеко за полдень. Они вышли за пределы старой часовни точно таким же способом, каким Изабель попала сюда. Взяв Изабель за руку, Люсьен уверенно вел девушку за собой. Время, что они провели сегодня вместе, показалось Изабель ничтожно малым, и она пребывала в недоумении. «Неужели все?» - хотелось крикнуть ей и остановить Люсьена. Как бы ей хотелось идти с ним по улицам рука об руку, чтобы каждый мог увидеть ее счастье, но молодой человек обрывал всякие надежды на то, отвечая, что для их же блага лучше пока все держать в тайне.
- Мы увидимся вновь? – затаив дыхание, спросила Изабель.
- Завтра у нас урок музыки, не так ли? – многозначительно улыбнулся Люсьен.
Изабель готова была от радости захлопать в ладоши, но вместо этого бросилась на шею Люсьену. Он поцеловал ее несколько раз на прощание, после чего еще долго смотрел ей вслед, наблюдая, как она пробирается меж деревьев, чтобы покинуть опустевший церковный двор.
Продолжение следует...